Вы здесь

Однокрылье

Рассказ
Файл: Иконка пакета 04_balabin_o.zip (59.64 КБ)

Высоко-высоко вверх тянулась ракета. Наполненная огнем, она замерла на старте, молчаливая и стройная, опутанная металлическими фермами обслуживания, готовая сорваться, пронзая темное небо.

На самой высоте, на верхней металлической площадке, застыли перед люком космического корабля Кедр и Рубин. Они смотрели молчаливо на угольную, растянувшуюся до горизонта безбрежную черноту. Тьма покрывала всю землю, скрадывая очертания построек в испепеленной степи. Предутренний ветер ерошил им волосы, обдувал задумчивые лица, принося далекие холодные запахи ракетного топлива и весенних цветов. Они смотрели за горизонт, пытаясь отыскать ту неразличимую черту, где, смыкаясь с черной землей, светлея, вверх, вверх, до бесконечности, уходило темно-синее небо.

Они стояли на высокой площадке, чувствуя под ладонями металл, ощущая предутреннюю трепетную чистоту. Им казалось, что их освещенная холодными прожекторами ракета застыла в самом центре раздвинутого, растянутого снизу вверх, от черного до светлеюще-синего, океана. И ничего — ни гула голосов, ни слов, ни рукоплесканий: все осталось внизу. Только они, ракета и скользящие по глади неба лиловые взволнованные облака.

Ну что… Кажется, пора, — сказал Кедр.

Пора… — всматриваясь в темноту, ответил Рубин. Ветер шевелил рукава его легкой куртки, играл штанинами серого шерстяного костюма. Казалось, он хотел навсегда запечатлеть, вдохнуть в себя частицу этого утра.

Послушай, — Рубин повернул задумчивое лицо к Кедру, дотронулся до плеча, — если что-то... произойдет, то…

Все, стоп! — оборвал Первый и улыбнулся: — Нам еще на Луну лететь!

Я помню, — серьезно сказал Рубин. — Мы должны кое-что ЭсПэ.

Другое дело. Я твой дублер… и я тоже еще хочу туда. — Он показал в небо. — Слишком много дел. Все будет как положено.

Они вошли в корабль; внутри было светло и прохладно.

Кедр похлопал мягкую обшивку бортового отсека:

Попросторней! Не то что «Восход», а? Неудобно, наверно, втроем было лететь? А здесь ты один. Правда, скоро ребята пристыкуются, тогда придется потесниться!

Придется, — сказал Рубин, открывая люк в полу и заглядывая в кабину космонавтов. — Хотя тут тоже не разгуляешься…

Ничего, терпимо… Ну все, до скорой встречи! — Кедр обнял его.

До встречи, Юра.

Рубин спустился из орбитального отсека в командную рубку: тесная, как и предыдущее помещение, диаметром всего два метра, на полу, лежа на спинках, смотрят вертикально вверх три кресла. Он сел в среднее. Устраиваясь, проверяя приборы, датчики, тумблеры, слушая команды с Земли, он вспоминал, как ехал на космодром. Разрезая тьму, утробно рыча солярой, автобус летел через ночную степь. Рядом сидели, улыбаясь, подбадривали его люди, он говорил что-то, но был уже далеко. Не здесь.

Остановка в пути. Помочиться на колесо, вдыхая ночной воздух, — традиция. Традиция, заведенная Кедром. Должно быть, смешно. Он улыбался тогда, улыбался, докладывая: «Космонавт Комаров к старту готов!» — но уже ощущал, чувствовал, что между ним и этими людьми незримая, будто стеклянная, стена. Стена, которая всегда встает между уходящими и остающимися.

Как чувствуете себя? — в динамиках голос Кедра. Он уже спустился в бункер и будет сопровождать его до самого старта.

Чувствую себя отлично!

Где разница между хорошо и отлично? Он задавал себе этот вопрос еще в первый старт. Тогда они взлетали втроем. Одноместный «Восток» переделали в «Восход», добавив еще два кресла. Так и запустили: его, командира экипажа с позывным Рубин, и двух космонавтов: Рубин-2 и Рубин-3. Кедр был прав — тесно. Очень тесно.

Так в чем же все-таки разница? Наверное, ни в чем. Ничего не болит и ладно — нормально, нормально! Достаточно.

Хорошо.

И все-таки ускользающая, почти незаметная, неощутимая, как конец лета, как сухой листок на глади воды, — она есть, разница.

Ты заряжен, как многотонная угрюмая ракета, ты готовишься расправить плечи, вырвать их вместе с атмосферой, вместе с гравитацией, совершить почти невозможное, взлететь. Подрагивают руки. Колотит, разрывая жилы и мягкие ткани, сердце. Грохочут виски — ты кусок плоти в огромной гудящей пушке.

Как чувствуете себя?

Отлично! Отлично!..

Снова заговорили динамики: к Кедру присоединился Сокол — они шутили, рассказывали, как идет проверка систем. Его спрашивали о чем-то. Рубин отвечал машинально.

Он был далеко.

«Почти два часа ждать старта, — думал он. — Муторно. Долго. И все же быстро… Мне сорок лет. Кажется, так серьезно… Почему я не чувствую их? Может быть, все — просто секунда? Точка в потоке времени. Что значат сорок лет среди миллиардов? Это вечный поток... Поколение за поколением уходят, иссеченные временем, в никуда… Страшно. Бесконечность слишком велика. А тебе сорок лет. Где они? Пронеслись… как миг. Сколько еще осталось? Двадцать, тридцать? Можно прожить и до ста… Сорок, а я не чувствую их… Они говорят: юбилей, а я вздрагиваю, словно звучит: могила. Ничего не сделано. Сорок лет, а я едва подошел к старту… и столько, столько еще нужно успеть впереди… Как они пролетели?.. Быстро… Так быстро...»

А теперь немного музыки, — простоватым, совсем не дикторским тоном сказал Кедр.

В динамике, шурша и поскрипывая, заиграла легкая мелодия. Игривый проигрыш закончился; серьезно и в то же время будто подмигивая начала девушка:

Был озабочен очень воздушный наш народ —

К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет.

Радисты скребли в эфире, волну ловя едва,

И вот без пяти четыре услышали слова…

В этом месте вступил, красиво занижая голос, Леонид Утёсов:

Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле,

Бак пробит, хвост горит, и машина летит

На честном слове и на одном крыле.

Рубин улыбнулся. Снова спокойно, уверенно заговорил Кедр. По его голосу нельзя было понять, как волнуются, переживают люди на старте. Невидимое напряжение, от искры к пламени, растет: как поведет себя высокая, стройная, своенравная ракета? На ее верхушке, скрытый до времени от атмосферы обтекателем, застыл такой маленький, такой сложный космический корабль «Союз». Корабль, на котором еще никто никогда не летал.

Вслушиваясь в монотонное гудение, методично докладывая обстановку, Рубин старался не думать о том, что он — первый. Самое нудное — ожидание. Ждать, ждать, когда уже готов выстрелить… Невыносимо. Он бы взорвался, побежал вперед, выталкивая ракету, но должен сидеть, замерев в неудобном кресле — ноги едва не прижаты к груди, слушать, как шумят приборы, колотится сердце.

Кедр снова пустил музыку. Стало легче.

Он первый на «Союзе». Хороший корабль. Само название — «Союз»! Звонкое, сильное, острое. Проткнуть атмосферу, звеня, вырваться в небо. Даже система стыковки на «Союзе» — «Игла». Красивое, точное слово. Запомнить это заточенное чувство…

Но все же… обкатка. Подготовка корабля… Всего три беспилотных старта… Всего три раза запускали «Союз» в космос; в креслах сидели спокойные, уверенные в себе манекены — о чем они думали? Что видели, бессильные, в тех полетах?

Немного.

