Вы здесь

Духовка

Елена ИГНАТОВА
Елена ИГНАТОВА



«ДУХОВКА»










В «застойные» времена существовала в нашей компании традиция: первый тост был: «Духовность! Духовность! Духовность!» Троекратно повторенное, слово это придавало процессу выпивания несколько туманный, но, несомненно, возвышенный смысл. В него вкладывали разные значения, но причина была одна: желание вырваться из обыденности, найти свое истинное предназначение. Лишенная ярких красок, городская жизнь была пуста и скучна, а где-то там, за горизонтом открывались просторы, овеянные романтикой. В 1960-х годах романтической считалась профессия геолога, им посвящали песни знаменитые композиторы, а вскоре и сами они запели под гитару. В студенческих компаниях распевали «Все перекаты да перекаты…», и эти нехитрые слова манили подниматься в горы, сплавляться по рекам, петь у костра «а я еду за туманом, за туманом», а вернувшись в свои НИИ, почитывать «самиздат», обсуждать политические новости и маршруты будущих походов. Так прошли три десятка лет, пока разом не кончились и застой, и НИИ, и самиздат, остались лишь туман, безработица и бескормица.
Иное дело странствия в духовных сферах, которые для простоты именовались просто «духовкой». Здесь путеводителями служили переводные брошюры о всякой всячине: оккультизме, гностицизме, астрологии, хиромантии, магии, йоге, буддизме, наполнявшие самиздат. За неимением более основательных сведений они были руководством к действию, и результаты не замедлили сказаться.
Однажды после выступления поэта Олега Охапкина его спросили:
— Вы, судя по стихам, христианин?
— Православный я, — с достоинством отвечал поэт.
— Вот это жалко, — огорчился слушатель. — Сейчас уже вся молодежь — буддисты.
— Неужели вся? — усомнился поэт.
— А вы приезжайте к нам в Калугу и сами убедитесь.
Известие, что вся калужская молодежь подалась в буддисты, было из разряда «новостей духовки», равно как повальное увлечение йогой по руководствам, почерпнутым из брошюр. Часами сидеть в «позе лотоса», медитировать, глядя на голубую вазу, пить воду через нос, стоять на голове — было известно, что это путь к духовному просветлению, и неофиты не скрывали своих достижений. Для непосвященных, при всем их почтении к просветлению, в этом было много новизны. Однажды в гости к знакомому приехали из Москвы два парня и девушка, практикующие Тантра йогу. Они объяснили хозяину, что выходят в астрал с помощью секса, а поскольку девица была одна на двоих, ей приходилось выходить в астрал в два раза чаще. В остальное время она до одури пугала хозяина, появляясь голышом, но в мотоциклетном шлеме, защищавшем ее бедную голову от напора космической энергии. Впрочем, в Питере хватало и своих оригиналов. Так, поборник просветления М. очень любил ходить в гости. Оказавшись за столом, он ставил перед собой две банки — пустую и наполненную маслянистой травой, и, причмокивая, жевал траву, а разжеванное выплевывал в пустую банку. Остальные гости тут же теряли аппетит, а М. пояснял, что высасывает из растений животворную солнечную энергию. Насосавшись, он вставал на голову возле стены и стоял так до конца вечера. Гости мрачнели, но терпели, понимая, что это «духовка». М., безусловно, достиг просветления, поскольку впоследствии чудесным образом сплавил за границу скрипку Страдивари.
Запретные имена, идеи и мистические прозрения рубежа XIX—XX веков, сведения о недавнем, в сущности, прошлом приходилось собирать по крупицам, по редким упоминаниям, цитатам, комментариям, но искатели не жалели сил. В середине 1970-х годов я познакомилась с одной из таких искательниц, Ириной, которая приехала в Судак к ученицам Рудольфа Штайнера, поселившимся здесь полвека назад и уцелевшим в пору гонений на антропософов. А до этого, рассказывала Ирина, они несколько лет были сотрудницами Штайнера и, по слухам, сохранили записи его лекций и письма. Мы шли мимо виноградников и мазанок, свернули к блочному дому, и она сказала: «Похоже, это здесь».
