Вы здесь

История одного убийства

Геомагнитная буря в пяти картинах
Файл: Иконка пакета 05_karmalita_ioy.zip (62.26 КБ)

Драма — один из основных родов литературы, а природа ее двойственна: драматические произведения существуют как в литературном поле, так и в сценическом пространстве. Это своеобразие часто и становится причиной невнимания к пьесам со стороны литературных журналов.

Но «Сибирские огни» изначально считали драматургию сферой своих интересов и в самом первом номере в марте 1922 г. уже печатали агитпьесу «Митинг» В. Далматова. В том же году в № 4 выходит одноактовка В. Итина «Власть», а позднее публикуется даже зарубежная драматургия — пьеса Банзаракчи с монументальным названием «Многочисленные преступления и ошибки монгольских сановников, князей, чинов и простолюдинов, совершенные во время великих мировых смут: монгольская революционная пьеса-хроника на злобу дня» (пер. с монгольского А. Бурдукова).

В 1930-х гг. «Сибирские огни» печатают пьесы В. Вихлянцева, Н. Кудрявцева, Г. Пушкарёва, П. Кучияка, М. Кирикова. Тогда же в журнале впервые появляется и театроведческая рецензия — статья Н. Надымова «Первый вклад в драматургию: заметки о пьесах “Просперити” В. Вихлянцева и “Мартын и Жонас” Г. Павлова» с таким финалом: «…есть чему поучиться у Еврипида нашим драматургам. Мы вправе надеяться, что в результате дальнейшей работы и учебы В. Вихлянцев и Г. Павлов сумеют сделать более ценные вклады в сибирскую драматургию, талантливыми зачинателями которой они являются».

И надо сказать, что сибирская драматургия действительно оказалась плодовитой: в «Сибирских огнях» свои пьесы публикуют А. Никульков, А. Плитченко, Е. Коронатова, Э. Фонякова, Д. Иохимович, С. Омбыш-Кузнецов, Ю. Постнов, А. Волошин, В. Лаврентьев, А. Адаров, Т. Саблина, Д. Рябов, А. Юфа, Рис Крейси (Борис Гринберг), В. Шапошников, Г. Немченко, С. Смоляницкий, З. Ибрагимова.

А с 2011 г. в Новосибирске работает Товарищество сибирских драматургов «ДрамСиб», объединяющее драматургические силы Сибири и помогающее в продвижении пьес.

В свою очередь наш журнал возобновляет традицию публикации пьес сибирских авторов, и мы надеемся, что это будет интересно не только читателям, но и режиссерам-постановщикам.

Редакция

Действующие лица:

Кротов Валерий, 43 года.

Потёмкина Галина, его жена, 40 лет.

Егор, их сын, 20 лет.

Фаина Васильевна, тетя Кротова, 68 лет.

Люся, 19 лет.

 

КАРТИНА ПЕРВАЯ. УТРО

Тихое августовское утро. Кухня трехкомнатной полногабаритной квартиры. Здесь происходит все действие пьесы. Как и полагается кухням, внутри нее находятся столы, стулья, плита, холодильник, шкафы, раковина. Расположение и цвет предметов не имеют никакого значения. Также в кухне есть окно, по отношению к зрителям оно расположено так, будто они смотрят спектакль через него. За столом сидит Кротов, читает газету и пьет кофе. Между холодильником и столами беспокойно перемещается Потёмкина, собирая в контейнеры еду на обед — себе и мужу. Параллельно с этим она отхлебывает чай и жует бутерброд. Входит Фаина Васильевна. Она степенно двигается к шкафу, достает из него пакет пшена, подходит к окну и начинает рассыпать пшено на подоконник со стороны улицы.

Фаина Васильевна. Гули, гули, гули! Гули, гули, гули! Гулечки мои!

Потёмкина. Вот же прилипчивые твари, и как у них память не отшибет!

Фаина Васильевна. Гулечки мои, гули, гули!

Потёмкина. Весь подоконник загажен!

Фаина Васильевна. Гули, гули, гули! А ну не дерись, скотина!

Потёмкина. А ведь сальмонеллез можно заработать!

Фаина Васильевна. Гуля, гуля, ах ты, голубушка, ах ты, хромоножка моя!

Потёмкина. В помете их что только не водится!

Фаина Васильевна. У кого же это ума хватает помет ваш руками трогать, а потом с рук облизывать. Гуля, гуля, гуля!

Потёмкина. Хоть бы ты книгу читал, газеты эти на полкухни развернет — повернуться негде!

В это время Фаина Васильевна отходит от окна и, споткнувшись о вытянутую ногу Кротова, налетает на Потёмкину, в руках которой кружка с чаем. Чай, конечно, выплескивается на платье. Потёмкина вскрикивает.

Потёмкина. Сварила! А-а! Сварила! Встреча с министром! Восемь тысяч рублей!

Фаина Васильевна. Надо же, как точно попала, а ведь совсем не целилась! Есть Бог на свете!

Потёмкина. Чернокнижница!

Фаина Васильевна. А зачем министру на тебе такое платье?

Потёмкина. Я с людьми встречаюсь! С важными людьми! (Кротову.) Защити меня!

Фаина Васильевна. Надухарилась с утра, аж в носу больно.

Потёмкина. Сколько раз я просила не приходить сюда, пока я здесь, я просила цивилизованно!

Фаина Васильевна. А теперь что, милочка, материться будешь?

Потёмкина. А теперь я требую! Это стало невыносимо! (Кротову.) Ты обещал больше не молчать! (Уходит.)

Фаина Васильевна. Выжала она из тебя все соки. Каши с утра не сварит, обед тебе еле как заставила собирать. Для людей наряжается, хоть бы скрывала!

Кротов. Знаешь, тетя...

Фаина Васильевна (перебивая, с вызовом). Что?

Кротов. Кризис, говорят, долгий будет.

Фаина Васильевна. А я что? Это я, что ли, вас выселяю?

Кротов. Да и похолодание обещали.

Фаина Васильевна. Раз кризис, значит, тетку — в хрущевку, в Пашино?

Кротов. В центре ж предлагали.

Фаина Васильевна. В деревянный дом!

Кротов. Поищем что-нибудь, ремонт сделаем.

Фаина Васильевна. Какой ремонт мне сделает три комнаты из одной?

Кротов. Куда тебе три?

Фаина Васильевна. Считать! Считать, что я живу не так уж и плохо, и спокойно смотреть телешоу по первому каналу. А смотреть на их блеск и видеть вокруг одну серую комнату в три квадрата с плохим ремонтом — это вот хотите — покупайте, я не держу!

Кротов. Знаешь, тетя...

Фаина Васильевна. Что?

Кротов. Знаешь, есть такие Галапагосские острова. На них огромные черепахи водятся.

Фаина Васильевна. Ах вот что это значило! Обещал он больше не молчать! Измором взять хотите?

Входит Егор.

Егор. Бабён, ты куда опять мои ключи дела?

Фаина Васильевна. Что, и сына подключили?

Егор. Слушай, я опаздываю.

Фаина Васильевна. А я тебе не раз уже говорила. Есть ключница.

Егор. Ну, не на пол же я их бросаю.

Кротов. Да отдай ты ему ключи!

Фаина Васильевна. Ключи должны висеть в ключнице!

Егор. Я тоже просил тебя не оставлять зубы в ванной. Бабён, давай не будем.

Фаина Васильевна. Выживаете, значит, вот как!

Егор. Неудобно мне в нее вешать.

Фаина Васильевна (Егору). Ну, от тебя-то я никак не ожидала. (Уходит.)

Егор. Да что такое, я не пойму?

Кротов. Давление скачет.

Егор. Ладно, вечером кто-нибудь будет.

Егор уходит. Кротов допивает кофе у окна. Входит Потёмкина.

Потёмкина. Сказал?

Кротов. Сказал.

Потёмкина. Как надо сказал? Или опять со своими финтифлюшками?

Кротов. Как надо.

Потёмкина. Как я?

Кротов. Не на восемь.

Потёмкина. На четыре хоть потянет?

Кротов. Потянет на пять.

Потёмкина. А взяла за три! Правда, на распродаже, вообще, оно шесть. (О голубях.) Ух, твари ненасытные. Надо отраву купить, подсыпать. Слушай, ну чем старее, тем дурнее, что дальше-то будет? Надо решать, она же разум теряет. Точно ведь задарит свою долю этим сектантам, что мы делать будем? Никакие суды не помогут. Вот как так, если уж люди живут долго, так надо, чтобы хотя бы мозг не усыхал. Родственники в чем виноваты?

Кротов. Она вчера читала мне наизусть Пушкина.

Потёмкина. И что?

Кротов. Кажется, ум вполне ясный.

Потёмкина. Мало ли психов читают Пушкина! Слушай, а это идея. Надо поспрашивать. Может, освидетельствование устроить, доказать недееспособность? Нет, ты прости, конечно, но разве человек в своем уме может общаться с «этими»? Это ж всемирно доказано, что секта и вымогательство.

Кротов. Ей одиноко.

Потёмкина. А мне как? С тобой поговорить ни о чем нельзя, Егор пропадает бог знает где, гиена под боком грызет постоянно. Но я же сохраняю здравый рассудок. Когда пришли сектанты, я совершенно разумно закидала их яйцами. А чтоб дорогу сюда забыли! Будут знать, с кем имеют дело!

Входит Фаина Васильевна.

Фаина Васильевна. А где Егорка?

Кротов. Ушел.

Фаина Васильевна. Вот его ключи, насилу нашла. Возраст! Память не та, зрение не то, от снохи вообще помощи нету.

Потёмкина. Какой это вам еще помощи надо?

Фаина Васильевна. Хоть бы облепиху съездила собрала. Компот зимой пить все горазды.

Потёмкина. Я ваш компот никогда и не нюхала, и потом, я вам не сноха!

Фаина Васильевна. Да разве ты когда-нибудь хоть кем-нибудь мне была? Помню, попросила помочь пирог испечь, так нет же, она книжечку читает, она у нас культурная, белоручка!

Потёмкина. Да что это такое сегодня, солнечное затмение? Двадцать лет назад это было, Фаина Васильевна! Где ключи лежат, у вас памяти нету, а двадцатилетние обиды как вчера случились!