Нормально. Нормально... Соберись в кулак, кубик на кубик, настройся: ты ведь уже летал, летал на другом корабле, на «Восходе», ведь ты — ветеран. Пустяки! Адреналиновый восторг. Исследование. Да. Именно поэтому, вспоминая смешные тревоги, нервозность (тогда все же была нервозность), запах пота, ты все же лезешь куда не просят, рвешься в эту бездонную холодную вечность.

В памяти нет страха. Только напряжение, только полет. Совсем о другом ты рассказываешь репортерам, шепчешь на ухо дочке. Ты говоришь правду, но есть кое-что еще, совсем другая, изнаночная истина. Ты улыбаешься? Каждый раз ты боишься. Только миг. Один растянутый миг, назовем его «сейчас». Ни секундой раньше, ни секундой позже ничего нет. Страх бывает в настоящем, в этом режущем вечность станке, слепящем искрами лезвии: позади — прошлое, впереди — вечность…

Сколько же еще можно ждать? Скорей бы. Скорей…

Страх не страшен. Если ты летчик, ты знаешь его. Мгновенно проступает пот, становится жарче, все словно замедляется, стремительно несутся, посверкивая, мысли. Привычка. Страх учил тебя летать, ты привык, ты умеешь трогать его, как женщину, как разбуженного медведя, как…

Ты слушаешь, как гудят приборы, смотришь на индикаторы. Все в порядке. Выбрось эту тухлятину из головы. Задача ясна. Выйти на орбиту, проверить работоспособность систем и ждать, дожидаться второго корабля. «Союз-2» поднимется в небо на следующий день. Важно, чтобы «Земля» не промахнулась. Только бы «Союз-2» оказался рядом! Покрутимся, повертимся... Ерунда. Самое нервное — стыковка. Только бы не подвести со стыковкой…

Они одни в комнате.

Все верно. — генерал Каманин говорит спокойно и четко. — Но помни, что главная задача — взлететь. — он делает многозначительную паузу. — И нормально сесть. Это твоя основная задача.

За окном медленно садится солнце. Его затухающие лучи, проникая сквозь шторы, слепят глаза.

Все остальное: стыковка, выход в космос — очень желательно!.. — генерал серьезен. Он хочет донести сейчас что-то важное, что-то…

Вечер накрывает взволнованный подтаявший запах весны. Совсем скоро ложиться — в восемнадцать ноль-ноль. Как же не хочется спать! Подъем в 23:30. Как тут заснуть… За окном играет травой ветер.

Глупо, Владимир, — продолжает Каманин, — глупо было бы из-за них…

Рубин соглашается. Через форточку задувает волнением и свежестью. Солнечный заяц, оскальзываясь, пляшет на лице генерала. Каманин говорит еще что-то, Рубин вдыхает холодный воздух; впереди — полет.

Весна.

Только бы не подвела стыковка... Последние метров пятьдесят автоматика отключится — и все будет на тебе. Прицелиться, как на тренажерах, мягко, уверенно… Рубин представил стыковку, положил ладони на управляющие ручки. Должно получиться… должно.

Что еще говорил Каманин? Не прошло и двенадцати часов после того наполненного умирающим солнцем вечера, а как будто пролетела вечность. Ничего не вспомнить. Главное — взлет и посадка. Главное…

А после стыковки, да, если он справится со стыковкой, что после этого? Двое хороших ребят из «Союза-2», рискуя жизнью, выйдут в открытый космос. Проплывут через эту безбрежную пустоту и постучат к нему в дверь: «Тук-тук. Открой, открой!» Совсем непросто…

Минутная готовность, — сказал динамик.

Как быстро… Как быстро!

На борту порядок, к старту готов, — ответил Рубин.

Ожидание, монотонное потное ожидание. Температура в кабине — пятнадцать градусов, но отчего-то жарко. Он в обычном, совсем не космическом спортивном сером костюме. Пристегнут ремнями в неудобном кресле. Ноги почти прижаты к груди — поза эмбриона, так проще переносить перегрузки.

Ключ на старт.

Теперь недолго. Но пока еще есть время. Время есть. Что говорил Каманин? Что главное?.. Не помню. Не помню!.. Не облажаться со стыковкой. Обеспечить переход двух космонавтов. Да… Точно.

«Тук-тук». — «Кто там?» Если не откажет ни одна из систем — если не откажет! — он попробует запустить их внутрь. Пожалуй, действительно будет тесно.

Протяжка один. — где-то внизу, там, где сидели напряженные люди, потянулась, шурша, записывая и фиксируя все, бумажная лента.

Потом отстыковаться. Это, наверное, проще. Должно быть проще. Наверняка проще.

Протяжка два.

А дальше капельки пота будут плавать по кораблю, парить в невесомости. Поздравляя, крепко сжимая друг другу руки, останется привязаться к креслам. Останется совсем ничего. Главное — стыковка. Стыковка.

Ключ на дренаж.

Потом надо будет сесть. Почти как в «Восходе». Почти. Что же все-таки говорил Каманин? Может, спросить? Он где-то там, внизу, далеко… Рядом. Брось. Брось! Остались минуты. Надо собрать все кубики. Скоро все будет зависеть от него.

Наддув.

На борту порядок!

Вибрация, гул, шипение. Все уже! Все уже зависит от него. Скоро ракета оторвется от земли. Скоро он, частица плоти, песчинка на многотонной махине, поднимется в космос.

Зажигание.

Что-то внизу под ним зарычало, зарокотало, корабль затрясло, раздался взрыв — толчок. Как будто величественный исполин потянул ракету вверх, упершись ногами в землю. Рубин почувствовал прерывистое медленное движение. На какой-то миг они зависли — будто выплевывающая пламя ракета, приподнявшись, не нашла на вдохе, не набрала достаточно огня, чтобы вырваться в небо. Еще один взрыв, толчок… Рубин почувствовал, как медленно разгоняется, поднимаясь все выше и выше, многотонная махина. Он словно оседлал огромный, раскачивающийся на путях, вибрирующий поезд. Уверенное, неостановимое, яростное движение — так что вжимает в кресло, давит на лицо и руки тяжестью, темнеет в глазах.

Чувствую себя отлично, полет нормальный!

Тяжело сделать вдох, все рокочет, рычит: дребезжат какие-то детали, шипит, теряется голос Земли, трясется воздух. Кажется, ракета пошатнулась… сейчас она упадет, завалится, крутясь в атмосфере, опрокинутая гравитацией, рухнет на землю… Падение. Падение!

Грохот и рев двигателей.

Все нормально. Нормально… Возьми себя в руки! Так и должно быть. Быстрое, сдавливающее мозг движение. Чувствуешь, как клокочет в висках кровь. Его еще сильнее вжало в кресло — невозможно приподнять голову, пошевелить рукой; сквозь трескотню пробился голос Земли:

Сброс САС…

Подтверждаю, — ответил Рубин.

Еще чуть-чуть. Страх всегда здесь, всегда сейчас. Потрогай его языком, попробуй на вкус — солоно? Программа полета… Контролировать неконтролируемое. Отвечать Земле. Позывной Земли — Заря. Заря.

Есть отделение первой ступени!

Ракета на миг замерла, стало легче дышать.

Подтверждаю, Заря, я Рубин, подтверждаю!

Теперь пойдет... Пойдет, родимая! Вторая ступень. Его несет вторая ступень. Отвечать, вести человеческий репортаж. Хронику взлета. Скоро космос. Космос… Опять не слышно Землю. Помехи, сплошные помехи. Почему молчит Кедр?

Что-то метнулось, скрежетнуло одновременно со всех сторон — Рубин вздрогнул, не разобрав, что произошло, на миг зажмурился…

Есть сброс головного обтекателя, — сквозь жужжание и треск спокойно сказал в динамиках Кедр.

Иллюминаторы слева и справа озарились синевой. Закрывающий космический корабль металлический щит отстегнулся и рухнул, обнажив небо.

