Вы здесь

Из жизни милицейского опера

(Эдуард Прутковский. Оправдание чести. Повести и рассказы. ОАО «Алтайский полиграфический комбинат», Барнаул, 2000)
Файл: Иконка пакета 13_shamaev_igmo.zip (9.58 КБ)
ИЗ ЖИЗНИ МИЛИЦЕЙСКОГО ОПЕРА

(
Эдуард Прутковский. Оправдание чести. Повести и рассказы. ОАО «Алтайский полиграфический комбинат», Барнаул, 2000)

Сборник Э. Прутковского, на мой взгляд, логичнее было бы назвать «Из жизни милицейского опера». Во всяком случае, заголовок этот точнее отражал бы содержание и суть большинства из почти десятка произведений, вошедших в книгу, поскольку в центре каждого из них, за исключением повести «Оправдание чести» и рассказа «Побег», либо ныне действующий, либо бывший оперуполномоченный уголовного розыска. И хотя выведен он под разными фамилиями (Росков, Волотов), и служит то в органах, то в частной сыскной конторе, перед нами в сущности один герой, действующий в различных ситуациях и обстоятельствах.
Но, несмотря на довольно густые криминальные тона, книгу Э. Прутковского едва ли можно отнести к тому роду беллетристики, основу которого составляют бесконечные погони, драки, убийства, кровавые разборки и прочее насилие. Нет здесь и детектива в классическом его понимании, хотя присутствуют и расследование, и поиск преступников. Автор книги «Оправдание чести» преследует иную цель — показать будничную жизнь человека, чей профессиональный долг защищать правопорядок и спокойствие законопослушных граждан. И это при нынешнем разгуле грязного криминального чтива очень ценно.
Персонажи Э. Прутковского живут и действуют на крутом социальном переломе, и автор не пренебрегает возможностью сравнить как было раньше и что стало сегодня. Прежде всего, в той сфере, в которой вращаются его герои. А здесь, оказывается, мало что изменилось. Лишь усугубились имевшие место и прежде негативные тенденции.
Вот, например, «некогда майор, теперь полковник, Пенкин руководил нынче краевым управлением по борьбе с организованной преступностью. И так же, как раньше, требовал показатели. Теперь, понятно, с другим размахом. Арифметика проще пареной репы: чем больше в крае на учете банд, групп и прочего организованного жулья, тем ощутимее для общества деятельность Пенкина и подчиненного ему управления, тем больше штаты, новая техника и прочее. А как же иначе? Указ по борьбе с организованной преступностью есть? Есть! Значит, наносим по ней удар. Несколько ударов — вот тебе и борьба…»
А с другой стороны, «чья-то рука… разваливала его (майора Роскова —
С.Ш) родное министерство, не давая зарплату, пищевое и другое довольствие помногу месяцев. Годами не обновлялась техника, молчаливо были ликвидированы другие льготы. Масса юридических загородок не позволяла нормально работать. Краевое милицейское начальство, свято веря в старые привычки, а может, от своей безысходности, призывало сплотиться, объединиться, усилить, ударить… Энтузиазма хватило ненадолго. Едва отслужив положенные для получения пенсии двадцать лет, стали покидать милицию даже самые-самые. Их вынуждали уходить. Мизерной зарплатой, постоянными нагоняями, граничащими с унижениями, абсолютным равнодушием к их нелегкой службе».
Автор, сам много лет отдавший МВД и видевший милицейскую жизнь с разных ее сторон, знает, о чем говорит. Это подтверждают и разного рода подробности и детали, касающиеся специфики работы органов правопорядка, рассыпанные по страницам произведений Э. Прутковского.
Смущает, правда, что подробности эти чаще просто называются и сообщаются, нежели показываются и изображаются. Да что там детали! Криминальная интрига в ряде его повестей и та, едва успев наметиться, уже сворачивается: не успели выйти на след преступников — сразу и схватили. Конечно, хорошо, что нет дешевых искусственных страстей-мордастей, но, увы, и напряженной кропотливой работы, которой сопровождается всякое уголовное дело, тоже почти не видно. Во всяком случае, Э. Пруткровскому частенько не хватает весомых художественных аргументов, чтобы убедить читателей, что эта работа действительно «и опасна, и трудна».
Зато велеречивой патетики и банальных размышлизмов на злобу дня — с избытком. Возьмем хотя бы начало повести «Процент чести», давшей название всему сборнику.
