Вы здесь

Купите лето

* * *

А мы стоим под желтым фонарем,

читаем Блока и едим печенье.

Когда умрем — а мы с тобой умрем, —

мы просто выйдем из его свеченья.

 

И не заметим поначалу, как

сместились мы по отношенью к смерти.

Ведь светит свет, и задувает ветер,

и первый снег садится на рукав.

 

* * *

У Лихобор перебегают рельсы

какие-то смешные чуваки.

Иди сюда, пожалуйста, погрейся,

я рыбку выпускаю из руки,

она плывет, она в тебя вплывает,

она в тебе взрывается теплом.

Во мне стучат и звякают трамваи,

во мне гудит неведомый циклон.

 

Но ты не думай, я не беспокоюсь,

я просто тоже превращаюсь в поезд,

мне надо ехать, весело трубя,

мне надо петь усталым пассажирам,

что живы, живы, все на свете живы.

Все дальше удаляться от тебя.

 

 

* * *

Была я однажды маленькой, и мне подарили шарики,

На палец надели петельку, сказали: «Не отпускай!»

Но я отпустила шарики, я знала, что это — правильно:

Веселым воздушным шарикам в ладони моей тоска.

 

Я знала, что так и водится, по сказкам и по преданиям:

Свободу волшебной щуке, а Коньку-Горбунку — вдвойне.

Когда подо мной подломится, когда надо мной затянется,

Я их позову, и шарики опять прилетят ко мне.

 

И я не боюсь начальника, тринадцатого и пятницы,

Зачетов, и стоматологов, и тонкого льда весной.

Но с каждой моей ошибкою и с каждым чужим предательством

Один из воздушных шариков взрывается надо мной.

 

 

* * *

Наверно, существуют города

за дальним мысом, за соленым морем,

а здесь — мои холодные ладони,

и в них лежит тяжелая вода.

 

И если я ладони разомкну,

вода вернется в длинную волну,

о берег разобьется, как слепая.

И в городах, далеких и чужих,

какой-то мальчик в комнату вбежит

и крикнет: «Мама! Звездочка упала!»

 

 

В отпуске

 

Долго планируют.

Ссорятся из-за отпусков:

Ленке-то дали на июль,

а мне говорят: подожди.

А в сентябре море холодное, да и вообще дожди.

 

Ждут, достают купальники, меряют, плачут.

Заказывают на Wildberries.

Укладывают в чемоданы всякую мелочь,

а нарядное выбирают до последнего вечера —

вроде уже не девочки, а хочется, чтоб сидело.

 

Синее-синее, белое-белое.

И идут по белому, такие неловкие,

словно китихи, выброшенные на берег,

как дирижабли, запутавшиеся в собственных веревочках.

Море рокочет раз.

Вечерами красятся,

не забывают об украшениях,

обгоревшие руки прячут в рукава «три четверти»,

даже туфли на каблуках в чемодан вместились.

И идут по двое,

еще более одинокие от этой парности,

по набережной, где пахнет солью и водорослями так,

что кружится голова.

Море рокочет два.

Отмечают мысленно:

вино выпито, мидии съедены,

загар, наверное, будет, пока не облезет.

Две экскурсии, чтобы вынести что-то полезное.

Сувениры Кате, Сереже, Лиле

купили.

Можно лечь на песок с чувством честно выполненного,

ждать, когда уже выплывет

маленькая такая лодочка,

на корме человечек в зеленой шляпе и с удочкой,

а на удочке звездочка — чья-то душа,

болтается и горит.

Море рокочет три.

 

 

* * *

Кривые подмосковные антоновки

сгибаются под яблоками желтыми.

Качаются вагоны полусонные,

о черепицу барабанят желуди.

 

У станции с корзинками и ведрами

стоят старушки, нависает радуга.

Купите лето, сочное и твердое!

Чтоб сладко пахло, чтоб хватило надолго.

 

Чтоб на балконе, выстланном газетами,

оно плыло над миром замороженным,

светя ночами отраженным светом

сквозь золотую тоненькую кожицу.

 

 

* * *

«Москитные сетки на окна, ремонт ПВХ»,

«продам/поменяю участок». Качаются ветки.

И желтые пуговки пижмы, и крик петуха,

и рыжие крыши, и дождик, холодный и редкий,

 

и свет телевизора за занавеской в окне,

и щели ступенек, и велика остов железный —

все болью такой отзовется, замкнется во мне,

как будто прощаюсь, как будто все это исчезнет.

 

Как будто не выдумать сердцу отчизны иной,

чем Ржавки и Черусти, чем подмосковные гетто,

где дикие вишни, летейским залитые светом,

где всеми забытые не обретают покой.

100-летие «Сибирских огней»