Вы здесь

Два глотка

Рассказы
Файл: Иконка пакета 02_myxa4ev_dg.zip (29.8 КБ)

Карцер

Февраль. Утро. Минус сорок. Старый карцер едва держит тепло, и к спящим зэкам под одеяло лезут крысы. То ли греться, то ли — кто их знает? — лакомиться ушами. У местного главаря крыса во сне отгрызла мочку уха, и теперь он уверен, что в их слюне есть обезболивающее: говорит, ничего не почувствовал.

В борьбе с холодом, мерзким и влажным, помогают отжимания и раскаленная труба отопления. Маленькое оконце скрыто несколькими рядами мелкоячеистой решетки. На защелку накинута петелька из куска простыни.

Несмотря на мороз, я проветриваю камеру два раза в день — пока не пойдет изо рта пар. А иначе жди туберкулеза — вечного спутника изоляторов и крытых тюрем1. Рыжий сосед-малолетка мужественно крепится. В необходимости ледяной процедуры убедиться легко — стоит приподнять половую доску и увидеть стоящую под ней воду или же дотронуться до постоянно мокрых и оттого ржавых листов железа, которые тут вместо обоев.

В метре от батареи тепло еще чувствуется, хотя ноги уже подмерзают и под тонкой робой с большим штампом «ШИЗО»2 тело покрывается мурашками. Мечтаешь обнять батарею, а прижмешься к трубе — обжигает, и удивляешься: куда же уходит жар? Так и стоишь рядом, вбираешь градусы про запас. А на другом конце карцера — зима.

Однако и в нашей крохотной двухместной каморке с гнилыми полами и осыпающимся потолком, где, раскинув руки, упираешься в противоположные стены, есть свои мелкие радости жизни. Батарея тянется по кругу через все камеры изолятора, и благодаря ей мы не только греемся, но и общаемся с соседями и даже передаем друг другу «малявы» с небольшими грузами.

Бетонные стены карцера сыпятся от древности, и упертому зэку ничего не стоит расковырять их железкой. Рядом с трубой, где она выходит из стены, сделать это легче всего. Сотни отправленных в штрафной изолятор зэков давным-давно здесь всё пробурили и наделали сквозных отверстий — «кабур». Через них и поддерживается связь. Администрация с кабурами борется, время от времени их бетонируют, но холод стен, жар батареи и сказочное терпение каторжан делают свое дело, возвращая зэкам свободу слова.

Подъем в пять утра, и через полчаса я требую законную прогулку. Все уже привыкли к тому, что я гуляю в любую погоду, и заспанный инспектор ведет меня в темный заснеженный дворик. Я прыгаю, размахиваю руками, бегаю на месте, и минут через сорок меня отводят назад. По пути заходим на склад, где я оставляю фуфайку, шапку и верхонки.

Кроме казенной одежды на складе лежат сумки с вещами тех, кого в ШИЗО закрыли прямо из карантина. То есть таких, как я. Моя сумка заблаговременно расстегнута. Я ловлю момент, рука ныряет в сумку, и через мгновение в моих трусах лежит пачка «Парламента». Перед дверью камеры меня обыскивают, правда, вяло, и я радуюсь маленькой победе.

После завтрака — серой сечки, слипшейся, но горячей (что уже радость), во все стороны начинают бегать малявы. Кто-то что-то у кого-то просит: от спичек до проводов.

Соседу за стенкой исполнилось двадцать пять лет. В карцере чувство праздника обостряется, и день рождения соседа кажется близким, почти своим. Я осторожно (у Рыжего обе щеки со следами от горячего металла) сажусь на корточки рядом с трубой.

Шумлю в кабуру, то есть кричу в дырку под батареей:

Третья, третья, подтянись!

Cлышу:

Говори!

Связь установлена. Я желаю соседу всего наилучшего, коротко поздравляю и проталкиваю в узкую щель королевский подарок. Мой рыжий сокамерник чуть не падает в обморок от зависти: уже который день ему перепадает в лучшем случае «Прима».

Откуда? — удивляется он.

В сугробе нашел, — отшучиваюсь я. — Я же звал тебя гулять...

За стеной именинник охает, благодарит не только он, но и его товарищи по несчастью, и через некоторое время из их хаты идет «разгон по личностям». Ребята завернули в бумагу чай на заварушку, пару карамелек, по две-три сигареты моего же «Парламента» — и груза с пометками куда и откуда отправились через систему кабур по всему ШИЗО. О получении груза в сохранности тут же уведомляют отправителя ответной малявой с благодарностями.