Подтверждаю сброс, — сказал Рубин.

Синева. Синева… Из среднего кресла не разобрать, не выглянуть наружу, не посмотреть вниз. Голову давит, слегка кружит. А все-таки лечу! Лечу уверенно и сильно, расправив руки, расправив плечи. Лечу!

Земля контролировала полет. Рубин автоматически отвечал, подтверждая происходящее. Нормально работают двигатели, состояние изделия нормальное, нормальная температура, нормально на борту и нормально в воздухе. Нормально. Нормально.

Ненормально только то, что он, кусочек плоти, искра сознания, выплюнутый с земли, несется на огромной скорости в небо и не кричит, не вопит от страха, давления и пустоты, сухо приштамповывая действительность, объявляет ненормальное нормальным.

Я Рубин, на борту все в порядке.

Ни на что не повлиять. Не изменить. Если забарахлит, заискрит, подергивая, накренится, перевернет, разворачивая ракету, чтобы расшибить в лепешку, вниз, то ничего, почти ничего не сделаешь. Тумблеры, ручки — смешно — не успеешь! Везет автоматика. Ты — пассажир, как те манекены. Да. Сухие безглазые манекены из первых трех пусков. «Товарищ председатель государственной комиссии, космонавт-манекен к старту готов!» Отважные путешественники. Истинные наблюдатели и холодные пассажиры. О чем думали они, врываясь в небо? Что понимали? Были ли у них свои…

Двести секунд. Тангаж, рысканье, вращение в норме.

свои чувства? Недвижимые суставы, повернутая набок голова. Их заботливо размещали в креслах, усаживали, как механических мертвых детей, чтобы наверняка узнать, прощупать эмпирически, как раскорежит, расковыряет их после полета. Бедные куклы!

Всего три беспилотных старта «Союзов» — и все неудачные. Первый экипаж манекенов погиб, товарищ председатель государственной комиссии, погиб смертью храбрых, разорванный системой подрыва. Их разбросанные клочки, если они остались, никто не искал. Третья команда специально обученных кукол сгорела, выполняя ответственное задание, ушла вместе с кораблем на дно Аральского моря.

Двести девяносто секунд. Есть отделение второй ступени.

Второму экипажу кукол повезло — их ракета взорвалась на старте, но система аварийного спасения вытащила корабль из пекла. Откинувшись в креслах, глядя безглазыми взглядами вперед, куклы не понимали, что спасены. Для них продолжался единственный нескончаемый взлет. Они не могли заплакать от счастья — конструкторы не предусмотрели этого чувства; не могли зарыдать от ноющей боли — они не знали, что при старте в тяжелом резком дыму обменялся с ними жизнью, задохнулся настоящий человек.

Перегрузки вернулись. Рубин еле дышал: его вжимало, на него давила многотонная тяжелая атмосфера, все потемнело… Жертвы огня. Смешные человеческие игрушки… Надо собраться, надо перестать. Надо не думать, не каркать, а постучать по дереву… Где же взять дерево?

Двигатели работают нормально. Повторяю, все идет хорошо, как слышите меня? — размеренный голос Кедра.

Я Рубин, слышу вас отлично. Отлично!

Все идет хорошо. Да. Он уже думал об этом. Думал, соглашаясь на полет, размышлял, глядя на седого генерала в той гаснущей комнате… Ты все решил, дружище. Тебе сорок лет. Неважно, что было. Манекены, жалкие безвольные гомункулы, мертвы. А ты — нет. Попробуй страх. Попробуй боль. Перегрузки выдавливают из тебя дух, как воздух из мяча, тебя трясет, разрывая ревом, в стальной капсуле, стрекочет сердце, затекли ноги… ну и что? Ты пилот. Возможно, лучший из тех, что сейчас на Земле, — не задавайся, но тебя, а не их послали в космос. У тебя есть задачи. Стыковка. Не провали, пожалуйста, стыковку…

Звук двигателей изменился. Стал тише — от рокота к угрюмому рыку. Рубин почувствовал, как в лицо задувает невкусным, как будто пропущенным через пылесос сквозняком. Уши закладывало — приходилось все время сглатывать, сглатывать, слушая, как щелкает где-то в перепонках воздух. Ослабела тяжесть. Только синева в иллюминаторах осталась неизменной.

Ты в управляемой машине. Ты оседлаешь ее, сумеешь обуздать этот красивый острый корабль, вернешь его…

Пятьсот тридцать секунд, есть… двигателя третей сту… — голос Кедра оборвался, затененный сетью помех.

Помнишь о деле? Ты обещал похоронить ЭсПэ на Луне — вот твое настоящее дело. Хватит ныть — третья ступень почти отошла, сейчас корабль выйдет на орбиту — начнется работа.

Есть отделение космического корабля, — донесся слабый, искаженный голос Кедра. — До встр…

Рубин почувствовал, как наливается легкостью тело, голова закружилась, пол и потолок на секунду сдвинулись. Преодолевая тошноту, он сказал:

Заря, я Рубин, отделение космического корабля подтверждаю. Чувствую невесомость, как слышите меня?..

В ответ — трескучий шелест помех: «Союз» ушел за радиогоризонт Земли. Рубин повернул ручку, переключился на КВ-связь:

Заря, я Рубин, как слышите меня, как слышите?..

Земля молчала. За жаропрочным стеклом, завораживая темнотой, простирался безбрежный, беззвучный космос. Рубин попробовал еще раз, еще — КВ-связь не работала. Он отстегнул ремни и почувствовал, как его задирает, переворачивает: мгновенная потеря ориентации, верх, низ — такие условные понятия поменялись местами. Борясь с тошнотой, Рубин выглянул в иллюминатор — на спине выступили капельки холодного пота…

* * *

Он один над огромной голубой планетой. Низко гудят системы корабля, с тихим свистом обрабатывает воздух регенерационная установка, пощелкивают, переключаясь, программные механизмы, тикает хронометр. Скудость звуков. Только бесконечный, безмерный, глухой космос и такая далекая, такая молчаливая планета. Он один во Вселенной. Закричи, ударь кулаком в бледную обшивку, постучи костяшками в иллюминатор — никто, никто не услышит.

Связь с Землей прервалась почти сорок минут назад.

Гудят электромоторы, щелкают механизмы, свистит воздух, тикают секундные стрелки — что это по сравнению с растянутой вокруг тишиной… Хриплый голос, угасающий в вечности. Пустота.

Рубин висел в невесомости, прильнув к небольшому иллюминатору.

Он думал, что теперь, наверное, все. Программа полета закончилась, не успев начаться. Как это произошло? Мелочевка. Как вышло, что не сработала такая простая система? Механизм, который не мог сломаться?..

Рубин поменял положение, стараясь получше рассмотреть прижатую к борту, словно подбитое крыло, солнечную батарею. Сложенные сегменты отсвечивали золотистыми прожилками совсем рядом, в метре-другом за жаропрочным стеклом, бликовали на солнце, так близко… так невыносимо далеко.

Рубин прицелился, ударил ногой по обшивке. Сначала легко, затем чуть сильнее. Попробовать, попытаться изнутри запустить заевший механизм. Несколько ударов — глухой стук, гудение и щелканье приборов… и недвижимая тишина за бортом. Тщетно. Тщетно.

При выходе в космос автоматически открываются обе панели солнечной батареи — левая и правая. Они, словно раскинутые крылья, каждое длиной около четырех метров, вбирают в себя лучи света, наполняя корабль энергией, искрящейся белой кровью. Так почему же ты не раскрылась? Почему повисла безвольным отростком в этой чертовой пустоте?

