Вы здесь

Мир не кончается на окрайне

О современной поэзии Восточного Казахстана
Файл: Иконка пакета 12_tolisbaeva_mir.zip (16.07 КБ)


Жанна ТОЛЫСБАЕВА

«МИР НЕ КОНЧАЕТСЯ НА ОКРАИНЕ…»
(о современной поэзии Восточного Казахстана)

Публикуя обзор творчества русских казахстанских поэтов, журнал обращает внимание читателей на существование и активное развитие особой, почти не знакомой современной России, ветви отечественной поэзии. Хочется подчеркнуть, что творчество А. Романова, Е. Курдакова, Л. Медведевой, В. Шустера, а также многих других не названных здесь поэтов, развивается в условиях оторванности от центров русской культуры. Тем самым у поэтов, тяготеющих к России и к Сибири в частности, обостряется чувство национальной и культурной принадлежности, а поэзия начинает звучать чуть более эмоционально и даже патетично, обретая особый колорит. В то же время нельзя сказать, что литературный Восточный Казахстан для сибиряков — неизвестный материк: у «Сибирских огней» давняя дружба, творческие контакты с русскоязычным журналом «Нива», в котором часто публикуются сибирские авторы. Наглядным примером обратной связи служит недавняя обширная подборка прозы и поэзии под рубрикой «У нас в гостях журнал «Нива» («Сибирские огни», 2002, №3).
Ж.
Толысбаева впервые публикуется в «Сибирских огнях». Тем более приятно представить талантливого, на наш взгляд, критика из Семипалатинска. Жанна Женисовна преподает русскую литературу в университете и занимается изучением современной поэзии Казахстана.

Редакция


«…Поскольку цивилизации конечны, в жизни каждой из них наступает момент, когда центр больше не держит. В такие времена не войско, а язык спасает их от распада… Скрепляющую работу в подобные эпохи выполняют провинциалы, люди окраин. Вопреки распространенному мнению, мир не кончается на окраине — раз там он раскрывается. И на язык это влияет не меньше, чем на зрение...», — писал Иосиф Бродский. Хочется только добавить, что не всякая провинция может задать новый импульс культурного развития.
Издавна на земле существуют сакральные топосы, места, с которыми человечество соотносит идею повышенной духовности. И если у всех на слуху (и уже на виду) Тибет, то до сих пор сокрытым остается — к счастью или к сожалению? — особый энергетизм земли Восточного Казахстана. Тот, кто однажды побывал в этом краю, навсегда остается очарованным его природой. Духовное величие и покой дарует созерцание Сибинских озер, холмов Чечек, каньона Кулуджун, гор Аир-Тау и Бурнаш. Жители этой земли с гордостью рассказывают о своем прошлом, связывая в неразрывное целое судьбу природы и народа.
Талантливыми выразителями этой сокровенной связи стали поэты Владлен Шустер, Евгений Курдаков, Любовь Медведева, Александр Романов, Михаил Немцев, Борис Аникин и др. Чтение стихотворений этих поэтов — истинное удовольствие для любителей и ценителей художественного слова (особенно в наше время, когда доступность типографии оказалась на руку кое-как пишущим). При этом можно обнаружить четкую и достаточно постоянную логику художественного мышления поэтов: Бытие осмысливается в единстве противоположностей вечного — сиюминутного, вертикального — горизонтального, высокого — низкого, громкого — тихого, яркого — блеклого и т.д. Но в цепочке этих противопоставлений ведущую роль выполняет философская антиномия «Небо — Земля». Природа, полная чудес и загадок, и древнейшая История человечества не могли не выделить эту заветную «вертикаль». В художественном мире Е.Курдакова и А.Романова тайны космического «верха» постигаются через непознанность и потаенность земного «низа». В.Шустер и Л.Медведева ищут себя через приобщение к идеальному Первоначалу, гармонии Духа, принципиально отталкиваясь от реалий этнографии Алтая. Чем мотивировано такое своеобразие мировидения? Обратимся к поэзии. И в первую очередь, к тем, кто воспел «континент в миниатюре», «эти бурые глыбы порфира».