Зэки отмечают юбилей арестанта, кричат поздравления, желают всего-всего, а особенно здоровья: здесь оно в дефиците. Пакетик с «ништяками» зашел на праздничный стол и к нам. Рыжий рад халявному «Парламенту» и обещает завтра пойти на прогулку.

Мне, как некурящему, сосед кладет шоколадную конфету, и я намерен растянуть ее на целый день. Мы собираемся заварить чай. В карцере чай запрещен, как и сигареты, как и многое другое, однако в полуразваленном лагере на болоте зэки научились обходить запреты. Если жалоб на бытовые условия нет, нет и террора от администрации. Эта негласная договоренность, конечно, не означает отсутствия обысков, изъятий и наказаний, но и перекрывать зэку кислород не будут. Попадется на чем-либо — получит месяц-другой карцера, на том и разойдутся. Будет доставлять постоянные проблемы — переведут в СУС, строгие условия содержания, и забудут о нем. Умей не попадаться — и сиди на здоровье, наслаждайся жизнью в меру возможностей. А они тем больше, чем зэк платежеспособнее. Или хитрее.

Почти у каждого бывалого сидельца есть «семейник», близкий товарищ в лагере, с кем он делит последнее, будь то хлеб или беда. Когда один из них попадает в карцер, другой его «греет», старается передать теплые вещи, чай, сигареты, горсть леденцов, которые так облегчают тусклую жизнь «под крышей». До комка в горле приятно, когда на откинутой кормушке рядом с баландой вдруг обнаруживаешь маленький сверток с вкусняшками. Делиться в карцере — добрая традиция. Сегодня угостишь ты — завтра нежданчиком вернется к тебе.

Рыжий аккуратно вытаскивает половую доску и по плечо засовывает руку в подпол, в воду. Из одному ему известного тайника он достает герметичный пакет. В нем упакован самодельный кипятильник — «бурило».

В ШИЗО Рыжий сидит второй месяц. В свои восемнадцать лет он с трудом окончил шестой класс и за прогулы уроков зачастил в карцер. Получение среднего образования в лагере обязательно. Рыжий, проучившись пару месяцев, прячется от инспекторов, а пойманный — с облегчением едет в изолятор. «Здесь я свободен! — говорит он. — А школа — это тюрьма в тюрьме». Однако лагерную жизнь этот акуленок знает стократ лучше меня и «курками» в камере, то есть тайниками, заведует он.

В одном из «курков» убран чай, в другом табак, в третий тайник Рыжий умудряется впихнуть одеяло, на котором мы днем спим на полу по очереди, пока другой сторожит возле двери. Тщательнее же всего Рыжий прячет бурило.

Про бурильники мне рассказывал еще отец, ими он кипятил воду в армии. Но мы вместо лезвий от безопасной бритвы используем две плоские железки. Между ними — спички, конструкция связана нитками, и к каждой железке подведен провод. Один мы суем вглубь патрона, выкрутив лампочку, второй «кидаем на массу». Кружка вскипает за две минуты. Пока настаивается крепкий чай — «купец», или «купчик», Рыжий прячет бурило. Шмон может ворваться в любой момент, а ценный агрегат превыше всех благ.

Мы пьем чай из одной кружки, обжигая губы и грея ладони. Традиционно делаем по два глотка и передаем кружку, вежливо разворачивая ее ручкой к соседу. От крепости заварки кровь разгоняется и ломит виски, нас обоих охватывает теплое возбуждение. Рыжий аккуратно курит в форточку. Я смакую конфету. Кончиком языка прижимаю к нёбу кроху дешевого соевого шоколада и жду, когда она растает. Мы с Рыжим счастливы, мы живем мгновением, и сейчас у нас праздник.

Сантиметр

У Малыша была мечта. До почетного титула «Мистер бицепс Поназырево» ему не хватало злосчастного сантиметра. За полгода до моего приезда в колонию освободился дядька с полуметровым охватом правой «банки», и номинально Малыш уже был чемпионом. Но он хотел, мечтал, стремился получить звание самой большой «бицухи» за всю историю лагеря.

