Вы здесь

Лучившийся жизнью

Борис Пантелеймонов: дополняя образ
Файл: Иконка пакета 12_maxnanova_lg.zip (51.2 КБ)

Яркая, необычная биография и творчество Бориса Григорьевича Пантелеймонова (1888—1950) представлены в трехтомном собрании сочинений писателя, изданном министерством культуры Омской области в 2014 г. Ряд архивных фактов, которые стали известны уже после публикации очерка о нашем земляке, дополняют его образ новым штрихами.

«Румяный мир земли» Бориса Пантелеймонова сохранился в советской и зарубежной научной литературе, книгах и периодике Европы и Северной Америки, в изданиях русской эмиграции, а также — в единственной книге, опубликованной в прошлом веке в Москве, и трехтомнике, изданном через двадцать с лишним лет в Сибири. Его мир охватывает, притягивает. Село Муромцево Бергамацкой волости Тарского уезда — малая родина писателя, — особенно в первых рассказах, постоянно находится в непосредственной близости. В каждой строчке — параллели судьбы. В основе творчества — автобиографическая проза-воспоминание. Мы стараемся отыскать неизвестные факты, сложить крупицы судьбы нашего земляка.

«При своей английской внешности это была самая безудержная русская натура, — писала о Борисе Григорьевиче Надежда Александровна Тэффи, русская писательница, поэтесса, мемуарист, переводчик. — Наука, химия, открытия — и это было пламенно, в каком-то поэтическом восторге»1. Борис Григорьевич строил химические заводы, разрабатывал новые месторождения, преподавал. Был успешным химиком и в годы эмиграции. Но всегда рядом была литература. Он писал с юности, создал специализированный журнал, публиковал результаты своей научной работы в массовых изданиях.

Литература, по воспоминаниям Н. А. Тэффи, «как-то ошеломила Пантелеймонова». Может быть, потому, что помогла раскрыться всему истинному, «родному». «Родное» («Родная дорога» — его первый рассказ, опубликованный в 1946 г.2) — суть авторского бытия, творческий манифест, ностальгическое возвращение в годы сибирского детства и юности.

Муромцево. Родные

Мать Бориса Григорьевича Фекла Афанасьевна Пантелеймонова (в девичестве — Окунева, выпускница Тобольской гимназии) и бабушка Анна Игнатьевна (в девичестве — Грязнова) — из семей первых поселенцев Бергамацкой слободы, переехавших сюда в конце XVIII в. Прадед Трифон Тимофеевич Окунев был тарским купцом. Дед Афанасий Трифонович продолжил семейное дело. Был владельцем салотопного завода в селе Муромцево, на котором производилось до тысячи пудов сала в год. Имел также свечное производство. Стал купцом 2-й гильдии3.

Отец, Григорий Алексеевич, был родом из Ишимского уезда Тобольской губернии. Родился в 1852 г. Определенное время жил в Омске в Новослободском форштадте. Женившись, вышел в отставку и поселился в селе Муромцево в доме жены. Натура деятельная «до невероятия», отец тринадцати детей, он был постоянно в делах, от жизненных забот порой «путая имена детей», никогда не отчаивался, трудности преодолевал легко, без сомнений, уверенно полагая, что следующее предприятие непременно будет прибыльнее. Умер «города Тары мещанин Григорий Алексеевич Пантелеймонов» в мае 1905 г. от внезапного плеврита4.

Дядя Бориса, Владимир Алексеевич, сын канцелярского служащего, родился в 1858 г. В отставке поселился в семье брата. Восторженно-ярким сохранился образ дяди в детской памяти Бориса. Через долгие годы он вновь ожил. Незабываемые, озорные «Приключения дяди Володи» — замечательная детская проза, с ребяческим юмором, выдумками, размышлениями об окружающем мире. «Пантелеймонов в своем прелестном рассказе “Св. Владимир” — это Марк Твен в его лучших произведениях», — написал профессор университета Оклахомы Гергард Винс5. Литературный критик В. Александрова в периодическом литературно-политическом издании «Новый журнал» отмечала, что рассказы Бориса Григорьевича пронизаны «светлой радостью найденного пути в далекое детство и в мир доброго чуда, которая кажется самой характерной чертой творчества Пантелеймонова»6.

Дед Бориса Алексей Петрович воспитание получил в уездном училище. В 1844 г. поступил на службу в Бельский уездный суд Смоленской губернии. В 1848 г., будучи «канцелярским служителем 3-го разряда», подал прошение смоленскому губернатору, касающееся места пребывания в Тобольской губернии высланного в Сибирь отца и выехавших с ним матери Елены Семеновны и двух малолетних братьев — Михаила и Николая7. Позднее и Алексей Пантелеймонов перебрался в Сибирь. Алексей Петрович в 1851 г. «по прошению его» определен канцелярским служащим в штат Тобольского губернского правления. Позднее назначен помощником столоначальника, через четыре месяца — столоначальником, в 1857 г. — секретарем Омского городового суда, с 1863 г. служил в Омском окружном суде. Сын Григорий родился от первого брака, во втором браке с Гусевой Анной Антоновной родился сын Владимир (дядя Володя) и дочь Александра8.

«Дедушка Дигби», прадед Бориса Пантелеймонова по линии отца, по семейной легенде, прибыл «из дальней стороны», возможно, действительно был англичанин. Единственный человек с таким именем упоминается в документах Российского государственного архива древних актов9. Погружаясь в письма, записи, челобитные — единицы хранения описей фонда «Сношения с Англией», — понимаешь, что наш герой о многом знал, вероятно, по устным семейным рассказам, что и предопределило выбор профессиональных занятий.

Во второй половине XVI — первой половине XVII века англичане в России были представителями Московской компании, по жалованной грамоте царя Михаила Федоровича имели право свободно и беспошлинно торговать в России, держать свои дворы в Москве, Ярославле, Вологде, Холмогорах и Архангельске. Известно, что в 1635 г. представитель этой компании С. Дигби купил у английского алхимика Артура Ди, личного врача царя Михаила Романова, большой каменный дом возле Ильинских ворот, недалеко от Кремля, где располагался Аптекарский приказ. Размеры купленного дома — около 420 футов в длину и 224 в ширину — свидетельствуют о том, что он жил в роскоши10.