Фаина Васильевна. Навек, навек не забуду! Как объявление войны!

Потёмкина. Да разве я вам ее объявила? Вы на меня первая и напали, тут же вечером скандал устроили, мол, лентяйка я и проходимка.

Фаина Васильевна. Вот, оказывается, не одна я помню двадцатилетние обиды. Твое бездействие и было нападением. Ты ничего не хотела делать, вела себя как госпожа, а я при тебе — прислуга, значит?

Потёмкина. Всегда, всегда вы пекли этот пирог сами, а тут вам вдруг приспичило! Ну, почитать мне тогда надо было, я еще училась, мне надо было читать!

Фаина Васильевна. А сейчас ты уже работаешь!

Потёмкина. Да, я работаю пять дней в неделю и ездить на вашу дачу, впахивать в единственные выходные не хочу и не стану и все консервы ваши я не ем. А ты чего молчишь опять? Скажи уже что-нибудь!

Фаина Васильевна. Не дергай мальчика, он от тебя устал! Балаболка!

Потёмкина. Чернокнижница!

Фаина Васильевна. Ондатра!

Потёмкина. Да что ты молчишь-то, пень?

Кротов. Тетя, знаешь...

Фаина Васильевна. Знаю! На Галапагосских островах живут большие черепахи! То есть ты хочешь сказать, что я — черепаха, которая долго плетется в свою могилу?

Кротов. Ладно, мне уже пора.

Потёмкина. Ничего себе! Я ему контейнеры собираю, а он — бросает одну на поле боя. Нет уж, раззадорил своими черепахами, теперь сражайся сам с этим крокодилом, я все-таки хочу допить чай, мне бутерброд в желудке давит.

Кротов. Слушайте, по прогнозам сегодня наблюдается геомагнитная буря, вы обе просто попали под ее действие, прекратите уже. Тетя, пусть она допьет чай, и мы уйдем.

Фаина Васильевна. Конечно пусть. Пусть. Пей, милочка. Пей, дорогуша. Сядь, Валерочка, поясница у тебя больная, стоять вредно, сядь, кротик. Но только вот вам, вот вам, а не квартира! Не секте, так цыганам сдам! В другом месте сниму — в этом сдам, будете с цыганами жить! Целый день песни, пляски, гадания — посмотришь, узнаешь у меня, душечка, кто такие чернокнижники!

Потёмкина (Кротову). Ты видишь, видишь?

Кротов. Тетя Фая, пойдем в комнату.

Фаина Васильевна. Будешь ко мне на коленках ползти до пятого микрорайона, куда я уеду от вас подальше, ползти от этой кухни до пятого микрорайона, и там у каждого алкоголика выспрашивать, где живет чернокнижница, потому что адреса я не скажу! А цыганочки-то постройней тебя будут да помоложе, Валерчику как раз под стать.

Кротов. Тетя Фая!

Потёмкина. Инвалидность ума! Первой степени!

Фаина Васильевна. Нет, подожди! Не цыганам! Не цыганам! Гастарбайтерам! Пятнадцать человек заселю! Вот уж ты дождешься мужского внимания, вот уж получишь!

Потёмкина. На лечение у меня пойдете, вместе со всеми пятнадцатью гастарбайтерами!

Фаина Васильевна. А от министра ты и взгляда не получишь, тем более в этом своем трехрублевом мешке. Да что-то все равно дороговато смотрится, дай-ка подправлю.

Фаина Васильевна хватает стакан с недопитым кофе, плескает в Потёмкину, пачкает платье. Потёмкина кричит, вскакивает из-за стола, в онемении смотрит на Фаину Васильевну и Кротова.

Кротов. Ну, тетя! (Берет стакан с чаем, выливает на Фаину Васильевну.)

Фаина Васильевна. А-а! Убил! Убил! Против родной крови, против матери пошел!

Кротов. Ты мне не мать.

Фаина Васильевна. Отрекся! Ради жабы отрекся! Все для тебя, все для него! (Уходит.)

Потёмкина. Надо же, не ожидала от тебя. Жаль, чай уже остывший был. Меня-то она кипятком!

Кротов. Она ж споткнулась!

Потёмкина. Использовала удачно подвернувшуюся возможность. Я бы на ее месте сделала то же самое.

Кротов. Галка, ты же не была такой.

Потёмкина. Боже мой, еще заплачь. Нет больше девочек в ситцевых платьицах, есть кобры, пантеры и курицы. Хорошо сказала? Надо записать.

Кротов. А жабы?

Потёмкина. Оригинал! (Уходит.)

КАРТИНА ВТОРАЯ. ВЕЧЕР. НАЧАЛО

Тихий августовский вечер. За столом сидит Кротов, пьет кофе и читает книгу. Входит Потёмкина с пакетом, разбирает покупки, расставляет их по местам. Во все время разговора с Потёмкиной Кротов не отрывается от чтения.

Потёмкина. Все-таки какой импозантный мужчина.

Кротов. Кто?

Потёмкина. Да уж не ты. Просила, выброси эту рубашку.

Кротов. А что? На работу не надеваю.

Потёмкина. А я почему должна терпеть? Не такие мы нищие. И вообще, человек везде должен быть прекрасен — и на работе, и дома.

Кротов. А в туалете штаны снимать можно?

Потёмкина. Вот Иван Андреевич так бы никогда не сказал. Есть в нем что-то от древних римлян. Какая-то стать. Он же и плаваньем занимался, был отличный пловец, помимо того что кандидат наук. Господи, вот же пример есть, все человек успевает, а этот наш — ни шайбу забить, ни партию сыграть.

Кротов. А кто это — Иван Андреевич?

Потёмкина. Министр, кто ж еще. Я сегодня интервью брала. Рассказываешь тебе, силы тратишь.

Кротов. Ну и что говорит?

Потёмкина. Что говорит, что говорит — так и не расскажешь. И про театры, и про учебные заведения, и вообще про культурную политику — обо всем говорили. И просто — о жизни. Да, не так нужно человеку искусство, как пиво и котлеты, да! Но пиво выпил, сходил в туалет — и нет его, вместе с мозгами. То же самое и с котлетами, только без мозгов. А искусство? Искусство входит в самые глубины души, проникает в тебя, как семя в почву, прорастает и дает плоды на долгие годы, возможно на всю жизнь становится твоим руководителем, твоим хранителем или спасителем. Искусство нельзя продать или купить, искусство как воздух — или дышишь им и живешь, или умираешь от асфиксии.

Кротов (отвлекаясь от книги). Что это ты делаешь?

Потёмкина (смешивает какой-то порошок с пшеном, которым Фаина Васильевна кормила голубей утром). Да вот, отраву купила от иродов этих. Пусть она сама их и покормит, что я руки-то марать буду.

Кротов (продолжает читать). А-а. Ну, добре, добре.

Потёмкина (шепотом). А ее дома-то нет? Не подслушивает? Что-то я и не подумала.

Кротов. Нет, нет, можешь не беспокоиться. Я ее убил.

Пауза.

Потёмкина. То есть как убил?

Кротов. Обыкновенно. Зарезал.

Пауза. Потёмкина оглядывается по сторонам.

Потёмкина. Вот что мне всегда не нравилось в тебе, Кротов, так это твое чувство юмора!

Кротов. А я и не шучу.

Потёмкина. Оригинал!

Кротов (встает, идет к плите, разливает из кастрюли суп по тарелкам). Мы есть-то будем? Тебя же ждал. Голоден как черт. Сегодня отчет сдавали, пообедать не успел. Да еще раньше же надо было домой вырваться.

Потёмкина. Зачем?

Кротов (ставит тарелки с супом на стол, отрезает хлеб, садится, начинает есть). Тетя Фая на кладбище отвезти попросила, которое дальнее, где дед лежит. Приспичило ей вдруг. Вспомнила, что сегодня у него поминки, ну, память у нее, сама понимаешь. Так вот, там я ее и убил. Там место безлюдное — удобно. И закопал сразу же — и с дедом рядом, и не найдет никто, очень удачно все вышло.

Потёмкина. Да перестань ты есть!

Кротов. А что? Я голоден.

Потёмкина. Валера, ты что, ты издеваешься надо мной?

Кротов. В каком смысле?

Потёмкина. Всегда, всегда ты был не такой как надо!

Кротов. А какой надо?

Потёмкина. Валера, ты же таракана не убьешь — тебе жалко! Что ты сейчас рассказываешь, что за бред?

Кротов. Таракана жалко, да, таракан же беззащитен, ничего мне не сделал и ничего не сделает. Ну, бегает себе букашка, ну и что? Подло убивать тех, кто ответить не может. А с Фаиной Васильевной пришлось еще побороться. Живучая баба. Я же не силен в этом деле, я ей в грудь нож вроде как всадил — по самый рукоять, а она давай носиться. Руками махать, пинаться, кричать. Пришлось еще по голове стукнуть. Хорошо, там местность глухая, земля каменистая. Я камнем ее и пристукнул. Запачкался, правда, там в стиральной машине рубашка, отбелить надо будет.

Потёмкина выбегает из кухни, через некоторое время возвращается с окровавленной рубашкой в руках.

Кротов. Она самая. Я сам могу, если тебе неприятно, ты только скажи, где у нас отбеливатель.

Потёмкина. Валера, ты в своем уме?

Кротов. А что? Ты про освидетельствование узнала? Да, может, мне понадобится в итоге. Если тело найдут, можно признать меня невменяемым. Уж лучше в психушке, чем на зоне. Но в любом случае ты здесь совершенно ни при чем, вся квартира по праву переходит к тебе. В пособничестве тебя обвинить не смогут, это уж мы постараемся.

Потёмкина. Кто это — мы?

Кротов. Мы с Егором. Нас ведь всех допрашивать будут. О ссоре утренней упоминать, конечно, не надо. Все было как всегда. Позавтракали, разошлись по работам. А потом тетя Фая не вернулась домой. Завтра надо будет сходить, заявление написать. Не возьмут. По закону через три дня человек считается пропавшим, но пойти надо — подозрение отвести. Ты не волнуйся, я сам схожу. Вообще, все должно пройти нормально, никто никого никуда не посадит. Доказательств — ноль. Ни одна живая душа не знает, куда и с кем она сегодня ездила. Телефон я проверил — она ни с кем не созванивалась. Забрал я ее по дороге, не из дома. Стекла тонированные, правил не нарушал, внимания не привлекал. В общем, выгорело дело — все, как ты хотела!

