Вы здесь

Даниэль Орлов: «Любовь — одна из форм беды»

Даниэль Всеволодович Орлов — прозаик. Родился в 1969 году в Ленинграде. По образованию геофизик. Лауреат премии им. Н. В. Гоголя за роман «Саша слышит самолеты», премии журнала «Дружба народов», Международного конкурса драматургии «Автора на сцену!». Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Международного ПЕН-клуба. Живет в Кронштадте.

В этом году вышел новый роман Орлова «Время рискованного земледелия».

Как встречен роман читателями и коллегами по литцеху?

— Читателями роман вроде как принимается пока благосклонно. Рано о том говорить, на самом деле. Книга продается чуть больше месяца и еще не попала в крупные сети. Но, судя по единичным отзывам в сети и тому, что мне говорят читатели на встречах, роман нравится. В нем вычитывают то, что я туда старался поместить, а не что-то болезненно свое, чем грешат некоторые критики. Я бы их и коллегами не стал называть. А коллеги-писатели всегда ревниво относятся к литературе. Заставить их прочесть против воли невозможно. Так что, я думаю, судят по названию и обложке. Я сам такой. Но те, кто читал еще в рукописи, сказали мне хорошие слова, которые придали мне сил.

В книге основательно проработана эротическая тема — как легко писалось об этом, не слишком ли много любовных похождений у героев романа?

— Нет там любовных похождений. И нет эротики ради эротики. Там любовь — одна из форм беды, часть вечного цикла «искушение — грехопадение — покаяние». Потому, описывая любовные сцены, я не ставил своей целью «вожделить» читателя, хотя, возможно, и обращаюсь к витальному. Но это иная практика, это приглашение к глубокому соучастию в преступлении против человеческого в себе, чтобы достовернее было раскаяние и страшнее то, что идет за покаянием. Потому и как бы эротические сцены в романе на самом деле сцены босховские, апокалиптические, наполненные символами, знаками.

Где граница допустимого у жителя русской глубинки, откуда в них столько насилия к представителям власти?

— Это скорее вопрос не ко мне. В моей парадигме мира насилие вообще долгое время было недопустимо. Но оно так же недопустимо моралью, как и неизбежно от природы человеческого существа. Это именно в человеческой природе. Но вопросы морали меня в принципе в этой книге не заботят. Мне интересно, как мои персонажи решают вопросы этики. Согласитесь, это несколько иное. Русское общество не живет моралью, то есть, иными словами, оно не общество закона. Русское общество всегда все взвешивает на весах справедливости. Изменить народное понимание справедливости вообще никакая власть не может. Можно только опираться на него. Происходящее сейчас для русского человека во многом несправедливо. Несправедливость накапливается с тем, что некому пожаловаться. Нет тех, кому веришь и кто одновременно настолько силен, чтобы помочь восстановить справедливость. Полицейские? Ну это же не народная милиция, это другое. Депутаты? Не смешите меня. Может быть, наберется с десяток совестливых на всю Думу. А многолетняя имитация судебной системы рано или поздно приведет к тому, что русский человек произнесет свое вечное: «А гребись оно все конем!» — и тогда никакое рацио не спасет. В моем понимании, мы в шаге от этого. И никакими социологическими опросами это не вскрыть. Это надо чувствовать, живя рядом.

Новые критики пишут, что Орлов поет гимн анархии и практически зовет русского человека к топору. Зачем?

— Они не очень хорошо умеют читать. Я не зову к топору. Я предостерегаю. Русский человек всю жизнь спит с топором под подушкой. Он может так никогда его и не вытащить, но топор там есть. Молчание русского человека ошибочно принимается за природную покорность. Какая покорность? Вы о чем вообще? Посмотрите на нашу огромную территорию, вспомните историю. Русский мужик долго запрягает. Но запрягает. Мы с тобой представители городской цивилизации, развращенные комфортом и бессмысленностью существования в обществе потребления. Мы экспортируем эту нашу бессмысленность в остальную Россию. Городская цивилизация развращает цивилизацию деревни, на первый взгляд вовсе не встречая сопротивления. Но сопротивление копится. И тут вовсе не важно, кто там у власти и какие их имена. Важны символы. Что или кто становится символом нового угнетения и новой несправедливости, тому и несдобровать. А вообще, у нас озвучена только городская цивилизация. А в последние годы только ее худшая, самая гнилая часть. Остальной России голоса не давали, она нема. Ее голос имитируют бездарные ток-шоу, но это не ее голос. Последние великие ушли. Умерли Распутин и Белов, Астафьев и Маканин. Они умели находить общий язык с народом, чувствовали его. Сейчас это не в тренде. Мне на пресс-конференции перед финалом премии «Национальный бестселлер» так прямо кто-то из младописов или младокритиков и заявил: а мы не хотим читать про этого глубинного русского человека, нас вполне устраивают книги о наших современниках-горожанах. Я не против, пусть пишут и пусть читают. Только пусть не объявляют монополию на печатное слово. А вот тут они оказываются вовсе не либералами, а самыми настоящими радикалами: все чуждое должно быть уничтожено.