Вероятно, дедушка Дигби из одноименного рассказа Б. Г. Пантелеймонова — это тот самый торговый агент Московской компании, полномочный представитель Англии, посланный в Россию королем Карлом I с грамотой и подарками, прибывший 6 августа 1635 г. с женой, детьми и людьми на карбусах к Архангельску. Позднее он получит жалованную грамоту царя Михаила Федоровича о даче ему на десять лет монополии на производство силами русских работных людей и вывоз за границу золы (поташа) в Ярославском, Вологодском, Тотемском, Устюжском и Двинском уездах. По другим историческим источникам, англичанин С. Дигби «в начале 1640-х гг. получил монополию на жжение золы для поташа — технического компонента, нужного для многих производств (суконного, кожевенного, мыловаренного и т. д.), на десять лет по рекам Ваге, Двине и Югу, а также на покупку золы у местных крестьян». Вологда в те годы была важнейшим перевалочным пунктом торгового маршрута Москва — Ярославль — Вологда — Устюг Великий — Холмогоры. Из Вологды осуществлялась связь центра с Сибирью через Устюг Великий и Соль Вычегодскую11

Вдова Саймона Дигби и ее племянник уже при царе Алексее Михайловиче продолжили дело. И далекий праправнук не забудет о своем происхождении и занятии предков. Даже внешне, как вспоминали современники, он был похож на английского лорда.

Города и страны

Взросление и первые шаги самостоятельной жизни Бориса оказались насыщенными. В 1905 г. в Красноуфимске он подвергся обыску и содержался полтора месяца под стражей по делу об ученической забастовке в Промышленном училище. Позднее, 22 ноября 1907 г., снова был заключен под стражу по более серьезному поводу. При аресте на этот раз были найдены 15 чистых паспортных бланков и три фотографические карточки убийцы начальника Главного тюремного управления. Спустя два с лишним месяца, 5 февраля 1908 г., премьер-министру П. А. Столыпину в Санкт-Петербург была отправлена телеграмма:

Голодают Красноуфимской тюрьме девять суток близки смерти многократно подавали прошения жандармское правление произвести дознание отчаявшись ответе голодают просьбы родных администрация не удовлетворяет судят третий месяц дела не сложные допроса не производят просим удовлетворить просьбу мать рычкова брат пантелеймонова.

Родственникам 12 февраля было объявлено, что «телеграфное ходатайство оставлено министром без последствий». Из другого дела известно, что переписка рассмотрена на Особом совещании и по постановлению министра внутренних дел Пантелеймонов и Рычков были высланы под гласный надзор полиции на 2 года, считая срок с 5 мая 1908 года.

Вологодская губерния — следующее место пребывания Бориса. Именно сюда он был выслан и более двух лет пытался доказать свою невиновность12. Ссылку отбывал в Усть-Сысольске (об этом мы узнаем из письма Пантелеймонова Питириму Сорокину, русско-американскому социологу и культурологу13). Указание на этот город есть и в адресе письма политического ссыльного Б. Г. Пантелеймонова в редакцию петербургской газеты.

Г. Редактор! Прошу не отказать в помещении прилагаемой заметки в «Современном слове». Желательно, чтоб она появилась в ближайших номерах, т. к. возможно, что ея появление может несколько смягчить положение пострадавших ссыльных, о которых я пишу в ней. Гонорар предлагаю определить Вам. С почтением Б. Пантелеймонов (автограф). 10/II. 10 г.14.

Пославший это письмо явно должен был обладать определенной внутренней свободой, иметь независимое мнение, быть уверенным в своей правоте и невиновности.

Возвращение на родину, в Сибирь, подтверждается свидетельством о явке к исполнению воинской повинности, выданным Тарским уездным присутствием 15 июля 1910 г. за № 1770 (по участковому призывному списку № 321). При призыве зачислен в ратники государственного ополчения I разряда.

Однако он все еще пребывает в неблагонадежных. Так, 13 октября 1911 г. начальник Пермского губернского жандармского управления адресует начальнику Московского охранного отделения следующее донесение: «Состоящий под негласным наблюдением в городе Красноуфимске бывший ученик Промышленного училища Б. Г. Пантелеймонов с женой Агриппиной Герасимовой (имя первой жены; так же и в другом документе: “женат на дворянке Агриппине Герасимовне Максимовой”. — И. М.) из города Красноуфимска в последних числах минувшаго сентября выбыл в город Москву». До апреля 1912 г. Пантелеймонова будут искать в Тамбове, Тарусе, Калуге — переписка ведомств сохранилась. Только с 22 августа 1912 г. он зарегистрирован по московскому адресу в Вятском переулке, д. 8.

Московские годы — период профессионального становления. Начиная с 1913 г. в справочнике «Вся Москва»15 находим сведения о Пантелеймонове Б. Г., проживающем по указанному адресу. В течение полутора лет Борис Григорьевич выпускает собственное издание. Этот практический общедоступный журнал был посвящен «разработке вопросов мыловаренного производства и связанных с ним парфюмерного, косметического, масляного, маслобойного, выделки аппретуры для тканей и кожи, выделки нефтяных препаратов, смазочных масел и мазей, гарного масла, олифы, лаков, медицинских и дезинфекционных мыл и пр.»16.

Негласный надзор между тем продолжался: сотрудники московской полиции собирали сведения о Борисе Григорьевиче в тонкую розовую тетрадку, озаглавленную «Мыловар» (выходил ли из дома, в какое время вернулся и пр.).

Являясь издателем и редактором журнала «Мыловаренное дело», а также химиком-лаборантом завода Кепа в Москве (еще одна ранее неизвестная должность! — И. М.), Б. Г. Пантелеймонов 3 октября 1913 г. снова взят под стражу. Дело «прекращено без веских последствий» для задержанного, он был освобожден 7 октября. Основанием для указанных событий послужило требование начальника Лифляндского губернского жандармского управления от 1 октября 1913 г. о задержании Пантелеймонова вследствие ареста в г. Риге транспорта нелегальной эсеровской литературы, направлявшейся на его имя в город Москву. В данном деле Департамента полиции имеется также отметка, что при обыске «ничего компрометирующего не обнаружено».

