Непорочный август

* * *

Возьми же, осень, уходя, с собой
Мои каникулы, мой летний сухостой.
За солнцем прячась, я за тенью шел
И стал наполовину иссушен.
Другая половина потемнела:
Там дух уже не отличить от тела —
Так солнце и луну сближает свет,
Которому возврата к солнцу нет.
И голос был, но было и молчанье —
Мелодии сухое окончанье.
И точку ставило подсохшее стило
На слове, что еще не отцвело.
Когда же солнце мне живило грудь
И болью увлажняло жизни суть,
То не было ни солнца и ни тени,
Все было светом, как во дни творений.
Бери же осень, влажная, как боль,
Моих бессолнечных трудов сухой огонь,
Моих безлунных откровений полуложь
И уходи, как в снег уходит дождь.



* * *

Тревожит день уснувшей ночи речь.
До сна рукой подать, но сдвинуть нету сил
Окурок из линованной бумаги — рукопись мечты,
Билет на завтра, россыпь пьяных букв, письмо тебе,
Что молча написал и отослал: столу на память.
Смахни ресницами пыльцу неотвердевших
Поползновений света на то, что утоляется лишь сном
И со стола смахни листы бумаги — в ящик,
Где уже лежит вчерашний день (тетрадь окончена,
И нет ей оправданий). Сегодня — остывать.
Закрытое окно и шторы, которых не оплакать и не отрыдать.
Но можно сладить с временем. За стрелкой часовой
Не уследить. Ты провожаешь длинный день назад, во тьму
Лишь потому, что не дописано мое (тебе) письмо.
Тревожит день — но нет для ночи
Глагола.



* * *

Дорога на февраль не устлана шипами.
Идет, идет и гаснет на ветвях исподний снег.
И чья-то варежка (мальчишки след простыл),
Как пташка запоздавшая, горюет, льдинками
Усыпана до слез, до марта, до весны.
На все есть свой резон: подставлен рот под пиво,
И, как горнист, тревогу вострубивший, трубит бутылкой
Подросток, нарушая белизну зимы, покой прохожих,
Свой организм и клятвы «завязать» во имя матери, седой, как этот снег.
Но нет резона не пить: устали все, включая безвольный наш февраль.



* * *

Который день подряд нет старика хромого в лисьей шапке,
Что палкой-костылем так ловко ковырял мусоросбор,
Как будто протыкал врага-фашиста насмерть.
Нет старика, и день потерян, и не найдешь его, тот день,
Хоть купишь все богатства мира, которыми владеет
Вот эта женщина с коляской, вернувшаяся с рынка.



* * *

Читает книгу мальчик у окна — сюжет из прошлого,
Из книги перемен. Спартак и Чингачгук и Д’Артатьян —
Все жили там, за тем стеклом и благородно ждали,
Когда перевернет страницу мальчик, историю продолжив
Собою, своим мальчишеством, не ведающим страха перед смертью.
Но у окна свои законы, свой миф конца истории:
И пыль времен, и влага ливней, и росписи морозов
Не замедлят оставить след на том, что чистотой сквозит
И видит мир сквозь розовые стекла без трещин и морщин.
У книги есть последняя страница, у окон шторы, у зимы — весна.


* * *

Отдай мне август тот, что в волосах твоих.
Я подарил тебе край неба, изогнутый лекалом облака
И парк сонливый, с нерастраченной листвой
И шесть желаний, круглых, как слезинки на спелом яблоке,
Которое никто так и не надкусил, не съел.
Отдай мне август непорочный, длинный, как волосы твои,
Чтоб больше мне не плыть, как облачное диво, по небу,
И не лежать ленивым и густолистым парком у ног твоих,
И спрятать глубоко в тайник своей души желанья,
Как дремлет яблочное семечко внутри плода и снится само себе.



* * *

У врага — лицо седое,
Нос вертлявый, голос — соль
И окошко угловое
В доме, где живет король.

У врага есть козырь «черви»
И язык о двух концах,
И покладистые черти
В подмастерьях-молодцах.

У врага — повадки Вия
И усердие крота,
Но пока жива Россия
И пока в пути Мессия,
Он, как мышь опричь кота.