Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
«О-р-р-ранжевое небо...» — и т.д.
Рассказы
Файл: 
03_novoselov_on.zip (14.08 КБ)
03_novoselov_on.zip (14.08 КБ)
Сергей НОВОСЕЛОВ
Рассказы
В самолете при взлете я ощутил панику. Корпус его наклонялся, окно то западало вниз, то устремляло свой зрак в месиво облаков. Еда оказалась с запашком, зато бумажка гордо гласила, что они не используют мяса свиньи. И вдобавок, можно пить спиртного сколько влезет. Я отвернулся от иллюминатора и сосредоточился на растворении льда в зеленоватой субстанции виски.
Автопилот вскоре взял свое, курс выровнялся, а затем совсем пошел по нитке. Через плотный слой облачных клубов мы сели в колхоз Шереметьево.
Я предложил свою помощь в переноске чемоданов пожилому турку, он в ответ предложил подбросить меня куда надо. Я остановил свой выбор на Ленинградском проспекте.
— Где конкретно? — спросил водитель.
— В районе метро «Белорусская», — я хотел быть ближе к Петербургу.
Проехав пятнадцать километров, я обнаружил, что мы все это время едем по Ленинградскому проспекту. Выскочил, пожелав всем удачного пути, и покандехал обратно.
Ленинградский проспект, потом шоссе, МКАД, Химки, Шереметьево, Забулдыгино, Пнины, Разинки, Умсташево, Пешки, Вилки, Ложки, Кресты и Ермилово.
Замерз, как собака, — теперь я с полным основанием почувствовал суровую правду этой метафоры. Пар валил изо рта, машины бешеными стрелами пролетали мимо.
Увидев качающегося пешехода, явно местного жителя, я подлетел к нему и взмолился о кружке чаю. В ответ на что он предложил набить мне морду, глядя искоса, как еще совсем недавно самолет бравировал крылами, он прикрыл один глаз, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Тут же передумал и, обняв по-братски, повел в свою избу, где в сенях мы пробивались через баррикады картофельных мешков.
Орал телевизор в опрятно вымытом двухкомнатном доме, шла передача, где молодежь пыталась исподволь воткнуть друг другу отвертку в сердце, называя это любовью, и даже напутствовала восторженных телезрителей.
Тезка шибанул кулаком по столу и достал перцовку. Пошли разговоры об армии и о Москве.
— Слишком ты умный. Ты явно умнее всех. А сам-то откуда? Поехали завтра, вон во дворе стоит «шестерка», правда, у меня права отобрали, а завтра бы за клюквой сходить. Чё сидишь? Вон, в сковородке картошка и курица, когда она покроется золотистой корочкой — снимай и ешь. Я, когда приехал в Питер, меня тут же остановили и спросили, на хрена я тут делаю?
— Не обижайтесь, просто вы стопроцентный москвич…
— Да хоть запорожец! Дать бы ему в торец!.. А ты чё тут делаешь?.. А-а, да, Питер, Питер-питер. Ну и чё? — Сергей подпрыгнул и размахнулся.
— Ну-ну, без баловства… — промямлил кто-то из нас.
Его глаз все больше заплывал. Чем больше он заплывал, тем больше духовных высот хотел достичь этот крепко сбитый и нехитрый мужик, одновременно всем естеством пытаясь расшибить себе лоб. Я-то согрелся, а вот ему нужен был другой огонь. Бесы закопошились в единственном глазу.
— Не м-могу, не м-м-могу, — мычал он, хватая нож. — Всех вас, умных долбанов, терпеть не могу, всю жизнь на самосвале… Да хоть сто тыщ мне дай, все равно не могу…
Я убрал нож за плитку. Хотел помыть кружку, но стальной кран давно заржавел и покрылся ревностью и стыдом.
— Какой у тебя рост? — орал Сергей. — Где твои мышцы, ребенок?
— Мне они не нужны, — глупо оправдывался я. — Где у вас вода?
— Зачем тебе вода?.. Ты еще картошку не доел. Жри, тебе говорят!
— А как же вы?
— Н-да, действительно, — и он чайной ложкой отколупнул со сковороды. — Мочил я таких и мочить буду, — продолжал молиться.
— Зачем же вы меня пригласили?
— Кто? Я? — он снова подпрыгнул, желая достать до моих глаз.
Я понял его намек и темными огородами в сопровождении неистовых ночных псов вернулся на трассу, где стометровые фургоны летели, как злобные аквариумы. «По фигу», — подумал я и развернулся к ним спиной.