В декабре 1914 г. — шла Первая мировая — Пантелеймонов был призван в армию и назначен на службу в 192-й пехотный запасной батальон, но потом отправлен на обучение. С таким решением, возможно, связано данное в апреле 1915 г. канцелярией МВД свидетельство «по приказанию Московского градоначальника, сыну чиновника Борису Григорьевичу Пантелеймонову, вследствие его о том ходатайства для представления при поступлении в одну из школ для подготовки офицеров в военное время, в том, что он, проситель, за время проживания в Москве под судом и следствием не был и ныне не состоит и ни в чем предосудительном полицией не замечен». Пантелеймонов был зачислен во Вторую Петергофскую школу прапорщиков 3 июня 1915 г.

В 1915—1916 гг. Б. Г. Пантелеймонов служил в 328-м пехотном Новоузенском полку, получил две награды: орден Святого Станислава III степени с мечами и бантом и орден Святой Анны III степени — за участие в боях у сел Баламутовка и Живачув в составе 9-й химической команды.

В июне 1917 г. Пантелеймонов был избран своей военной частью гласным в Московскую городскую думу (по списку социалистов-революционеров).

Через два года бывший эсер был арестован уже новой, советской властью. В октябре 1919-го он состоял в должности заведующего химическим отделением хозяйственно-материального управления Московской железной дороги. Тогда в адрес Московской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности из Управления железных дорог было направлено письмо о том, что «арест т. Пантелеймонова вредно отзывается на работе вверенного ему Отделения, выполняющего целый ряд ответственных срочных заданий», с просьбой «в интересах дела о срочном его освобождении». На титульном листе дела имеется скромная отметка «освоб. 15/XI—19 г.». По сути, под арестом Борис Григорьевич находился несколько дней, но... Дата еще одного (?) ареста — 22.12.19, которая значится в официальной формулировке дела, — осталась без каких-либо сопроводительных документов, также имеется отметка: «07.02.1922 МЧК дело прекращено без указания оснований, из-под стражи освобожден»17.

Загадки остаются… При сопоставлении сведений разных архивов становится понятно, что арест действительно был кратковременным. Из личного дела Российского государственного архива экономики узнаем, что осенью 1919 г. Б. Г. Пантелеймонов «от призыва не освобожден» и находится на военной службе, командирован Главным бюро учета технических сил в Хозяйственно-материальное управление. Народным комиссариатом путей сообщения 2 октября 1919 г. (в те дни, когда Борис Григорьевич находился под арестом!) возбуждено ходатайство «о зачислении его на особый учет как железнодорожника».

По документам другой архивной папки известно, что с 1 января 1920 г. Б. Г. Пантелеймонов работал старшим инженером-инспектором бывшего V отдела ЦХС (Центрального химического совета (?) — И. М.), с 1 июня — начальником Семеновского химического завода, с 24 сентября — «инженером для поручений п[ромышленного или производственного]/отдела снабжения». Все должности в послужном списке указаны с соответствующим им жалованьем: зав. химическим отделением — 2900 руб., директор сахарного завода «Фармак» — 3000 руб. в сентябре 1919-го, через год жалованье увеличилось до 5625 рублей.

Продолжая химические научно-практические занятия, в сентябре 1921 г. Борис Пантелеймонов направляет две заявки на получение патентов — на изобретение способов очищения амида ортотолуолсульфокислоты и амидирования жидких сульфохлоридов ароматического ряда. В 1922 г. в издательстве «Товарищество “Просвещение”» Борис Григорьевич издает научную работу «Анализ сахарина и сахаринсодержащих веществ». Существует отзыв на эту книгу, опубликованный в «Известиях ВЦИК»:

Книжка Пантелеймонова об анализе сахарина заслуживает быть отмеченной. Автором с редким трудолюбием и педантичностью собраны сведения по данному вопросу, раскиданные за тридцатилетний период по многочисленным немецким, английским и американским журналам, причем обработка этого материала должна быть признана безусловно удачной.

Для наших врачей, аналитиков и гос. инспекции книжка Пантелеймонова чрезвычайно полезна, и появление ее как нельзя более своевременно…18

После революции Борис Григорьевич участвует в строительстве частных и государственных химических заводов в Москве, Одессе, Крыму, связанных в основном с выработкой углемагниевой соли из рапы.

В мае 1923 г. Пантелеймонов подает записку руководителям Государственного акционерного общества «Мельстрой» о необходимости использования залежей хлористого магния в России, а в сентябре 1923 г. по поручению «Мельстроя» совместно с профессором И. А. Каблуковым производит обследование на Сакских промыслах и Сакском бромном заводе. В заключении авторы отмечают, что предложенная выработка «признается безусловно легко осуществимой и экономически настолько выгодной, что продукт можно выпускать по цене, по крайней мере вдвое меньшей существующей. Возможность выработки по сырью не ограничена и может быть поставлена для всей России»19.

В декабре этого же года Крымским государственным соляным трестом заключен договор с инженером Б. Г. Пантелеймоновым на постройку в Саках хлормагниевого и магнезиального заводов по его проектам. В январе 1924 г. начала работать временная магнезиальная установка, а в июне запущен хлормагниевый завод.

Прошло четыре года. Крымский завод упятерил свою продукцию, дойдя до восьми тысяч тонн в год. Он стал крупнейшим предприятием почти всего Крыма20.

В марте 1927 г. Ф. М. Пантелеймоновой (вероятно, второй женой Бориса Григорьевича) направлено заявление на получение действительным изобретателем Б. Г. Пантелеймоновым еще одного патента — на изобретение способа извлечения брома из водных растворов. В 1927 г., уже в Одессе, Борис Григорьевич занимается строительством хлормагниевого завода.

В 1929 г. Б. Г. Пантелеймонов был направлен в заграничную командировку в Германию для закупки удобрений, участвовал в химическом конгрессе. По просьбе М. Горького написал для советского журнала «Наши достижения» статью «Использование соляных озер (рапные производства)»21.

