Вы здесь

Анна Трушкина: «Иркутск по-прежнему взращивает поэтов!»

Поэт, журналист, свежеиспеченный лауреат премии «Сибирских огней» Юрий Татаренко выздоровел, крепко встал на ноги и продолжил цикл интервью с писателями. Герой новой беседы – литературный критик, поэт Анна Трушкина.

Досье. 
Анна Трушкина родилась в Иркутске в семье известного ученого Василия Прокопьевича Трушкина. Окончила филологический факультет и аспирантуру Иркутского государственного университета, защитила кандидатскую диссертацию в Литературном институте имени А. М. Горького по творчеству Георгия Иванова. Как критик и поэт публиковалась в иркутской периодике, альманахе «Зеленая лампа», журналах «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Дружба народов», «Плавучий мост», «Знамя». Живет в Москве.

— Как давно уехали в Москву? Легко ли отпустил вас Иркутск?

— Живу в столице с 2001 года, а все кажется, что переехала недавно. Иркутск до сих пор не отпустил и, надеюсь, никогда не отпустит. Как и я его.

— Главное, что вам дал Иркутский госуниверситет, это…

— Базу гуманитарных знаний, умение и желание учиться всю жизнь. И конечно, возможность общения с прекрасными моими преподавателями.

— Глядя на вас, легко понять: сибирячка — значит красавица. А что еще свойственно рожденным в Сибири?

— Сила и независимость. Поэтому сибирячки и кажутся красивыми.

— В начале 2000-х в столицу переехали иркутские поэты Анатолий Кобенков и Виталий Науменко. Обоих уже нет с нами. Всему свой срок?

— Не верю в эту теорию отрыва от живительных корней. Кобенков, например, сменил за жизнь не один город. Всему свой срок и своя судьба, да.

— Можно ли сказать про А. Кобенкова, жившего в Иркутске: «свой среди чужих, чужой среди своих»?

— Это очень тяжелая история, и, конечно, лучше всего в нее посвящены его близкие — жена и дочь. Я была среди тех, кого можно назвать учениками Анатолия Ивановича. Но знаю и о похоронном венке, который «доброжелатели» заказывали ему на дом, и о «шуточном» некрологе, опубликованном нечистоплотными деятелями иркутской литературы в день его рождения. Все это, конечно, не могло не сказаться на его здоровье, его сердце, душевном спокойствии. А дело прежде всего в том, что Кобенков был человеком очень порядочным и его принципы часто шли вразрез с фальшью патриотического «лубка», так любимого некоторыми, с позволения сказать, членами некоторых писательских союзов.

— Чем вас привлекают поэтические миры Кобенкова?

— Меня они привлекают всем. Открытостью миру, непреходящим доверием к нему. Искренней интонацией, лирической правдой. Мудростью, острым вниманием к мелочам жизни, к нюансам языка. Отсутствием поэтических «котурнов». Глубокой религиозностью. Чистой музыкой, наконец. Это один из самых значительных русских поэтов нашего времени.

— Любимое место в столице?

— «Вся Москва разрушена, осталось только Тушино!» Считаю, это лучший район в городе, самый живой и человечный. В шаговой доступности от моего дома водятся бобры. И белки провожают сына в школу по электрическим проводам.

— Не устали удивляться размаху преобразований в Москве?

— Устала. Как и все вменяемые москвичи.

— Какую часть Иркутска (улицу, здание, памятник и пр.) хотели бы перевезти в столицу России?

— Родную мою улицу Марата. «Я счастлив был когда-то на улице Марата» — это про меня.

— Где в Москве можно отведать бурятские позы?

— Нигде. Нужно лететь в Иркутск, в позную на улице Канадзавы.

— Куда вас тянет больше — на концерт, в кино, на спортивные соревнования?

— На поэтический вечер.

— Должен ли поэт уметь ярко преподносить свои тексты?

— Эстрадная манера чтения мне не близка. Достаточно того, чтобы поэт читал внятно и с авторским ритмом. Люблю и часто слушаю записи чтения любимых поэтов — Кенжеева, Гандлевского, у которых как раз спокойная, размеренная интонация.

— Поэтические тусовки хоть в Москве, хоть в Иркутске обычно не собирают больше полусотни слушателей. Как увеличить посещаемость литакций?

— Стихи надо читать в одиночестве. А тусовки — это для общения, так что больше полусотни — это уже перебор.

— Каковы отличительные черты литпроцесса в Иркутске и области в начале третьего тысячелетия?

