Вы здесь

Новогоднее серебро

* * *

Совсем высоким, непослушным,

каким-то детским голоском

старушка пела для старушек

и двух усталых стариков

про то, что миленький уехал,

про то, что вертится Земля.

Районная библиотека,

и западающая «ля»,

и из ближайшего «Ашана»

печенье, сушки, черный чай.

Как тяжело она дышала,

так глухо проигрыш звучал.

Но снова ласково и чисто

она вступала и вела

про молодого гармониста,

про «всю я ночку не спала».

* * *

Топчутся на остановке прохожие запорошенные:

стайкою — хулиганы, по одному — отличники.

Если втянуть в себя воздух, получится как мороженое —

хочешь, представь ванильное, хочешь, представь клубничное.

Если ловить снежинки на шерстяную варежку,

варежка станет мокрой, но, как в кино, красивой.

Добрый декабрь-месяц, что ты еще подаришь мне?

Тают снежинок искры на рукавичках сына.

* * *

Наверное, в прошлой жизни

была я плохою хаски,

фигово тянула нарты

и тявкала не по делу.

И вот в заметенном парке

покорно везу салазки,

сварливо скрипят полозья

по узким дорожкам белым.

 

Наверное, в прошлой жизни

я мало любила ближних

и мало любила Бога,

и просто — любила мало.

И вот я теперь не знаю,

как справиться мне и выжить

с огромной моей любовью,

сопящей под одеялом.

* * *

Никто меня не тронет,

никто не отворит,

пока снаружи море

и море изнутри,

пока оно грохочет,

за створками темно

и дождик среди ночи

колотится в окно.

И голоса ракушек,

и рыщущий маяк

на твердолобой суше

преследуют меня,

и сны мои рисуют

шуршанием песков,

хтоническим безумьем,

хронической тоской,

и заставляют видеть,

в себя меня включив,

все то, что снится рыбе,

кочующей в ночи.

* * *

Еще травы благоуханье

плывет, боярышник горит,

неловко говорит стихами

в прокате лодочном старик,

скребут о днище голубое

сосны затопленной клыки.

О страх неведомых пробоин,

и рябь разбуженной реки,

и одиночества и чуда

взвесь, непостижная уму,

и желтый лист, из ниоткуда

планирующий на корму!

* * *

Запорошенный город готовится зимовать.

Бригадир материт неведомого Олега,

два веселых узбека спорят, и их слова

золотою хурмой раскатываются по снегу,

Самаркандом пахнут, лукумом и пахлавой,

свежий снег под ними обтаивает, как масло.

Снегопад, словно парусник, высится и плывет,

на машинах рисует папоротник и астры.

И не надо ни елок искусственных, ни шаров,

ни фонариков алых с пластмассовыми свечами.

Прямо с неба течет новогоднее серебро,

выходи под него

и празднуй его начало.

* * *

Сухая, ржавая

стоит трава.

Как послушание,

несу январь.

По-городскому он

не зол, а сер,

бумагой скомканной

сугроб осел.

Темно и холодно,

окна провал.

Как послесловие,

тяну январь:

он дым над крышами

и конфетти,

он елкой рыжею

в сугроб летит.

Он жар простуды и

сухая ость.

Он то, что чудилось,

да не сбылось.

* * *

Пахнет куревом в подъезде,

сонно щурится тоска.

Мы когда-нибудь исчезнем,

ну и ладно, и пускай.

Ведь тогда исчезнет тоже

эта ненависть и жуть,

лужа липкая в прихожей,

пыльный серый абажур.

За стеной соседка учит

математике дитя,

а потом — про «снег летучий»,

вихри матные крутя,

а старик старуху пилит,

а на пятом этаже

две бутылочки распили

и хорошие уже:

и таскают за волосья,

воют, щерятся зверьем.

Сколько нас, куда нас носит,

что так жалобно живем?

* * *

Здравствуй, старая Лиза! Тебе ли волхвов поджидать?

Ты с десятого класса по жадным ходила рукам.

Даже если взойдет, даже если взаправду — Звезда,

ты ее не увидишь, смотри — облака, облака.

А сегодня мороз, не сидела бы ты, не ждала,

заболеешь, помрешь — на кой черт нам тебя хоронить?

Лиза слушает — вдруг зазвенит колокольчик осла?

И прядет ожиданье, как толстую серую нить.

Лиза ждет караван, до него восемнадцать минут —

задрожат фонари и погаснут, и по темноте,

по асфальту неслышно ступая, верблюды пойдут,

заревут, выдыхая косматую злую метель.

И пристроится Лиза — шалава, пьянчужка и дрянь —

за последним верблюдом, узорчатый схватит шнурок,

и покатится мир — Самарканд, Бухара, Еривань,

разноцветным ковром, трепеща, развернется у ног.

Застрекочут цикады, тревожно запахнет трава,

и столпятся у входа, шушукаясь и бормоча,

и верблюды, и Лиза, и три бородатых волхва,

и серебряный столб разорвавшего тучи луча.

100-летие «Сибирских огней»