«Коробок» Владимира Костина

В прошлом году томский писатель Владимир Костин за книгу прозы «Коробок» был заслуженно удостоен Шукшинской литературной премии. Книга своему названию точно соответствует: коробок и есть, в котором «что угодно для души», а если серьезно — в книге соседствуют очень разные произведения: повесть «Стрелец», четыре рассказа и исторический очерк «Два метеора, или Томск в 1890 году». В последнем Владимир Костин, перебросив мостик в прошлое, пытается докопаться до истины: почему же А. П. Чехову, город в 1890 г. посетившему, Томск так сильно не понравился, — и, по возможности представив объективную картину, возразить русскому классику. Мне кажется, Владимиру Костину это удалось. Вот лишь два красноречивых примера: томского газетчика Картамышева насмешливый Чехов окрестил Ноздревым — видимо, его сибирские проекты показались Чехову завиральным бахвальством. Но в 1889 г. именно Картамышев «публикует весьма красноречивую брошюру, доказывающую высочайшую для Сибири и для Томска актуальность возведения магистрали» и «становится главной фигурой местного значения в борьбе за нее. Все авторитетное томское купечество поддерживает его». Пример второй напрямую с впечатлением Чехова не связан, но город характеризует: Томск отличался от многих других городов России очень слаженной системой добровольных пожертвований на общественные нужды: «Регулярной благотворительностью занимались не одни богатые. Помогали обществу представители всех слоев населения города, вплоть до уровня “друг — другу”, “сосед — соседу”. ...Все торгующие откладывали копейки с продаж и еженедельно, в пятницу и воскресенье, раздавали их томской голытьбе... Томская благотворительность распространялась в две, нередко прямо связанные сферы жизни — это нужда человеческая и образование».

В. Костин показывает Томск как город, в котором помощь (при стихийных бедствиях, при потере кормильца в семье, для детей-сирот) была постоянной, искренней и весьма внушительной. Порыв «общей, земляческой солидарности, взаимопомощи, конечно же, достоин всяческого уважения. И что здесь дороже, — задает писатель вопрос, — 300 р. Евграфа Королева или 2 студенческих рубля (все-таки пуд свинины), оторванные от себя юношей-бедняком, сыном небогатого священника, в пользу “братьев во Христе”?» Всем миром строили и Троицкий собор. «Город Томск был посвящен Святой Животворящей Троице». «История строительства Собора, блестяще изложенная затем К. Н. Евтроповым, — рассказывает В. Костин, — долгая и многострадальная. И счастье Евтропова в том, что он не дожил до 1934 г., когда красавец Собор, младший брат храма Христа Спасителя, был взорван и разобран по кирпичикам большевиками». А возведен был собор на добровольные пожертвования томичей: по завещанию вдовы З. Г. Цибульского город получил 150 тысяч рублей на «строительство нового Собора», С. С. Валгусов, «светлый богач», оставил «на Собор» 30 тысяч рублей. Так же строился и знаменитый впоследствии Томский университет: вложил деньги «золотой» миллионер И. Н. Некрасов, 54 тысячи рублей завещала университету потомственная почетная гражданка А. Н. Портнова и так далее.

Да, Томск — город ссылки, что накладывало «определенный отпечаток на городские нравы». На момент приезда Чехова город и архитектурно был не богат — «он “ждет” Лыгина, своего демиурга, великий архитектор явится через пять лет», но все же взгляд Чехова, беглый и усталый, не разглядел в нем главного...

В повести «Стрелец» показан другой сибирский город, Мирусинск, в котором легко узнается Минусинск с его арбузами и уникальными помидорами («летом город Мирусинск — южный город»). Но не город здесь главный герой, а «дядя Миша», педагог, директор школы, человек, которому удается сохранять от центробежных разрушительных сил большую семью: трех дочерей характерной старухи Кошлич, «из чугуевских черногорцев», отличающейся «большим балканским артистизмом», и другую родню. Сюжет прост: охваченная охотой к перемене мест бабушка тайно от родителей забирает маленького внука и уезжает с ним в старый родительский дом, где обитает общая родственница, несчастная Маня, работающая проводницей. Дядю Мишу потерявшие Павлика родители просят найти и вернуть ребенка. Во дворе дома, где мирно проводят время бабушка и внук, на дядю Мишу нападает... петух, о котором читатель узнает, что «он лучше любой собаки двор охраняет, лютый». Раненый дядя Миша звонит родителям, что Павлик жив-здоров, бабушка мирно соглашается вернуться с внуком к дочери и зятю. Наглый петух сварен с лапшой, и дядя Миша отправляется домой, к любимой жене, везя с собой так удачно приобретенные и счастливо спасенные от вора новые чесанки.

…Дядя Миша испытал большое радостное чувство. Он купил себе желанные чесанки, долгожданные и превзошедшие любые его ожидания. Настоящие директорские чесанки, почти белоснежные, с подошвой из крепчайшей лосиной кожи, обшитые по кромкам и лампасно лосиной же ровдугой.

Это было диво, отданное ему за скромные деньги, без всякого торгу. Подарком! Средних лет женщина, миловидная хонгорка, при нем достала их из мешка. Повезло дяде Мише. Опоздай он на минуту, ушли бы чесанки, как ни беден был народ на базаре. Нашелся бы какой-нибудь ответработник с папочкой.

