Вы здесь

На земле и выше

Александр РУДЕНКО
Александр РУДЕНКО




НА ЗЕМЛЕ И ВЫШЕ



* * *

Вкривь буреломной медвежьей тропы
темные ели стоят и дубы,
вкось — можжевельник, орешник и бук…
Воздух от шелеста крыльев набух:
филин скользит над речушкой врастяг,
крепко гадюку сжимая в когтях.
Сумерки всех подступающих зим
медленно тянутся следом за ним.
И для тебя в их дыхании есть
легкая весть и тяжелая весть.
Можешь ворочать плечом бурелом,
бурю раздвинуть широким крылом,
снова разжечь терпеливо очаг
и — не замерзнуть в холодных ночах.
Но… Звездный путь над тобою кружит,
свет его тайный в речушке дрожит,
больно шепча — не уму твоему,
сердцу, — что надо идти одному.
С тенями дня отлетевшего врозь,
сквозь пересуды людские и — вкось;
перед призваньем своим не схитрив —
мимо капканов, приманок… и — вкривь…
Филин, летящий вдоль звездных огней,
да не отпустит змею из когтей.
Да не привяжет надежды к теплу
время твое, истекая во мглу.
В снежные вихри за горной грядой
да не врастешь бородою седой…


* * *
За разливом, за лунным, за млечным,
в мотыльковый канун колдовства
с терпеливым призывом заплещет
восходящая к небу листва.

По овражному влажному склону,
как из лона земли восходя, —
молча, сердце ты вынесешь, словно
новорожденное дитя.

И залитая млеком поляна,
чуть вдохнув легковетренный хмель,
в лепестках васильков и тимьяна
закачает его колыбель.


ПТИЦЫ
Кочевого рода-племени
под звездою кочевой
пролетели гуси-лебеди
узловатой бечевой.
О дороге криком выспросив
неотзывчивую высь,
пролетели — словно с привязи
всею стаей сорвались.
Пролетели в ночь огромную
на обветренных крылах —
над моей дорожкой темною
в нераспутанных узлах…


ЗМЕЙ
В ночи седой, во мгле косматой,
в своей томительной весне,
на простыне, горячкой смятой,
ты знобко видела во сне
его глаза — два угля рыжих
под скалами надбровных дуг,
зрачки, которыми он выжег
из памяти твоей испуг.
Кого могла ты звать на помощь?
А он — лишь отступил на шаг…
И — прежние мечты не помнишь;
но каждой жилкой помнишь, как
прильнула бедрами к скольженью
его огромного крыла
и жадными руками шею
морщинистую обвила.
И взвился вихрь в простор без края,
и закружилась мгла —
за мглой,
где когти мощные, лаская,
тебя подняли над землей.
С тобой он нес твое желанье
и — в бездну или в высоту —
нечеловеческое знанье
свое… И — боль, и доброту,
которых люди не видали…
И, завернувшись в мглистый дым,
в пространствах среди скал витали
сады, покинутые им.
Ты, словно, выпала из тела
и, ввысь летя или на дно,
из клочьев этой мглы хотела
в полете свить ему гнездо.
Оттуда,
где вселенской силой
сквозь ночь безвременье текло,
из нежности невыносимой,
где плоть твоя была легко
до сердца самого раздета, —
тебя он мягко опустил
в земную пелену рассвета;
но, отпустив, — не отпустил…
Чтоб даль от вихря колебалась,
когда ты матери своей
прошепчешь, странно улыбаясь
в глаза:
«Меня полюбит — Змей…»
Чтоб страха для тебя не стало;
и в бледном свете месечин —
везде его огонь искала
во взглядах встреченных мужчин…
Покуда мглы косматой клочья
плывут вокруг — влекут в полет,
и больно зреет каждой ночью
в тебе его желанный плод.


* * *
То юноша, то снежный вихрь,
то свет свечи, то полудемон
полуседой, — в ночах твоих
таким он был…
И — был тебе он
любовник, муж, отец и брат:
с приземной до надзвездной шири
вращался в пламени квадрат —
четыре стороны, четыре
бездонной глубины угла,
откуда в сон вплывали знаки…

В углу «Отец» клубилась мгла;
скала вставала в полумраке,
лишь тонкий белый луч скользил
к подножью от вершины скрытой.

