Вы здесь

Главная»Поэзия»№06 - июнь 2003

Чужая песнь от первого лица

Титов Владимир
Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 08_titov_vladimir.zip (8.22 КБ)
Владимир ТИТОВ
Чужая песнь от первого лица

Записки о галльской войне.

В двадцатых числах месяца июля,
Холодный кофе, хлеб и сигарета,
На табуретке читаный Гай Юлий
С записками о глупости гельветов.

Четверг свои минуты доживает,
По лестницам вечернего квартала
Акации восходят кружевами,
Как будто твоих бедер было мало.

Туман ложится, как преображенье,
Бледнеют фонари на автостраде.
Собачка облегчает положенье
На клумбе, примыкающей к ограде.

Ночной киоск, маяк александрийский,
Влечет во тьме последних мореходов,
И облако лежит, как одалиска
У Энгра. И меняется погода.

Я окна открываю на рассвете,
Когда ветра бушуют в занавесках,
И Галлия поставлена на место,
И дождь идет, идет на белом свете.


***

Не прощаясь, он выйдет в окно,
Не заденет ни пуля, ни ветер,
Когда спят мотыльки, и темно,
Он пойдет, благодатен и светел.

Когда вспыхнет вторая звезда,
Увлекая царей за собою,
Он четвертым успеет туда,
Где кончается тьма над водою.

Он пройдет по окраинам крыш
От снегов Магадана до Кубы,
Чтобы тихо: Любимая, спишь?
Прошептать в дымоходы и трубы.

Пусть Святой Николай за окном
Молча корчит веселые рожи.
Ему, в общем, теперь все равно,
Лишь бы сон ее был бестревожен.




Октябрьский просодий.

Здесь горят поезда, уходя сквозь густой листопад,
Опустевшее небо маячит над пологом леса,
Словно вид за вагонным окном, и дождя перекат
По озерам идет и бушует на жести навеса.

Везде сырость и влага, и ветер шумит как вода,
Как волна или зыбь, подгоняет кленовые стаи
В направлении норда, и близятся вновь холода,
И рябины теряют листву в воробьиной осаде.

Намокают стволы, прикоснись — холодеет ладонь,
Капли тают в морщинах коры. Обернувшись на шорох
Пискнет мышь и увидит в дожде над своей головой
Два угла журавлиных в худых поднебесных просторах.

В октябрях есть смиренье и праздность, и есть глубина,
Точно в воду глядишь — и себя не узнать, только небо
Да окрестный пейзаж, да еще пелена севуна,
Чья татарская рать означает начало набега.

Соки трав замирают в последнем движенье своем,
В тесноте и тепле нанесенного бурей опада,
Словно царь Одиссей. Пенелопа, склонясь над шитьем,
Ткет из нитей дождя бесконечный покров листопада.

Не устать от дождя. Легкой моросью кроет окрест.
Голосит воронье над пустым амфитьатром низины,
Полукругом стоит по холмам замерзающий лес,
И уходит межа по расхристаным пашням озимых.

Мелководье затона, выходишь почти на заре.
Бледно-желтым своим клены красят рассвет, стекленея.
Моросило всю ночь, и — обычная вещь в октябре —
Не курить сигарет поутру, ибо все отсырели.

То ли двинуться вверх по дождю, отрастив плавники,
То ли белого взять в пропилеях родного сельмага,
Чтоб, задрав капюшон, на камнях у осенней реки
Промокать до ноябрьских ид, до конца листопада.


***

Одна ночь в тишине,
Только шорох небесный.
О тебе, обо мне —
Ничего не известно.

С изволенья неволь
В путь душа собиралась.
Где кончается боль
Остаётся усталость.

Вот перо, напиши:
Всё закончится былью.
Жизнь — движенье души
От бессилья к бессилью.


***
За каплей капля падала на скат
Пустой веранды тугоухой ночью,
И ветер ворошил густые клочья
Татарника, и злая кровь в висках

Гудела мухой, запертой в стекле,
Блестевшем дождевым неярким глянцем,
И тяготила сердце постоянством
Бессонной азбуки из точек и тире.

Едва молва полночных поездов,
Шепча во тьму чужие откровенья,
Стихала вдруг на малое мгновенье
Под тяжестью поналетевших снов,

Я возвращался вновь и вновь глаза
Вперял в слепой простенок заоконный,
Где, будоража липовые кроны,
Цыганила последняя гроза.


***

Пропела кровь о муке доброты.
Открыла дверцу и ушла искать
Другое русло в мире суеты.
А сердцу захотелось перестать

О ребра биться в тесноте грудной.
Ему бы только воздуха хлебнуть
Среди корней, в провинции грибной,
И там остановиться отдохнуть

От птичьих крыльев кровного тепла
В пространстве тела, сбитого судьбой,
В теснотах сумасшествия, где мгла
Восходит над тобой и надо мной.

Дыханье возвращает в небеса
Живую воду. Шарик кровяной
Выходит, оставляя голоса,
Звенящие в ушах: Иди за мной.

И счастье отворачивает лик
От местопребывания души.
Губой холодной к зеркалу приник,
Но шарик повторяет: Не дыши.



***

Шел поезд по белой равнине,
Шел поезд и небо вдали
Гудело в ночной горловине
Подолом касаясь земли.

Колеса плутали и пели,
Давили уступчивый снег.
Шел поезд во время метели,
Шел поезд, дышал человек.

А снег не кончался и таял,
И бился о тьму тяжело.
Конечно, она забывает,
Конечно, не любит его.