«…Большой город рядом, за рекой, живет своей ночной жизнью, отдает приглушенным шумом да нечастыми сигналами автомобилей. Город спит. Отдыхай спокойно, мой город, мой Алтай, моя Россия. Я потерплю, я постерегу твой покой. Пусть беды обойдут тебя. Мне нисколько не стыдно своих мыслей. Я и вправду считаю себя ответственным за покой моего города. Я его частица. Пусть и маленькая. Из невидимых глазу атомов состоит мир…»
А вот образчик расхожей политической риторики, которой буквально нашпигована книга Э. Прутковского:
«Время, именуемое демократией, перестройкой, реформами, было ничем иным, как криминальной революцией. Разрушалась идеология, промышленность, сельское хозяйство, культура, армия, добрые бескорыстные отношения между людьми…
Нищета, безработица, исчезновение гарантий в социальных вопросах порождали у людей неуверенность в будущем. И вряд ли иноземные товары, заполнившие магазины, могли привести в умиление безденежного жителя…
Преступники всех мастей сбивались в стаи, шайки, банды, налаживали меж собой связи, вооружались, подкупали милиционеров, следователей, прокуроров, судей…
Так называемые рыночные отношения заведомо обрекались на провал. Отсутствие культуры, а отсюда и чести, открывало широчайшую дорогу неувядающему бюрократизму, и все возвращалось на круги своя. Слово без чести — ничто. Но о культуре политики думали меньше всего. Богатели, находясь у власти, одни, на смену им приходили другие, с еще большим аппетитом, и конца этому не было видно…»
Такого рода пассажи, повторяющие публицистические зады сегодняшних СМИ (а исходят они, заметим, как из уст самого автора, так и его героев), художественности произведениям Э. Прутковского явно не добавляют. Скорее утяжеляют и размывают их, вносят гармонический дисбаланс.
Как происходит это, например, в неплохой, в целом, повести «Покаяние на завтра», главный герой которой, только что ушедший в отставку оперуполномоченный Росков, мстя за своих друзей и близких, лихо расправляется с бандитами, а в жутко киношном финале пускается в претенциозные умствования о высоких материях:
«Росков упрямо шел, не замечая ни дождя, ни ветра. Мысли гнали его вперед.
Отчего сегодняшняя жизнь пришла к упадку, отчего законы не потворствуют честным, умным и добрым… А как быть с верой в Добро, Справедливость, верой в Истину, в Бога? Без Истины нет Бога, ибо сам Бог и есть Истина. Где же единение людское вокруг этих постулатов? Зло как раковая опухоль поедает остатки добродетели.
Дождь не унимался. Тучи нависли так низко, что не оставалось сомнения: еще немного — и белый свет исчезнет совсем. Росков пришел в какую-то деревушку. В маленькой церквушке двери были открыты… к Богу, к Вере, к Добру…»
Интересно, как все эти всхлипы о Добре, Любви, Боге согласуются с горой трупов, которые накрошил Росков, занимаясь робингудством, с заповедью «не убий!»? Вот уж поистине: не согрешишь — не покаешься! Кстати о Роскове (или Волотове) — в общем, о сквозном герое большинства повестей Э. Прутковского. Что же он из себя представляет?
«Внешний вид старшего опера уголовного розыска располагал к себе. Высокий, с правильными чертами лица, голубыми глазами, притягательной улыбкой. Под несколько длинноватым острым носом нашли приют ухоженные усики. Седина на голове умело припрятана под кожаную кепочку. Одет просто, но со вкусом. Рубаха, галстук, светлые брюки. На ногах модельные туфли…»
Это, так сказать, внешние приметы, переданные с топорным изяществом милицейского протокола. А вот и служебная его характеристика:
«На службе он был несколько не похож на себя, бытового. В кабинете Росков становился максимально собранным, остро реагировал на любую мелочь, беспричинно нервничал и был непредсказуем. Мог вспылить без всякой причины, влезть в ненужный спор, но достойно обиду снести. Потом, наедине с собой, даже поплакать. При всем при том он был верный друг, преданный товарищ, компанейский парень.
Так и хочется добавить: «Характер сибирский, стойкий (Пруткровский дает, правда, другое определение — «характер правдоискателя»), в порочащих его связях замечен не был».
