Колодец

НА ВЫХОД ОЧЕРЕДНОГО ТОМА
«ЭНЦИКЛОПЕДИИ ЗАБАЙКАЛЬЯ»

Михаилу Константинову

Если
в бессчетном периоде времени,
кто-то, лишившись опорного стремени,
выбыл из памяти, как из Читы,
о, составитель, поможешь ли ты?

Скажешь:
в бессчетном периоде времени
сам я устал от архивного бремени —
всех разыскать, кто родился в Чите,
жил в суете, в темноте, в мерзлоте.

Вдруг да
в бессчетном периоде времени
кто-то без имени явится с именем
в энциклопедию встать при часах,
с весом, как прах, на вселенских весах?

Вот и
в бессчетном периоде времени
Бог нам стучит молоточком по темени:
где же, мол, в книге от А и до Я
имя, и знак моего Бытия?

Господи!
Бога нет в энциклопедии,
ни в составителях, ни в редколлегии.
В синюю вечность открылся пролом,
в нем пустота да космический гром.

Если же Бога нет в энциклопедии,
значит, чины, ордена, привилегии —
вовсе не повод явиться из тьмы,
как беглецу из особой тюрьмы.

Утром березы качают вершинами.
Наше стремление несокрушимое:
лодку Харона причалить в Чите
да и пожить в доброте, красоте.

Значит,
в бессчетном периоде времени
смысл не утерян для рода и племени
верить в божественный знак Бытия
Господи! Сладостна чаша сия!

КОЛОДЕЦ

Когда мой дед был молодой,
а бабушка молоденькой,
они ходили за водой
колодезной, холодненькой.
Босые ноги жгла роса,
вилась тропинка узкая.
У бабушки была коса
пушистая и русая.
Век девятнадцатый сиял
над полем и над звонницей.
Тогда никто еще не знал,
чем это все закончится.

Когда отец был молодой,
а мать была молоденькой,
они ходили за водой
колодезной, холодненькой.
Двадцатый век. Одна война
с другой войной смыкаются.
Вода в колодце так темна,
что кровь не отмывается.
Проселок наш не пел — хрипел
От Колымы до Дайрена.
Кому допрос, кому расстрел.
Терпи, многострадальная!

Когда я сам был молодой,
жена была молоденькой.
И мы ходили за водой
колодезной, холодненькой...



* * *

Порою вздрогну среди сна:
Колодец допивается.
Вдовой не ставшая жена
Слезами заливается.

Колодец же кипит, зовет
Набрать воды для чайничка,
Две тысячи четвертый год.
А жизнь все не кончается.



СНЫ ГОМЕРА

Христос еще не пришел.
Лишь ветер гулял по саду,
где длинно, но хорошо
творил Гомер «Илиаду».

Гремела вокруг война.
Античный вулкан дымился.
Вкушая кувшин вина,
Гомер слегка притомился.

Вздремнул, спокойно дыша,
а, может, заснул глубоко.
Сны видящая душа
качала слепое око.

И вдруг с вышины небес
сверкнуло что-то такое...
— А, тучегонитель Зевс,
оставь мои сны в покое.

И тучегонитель Зевс
ушел со слепящим светом.
Есть в мире немало мест,
где можно будить поэтов.

С тех пор через бездну лет,
когда принимают меры,
любой читинский поэт
завидует снам Гомера.

* * *

Обласканный властью, был поднят на щит,
Но призрачно счастье — и Бог не спешит.
От почестей праздных, речений пустых —
ни строчек алмазных, ни слов золотых.

Словесный калека, он кротко молчит.
Как нищий пред веком, награды влачит.

Так жизнь беспощадна. Дар Божий жесток,
что вьется над каждым, как тонкий листок.
Пушинка земная летит, чуть дыша...
А кто ее знает — талант ли, душа?



* * *

Смерть не обязанность, а привилегия.
Зная о будущем все наперед,
тихо отъехать в санях, на телеге ли
в русскую вечность, где лучший народ.

Там все друзья мои верные, смелые,
поле не брошено, цвет не измят,
только березы небесные белые
вдоль бездорожья шумят и шумят.

Ветер бушующий, снег пролетающий,
бор, начинающий мощно гудеть,
здесь на ликующих, праздно болтающих,
очи закрыв, можно кротко глядеть.

Русь изначальная — Русь бесконечная.
Смысл не потерян во имя чего —
ночью свеча над дорогой засвечена, —
ясь восходящая сна моего.

АВТОПОРТРЕТ-2004

Утром посмотришься в зеркало
и, пережив потрясение,
скажешь словами Есенина:
— Что же, ты, жизнь, наковеркала?

Смотрят глаза одичалые,
старо-конюшенно-чалые,
с опытом сивого мерина,
с русской печалью немереной.

Может быть, рано состарился
и потому не преставился,
ставший почти долгожителем,
с горечью обворожительной.

В смысле же левого-правого,
нет ничего совершенного —
что-то еще от лукавого,
что-то уже от блаженного.


БУДДА
(Из Рильке)

Он слушает себя. И тишь возмездья.
И мы страшимся этой тишины.
Он, как звезда, а, может быть, созвездье,
чей свет знобит из темной глубины,
как чувство опыта или вины.

В нем — целый мир. Начальный
                                    смех и плач.
Но взгляд вовнутрь не выразит исхода.
Пред ним склонились целые народы.
А что ему? Безгласен и незряч,
он так ленив, как в старости палач.

Довериться ль его бездонным снам?
Набухли в нем за миллион столетий
и тьма, и свет — за них он не в ответе.
Он остается недоступен нам.
И неподвластен быстрым временам.


* * *

Брызнул ли дождь на кленовые клавиши —
звук извлеченный, привиделся он —
цвет побежалости, жар остывающий,
дальний, но ясный малиновый звон.

Инеем раненый помнит об инее.
Чувствует ветвь нерасцветшую
                                    гроздь.
Знает неспрошенный тихо по имени,
чей он незваный, нечаянный гость.

Ангел, играющий около облака,
что-то навеял во сне золотом.
Где-то в Читинской, в Рязанской
                                    ли области
кто-то склонился над чистым
                                    листом.


* * *

Все ли Боги вымерли?
Нет не все — при нас
Русь, как в трубке Кимберли,
на разломах гибельных
сдавлена в алмаз.

Прошлое искрошено,
время не вернешь.
Но, как опыт прошлого,
Русь с огромной площади
собирает мощь.

Глубока опасная
трещина разрух.
Но за нею ясная
грань горит алмазная —
острый смысл и дух.

Чувствую физически,
как благую весть:
в сдвигах тектонических,
в замыслах мистических
есть величье. Есть!