Он методично рвал железо в спортзале, сметал кашу в столовой, не брезгуя пайками тех, кто отказывался от еды, штудировал журналы с качками и экспериментировал с программами занятий. В результате у него росли ляжки, медленно, но зловеще увеличивался и без того немалый объем груди, а шея практически исчезла и бритый наголо череп плавно перетекал в плечи. Бицепс же замер на 49 сантиметрах и игнорировал муки Малыша, а в его снах даже сдувался до неприлично малых размеров.

Отдыхал Малыш на втором ярусе в соседнем от меня «проходняке». Каждый раз, когда он забирался наверх, хрупкая конструкция скрипела и стонала, а я с любопытством наблюдал за выражением лица соседа снизу. Я бы там поостерегся спать.

Мой частый гость, Малыш книги не любил, сигареты презирал, от алкоголя не пьянел, зато подчистую съедал пряники с печеньем и продавливал мне кровать так, что приходилось снова и снова натягивать пружины. А еще он постоянно интересовался жизнью столичных скинхедов.

Какие они? — спрашивал Малыш.

Такие же, как ты, — отвечал я. — Лысые, огромные и молдаван не любят.

Малыш, который родом из Кишинева, смущался.

А ты знаешь хоть одного? — дознавался он так, будто скины прилетели с Марса.

Только в комиксах видел.

Да ладно тебе! — не верил Малыш, и от встречи к встрече его интерес не иссякал.

У меня сложилось впечатление, что он был бы не прочь влиться в ряды бритоголовых — хотя бы ради сомнительной возможности попасть на обложку журнала «Роssия 88».

Вот и сейчас, зайдя ко мне и угостившись чаем с сушками, он спросил:

А у вас были в «Северном братстве» скинхеды?

Я расплескал чай. Историю моих злоключений знали многие, но еще никто, кроме следователя, не был столь прямолинеен в вопросах о личном деле. Что-то пробурчав, я сменил тему:

Я знаю, как тебе стать мистером супербицепс.

Малыш снисходительно улыбнулся. И правда, куда уж мне, с телосложением Буратино, давать советы профессиональному бодибилдеру!

Почему бы тебе не воспользоваться стероидами? — спросил я. — Тебе ведь нужен всего сантиметр. Или затяни себе спортпитание.

Он сморщил нос:

Я тянул. Протеин, креатин, эль-карнитин и...

Далее Малыш перечислил десяток ничего не значащих для меня названий: для набора массы, сжигания жира, ускорения метаболизма.

И ты все это ел? — покачал я головой.

Не все, но многое, — подтвердил Малыш. — Моя матушка — директор на мясокомбинате, присылает все, что прошу, от колбасы до протеина. А вот стероиды она загнать не сможет.

Почему? Дорого?

Дело не в цене, есть и дешевые препараты. Она же шлет посылки из Молдовы, а через границу стероиды так просто не пускают. Огромная куча заморочек, — вздохнул он.

Я протянул ему лист бумаги и карандаш:

Напиши, что тебе нужно. В пределах разумного. Я постараюсь помочь.

Малыш замер и не без подозрения посмотрел на меня. Мозг зэка всегда и во всем ищет подвох — так уж устроен зэк, если у него есть мозг.

А что взамен? — наконец догадался спросить он.

Что за коммерция? — делано возмутился я. — Ничего не надо, совсем ничего. Но если достану, то в качестве благодарности ты мог бы взять надо мной шефство.

Что взять? — не понял Малыш.

Я тоже хочу заниматься в спортзале. Мне нужен конкретный результат за определенный срок. Будешь моим тренером? — спросил я.

Согласен! — Малыш сжал мою руку своей лопатой.

Только без стероидов! — добавил я, прежде чем он углубился в глянцевый журнал с голыми мужиками в стрингах.

Я сел за письмо друзьям в Москву. Спустя час Малыш вернулся с небольшим перечнем, отдал его мне и поинтересовался:

А что именно ты хочешь получить от занятий?

Думал я недолго, сказал первое, что пришло на ум:

Ровно через полгода я должен подтягиваться на турнике тридцать раз.

А сколько ты подтягиваешься сейчас?

Я пожал плечами. На воле я ходил в спортзал, но два года тюрем и этапов не пошли мне на пользу — я деградировал в задохлика.

Идем! — мотнул головой Малыш.

Прямо сейчас? — удивился я.

Ты же взял список, — резонно заметил он. — Время пошло.