«СТРАНА ВЫСОТНАЯ МОЯ»
(о поэзии Александра Романова)

Алтай, Маркаколь, Бухтарма, Иртыш, Катунь, Белуха, Тургусун — эти и многие другие географические наименования в творчестве А.Романова приобретают свойства художественных образов. Земля Алтая ощущается поэтом как обетованный край — «страна высотная», «континент в миниатюре», «космос». Космический верх соотносит между собой образы гор (Белуха), бурных горных речек (Кальджир, Тургусун, Катунь), перевалы (Трудный) и многие другие безымянные скалы, хребты, горные озера. Образы верхнего мира задают формулу идеального «жития», абсолютной гармонии:

…Тишина, Облака
И покой вдохновенный.

В этот мир не проникают звуки цивилизации, а если и доносятся, то как «эхо», «отголосок». Здесь даже запах «тихий».
В представлении А.Романова верхний мир необыкновенно одухотворен. Величественные «горы чутко хранят отзвучавшие в далях шаги…». Горы имеют свойство скрывать «тайну вечной красоты»: петь, а также грустить:

Здесь старинная
грусть
Пропитала
бескрайние горы…

Особенное место в системе образов верхнего мира занимает гора Белуха — «царица алтайской земли». Белуха в поэзии А.Романова — самая яркая метафора потаенной Души этого края. Всегда торжественно и величественно она является взорам тех, кто пришел лицезреть чудеса, эти «ушедшие в небо чудеса». Так дарится откровение Земли — через созерцание Поднебесного. Нижний мир этой обетованной земли по-своему нацелен на постижение и приобщение к гармонии космического «верха»:

Замаскировывает мох
Следы кержацких поселений.
Гниют забытые кресты,
От них вселенский дух исходит…
или

Корни кряжей седых,
Словно мамонтов древние бивни…

Нижний мир хранит знаки времени в их материальном, очеловеченно-бытовом проявлении:

…Веют глуби болот
Темной зеленью старых икон;
…В темных срубах домов
Древний символ земной красоты…

Если верхний и нижний миры материализуют идею Абсолюта, русского «безудержа», то «средний мир» — их антипод — есть олицетворение смирения, мудрости, покоя. «Средний мир» удален от человеческой цивилизации, представлен величественными образами природы, лишенными стремительных, непредсказуемых проявлений. Таковы плавно текущие воды могучего Иртыша, безграничные степи, обволакивающие туманы, непроходимые кедровые леса:

А с необъятной высоты
Нагорья в степи переходят.
И реки девственной глуши
Смиряют бег свой сумасшедший.
Так бунт расхристанной души
Стихает в мудрости пришедшей…

Интересно, что не только Пространство, но и Время лирический герой А.Романова воспринимает как неслиянное триединство. Прошлым может пахнуть «из кержацкой растянутой речи, из пронзительных взглядов … дорогих земляков.» В дне сегодняшнем слышится «…звон колокольный, плывущий из дальних веков…,».
В художественном мире А.Романова нет места образам, соотносящимся с будущим временем. И это не случайно. Только на пересечении прошлого времени и гармоничного пространственного триединства Вселенной оказывается возможным завтрашнее духовное бытие современника. В умении быть верным заветам Земли (а именно: хранить «покой вдохновенный») лирический герой А.Романова видит залог будущего.


«ОТ СЕРДЦА — И ВВЫСЬ…»
(лирика Евгения Курдакова)

Евгений Курдаков — тот редкий поэт-современник, которого, без колебания, можно назвать патриотом своей земли. Доказательством тому — вся лирика поэта, пронизанная необыкновенной любовью к родной земле. Особенное место в творчестве Е.Курдакова занимает альбом-сувенир «Холмы Чечек» (Алматы, 2001), удивительно гармонично синтезировавший творчество поэта Евгения Курдакова и его дочери-художницы Юлии Курдаковой.
Интересно организовано художественное мировидение Евгения Курдакова. В его поэтической лексике имеют место этнографические обозначения («Холмы Чечек», «Калбы холмы и взгорья», «Курган-комета»), а также встречается много слов-экзотизмов (орта, кобза, куырдак, кермек, Ай-луна). Но однажды поняв величие этой земли, несопоставимое со своими, творческими силами («И сердцу слов любимых не хватает»), Курдаков «уходит» от привязанности к конкретным этнообразам. И уже более обобщенные философские категории Земли и Неба начинают повествовать о тех метаморфозах, которые произошли в культурном сознании поэта.
Взаимодействие образов Земли и Неба влияет на мировоззрение поэта, трансформируя кочевническую и славянскую религиозные концепции в идею язычества. Произошла интересная подмена: описываемые поэтом явления вывели читателя и на понимание основ первой религии кочевников — религии Тенгри, в чем-то родственной язычеству, но при этом имеющей свое специфическое содержание.
Пантеистическое сознание в поэзии Е.Курдакова проявилось через одухотворение природных образов. Так в творчестве поэта реализовался интерес к Вещи, переживающей Время. Обозначенный интерес своими корнями уходит в номадическую, кочевую культуру, нагружающую особым значением «каждый камень»:

Каждый камень лежит в центре мира
Над утоптанным прахом веков…

Повышенный интерес Е.Курдакова к философской категории Вечности позволил вовлечь категорию «Земля» в процесс воссоздания древнейшей мифологической модели времени — бесконечной циклической спирали:

Нет окраин, границ и провинций,
Мир вокруг запрессован в спираль.

Во многих стихотворениях лирический герой Е.Курдакова говорит о своем отчужденном от мира людей существовании, о стремлении раствориться в Вечности, Пространстве, Времени:

Поймешь ли ты, как прочны сочетанья
Всего со всем, как неизбывна связь
Тебя и звезд, души и мирозданья
И той листвы, что падает, кружась?…

Мудрость и размеренность поэтической речи Е.Курдакова во многом обусловлены этой кочевнической склонностью к созерцательному философствованию.
Но пожалуй, наиболее яркой тенгрианской философемой в творчестве Е.Курдакова стала идея со-противопоставленности Неба — Земли (Тенгри — Умай-шеше), направленная на постижение соотношения Бытия и Быта, Вечного и Сущего. В традициях кочевого народа Е.Курдаков поэтизирует Небо-Тенгри и связанные с ним образы:
Небесные лучи меж темных туч,
Они возникнут в трепетном сиянье,
Опущенные вдруг с высоких круч
Бесплотною опорой мирозданья.

Птица в поэтическом сознании Е.Курдакова является образным воплощением, заместителем Неба:

То жаворонок в знойном поднебесье
Не устает собой напоминать,
Что песне нужен свет…

Небесной тайне в произведениях Е.Курдакова противопоставлена непостижимость Земли. В художественном мире Е.Курдакова сущность земли как бы «спрятана» за петроглифами «звериного стиля», за «древними тропами», за холмами, «что утомленно вспоминали Названье потаенное свое». Тонко взаимосвязанными символическими чашами, опрокинутыми друг на друга, Небо и Земля воплощают бесконечность процесса постижения смысла Бытия:

…слетает птичье слово
С проветренной живой голубизны,
И старая земля в ответ готова
Воспрянуть под звучание весны.

«Земля — Небо» — самая главная «ось» поэтической вселенной поэта Е. Курдакова:

Нет окраин, границ и провинций.
Страны света, сойдясь, разошлись,
И кварцитовой пылью искрится
Ось вселенной, — от сердца — и — ввысь.



«ЖИЗНЬ ПОЭТА БЕСПРЕДЕЛЬНА…»
(о лирике Владлена Шустера)

Всё кончится,
потом переболит,
забудется и возвратится
снова.
Не деловитым перечнем обид,
а изнутри
звучащим тихо
словом…

Читая Шустера невозможно представить, что этого человека уже нет рядом: от стихотворения к стихотворению растет чувство необыкновенного родства, живого общения с удивительно чутким умным собеседником. В чем же тайна обаяния Поэта? Почему при чтении его стихов испытываешь умиротворенно-печальное, почти счастливое состояние? На первый взгляд, легко обнаруживаются все признаки «вечной» поэзии: в его стихах нет политики, эпатажного экспериментаторства над Словом, есть классический набор тем, предельно обнаженное «я», тихая доверительная интонация … и еще что-то самое главное, определяющее сущность дара В.Шустера.
Удивителен голос Поэта. «Печаль моя светла…» Эти строки вспоминаются сами собой, когда читаешь лирические откровения Шустера. Слово «печальный» — наиболее частое в его поэзии. Причем оно не только характеризует тональность стихов Владлена Шустера, но становится позитивно-оценочным понятием: печально то, что ценно, содержательно, мудро. Это «страдание, столь необходимое Для синтеза личности». Воистину, чтобы стать поэтом, надо уметь чувствовать и понимать несчастье. Точнее, «…несчастье надо заслужить».
Пожалуй, ни к одной теме поэт не обращается так часто, как к теме несчастья, и каждый раз его прозрение парадоксально:

… Несчастье — это дар,
А счастье — так себе …подарок…

В поэтическом лексиконе Шустера слово «счастье» получает христиански отрицательную оценку. «Готовность двери отворить несчастьям» — единственно верный тест поэта на жизнелюбие, на способность благодарного отношения к Жизни в любых ее проявлениях. Правда, и плата за этот дар серьезная:

Разучился смеяться взахлеб,
Разучился плакать навзрыд.