Истинные причины «невозвращения» Бориса Григорьевича на родину, подтвержденные документами, надеемся, станут известны из дальнейших поисков в российских и зарубежных архивах. Скажем только, что в СССР те масштабные задачи в химической промышленности, которые ставились Пантелеймоновым, успешно выполнялись.

В 1930 г. горным инженером из Сибири М. А. Новомейским и англичанином майором Таллоком была получена концессия на добычу брома и поташа из вод Мертвого моря. В 1931 г. появилась Палестинская поташная компания, которая уже через год поставила первые партии брома и поташа на британский рынок. Вплоть до второй половины 1930-х гг. Борис Григорьевич активно работал с Новомейским, был его близким соратником и помощником22.

В Палестине в начале тридцатых годов Б. Г. Пантелеймонов женился на двадцатилетней Зинаиде Крумбах. После ссоры уехал за ней в Бейрут, где стал работать в красильной лаборатории Леви. После бракоразводного процесса в сентябре 1935 г. инсценировал самоубийство (отравление), о чем как о состоявшемся факте сообщили ближневосточные газеты23.

В конце 1930-х Б. Г. Пантелеймонов уезжает во Францию. В Париже в 1937 г. по рекомендации инженера В. Залкинда он знакомится с русским писателем-эмигрантом А. М. Ремизовым. За несколько лет до этого Борис Григорьевич направлял Алексею Михайловичу стихи поэтессы Нахичеванской. Возможно, это были его собственные стихи. У Ремизовых Пантелеймонов встречает Тамару Ивановну Кристин, ставшую впоследствии его женой24.

Тамара Ивановна, по воспоминаниям Н. А. Тэффи, «любила и понимала литературу. И у нее было художественное чутье». Работала художником, скульптором. После смерти Бориса Григорьевича, вероятно, отвечая на заданный вопрос, она написала русскому поэту, художественному критику, организатору выставок и издателю С. К. Маковскому: «…у Бориса Григорьевича никогда не было детей — ни в России, ни за границей. И это было для него большое горе»25.

За короткое время Борис Григорьевич устраивает свой быт, покупает дом в парижском квартале Монруж. Активно занимается научными разработками, выступает с лекциями в Народном университете, Союзе русских дипломированных инженеров, Обществе русских химиков. Темы его выступлений: «Химическая кустарная промышленность. Возможность ее изучения и использования как средства заработка», «Породные бетон и гипс, их свойства, стоимость и возможность производства средствами малых антреприз», «Дисперсная система, жидкость и газ», «Органическое стекло», «Пластические массы»26.

Во время Второй мировой войны Борис Григорьевич активно участвует в движении Сопротивления. Профессиональные знания Пантелеймонова, многолетний опыт прикладных химических разработок оказались крайне востребованными в эти трудные годы. В его доме, который стал своеобразной штаб-квартирой, бывало так: «Спало на полу вповалку у него в кабинете по двенадцать человек. <…> Тайно ночью, почти впотьмах, приготовлял у себя в лаборатории взрывчатые вещества. Молодые сотрудники уносили их потом потихоньку в маки27».

В 1945 г. культурно-просветительский отдел Союза советских патриотов издает брошюру Б. Г. Пантелеймонова «У подножия промышленной пятилетки. Ударничество. Очерки» — яркий образец просоветской зарубежной публицистики. В этот период он активно сотрудничает с еженедельной литературно-сатирической газетой «Честный слон» (редактор Д. Ю. Кобяков), газетой «Советский патриот» (редактор Д. М. Одинец).

С 1946 г. Пантелеймонов начинает активно заниматься литературной деятельностью. Знакомится с Н. А. Тэффи, И. А. Буниным, издает «Русский сборник», пишет рассказы, биографические очерки «Встречи со старыми писателями», публикует статьи в периодической печати. Помимо того, руководит компанией «ORTHO», при которой продолжает работать его лаборатория химических исследований.

Вероятно, через влиятельного Аркадия Вениаминовича Руманова, юриста, журналиста, мецената, коллекционера, в то время литературного секретаря газеты «Советский патриот», Пантелеймонов знакомится с советским послом во Франции А. Е. Богомоловым. Просоветская тематика звучит в публицистике Бориса Григорьевича все более убежденно. Подобная активная деятельность воспринималась за границей неоднозначно. Некоторые представители старой эмиграции смотрели на Пантелеймонова с опаской (особенно Б. К. Зайцев, который всюду искал происки Советов). Литературный критик и мемуарист А. В. Бахрах вспоминал, что «П. “за рюмочкой коньячку” усиленно пропагандировал необходимость получения советского паспорта, и ему, кажется, удалось соблазнить некоторых из “малых сих”»28.

Ученый-советолог М. Агурский также счел необходимым упомянуть в своем очерке парижские слухи о том, «что Пантелеймонов якобы правая рука советского посла в Париже Александра Богомолова и спаивает по его заданию Бунина и Тэффи», которые встречались с Борисом Григорьевичем весьма охотно и очень его любили. Некие намеки находим и в недобрых мемуарах Н. Н. Берберовой, русской писательницы, автора документально-биографических исследований. Еще резче о том же сказано в «Биографическом справочнике», приложенном Берберовой к ее мемуарам, в заметке о Сергее Маковском, который «пытался провести в правление Союза поэтов некоего Б. Пантелеймонова, человека подозрительного, который был забаллотирован после того, как я потребовала тайного голосования»29.