Что вам необходимо для работы? Тишина?

— Чтобы никто не доставал… Проза требует углубленности. Хотя, пожалуй, нет — важнее всего регулярность труда, определенный режим. После раскачки, пойманного ритма, когда ощущаешь инерцию текста — нужна писательская дисциплина. Как нас учили физиологи: рано встаешь, обливаешься холодной водой — и за работу. Когда пишу книгу, встаю в полшестого-шесть, зимой на час-полтора позже. Завтракаю, пишу, прогуливаюсь, снова пишу, еще одна прогулка, и опять за письменный стол. А вот вечер — время, отведенное семье.

Писать стараюсь сразу начисто. Поэтому каждое предложение перекручиваю раз по 20—30, а то и больше. Прочитываю написанный кусок вслух. Потом вместе с тремя предыдущими абзацами. Чтобы проверить, выстраивается ли общая ритмическая конструкция.

А в итоге?..

— …Редакторы моих книг обращают внимание на то, что Орлов требует минимальной редактуры.

Выходит, по скорости письма вы явно проигрываете Донцовой?

— Да уж… Конечно, идеально писать по книге в год. Это жанровые вещи можно писать каждый квартал. Но у меня не получается, и все тут. Чтобы выдохнуть после одной книги и сесть за вторую, мне надо месяца два, не меньше. А то и три. В это время читаю — то, что накопилось в процессе работы. Товарищи регулярно присылают свои книги на отзыв или просто в подарок.

Кто, к примеру?

— Роман Сенчин. Его тексты нельзя не прочесть. Это пример литературы осмысления, а не самовыражения. «Дождь в Париже» заново открывает для русского человека не только время девяностых, но и пространство — Туву. Возможно, тут реализм на грани натурализма, но все ритмично, крепко сбито.

А что скажете про Яхину? По ее прозе снят сериал, ставятся спектакли…

— Про Гузель Яхину скажу так: это очень одаренная писательница, книги которой лично мне читать неинтересно. Мне постоянно кажется, что я это уже читал раньше в толстых журналах во времена перестройки. Это вообще большая беда: есть немало талантливых авторов с навязанной повесткой дня. Такая как бы условная актуальность. Книги очень быстро устаревают, потому что реальность меняется на глазах.

Кто же вас впечатлил, помимо Сенчина?

— Под большим впечатлением остаюсь после знакомства с романом Игоря Малышева «Номах. Искры большого пожара», вошедшим в шорт-листы «Русского Букера» и «Большой книги». Игорь хорошо известен как автор детских книг, а недавно сочинил фантазию на историческую тему про Нестора Ивановича Махно. «Степные боги» Геласимова — очень поэтичная и при этом мускулистая проза. Книга не новая уже, но я мысленно к ней возвращаюсь — значит, настоящая проза. С наслаждением читал «Латгальский крест» Валерия Бочкова. Это уже не «фирменная» бочковская беллетристика, а глубокое проникновение в психологию человека, исследование темы непримирения и прощения, юношеской любви и ответственности зрелости. Мощная вещь. Это, что называется, «гуманистическая проза».

Читаю все, что пишет Юрий Буйда. Произведение «Петровы в гриппе» Сальникова мне вначале «не пошло», а когда прошлой весной болел ковидом, было много времени, прочел. Отличная книга!

А что питерцы?

— Один из лучших текстов, прочитанных за последнее время, — «Поселок на реке Оредеж» Анаит Григорян. Я тот редкий человек, кому понравился «Авиатор» Евгения Водолазкина. Я слушал аудиокнигу по дороге из Санкт-Петербурга во Владимир. Очень интересно. Кстати, «интересно» — это добродетель для прозы.

