Ода одиночеству

Судьбу поделила на слоги,
на звуки разъяла года.
Никчемные эти уроки
запомнила я навсегда.

Я знала, что дар, как растенье,
что нужен нежнейший уход,
и я подрубила коренья
и птицам оставила плод.

Я бросила дело пустое,
сменила молчанием стих,
и руки покрылись корою
и яблоки спеют на них.

* * *

Зима наблюдает за нами в прицелы снежинок.
Зима обнуляет счета и выносит на рынок
фамильные слезы, угрозы, занозы, проклятья.
Зима что война, мы идем эшелоном как братья,
влача кандалы ледяные с этапа к этапу,
на месте погибших возводятся снежные бабы;
и вдоль по дорогам кусты как застывшие взрывы.
Вороны, воронки, обломки. А все-таки живы.

* * *

                           памяти А.И. Кобенкова

Прекрасны ссоры, ревность, пересуды,
прекрасно невезенье и долги —
все это жизнь была и ниоткуда
сокровища ссыпала в сундуки.

Меня из рук изменами кормили,
мои разлуки можно сдать в музей;
предательства любимых и друзей —
благословенны, потому что были
все эти люди радостью моей.

Крапива, обжигающая ноги,
мешающие дреме комары,
дождь, холод, непролазные дороги,
кошмары, одиночество, подлоги —
поистине бесценные дары.

Мне кажется, что в жизни нет изъяна
и нечего прибавить от себя, —
так повторяю, всхлипывая, пьяная,
с поминок уходя.

* * *

Отпрянет и раб, и сенатор,
и небо затмится на год,
когда упадет триумфатор
и статую кровью зальет.

И римлян, набрякших от славы,
спалят на походном костре,
и Цезаря призрак кровавый
возникнет в парадном шатре.

…Все это античностью стало,
ушло в барельеф и размер —
готовое в общем лекало,
классический римский пример.

* * *

Весна, точно драма Расина, —
Патетики слезный восторг
Оглянешься: слякоть, рутина,
Кусты, как пустые корзины
Подвешены возле дорог.

Мне скучно, я жажду антракта,
Мне хочется рухнуть в буфет.
Бесстрастная официантка
Несет мне вина и конфет.

Вот здесь между долгом и чувством,
Желанием и кошельком
Такие конфликты начнутся,
Что их погашаешь с трудом.

Я тоже металась по сцене,
Предчувствуя главную роль,
Но пафос и ветки сирени
Вполне заменил алкоголь.

Чем веки мои тяжелее,
Чем легче дешевый бокал,
Тем перед глазами живее
Трагедии этой финал.

* * *

Л. В. Костюкову

Эта мука и есть превосходство?
Превосходство? кого же над кем?
Эта каторга, это сиротство —
каста? допуск в особый тотем?

Кто меня обязал непрерывно
проворачивать строчки, ключи
подбирать, из судьбы терпеливо
животворные нити сучить?

Кто мне скажет, зачем это бродит,
как болезнь, воспаляясь нутром?
Это что? Из чего происходит?
и куда исчезает потом?

Никогда и нигде не свободна,
навсегда под надзором господним,
в лихорадке от мизерных драм.
Ну так вот — эта боль превосходна.
Я ее никому не отдам.

* * *

До свиданья тетя чуть не плачу
все это пустое дай мне сдачу
мне плевать да мне на все плевать
я запрусь и сяду на кровать
головой качать вертеть тетрадку
все предметы трогать по порядку
круг за кругом стены книги полки

погремушки плюшевые волки
заводные куклы царь царевич

где здесь выход господин Малевич

* * *

Корпи, белей, но нет конца тетрадям,
выламывай на рудниках строку —
однажды разберется по понятиям
с тобой судьба за эту чепуху.
Все дремлешь ты с открытыми глазами,
все в рот глядишь бездонному окну.
Чего там до тебя не досказали?  
В какие ты там бездны заглянул?
Не хватит ли на медленном огне
вываривать обглоданные мифы? —
жизнь кончилась, стоит звезда в окне,
светившая Орфею и Сизифу.

                           памяти А. Решетова

И как бы ни старался
Лирический герой,
Он все равно остался
Отшельник и изгой.

Он мнителен, рассеян,
Открыт и простоват,
Он перед всей Россией
За что-то виноват.

Есть до всего забота —
От лиры до совка.
Затем его работа
До неба высока.

Он пополудни встанет,
Холодный кофий пьет,
Кисет шитой достанет
И трубочку набьет.

Сидит, несчастный, курит,
Перо его парит,
Какой-нибудь фигуре
Хваленье сочинит.

Он песенку расскажет
И сказочку споет…
А ты не знаешь даже,
Что рядом он живет.