Звонят в дверь.

Кротов. Ты чего не ешь-то? Это Егор пришел, ешь, я открою.

Кротов уходит. Оставшись одна, Потёмкина беспокойно прохаживается по кухне, открывает ящики стола, рассматривает ножи. Входят Кротов и Егор.

Кротов. Не верит мне мать твоя, шучу я, говорит. Вот и ножи достала, проверяет. Дурочка ты, разве зарежешь этим ножом кого? Тот нож — специальный, охотничий, купил по дороге.

Егор. Ты хоть очки темные надел, когда покупал?

Кротов. Я в таких делах, конечно, не смыслю ничего, как и вы, но зато читаю больше. Конечно, не надевал, это же только внимание привлекает. Убийцу никто не замечает тогда, когда он ничем себя не выделяет. Надо быть как можно более серым, повседневным, тогда никто никого не вспомнит. Пришлось переодеться немного, а то брюки, рубашка, конечно, не та одежда.

Потёмкина. Егор, ущипни меня.

Егор. Мама, это не сон. (Щипает.)

Потёмкина (вскрикивает, дает ему подзатыльник). Мог бы не так сильно щипать, и без тебя вижу! Вы что, в сговоре?

Кротов. Конечно в сговоре! А хорошо это, по-твоему, обманывать сына?

Егор. Да все нормально, мам, я полностью за вас! (Ест суп.)

Потёмкина. За кого это — за нас? Я не имею к этой истории никакого отношения!

Егор. Конечно не имеешь, да я и предлагал отцу не говорить, это он настоял. Я-то ему объясняю, что у тебя натура тонкая, лирическая, ты можешь не понять всего этого.

Потёмкина. Чего «всего этого»?! Как это можно понять? Ты понимаешь, что ты говоришь?

Егор. Вот, я говорил — не поймет.

Кротов. Ничего, это первая реакция. Я когда подумал об этом, у меня тоже первая реакция была — сопротивление. У нас ведь барьер — мораль, приличия. Егор только сразу все принял, поражает меня наш сын, далеко пойдет.

Потёмкина. Я поняла, вы оба меня разыгрываете, да?

Кротов. Не верит.

Егор. Может, отвезти ее на место?

Кротов. Да, может, отвезти тебя на место? Сегодня только поздно уже, но можно попробовать.

Потёмкина. Какое место? Я никуда с тобой не поеду!

Кротов. Так и знал.

Потёмкина. Что?

Кротов. Одну проблему решил, теперь другая встала.

Потёмкина (с опасением). Какая это у тебя другая проблема встала?

Кротов. Утрата доверия. Вроде как, если я один раз кого-то убил, могу и другой раз это сделать. Убил тетку, могу убить и жену. Брось, Галка, я же вас пальцем никогда не трогал.

Егор. Да, папаня даже не порол никогда. Ты порола, а папаня не порол.

Потёмкина. Вот и выросло из тебя неизвестно что! Валера, в последний раз тебя прошу: скажи, что все это розыгрыш, шутка, тупая, идиотская, несмешная шутка!

Пауза.

Кротов. Да, Галка, ошибся я в тебе.

Потёмкина. В каком смысле?

Кротов. Думал, ты примешь все, думал, поймешь. Что ж мне теперь ее — оживлять? Кнопка «отмена» в жизни как-то не предусмотрена.

Потёмкина. Господи, что теперь будет?

Егор. А что, все отлично будет. Продадим квартиру.

Кротов. Зачем ее теперь продавать-то?

Егор. Как зачем продавать? А мне отдельную площадь? Что я, с новой семьей и с родителями жить буду?

Пауза.

Кротов (Потёмкиной). А что ты на меня смотришь, я сам впервые слышу.

Потёмкина. С какой такой новой семьей?

Егор. Ну, с женой. Дети, надеюсь, будут.

Потёмкина. Какие дети?

Егор. Девочка или мальчик. Я вот решить не могу, кто лучше. С пацаном вроде как выпить можно, посидеть, а девчонка зато потом все равно в дом пацана притащит, так и выпить и посидеть и девчонка есть. А двух детей — не знаю, не потяну, наверно.

Потёмкина. Дубина! Ты понимаешь, что ты говоришь? Что тут произошло? Пир на костях какой-то, сидят, рассуждают о квартирах, о детях!

Кротов. Расстраивается. А ведь я это все ради тебя. Мне-то зачем ее убивать? Она мне чуть не как мать была.

Егор. Да и ко мне она неплохо относилась. В полицию только раз позвонила в сердцах — умора! На собственного внука заявила! Шумит, говорит! А где он шумит? Да в соседней комнате шумит, спать не могу! Что он там, пьет, кричит, дерется? Да нет, разговаривает громко, приезжайте! До сих пор лицо дежурного мерещится, до коликов смешно!

Кротов. Вот и получается, Галка, что все это мы для тебя. Нам-то это и не надо особо.

Потёмкина. Ты это что, ты хочешь сказать, что я тебя подбила? Что я все это задумала, организовала?

Кротов. Нет, задумал и организовал я, ты себе эту заслугу не приписывай. Но движущей силой было твое желание. Сам бы я и не подумал никогда. Бывало, конечно, находила злоба — поколотить хотелось, но чтобы убивать! Это ты подсказала.

Потёмкина. Я ничего тебе такого не говорила!

Кротов. И правильно! Зачем о таком говорить? Слова уничтожают действие. Сказал — и уже вроде как сделал. Дело любит тишину. А большое дело — большую тишину. Как там у какого-то поэта, ты должна знать: молчи, скрывайся и таи и чувства и...

Потёмкина. Не сметь!

Кротов. А что? Хорошее стихотворение.

Потёмкина. Тютчев не имеет к твоей психопатологии никакого отношения! Совсем уже докатился, боже мой, с кем я жила все это время! Кто эти люди, кто я?

Потёмкина уходит. Пауза.

Егор. Слушай, а не слишком ли мы переиграли? Может, уже сознаться?

Кротов. Сознаться? Теперь я уже сам не знаю, как сознаться! Еще ты со своей женитьбой! Выдумал черт знает что!

Егор. А у тебя прямо шикарная история! И между прочим, я не выдумал.

Кротов. Что?

Егор. А что? Мне уже двадцать, я уже могу!

Кротов. Была бы моя воля, я б законодательно утвердил, чтобы до двадцати пяти никто в браки вступать не мог.

Егор. Сам в двадцать два женился.

Кротов. Женился. Ты что, серьезно?

Егор. Да, более того, она скоро придет!

Кротов. Зачем?

Егор. Для устроения условий для будущей связи. Учить буду на скрипке пиликать!

Кротов. Ты ж сам смычок еле держишь.

Егор. Что это вы все преуменьшаете мои заслуги? Я в ансамбле играл! Подумаешь, год не прикасался. Надо найти, кстати, где она валяется. Слушай, давай завязывать с этим, а то правда — придет Люська, а мы тут бабку зарезали!

Кротов. Люська?

Егор. Ее так зовут.

Кротов. Так ты позвони, отмени, ты что, не видишь, какое дело? Даже если сознаемся, все равно она здесь не к месту.

Егор. Да что ты, это как-то неудобно совсем!

Кротов. А это все удобно?

Егор. Она же еще обидеться может! Совершенно не знаю, что с этими женскими обидами делать. И потом, что значит «даже если»? Бабёна-то все равно придет рано или поздно.

Кротов. Придет. Наверное.

Егор. Что еще за «наверное»?

Кротов. Да точно, точно придет! Нет, это все геомагнитная буря! Что я ей наговорил? Зачем? Она же совсем не такая!

Егор. Я сразу тебе говорил.

Кротов. Я был в каком-то маниакальном состоянии, воображал, что спасу ее.

Егор. Вот и спасай — сознавайся!

Кротов. Поздно уже, понимаешь, поздно! Упущен момент. Надо было тогда сознаваться, когда она умоляла. Теперь она уже сама верит.

Егор. Вот и обрадуется.

Кротов. Какой же ты простой!

Егор. А что такого?

Кротов. Да стыдно мне, как ты не поймешь? Как я теперь буду выглядеть? Вот уж действительно: «Врач, исцели себя!»

Егор. Тогда у тебя остается только один выход: зарезать бабёну по-настоящему. Зато перед матерью будешь честен.

Кротов. Уеду! Уеду на остров Врангеля! Пусть меня сожрет какой-нибудь белый медведь.

Егор. Ладно, скажу все сам.

Входит Потёмкина.

Потёмкина. Я все поняла.

Егор. Вот и хорошо. А то мы сами уже запутались.

Потёмкина. Я сама пойду в полицию. С повинной. Покажи мне, где зарыто... Где все произошло. Я тоже могла увезти ее на машине, могла там все сделать. Мне нужны подробности, чтобы все было правдоподобно.

Кротов. Ты что такое выдумала?

Потёмкина. Я уже вижу эти заголовки: «Муж аналитика по культуре убил свою тетю ради квартиры, в которой аналитик продолжает жить и писать статьи во славу культуры города». Лучше в тюрьму.

Кротов. Бог с тобой, Галка!

Потёмкина. Я уже позвонила в полицию.

Кротов. И что ты им сказала?

Потёмкина. Я спросила, сколько дают за убийство.

Егор. Мама, в Интернете все написано: сколько, кому и как этого можно избежать. Зачем звонить-то кому попало?

Потёмкина. Я привыкла пользоваться надежными источниками. Мне все объяснили.

Егор. Да? А адрес не спросили?

Потёмкина. Если с корыстной целью, то от восьми до двадцати, а то и пожизненно. У меня была корыстная цель.

Егор. Отлично, сейчас сюда еще и полиция прикатит. Поцеловался с девушкой!

Потёмкина. Но если не с корыстной — от шести до пятнадцати. В общем-то, совсем ведь не обязательно сознаваться до конца? Я же могла сделать это в состоянии аффекта. Поссорились, подрались даже, и вот...