Мощный писатель — Валерий Былинский. Недавно вышла его книга «Все исключено». Это такой настоящий европейский экзистенциальный роман. У нас мало кто так пишет.

К сожалению, в прошлом году ушел мой друг Владимир Шпаков. Его роман «Песни китов» — чудесная, страстная и одновременно глубочайше осмысляющая новую реальность книга. Володя успел написать и издать новый роман «Пленники амальгамы», но его я еще не прочел.

Валерий Георгиевич Попов — большой русский писатель, считаю его своим учителем. Он пишет «кровью». Вручая мне билет члена СП Петербурга, он сказал: «Желаю вам бед и трудностей. Только тогда у вас будет хорошая проза». Следую этому завету — трудности преследуют меня все эти десять лет… (Смеется.)

Каждая книга еще одного питерца Александра Мелихова — большое литературное открытие. На днях он подарил мне свой новый роман «Тризна». Читаю урывками по ночам. Книги его тяжелы для прочтения, но это необходимая работа для души. А сколько вокруг книг, читать которые — ненужный труд…

Кстати, Попов с Мелиховым сделали нам всем честь, войдя в движение «активного реализма», собравшее в основном более молодых писателей по всей стране. Так что на них нам еще равняться и равняться. Киты!

Верите в кабинетных писателей?

— Конечно же, нет. Хотя… Водолазкин, Павич, Умберто Эко — примеры именно изысканной кабинетной литературы, увлекательной и интеллектуальной. Но мне почему-то она не столь интересна в сравнении с высказыванием нутряным. О ком речь? Конечно же, это Толстой, Достоевский, Гоголь, Лесков, Горький, Олеша…

Талантливым я стараюсь помогать и за рамками семинаров. Вообще, молодому автору нужно обязательно найти своего мастера — чтобы прогрессировать. Найти и вцепиться зубами. И держаться, как бы тот ни пихался.

А у вас была история про «держаться зубами»?

— К сожалению, нет. В связи с чем набил себе гигантское количество шишек. Были очень хорошие отношения с Александром Николаевичем Житинским, умершим девять лет назад. Он давал мне весьма дельные советы. Был моим первым издателем. Вел ЛИТО имени Лоренса Стерна, где я кое-чего нахватался. Внес огромный вклад в продвижение современной петербургской прозы. Открыл немало имен — Линор Горалик, Дмитрий Быков, Дима Горчев, Александр Чесноков (О. Санчес), Алексей Смирнов, Геннадий Рябов, Ксения Букша, Дима Новиков… Честно говоря, он, не будучи моим именно что учителем в прозе, тем не менее со мной и с моими товарищами нянькался. Теперь я отдаю ему долг, занимаясь с молодыми. Ну а как иначе?

Как раскрутиться автору хорошей рукописи?

— Бросить писать и начать снимать видео для «ТикТока»! А если серьезно, то я уверен, что рецепта нет. Есть какие-то советы. Но они скорее не про «раскрутиться», а про то, чтобы стать самостоятельным. А вообще, не дружите с кем-то против кого-то, уважайте тех, кто торил до вас тропу, будьте благодарными. Пишите много, каждый день. Дальше — это удача. Не упускайте возможностей, которые будет давать судьба, если не потребуется за это заложить душу и талант.

Насколько интересными, полезными, содержательными были три осенних выезда подряд — на фестивали в Самару, Владивосток и Нижний Новгород?

— Могу поблагодарить организаторов фестивалей. Это тяжелый труд, зачастую не только неблагодарный, а напрямую приводящий к оскорблениям и инсинуациям. «Да кто он такой? Да что он себе позволяет? Да он наживается на нас!» Не волнуйтесь, никто на вас не наживается. Шерсти с вас не состричь, молока вы не даете. Надо уметь быть благодарными. Все мы можем сделать один-два фестиваля, но регулярно не способны, ибо либо ты пишешь, либо ты фестивали организуешь. Так что я лишний раз выскажу мою признательность Дмитрию Бирману, Софье Сыромятниковой и Денису Домарёву, Вячеславу Коновалову и Виктору Суханову за возможность встретиться и поговорить с коллегами, увидеть читателей и услышать их. Вообще, на таких фестивалях особо вдохновляют встречи с читателями районных библиотек. Там доброжелательность, там заинтересованность, там внимательность и там иной раз очень неудобные вопросы. Стоишь и отдуваешься за всю русскую литературу и книжную отрасль от Акунина до Олега Роя.