Ветрами угол «Брат» сквозил;
там озеро плескалось рыбой,
но только вековая глушь
безлюдья
обступала берег.

В пространство угловое «Муж»
врастали яблони и вереск
у мельницы — с размахом крыл
за облака… и без предела…

И беркут в радуге парил
в углу, где слово «Страсть» алело.

И, отрываясь ото сна,
ты видела: к тебе спиною
стоял он молча у окна,
покрытый лунной сединою.
Рука, протянутая в ночь,
опять подрагивала туго
и вдруг — перетекала в луч…
Но не было в тебе испуга.
Все, чем до этого жила,
сгорело, — больше не вернется.

И терпеливо ты ждала,
пока к тебе он обернется…


* * *
Во временном доме у края земли
мы жили с тобой, как умели-могли.
В коротких ночах, в полудымке свечной
свой дом украшали собой и мечтой.
Всходило светило и, ветви задев
невечно и вечнозеленых дерев,
садилось за ветры, за щебет и… грай —
над краем земли и катилось за край…
Туда — наше быстрое время текло.
Но стены зимой сохраняли тепло,
а летом прохладу… Назло воронью,
кричавшему в крик у земли на краю.
И немо, и в шепот — ладонью в ладонь —
мы вновь заклинали вино и огонь:
«Играйте, пускайтесь в свой радостный пляс,
светитесь для наших друзей и для нас!
Чтоб долго мы видеть широким смогли
остаток пространства — до края земли.
Чтоб Небо хранило наш временный дом,
молча обо всем, что случится потом…»


* * *
С еловых гор стекает ночь слепая,
виденья начиная излучать.
В снегу вершина шепчет, засыпая:
«Пора молчать…»

Молчать о встрече и о расставанье,
о медленно крадущейся зиме,
о птицах, реющих во тьме… И — знанье
таить в себе.
Пора простить страстей шальную сшибку
и отпустить… И — видя даль и близь,
не забывать: хоть в чем-то — на ошибку
глаза и мысль
твои обречены… Зачем же снова,
на холоде виденьями согрет,
сквозь ночь бессонно выдыхаешь слово
и — сквозь рассвет?

И над оврагом, от ветров усталым,
открытий новых чувственную дрожь
ты — без ошибки — заклинаньем старым
опять зовешь…


* * *
Сквозь рыхлый лес, сквозь сумрак рыжий
на темный яр,
на домик под рифленой крышей
идет ноябрь
в набег — по старым пепелищам,
неждан-незван…
Над гривами оврагов свищет
его аркан.

Все, что под пеплом не забыто,
он хочет смять,
метелям бросить под копыта
и в снег втоптать.
Уже морозом первым бьется
в густой ночи
о тонкие твои оконца,
о свет свечи…

Но ощутит с наскока, с пылу,
узнает влет
сурового покоя силу
и отойдет

за рыхлый лес — его оставит
с травой-листвой,
еще зеленою местами,
еще живой.

Чтоб сердце нежно потянулось
туда… и — сквозь…
Чтоб ослабело, обманулось,
потом — сдалось.


* * *
Ступенями уходит вверх
овраг — в еловые навесы,
где меж отверстий двух пещер
пьют молодые духи леса
вечерний хвойный холодок,
одеты в моховые ткани;
и хрупкий водяной поток
обрушивается на камни.

Улыбками твой острый взгляд
встречают духи — в дымках тают
и новый день тебе сулят
взамен того, что истекает.

Пускай они хранят в глуши
свои фантазии и веру —
ты им рукою помаши
у входа в правую пещеру.
Безмолвье в ней, как кисея,
падет — ни холодя, ни грея;
и снова ощутишь себя
деревьев старше, гор — старее.

Огня не разжигая, здесь
ты встретишь ночь — ее вбирая
и в кровь, и в мысль...
Но помня: есть
пещера за ручьем вторая.
Там мышь летучая парит,
движеньем воздуха задета,
где скрыт глубокий лабиринт,
ведущий в сторону рассвета.

Через него — в поток минут
под ветр, под радужные дуги,
под зной — опять пройти зовут
лесные молодые духи.
Опять — тропою не слепой, —
рассказ воды бегущей слыша
о том,
что с ними и с тобой
пребудет на земле и выше…

100-летие «Сибирских огней»