В темноте вырисовывались два силуэта. Я, не спеша, обогнал их.
— Сигареты не найдется?
Парень с девчонкой ходили за пивом в темноте за три километра. Они нашли сигареты и угостили меня.
— Ну у тебя и скорость! Куда путь держишь?
— На Питер иду.
Сверху виднелась вывеска «С.-Петербург — 644». Мы посмеялись удачной шутке и разошлись кто куда.
Луна без курса мчалась над нашей планетой. Вопрос «Что делать?» для нее не стоял.
ОРАНЖЕВЫЕ НАСТРОЕНИЯАвтопилот вскоре взял свое, курс выровнялся, а затем совсем пошел по нитке. Через плотный слой облачных клубов мы сели в колхоз Шереметьево.
Я предложил свою помощь в переноске чемоданов пожилому турку, он в ответ предложил подбросить меня куда надо. Я остановил свой выбор на Ленинградском проспекте.
— Где конкретно? — спросил водитель.
— В районе метро «Белорусская», — я хотел быть ближе к Петербургу.
Проехав пятнадцать километров, я обнаружил, что мы все это время едем по Ленинградскому проспекту. Выскочил, пожелав всем удачного пути, и покандехал обратно.
Ленинградский проспект, потом шоссе, МКАД, Химки, Шереметьево, Забулдыгино, Пнины, Разинки, Умсташево, Пешки, Вилки, Ложки, Кресты и Ермилово.
Замерз, как собака, — теперь я с полным основанием почувствовал суровую правду этой метафоры. Пар валил изо рта, машины бешеными стрелами пролетали мимо.
Увидев качающегося пешехода, явно местного жителя, я подлетел к нему и взмолился о кружке чаю. В ответ на что он предложил набить мне морду, глядя искоса, как еще совсем недавно самолет бравировал крылами, он прикрыл один глаз, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Тут же передумал и, обняв по-братски, повел в свою избу, где в сенях мы пробивались через баррикады картофельных мешков.
Орал телевизор в опрятно вымытом двухкомнатном доме, шла передача, где молодежь пыталась исподволь воткнуть друг другу отвертку в сердце, называя это любовью, и даже напутствовала восторженных телезрителей.
Тезка шибанул кулаком по столу и достал перцовку. Пошли разговоры об армии и о Москве.
— Слишком ты умный. Ты явно умнее всех. А сам-то откуда? Поехали завтра, вон во дворе стоит «шестерка», правда, у меня права отобрали, а завтра бы за клюквой сходить. Чё сидишь? Вон, в сковородке картошка и курица, когда она покроется золотистой корочкой — снимай и ешь. Я, когда приехал в Питер, меня тут же остановили и спросили, на хрена я тут делаю?
— Не обижайтесь, просто вы стопроцентный москвич…
— Да хоть запорожец! Дать бы ему в торец!.. А ты чё тут делаешь?.. А-а, да, Питер, Питер-питер. Ну и чё? — Сергей подпрыгнул и размахнулся.
— Ну-ну, без баловства… — промямлил кто-то из нас.
Его глаз все больше заплывал. Чем больше он заплывал, тем больше духовных высот хотел достичь этот крепко сбитый и нехитрый мужик, одновременно всем естеством пытаясь расшибить себе лоб. Я-то согрелся, а вот ему нужен был другой огонь. Бесы закопошились в единственном глазу.
— Не м-могу, не м-м-могу, — мычал он, хватая нож. — Всех вас, умных долбанов, терпеть не могу, всю жизнь на самосвале… Да хоть сто тыщ мне дай, все равно не могу…
Я убрал нож за плитку. Хотел помыть кружку, но стальной кран давно заржавел и покрылся ревностью и стыдом.
— Какой у тебя рост? — орал Сергей. — Где твои мышцы, ребенок?
— Мне они не нужны, — глупо оправдывался я. — Где у вас вода?
— Зачем тебе вода?.. Ты еще картошку не доел. Жри, тебе говорят!
— А как же вы?
— Н-да, действительно, — и он чайной ложкой отколупнул со сковороды. — Мочил я таких и мочить буду, — продолжал молиться.
— Зачем же вы меня пригласили?
— Кто? Я? — он снова подпрыгнул, желая достать до моих глаз.
Я понял его намек и темными огородами в сопровождении неистовых ночных псов вернулся на трассу, где стометровые фургоны летели, как злобные аквариумы. «По фигу», — подумал я и развернулся к ним спиной.
В темноте вырисовывались два силуэта. Я, не спеша, обогнал их.
