Вы здесь

Дедова правда

Рассказ
Файл: Иконка пакета 03_kojyxov_dp.zip (13.9 КБ)

Вовка ехал к деду. Семидесятипятилетний Иван Демьяныч жил на одном из островов озера Чаны. В начале прошлого века прадедов переселили из Центральной России в эти места, где они и обжились. Именно здесь, вдалеке от цивилизации, жил Дунай Иван Демьяныч.

Ехал Вовка на день рождения. Прожорливое время, как говорил старик, съело его дни быстро и безвозвратно. Он не поддался на уговоры детей переехать в город, считая его какой-то бедой, где люди мечутся, не зная места. А он это место знает, на этом месте его дом, здесь он живет и работает. И вот теперь Иван Демьяныч вдруг написал письмо, в котором просил сына приехать в гости на скромное торжество. Но сын, врач по профессии, приехать не мог, поэтому к деду поехал внук.

Сам Вовка, двадцатилетний студент педагогического института, по деду скучал, поэтому раз, а то и два в год бывал у него. В детстве ему было интересно наблюдать за работой деда и его друзей-рыбаков, ловящих и потом сортирующих рыбу, или гонять по камышам на старой долбленке диких уток с утятами, а по вечерам слушать рыбацкий «треп», как говорила жившая тогда еще бабка. Треп был интересный, за рыбацкую трудную жисть, со всякими отступлениями о великих пойманных рыбах, о красивых русалках со щучьими хвостами и женскими грудями, зовущих рыбаков в камыши. Сказок и прибауток дед знал великое множество, и Вовка не мог понять, как же он никогда не повторяется, часами рассказывая их. А бабка, посмеиваясь над его удивлением, говорила, что хитрец сочиняет их сам. Но очень уж красиво и живо старик все описывал, как по правде, потому Вовка верил деду.

А год назад умерла бабушка Галя, или, как ее звал дед, Галка-птичка. Иван Демьяныч так распереживался после ее смерти и похорон, что сам чуть Богу душу не отдал. Вовка почти все лето провел со стариком, обросшим и потерянным, ходил за ним по пятам — и теперь уже по-взрослому понял и зауважал этого жесткого, но по-своему доброго и хорошего человека. Поездке он обрадовался и по поводу дедова праздника решил подарить ему свой CD-проигрыватель, устаревший для него, но наверняка диковинный для деда, и несколько неплохих, на его взгляд, видеофильмов.

Поездка в эти места была утомительна. Неблагонадежных в годы репрессий засылали сюда почти на верную погибель. Если еще учесть, что ехали со всем скарбом, с малыми детьми, на голодных, почти пропащих лошадях и, что самое главное, неизвестно куда, то тот факт, что они тут выжили и обжились — чудо.

На поезде Вовка добрался до областного города, затем на юрком пазике до бывшего центрального совхоза, а уж затем, на перекладных, через полуразрушенную дамбу на огромный, гектаров в двести, остров, где стояла дедова деревушка.

Деревня находилась в самом конце идущего на заужение острова, поэтому была в две улицы. Между улицами — магазин, небольшой старый клуб времен Хрущёва и семилетняя школа. С обеих сторон деревни расползлись огороды, в основном под картофель, и сразу через камыши — озеро Чаны. В конце деревни, на взгорочке, вставало вдруг кладбище, небольшое, огороженное прогнившим штакетником, с незакрывающимися, наклонившимися на обвисших столбах воротами. И именно здесь, неподалеку от этого совсем не радостного места, стоял еще добротный, построенный при последних коммунистах Дунаев форпост.

Вовка почти вбежал в знакомый дом.

Дед сидел на корточках у печки, а изба была полна синего, с пролесами, дыма. Увидев Вовку, Иван Демьяныч, как бы продолжая начатый разговор, стал объяснять:

Тяги нет! Скоро холода. Думаю, зольники прочищу да испытаю, язви ее... А она вовнутрь топится, будто трубы нет, — и, встав, с лукавой улыбкой обнял Вовку. — Уважил, внук, ну уважил старика на старости лет...

Вовка, нисколько не стесняясь, тоже крепко обнял пахнущего дымом и зольной горечью деда.

Вечером, напарившись в баньке, маленькой из-за отсутствия на острове вволю дров, но горячей, Вовка и Иван Демьяныч сидели за столом. Вовка рассказал все, какие знал, новости и вспомнил о CD-плеере.

Дед, а давай я тебе кино хорошее включу! Красивое, про жизнь и любовь!

Русское? — Тот, чуть-чуть хмельной, прищурил левый, с хитринкой, глаз.

Нет. Но дублированный, как русский.

А кто главный?