Лестницу покрывал слой слежавшейся пыли, пыль была и на площадке перед дверью, в которую позвонила Ирина. Казалось, что в этом доме никто не живет, но дверь открыла маленькая, стриженная в скобку старушка и выжидающе смотрела на нас. Ирина поспешно сказала: «Здравствуйте, я вам писала, просила о встрече, и вы согласились». Женщина подумала и ответила: «Да, помню. Проходите в комнату, только разуйтесь». Мебель в комнате была, что называется, с бору по сосенке: обшарпанный канцелярский стол, кожаный диван, грубо сбитый стеллаж, напольные часы в футляре красного дерева и акварели на стенах. Из соседней комнаты вышла вторая старушка, они сели рядом, и стало заметно их сходство: хрупкие, блеклые, как ночные бабочки, с одинаковым, подчеркнуто внимательным выражением лиц. Они умели держать паузу, эти антропософские дамы, и Ирина смешалась и заговорила почти просительно. В Москве сейчас огромный интерес к антропософии, регулярно проводятся семинары, но проблема в нехватке литературы, особенно материалов, полученных из первых рук. Они несколько лет были рядом со Штайнером, слушали лекции и, возможно, сохранили конспекты, письма, записи — нельзя ли их посмотреть и что-то скопировать. Старушки вежливо улыбались, но не спешили отвечать, и Ирина сменила тему.
— Это у вас Волошин? — спросила она, указывая на акварели.
— Волошин, — эхом отозвались они.
— Вы были знакомы?
— Знакомы… Может быть, чаю?
Это прозвучало как вежливый отказ продолжать разговор, но Ирина не сдавалась. Конечно, их право распоряжаться архивом, но нужно думать о будущем, они немолоды, и что станет, когда... Они бегло переглянулись, и та, что открыла нам дверь, сказала: действительно, были и записи лекций, и письма Штайнера, и переписка с друзьями из Гётеанума, но все давно сожжено, хранить было слишком опасно.
— А по моим сведениям, — возразила Ирина, — несколько лет назад к вам приезжал человек из Германии и видел архив.
Услышав «по моим сведениям», старушки насторожились и медленно, почти по слогам, повторили, что все сожжено. Возможно, они приняли нас за гэбистов, а Ирина сделала последнюю ошибку, предложив купить архив. После этого нас попросили уйти, и мы вышли на пыльную улицу.
— Нет, вы видели! Они не понимают, что через год-другой все окажется на помойке! — возмущалась Ирина. — В принципе у них нет ничего ценного, только письма Штайнера, и будет ужасно, если они пропадут.
— Все-таки это их письма, и они вправе ими распорядиться, — заметила я.
— Да нет никаких прав, — с досадой сказала Ирина. — Они сами музейные экспонаты, какие у них могут быть права?
Я подумала, что эти хрупкие тени прошлого, возможно, и живут так долго, чтобы сохранять свое бедное сокровище, но оценить их доблесть уже некому. В конце улицы открывался вид на развалины древнего порта, византийскую базилику, генуэзскую крепость. За два тысячелетия здесь сменилось столько племен, народов, верований, событий, что энергия прошлого определяла нынешнюю жизнь. Судак связан с современностью не больше, чем генуэзская крепость с времянками возле стен, и белобрысые девочки, потомки послевоенных переселенцев, зовутся здесь Афродитами, Дианами или, на худой конец, Анжеликами. Случалось, что и обитатели санаториев, согревшись и разнежившись, начинали ощущать дыхание древности и предавались странным фантазиям. Одно лето в Судаке прошло под знаком реинкарнаций: в доме наших друзей то и дело появлялись люди, помнившие свои прошлые рождения. Все они были вождями, королями, фараонами, феодалами, но почему-то особенно часто — Нефертити. Когда очередной «Нефертити», директор универмага, потея и нервно хихикая, живописал нескромные прихоти в его бытность женой фараона, мы решили, что реинкарнаций с нас довольно. Однако однажды я сама стала жертвой своеобразной реинкарнации.
В 1960-х годах заметное место в советской культуре занимали сюжеты об ученых, особенно о физиках, о них снимали фильмы, писали романы, и образы талантливых интеллектуалов были на редкость привлекательны. От них зависело будущее человечества, они с готовностью жертвовали собой во имя науки и были ослепительно остроумны. Обитали эти избранные в особых местах — академических городках, доступ в которые был открыт совсем не всякому, поэтому я удивилась, получив письмо из такого городка. Его автор, физик М-кий, прочел самиздатский сборник моих стихов и отзывался о них лестно. В следующих письмах он рассказывал то о концерте пианистки Марии Юдиной, то о встрече с актерами Театра на Таганке, то о фильмах, известных нам только по названиям, — у жителей академгородков были особые привилегии. Так длилось около года, пока не пришло письмо, которое я не поняла, хотя перечитала два раза. М-кий сообщал, что прочел мое новое сочинение и хотел бы кое-что уточнить. Например, почему я утверждаю, что