— Сигареты не найдется?
Парень с девчонкой ходили за пивом в темноте за три километра. Они нашли сигареты и угостили меня.
— Ну у тебя и скорость! Куда путь держишь?
— На Питер иду.
Сверху виднелась вывеска «С.-Петербург — 644». Мы посмеялись удачной шутке и разошлись кто куда.
Луна без курса мчалась над нашей планетой. Вопрос «Что делать?» для нее не стоял.
Вот там у них ритуалы, вот там у них волшебство… Русский ритуал — это «кулак ударом в сердца грудь и до конца и не свернуть». А то ритуалы, когда ты поклоняешься одному сегодня, другому завтра, а послезавтра так и не поймешь, к кому ты обращался.
Тогда я уже дошел до того состояния, что музыка лилась из меня сама, я просто брал ручку и записывал. Это первый кайф. Потом, на студии, без лишних разговоров мы накладывали яркие и точные мелодичные пласты — и это был кайф второй.
Но стоило мне выйти на улицу, как я переставал понимать окружающий гомон. Люди бегали, прыгали, перекатывались, как шарики, улыбались, щелкали каблуками, подставляли лица солнцу или просто ехали в метро. Несчастные инкубаторные создания.
Мне было плохо, я посылал друзьям дурацкие sms из летнего кафе, пил оранжевую жидкость и выходил на Фонтанку, где превращался в Зверя, позиционировал себя сверхмашиной умирания, нечеловеком, зачеловеком, великаном в маслянистом пространстве реки. Затем сворачивал в киношку, растворялся в искусной выдуманности и скучал до следующего сеанса уставшим человеком.
«Следующий месяц — Август. Я все перевожу в эстетическую плоскость!»
«Это как?»
«Это когда все видно только с точки зрения красоты. Когда предмет статичен и сияет в пустоте собственным светом».
Тогда я уже дошел до того состояния, что музыка лилась из меня сама, я просто брал ручку и записывал. Это первый кайф. Потом, на студии, без лишних разговоров мы накладывали яркие и точные мелодичные пласты — и это был кайф второй.
Но стоило мне выйти на улицу, как я переставал понимать окружающий гомон. Люди бегали, прыгали, перекатывались, как шарики, улыбались, щелкали каблуками, подставляли лица солнцу или просто ехали в метро. Несчастные инкубаторные создания.
Мне было плохо, я посылал друзьям дурацкие sms из летнего кафе, пил оранжевую жидкость и выходил на Фонтанку, где превращался в Зверя, позиционировал себя сверхмашиной умирания, нечеловеком, зачеловеком, великаном в маслянистом пространстве реки. Затем сворачивал в киношку, растворялся в искусной выдуманности и скучал до следующего сеанса уставшим человеком.
«Следующий месяц — Август. Я все перевожу в эстетическую плоскость!»
«Это как?»
«Это когда все видно только с точки зрения красоты. Когда предмет статичен и сияет в пустоте собственным светом».
Я собирался умирать, я собирался продолжать творить, даже — вытворять. Я пил жидкость «ноктюрн» и рассматривал свою жизнь как чужую, я находил ее красивой и трагичной, я всегда жаждал пафоса, потому что пафос наиболее эстетичен. Раз я умираю, значит, я буду описывать умирание. Вот там у разных людей ритуалы, а у меня будет свой!
Я гулял по садикам со всевозможными писающими органами и чувствовал, что здесь я просто странник. Я гипнотизировал себя в отместку за тотальную гипнотизацию, из которой не видел выхода. Красное солнце калило древние кирпичи Фонтанки. Я подпрыгивал, жрал тоннами мороженное, встреченным знакомым врал напропалую, что у меня все в порядке, денег куча, скоро дом куплю, но сначала машину, и мы, довольные обоюдным гипнозом, расходились.
Музыку мы закончили, и я стал писать тексты, потому что больше у меня ничего не было. Потому что это мой долг. Перед кем? Перед тем же, перед которым ты совершаешь свои ритуалы.
Иду сейчас домой после оранжевой жидкости, похудевший на 5 килограммов. Дома меня ждет порошковая картошка, химический кекс «ULKER» и сквозняк тихой ненависти из-под двери, свойственный для мещанских подьяческих. Здесь можно задешево купить что угодно, но уж больно заламывают цены.
Бело-красные дни не кончались, как змея переливается позументом. Чтобы все же уснуть, я глотаю овец.
Забудь обо всем, Машина, и повторов удастся избежать.