Дед имел в виду — кто в главной роли, и, поняв это, Вовка прочитал аннотацию:

«Джек Николсон, один из самых скандальных актеров Голливуда. Желтая пресса приписывает ему сексуальные отношения с двумя тысячами женщин. Много семейных пар распалось из-за любви к актеру...» — Вовка не закончил.

Каво ты сказал? — С благопристойного лица сошла ироничная улыбка, и дед приподнялся на кулаках над столом. — Сколько женщин? Я не ослышался по слабости слуха? Две тысячи?! — Старик осел. — Он что — конь, этот твой Николс? И кто у него со свечкой стоял, считая?

Дед смял рукой скатерку и в упор смотрел на внука. Вовка растерянно молчал.

Был у нас в совхозе жеребец, медалист. Ему особых жеребух, молодых кобылок приводили. Дак тому-то что — стой, жри комбикорм, пей подслащенную водичку да жди! Подведут, ткнут носом, еще и подержат. Делай дела! А здесь же — женщины, не кобылы, как их может быть две тысячи?! С ними же пожить надо, узнать, полюбить. Ей же одной все огороды перетопчешь, цветы таская... Из-за нее морду тебе раз пять, а то и десять разобьют ухажеры ее… и ты им тоже. И пока она поймет, что не просто к ней, пока поймет, решится на шаг... Это сколько же ему лет, двести, что ли, Жеку твоему?

Вовка был обескуражен дедовым напором.

Да ты не понял, у них все проще, там не надо шибко ухаживать, цветы дарить... Просто пробежала искра — и все… и это… в постель... — Вовка запутался, покраснел и замолчал.

Не надо, говоришь? Значит, и впрямь, как у коней? А ты знаешь, что одной кобылке, Ивой звали ее, не понравился наш жеребец. Так она ни в какую! А он, в охоте, возьми да прикуси ее за холку. Только тут она изловчилась и так ему дала задними копытами, что отлетел наш производитель! И больше не подошел к ней. А ты говоришь — ухаживать не надо… У меня в жизни было три бабы. С двумя так намучился, столько крови пролил и зубов потерял, что, если бы не твоя бабка, птичка моя, погиб бы молодым. А она полюбила меня… и я ее. Полюбила и ждала из армии пять лет. И как в пятьдесят восьмом поженились, так и прожили вместе больше полувека. А ты говоришь — без любви, просто так... Гадство! — И дед сухо плюнул в сторону.

Пять минут стояла звонкая тишина. Дед налил полрюмки самогона, выпил, заел захрустевшим во рту огурцом и снова заговорил:

А где он здоровье на них берет, скажи мне? На них ведь тоже здоровья надо немало. И спроси у него, сможет ли он машину дров за день изрубить, которую мне Гришаня, сосед, с Большой земли привез? Спроси! — И, убеждая Вовку, что не сможет, старик засмеялся. — А я за световой день ее сделаю, всю, до последней чурочки. И комельки подберу... И не лыбься! Завтра и начну! Посмотрим на силу, ихнюю и нашу… А то сказать-то можно всякое, а ответить за слова — вот что трудно.

Дед встал, чуть качнувшись, и, пожелав спокойной ночи, ушел в горницу.

Вовка еще посидел чуток, улыбаясь дедовому возмущению, и тоже засобирался спать. Завтра к обеду нужно быть в райцентре, чтобы к понедельнику — в институте.

Утром его разбудил дед.

Вовка, болею что-то шибко сегодня с похмела. То ли самогон не удался…

Вовка открыл глаза. Напротив на кровати сидел его предок в старых китайских, с завязками, кальсонах, лохматый, с жалким лицом, обросшим за ночь седой щетиной.

Так похмелись.

Нет, отлежусь. Только ты это… давай спор перенесем на послезавтра, а?

Какой спор?

Про дрова. — И дед вытер дрожащей рукой слезящиеся глаза.

Ты что, серьезно? Перестань! Через неделю приеду на выходных с другом — и переколем.

А-а… ну ладно. — И Иван, облегченно вздохнув, лег лицом к стене и подогнул ноги.

Через час Вовка, попрощавшись с лежавшим дедом, уехал в город.

 

* * *

В понедельник вечером в квартире Вовкиных родителей зазвонил телефон. Мать, поговорив минут пять, крикнула сыну, чтобы он взял параллельный.

Взяв трубку, Вовка услышал деда:

Слышь, внук, доколол я дрова. Сам доколол. За день, как и спорили. Так что позвони своему Жеку и скажи, что конем многие быть могут. Надо еще уметь быть мужиком… а этого-то он и не умеет. Так-то!

И дед положил трубку.

 

100-летие «Сибирских огней»