Казалось бы, ничего здесь достойного целой повести не происходит. Однако простая история благодаря мастерству Владимира Костина вырастает от бытового фрагмента сибирской семейной хроники до притчи, поднимаясь от иронии до почти эпической интонации. Это высокого уровня проза, которая, ведя свое начало из родника классики, — через писателей-деревенщиков, — освещена и отблесками Маркеса, но остается полностью в рамках реализма. Особо хорош литературный язык В. Костина, заметившего, что «усреднилось и выровнялось все на полотне жизни, спрятались в нем узелки, и узоры на нем фабричные, и везде говорят однообразно, от столиц до умирающих деревень», но упорно сохраняющего своеобразие собственного стиля.

Мягкая ирония «Стрельца» сменяется сатирой в рассказе «Баба Маша и другие» — о «шальном богатстве», свалившемся на старую сибирскую «староверскую и немецкую» деревню, в которой «приказано учредить для жирных и азартных сибирский Лас-Вегас, гнездо разврата». Сатирой на писательский мир полон и рассказ «Наследство», наиболее, на мой взгляд, слабый в книге: карикатуры на писателей гораздо более плоские, чем остальные образы «Коробка». Герой рассказа сам от литературы далек, хотя пишет письма отцу за его умерших друзей. Конечно, антитеза просматривается: именно герой — настоящий писатель для автора, поскольку не самоупоение и не самовосхваление им движет, а высокая цель: своими эпистолярными сочинениями он спасает от одиночества старика. Бывший «геолог-поисковик, шумный, раскованный, уважаемый всеми и уважающий себя, такой же независимый аристократ советской эпохи, как северный летчик, корабельный чин или непьющий официант», без этих писем просто умрет... Но из этого рассказа можно сделать главный вывод: высшая цель писательства для В. Костина — не слава, не премии, а спасение человеческой души.

Два других рассказа — «Покорение холма» и «Ласточка с весною» — достойны войти в сборник избранной российской прозы. По сути «Покорение холма» — это притча, ставящая глубокий вопрос перед читателем: ради чего совершается восхождение (здесь целый спектр смыслов), нет ли в самом стремлении взобраться на вершину (холма, горы, славы и пр.) «языческой бессмысленности»? Откуда приходит «роковое желание приступить к тропинке», ведущей все выше и выше? И что найдет человек там, на вершине?

Рассказ «Ласточка с весною» можно без оговорок отнести к деревенской прозе. Даже изба в нем — это целый мир:

В избе стоял цветной, переливающийся дух — вникая в него и, значит, раскладывая обратно, можно было и в кромешной тьме разглядеть не только состав борща, но и весь состав жизни, серединой которой в счастливый день бывает борщ. Видно полати, кадку с квасом, наволочку с сухарями, некрашеный пол, пересеченный кривой полосатой дорожкой, некрашеный стол и маленький облезлый комод, и что в комоде, и даже присевший косяк видно, о который нет-нет да бьют затылки отец и мать, а через пару лет будет набивать шишки Саша.

Пока Саша еще мал, с матерью-скотницей ждет он возвращения одноногого отца — ногу отец потерял на фронте. Время — советское, семья — нищая. На самокрутки отцу даже бумагу найти проблема. Единственная в доме книга «Родная речь» не просто зачитана до дыр матерью и Сашей, но заучена наизусть. Когда отец выпивает, он бывает груб, и Саша ждет его с напряжением и затаенным страхом. Но отец привозит мяса, мать варит борщ... В семье воцаряется мир и покой, открывающие Саше внезапно родителей с новой стороны — со стороны тихой и только в эти мгновения семейного лада осознанной нежной любви:

Он вытер слезы и оглянулся на избу: в мягком свете керосинки, разрезанные решеткой окна, маячили размытые тени отца и матери, они сидели бок о бок за столом, положив на него вытянутые руки, и беззвучно разговаривали.

«Мама. Папа», — вдруг сладко, по-городскому сказалось в нем.

И страшный конец рассказа: в июле того же года мать Саши умирает родами, а отец накладывает на себя руки.

Критик Станислав Рассадин писал о В. Костине: «Я поражен силой и оригинальностью таланта». Финалист «Большой книги» (2008 г., второе место в читательском голосовании), Костин тем не менее не стал долговременным «проектом» «ЭКСМО» или другого крупного издательства. Одна из его книг вышла в небольшом элитном московском «Беловодье»... Поможет ли изданию книг Шукшинская премия — трудно сказать. В Томске В. Костина любят и ценят, но столичным журналам и издательствам еще предстоит его прозу открыть...

Сочетание мудрости и юношеского порыва, сатиры, иронии и лиризма, истории и современных реалий, бытового и эпического — это писатель Владимир Костин. И конечно, в его прозе, особенно в пейзаже, читатель ощутит то романтическое, поэтическое начало, которое всегда было в русской литературе:

Над землей стоял ровный, вкрадчивый гул — это, наверное, осторожно дышала всей своей немеряной грудью дремлющая осенняя земля. Небо было черное, покрытое одной громадной тучей, в один кусок, но повсюду, неизвестно отчего, были рассыпаны робкие, убогие блестки, как будто все звезды упали на землю и догорали холодным бездымным огнем. Саша знал, что это не так, он еще видел сквозь стены и облака, он знал, что за тучей на просторе охраняет звездное небо Полярная звезда, что зеленит свой клочок неба молодой творожный месяц, что сухие, раздражительные зарницы скребут сейчас горизонт, распугивая звезды.