Долг — это просьба о чем-то одном.
Оранжевое настроение!
НАС УТРО ВСТРЕЧАЕТ ПРОХЛАДНОЯ гулял по садикам со всевозможными писающими органами и чувствовал, что здесь я просто странник. Я гипнотизировал себя в отместку за тотальную гипнотизацию, из которой не видел выхода. Красное солнце калило древние кирпичи Фонтанки. Я подпрыгивал, жрал тоннами мороженное, встреченным знакомым врал напропалую, что у меня все в порядке, денег куча, скоро дом куплю, но сначала машину, и мы, довольные обоюдным гипнозом, расходились.
Музыку мы закончили, и я стал писать тексты, потому что больше у меня ничего не было. Потому что это мой долг. Перед кем? Перед тем же, перед которым ты совершаешь свои ритуалы.
Иду сейчас домой после оранжевой жидкости, похудевший на 5 килограммов. Дома меня ждет порошковая картошка, химический кекс «ULKER» и сквозняк тихой ненависти из-под двери, свойственный для мещанских подьяческих. Здесь можно задешево купить что угодно, но уж больно заламывают цены.
Бело-красные дни не кончались, как змея переливается позументом. Чтобы все же уснуть, я глотаю овец.
Забудь обо всем, Машина, и повторов удастся избежать.
Долг — это просьба о чем-то одном.
Оранжевое настроение!
У кого как, а у меня после 15 тысяч литров выпитых спиртных напитков каждое новое похмелье дается организму со все большим трудом. Плюс бессонная ночь. Плюс постоянная растерянность. Да еще геморрой внутри мозга.
А тут нужно было выходить ни свет ни заря и добираться на двух транспортах до места жительства.
И вот двигаю я ногами по озаряемому восходом асфальту, но ног не чувствую. Машу крыльями, а крыльев-то и нету. Кадыком вдоль шеи двигаю — этот орган оказывается самым реальным. Сбоку — руки сами собой, сверху — волосы дыбом, посередине — нос торчит и мерзнет, хотя уже в этот ранний час и душно, и ни ветерка.
Сажусь на остановке. По бокам скамейки — зеркальные плоскости. Они в друг друге отражаются, поэтому, глядя в одну сторону, можно увидеть, что происходит в другой. Попытался сосчитать, сколько этих взаимных отражений, но забыл название чисел. Уши потеют, совесть отсутствует начисто. Гляжу в зеркальную плоскость, жду автобуса. В кармане деньги на два проезда.
Рядом садится мужчина в испачканной на спине светлой рубашке. Инстинктивно вглядываюсь в него. В век идеальной чистоты унитазов любая помарка выглядит подозрительно. Мужчина в очках, полный и немного осовелый. Опускаю взгляд ниже и обнаруживаю на его ногах отсутствие обуви. Он, видимо, тоже совсем недавно это обнаружил, лицо удивленное и виноватое. Тут подкатывается автобус.
Я развинчен, обезоружен и раздет до кончиков нервов. Понятное дело — человеку требуется помощь. Он никак не реагирует на общественный «икарус». Поднимаюсь и, на ходу оглядываясь, чтобы успеть вскочить в салон, говорю ему:
— Давайте, я вам деньги дам на проезд.
Он молчит.
— Ну, чего вы? — кричу я, отбегая от него. — Деньги на проезд…
— У вас есть, что ли?
— Пойдемте, пойдемте, — зову я со ступеньки. — Ну же!..
Он уныло отмахивается. Двери закрываются. Балансирую, как гимнаст на канате. Нахожу место, плюхаюсь. Крючками пальцев вытягиваю из заднего кармана банкноту, добавляю медяшку и отдаю кондуктору. Автобус встряхивается, что резко отдается в печени. Неприятно, стыдно, неловко, но я терплю до конца маршрута.
А тут нужно было выходить ни свет ни заря и добираться на двух транспортах до места жительства.
И вот двигаю я ногами по озаряемому восходом асфальту, но ног не чувствую. Машу крыльями, а крыльев-то и нету. Кадыком вдоль шеи двигаю — этот орган оказывается самым реальным. Сбоку — руки сами собой, сверху — волосы дыбом, посередине — нос торчит и мерзнет, хотя уже в этот ранний час и душно, и ни ветерка.
Сажусь на остановке. По бокам скамейки — зеркальные плоскости. Они в друг друге отражаются, поэтому, глядя в одну сторону, можно увидеть, что происходит в другой. Попытался сосчитать, сколько этих взаимных отражений, но забыл название чисел. Уши потеют, совесть отсутствует начисто. Гляжу в зеркальную плоскость, жду автобуса. В кармане деньги на два проезда.