Как, Боже мой, все это странно,
Как все бестолково, мой Бог.
Шел поезд, и вечная драма
Решалась, как легкий урок.

Шел поезд, и ты это знала,
Сквозь горькую эту страну,
Из пункта, какого попало,
В какой-то другой, по всему...


Новая Эвридика.

Гремят, как град, последние ступени.
Невыносимость только оправданье
Из сновиденья выскользнувшей тени –
В телесное и нежное созданье.

Все глубже и тесней опустошенье.
И в глубину, как в синеву — до смерти,
До нежности, до головокруженья
Глядят глаза, не помня круговерти.

Разломано, как лезвие, пространство
На времена и шаткие созвездья.
Ты есть и нет — такое постоянство,
Бессонница, беспамятство, безвестье.

Лишь череда имен и вопрошаний,
За жизнь одну — черт знает, сколько судеб.
Последние ступени — не мешай им,
И сколько ни живи — конца не будет.


***

Сухие тени от ветвей кленовых
Колеблет ветер. Оттепель. Февраль.
Чернеют, точно пасынки Лойолы,
Прохожие. Юродствует фонарь.

Снег падает уже тысячелетья.
Две тетушки болтают на углу.
Едва достигнув совершеннолетья
Целуются детишки на ветру.

Поэт хреновый, я курю с обеда,
На лавочке, где винный магазин.
Засунув клювы в вымокшее небо,
Синички обрываются с осин.

Еще февраль. Без мартовского риска
Я наслаждаюсь продолженьем зим,
Пока не подорвали террористы
Мне лавочку и винный магазин.


Архангелу Гавриилу.

Небесных дел мастер, разносчик
Блаженных вестей и покоя,
Крылатый заоблачный росчерк,
То маслом, то тонкой иглою,

То в камне, припав на колено.
Давно тебя не было видно.
О, да, — Илион и Елена,
Но все-таки это обидно,

Как хочешь, но это не дело.
Мария уж плащ рассинила,
И грузные лилии белым
Цветут от Алтая до Нила.

Чего же ты медлишь, любезный?
Не ждешь ли, чтоб чинно и тихо
Свой путь завершила до бездны
Улитка у Фра Анжелико?


На этом ветру.

На этом ветру оставайся, живым или мертвым,
Семейным, бездетным, на этом ветру полумира,
Очерченным четко пространством и временем стертым,
На этом ветру сиротливом, как пенье эфира,

Несущем туманы и голод и царств разоренье,
Ветру Вифлеема и Рима и тихих ночных полустанков,
В немом ожиданье всеобщего братства и бденья,
На этом ветру, усыпляющем нас беспрестанно.

Живи на ветру, что осушит слюну поцелуя
В ночи иудейской, в альковах галантного века.
Кипит мирозданье, эпохи свои нумеруя,
Но ветры бушуют, стирая скрижали Завета.

Живи на ветру. Собирайся все бросить, уехать
За тридевять лучших земель, на десятое небо,
Астрологом стань, мореходом без моря, калекой
Моральным и прочим, спускайся в темноты Эреба.

На рваном ветру оставайся, не жди утешенья,
Спаситель — нездешний, едва вознесется — не вспомнит,
Живи до маразма, до пули, до изнеможенья,
Потом возвращайся, пространством и временем полный.

Не бойся грядущего. Ни нищеты, ни острога
Твой глаз не отыщет, и веко поднять не успеешь.
Живи на ветру, как за пазухой дикого бога,
Живи на ветру, и люби, пока не одуреешь.


***

Нервы — ничто, нервы — труха,
За год сошли на нет.
Март разодет в рыбьи меха,
Вечный дает балет.

В реках вода бьется о лед,
Как головой дурной
Я все стучусь в царство Твое
С мелкой своей виной.

Не искупить — грош не найти,
Знать, высока цена.
Вот еще март, дай мне сойти,
Просто сойти с ума.


Чужая песнь от первого лица.

Гудели ветры в колоннаде банка.
Бомжи курили, ежась у воды,
Как выжившие нехотя останки
Лохматой кайнозойской голытьбы.

Я вышел поглядеть на мирозданье,
Пока тепло, и есть чего курить,
Как самое банальное созданье
Ища благоволения харит.

Давил у порта потрошеных мидий,
В обед принял какой-то алкоголь,
Сидел с улыбкой куроса, и видел
За вещью не Единое, а ноль.

И, в общем, были мысли не сдаваться,
Дудеть в свою дуду до бесконца,
Пока в ушах не станет раздаваться
Чужая песнь от первого лица.


***

Я помню все…
А. Корчинский

Я ничего не помню, хоть пытай
Мне память раскаленными щипцами,
Хоть крови дай, хоть крови не давай —
События не помнят себя сами,

Им тело подавай, остывший воск,
Заполнит все орнамент безъязыкий;
Но коль ты тень и меж теней возрос—
Сцеплений нет, ни малых, ни великих.

Так не храни беспамятную речь,
Язык подводный, рыбьи разговоры,
Ни так сказать, ни Слова ни извлечь,
Чужое все, а все поэты — воры.


***

Там, внутри, только место для смеха,
Там, внутри, в общем, нет ничего.
Закуток без сознанья и света,
Сквозняки да тяжелое дно.

Ходуном ходят ребра, играя.
Запотевшее зеркало врет.
Отправляется поезд до Рая,
Как по рекам расколотый лед.

Жизнь уходит по стенке, на ощупь.
Не мешай, покури в уголке.
Снова ласточка крылья полощет
За рекой, в невесомой толпе.


100-летие «Сибирских огней»