У торца барака местными умельцами был сооружен спортивный уголок: турник, брусья, наполовину вкопанные в землю покрышки от грузовика. Кто-то отжимался, прыгал со скакалкой, тягал каменные блоки вместо гирь. Иногда мне казалось, что я попал не в исправительную колонию, а в Олимпийскую деревню с лицензией на игровую деятельность. Немало севших наркоманов здесь ударялись в спорт и, освободившись, меняли героин на протеин. То есть лагерь все-таки был исправительным!

Мы подошли к турнику. Я вытер вспотевшие ладони, повис червяком и чудом выжал шесть раз.

Есть шанс? — спросил, отдышавшись.

Руки с непривычки горели, и я уже втайне надеялся, что Малыш не станет связываться со мной.

Конечно! — воскликнул мой тренер. — Тут восемь из десяти и до турника не допрыгнут, а у тебя есть задатки. Главное — желание, тогда будет результат. Вечером разработаю спецпрограмму — и завтра в спортзал. Ищи кеды, шорты и литровую бутылку для воды.

Я обреченно вздохнул и поплелся в барак бездельничать в свой последний ленивый день.

Утром Малыш стащил с меня одеяло за пять минут до подъема.

Ты охренел?! — шепотом заорал я.

Зарядка в программе — до завтрака, — невозмутимо ответил он и за ноги стянул меня с койки вместе с подушкой, одеялом, матрасом — всем тем, за что я цеплялся, все еще не веря в перемены к лучшему.

Я прикусил язык, лишь бы не материть его вслух.

За завтраком я вяло ковырялся в миске с сырой кашей и в конце концов отодвинул ее в сторону. Малыш сидел напротив и приступал уже ко второй порции. Он вернул мою миску назад.

Ты должен есть! Каша — это легкоусвояемая клетчатка. Хочешь быть сильным, рельефным, мощным и подтягиваться как монстр — ешь все, что дают. Старайся жевать тщательно, но быстро. Через сорок минут после физических нагрузок в организме образуется «углеводное окно». А кормят здесь как раз сплошными углеводами. Так что жуй кашу, а то...

Малыш сжал кулак, который оказался чуть меньше моей головы, и для закрепления материала слегка ткнул в скулу.

Возразить было нечем. За недостающий сантиметр его бицепса он бы запихал в меня завтрак силой, и мы оба это знали.

После завтрака Малыш развернул на столе большой лист бумаги с подробным планом занятий. Шесть месяцев, три раза в неделю, по два часа в день. Я еще рассматривал незнакомые словосочетания «французский жим» или «основная тяга», когда Малыш нарочито хрипло произнес:

Теперь твой девиз: «No pain — no gain!» Что в переводе означает: «Нет роста без боли». А название нашей программы: «Кровавый пот».

Я впервые посмотрел на Малыша серьезно.

Напомни, ты за что сидишь? — спросил я.

Забил друга в котлету, — улыбнулся он.

Насмерть?

Еще бы! — расправил плечи Малыш.

За что?

Он помолчал, вспоминая то ли настоящую причину, то ли ее судебную версию.

Разочаровался в нем, — буркнул.

Спортзал в лагере был такой же, как и сам лагерь: грязный, убогий, но романтичный. Стараниями энтузиастов помещение в сто квадратов заполнили железяками, шестеренками, какими-то запчастями от трактора. Вдоль стен висели плакаты (мужчины без шеи и мужеподобные женщины без груди), стояли скамьи для жима от груди и прочие ржавые тренажеры. Четверть зала перегородил пыльный стол для пинг-понга. На полке хрипел магнитофон, под ним висела реклама средства от геморроя. Рельефные качки подходили к тусклой зеркальной пленке от пола до потолка и вертелись возле нее. В зеркале они выглядели чуть шире.

И здесь мне предстояло умирать и перерождаться и снова умирать...

За тренерское дело Малыш взялся энергично, не забыв измерить мои параметры. Таблицу будущих достижений он озаглавил: «Я сдох, но сделал!» — «Не маньяк ли?» — уже думал я.

На первом занятии я познал сакральную суть слова «позор». Среди посетителей я выделялся худобой и сутулостью, жался к стенке и без труда читал мысли окружающих: «Вот обсос!» Они не знали, что я тут ненадолго.

Со второго занятия Малыш тащил меня в столовую на себе, а на третье, четвертое и вплоть до двадцатого гнал в зал пинками. Отмазаться не помогли бы ни паралич, ни кома, ни смерть.