В июне 1946 г. Б. Г. Пантелеймонов публично получает паспорт гражданина СССР30. Он ведет активную деятельность, являясь председателем нескольких научно-технических объединений, читает в Комитете «Франция — СССР», Союзе советских патриотов доклады о Сибири, в том числе и на французском языке, в Объединении русских писателей и поэтов во Франции — свои произведения31. В парижском издательстве «Подорожник» выходят три его книги («Зеленый шум» — 1947, «Звериный знак» — 1948, «Золотое число» — 1949), четвертую он готовит к изданию («Последняя книга» — издана посмертно в Нью-Йорке в 1952 г.). Творческий путь писателя оказался недолгим. Борис Григорьевич умер в Париже в 1950 г. Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Наследие. Коллеги и друзья

Критики всегда отмечали сильный автобиографический элемент в творчестве Б. Г. Пантелеймонова. Профессор Софийского университета, историк и литературовед П. М. Бицилли отмечал, что, «в сущности, все его вещи автобиографичны: ведь и “Маклаево братство” символически выражает то же, что высказано во всех рассказах, посвященных дяде Володе»32. «Маклаево братство» повествует о путешествии русского ученого Н. Н. Миклухо-Маклая в Новую Гвинею. «Его жизнь среди дикарей — правдивая повесть. Повесть каменного века, удивительно честная, как непреложно честен был этот святой от науки», — читаем в книге «Звериный знак»33.

Другому «святому от науки» — Д. И. Менделееву — посвящена одноименная повесть. Биография ученого-земляка оказала влияние не только на профессиональное становление Бориса Пантелеймонова, но и на его гражданскую позицию. «Он вознесся над землей — только Россия, ее пути в веках. Центр рано или поздно должен оказаться в Сибири. Сто восемьдесят народов России. Шестая часть земли. Но треть ее за Полярным кругом, безжизненна, мертва. Седьмая часть страны — пустыня. Изменим, изменим, изменим все это! Каналы, рельсы избороздят эти земли», — оптимистично и убежденно утверждает Пантелеймонов устами Менделеева.

Всю свою жизнь Борис Григорьевич находился в поиске «золотого числа»: «как бы ни были различны люди, какие бы века их ни разделяли — ощущение золотого числа свойственно всем и оно для всех одно и то же»34. Именно так — «Золотое число» — названа последняя прижизненная книга Бориса Григорьевича.

Борис Пантелеймонов дружил с русскими писателями-эмигрантами. Воспоминания, письма позволяют узнать то особое, что дополняет образ, сложившийся из прочитанных книг.

А. М. Ремизов так вспоминал о первой встрече с Пантелеймоновым: «Это был не по возрасту белый с зеленью, обветренный в кирпич, в черном сюртуке — в Париже о таких костюмах забыли — тонкий, и ничего отталкивающего». В кругу друзей семьи его стали звать Иерусалимский. По воспоминаниям Алексея Михайловича, имея «жеваный в сеть» импермеабль (плащ), «он все хотел, сердце отзывчивое, помочь нам достать денег». Через непродолжительное время «ему повалило счастье: он открыл лабораторию в Монруже, там и обосновался — целый дом». Позднее его стали звать Стекольный мастер или Стекольщик: «Пантелеймонов изобрел “синтетическое” стекло, заливает цветы и мелких зверей, и они у него под стеклом, как живые…»

Н. А. Тэффи оставила читателям мемуарный очерк «Мой друг Борис Пантелеймонов». Важные детали, которые дают возможность узнать о творческой дружбе:

Мы любили собираться втроем: Бунин, он и я. Было хорошо. Бунин подшучивал над “молодым автором”. Тот весь излучался от радости этого общения.

<…>

Бунин писал иногда на полях рукописи: “Что за косноязычие!” …Пантелеймонов отстаивал свои новые формы. Слушался только того, что дается долгим опытом: избегал длиннот, некрасивых аллитераций, лишних слов — вообще технической стороны литературной работы. Но свое главное отстаивал и хранил свято. Да именно это главное я и ценила больше всего.

А вот что писала Н. А. Тэффи о читательских откликах:

У него было много незнакомых друзей-читателей. Он вел огромную переписку. Ему писали профессора, и светские дамы, и смотритель вулканов с каких-то диких островов, и доктор Ди-Пи, и чиновник трансатлантического парохода, и все письма были ласковые и благодарные.

Сохранилось рукописное посвящение-автограф: «Надежде Александровне Тэффи, очаровательной, несравненной, умной, исключительно благодарный Б. Пантелеймонов».

В письмах Ивана Бунина также слышны отголоски добросердечных человеческих отношений. «Седой канадский тигр», «дорогой дядя Боря», «сын трудового народа», «любезный князь Мышкин», «Патриот Патриотович», «дорогой таежник», «милый друг», «любезный собрат», «Пантелей Менделеевич Миклухо-Маклай» — это бунинские обращения к Борису Григорьевичу, порою метко отражающие тематику произведений начинающего писателя.

Поэт, литературный критик и переводчик Георгий Адамович утверждал, что «именно у Бориса Пантелеймонова, состоятельного человека, довольно популярного в то время писателя, которому покровительствовала Тэффи», познакомился «еще полный сил и даже замыслов» Иван Бунин с Константином Симоновым, советским поэтом, писателем, общественным деятелем35.

Литературный критик Леонид Галич вспоминал:

Я встретил в моей длинной и пестрой жизни только двух людей, у которых совсем не было врагов: выдуманного Алешу Карамазова и лучившегося жизнью и жизнерадостностью Пантелеймонова. <…> Пантелеймонов называет злом всякое гневное и даже просто неласковое движение души. Добро у него почти совпадает с лаской и ласковостью, и это видно с самых первых его рассказов. Он был прав, когда писал мне, что сам «служит по доброму департаменту». Ласковый он был ко всякому человеку, ко всему живому.

Особый мир или хотя бы особый мирок Пантелеймонова тоже обогащает и преображает наш, во многом скудный, во многом удручающий мир. Веселым, сильным, грациозным пловцом бросился шестидесятилетний новичок Пантелеймонов в реку искусства36.

В литературно-художественном ежемесячнике «Дело», посвященном памяти Бориса Григорьевича, опубликована его фотография за рабочим столом. Внизу подпись:

Тамара Ивановна Пантелеймонова пишет: «Борис очень любил свой письменный стол, и на нем было много “игрушек” — всякие образцы его химических изобретений, собственноручные модели разных замысловатых машинок, под стеклом, покрывающим стол, разложены коллекции русских бумажных рублей и миллионов. Когда у нас была еще обезьянка, она сидела у него на плече, спрятав голову за ухо. И так они работали часами.