— Иркутск продолжает взращивать поэтов. Современный мир открыт, авторы имеют возможность сравнивать себя с пишущими современниками, участвовать в культурной жизни других городов, печататься в имеющих вес изданиях. Их уже не назовешь провинциальными. Это сильные голоса, яркие индивидуальности — Екатерина Боярских, Светлана Михеева, Артем Морс, Алена Рычкова-Закаблуковская. Кроме того, сейчас сочинять стихи — довольно модное занятие. Происходят какие-то батлы, слэмы и прочие околопоэтические активности, которые постепенно тренируют читательское ухо и позволяют набивать руку. Есть и такой путь, каждый по-своему приходит к настоящей поэзии.

— От каких книг получили удовольствие как критик, а от каких — как простой читатель?

— Самое большое читательское удовольствие года — от книги стихов Елены Лапшиной «Сон златоглазки». А как критик я действительно насладилась всеми теми книгами, о которых написала рецензии, — Инги Кузнецовой, Вадима Муратханова, Дмитрия Плахова (Москва), Константина Комарова (Екатеринбург), Светланы Михеевой (Иркутск)...

— Что труднее — сдержанно хвалить или с осторожностью ругать?

— Ругать легко, даже азарт появляется. А вот не перехвалить, особенно лично симпатичного тебе автора, — это да, надо уметь.

— Лауреаты какой из премий 2019 года («Лицей», «Поэзия», «12»…) вам интересны?

— Прежде всего, премии «Поэзия». Весь длинный список я прочитала полностью. Правда, мои фавориты премии не получили. Еще с интересом следила за происходящим с премиями «MyPrize», «Поэзия со знаком плюс», «12». Потому что вошла в их лонг-листы.

— Обрисуйте перспективы русского верлибра.

— Радужные. Хотя лично у меня их немного, я предпочитаю рифмованный стих. Но все же, думаю, русская поэзия тут будет развиваться бок о бок с западной.

— Что значит хороший критик?

— Умный, эрудированный, доброжелательный. При этом едкий и неожиданно мыслящий. Которого интересно читать, даже если ты не знаком с разбираемой им книгой.

— Критику надлежит быть строгим, беспристрастным, справедливым. А мама вы строгая?

— Я думаю, что да. Дети думают, что нет.

— Ваше главное достижение на воспитательно-педагогическом поприще?

— Ну какие тут могут быть достижения… Две главные мои родительские стратегии — «мама-друг» и «мама будет тебя любить всегда, что бы ты ни натворил». Стараюсь их держаться.

— Что читают ваши дети?

— О, вот оно, мое главное достижение! У меня читающие дети. Старшая уже читает практически то же, что и я. А младший, во-первых, хорошие книги из моего детства (которые у меня все бережно сохранены), во-вторых, лучшие новинки из современной детской литературы, которые я ему подкладываю. Вот сейчас дочитал огромный том «Хроник Нарнии» и приступил к новинке современного французского автора про Вторую мировую войну. Я ее на ярмарке нон-фикшен недавно купила.

— Семья — тыл для поэта? А поэзия — тыл для чего?

— Все бури происходят в душе, их так сразу и не разглядишь, и внешнее благополучие тут роли не играет. Но всегда хорошо, что есть тыл. У меня он есть.

— Любимое домашнее рукоделие — кулинария, шитье, вязание?

— Очень люблю вязать, делаю это профессионально. Если что, в старости от голода не умру, смогу продавать у метро рукавички и носки. Шить тоже умею и люблю. И готовить. Все почему-то удивляются этому. Как-то мой имидж не вяжется с образом хорошей хозяйки.

— Влюбчивая поэтесса — это тавтология?

— Мой учитель, поэт Анатолий Кобенков, говорил, что все стихи — из-за любви. И у меня тоже, конечно. Так что стихи — это гормональное. Вот только любовь бывает разной и к разному.

— Любовь по-иркутски и по-московски — в чем сходство и различия?

— У меня одна любовь, иркутская. Я ее привезла в Москву.

— На какую из женских слабостей мужчине следует обращать наименьшее внимание?

— На легкомыслие. С этим невозможно бороться, просто смиритесь.

— «Лучшие друзья девушек — это бриллианты»?

— Отнюдь. У меня, конечно, есть и шубы, и бриллианты, и, между прочим, я их себе сама купила. А мужчины не для этого, они дарят книги, стихи и музыку.

— Что посмотрели в прошедший Год театра?

— С театром у меня достаточно сложные взаимоотношения. Я больше всего люблю условное искусство. Мы с дочкой ходим на оперу. Не так давно были в театре Станиславского и Немировича-Данченко, слушали «Любовный напиток» Доницетти на итальянском.

— Есть любимая телепрограмма?

— «Своя игра», конечно. Четыре раза участвовала, ни разу не выиграла, зато записи моих эпик фейлов можно увидеть на YouTube. 13 тысяч просмотров, между прочим…

— Самый харизматичный актер ХХ века?