Рядом садится мужчина в испачканной на спине светлой рубашке. Инстинктивно вглядываюсь в него. В век идеальной чистоты унитазов любая помарка выглядит подозрительно. Мужчина в очках, полный и немного осовелый. Опускаю взгляд ниже и обнаруживаю на его ногах отсутствие обуви. Он, видимо, тоже совсем недавно это обнаружил, лицо удивленное и виноватое. Тут подкатывается автобус.
Я развинчен, обезоружен и раздет до кончиков нервов. Понятное дело — человеку требуется помощь. Он никак не реагирует на общественный «икарус». Поднимаюсь и, на ходу оглядываясь, чтобы успеть вскочить в салон, говорю ему:
— Давайте, я вам деньги дам на проезд.
Он молчит.
— Ну, чего вы? — кричу я, отбегая от него. — Деньги на проезд…
— У вас есть, что ли?
— Пойдемте, пойдемте, — зову я со ступеньки. — Ну же!..
Он уныло отмахивается. Двери закрываются. Балансирую, как гимнаст на канате. Нахожу место, плюхаюсь. Крючками пальцев вытягиваю из заднего кармана банкноту, добавляю медяшку и отдаю кондуктору. Автобус встряхивается, что резко отдается в печени. Неприятно, стыдно, неловко, но я терплю до конца маршрута.
Выскакиваю, иду как можно быстрее в сторону трамвая. Подходя к перекрестку, вижу его, ускоряюсь, перехожу на бег сиротливой клячи, вернее, одра, и сотрясаясь всеми тридцатью двумя ребрами, запрыгиваю в железное нутро.
Хватаюсь хвостом за поручень и шарю в заднем кармане. Там была вторая банкнота. Но теперь ее нету. Ощупываю другие карманы, вынимаю набухший платок, мобильник. Деньги нету. В руке зажатый рубль.
— Вот черт! Вот е-мое! Как же так! Потерял! — кричу. Седовласый мужичок с форменной сумочкой только усмехается. — Потерял! — повторяю я.
— Много денег-то было?
— Да нет! Специально взял на проезд! С другого конца города добираюсь! Разрешите проехать, а? Пешком не дойду! Всю ночь не спал! Вот, возьмите рубль! Вот, еще провод есть, электрический, нужен? — достаю из кармана провод. Неудобно, стыдно, неловко.
— Не надо! — растягивает с полусна кондуктор. В вагоне никого. — Ехай.
Сажусь на заднее сиденье и доезжаю до последней остановки. Там выхожу и пробираюсь дворами. В носу что-то скребется, глаза в слезах, чихаю.
— Будь здоров! — говорит бодрый мужчина с авоськой.
— Спасибо, — шепотом отвечаю я.
Прихожу домой и включаю телевизор. От головы с грохотом намокшей штукатурки отваливаются разнообразные картины апокалипсиса.
БАБУШКА РАССКАЗАЛА МНЕ, Хватаюсь хвостом за поручень и шарю в заднем кармане. Там была вторая банкнота. Но теперь ее нету. Ощупываю другие карманы, вынимаю набухший платок, мобильник. Деньги нету. В руке зажатый рубль.
— Вот черт! Вот е-мое! Как же так! Потерял! — кричу. Седовласый мужичок с форменной сумочкой только усмехается. — Потерял! — повторяю я.
— Много денег-то было?
— Да нет! Специально взял на проезд! С другого конца города добираюсь! Разрешите проехать, а? Пешком не дойду! Всю ночь не спал! Вот, возьмите рубль! Вот, еще провод есть, электрический, нужен? — достаю из кармана провод. Неудобно, стыдно, неловко.
— Не надо! — растягивает с полусна кондуктор. В вагоне никого. — Ехай.
Сажусь на заднее сиденье и доезжаю до последней остановки. Там выхожу и пробираюсь дворами. В носу что-то скребется, глаза в слезах, чихаю.
— Будь здоров! — говорит бодрый мужчина с авоськой.
— Спасибо, — шепотом отвечаю я.
Прихожу домой и включаю телевизор. От головы с грохотом намокшей штукатурки отваливаются разнообразные картины апокалипсиса.