Черчилль обитает на Сатурне за то, что пил и курил сигары, откуда эти сведения? И как быть с Пушкиным, который любил женщин и шампанское, неужели он тоже на Сатурне? Еще любопытнее ему показалось утверждение, что негры черные, потому что произошли от дьявола, а Гитлер был черным магом. Я читала и чувствовала, как подступает тошнота, и первая мысль была — «посадят». Почему, за что посадят, — не важно, с этим у властей не было затруднений. Странные вещи происходили и раньше: я получала письма, где на конверте были лишь название улицы и моя фамилия, а однажды открытку из Вены с текстом «Задание выполнил, как передать?» Приятель сообщал, что купил для меня лекарство, но, судя по датам, открытку изучали больше месяца. За Черчилля и Гитлера вряд ли посадят, а вот за негров вполне может быть, интернационалисты хреновы.
Но самым оскорбительным было то, что М-ский не усомнился в авторстве, хорошо же он обо мне думает. Отвечать я не стала и скоро нелепая история стала забываться.
Однако через несколько месяцев пришла бандероль с кипой машинописных страниц и письмом от М-кого. Он укорял себя за оплошность, он не заметил, что у меня и сочинительницы совпадают имя и фамилия, но отчества разные. Впрочем, он даже рад совпадению, потому что моя тезка замечательный человек, она психолог, эксперт в области паранормальных явлений, кроме того, она участвовала в программе подготовки космонавтов — очевидно, на случай их встречи с Черчиллем. Работа Е. И., которую он по ошибке приписал мне, создана под влиянием Блаватской и сочинений Фламмариона о множестве обитаемых миров. Я не стала выяснять, кто такой Фламмарион, и принялась за чтение ее собственного сочинения — пьесы, которую М-кий рекомендовал как лирико-философскую и просил прислать отзыв. О, какая тоска накрыла меня с первых страниц, какие горести школьных лет, казалось, давно забытые. У меня начисто отсутствовали способности к точным наукам, физика, астрономия, алгебра, геометрия, формулы, схемы не вмещались в мою голову и приводили в отчаяние. И сейчас я заново вспомнила серые обложки учебников и свои унижения и беспомощность.
Тезка моя была человеком ученым и героиню выбрала под стать себе — Гипатию Александрийскую, знаменитого философа, математика и астронома… Действие происходило на кровле Александрийской библиотеки, где Гипатия и Орест объяснялись в любви, то и дело сбиваясь на посторонние темы. Выглядело это примерно так: «Любимый, если косинус и синус…», затем следовал монолог о синусе и косинусе, Орест развивал тему, и, придя к согласию, они снова вспоминали о любви. Глядя на звезды, они рассуждали о строении Вселенной, перемежая сведения из учебников нежным воркованием «любимый мой», «божественная», что вызывало легкую оторопь. Затем появился отец Гипатии, завел разговор об астрономии, астролябии и прочих увлекательных вещах, но тут ворвалась толпа фанатиков-христиан, и несчастная Гипатия погибла от удара астролябией по голове.
Честно говоря, я жалела не только Гипатию, но и себя, потому что М-кий ждал отзыв, а написать, что и сочинение про Сатурн, и пьеса, и, вероятно, все остальное — претенциозный бред, было невежливо. Я написала письмо с вымученными похвалами, но М-кий, человек проницательный, разгадал уловку и ответил, что, судя по всему, я недостаточно внимательно прочла пьесу и не поняла глубину замысла. На том мы окончили диалог, потом я уехала в другую страну и потеряла его из виду, однако через несколько лет получила весточку. М-кий писал, что ушел из института, разочаровался в науке, потому что в ней нет понятия «духовность», а именно она определяет настоящее и будущее мира. Сейчас он занимается уфологией и паранормальными явлениями, много публикуется, читает лекции, и число его единомышленников неуклонно растет. Я не стала гадать, как духовность связана с летающими тарелками, потому что продолжение письма было еще интереснее. В прошлом году они с женой, известной мне Е. И., проводили исследования в Сызрани, и оказалось, что треть ее населения — пришельцы из этих самых тарелок! Под гипнозом они рассказывали о своей планете, о космических странствиях, а очнувшись, впали в отчаяние при виде знакомых улиц и блочных домов и со слезами умоляли отправить их обратно. Мне жалко этих бедняг, они ничего не знали ни о «духовке», ни о прочих соблазнах, за что же сводить их с ума?

100-летие «Сибирских огней»