От себя добавим: и научился понимать одиночество. Именно эта тема — тема одиночества —-возведена в стихотворениях Шустера до уровня философской проблемы. Человек всегда и во всем одинок: «Люби меня…ведь я не вечен».
Удивительно, что при доминанте печальных тем по прочтении стихов Шустера не остается чувства безысходности. Думается, что причиной тому — еще одна составляющая художественного мира поэта — категория Природы. Лирический герой Шустера стремится к природе почти бессознательно, интуитивно в целях самосохранения, «чтобы снова стать зрячим, Весь мир увидать наяву».
Воспринимая природу как воплощение идеального начала жизни, поэт не перестает удивляться и преклоняться ее божественным проявлениям. Сознание Шустера явно пантеистично. Но это особенный пантеизм. В стихотворениях поэта отсутствует этнографически точное описание ландшафта восточноказахстанского края. Природа представлена как метафора «странного» Творца, радующегося земной жизни человека и сочувствующего уходящим в мир иной:

Художник не умер —
Ушел в леса,
В птичьи вслушиваясь
голоса…
Так почему же
Все плачет осень-вдова по мужу
И лес-дружище, потупив взор,
Срывает листьев цветной убор…

Природа принимает активное участие еще в одной метаморфозе, произошедшей в поэтическом сознании Шустера. Земные вещи и явления наделяются сакральным содержанием, когда вовлекаются в процесс осмысления философии мироздания: «…я люблю твое ночное лицо — отблеск луны в траве».
Примечательно, что поэт не берет на себя право как-то толковать эту связь, он просто определяет сакральность земной жизни и не более того. Природа — не единственный источник радости в лирике В.Шустера. Важной в творчестве поэта является философема странничества. Скифство как древнейшая философия русского человека по-новому развернута в стихо-творениях Шустера. Образ дороги ведет лирического героя не только через суету земной жизни, но и мимо Вечности:

Постоять бы у окна
В тамбуре.
Чтоб ночь бежала
Мимо, мимо.
Чтоб скользя,
Звезды тоже мимо, мимо.

Полное осознание своего одиночества как особого избранничества приходит к герою Шустера только в дороге. Для того и пустился он в дальнее странствие, «чтоб почувствовать себя Неотрывной частью мира (и очень неожиданно завершение этой фразы) В одиночестве».
Так в контексте поэзии соединяются дорога и одиночество — состояние, которое «надо заслужить» и к которому необходимо стремиться всю жизнь. Через образ дороги в творчестве Шустера решается самая классическая тема, которую в литературоведении принято называть «темой поэта и поэзии».

Я подниму чужое слово,
Лежащее в пыли дорожной,
Я подберу чужое слово,
Забытое в пыли густой.

Я подниму его, почищу,
Чтобы блистало и звенело,
Чтоб всем понятно стало: слово,
Не стершийся пятак.

Но в свой карман
Не стану прятать —
Отдам его хорошим людям,
Отдам его веселым людям,
Пускай поют.

Сюжет странничества усилен ненавязчивым обращением к знакомым слово-образам поэтов-предшественников: к ахматовскому «…если б знали, из какого сора…», к «стершемуся пятаку» В.Маяковского, к стихам М.Цветаевой, «разбросанным в пыли», к звенящему и блистающему «кинжалу» М.Лермонтова и др. Бережное отношение к чужому слову — свойство поэтического сознания, не очень характерное для культуры постмодернизма. Владлену Шустеру чуждо эпатажное отношение к традиции. В своих стихах он наставляет современника (и это тоже добрая традиция русской классической литературы) быть благодарным к прошлому.
Каковы же наиболее значимые слагаемые поэтического мира Владлена Шустера? Печаль. Одиночество. Природа-Вселенная. Дорога… Вечный одинокий странник, тихо прославляющий радость жизни, которая «необязательно … приводит к счастью»…

«ДУША, ПОСВЯЩЕННАЯ СОЛНЦУ»
(о лирике Любови Медведевой)

Поэтический мир Л.Медведевой держится на удивительно органичном сплетении разнородных, порой взаимоисключающих начал замкнутого и бесконечного, счастливого и драматического, детского и мудрого, постоянного и изменчивого:

Небо вымыто плачем дождей —
Засияли прохладные звуки,
И пошли по земле без плащей,
Вскинув ветками детские руки.