КАК УМИРАЛ ЕЕ ВНУК
— Он наркотики употреблял. Мы когда об этом узнали — положили его в больницу. Он оттуда сбежал, а тут как раз дочь моя — его мама — идет. Смотрит — Алеша идет. Она ему: Алеша, куда ты идешь? А он: домой иду. Так ведь дом в другой стороне… В общем, так его там этими лекарствами накачали, что он по квартире ходит, ничего не соображает и все время спрашивает: бабушка, сколько время? Я ему скажу. Он через пять минут — снова. Майку то снимет, то наденет. Потом говорит: умру я скоро, бабушка. Я ему: Господь с тобой, Алеша, что ты такое говоришь?.. Пожарь, — говорит, — картошки. Пожалуйста, — говорю, — с удовольствием. А он опять: а где мама?.. Тяжело очень. Дождалась дочери да и поехала домой, до остановки дошла да обратно повернула — тяжело очень. Алеша говорит: ты меня сторожишь, что ли? Господь с тобою, — говорю, — зачем тебя сторожить-то, ты же не преступник… Тут и отец пришел. А Любе нужно было уйти, и мне уже на последний автобус. Люба мужу говорит: присмотри за ним. А тот: что я, надсмотрщик какой?.. А Алеша крестик сорвал и кинул в угол, у них там маленький иконостасик был, главная иконка — Серафима Саровского. Люба ему: зачем, Алеша, крест сорвал? Где твой крест? Надень обратно, прошу тебя! — и ушла. Ночная смена у нее была… Утром, еще затемно, отпросилась, сердце болит, домой прибегает — музыка из его комнаты громко орет, свет везде горит, муж после работы спит, как убитый, ничего не слышит. Вбегает она в комнату — телевизор включен, все включено, Алеша перед иконостасом сидит на коленях, и руку к Серафиму Саровскому вытянул. Она ему: Алеша, Алеша… Взяла его за руку, а рука уже холодная. Да как закричит: Володя, у нас Алеша умер! — бабушка заплакала. — Ведь такой умный парень был, придет ко мне: бабушка, я у тебя полежу? Лежи, конечно… И часто так. Да и как я могла догадаться? Ведь не присматривалась я. А потом встанет: бабушка, пельменей свари, ну хоть штук тридцать… Я ему своих пельменей сварю, он съест и сыт. Не то что его брат, о-о, этому то не так, это не этак… А когда отпевали, я первый и последний раз видела, чтобы гроб напротив алтаря ставили, и что отец Александр на колени перед ним вставал, прощения просил… Вот оно как…
— Мы, как обычно, от нечего делать пили. Ждали мы, что скоро подъедет командир — чего там? роты? взвода? или чего? — и нас развезут по местам службы. В госпитале мы тусовались. Меня, понимаете, по дороге прихватило, кровь пошла через рот и задницу, вот и лежал теперь с уткой под боком. Врач сказал: завтра сможешь ходить, а пока что лежи. Поэтому я не пил. А парням кто-то проносил. Или коня они двигали. Не помню.
— Короче рассказывай…
— Да. Ну вот. Я лежал так, потом ходить начал. Меня обследовали, искали причину, трубки во все дырки засовывали, просвечивали, но ничего не могли найти. Перевели нас на другой этаж. Потом — в какую-то пустую квартиру без мебели. Сказали: ждите, за вами приедут. Мы пили, пока деньги не кончились, люди всякие стали приходить, в карты играть. У меня-то денег не было, я со стороны наблюдал. Потом парни разбрелись. Мы когда с двумя оставшимися во двор выходили, встречали их изредка — кто с теми-то пьет, кто с другими.
— Что за другие?
— Не знаю. Местные, вроде. Из этого же дома.
— Хорошо. Дальше.
— Там один спортсмен был. Говорит: пойдемте в спортзал. Мы пошли. Там тренер такой — молодой и длинноволосый, всё к нему обращался, показывал тренажеры и как правильно делать упражнения, на меня внимания не обращал, говорил ему: мол, давай, наращивай мышечную массу, тело должно быть сильным, тело — это секс.
— Чего?
— Секс.
— А-а.
— Ну вот. А потом появился взводный, выдал по сто рублей, объяснил, куда добраться, и уехал. Мы вещи сложили, пошли на трамвай. Там люди как раз на работу собирались. На остановке толкучка, все под арку от дождя спрятались, головы высовывают, смотрят.
— Короче рассказывай.