Хорошо. Хорошо… Левую батарею заклинило. Попробуй это принять. Черт! Просто попробуй. Есть еще правая. Черт! Конечно, вся надежда на правую. У нее достаточно энергии, чтобы обеспечить корабль. Достаточно, чтобы попробовать пристыковаться. Не запори, пожалуйста, стыковку. Главное — стыковка…

Рубин легко оттолкнулся, перелетел к противоположному иллюминатору. Вот она. Искрится, расправленная, раскрытая, как золотистый парус. Он посмотрел на приборы — «ток солнца» всего четырнадцать ампер. Слишком мало. Надо хотя бы двадцать три. Мало. Для зарядки нужно двадцать три, а у него четырнадцать! Он прикрыл глаза — все пошатнулось, закружилось, не имея опоры: вестибулярный аппарат ответил тошнотой. Рубин ухватился за обшивку, пытаясь зафиксировать взгляд на приборной панели; через минуту головокружение почти прошло, оставив после себя неустойчивую разлаженность.

Это совсем не дело. Совсем не дело, старик. Надо привыкнуть к невесомости. У тебя всего четырнадцать. Это ничего. Ничего. Правая батарея раскрылась, значит, ты получишь двадцать три. Надо только направить искрящиеся золотом и латунью панели на Солнце.

Рубин привязался к креслу, глубоко вдохнул пропущенный через фильтры тепловатый воздух. Должна была сработать автоматическая ориентация. Должна. Управляемый машиной корабль обязан был повернуть расправленные батареи к Солнцу. Да… Почему автоматика не сработала?

Рубин нажал несколько кнопок, произнес:

Заря, я Рубин, Заря, как слышите меня? Заря, я Рубин, Заря…

Он один в беззвучном огромном пространстве. Радиоволны уходят, уносятся, пропадают в мертвой темноте, его голос гаснет в этой миллиарднокилометровой бездне. Он один на утлом суденышке, сухой лист на безбрежной глади ночного моря.

Заря…

Брось это занятие. КВ не работает. Ясно. Попробуем закрутить корабль на Солнце. Твоя задача — энергия. Дальше — связь. КВ отказала, попробуем УКВ, должно получиться... Сделать виток вокруг Земли, снова оказаться в зоне действия связи… Подожди, подожди...

Рубин почувствовал подкатывающую тошноту. Сейчас — энергия. А если связь не наладится? Если… Брось. Пустая болтовня. Если не наладится, то будем думать… Будем… О чем тут думать, если не наладится связь?

Он нажал несколько кнопок на командно-сигнальном устройстве, включая автоматическую ориентацию. Щелкнули, переключаясь, программные механизмы, что-то загудело, смолкло, загудело вновь — «Союз» слегка дернулся, пошатнулся — и затих. Рубин попробовал еще раз — автоматическая ориентация не работала.

Чувствуя, как вспотели ладони, он положил их на ручки управления. Сделать глубокий вдох. Расслабиться. Легкость, летучая легкость во всем теле. Вручную, аккуратно, нежно закрутить корабль на Солнце. Не такая страшная задача. Несколько плавных движений, как на тренажере, легкий поворот — и все: ток побежит по отблескивающей латунью распластанной батарее, наполняя «Союз» энергией и светом.

Пахло чем-то отработанным, механическим, невкусным. Тихо шуршал, разгоняя воздух, вентилятор.

Рубин перешел на ручное управление. Медленно-медленно двинул правую ручку. Что-то громко щелкнуло, загудело, толчок справа — корабль дернулся, поворачиваясь. Так. Спокойней… Спокойней, дружище. Снова рывок… слишком резко — все перевернулось, «Союз» пришел в движение: иллюминатор поехал куда-то вбок, мелькнула Земля. Что-то не так. Не так! Борясь с головокружением, Рубин попытался стабилизировать корабль. Плавно… Плавно! Машина не слушалась, отвечая на аккуратные движения резкими толчками, порою замирая, будто провисая в космосе.

Вжавшись в кресло, чувствуя, как на спине выступают холодные капельки пота, Рубин боролся с кораблем. Молчаливая, с соленым привкусом на губах, борьба. Спокойно, спокойно. Не суетиться. Ровно, упрямо, медленно… Медленно!

Вращение остановилось. Рубин откинулся в кресле, вздохнул. Мало звуков — урчание систем, тиканье хронометра, сглатывание сердцем крови — в висках. Мало. Как же здесь тесно! Будто сидишь в металлической бочке. Заперт, заперт внутри! А за стеклом, как запретный плод, островок жизни, надежды — далекая Земля…

Где же ты, Заря? Почему молчишь? Я здесь один, один в безвоздушной пустой темноте. Затерян, пропал в пространстве. Давит кровь; кровь от невесомости прилила к голове: щеки, губы, веки отекли, распухли, мозг, готовый лопнуть от жидкости, разбух, вжимаясь в стенки черепа пульсирующей болью. Первый виток подходит к концу, а УКВ молчит. Молчит. Что, если не заработает связь?

Щелчок, автоматика переключилась. Рубин вздрогнул. Зашелестело, замяукало — раздался сначала тихий, искажающийся, потом все нарастающий, отчетливый голос:

Рубин, я Заря, как слышите меня, прием!

Секунда; набрать в легкие воздуха, произнести:

Я Рубин, я Рубин, вас слышу отлично.

Рубин, я Заря, слышу вас отлично, отлично вас слышу! — отозвался радостный собеседник.

Теперь передать — спокойно, максимально подробно — передать на Землю все случившееся здесь за время, мелькнувшее с последнего сеанса. Рубин вдохнул и медленно, отчетливо проговорил:

Параметры кабины в норме. Не могу открыть левую половину антенны солнечной батареи, открылась только правая батарея, правая батарея, как поняли меня?

Вас понял, вас понял!

Закрутка на Солнце не прошла. «Ток солнца» — четырнадцать ампер. КВ-связь не работает. Пытался выполнить закрутку вручную. Закрутка не прошла. — Рубин посмотрел на приборную панель. — Давление в баках ДО упало до ста восьмидесяти. Прием.

Вас понял, ожидайте, — отозвалась Заря.

Рубин расслабил сжатые в кулаки руки. Вот и все, старик. Вот и все. Что же будет? Закрутка не прошла. Стыковка… Слишком мало энергии, если не наведешь батарею на Солнце... Лучше забудь… Почему не прошла закрутка? Машина сопротивляется… Почему? Ты помнишь: ручка идет медленно, словно тянется, вытекая из банки, густой мед. Плавные движения, как тысячу раз на тренажере. Ты почувствовал что-то, заваливая «Союз» набок. Что за чувство? Что? Будто управляешь неваляшкой — она перекатывается с боку на бок, упирается, силясь встать. Верно…

А если виновата батарея? Поджатый отросток дестабилизирует закрутку. Мешает, переворачивает... Возможно… Но что изменишь? Ты теперь однокрылый — жалкое насекомое, застывшая бабочка в космосе. Медленно плывешь по орбите, бессильный оживить себя, подставив замерзшие, усеянные прожилками крылышки сияющему шару Солнца.

Гудели системы, приборы безмолвно отражали параметры. Сухие цифры. Пустоту. Рубин сидел, ожидая ответа с Земли, рассматривая приборную доску, изучая режимы на командно-сигнальном устройстве. Параметры корабля в норме. Разве что давление в двигателях ориентации — сто восемьдесят. Сто восемьдесят. А ток — четырнадцать. Двигатели выплевывают в пространство «рабочее тело» — перекись водорода. Каждый твой маневр, дружище, сжирает запас горючки, каждый маневр. У тебя две цифры: четырнадцать и сто восемьдесят. Запомни эту математику, бескрылая бабочка, запомни…

А может… Мог он напутать сгоряча? Вспомни, подумай хорошенько — может быть, повернул не туда... Движения не такие четкие… Ошибка… Чувствуешь, как горит, наливаясь огнем, лицо? Признайся, с кем не бывает: напортачил при закрутке? Напортачил? Ну, говори!