Кротов. Галя, я не знаю, как тебе объяснить.

Потёмкина. Объясни мне, где находится магазин.

Кротов. Какой магазин?

Потёмкина. Где ты купил нож.

Егор. Никакого ножа он не покупал! Мама, давай ты позвонишь сейчас в полицию и все отменишь, скажешь, что у тебя с головой не в порядке. Еще надо нервным смехом таким засмеяться: ха-ха-ха! Нет, тогда точно приедут.

Кротов. Галочка, ты пойми...

Потёмкина. Да я все понимаю, Валера, все теперь понимаю! В тихом омуте черти водятся — теперь я понимаю, о чем это. Молчаливые люди — самые страшные. Болтуны хоть и трещат так, что голова болит, но они свои желания проговорили и освободились, а Раскольников пошел и молча убил старушку.

Кротов. Не убивал я никого, Галя, я это выдумал!

Егор. Присочинил. Папаня же наш фантазер.

Кротов. Я хотел, чтобы ты очнулась.

Егор. Встряхнуть тебя хотел. Чтоб не скучно было.

Кротов. Не перевирай мои слова!

Егор. Я перевожу. Видишь, она в шоке.

Потёмкина. Я не в шоке. Я вполне в здравом уме. Хорошо, если ты ее не убивал, если ты все это выдумал, хотя я уже не знаю, что хуже, — где доказательства?

Егор (Кротову). Бабёна где?

Кротов. Да боже мой, придет скоро! Ну вот давай я ей позвоню! (Достает мобильный, набирает номер.) Только не рассказывай ей всего этого, я не знаю, как она отреагирует. Пойми, я просто хотел...

Егор. Тс-с!

Все прислушиваются. Где-то в отдалении еле слышен звук рингтона.

Егор. Продолжай звонить!

Егор выходит, через некоторое время рингтон становится все слышнее и слышнее. Егор возвращается с телефоном в руках. Сбрасывает вызов.

Егор. А на нем кровь.

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ВЕЧЕР. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Те же после паузы.

Кротов (забирает телефон у Егора). Откуда тут кровь?.. Галка...

Егор (Потёмкиной). Он мне сказал, что это будет что-то вроде шутки. Позвонил, попросил подыграть.

Потёмкина. Во сколько он тебе позвонил?

Егор. В двенадцать где-то. Нет, около часу.

Потёмкина (Кротову). Откуда кровь на рубашке?

Кротов. Мяса купил, испачкал для убедительности.

Потёмкина. Покажи.

Кротов. Что?

Потёмкина. Мясо покажи!

Кротов. Так выбросил. Чтоб ты не догадалась.

Потёмкина. Доставай... Ведро доставай!

Кротов. Так я в мусоропровод выбросил. Чтобы уж точно...

Потёмкина. Что ты делал после обеда?

Кротов. У меня не было обеда, я же тебе говорил.

Потёмкина. То есть ты ничего не ел?

Кротов. И не пил.

Потёмкина. А головокружения не было?

Кротов. О чем ты, я не понимаю?! (Егору.) Тети Фаи точно нет? Может, она спит?

Егор. Он в комнате лежал, на полу рядом с диваном. Там еще капли — на диване, на полу.

Кротов. Ну, это совсем ерунда какая-то. Вы сами подумайте, даже если я что-то сделал, зачем бросать в ее комнате ее телефон, да еще в крови?

Потёмкина. Бывают такие состояния, Валера, в которых человек не помнит, что делает. У Чикатило, говорят, были такие состояния.

Кротов. Да она спряталась там в шкафу! Я, когда пришел, увидел, что обуви нет, и не проверял, а она, может, в комнате, подслушала и спряталась, чтобы разыграть! (Уходит.)

Потёмкина. Егор, расскажи мне подробно, когда он звонил, в каком он был состоянии? Запинался? Был возбужден? Говорил что-нибудь бессвязное?

Егор. А когда он говорит что-нибудь связное? Как обычно, запинался, сначала про китов, которые выбрасываются на берег.

Потёмкина. Каких еще китов?

Егор. Самоубийц. Есть у китов такая причуда, оказывается, я не знаю, зачем он это говорил. Потом мы как-то плавно перешли к теме убийства, выдуманного убийства. Он просил подыграть, сказал, что тебе это поможет.

Потёмкина. Чем это мне поможет?

Егор. В себя прийти. А то ты совсем стала жабой.

Потёмкина. Так и сказал?

Егор. Была принцессой, стала жабой. Так и сказал.

Потёмкина. А ты как все это слушал?

Егор. Как обычно, со всем соглашался.

Потёмкина. Мать оскорбляют, а он слова поперек не скажет! Выросло дерево!

Егор. А зачем? Поговорит-поговорит, да и перестанет. Зачем зря нервы тратить? И потом, это ж отец, не кто-нибудь.

Потёмкина. А если отец меня резать начнет?

Егор. Что ты нагнетаешь? Не режет же.

Потёмкина. А баба Фая — это что?

Егор. Еще не доказано. Тела-то нет.

Входит Кротов.

Кротов. Тела нет. Ни живого, ни мертвого.

Потёмкина. Ты же сказал, что зарыл на кладбище.

Кротов. Я же все это выдумал, Галя, как это ты не поймешь! Я просто все сочинил! Конечно, чтобы выглядело правдоподобно, я хорошо продумал всю эту историю. Даже по минутам расписал — сколько времени надо затратить на дорогу, сколько на само дело.

Потёмкина. Дело?

Кротов. Я просто сидел и фантазировал. Меня даже коллега одернул, что я сижу, смотрю в монитор и не двигаюсь. Он думал, я заснул. Но мне нужно было хорошенько все обдумать, расписать каждый шаг, каждое движение, поэтому я и ушел с работы пораньше.

Пауза.

Егор. Ладно, мама, может, ты и права.

Кротов. Я хотел, чтобы ты мне поверила и, поверив, ужаснулась. Так ведь нельзя, Галка, так нельзя жить! Я не могу каждый день придумывать новый уголок планеты, куда мне сбежать от вас! Когда-нибудь они все равно закончатся!

Потёмкина. А я не могу постоянно разговаривать с тобой по международной связи! Принцесса у него превратилась в жабу! Ты, что ли, принц? Если принц, где твой дворец? Где хотя бы корона?

Егор. Родители, родители, вы отвлеклись. Давайте уже скорее найдем тело и что-то решим, время уходит!

Потёмкина. Твой сын — остолоп! Какое тело? Как ты говоришь о бедной старушке?

Егор. Ладно, ладно, бабёну найдем. Где ты ее закопал? То есть придумал, что закопал. Ты же все хорошо обдумывал. Давайте вы просто съездите туда и проверите. Ну, просто так, чтобы исключить эту версию. Приедете, посмотрите, что ничего нет, развернетесь и поедете обратно.

Потёмкина. А почему мы? Я никуда с ним не поеду.

Егор. Ну, меня же ты не отпустишь?

Потёмкина. Конечно нет!

Егор. Вот я и говорю: тебе надо. А одному ему никак нельзя. Вдруг он еще чего-нибудь нафантазирует?

Кротов. Подождите! Кажется, я понял...

Пауза.

Кротов. Однажды у меня уже было такое. Я так увлекся фантазией, что еду в Камбоджу, что очнулся только в аэропорту.

Потёмкина. Когда это?

Кротов. Я не рассказывал. С год назад.

Потёмкина. Это не когда ты должен был забрать меня из гостей и не приехал? Сколько стыда было.

Егор. Мама, мы это уже давно обсудили, и не один раз.

Потёмкина. Да, но тогда он говорил, что у него случилось внезапное совещание.

Кротов. Не тот это был раз, другой! У меня все смешалось, я уже ничего не понимаю. Все какими-то обрывками. То ли я спал, то ли фантазировал, то ли вправду я все это сделал...

Потёмкина. А ведь ты в последнее время был немного не в себе.

Кротов. Разве?

Потёмкина. Да, вот недавно с концерта возвращались и ты вдруг предложил выйти на две остановки раньше, прогуляться, а по дороге даже сорвал цветок с газона и вручил его мне. Я тогда еще подумала, к чему бы это? Совершенно ведь ненормальное поведение.

Кротов. Нет, подожди, это я помню. У меня был порыв.

Потёмкина. Вот и сейчас у тебя был порыв, а что из этого вышло? Порывы нужно уметь контролировать, с порывами не всякий может жить. А ты же себя контролировать не умеешь, тебе всегда нужна была внешняя опека, указатель, что можно делать, а что нельзя, куда идти, а где остановиться. Это все влияние твоей тетушки на тебя в детстве, вот до чего оно довело! Она все поощряла, что бы ты ни сделал — доброе или худое. В итоге ты так и не смог понять, что хорошо, а что плохо, ты остался дезориентирован. Несчастная сама вырыла себе могилу!

Егор. Мама, сейчас не время для сеансов психоанализа, ты мешаешь ему вспоминать. Во сколько ты ушел с работы?

Кротов. В три. В три — это абсолютно точно. В офисе висят большие часы, взгляд постоянно на них падает. Иногда это так нервирует. Стрелки действуют как гипнотические круги, невозможно работать, невозможно сосредоточиться — сидишь и смотришь как дурак, как двигается палка по кругу.

Потёмкина. Господи, стрелки его нервируют! А ничего, что у тебя под боком твою жену постоянно пинают?

Кротов. Но она же отвечает.

Потёмкина. А кому за нее ответить?

Егор. Родители!

Кротов. Тете Фае нужно было только твое участие!

Потёмкина. Повиновение! Ей было нужно, чтобы все было так, как ей нужно! Пятнадцать лет ты работаешь на одном месте и хоть бы на кресло приблизился к столу главного бухгалтера — нет! Потому что тете Фае этого не нужно! Сама всю жизнь за одним столом и другим двигаться не дает. Пусть все будут на своих местах — и того довольно! И Егора таким же сделала! Двадцать лет, а стремлений никаких.

Егор. Гитлер вон стремился, а что из этого вышло?

Потёмкина. Попугай! Наслушался бабку. Я в двадцать лет хотела мир перевернуть!

Егор. Глядя вокруг, мне кажется, тебе вполне это удалось.