Что скажете про уровень рукописей и разбора их в семинаре в Самаре? Были там интересные ребята? К каким темам и сюжетам обращаются?

— Лучше тут не отделываться общими словами, а поговорить о конкретных рукописях, тех, что мне запомнились. Очень симпатичная бытовая хтонь от Марии Ерёминой, молодого автора из Москвы. Эдакие нестрашные страшилки, раскрывающие скорее природу человека, нежели пугающие нечеловеческим. Совершенно прекрасная маленькая повесть «Слух» от Анастасии Кальян из Королёва, напомнившая мне роман Дмитрия Липскерова «Леонид обязательно умрет», но, в отличие от упомянутого романа, наполненная гуманистическим светом. Очень зрелая и очень гармонически сложная вещь. Женя Дреер показала трагический и одновременно очень по-бытовому понятный отрывок из нового романа. Это уже сложившийся автор, которому надо просто писать. Павел Сомов из Москвы уверенно владеет формой, чувствуется, что его распирает от произрастающей внутри силы. Буду следить за тем, что он делает. Уверен, что скоро он нас всех приятно удивит. Запомнилась больничная зарисовка Ольги Харитоновой из Омска. Если найдет в себе силы свернуть с торной дороги, увидим настоящего прозаика со своими темами и своим взглядом на человека. Это те, кого я вспомнил навскидку, не заглядывая в свои записи. Но вообще у нас с Ильей Кочергиным, с которым мы вели семинар, о группе остались самые лучшие впечатления. Очень сильные молодые авторы с большим потенциалом. У кого-то больше опыта, у кого-то меньше, кто-то одарен ярче, кто-то скуднее, но компенсирует трудом, настойчивостью и страстью. А вообще молодые авторы стали больше обращать внимание не на себя любимых, а на человека, на своего современника, пытаются сопереживать. И это хорошо.

Известно, что вас раздражает поэзия, и в частности верлибры. Но чем именно?

— По крайней мере 90 % верлибристов — просто жулики. Они выдают за верлибр то, что таковым не является. Хотя есть замечательные поэты, пишущие прекрасные верлибры. Верлибр — одна из высших степеней именно русской поэзии. Не мировой — а нашей. Дело в том, что русский язык, наряду с итальянским, не может быть не ритмизован. У нас речь ритмична. Немецкий орднунг и русская тоника — идеальное сочетание. А какое богатство словаря! А что за чудо — приставки, суффиксы, окончания…

Верлибр — конечная ступень поэтического мастерства. Свободный стих — сознательный уход от логичной структуры. Но при этом должно быть столь сильное метафорическое высказывание, чтобы неритмизованный текст воспринимался как некая красивая игра ума. Это удается не всем и не всегда. Мне нравятся верлибры Лилии Газизовой. Валерий Земских — величайшего мастерства верлибрист. Популярность верлибра скорее не от искушенности аудитории, а, во-первых, от относительной простоты перевода таких текстов, тут скажем спасибо славистам, и, во-вторых, от неумелости, лени и общей установки на перформанс, а не на достижение совершенства.

И еще. Я слишком сильно люблю поэзию. Поэтому не люблю живущих поэтов. Ушел человек, оставил корпус текстов — с ними можно «вступать в отношения».

Попробую угадать — Рыжий?

— Конечно. Признаться, меня поначалу раздражал феномен Бориса Рыжего. Мне он казался дутой величиной. Сейчас понимаю, что ошибался. Рыжий — несомненное явление в российской поэзии. Понятно, Бродский. Кто еще? Виктор Ширали, Виктор Соснора, Александр Кушнер — прекрасные поэты. Это из старшего поколения, поколения отцов. Из тех, кто чуть младше, например, стихи питерского поэта Виталия Дмитриева мной нежно любимы. Ну и, конечно, живущий в США Бахыт Кенжеев — великий поэт. Глыбища!