Однако постепенно я втянулся, а вскоре уже получал удовольствие от маленьких, но тяжких побед. Оросив турник, как клинок, своей кровью из лопнувших мозолей, я понял смысл названия нашей программы. Малыш показал статью в журнале, где огромный негр отзывался о турнике как об «адской машине». Я был полностью согласен.

Через полтора месяца я уже тягал разминочные веса Малыша, еще через месяц впервые посмотрел в зеркальную пленку. А спустя еще месяц подтягивался пятнадцать раз с полупудовой железкой на поясе. Ветераны спортзала жали мне при встрече мозолистую руку и обсуждали мою программу. Я прибавил десять кило мышечной массы, и каждый грамм был выстрадан. На новичков я поглядывал с надменностью, одергивая себя воспоминаниями о собственной недавней ничтожности.

Однажды позвонили из медсанчасти. Счастливый, Малыш умчался на уколы. Все, что он заказал, ему прокололи за месяц, и бицепс наконец-то сдвинулся с мертвой точки. Он рос гораздо медленнее сисек и задницы Малыша, но рос.

Как-то ко мне подошел грузин Заза из братвы.

Будь аккуратен со своим тренером, — кинул он.

Ему дали задание придавить меня штангой? — пошутил я.

Заза прищурился: он был не в настроении. У меня не получалось держаться с блатными серьезно. Все время казалось, что они играют во что-то, правила чего знают только они. Не чувствовать себя дураком я мог только глядя на них сквозь призму сарказма. Это не добавляло в наши отношения тепла, но и ссор удавалось избегать. Приходилось постоянно нащупывать границу между панибратством и откровенной антипатией и по тонкой грани катить весь срок.

Заза оставил шутку без внимания.

Малыш слишком часто бегал в штаб, да еще «в одинокого», — с легким акцентом сказал он. — А в лагере постанова: одному там не сверкать, об этом на всех сходняках мужикам доводят. Да и что ему там делать?

Голос у Зазы был равнодушно-ровный, ноль эмоций. Но я знал: под маской — клыки.

Мы дернули его к себе, — продолжал Заза, — плеснули кипяточком, и эта куча дерьма поплыла. Заплакал, баба лысая, и рассказал нам, что стучал операм звонче дятла. И знаешь на кого, Экстро?

Я молчал и хотел уйти. Однако стоял и слушал бывалого зэка, контрразведчика от братвы.

Он был кумовкой3 конкретно по тебе, — помедлив, сказал Заза. — А сливал тебя за колбасу. Мы-то думали, откуда он варенку тащит, она же под запретом. Оказалось, у него «зеленка» из штаба на жрачку за горячие новости о твоей жизни.

Это он сам рассказал? — не верил я.

Сам. И при всей братве, — подтвердил Заза.

Но зачем?!

От кишкоблудства до жопотраха один сантиметр, Экстро, — процедил старую истину Заза и брезгливо сплюнул.

Я смотрел на его плевок и видел, как в пузырьках слюны зарождались и умирали вселенные. Все было как всегда — скучно и обыденно.

И что теперь с ним будет? — спросил я.

Что бывает с сукой? — сделал удивленный вид Заза, блеснув белками. — Определим, получит свое, и выкинем в козлятник4. Пускай живет среди своих. — Он помолчал, раздумывая, и добавил: — Недельку-другую еще поживет при общей массе, посливает дезу операм. Но это строго между нами, Экстро!

Грузин ушел не прощаясь.

На следующее утро Малыш, вопреки обычному, ко мне не подошел. Я заглянул к нему в проходняк. Обе его руки от запястий до плеч были забинтованы.

У нас изменения, Малыш, — сказал я.

Он напрягся, но промолчал.

Программу надо сократить до двух недель.

Малыш удивленно посмотрел на меня и спросил:

Сколько в прошлый раз?

Двадцать шесть.

Он встал, взял спортивную сумку и кивнул:

Сделаем!

 

 

1 Крытая тюрьма — тюрьма, где отбывается срок. (Здесь и далее — примечания редакции.)

2 ШИЗО — штрафной изолятор.

 

3 Кумовка — стукач, доносчик.

4 Козлятник — барак или секция в бараке, где обитают зэки, сотрудничающие с администрацией.

 

100-летие «Сибирских огней»