О своей обезьяне Ваське Борис Григорьевич напишет в короткой вступительной части к повести «Маклаево братство». Оценивая эту первую главу с названием «Человек и зверь», И. А. Бунин замечает: «Васькой, Вашими чувствами к нему Вы наконец меня очень пронзили, эти чувства — большое доказательство, что Вы, кажется, и впрямь очень хороший человек, сердечный, поэт, каковым и должен быть, непременно должен быть писатель»37. В переписке двух писателей упоминается ряд произведений Бориса Григорьевича. Особенно необычным, новым для русской литературы оказался рассказ «Цыгане». «Лукавство, дичь, удаль, жуть и хмель воли. Очерк не читаешь, а пьешь, как вино, и дичаешь вместе с цыганенком Гэто», — писал в 1951 г. ежемесячник «Дело».

И. А. Бунин, получив известие о смерти Пантелеймонова, в одном из своих писем сообщил: «Я так плакал, как давно, давно не плакал. Я только теперь узнал, как я любил его!»38 В последней записи в дневнике 2 мая 1953 г., за несколько месяцев до своей кончины, Бунин написал: «Через некоторое очень малое время меня не будет — и дела, и судьбы всего, всего будут мне неизвестны! И я приобщусь к Финикову, Роговскому, Шмелеву, Пантелеймонову!»39

Они оказались похоронены по соседству: в 1950-м — Б. Г. Пантелеймонов, в 1952-м — в ближайшем ряду, совсем рядом, слева — Н. А. Тэффи, а в 1953-м — на следующей «улице», у широкой дорожки, первым — И. А. Бунин. Своей дружбе они остались верны навечно.

Рассказ «Сполохи» — «начало большой вещи, оставшейся на “смертном столике”», как и другие последние рассказы, — наполнен философскими размышлениями, глубокой трагичностью жизненных историй:

И разве мы случайны в мире? Свежий воздух и раскрытое после грозы окно, дыханье цветка, радостное утро, дружба. Прекраснодушная улыбка собаки. Жура-журавель пляшет на лугу. Смеясь от холодной воды, купальщик выскакивает на берег. Восходит солнце.

И любовь. Радостная суть земли. Каждый светлый миг жизни — любовь. Божественная власть ее окружить все головы ореолом40.

О литературном таланте Б. Г. Пантелеймонова знали не только во Франции и Америке. В письме С. К. Маковскому от 3 августа 1947 г. Борис Григорьевич пишет:

Представьте, книжка уже почти вся разошлась. Выписали для Африки, для Америки и в особенности Канада. Там мне подвезло. Меня нашел мой учитель русского языка по гимназии, значит, знал меня почти 45 лет назад. Когда мы снова познакомились, то он прислал мне чрезвычайно лестное письмо и востребовал сразу 100 экземпляров, так как во всех школах для русского языка и русских — «Зеленый шум» введен для чтения.

Упоминаются письма из Парижа, Нью-Йорка, Африки, Бельгии:

Вообще у меня уже коллекция писем от значительных лиц и такое содержание, что если бы не 60 — голова закружилась бы. Удивительно, что даже Г. В. Адамович почувствовал. Я думал, что от Муромцева до Монпарнаса дорога чересчур далека. Еще раз спасибо Вам за помощь. Внешне книга тоже всем нравится. Типография преподнесла мне два экземпляра «люкс». Книга выглядит огромной, толстой41.

В России первым опубликованным произведением Пантелеймонова стал рассказ «Беглый», подготовленный к печати В. В. Лавровым, советским литературоведом, писателем, автором более двадцати книг, в том числе о творчестве И. А. Бунина и судьбах русской эмиграции. Известный литературовед Ив. Тхоржевский отмечал: «Борис Пантелеймонов — яркий, сочный талант, со своеобразным подходом к жизни, остро-выразительным “сибирским” языком. Его рассказ “Беглый” по силе производимого впечатления — одна из лучших вещей, появившихся на русском языке (да и только ли на русском?) за последние годы. Рассказано изумительно»42.

Из рецензии Н. А. Тэффи:

Чудесен быт таежный, с его путевыми приметами, как пробраться, чтобы не сбиться, как уберечься от зверя, от лихого беглого варнака. Идешь вместе с охотником и чувствуешь, как овладевает им тайна тайги, как хочет он «проникнуться лесом, слиться с ним, как вот этот червяк, лежащий в ладони листа березы».

Рассказывается встреча с беглым. Двое их в лесу, и каждый другому не верит, и каждый другого боится. Но живут тесной общей жизнью, делят пополам последний кусочек хлеба, переживают страшный лесной пожар. И чувствуют друг друга душой. Природа и два человека, два близких. И вот открывается, что каторжник «верит в доброту жизни». И когда оба обречены на гибель, беглый преступник жертвует собой для спасения товарища.

Первая книга автора — «Приключения дяди Володи» — вышла в России в 1992 г. в издательстве «Русская книга» при участии Станислава Степановича Никоненко, журналиста, литературоведа, прозаика, поэта, сценариста, переводчика, члена Московского союза литераторов. В последующие годы им опубликовано несколько статей о Борисе Григорьевиче. В объемном издании РАН «Литературная энциклопедия русского зарубежья» в разделе «Писатели русского зарубежья» размещена статья С. С. Никоненко о Б. Г. Пантелеймонове, которая заканчивается ссылкой на мнение современника, о том что «во всей новейшей русской литературе не было столь увлекательного и столь христианского рассказа, считая со времени появления “Хозяина и работника” Л. Н. Толстого и до наших дней, как “Беглый” Бориса Пантелеймонова». Исследователь делает следующий вывод: «Рассказ этот о беглом каторжнике, спасшем ценой собственной жизни поверившего в него человека, служит как бы квинтэссенцией убеждений и устремлений Пантелеймонова, полагавшего, что именно доброта и вера спасут мир, что любой человек — добр, что добро порождает добро»43.

В 2004 г. продолжилось «возращение» Б. Г. Пантелеймонова к российскому читателю. В журнале «Кентавр. Исторический бестселлер»44 впервые опубликована повесть «Менделеев».