Приятие жизни в ее божественном многообразии, интригующей непредсказуемости, обреченности на кратковременность существования — вот основной творческий принцип, который собирает в единый лирический фокус все темы и образы её поэзии. И корни подобного мироощущения таятся в глубокой религиозности поэта.
Читая стихотворения Л.Медведевой, чувствуешь, как от текста к тексту крепче и безогляднее причащаешься к вере Поэта. К вере в свет Солнца.

…Солнце пишет всемирную Библию…

Стихи мои — свечения избыток —
Скрепляет солнца круглая печать…,

Хорошо-то как на свете!
Солнце копит свет…

В поэтическом сознании Л.Медведевой Солнце — наиболее частая и емкая метафора Божественного. И потому в стихотворениях поэта активен не только пространственный «верх», традиционно отождествляемый с образом солнца, но «земные» образы тоже проявляют способность к возвышению:
Слова летят, куда хотят,
Туда, где солнышко воскреснет…,

И для того земля черна,
Чтоб свет выпархивал на волю…

На содержательном уровне словообраз «Солнце» часто подменяется другими «небесными» явлениями. Одно и то же значение сближает образы неба, птиц, дождя, снега, радуги: «Глаза невольно прикрываю — И небом напиваюсь всласть…» Небо — знак свершившегося духовного преображения, просветления. Небо — это награда за вдумчиво прожитую жизнь:

И когда года в минуты
Наиграются досыта,
К небесам поднимет круто
Вечной юности избыток.

Небо есть инвариант Бытия. Художественное пространство предельно разомкнуто — в поднебесье. «Небесные» явления, нисходя на человека, всегда оборачиваются для последнего благом. Так постигается библейская Истина — через страдание.

Горечь должна пролиться дождем,
После небо затеплиться…

Поступь неслышная ливня
Помогает душе воскресать…

Покуда листья слезы льют,
Подходит к сердцу запах ливня…

Удивительно оптимистичен голос Л.Медведевой. Вновь и вновь перечитывая стихотворения этого поэта, понимаешь, что именно таким должно быть христианское мировосприятие.

Не так уж плохо
Каждой веточкой боли
чувствовать упругое тело неба —
каждый день я рождаюсь заново…

Даже Уход человека воспринимается как один из верных способов приобщения к Вечности, к Изначальному: «Я ушла и навеки осталась, Во Вселенную дверь приоткрыв…»
Пристрастный читатель может не согласиться с определением религиозных воззрений Л.Медведевой. Многое в откровениях поэта заставляет усомниться в объективности нашего предположения. Вместо проповеди смирения — непредсказуемое озорство; детская наивность и яркость образов заменяет тип мировидения духовного аскета и послушника; абсолютная одухо-творенность мира Природы местами прорывается в нехристианские концепции веры (например, «Может быть, мы для того погибаем, Чтоб обернуться сосной?»). На наш взгляд, все поэтические слагаемые художественного мира Л.Медведевой в конечной цели равнозначны друг другу, поскольку служат идее духовного воскрешения. И эта мысль настолько значима для поэта, что перерастает из образно-тематического плана в тип мировидения, проявляется в характере оформления лирической эмоции. Так большинство стихотворений Медведевой строится по логике гегелевской триады «тезис — антитезис — синтез». Этим же фактором объясняется пристрастие поэта к сонетам («Огородные сонеты»), циклическим триптихам («Ночной триптих», «Свет ночного снегопада», «Цветам и листьям» и др.). Все перечисленные жанры отражают оптимистическое мировидение поэта и стремление «закруглить», гармонизировать бытие человека на земле.
В одном из последних стихотворений («Календарное») Л.Медведева обронила фразу «Начнется все с меня самой». В этом стихе зашифровано не романтическое кредо и не богоборческая идея. Так жестко и высоко поэтом поднята планка ответственности за проживаемую жизнь. И в очередной раз перечитав стихотворения этого поэта, вдруг прозреваешь — цель достигнута:

…Огнем одета синим
и светом спелым,
словом сильным — душа…


100-летие «Сибирских огней»