— Ага. Ну, подошел трамвай, старый такой, дребезжащий. Когда до меня очередь дошла — мы уже к следующей остановке подъезжали. У меня сторублевка какая-то праздничная была, на ней картинка по краю шла — день рождения Красноярска, что ли. Я кондукторше ее протянул, она в руках повертела и вдруг говорит, что это не настоящие деньги. Все обернулись, смотрят на нас. Я говорю: как не настоящие? Мне их ротный дал!.. В общем, мы с ней препираемся, а в вагон ребята заходят, трое, лысые, улыбаются. Сразу ко мне: ты чего, мол, гад, фальшивые деньги суешь? А кондукторша банкноту уже в фартук спрятала. Я говорю: да не фальшивая она, просто праздничная, точно, говорю, парни, не мог мне командир фальшивую дать. Они к ней: покажи бумажку. Та отнекиваться. Тогда один ловко так — раз! — и из передника у нее эту бумажку выудил. Развернул, посмотрел: да, говорит, настоящая, я такие сто раз видел. И к ней: ты что же это, гадина, молодого парня обуть хотела? Тебя для этого, что ли, здесь поставили? А ну, говорит, давай всю выручку… Та чего-то заверещала, народ кричит, водитель было высунулся, но к нему другой из них подошел. В общем, он все бумажные деньги у нее забрал, двери они открыли и говорят мне: пошли.
— А ты?
— Ну я и спрыгнул вместе с ними.
— Так. Дальше что было?
— Мы прошли несколько метров, а там — вход в кабак какой-то. Мы — внутрь. За столик сели. Главный их, добрый парень вроде, говорит мне: расслабься. Я говорю: так милицию же они вызовут. Он говорит: забудь об этом, выпьем, говорит, по рюмочке, познакомимся. Я говорю: так зачем по рюмочке, все равно же добавлять, пускай сразу бутылку тащат — дешевле выйдет. Они рассмеялись: соображаешь, говорят… Посидели мы пять минут, десять, выпили, а они и не думают уходить. Я им: парни, уходить ведь надо! А они: зачем?.. Так ведь поймают, посадят! А-а-а, — говорят.
— Да уж, странно.
— Разговорились с хозяйкой. Она говорит, что из собственной квартиры такое заведение сделала. Дом все ниже проседал, она почти под землей жила, а так, говорит, даже с прибылью, людям нравится… И тут менты вбегают. А выходов несколько было. А менты гурьбой — в главный. Ну все, — говорит улыбающийся, — разбегаемся. Беги, — говорит, — братец, пусть все твои мечты сбудутся…
— Прям так и сказал?
— Ага. И добавил: хотя бы одна, говорит, и то хорошо… Бутылку схватил и на ментов. Я рванул куда-то, где еще выход был — во дворы. Побежал быстро-быстро. Дворы там проходные. Я из одного в другой, а за мной на машине, я тогда в самый узкий проход забежал, сразу в подъезд, а он сквозной, я опять через него на другой двор выбежал и налево, опять под арку, слышу — топота сзади не слышно. Двор большой оказался и неровный, пригорком таким. А на пригорке арбузы растут, еще не спелые, маленькие. Я — через пригорок, один арбуз сорвал и дальше бежать… Ну и убежал.
— Понятно. Ну а дальше чем занимался?
— Дальше? Дальше — гулял. Иду по Питеру, любуюсь, на дождик внимания не обращаю. Какой все-таки город! Красивый, притягательный! Девчонка у меня тут живет, вот и думаю, найти ее надо.
— Нашел?
— Нет пока. Вот щас арбуз доем и пойду. Удивительные иногда происходят истории. В своем Саранске, поди, я хоть тыщу лет проживи, ничего бы не произошло. Люди там другие, не надо им этого ничего.
— Чего это «ничего»?
— Ну, удивительности. А тут люди другие.
— Какие?
— С понятием! А вообще, я думаю, неважно, где жить, главное — понимать, что ты — свободен.
— Короче рассказывай…
— Да. Ну вот. Я лежал так, потом ходить начал. Меня обследовали, искали причину, трубки во все дырки засовывали, просвечивали, но ничего не могли найти. Перевели нас на другой этаж. Потом — в какую-то пустую квартиру без мебели. Сказали: ждите, за вами приедут. Мы пили, пока деньги не кончились, люди всякие стали приходить, в карты играть. У меня-то денег не было, я со стороны наблюдал. Потом парни разбрелись. Мы когда с двумя оставшимися во двор выходили, встречали их изредка — кто с теми-то пьет, кто с другими.
— Что за другие?
— Не знаю. Местные, вроде. Из этого же дома.
— Хорошо. Дальше.