Подчеркивая мастерство, неожиданность и непринужденность художественных приемов Пантелеймонова, Леонид Галич также отметил короткий рассказ «Родная дорога»: «Написав этот неповторимый рассказ, Пантелеймонов ввел себя и свою пантелеймоновскую манеру во все будущие хрестоматии. Такого мастерства в передаче читателю теплых трепетов полуприродной, получеловеческой жизни не было еще в нашей литературе»45. По воспоминаниям Н. А. Тэффи, этот маленький рассказ ее, «внимательно следившую за каждой его строчкой, даже удивил. А Бунин сказал автору: “Не стоит писать такие вещи. Кто их оценит по-настоящему! Многие ли?”»46.

Лирический герой рассказа колесит по осенней «кондовой Руси» — «плодовитой, хмельной, разгульной», через «лески, перелески, поля, желтое жниво, скошенный луг, стога, зеленые скаты холмов, в изумрудах озимые»47. Знакомая картина: «В грядах торчат высокие черные прутья, перепутанные засохшим горохом, валяется завядшая ботва моркови и репы, выступают из земли одервенелые кочерыжки срезанной капусты, стволы обезглавленных подсолнухов, на одной гряде еще желтеют огурцы, выглядывая из-под шершавых зубчатых листьев». Сюжетные зарисовки, сочные краски создают полотно мастера. Фактурные детали позволяют ярко увидеть происходящее: «десять раз обглоданная кость», «Золушка — в белой холщовой рубахе, смешные косички, вся в веснушках, глаза кипучая синь», «волос… льняной, нос пуговкой», «замирает, боясь пошевельнуться, — обрадованное лаской животное», «дрянная лошаденка, прикрыта наполовину дырявой рогожей»… Через подобные образы-символы мы познаем свое родное.

Надежда Александровна Тэффи писала:

Возьмите двадцать строк из любого его рассказа — описание природы, размышления, диалог — не спутаете ни с кем. <…> Почти вся книга посвящена Сибири. Не новой, не старой, а вечной, с ее лесами, реками, таежными зверями и птицами. Живая Сибирь.

...Лад (не люблю слова «стиль») у Пантелеймонова свой особый. Своя напевность. Иногда кажется она неправильной, может быть, оттого, что необычна. Но ясно, что сделано так не по небрежности, а сознательно. Вот в одной фразе три времени. Прошлое, настоящее и будущее: «Я не обратил внимания, что Алексей делает знаки, и закричу радостно».

Первые два разновременных глагола еще могут быть вместе, но третий выпадает из плана времени. <...> Однако чувствуется, что автор на этом настаивает, ища новых форм48.

После выхода последней прижизненной книги «Золотое число» Н. А. Тэффи подвела некоторые итоги:

Критики всех направлений и всех настроений отметили его исключительными похвалами. Много было серьезных споров о его стиле, чрезвычайно своеобразном. Но все разногласия примирялись на одном общем мнении: талантлив необычайно… Он уже занял место в первых рядах не зарубежной, а нашей большой русской литературы49.

Секретарь И. А. Бунина А. В. Бахрах вспоминал, что «Пантелеймонов никому не давал посягать на свою весьма вольную и даже разнузданную грамматику, сохраняя в целостности свои “восхитительные непотребства”».

Профессор П. М. Бицилли писал:

Пантелеймонов чувствует внутреннюю форму слова, как это есть у Гоголя и Толстого. Есть у него еще «фразы-периоды», гроздья нескольких структурно-разнородных «самостоятельных» фраз — так то же и у Толстого, у Ремизова, у Шолохова: это-то и способствует тому, что каждая отдельная фраза в данной «грозди» воспринимается не как суждение, а как образ-символ, как одно слово. А это ведь и есть условие художественности речи, ее поэтичности…50

Анализируя стиль Пантелеймонова, ученый утверждал:

Нет ни одной строчки, которой учитель «словесности» не подчеркнул бы красным карандашом.

Раз так, то почему эти вещи нас очаровывают? Почему нам кажется, что мы путешествовали с дядей Володей на «Святом Владимире»? Почему не только дядя Володя, но и обезьяна Васька и даже Святое озеро живут — в буквальном смысле этого слова — в нашем сознании? Именно потому, что они так описаны. Автор ни о чем не повествует, ничего не объясняет, только — показывает51.

«В творчестве Бориса Пантелеймонова слышны отголоски то Бунина, то Ремизова, то Мамина-Сибиряка, то Пришвина. Но это только отголоски. За всем тем — Пантелеймонов самостоятельный, оригинальный художник, со своим ощущением жизни, — писал литературный критик В. Завалишин. —…Пантелеймонов умеет быть увлекательным. Прозрачность и ясность рисунка его рассказов, необычные художественные образы, это качества Пантелеймонова как писателя»52

Читать произведения Бориса Григорьевича легко: увлекает сюжетная линия, манит переплетение звуков. Словно кружевные узоры, возникают переливчатые интонации авторской речи. Чарует эмоциональность текста, неповторимая чеканность, изысканная обоснованность каждого слова и отточенность фраз.

 

 

1 Тэффи Н. А. Мой друг Борис Пантелеймонов // Тэффи Н. А. Смешное в печальном. — М., 1992. — С. 479—480.

2 Новоселье, 1946, № 29—30 (из фонда Бицилли П. М., Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН, Рукописный отдел).

3 Энциклопедический словарь по истории купечества и коммерции Сибири. В 2-х т. / Отв. ред. Д. Я. Резун. — Новосибирск, 2012. — Т. 2, с. 115.

4 Исторический архив Омской области (далее — ИАОО), ф. 3, оп. 7, ед. хр. 10616, л. 798; ф. 16, оп. 6, д. 681, л. 93.

 

5 Wiens G. Books abroad, 1947 // Пантелеймонов Б. «Зеленый шум». Отзывы печати. Издание Е. Н. Розен. — Нью-Йорк, 1948. — C. 4.

6 Александрова В. Художественная проза в эмиграции // Новый журнал, Нью-Йорк, 1949, кн. XXI, с. 229—300.

7 Государственный архив Смоленской области, ф. 1, оп. 2, д. 364, л. 1—7; ф. 2, оп. 42, д. 1610, л. 1—2.