— Ален Делон. Идеал мужской красоты.

— В новом отечественном фильме «Большая поэзия» главные герои, стихотворцы, — преступники. А в жизни какую черту поэты переступают чаще всего?

— Российских поэтов погубит алкоголь.

— Сколько в ваших стихах прожитого и выдуманного?

— Эмоции всегда настоящие. А реалии могут быть сочиненными, приукрашенными, измененными. У меня есть стихотворение о девушке из Новгорода двенадцатого  века. И оно, конечно, и обо мне тоже.

— Город, где, как вам кажется, вы напишете «лучшее свое стихотворение»?

— Наверное, уже Москва. Или все-таки Иркутск, он всегда меня вдохновляет.

— Писательские гены — это ответственно?

— Сколько себя помню, всегда не мыслила себя вне литературы. В раннем детстве брала папин портфель и говорила: «Я пошла в издательство, я пишу роман». Так что да, я чувствую свою ответственность. Все, что я пишу, я делаю с оглядкой на отца. Надеюсь, ему бы кое-что понравилось.

— Какая книга В. П. Трушкина произвела на вас самое сильное впечатление?

— Конечно, самое сильное впечатление на меня оказали юношеские дневники отца, которые он вел с конца 1930-х годов. Когда нашла эти старые тетрадки, читала их несколько дней запоем и плакала. Там сохранились его живые мысли, человеческие принципы, которые, в общем, остались такими же и в конце жизни. Я поздний ребенок, и, к сожалению, папа умер, когда мне было всего 24 года. Конечно, за своими детскими проблемами я многое упустила в нашем общении. Дневники мне очень помогают. Когда перечитываю их, слышу его голос. Очень рада, что в начале 2000-х мне удалось опубликовать отрывки из них с помощью замечательного издателя Геннадия Сапронова. Сейчас большая часть дневников доступна к прочтению на документальном сайте «Прожито», а одна из тетрадок экспонируется в Центре славянской письменности «Слово» на ВДНХ. Это потрясающий документ, многое говорящий не только об отце, но и о довоенном времени, о жизни думающего деревенского подростка в сталинскую эпоху. На мой взгляд, познакомиться с ним чрезвычайно интересно даже людям, ничего не знающим о Трушкине.

— С какими трудностями в исследованиях сталкивался ваш отец?

— Отец занимался историей литературы Сибири, от Урала до Дальнего Востока, гигантский охват. Но поскольку времена на дворе стояли советские, постоянно приходилось себя ограничивать, идти на уступки. Вставлять в работы, допустим, цитаты Ленина, подверстывать литераторов к соцреализму, искать революционную тематику. Без этого было невозможно напечатать научный труд. Некоторые крупные сибирские литераторы были репрессированы, отец многое сделал для того, чтобы вернуть их имена, — это Исаак Гольдберг, Петр Петров, Владимир Зазубрин. Он впервые упомянул об иркутских модернистах — участниках иркутской «Барки поэтов». Вина этих стихотворцев была тяжкой вдвойне — они стали первыми сибирскими модернистами, чуждыми злободневной революционной тематики, и к тому же большинство из них тоже было расстреляно. Напечатать их в советское время было невозможно. К моей радости, сейчас многие их стихи удалось опубликовать, в этом есть и моя заслуга, львиная доля материала была обнаружена мной в отцовском архиве. В 2001 году мы, опять же с издателем Геннадием Сапроновым и моим другом поэтом Виталием Науменко, к сожалению, тоже недавно ушедшим, выпустили маленький сборничек «Барки», первую ласточку. А три месяца назад вышел большой материал в научном журнале «Сюжетология и сюжетография». Можно сказать, что удалось наконец вернуть забытые имена в литературоведческий обиход.

— Дружба в поэтическом кругу — на чем она базируется, по-вашему?

— На человеческом взаимопонимании, на общности отношения к жизни. Впрочем, как и любая другая. А поэтические вкусы могут и не совпадать, надо же о чем-то и поспорить.

— Кому вы можете позвонить или написать по любому поводу?

— Прежде всего — своей подруге, поэту Инге Кузнецовой. Очень люблю и ценю ее. А вообще, я счастливый человек, потому что у меня есть несколько близких людей, в отношении которых ко мне я абсолютно уверена. Мы можем не видеться месяцами, но, если что, они спасут.

— О чем будут стихи, сочиненные вами в необычном месте — например, на ветке дерева?

— О том, как я хочу спуститься вниз. А лучше — взлететь в небо.

Юрий Татаренко
Фото Катерины Скабардиной

 

 

100-летие «Сибирских огней»