Потёмкина. Физкультурник!

Кротов. В таких обстоятельствах она обсуждает наши профессии! Успокойся, я прекрасно помню своего физрука, отличный был мужик. И лучше оставаться хорошим рядовым бухгалтером, чем стать черт его знает чем.

Потёмкина. Ты не знаешь, кем бы стал, ты не проверял.

Кротов. Я не умею командовать, не умею давать распоряжения, не хочу этого делать. У меня нет амбиций, зачем с такими данными что-то пробовать?

Потёмкина. У тебя нет амбиций, потому что твоя тетя подавила их в тебе.

Кротов. И поэтому ее нужно было убить?

Потёмкина. Я такого не говорила!

Кротов. Не говорила. Бородавка!

Потёмкина. Да сам ты прыщ!

Кротов. Я пошел в парк, сел на лавочку и стал придумывать. Я должен был сесть на эту чертову лавочку! Все как-то сбивается в этом месте. Магазин с ножами, продавец. У него на щеке бородавка. Зачем, если ты сочиняешь, сочинять еще и бородавку, что за глупость? Если была бородавка, может, все это было на самом деле?

Егор. Или ты, папаня, совсем у нас того. Я за второе.

Кротов. Я забрал ее на перекрестке у ЦУМа. Я так придумывал, что заберу ее там, мне было выгодно так придумывать, а не то, что я заехал домой. Дома могли бы видеть соседи. А она скорее попросила бы заехать, конечно. Но почему мне так красочно видится дорога, руль, солнце на капоте? Даже как будто я слышу, как она рассказывает про отца. Она всегда про него рассказывает, когда мы ездим на кладбище. Боже, как у меня все перемешалось! Она в своем платке, прядка волос видна, лицо грустное. Она любила отца. Она была в своей старой зеленой куртке!

Потёмкина. Ужасная куртка.

Кротов. Этой куртки нет на месте. Когда я рылся сейчас в шкафу, ее не было. Какой кошмар!

Звонят в дверь.

Егор. Это ко мне. (Уходит.)

Потёмкина. Гостей нам только не хватало!

Кротов. Что же делать, Галка? Она же была мне как мать, она всегда помогала, поддерживала.

Потёмкина. Да уж, просто всю себя жертвовала!

Кротов. Приносила бульоны, когда я лежал после аппендицита. Ты не приносила, а она — каждое утро, свежий.

Потёмкина. У меня была работа!

Кротов. У нее тоже!

Потёмкина. Да ты же сам говорил, что тебе ничего не надо!

Кротов. Говорил. И операцию твою она оплатила!

Потёмкина. Как же это? А твой отец?

Кротов. Она! Да еще просила не рассказывать, чтобы ты не расстраивалась. И ни словом не помянула с тех пор! Пять лет прошло, ни разу не вспомнила. Даже когда ты стала называть ее чернокнижницей.

Потёмкина. Ну, это, знаешь... Раньше сказать надо было...

Входят Егор с Люсей.

Егор. Вот, это Люся. А вот Галина Петровна, Валерий...

Кротов (перебивает). А я Люсечку знаю! Здравствуй, Люся!

Люся. Здравствуйте, Валерий!

Потёмкина. И откуда?

Кротов. Дочь сотрудницы, к матери часто приходит.

Потёмкина. И зачем?

Кротов. Зачем дочери приходят к матерям на работу? Распечатать что-нибудь, пообедать. У нее же институт рядом. Проходи, Люсенька, чаю будешь?

Потёмкина. А что это ты фамильярничаешь? У нас приличный дом. Людмила, как вас по батюшке?

Люся. Павловна.

Потёмкина. Людмила Павловна, вам черного чаю или вы сразу в комнату пройдете?

Кротов. Что, уже и гостей по-человечески принять нельзя, трупа же в холодильнике нет?

Люся. Я, в общем-то, ненадолго...

Егор. А скрипка-то у меня в комнате. Так что мы лучше в комнату пойдем, Люся только из дома, чаю совсем не хочет.

Егор и Люся уходят.

Потёмкина. И часто она у вас бывает?

Кротов. Да в месяц раз, может, забежит.

Потёмкина. Люсечка?

Кротов. Ее в бухгалтерии все так называют. Что же он, правда будет ее учить?

Потёмкина. Чему учить?

Кротов. На скрипке играть. Он же на ней жениться собрался.

Потёмкина. Меня уже ничего не удивляет!

Кротов. Галка... Я не хочу в тюрьму!

Потёмкина. А кто хочет?

Кротов. Ты.

Потёмкина. Что?

Кротов. Ты же сказала, что пойдешь вместо меня.

Потёмкина. Ты что?

Кротов. Женская тюрьма легче мужской.

Потёмкина. Совсем крыша поехала.

Кротов. Время будет. Никаких бытовых забот. Сиди и пиши свой роман!

Потёмкина. Оригинал!

Кротов. Никто не будет тебя отвлекать, мы даже можем навещать пореже.

Потёмкина. Нет, ты не Раскольников, ты Смердяков! Дитя греха!

Кротов. Ты же сама предлагала полчаса назад.

Потёмкина. Полчаса назад я еще думала, что все это розыгрыш, и разыгрывала тебя!

Кротов. Значит, ты так ничего и не поняла...

Потёмкина. А что я должна была понять? Что я гидра? Мегера? А ты герой на коне, зарубивший собственную тетю?

Кротов. Так бы хоть было оправдание, а теперь совершенно все напрасно.

Потёмкина. Милый мой, даже священник мне как-то в интервью говорил: не надо никого спасать! В первую, вторую и третью очередь спасай свою личную шкуру! То есть душу. Обаятельный очень священник. Нет, слушай, ты правда в это поверил? Глупость какая — пойти с повинной! Если все так, как ты описываешь, то никаких проблем возникнуть не должно. То есть они, конечно, возникнут, но зачем кому-то куда-то садиться из-за этого? Ты, сам говоришь, не хочешь, а я вообще тут при чем? Я сама — жертва. Как мне теперь писать? «В наше время, когда человек забыл самые главные ценности — ценность человеческой жизни, ценность любви, понятия честь и нравственность идут ко дну с привязанными на шею камнями...» Господи, у меня теперь из каждого слова голова твоей тети будет выныривать! Но ничего, ничего. Разве мы пальцем деланные? Выдержим, переборем. Как указывал Сартр — мы сами себе чувство вины. Мы сами себя осуждаем, сами назначаем себе наказание. Если все уже так случилось и сделать ничего нельзя — кнопка «отмена» в жизни не предусмотрена — то я вижу только один выход из положения — пренебречь.

Кротов. Чем пренебречь?

Потёмкина. Чувством вины. Нужно взять себя в руки, Валера! Зачем нам все эти проблемы, ради чего? Сделанного не изменишь, но ведь ты даже не по своей воле действовал!

Кротов. А по чьей?

Потёмкина. Наваждения! Наваждения, к которому ты склонен — это, кстати, надо взять на заметку и полечить тебя, это все-таки не годится, я не хочу однажды проснуться с перерезанным горлом. Тем более вторая воля, которая на тебя воздействовала, надо признать это, мы же честные люди, вторая воля была моей. Поэтому лечить тебя надо как можно скорее, вдруг у тебя возникнет фантазия уничтожить источник своего преступления.

Кротов. Какой еще источник? Что ты вообще сейчас говоришь?

Потёмкина. Я говорю о том, о чем очень трудно говорить. Не каждый сможет в таком признаться, Валера, хотя, наверно, каждый второй об этом думает. Но я не могу, мне профессия не позволяет, все, что я пишу, мне не позволяет! Да! Да, иногда, в приступах меланхолии и во времена особого обострения отношений с твоей тетей, у меня возникали такие мысли, как бы это сказать, мысли о том, что она уже человек немолодой. Да старуха она, что тут говорить! Типичная старуха! Огород, тележка, все эти платочки на голове, шаль чудовищная, зеленая куртка, которую носил ее отец... Боже мой, столько лет хранить куртку папаши — фетишизм какой-то! Конечно, я задумывалась о ее возрасте. Средняя продолжительность жизни женщин в России — семьдесят пять, ей — шестьдесят восемь, остается семь лет. Кошмар, семь лет жизни! Вот я и подумывала: если сложилась такая ситуация, если всем, в общем-то, уже очень надо, разве нельзя немного поторопиться? Упасть где-нибудь неудачно или съесть уже что-нибудь не то?

Кротов. Почему я очнулся в аэропорту, а не в самолете? Возвращаться было бы уже не на что.

Потёмкина. Конечно, все это ужасно, и я даже не жду, что ты спокойно будешь сидеть и слушать, хотя в свете случившегося мог бы и помолчать. Валера, я сопротивлялась этим мыслям! Никогда, даже во сне, я не позволяла себе отдаваться этим фантазиям. Но теперь я понимаю, что есть вещи сильнее нас. Какие-то сверхъестественные вещи. Ты, такой малахольный, такой робкий, любивший, несмотря ни на что, какой-то телячьей любовью эту Бастинду, ты просто не мог такого совершить! Тебе бы в голову никогда не пришло, если бы... если бы... если бы не эта несчастная, трагическая любовь ко мне...

Кротов. Да?

Потёмкина. Я что-нибудь не так сказала?

Кротов. Нет, я просто пытаюсь понять...

Потёмкина. Почему говорят: будут двое одной плотью, два сапога — одна пара, муж и жена — одна... В общем, я хочу сказать, что любовь объединяет людей, настраивает друг на друга, так что они начинают улавливать какие-то скрытые вещи, становятся немного телепатами, зачастую даже не осознавая этого. А поскольку во мне иногда появлялись эти крамольные мысли, хотя я с ними и боролась, но все равно — ты их уловил, и вот тут, вот тут сыграла свою роль твоя малахольность. Валера! Только такому человеку, как ты, могла прийти в голову мысль — убить кощея, чтобы жаба превратилась в принцессу!

Кротов. Значит, все-таки жаба?

Потёмкина. Это тетя твоя — жаба!

Кротов. А, так, значит, кощей все-таки ты? Я просто перепутал цель.

Потёмкина. Валера, на сегодняшний день шуток достаточно!