8 ИАОО, ф. 3, оп. 3, ед. хр. 4915, л. 591.

9 Российский государственный архив древних актов, ф. 35, ед. хр. 675, оп. 14.

10 Русская историческая библиотека. СПб., 1884. Т. 8. С. 262; Рихтер В. История медицины в России. — М., 1820. — Ч. II, с. 142. Подробнее см. в кн.: Фигуровский Н. А. Алхимик и врач Артур Ди (Артемий Иванович Дий), перевод: Институт истории естествознания и техники Академии наук СССР, под научной редакцией Олега Фомина. URL: http://www.arthania.ru/node/174 Текст с экрана (дата обращения 15.02.2012).

11 Булгаков М. Б. Деятельность западноевропейского купечества в городе Вологде в первой половине XVII века // Вологда: краеведческий альманах, 2003, вып. 4.

 

12 Государственный архив Пермского края, ф. 65, оп. 3, д. 295, л. 1—5.

13 Питирим Сорокин: избранная переписка / Под ред. П. П. Кротова. — Вологда, 2009.

14 Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 2150, оп.1, ед. хр. 2, л. 22.

15 Вся Москва. Адресная и справочная книга на 1913 год. — М., 1913.

16 Библиография периодических изданий России. 1901—1916. — Алфавитная часть. Электронное научное издание «Периодика» // Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор». URL: http://feb-web.ru/feb/periodic/bb-abc/bb2/bb2-3672.htm Текст с экрана (дата обращения 17.03.2013).

 

17 Государственный архив Российской Федерации, ф. 10035, оп. 1, д. № П-58300, л. 3—7, 9, 10.

18 Известия ВЦИК Советов, 1922, 8 августа, № 176 (1615).

 

19 Пантелеймонов Б. Магниевые соли из Сакского озера и промышленное применение солей магния. — М., 1925. — С. 124.

20 Пантелеймонов Б. Использование соляных озер (рапные производства) // Наши достижения, 1929, № 2, с. 134.

21 Там же, с. 128—135.

22 Гельман З. Е. Сибиряк и Мертвое море // Химия и жизнь, 2006, № 11, с. 53.

23 Агурский М. Сибиряк на Мертвом море // Евреи в культуре русского зарубежья: сборник статей, публикаций, мемуаров и эссе. Вып. 1. 1919—1939 гг. — Иерусалим, 1992. — С. 88.

24 Ремизов А. Стекольщик // Грани, 1952, № 15, с. 3—13.

25 Российский государственный архив литературы и искусства (далее — РГАЛИ), ф. 5212, оп. 1, ед. хр. 364, л. 7.

 

26 Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках. Аннотированный указатель книг, журнальных и газетных публикаций, изданных за рубежом в 1917—1991 гг. — М., 2005. — Т. 4, с. 150.

27 Маки — партизанские отряды (от франц. maquis — кустарник).

28 Бахрах А. Бунин в халате и другие портреты. По памяти, по записям. — М., 2005. — С.184.

29 Носик Б. М. Русский XX век на кладбище под Парижем. URL: http://do.gendocs.ru/docs/index-390513.html Текст с экрана (дата обращения 17.03.2013).

30 Советский патриот, 1946, 5 июля, № 89.

31 Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках. Аннотированный указатель книг, журнальных и газетных публикаций, изданных за рубежом в 1917—1991 гг. М., 2005. Т. 4. С. 150.

 

32 Бицилли П. Заметки о стиле Пантелеймонова // Новоселье, 1949, № 39—41, с. 200.

33 Пантелеймонов Б. Звериный знак. — Париж, 1948. — С. 9.

34 Пантелеймонов Б. Золотое число. — Париж, 1949. — С. 90.

35 Адамович Г. Бунин. Воспоминания // Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав. и коммент. В. Крейд. — М.: Республика, 1994. URL: http://az.lib.ru/b/bunin_i_a/text_1790-1.shtml Текст с экрана (дата обращения 17.03.2013).

 

36 Дело, 1951, № 3.

37 Из письма И. А. Бунина — Б. Г. Пантелеймонову от 12 января 1948 года // И. А. Бунин. Полное собрание сочинений в 13 томах. — М., 2006. — Т. 13, с. 186.

38 Крылов А. Последний классик // Российские вести, 2000, 20 сентября, № 135 (1555), с.12—13.

39 Бунин и Кузнецова. Искусство невозможного. Дневники, письма. — М., 2006. — С. 232.

40 Пантелеймонов Б. Г. Ecce amor // Дело, 1951, № 3.

 

41 РГАЛИ, ф. 5212, оп. 1, ед. хр. 363, л. 2—2об.

42 Москва, 1991, № 11, с. 75.

43 Литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918—1940. — М., 1997. — С. 305.

44 Пантелеймонов Б. Менделеев: повесть / И. Сургучев. Детство императора: повесть / М.: Подвиг, 2004. — 256 с.: ил. — Кентавр. Исторический бестселлер; № 4 (литературный редактор — писатель В. Крапивин).

45 Галич Л. Как и каким увидел я Пантелеймонова // Дело, 1951, № 3, с. 20.

46 Тэффи Н. А. Мой друг Борис Пантелеймонов // Тэффи Н. А. Смешное в печальном. — М., 1992. — С. 480.

47 Пантелеймонов Б. Родная дорога // Зеленый шум. — Париж, 1947. — С. 233—237.

 

48 Тэффи Н. А. «Зеленый шум» // Новоселье, 1948, № 37—38, с. 141.

49 Тэффи Н. А. «Золотое число» // Новоселье, 1950, № 42—44, с. 224.

50 Бицилли П. М. // Пантелеймонов Б. «Зеленый шум». Отзывы печати. Нью-Йорк, 1948. С. 3.

51 Бицилли П.М. Заметки о стиле Пантелеймонова // Новоселье. Нью-Йорк — Париж, 1949. № 39—41. С. 199.

52 Завалишин В. Б. Пантелеймонов. Последняя книга. Изд-во им. Чехова. Нью-Йорк. 1952 г. // Новый журнал. Нью-Йорк. 1953. Кн. XXXIII. С. 317.

100-летие «Сибирских огней»