В иллюминаторе висит огромная голубая планета. Океаны, океаны, полоска суши. Она вращается, медленно; так медленно и ты, искусственный спутник, несешься вокруг нее. Нет, ты не напортачил. Все было правильно. Не подведи батарея — закрутка бы прошла. Прошла… Ты — рядовой космоса. Инженер-полковник — где твое звание? Что теперь делать? Как снизились твои шансы на… Ответь себе сам: управляй неуправляемым, контролируй неконтролируемое…

Рубин, я Заря, прием.

Я Рубин, я Рубин.

Рубин, я Заря, передаю команду…

Кто говорит с Земли? Не Кедр, нет. Другой прорывающийся за тысячи километров голос. Ты слушаешь. Понятные простые команды: попытаться выполнить закрутку снова, экономить рабочее тело, экономить энергию. Значит… не все кончено. Если у тебя получится, то корабль будет жить. Не все пропало. Если только получится, то они там, внизу, запустят «Союз-2». Можно еще выполнить закрутку, можно управлять и машиной без крыла. Там, на далекой, укрытой облаками Земле, взвесив и обсудив, решили попробовать еще. И кто он, чтобы не доверять… Кто он?

Смолкла связь. Ушли УКВ-волны, пропал радиогоризонт. Он пролетает медленно, стремительно, неуклонно над чужой землей, больше нет знакомых, волнующихся голосов. Радиогоризонт растворился, затянутый облаками. Исчезла Заря.

Теперь все на тебе. Все на тебе снова. Манекен бы пропал. Расслабленная кукла под грузом ответственности. Бедная мертвая душа. Нужно попробовать еще. Может, и ты пропадешь? Брось! Еще виток. Сколько времени? Сколько в запасе минут до следующего сеанса связи? Каждый виток — почти полтора часа. Немного. Достаточно, чтобы выжать из «Союза» все.

Рубин еще раз осмотрел нераскрывшуюся батарею. Затем, слегка оттолкнувшись пальцами ног, взлетел, открыв люк-лаз, переместился в другой, орбитальный отсек корабля. Здесь он прощался с Кедром. До скорой встречи… До скорой. Тут посвободнее — больше пространства, меньше органов управления, есть откидное сиденье, откидной столик. Этот отсек во время посадки должен будет отстыковаться, чтобы сгореть во внешних слоях атмосферы. Временное пристанище. Место для отдыха и наблюдений. Стальной приют. Хватаясь за металлические поручни, Рубин подплыл к иллюминатору, попробовал осмотреть корабль с этой точки. Вытянутый, красивый, с поджатым отростком солнечной батареи, «Союз» висел над планетой Земля.

Как же тебя закрутить, дружище? Ты не любишь резких движений, я знаю. Я знаю, ты ранен, но надо потерпеть. Ты ворчишь? Я слышу это в работе систем, в движении пресного воздуха. Без энергии ты умираешь. Ты знаешь, если я не справлюсь, если у нас не получится, на кону будет не только твоя, но и моя… наша общая…

Рубин вернулся в командную рубку.

Началась работа. Долгая, монотонная, кропотливая работа. Раз за разом, борясь с накатывающей тошнотой, он пытался закрутить «Союз», повернуть батарею к свету. Машина не слушалась — двигатели, выплевывая в мертвое пространство рабочее тело, растрачивая запас топлива, не могли удержать корабль. Взмокнув от напряжения, Рубин пытался нежными, еле заметными движениями сориентировать вытянутое крыло — плавные легкие касания невидимой руки закручивали «Союз». Тяжелая, выматывающая работа.

Свет теряется, все меркнет — корабль оказывается на покрытой ночью стороне Земли. Темная, безжизненная планета. Почти ничего не видно — в иллюминаторе редкие огоньки; ты потерял ориентиры, потерял Солнце, рассматривая огромную, нависшую над тобой угольно-черную Землю. Можно немного передохнуть, позволить себе расслабиться, насладившись безмолвной пустотой. За стеклом ночь. Тихо шуршит вентилятор, засасывает воздух регенерационная установка. Планета спит… Но тебе не до сна. Проверь другие системы, попробуй стабилизировать корабль, используй ионную ориентацию — работай, работай! Рубин переключает режимы, управляя кораблем.

За работой появляется Солнце. Слепящая полоса разделяет земной шар на две половины. Половину света и половину тьмы. Снова попытка закрутки — снова неудача. На связь выходит Заря. Рубин докладывает сухие цифры, пытаясь понять по интонации, по малейшим ноткам в голосе собеседника, что сейчас происходит на Земле. Множество людей, споря, пытаются решить, что делать дальше. Отменять или нет запуск «Союза-2», как закрутить корабль на Солнце, как раскрыть непослушную батарею, как спасти человека, оторвавшегося от человечества?
Им нелегко. Волнение охватывает их ряды — первый пилотируемый «Союз» завис, обессиленный, на орбите. Снова приходят команды — все те же, все то же. Пробовать, пробовать, пробовать… дерзать.

Сколько часов он уже в космосе? Что-то около пяти? Одна задача, одна мысль: пока еще остался шанс — совершить закрутку. Тогда они запустят второй корабль. Тогда… А что, если «Союз-2» отправят на помощь? Не дожидаясь закрутки, планета выстрелит на орбиту еще одним кораблем. Ребята подплывут к нему, терпящему бедствие, выйдя в космос, расправят заклинившую батарею… Улыбаешься? Что тогда?

Мягко прижаты к спине ложементы. Ладони на рукоятках управления. Выдох. Глубокий вдох. Ты должен справиться. Вокруг океан космоса. Вокруг только пустота. Выдох.

Рубин осторожно, очень медленно, как ребенка, двинул ручку. Корабль, многотонная махина, поплыл, разворачиваясь.

Вдох.

Звезды в иллюминаторах сдвинулись, пришли в движение. «Союз» закручивался, подставляя распластанное крыло Солнцу. Тише…

Выдох.

Тише… Тише… Не дыши.

Он возвратил ручку в исходное положение. Корабль замер неподвижный, раскрыв, подставив золотистый, плоско вытянутый стебель свету. Все остановилось. Чернота пространства. Безмолвная гигантская планета. Повисшее в космосе насекомое — оживающий «Союз».

Дернулись стрелки, поползли показатели зарядного тока — они увеличиваются! — пятнадцать… шестнадцать ампер!

Вдох.

Получилось! Рубин почувствовал облегчение. Как будто что-то, привязанное на дне души, в иле и грязи, вдруг отцепилось, унеслось, поднятое невесомостью, вверх. Получилось! Теперь, старик, будем жить!

Выдох.

Что-то шевельнулось. Что-то изменилось в иллюминаторе. Показалось… Нет, движение… Движение! Космос пошатнулся. Корабль сдвигает вокруг оси! Уводит от направления. Тянет вниз. Рубин прильнул к приборам — нет, стой! — снова пятнадцать…

Держись!

Четырнадцать ампер…

Прижатый к боку отросток, нераскрывшаяся батарея, дестабилизирует закрутку. «Союз» увело в сторону, разворачивая исправным крылом вниз.

Действуй! Не сиди!..

Рубин попробовал удержать корабль на двигателях ориентации. Крутанул ручку — дал противоположный импульс. Держать! Усилием ладоней балансировать — не дать неваляшке завалиться. Машину снова повернуло — стрелка дернулась до пятнадцати, пошатнулась. Сколько еще держаться? Падает, падает давление в баках, расходуется топливо… Как быстро оно иссякнет?