Кротов. Как видишь, у меня плохо с чувством юмора. Вероятно, это все из-за малахольности.

Потёмкина. Послушай, мне тоже тяжело. Я тоже не знаю, как теперь с этим жить, но жить же как-то надо! Нет, давай сядем и будем реветь, давай пойдем в полицию с повинной в коллективном сговоре! Это все можно было бы сделать, но это все малодушие, Валера! Неспособность взять себя в руки, самому отвечать за свои поступки, вечное желание, чтобы кто-то со стороны наказал, похвалил, дал оценку. На самом деле-то, загляни в себя, на самом деле не хочешь ли ты скрыться от своей совести — вот-де пойду сознаюсь, только отстань от меня, только не грызи!

Кротов. Да, можно и так все перевернуть.

Потёмкина. Не перевернуть, а развернуть. Ты не пытаешься вдуматься, ищешь легких, очевидных путей. Пойти сдаться, пойти покаяться, а как же мы? Я не говорю о себе, ладно, но как Егор? Как ему после этого жить? С каким клеймом? Ведь люди не скажут, что это сын человека, который раскаялся, люди скажут, что это сын убийцы! Об этом ты не подумал?

Кротов. Кажется, у меня сейчас рассыплется голова.

Потёмкина. Возьми свою голову в руки, Валера, пренебреги своей головой, своим смятением, своими сомнениями. Пренебреги собой ради сына!

За стеной раздаются звуки скрипки.

Потёмкина. Ванесса Мэй к двадцати годам уже имела всемирную славу, да еще успевала на лыжах кататься!

Кротов (подхватывает, в том же тоне). А Харламов уже играл за сборную ЦСКА.

Потёмкина. Именно!

Кротов. Хватит! Я не могу больше это слушать! (Уходит.)

Потёмкина. Валера! Валера, что ты собираешься делать? (Уходит вслед за ним.)

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ. ЛЮСЯ

Тихий августовский вечер. Золотые лучи закатного солнца освещают
кухонную утварь. На кухне Егор и Люся. Егор разливает чай.

 

Люся. У тебя очень заботливый папа.

Егор. Да, он очень.

Люся. А у меня отчим, когда я с друзьями на кухне, заходит и говорит: «Сколько можно?» Сразу, понимаешь, «сколько можно»? Даже если мы только зашли. Не терпит, чтобы на кухне кто-то был, постоянно что-нибудь ест ходит, а люди его раздражают.

Егор. Тяжело.

Люся. Я друзей редко домой вожу. Потом еще ведь выговаривает мне, когда все уйдут. Выговаривает, что я живу за его счет, да еще нервы ему мотаю. Что могла бы вести себя потише. А я и так стараюсь редко дома бывать. И приходить попозже. Но это его тоже раздражает, потому что он просыпается от звука двери. Смазал бы ее — и не было бы звука, что я могу поделать? Я же девочка, я не умею смазывать двери.

Егор. Давай я смажу.

Люся. Ты что! Он же, если узнает такое, он меня зарежет! Или тебя. Он терпеть не может, когда кто-то прикасается к его вещам. Ну а дверь — это тоже вроде как его вещь. Он, если узнает, зарежет обоих!

Егор. И почему им всем надо именно резать?

Люся. Что ты имеешь в виду?

Егор. Я бы, если бы убивал — душил, а то ведь режешь, кровь идет — пачкаешься.

Люся. А еще можно топить или электрическим током. Слушай, интересная тема, почему-то я никогда об этих вещах не задумывалась.

Егор. А мать твоя как с отчимом?

Люся. А мать что? Она тоже за его счет живет. Мы все за его счет. И учусь я за его счет, так что терпеть приходится. Так-то он ничего, только кричит да стращает. Иногда с ним поговорить можно. О политике. Он только о политике разговаривает. И то, надо сидеть и слушать, а то скажешь что-нибудь, что-нибудь не то — тогда всё. Все мы страну развалили, ничего нам не надо. А я как могла страну развалить? Меня еще и в проекте не было, я даже мыслями ее развалить не могла, потому что нечем было думать. А у тебя, наверно, мать как мой отец, да? Я сразу поняла, по взгляду — очень ей не понравилось, что ты меня сюда завел. Она, наверно, поесть хотела спокойно. Нет, я это понимаю все, мой дом — моя крепость. Я, может быть, тоже гостей гонять буду, когда в свой дом перееду. А папа у тебя заботливый, как моя мама. Идите, говорит, попейте чаю, а мы в комнате посидим. Фантастически. Только я бы еще бутерброд съела, да ты ведь не предложил, а просить как-то неудобно.

Егор. Что ты! Конечно! Супа, может? Я просто не подумал, Люся, прости.

Люся. Ничего, ничего.

Егор. Это я просто растерялся... Так супа? Колбасы?

Люся. И хлеба можно.

Егор (угощает ее). Ты не стесняйся, чувствуй себя как у себя. То есть как будто это твой дом. У нас тут всё по-простому на самом деле. Никто никого не гоняет. То есть были гонения, но теперь, вероятно, больше не будет.

Люся. Революцию устроили?

Егор. Можно и так сказать.

Люся. Я голодная очень, прости, пожалуйста. Дома-то я не была, а деньги экономлю. Которые на карманные расходы дают, я экономлю. Много всего охота, а больше просить, чем дают, — неохота унижаться, я ведь гордая, я ужасно гордая. А можно сметаны? Пусть сидит себе с деньгами на кухне. Прямо хоть пусть ест их, я лучше потерплю. Тем более в гостях обычно всегда поесть предлагают. Нет, я к тебе не за этим пришла, ты не подумай, я правда хочу на скрипке поучиться. Мечта всегда была. С детства. Но отчиму не нравилась эта идея. Это ж я бы ему по голове пиликала — так он объяснял. Репетировала бы дома, а он почему должен все это слушать? А у тебя, видишь, какие родители — слушали. Вы втроем тут живете?

Егор. Да, в общем, нет, то есть уже, возможно, да...

Люся. Большая квартира. У нас вот тесновато. У нас кухня в три раза меньше, наверно. Может, поэтому отчиму не нравится, когда кто-то в ней сидит. А что, кто-то съезжает от вас?

Егор. Не совсем. Не уверен.

Люся. Раньше ты все какие-то странные вещи рассказывал. Про хоккеистов своих, Флисова, Хамова.

Егор. Фирсова и Харламова?

Люся. Ну да. А теперь и это перестал. Ты по жизни молчун, да?

Егор. А это важно?

Люся. А что делать, если не разговаривать? Мне вот бабушка всегда говорила: самое важное, чтобы людям было о чем поговорить. Чтобы им было интересно говорить друг с другом, а так сидеть, зенки пялить. Ну и чего? Язык тогда зачем даден? Жевать им, что ли? Спасибо, очень, очень вкусно. Сразу видно, мама готовила.

Егор. Вообще-то бабёна. Бабка моя.

Люся. Так вы с бабушкой живете?

Егор. Да нет, бабушку папаня зарезал... То есть я хотел сказать... Ну олух! Слушай, Люся, не знаю, как тебе объяснить... Понимаешь, какое дело вышло. Кажется, мой отец убил собственную тетку, то есть мою бабку. Да ты не переживай, у них были давние терки. Точнее, не у него, а у матери, то есть у моей матери с его тетей. Ну а он убил, потому что любит мою мать. Хотя тетю он вроде тоже любил. Но, видишь, любовь к жене затмевает любые другие. Я, кстати, тоже так буду.

Люся. Убьешь свою тетю?

Егор. Жену свою любить буду!

Люся. А-а... А это, значит, был предсмертный бабушкин суп?

Егор. Люся, прости! Не к месту я, конечно... Нечаянно получилось! Сорвалось как-то само собой. Просто я чувствую к тебе такое особое расположение... Когда можно рассказывать не только о Харламове.

Люся. И что же теперь с вами будет?

Егор. Вероятно, комната освободится. Можно будет наконец продать эту квартиру и купить две отдельные. То есть в итоге у меня будет своя жилплощадь. В общем, я хотел сказать, что очень жаль бабу Фаю, да и отца жаль, сядет теперь. Или отмажем. Если не признаваться, ее и не найдет никто: отец далеко зарыл, на одном старом кладбище, а мы единственные, кто об этом знает. Что-то у тебя с глазами стало.

Люся. Что с глазами?

Егор. Да выросли как-то вдруг. Обычно такие, поменьше.

Люся. Это я пытаюсь представить. Когда я пытаюсь что-то представить, у меня всегда выкатываются глаза. Здорово, наверно, испачкался твой папаня.

Егор. Я тоже под впечатлением до сих пор. Вот живешь так, живешь, и раз, твой отец кого-то убил, да не кого-то, а свою тетку. Мама рассказывала, что ее бабка собственного мужа застрелила, нечаянно правда, оба пьяные были. А вдруг это гены? Или нет, отец-то мой с бабкой матери не связаны никак. Нет, не гены, фуф, можешь не волноваться.

Люся. А чего мне вдруг волноваться?

Егор. Ну так. Вдруг ты разволновалась?

Люся. Нет, я совершенно спокойна. Я даже весела. (Смеется.)

Егор. Слушай, ты, наверное, испугалась, да?

Люся. Чего это?

Егор. Вот я остолоп, точно! Ты не бойся. Ну, убил мой отец бабку, так-то он таракана не обидит. Это все случайно вышло.

Люся. Рубил дрова, а она под руку подлезла?

Егор. Понимаешь, папаня мой — фантазер. Он выдумал себе, что убил свою тетку, чтобы спасти свою жену, то есть мою мать. Чтобы она обратно стала, как прежде.

Люся. А какой она была прежде?

Егор. Принцессой.

Люся. А сейчас кто?

Егор. А сейчас что-то вроде постаревшей принцессы...

Люся. Он хотел из тетиной крови жене эликсир вечной молодости сварить?