— Там один спортсмен был. Говорит: пойдемте в спортзал. Мы пошли. Там тренер такой — молодой и длинноволосый, всё к нему обращался, показывал тренажеры и как правильно делать упражнения, на меня внимания не обращал, говорил ему: мол, давай, наращивай мышечную массу, тело должно быть сильным, тело — это секс.
— Чего?
— Секс.
— А-а.
— Ну вот. А потом появился взводный, выдал по сто рублей, объяснил, куда добраться, и уехал. Мы вещи сложили, пошли на трамвай. Там люди как раз на работу собирались. На остановке толкучка, все под арку от дождя спрятались, головы высовывают, смотрят.
— Короче рассказывай.
— Ага. Ну, подошел трамвай, старый такой, дребезжащий. Когда до меня очередь дошла — мы уже к следующей остановке подъезжали. У меня сторублевка какая-то праздничная была, на ней картинка по краю шла — день рождения Красноярска, что ли. Я кондукторше ее протянул, она в руках повертела и вдруг говорит, что это не настоящие деньги. Все обернулись, смотрят на нас. Я говорю: как не настоящие? Мне их ротный дал!.. В общем, мы с ней препираемся, а в вагон ребята заходят, трое, лысые, улыбаются. Сразу ко мне: ты чего, мол, гад, фальшивые деньги суешь? А кондукторша банкноту уже в фартук спрятала. Я говорю: да не фальшивая она, просто праздничная, точно, говорю, парни, не мог мне командир фальшивую дать. Они к ней: покажи бумажку. Та отнекиваться. Тогда один ловко так — раз! — и из передника у нее эту бумажку выудил. Развернул, посмотрел: да, говорит, настоящая, я такие сто раз видел. И к ней: ты что же это, гадина, молодого парня обуть хотела? Тебя для этого, что ли, здесь поставили? А ну, говорит, давай всю выручку… Та чего-то заверещала, народ кричит, водитель было высунулся, но к нему другой из них подошел. В общем, он все бумажные деньги у нее забрал, двери они открыли и говорят мне: пошли.
— А ты?
— Ну я и спрыгнул вместе с ними.
— Так. Дальше что было?
— Мы прошли несколько метров, а там — вход в кабак какой-то. Мы — внутрь. За столик сели. Главный их, добрый парень вроде, говорит мне: расслабься. Я говорю: так милицию же они вызовут. Он говорит: забудь об этом, выпьем, говорит, по рюмочке, познакомимся. Я говорю: так зачем по рюмочке, все равно же добавлять, пускай сразу бутылку тащат — дешевле выйдет. Они рассмеялись: соображаешь, говорят… Посидели мы пять минут, десять, выпили, а они и не думают уходить. Я им: парни, уходить ведь надо! А они: зачем?.. Так ведь поймают, посадят! А-а-а, — говорят.
— Да уж, странно.
— Разговорились с хозяйкой. Она говорит, что из собственной квартиры такое заведение сделала. Дом все ниже проседал, она почти под землей жила, а так, говорит, даже с прибылью, людям нравится… И тут менты вбегают. А выходов несколько было. А менты гурьбой — в главный. Ну все, — говорит улыбающийся, — разбегаемся. Беги, — говорит, — братец, пусть все твои мечты сбудутся…
— Прям так и сказал?
— Ага. И добавил: хотя бы одна, говорит, и то хорошо… Бутылку схватил и на ментов. Я рванул куда-то, где еще выход был — во дворы. Побежал быстро-быстро. Дворы там проходные. Я из одного в другой, а за мной на машине, я тогда в самый узкий проход забежал, сразу в подъезд, а он сквозной, я опять через него на другой двор выбежал и налево, опять под арку, слышу — топота сзади не слышно. Двор большой оказался и неровный, пригорком таким. А на пригорке арбузы растут, еще не спелые, маленькие. Я — через пригорок, один арбуз сорвал и дальше бежать… Ну и убежал.
— Понятно. Ну а дальше чем занимался?
— Дальше? Дальше — гулял. Иду по Питеру, любуюсь, на дождик внимания не обращаю. Какой все-таки город! Красивый, притягательный! Девчонка у меня тут живет, вот и думаю, найти ее надо.
— Нашел?
— Нет пока. Вот щас арбуз доем и пойду. Удивительные иногда происходят истории. В своем Саранске, поди, я хоть тыщу лет проживи, ничего бы не произошло. Люди там другие, не надо им этого ничего.
— Чего это «ничего»?
— Ну, удивительности. А тут люди другие.
— Какие?
— С понятием! А вообще, я думаю, неважно, где жить, главное — понимать, что ты — свободен.