Рубин повернул ручку в нейтральное положение. Тише, дружище, тише. Выключил, почувствовав, как дрожат ладони, двигатели. Бесполезно. Стоит зависнуть, развернув корабль, как его уводит. Рабочее тело. Топливо. Как быстро ты израсходуешь его? Истратив горючку, без руля и ветрил в космосе, потерянный в темноте…

Еще виток, еще сеанс связи. Мрачно. Заря не подает виду, но, похоже, новых идей нет. Направить сюда «Союз-2», спасательную экспедицию: капитан приходит на выручку капитану… Шансов нет. Даже если все системы второго корабля исправны — как им пристыковаться, как сблизиться, если не удается даже такая малость — закрутка? Твоя машина нестабильна. Если запустят еще корабль — придется спасать двоих. Нет, старик. Ты один наедине с пустотой. Надейся только на себя…

Работа, работа, работа не переставая… Не замечая головокружения и легкой тошноты, с опухшим от невесомости лицом, ты пытаешься сориентировать корабль, закрутить, поймать ускользающий шар Солнца. От этого зависит программа полета. От этого зависит твоя жизнь.

Даже не верится. Еще вчера ты мог пойти хоть куда. Выбежать на дорогу и мчаться, глотая пыль, в любую сторону. А сейчас — когда уже закончится сейчас?! — весь твой мир — пара кубических метров в консервной банке, и не вырвешься, не закричишь…

Под потолком плавают маленькие, почти незаметные частицы пота. Так движутся твои мысли, мелкие пузырьки в пульсирующем сознании, неровно текущие то вверх, то вниз. Ты смотришь на потолок — никакого притяжения, потолок становится полом; переворачиваешься — и все меняется вновь.

Тебя бросает в жар, напряжены плечи, руки. Скоро шестой виток и девятый час непрерывной работы. Девятый час… Закрутка не проходит. На сколько еще хватит энергии? Какой у тебя запас?.. Земля спокойна, Земля делает вид, что все в порядке. Сколько протянет корабль? Надо спросить. Надо. С седьмого по тринадцатый виток не будет связи. Ты будешь там, где нет наших станций — «Союз» почти на десять часов потеряет связь с Советским Союзом…

По плану у вас сейчас сон. Так что не переживайте, ложитесь спать…

Вот и пропал, рассеялся голос Зари. Оборвалась растянутая между кораблем и планетой нитка. Настала гудящая тишина. Отстегнувшись, Рубин перелетел в орбитальный отсек. Осторожно, чтобы не выпустить в свободное плаванье пузырьки воды, сделал несколько глотков. Стало легче. Неудобно приспустив штаны, помочился. Вот так. Надо передохнуть. Впереди десять долгих часов тишины. Витки без связи, бессвязные витки. Заря посоветовала поспать. Правильный совет. Заря, мудрая седая Заря, твои советы верны: экономить энергию, беречь рабочее тело, закручиваться на Солнце…

Эх, Заря…

Брось, брось, Комар… помнишь, как тебя звали в школе? Кажется, вчера: ярко светит солнце, девочка с косичками несется по коридору, ты встаешь из-за обшарпанной парты… Это усталость. Ты просто устал десятый час подряд болтаться кверху ногами. Здесь все вверх тормашками — ни пола, ни потолка. Поешь. Задумайся. Есть время поразмышлять.

Выдавливая борщ из тубы в рот, он подумал, что космическая пища — это целый процесс. Процесс питания жижей. Наверное, когда-нибудь он превратится в культуру. Холодные роботы, отблескивая хромом и мигая лампами, станут надувать алюминиевые тюбики пищей. Целые фабрики-кухни на орбите. А земляне, гордые красивые земляне на пути к Марсу, слушая Чайковского, будут заедать жидкий шашлык жидким пловом.

Он поморщился: пресновато. Словно на большой высоте — смазанный, слабоватый вкус. Кажется, не хватает соли.

Рубин подплыл к иллюминатору: наполненная океанами голубая Земля. Так много воды, так мало суши. Выдавливая шоколад, трогая пересохшими губами металл тубы, он разглядывал материки, стараясь вспомнить названия проплывающих под ним рек. Жидкий плов… забавно, надо бы рассказать о нем Женьке с Иришкой. Дети, мои дети…

Дети.

В обычном спортивном костюме (левая гача чуть завернулась), в черных хлопчатобумажных носках, сорокалетний, начинающий седеть человек завис перед иллюминатором на немыслимой высоте. Его усталое лицо вытянулось, внимательные карие глаза застыли, всматриваясь в одну, видимую только ему точку. Он вдруг увидел девушку, еще студентку, которая не знала — а он понял сразу! — что станет его женой. Перед ним проплывали припыленные, неказистые учебные самолеты. Маленькая комната с металлическим чайником. Дети: девочка дуется, мальчик читает книжку. Первый взлет. Он думал о том, что называется домом. Дом — это ощущение. Едва заметный, открытый только тебе запах. Услышанный где-то вкус.

Дом.

Он смотрел на Землю, не различая размазанных облаков, морщинистых гор и далеких океанов. В иллюминаторе, там, где между стекол застыли кристаллики льда, он увидел стол в цветастой клеенке, лучик света, кошку с котенком, движение женских рук…

Он долго висел, задумчивый и спокойный, серьезный и невесомый, не замечая, что тюбик выскользнул из пальцев, поплыл вверх. Он висел, погруженный в память, снова дома, пока планета не развернулась — или это он обошел планету? — накрыв поблескивающий огоньками «Союз» гигантской тенью. Корабль — точка, песчинка, слабый светлячок в пространстве. Над ним безмерно растянутая, тяжелая, беззвучная, невыразимо огромная черная глыба, мрачная сфера, Земля.

Черный космос, черная планета. Уголь. Уголь. Кокс…

Распахиваются чугунные створки. По тяжелым, отполированным до холодного блеска рельсам фанерный гроб скатывается в печь. Прощай, прощай, Сергей Павлович! Прощай, ЭсПэ! Легкая фанера вспыхивает, как бумага, колеблется, трещит в разъяренном пламени. Бряцают, закрываясь, дверцы, худой кочегар, играя мышцами, подбрасывает сизого коксу: прошло время прощаний! Настал час огня. Рычащие языки пламени, струи раскаленного воздуха вгрызаются, разрывая белое тело Главного. Пустая оболочка обугливается, горит. Тысячеградусный пожар визжит, скребется в чугунные створки, раскаляет посеревший кафель печи.

Жена ЭсПэ больше не плачет. Смотрит потерянным, ушедшим далеко-далеко взглядом, как трескается крестообразно белый череп главного конструктора ракет — огонь отражается, пляшет в ее утонувших зрачках. Горит, горит, сгорая в седой пепел, оседающую в легких сизую пыль, уносится через черную трубу прах ЭсПэ. Вопит, ярится оранжевое, стрекочущее костями пламя.

Рубин стоит в стороне. Механики подкручивают огонь, следя за черной стрелкой, ухмыляясь, перекрикиваются о чем-то. Голый по пояс кочегар кидает кокс. По его ребрам стекает струйка пота. Рубин стоит в стороне, глядя на женщину, ощущая едкий, удушливый запах гари. Рубин стоит.

Белый, белый, метущийся с неба снег. Холодное, замутненное облаками солнце. Бледная улица, влажное крошево сыплется на лицо, валит за шиворот. Рубин снаружи: неприкрытую шарфом шею хлещет холодом. Он вдыхает простуженный воздух, подставляет лицо ветру, чувствует, как таят на щеках, превращаясь в воду, снежинки. Рубин смотрит на небо, сжимает в руках, бережно прячет под китель сверток из писчей бумаги. В нем горстка пепла. Частица праха, частица памяти о человеке. Они запаяют ее в капсулу. Они похоронят ее на Луне.

Рубину кажется, что он чувствует исходящее от праха тепло. Бережно, как ребенка, укрывает сверток. Воспоминание об ЭсПэ…

Космонавт оттолкнулся, отплыв от иллюминатора, достал из контейнера тубу красного цвета, «Напиток из клюквы», сделал несколько глотков. Соберись. Ты должен выжить. Должен вернуться. Тесно, тесно в консервной банке! Должен вернуться, должен жить. Впереди — тишина. Глухие витки.