Егор. Я смотрю, у тебя тоже с фантазией все в порядке... Помирить он их хотел, ссорятся они постоянно. И чего им не живется? Я бы так и не думал ни о какой квартире, мне семья не мешает, но моей жене мешать будет, это я вижу. Вот сегодня я ключи искал все утро, так и не нашел: бабёна убрала. А все только потому, что в ключницу не вешаю. И ключница-то эта, смешно сказать — месяц назад на блошином рынке купила рухлядь какую-то, ностальгия у нее, и теперь все должны пользоваться. Причуды у бабёны. Ну, мне-то что, я терпеливый, к тому же бабёна — женщина, что с них взять? Я не сержусь даже. А мать от всех этих причуд с ума сходит: кричит, ругается, разъехаться хочет. Да и претензий у бабёны к матери больше, чем ко мне. Было то есть больше. Я, знаешь, даже свою причастность чувствую. Я же вроде как соучастник, понимаешь?

Люся. Не понимаю.

Егор. Если бы я не согласился на эту шутку, может, отец и не стал бы дальше воображать и не увлекся бы так. Но он очень просил. Отец, в общем-то, почти никогда ничего не просит. Никогда меня не ругает. Скрипкой не заставлял заниматься, это же материно желание. А я ее терпеть не мог. Все ребята на горке, а я пилю, как идиот. Да и хоккею это мешало, так что в итоге — ни скрипач, ни хоккеист. Только и пригодилось для того, чтобы тебя в гости позвать.

Люся. Теперь еще больше не понимаю.

Егор. Ну как я мог ему отказать, Люся? Я согласился подыграть! Папаня скажет, что тюкнул бабу Фаю, мама расстроится и осознает, как она была к ней несправедлива, а дальше окажется, что мы пошутили, и все будут жить в мире и покое. Согласись, бред? И если бы я сразу настоял на своем, сказал бы твердо, что ни в чем таком участвовать не буду, то, может, всего этого не случилось бы. Как ты думаешь?

Люся. Совершенно ничего не понимаю. Это все-таки выдумка или на самом деле?

Егор. Отец думал, что фантазирует, а в это время убивал на самом деле. Воображение — страшная вещь, оказывается. Хорошо, что у меня с ним проблемы.

Люся. Да, у тебя проблемы. Значит, Валерий хотел спасти жену...

Егор. Хотел как лучше. Так что ты не переживай, свекор у тебя, в общем-то, мужик добрый.

Люся. Свекор?

Егор. Как-то ты на меня так действуешь, что я начинаю говорить то, чего не собирался.

Люся. А я на многих так действую: я болтливая — и другие заражаются.

Егор. В общем, ты знаешь, я бы на тебе женился.

Люся. Вот это я поучилась на скрипочке играть.

Егор. Все это совершенно не к месту, я понимаю, но раз уж сказал «а»...

Люся. Надо хорошо подумать, прежде чем говорить «б».

Егор. Я думаю уже два месяца.

Люся. Надо же, не замечала...

Егор. Люся, я человек простой, мне все эти цветы, конфеты, ухаживания — непонятны.

Люся. А это я заметила.

Егор. Да и ты тоже простая, чего нам тут разводить?

Люся. Я же некрасивая совсем, да и ты учишься на факультете физкультуры.

Егор. А при чем тут мой факультет?

Люся. Сказалось вдруг. От внезапности. А что так рано? Разве в двадцать лет женятся?

Егор. Да как-то... Хочется уже.

Звонит мобильный Егора.

Люся. Ты ответь, ответь. Вдруг это из полиции?

Егор. Блин. По работе, надо ответить. (Отвечает.) Да! А что такое? А что случилось? Ну, я сейчас. Почти. Минутку. Сейчас, до компа дойду. (Люсе.) Прости, я только пять минут! (Уходит.)

Люся (передразнивая). «Я бы на тебе женился!» А я бы съела еще кусок этой колбасы! (Отрезает колбасу, ест.) Охламон!

Входит Кротов.

Люся. А Егор на вас совсем не похож.

Кротов. Разве?

Люся. Говорить не умеет, и желания какие-то... обыденные.

Кротов. Это, знаешь, не главное, Люсенька...

Люся. А он мне рассказал.

Кротов. Трепач.

Люся. Он нечаянно. Проболтался. Это я его заговорила, он и проболтался. Он, наверно, стесняется со мной, поэтому говорит первое, что в голову приходит, а в голове у него сейчас только одно. А я вас не осуждаю.

Кротов. Что же это такое, и ты туда же!

Люся. Куда туда же?

Кротов. Нельзя, нельзя не осуждать! Меня надо расстрелять, сжечь, повесить!

Люся. Что вы, у нас же смертная казнь отменена!

Кротов. Так вот и не знаешь, что хуже. Я не выдержу, Люся, я хилый, малодушный бухгалтер. Я ведь не пойду с повинной, я останусь здесь. Сначала тяжко будет, совесть будет грызть, а потом успокоюсь. Жена перестанет скандалить, все станет тихо, даже хорошо. Все станет совершенно спокойно, как я всегда и хотел! Не осуждаешь! Теперь еще больше должна осуждать!

Люся. А я не поэтому не осуждаю. Просто ведь, понимаете, вы только не говорите никому, вы же не скажете, да? Я ведь часто-часто много-много разных страшных смертей представляла. Для отчима своего. И даже не страшных. Пусть он, думаю, ляжет, уснет, тихо так, спокойно, не тревожа никого и сам не переживая, раз — и на тот свет приберется. Вот я засну с такими мечтами, мне даже засыпать легче, а на следующий день он мне денег дает. На, говорит, на проезд, на питание, на духи свои ужасные. А я беру! А почему не взять? Да и он раскричаться может. А как бы было, если бы мои мечты эти вдруг сбылись? Просыпаюсь, а в соседней комнате под одеялом трупик лежит. Вот ведь взаправду-то я не думала об этом никогда. Взаправду мы ничего такого не хотим, да? Или хотим? Не дай бог узнать, чего я там взаправду хочу. Поэтому я вас не осуждаю, Валера. Хотя, конечно, фантастически все это. Вот уж никогда бы не подумала. Добрый вы такой, интересный, столько рассказываете всегда про эти ваши места экзотические. Мальчишки только про своих Рахмановых, а вы вот про Сарагосские острова.

Кротов. Галапагосские... Люся, ты знаешь, а я ведь совсем этого не хотел. У меня никогда не было таких мыслей — «вот если бы с тетей Фаей что-то случилось». Никогда в жизни!

Люся. Знаю, знаю, вы хотели, чтобы ваша жена стала как прежде.

Кротов. Болтун-то какой! Люсенька, да я сам не знаю, чего я хотел! Как-то мне пришла в голову такая шутка: иногда я съедаю пирог, а иногда пирог съедает меня. Все эти наши фантазии, желания — зачастую совершено непонятно, кто хозяин меня самого — я или они. Я говорю: «У меня возникла фантазия». Откуда она возникла? По чьей воле? Ну хорошо, даже пусть возникла, но дальше-то она мною овладела. Ну и где тут я? Где моя воля, мои поступки? Чего на самом деле хотел действительный я?

Люся. Может, свободы?

Кротов. Почему свободы?

Люся. Не знаю, всем вокруг охота свободы. Отчиму — гражданской, маме — материальной, а моей подруге... этой самой. Она говорит, что это философия такая — эпикурьеизм. А вы, наверно, хотите свободы исполнения своих фантазий. Вас просто неудачно прорвало.

Кротов. Прорвало? (Смеется.) Прорвало! Милая ты, смешная Люся... Лючия. Знаешь, что означает твое имя? С латинского оно означает «свет».

Люся. Но я Людмила. Меня просто называют все Люсей.

Кротов. Нет, для меня ты свет. Последний свет в моей жизни.

Люся. Вот я вспомнить не могу, я сегодня уши чистила или не чистила? Валерий, а что вы такое сказали?

Кротов. Я сказал, свет надо включить, темнеет на улице. А ты знаешь, Люсенька, есть такая река в Сербии, Дрина называется.

Люся. Там водятся какие-нибудь экзотические животные?

Кротов. Там стоит дом. Прямо посреди реки, на скале. Маленький домик. Его построили молодые ребята, просто для отдыха. Потрясающее место. Мне кажется, если жить там, можно быть совершенно гармоничным, свободным, чистым. Ты бы хотела жить в домике посреди реки?

Люся. А Егор меня замуж позвал.

Кротов. А ты?

Люся. А я бы за вас пошла.

Кротов. После всего того, что ты сейчас обо мне узнала?

Люся. Бабушка всегда шутила, что любовь зла.

Кротов. Я же старый, Люся!

Люся. Да, староватый. Но с вами можно разговаривать сколько угодно и все время интересно. (Обнимает Кротова.)

Кротов. А хочешь уехать? В этот самый домик? Или на острова? Или куда хочешь?

Люся. С вами? С вами можно и на острова, и в домик, и в пещеру. Только чтобы там были все удобства. И Интернет.

Кротов. Смешная, смешная моя Лючия. Я в себе теперь такие силы чувствую, для меня теперь все возможно! Столько лет я как будто спал, я ничего не позволял себе, ел, пил, ходил на работу, как будто исполнял какие-то долги. А теперь я могу делать что хочу, что всегда хотел! Как будто крылья выросли, Люсенька, нет больше ничего невозможного!

Входят Потёмкина и Егор.

КАРТИНА ПЯТАЯ. РАЗВЯЗКА

Тихий августовский вечер. Те же после паузы.

Кротов (отпускает Люсю). А мы тут разговариваем.

Потёмкина. Вообще-то ты пошел выпить стакан воды.

Кротов (наливает воду, пьет). Вкусно.

Егор подходит к столу, наливает себе стакан. Выпивает половину, остальное выплескивает в лицо Кротову.

Потёмкина. Мой сын! По лицу ему еще, по лицу, отомсти за мать!

Люся (становится впереди Кротова). Сначала мне!

Кротов хватает нож со стола, отводит в сторону Люсю, угрожает Егору и Потёмкиной.

Потёмкина. Окаянный!

Кротов. Предупреждаю! Мне уже терять нечего!

Потёмкина. Ирод!

Егор. Папаня!

Кротов. Я здесь все равно не смогу!

Егор. Папаня, это не фантазия!

Кротов. Я совершенно в здравом уме!

Потёмкина. Здоровее некуда!

Егор. Я же сильнее тебя!

Потёмкина. Егорка, отойди от него!

Кротов. Люся, дай руку!