Впрочем, относительно «связей» дело обстоит несколько сложнее: суровый рыцарь правопорядка неравнодушен к женщинам. Тут Бог ему был в помощь и «не забывал о своем рабе, частенько баловал его не только привлекательными, но и неглупыми представительницами слабого пола». В том числе, и не очень законопослушными (в повести «Ночная гостья» — это Ирина Маерова, решившая завладеть чужими деньгами, а в повестях «Процент чести» и «Там, где нас нет» — любовница крутого бизнесмена Ляна Окоемова).
Любовная линия есть практически в каждой вещи Э. Прутковского. Более того, в ряде повестей автор пытается сделать ее важной частью сюжетной канвы. Однако ему не удается органично вписать интимные взаимоотношения героев в художественную плоть произведений. В результате, они остаются весьма поверхностными и для повествования необязательными. Да и развиваются везде примерно по одной схеме: герою Бог неожиданно, но, как правило, при выполнении боевого задания, посылает кусочек сыра, то бишь аппетитную женщину, от которой он, несмотря на суровые обстоятельства, не отказывается, и получает «незабываемые ощущения». Занятия любовью сопровождаются слащаво-приторным «чириканием» распаленных «чувствами» партнеров и соответствующими авторскими комментариями.
«Вливаясь в женское горячее тело, он торжествовал, внимая стонам и, чувствуя, что женщина удерживает рвущийся крик, с придыханием настаивал:
— Милая, что же ты… не стесняйся, не надо… кричи, здесь никто не услышит… Кричи!..
— Хорошо… как мне с тобой хорошо… боже мой, трогай меня, трогай… соски поцелуй… Мне никогда не было так хорошо…
Поцелуй. Шепот. Объятия.
— Посмотри, я красивая? Грудь у меня хорошая? Ты посмотри. фигура есть. Ты потрогай меня, милый…»
С некоторыми вариациями (меняются в основном лишь имена партнерш) такого рода сценки возникают и в ряде других произведений Э. Прутковского. Что невольно наводит на мысль о заурядном литературном штампе. Далеко, впрочем, не единственном. Особенно много штампов языковых, образных. В том числе, и из любовной «оперы». К примеру, едва ли к разряду оригинальных можно отнести такие словосочетания, как «взгляд был полон света и нежности», «полураскрытые припухлые губки» или «она была грациозна и мила».
Я понимаю, что, описывая любовные приключения своего героя-опера, автор пытается его как-то оживить, добавить его образу свежих красок и новых граней. Но на деле эта попытка оборачивается тем, что когда-то, во времена «производственной прозы» в советской литературе, критики называли «оживляжем», то есть искусственным раскрашиванием вместо полноценного художественного изображения.
Так и шарахается автор книги «Оправдание чести» из крайности в крайность: от несвежей публицистической риторики к оживляжу, напоминая морское судно в качку. Что особенно заметно на фоне композиционного однообразия, когда бегло и весьма поверхностно пересказанные события, разбавленные, с одной стороны, банальными рассуждениями «на злобу», а с другой — интимной «клубничкой», заканчиваются обязательным хэппи-эндом (победой хорошего героя над плохими персонажами и Добра над Злом).
Показательна в этом плане повесть «Поиск истины у огня». Уверенные в своей безнаказанности, милиционеры до смерти избивают обитавшего в районной кочегарке бомжа. Но вот приехал из областного центра хороший умный следователь, и справедливость восторжествовала.
Ничего не имею против таких следователей. Побольше бы их. Дело, однако, в том, что в данном случае мы имеем дело с явным упрощенчеством, поскольку развязка повести художественно никак не подготовлена, образ следователя совершенно схематичен, а все это вместе, в результате, заставляет сомневаться в правомерности такого исхода событий.
В начале рецензии было отмечено, что книга Э. Прутковского не имеет ничего общего с развлекательно-криминальным чтивом. Но, по большому счету, в силу вышеперечисленных причин, к которым надо добавить слабый психологизм и стертый серый язык (мне кажется, И. Пантюхов в предисловии к сборнику выдал желаемое за действительное, утверждая, что «герои повестей Э. Прутковского говорят каждый своим голосом, своим языком»), полноценной художественной прозой она пока тоже не стала.
Книга Э. Прутковского, куда вошли произведения написанные в разные годы, является по существу его «избранным», подводящим определенный творческий итог. И, думается, автору, оглянувшись на сделанное, есть над чем поразмыслить.

Сергей ШАМАЕВ
100-летие «Сибирских огней»