Что делал он в это время? Вспоминал дом — правда. Пробовал спать — Заря сказала поспать — верно. Но сна не получалось. Усталость подкатывала к мозгу, но стоило закрыть глаза, как просыпалась стрелка на четырнадцать ампер, подмерзшая картошка в голодном, накрытом войной училище, нераскрывшаяся батарея, разламывающийся череп ЭсПэ… Он вздрагивал, очнувшись от полудремы, разглядывал плавающие перед лицом руки, снова закрывал глаза.

Напряженное забытье.

Но больше всего он работал. Привязавшись к креслу, чувствуя, как леденит пальцы на ногах — носки пропитались холодным потом, — снова двигал управляющие ручки, переключал режимы командно-сигнального устройства, пытался закрутить корабль, вглядывался в визир. Контроль за системами, визуальное наблюдение через иллюминаторы — его подхватила работа. Напряженный, сконцентрированный, Рубин едва не пропустил сеанс связи. На тринадцатом витке он успел кое-как передать обстановку, добавил:

На ночной стороне трудно ориентироваться по бегу Земли вручную.

Кажется, ты уже чувствуешь, как угасают, умирают вокруг тебя приборы. Скоро, совсем скоро батареи иссякнут, остановится регенерация воздуха… и тогда…

* * *

Сколько осталось энергии? Стрелка падает. Еще немного — и все системы погаснут, корабль замрет, повиснув на орбите мертвой грудой металла. Исчезнет свет, уйдет тепло и смолкнут навсегда приборы — станет тихо-тихо, как в детском саду в тихий час. Тихо-тихо... Для тебя это значит одно: смерть.

Заря должна была все просчитать. Но сколько все-таки осталось энергии? Время еще есть. У тебя еще есть время закрутить батарею на Солнце.

Закрутить… Как веет тишиной. Нераскрывшаяся батарея утянет тебя к черту.

Что же они решили? Второй корабль… Не будет второго корабля. Что еще отказало? Не работает солнечно-звездный датчик. Нарушена система ориентации…

Ладно. Ладно. Экономь время. Ну-ка, еще разок, закрутка!

Рубин, я Заря, прием, — спокойный голос Кедра.

На связи Кедр! Добрался-таки до центра! Теперь…

Я Рубин, прием.

Рад слышать тебя, Рубин! Очень рад! Товарищи мне все передали. Успел отдохнуть? Значит, так: готовься к посадке. Посадочные данные дадим на шестнадцатом витке. Сама посадка будет на семнадцатом. Подготовься хорошенько, проверь все…

Кедр спокоен; Заря решила садиться.

В глаза словно насыпали песка. Сколько он уже в космосе? Двадцать два часа... Батарея долго не протянет. Посадка на семнадцатом… получается, еще часа три… Хватит энергии? Должно хватить. Но что же балансировка? Ориентация? Садиться на разбалансированном корабле…

Ладно. Ладно!

Для начала подготовить командную рубку — спускаемый аппарат. Затем орбитальный отсек, его придется сбросить перед посадкой. Успеть. Нужно все успеть. Интересная у тебя, Комарик, будет посадка.

Подготовка занимает время. Нужно проверить системы, аккуратно разложить все вещи так, чтобы не нарушить центровку корабля. Центровка очень важна при входе в атмосферу, иначе болтанка страшная! Ты едва успеваешь. Наконец, еще раз помочившись — больше шанса не будет, задраиваешь люк в орбитальный отсек. Прощай, друг.

Теперь все твое жизненное пространство — пара кубических метров. Стальное брюхо командной рубки. Ничего… Ничего. Чем меньше спускаемый аппарат, тем мягче посадка. Как же здесь тесно! Что они все-таки решили с балансировкой? Разложи все по местам… Не торопись. Ориентироваться по звездам не получится — накрылся датчик. Что остается? Ионная ориентация… Так. Надо накрепко привязаться в кресле. Привяжись.

Новый виток. Зашелестели динамики.

Я Заря, Рубин, как слышите меня? — спросил Кедр.

Заря, я Рубин. Слышу вас хорошо. Перенес всю аппаратуру сюда, в корабль. Люк-лаз закрыт. На борту порядок, как говорят. Параметры кабины следующие: давление восемьсот, температура семнадцать и пять.

Все нормально, я Заря.

Понял вас, понял.

Готовьтесь к заключительным операциям. — Всегда удивлялся способности Кедра, слегка искажая слова, звуки, как-то упрощать их, сводить все до обыденности. Немного припыленной, будто компот из старых времен, совсем не страшной обыденности.

Повнимательнее, поспокойней, все идет нормально. Я Заря, прием.

Вас понял.

Сейчас будет автоматический спуск с ионной ориентацией. Этот спуск, значит… — Кедр поколебался, — настоящий, нормальный. Заря, прием.

Вас понял.

Должно сработать. Если не сработает, если нераскрывшееся крыло сорвет балансировку, сбивая с курса, ударит корабль об атмосферу… Ты видишь — огненная болванка в небе, тысячи горящих осколков…

Брось! У тебя мало времени. Нужно садиться сейчас, иначе застрянешь здесь навечно. Навечно… пока не закончится энергия — у тебя будет очень короткая вечность, Комарик. На сколько еще хватит батареи? Заря торопится с посадкой. Часов на пять? Шесть? Так… Что они делают сейчас? Передают команды автоматике. Автоматика не подведет. Вечность в шесть часов… Слушай, что там еще говорит Кедр. Настоящий, нормальный спуск… Скоро все решится. Да…

Рубин, все команды к вам на борт прошли нормально.

Понял.

Ждем тебя на Земле, дорогой.

До встречи!

Даем сверку времени.

В ушах запищало: «Пип-пип-пип». Рубин ответил:

Поправка по времени минус одна секунда.

Отлично. Тебе повезло с часами. Хорошие поставили. Не забудь поплотнее привязаться-пристегнуться перед входом в плотные слои атмосферы.

Холодит ноги. Прохладно на борту. Не суетись, все будет нормально. Главное — не суетиться. Ты уже садился. Ты справишься, ерунда! А все же — прохладно…

Из оборудования научного я только хронограф взял.

На память его привезешь. Тут товарищи передают тебе горячий-горячий привет, самые добрые пожелания мягкой, хорошей посадки.

Большое спасибо. Осталось до встречи немного, скоро увидимся. Желаю вам успехов во всем.

Искаженный голос Зари пропадает. Вот и семнадцатый виток. Ты слышишь, как гудят электродвигатели, со щелканьем переключают режимы автоматы. Скоро закончится легкость. Падение навалится на грудь перегрузками, будет спуск. Только бы не подвела автоматика…

Он сжимает кулаки: а все-таки досадно, что не удалось справиться с батареей. Программа полета накрылась из-за такой ерунды! В школе нас учат, что все возможно. Учись отлично, старайся — хорошенько старайся! — и все получится. Надо только поднапрячься, надо только вытащить себя, вырвать, хрустя суставами, из связок, перетрясти внутренности, свинтить голову и собрать заново. И так — вновь и вновь каждое утро, каждый день, закручивая горячие от любви, холодные от дисциплины шарниры.

Включается система ориентации.

Все обязательно получится…

Но это неправда. Это же неправда! Почему получается далеко не всегда? Ты выложился на все сто. С распухшим от невесомости лицом бился над этой однокрылой машиной, вертел ее нещадно двадцать с лишним часов. Если бы только можно было закрутить «Союз», ты бы это сделал!

Но — не получилось.

Рубин наблюдает, как на командно-сигнальном устройстве, пощелкивая, отображаются режимы управления. За стеклом в иллюминаторе — Земля.

Нас учат, что все возможно. Но ведь не все возможно, верно? Помнишь его? Твой друг, он так старался, чтобы попасть на фронт. Он был готов, как немногие до него. Отличный летчик, ему бы жечь врагов, ему бы вернуться, посверкивая Звездой Героя, подняться в космос. Он очень старался. Значит… все было возможно?