Что касается творчества современников, обожаю стихи Екатерины Полянской, Игоря Караулова. Любопытно: на мой взгляд, одни из лучших поэтов, пишущих на русском, живут на Украине — это Ирина Евса и Александр Кабанов. Практически все у них прочел и просто влюблен в их стихи.

Какие события рифмуются в вашей жизни?

— Как у всех — эрос и танатос.

Помечтаем. Приглашает вас президент и спрашивает, чем помочь. Что ответите?

— У нас не хватит времени. Вы точно хотите это услышать? Например, я скажу, что надо создать государственную книгораспределительную и книготорговую сеть по всей стране не как государственно-частное партнерство, а как государственную компанию со 100-процентным государственным капиталом, рассчитанную не на получение прибыли, а на обеспечение культурной безопасности страны. Еще?

Да!

— Хорошо. Надо создать единое государственное некоммерческое издательство с условным названием «Союз Писателей» с отделениями в большинстве регионов Российской Федерации и квотой на тиражи с гарантированным распространением таковых по магазинам государственной книготорговой сети. Это позволит не только издавать книги достойными тиражами, но и даст возможность читателю приобретать их без коммерческой наценки, а лишь с учетом в отпускной цене производственных и накладных расходов. Цена книги формата А5, 300 страниц с твердым переплетом, в розницу не должна превышать 200 рублей. Это та сумма, которую средний россиянин готов без ущерба для бюджета семьи выкладывать ежемесячно на книги. Еще? Извольте. Спасать, господин Президент, надо всю отрасль, и спасать всерьез, начиная с того, что создать заново вариант литературного фонда. Для его наполнения потребуется внесение изменений в действующее законодательство в части целевого налогообложения и в части регулирования меценатской деятельности, чтобы была возможность аккумулировать один-два процента отчислений с каждого кассового чека в книжном магазине, в то время как сами книжные магазины освободить от НДС. Не устали? Думаю, что это отдельный долгий разговор.

В августе вы весьма неожиданно объявили о прекращении отношений с журналом «Звезда», где вы не прослужили и года. Есть ли жизнь после «Звезды»?

— Скажем так, мы не поняли взаимных ожиданий с соредакторами журнала. И мне достаточно скоро стало откровенно скучно. Я почти четверть века отработал главным редактором, директором различных издательств. Я привык брать на себя больше ответственности и самостоятельно вершить редакционную политику, понимая, в том числе, и коммерческую составляющую. А тут от меня ровным счетом ничего не зависело. Я знаю, что нужно сделать, чтобы увеличить тираж журнала до десяти тысяч за один год и сделать его самым популярным литературным журналом на русском языке. Но этого от меня не ждали. За мной несколько десятков талантливейших авторов, но за восемь месяцев я почти никого не смог опубликовать. Сложно втиснуться между текстами о застенках НКВД и юности Лермонтова. Мне говорили, что у «Звезды» своя аудитория. Может быть. Но мне эта аудитория неинтересна. У журнала почти столетняя история. Мне кажется, нужно найти в себе смелость и дать дорогу молодым, позволить журналу измениться. Хотя, если честно, надежды мало. Однако я искренне желаю «Звезде» новой аудитории — молодой, умной, тревожной, страстной, живущей в будущее.

Чем занимались летом? Видел ваши фотографии из Крыма. Как изменился этот регион в последние годы?

— Если честно, Крыма я почти не заметил. Я провел месяц в Крыму, почти не вылезая из-за письменного стола, где дописывал новую книгу «Болван да Марья». Книга написана от первого лица в жанре автофикшен, или — мне больше нравится предложенный Алексеем Шепелёвым термин — «эгореализм». Там я вдоволь наигрался в прятки с читателем. Пусть попытается меня поймать. В сентябре сдал книгу в издательство и сразу уехал во Владивосток. А вообще, в Крыму появились прекрасные автобаны. От Феодосии до Бахчисарая я доехал за два часа. Симферополь похорошел за последние годы, стал чистым, современным, даже очень современным. Есть ощущение движения и того, что тут все происходит. Настоящая столица Крыма. А вообще, дорого для русского писателя. Для русского писателя нынче все дорого. Зато у нас теперь за литературу отвечает Минцифры. Думаю, что за балет должен отвечать Минпромторг, а за кино Минюст. Тут-то и заживем.

Беседовал Юрий Татаренко

Фото Андрея Мышкина

100-летие «Сибирских огней»