Егор. А ну не тронь!

Люся. Я сама так хочу!

Потёмкина. Кого ты в дом привел?

Кротов. Мне уже терять нечего! Дайте нам уйти! Я если не уйду, я что-нибудь не то сделаю!

Потёмкина. А до этого ты все то делал!

Кротов. Я не осознавал! А теперь я все осознаю! Меня прорвало! Мне нужно уйти!

Потёмкина. Боже мой, да иди! Иди! Езжай хоть в Арктику! Егор, пропусти его. Скатертью дорога милому с порога!

Кротов. Я здесь больше не могу! Галка, я не могу!

Потёмкина. Давай, давай! Жаба превратилась в принцессу и стала моложе лет на двадцать! Смотри, как бы через двадцать лет опять не произошло метаморфозы!

Люся. Вы просто ничего не понимаете! (Егору.) А тебе я отказываю!

Егор. Бросай нож!

Потёмкина. Егор, оставь его в покое!

Егор. Ты все равно не умеешь им пользоваться.

Потёмкина. Егор, мне уже все равно, пусть они идут!

Егор. Мне не все равно!

Потёмкина. Да пропади пропадом весь этот день! Егорка!

Егор кидается на Кротова, происходит борьба. Женщины кричат. В конце концов Егор отнимает у отца нож.

Потёмкина. Караул! Рехнулись все сегодня, точно рехнулись!

Кротов. Ну и что ты теперь будешь делать? Режь! К черту, все к черту! Давай, режь!

Егор. Теперь можете идти на все четыре стороны. И побыстрее. Ну!

Кротов. Прости, Галка!

Кротов и Люся уходят. Некоторое время Потёмкина и Егор сидят в тишине.

Потёмкина. Напьюсь!

Егор. Хватит нам одного трупа.

Потёмкина (смеется). Зарплатная карта его у меня! Далеко не уедут, голубочки! (Успокаивается.) Напьюсь! Так и так умирать от разрыва сердца.

Егор. Давай капель тебе накапаю.

Потёмкина. Тихоня! Негодяй! Надо было ему сразу под дых!

Егор. Отец же.

Потёмкина. С таким отцом врагов не надо. Попить он пошел, воды ему захотелось! Чтоб тебе захлебнуться!

Егор. Хватит уже, мама.

Потёмкина. Люсенька! Вся бухгалтерия называет! Я сразу поняла, у меня на эти дела глаз наметанный! Егор! Ну, может, сейчас ты, после всего этого, уйдешь уже наконец со своего физкультурного факультета?

Егор. Чего это вдруг?

Потёмкина. Потому что у меня совершенно разбита жизнь! А ты можешь хоть как-то это исправить. Бабка-то твоя все, бабку уже не вернешь...

Входит Фаина Васильевна в зеленой куртке.

Фаина Васильевна. Это, может, тебе бы очень хотелось, душечка, но меня так просто не сжить.

Потёмкина с криком убегает от нее в другой конец кухни.

Фаина Васильевна. Брезгливая какая! (Наливает стакан воды, жадно пьет.) Жажда замучила.

Егор. Бабёна, а разве... Разве отец тебя не убил?

Фаина Васильевна. Конечно убил! Но меня так просто не возьмешь! Ох, насилу выбралась с этого кладбища, перекособочено все, дороги нету, даже пешеходу пройти толком нельзя. На последнюю электричку еле заскочила. Э, нет, думаю, родные мои, не дам я вам такой радости. Потерпите меня еще не одну ночку. Еще лет тридцать прохожу в этих стенах! А потом во сне являться буду — до седьмого колена!

Потёмкина падает в обморок. Егор подхватывает ее, пытается привести в чувство.

Фаина Васильевна. Да что ж это такое с ней сегодня! Хоть в больницу ее отправьте, пусть бы полежала месяца два, всем в облегчение.

Егор. Мама! Мама!

Потёмкина. Да, я записываю, записываю...

Егор. Вроде приходит в себя.

Фаина Васильевна. Пусть бы не приходила, я не возражаю.

Потёмкина. В наше время...

Фаина Васильевна (передразнивая). В наше время!

Потёмкина. В наше время...

Фаина Васильевна. Это раньше было время, а сейчас так, одни часовые пояса, да и те отменить хотят.

Потёмкина. В наше время, когда все идет ко дну...

Фаина Васильевна. Можно это как-то выключить?

Потёмкина (приходит в себя). Что вы делали на кладбище, Фаина Васильевна?

Фаина Васильевна. Это что еще за натиск? У мужа своего спроси, что я делала. Он уж знает.

Егор и Потёмкина переглядываются.

Потёмкина. Дух.

Егор. Ты же не веришь.

Потёмкина. Духу-то что, что я не верю?

Фаина Васильевна. Что вы там шепчетесь?

Егор. Мы, бабён, ничего. (Потёмкиной.) Не рассердить бы.

Потёмкина. Ее погладь, она залает. Я лучше молчать буду.

Фаина Васильевна. Ребяткам корм насыпать. Завтра отлеживаться буду с утра. Болит все, сил нет. По буеракам, по бездорожью. И моя могилка рядом с отцом уже намечена. Да только кто ж ко мне придет...

Фаина Васильевна достает пакет пшена, собирается пройти к окну, но Потёмкина внезапно преграждает ей дорогу и пытается вырвать пакет из рук.

Потёмкина. Только не это!

Фаина Васильевна. Да что такое?

Потёмкина. Богом молю!

Фаина Васильевна. Да откуда у тебя Бог-то взялся, ондатра?

Потёмкина. И чего это у вас пальцы такие плотные?

Фаина Васильевна. А мы, душечка, по косметическим салонам не ходим.

Потёмкина. Да кто ж вас туда пустит!

Фаина Васильевна. Нам-то и ходить туда незачем, у нас и так все в порядке.

Потёмкина. Нет, это не может быть дух, у духов не бывает запаха изо рта!

Фаина Васильевна. Не дух, а душок! Всего-то сорок граммов! Помянула, как полагается, а ты, милочка, даже запомнить не удосужишься, когда поминки того, кто дал жизнь и твоему сыну в том числе!

Потёмкина. Все-таки дух, несет черт знает что!

Фаина Васильевна. Когда родилась какая-то там Цветаева, ей доподлинно известно, а такого человека память почтить — что вы! Какой-то бригадир какого-то завода! Да не какого-то, а судостроительного! Весь флот на моем отце держался!

Потёмкина. Вы что... Вы отца поминать ездили?

Фаина Васильевна. С закуской! С лучком, чесночком. И что?

Потёмкина. Заберите ваш пакет. (Отпускает.) Хотя нет, пожалуй. (Резко выхватывает пакет из рук Фаины Васильевны, высыпает в мусорное ведро, хватает поварешку, яростно перемешивает пшено с остальным мусором.)

Фаина Васильевна. Левиафан! (Уходит.)

Егор. Где-то я отца даже понимаю...

Потёмкина. Вот, возьми деньги, купи завтра этой, этой... Купи бабёне новую пачку, пусть наше окно утонет в помете. Только ни слова обо мне. От себя купи.

Егор. Так на свои и куплю.

Потёмкина. Нет, деньги дам я. Так надо.

Егор. Да оно стоит двадцать рублей!

Потёмкина. Купи килограммов десять.

За сценой слышится крик Фаины Васильевны.

Фаина Васильевна. Обокрали! Раздели! (Вбегает.) Увели! Последнее отнять решила? (Бросается на Потёмкину.)

Егор (преграждает ей путь). Спокойно, бабён! По существу!

Фаина Васильевна. Все раскидано, все вещи где попало!

Потёмкина. Тело он искал! Циркач!

Фаина Васильевна. Бусы по полу разбросаны!

Потёмкина. Нужны мне ваши стекляшки!

Фаина Васильевна. Любимый платок за диваном!

Потёмкина. Господи, когда он все перевернуть-то успел?

Егор. Баба Фая, приберу я твои вещи, успокойся, это я раскидал, я!

Фаина Васильевна. Что это ты? А она? Она пособничала?

Егор. Мама не знает ничего! Ничего не знает! Я расстроен был. Меня девушка бросила, я злость вымещал.

Фаина Васильевна. А чего ты ее у меня-то в комнате вымещал?

Егор. Какая комната первая попалась, на той и вымещал. Это состояние аффекта называется. Уберу все.

Фаина Васильевна. А карточка тебе зачем понадобилась?

Егор. Какая карточка?

Фаина Васильевна. Ты мне не финти! Какая карточка! Обыкновенная! Все сбережения, да кредиты еще можно брать!

Пауза.

Потёмкина. А кто еще знал про вашу карточку?

Фаина Васильевна. Как это кто? Никто не знал! Я знала и Валера знал, а больше никто не знал! А тебе, поди, отец сказал, а ты и воспользовался?

Потёмкина. А что, Валера, поди, и код знал?

Фаина Васильевна. Ничего он не знал! У него только на бумаге было на всякий случай записано! Надо же, чтобы где-нибудь было записано, у меня память уже не та, я имею право!

Потёмкина. И сколько же денег было на вашей карточке?

Фаина Васильевна. А что это ты у меня все выспрашиваешь? (Егору.) Отдавай карточку! И телефон куда забрал? Забыть ничего нельзя, сразу умыкнут! Совсем уже, совсем обобрали! Никаких сил больше с вами нет! Забирайте, раздевайте, вышвыривайте! Меняйте квартиру, все, не могу я больше выносить! Нет у меня ни сил, ни здоровья. Сегодня кровь носом пошла. Взяла и ни с того ни с сего пошла кровь носом! Пока платок искала, всю комнату закапала, чтоб вам эта комната по ночам снилась! Валере только об этом не говорите, Валера всегда очень за меня переживает, не надо ему, у мальчика у самого слабое сердце. А где он, кстати? Где Валера-то? Что у вас у обоих, язык онемел?

Потёмкина (после долгого истерического смеха подходит к Фаине Васильевне, целует ее). Чернокнижница! (Уходит.)

Фаина Васильевна. И как это понимать?

Егор. Геомагнитная буря, бабёна. Сегодня передавали. Большая геомагнитная буря.

 

 

Занавес

 

100-летие «Сибирских огней»