Конечно! — отвечает школа.

Не все… — шепчет жизнь.

Нелепая смерть: на первом взлете забарахлил двигатель, самолет разбился о полосу.

Ты чувствуешь плавные толчки из стороны в сторону. Корабль легкими движениями подруливает, подкручивая себя, направляет на курс.

Вспомни ЭсПэ. Сколько в нем было силы! Вздыбив сотни заводов, подняв тысячи людей, он рвался к цели, раздвигая космос, он был неостановим. Невидимый и великий, он знал одно: впереди — Марс. И мы верили, верили…

Пустое тело на операционном столе. Значит, не все возможно…

Воздух пахнет пылесосом. Кажется, все в порядке. В одном иллюминаторе — Земля, в другом — белые точки, звезды.

Ты прав. Ты все сделал правильно, ты надорвался, взвинчивая эту красивую машину… и где результат?

Куда ни глянь — сплошное однокрылье…

Словно бусины в медный таз, цедит секунды хронометр.

Но что же теперь? Скрипеть, как песком на зубах, этой калечной истиной? Люди перемешались. Она раздала нам, не спрашивая, одним — погоны и славу, другим — забвение и нищету. Кто лучше? Как нас учили в школе — кто прав? Ты должен стараться изо всех сил, и тогда…

Что — тогда?

Никто ничего не гарантирует. Никто ничего не обещает. Но есть ты. Ты сам. И ты отвечаешь — выложился ли по полной, сделал ли то, что мог. На двух или на одном крыле. Ты можешь сдохнуть в безвестности, задохнуться на старте, но только ты отвечаешь перед собой. Награды не было и не будет. Есть только крыло внутри, как лезвие.

Ответь, ты на лезвии?

«Союз» вздрогнул. Корабль шатнуло в сторону, затем с мягким электрическим гулом — в другую. Еще раз. Словно невидимый поводырь ошибся, потерял направление и теперь пытается отыскать его вновь. Рубин сжал пальцы, всматриваясь в приборы. Ионная ориентация. Ориентация… Черт! Он прильнул к визиру: под ногами экватор. Корабль уводит с курса… Защелкали, переключая что-то, автоматы. Скоро система должна дать команду на спуск; тогда сработает маршевый двигатель, и мы ринемся, рванемся вниз по неверной траектории… Отходим от направления по тангажу…

«Союз» заваливает не туда. Отходим… Скоро команда на спуск. Как будем спускаться? Щелчок; вот-вот включится корректирующая двигательная установка. При таком расхождении…

Щелчок. Нет. Куда при таком расхождении?! Может, удастся откорректировать…

Щелчок. Нет!

Сейчас они сорвутся вниз….

Отказ. Автоматика блокирует посадку.

Одинокий человек с усталым лицом отрывается от кресла, подплывает к иллюминатору. Он на прежней орбите. Под ним — далекая, лазурная, медленная Земля. Недосягаемый островок света. Вокруг — безвоздушное пространство. Скоро закончится энергия. Если закончится энергия — космос задушит тебя.

Космос тебя убьет.

Заря на радиогоризонте.

Вас понял. Ионная ориентация не сработала, корректирующая установка не включилась, — буднично говорит Кедр. — Все нормально. Понял вас. Передохни, пожалуйста. Мы пока подумаем, как тебя посадить.

Одинокий человек в космосе. Земля поместила тебя в стальную капсулу, Земля выстрелила тебя наружу. Там, под тобой, рождаясь и умирая, в борьбе и лени копошится человечество. А ты — муравей вне муравейника, частичка разума в пустоте. Заря совещается. Идет, идет время, нервно, громко тикают секундные стрелки, а Заря все молчит. Сколько еще протянет корабль? Какой у него запас энергии? Не сядешь — системы сдохнут. Без батарей — сдохнут. Умрет, затихая, гул электричества, становясь все слабее, слабее, погаснет свет, смолкнет регенерационная установка. Представь: очень холодно. Очень тихо, мертвенно тихо. Только тиканье стрелок. Ты прильнешь к иллюминатору, задыхаясь, словно подводник в подводной лодке, только перед глазами, будто в насмешку, целый мир жизни, планета воздуха — светящаяся, теплая, выплюнувшая тебя Земля.

Сеанс связи закончился, Заря думает. Кедр посоветовал не беспокоиться. Кедр посоветовал не переживать. Дождаться следующего витка. Время еще есть. Еще есть время…

В животе заурчало. Новый эксперимент. Надо тщательно все зафиксировать: космический желудок переваривает космический борщ. Перед серьезными операциями больному всегда делают клизму. Очень практично. Под наркозом мышцы расслабляются — бывает всякое… Перед космическим полетом клизма тоже обязательна. Утилитарно, просто, эффективно. В космосе не до таких забот. Опорожнить кишечник, очиститься еще на старушке Земле. Клизма перед операцией. Операция… Отчего-то вспомнился ЭсПэ.

Твоя операция продолжается. Что ж, опять неудача. Ионная ориентация не сработала.

Не все срабатывает, — щелкает автоматикой жизнь.

Я знаю, — спокойно отвечает Рубин.

Восемнадцатый виток. Заря наконец решилась.

Ручную ориентацию по бегу Земли осуществить в пять часов на светлой части, развернуться на сто восемьдесят градусов для ориентации по-посадочному, — отчеканил Кедр. — Перед входом в тень включить стабилизацию на гироскопах. При выходе из тени вручную подправить ориентацию. Как поняли меня? Прием.

Неужели так плохо?

Ну да, конечно. Отказал солнечно-звездный датчик, ионная ориентация не работает, корабль не может правильно нацелиться на посадку. Что остается? Последний шанс: заменить отточенные аппараты человеком, сажать корабль на глазок, по-самолетному, удерживая машину движениями рук. Работа для пилота.

По спине пробежал холодок.

Работа для тебя.

На светлой стороне еще можно ориентироваться по движению планеты. Трудно, но можно. Да… Лишь бы хватило времени. Только бы успеть! Хорошо. Но на ночной… В темноте движение Земли почти не различить — ориентиры смазываются. Держаться на гироскопах? Придется… Только бы не подвели… Все сегодня подводит… Как ни крути, а отклонение будет. Он не железный, машина уйдет по курсу в сторону. На выходе, когда он снова вывалится на светлую половину, нужно будет очень быстро откорректировать курс.

Черт! Ничего из этого не отрабатывали.

Только бы хватило времени откорректировать курс! Малейшая ошибка — и тебя размажет об атмосферу. Больше попыток не будет. Энергии совсем нет.

Рубин, я Заря. Как поняли меня, прием?

Я Рубин. Вас понял. — что-то запершило в горле, голос немного осип. — Вас понял, повторяю задание…

Это нелегко… Только бы хватило времени. Только бы успеть!

Все верно, — подтвердил Кедр и продолжил медленно, словно по бумажке: — В пять часов пятьдесят семь минут пятнадцать секунд включить СКД. Расчетное время работы двигателя сто пятьдесят секунд. После ста пятидесяти, если нет выключения от интегратора, выключить двигатель вручную. Как поняли меня, как поняли?..

«Я справляюсь, — подумал Рубин, ощущая легкий холодок внутри. — Должен справиться… Все возможно. Возможно все! Надо только больше стараться…»

Я Заря. Даю данные ручного спуска. Виток девятнадцатый. Баллистический. Не спеши. Уточняй ориентацию потихоньку. Все должно быть нормально.

Я все прекрасно понял… Знаю, как быть. Все будет нормально, — ответил Рубин.

Все будет нормально, если у него получится… Все будет хорошо.

Связь пропадает, восстанавливается снова. Ты прокручиваешь в голове варианты посадки. Все зависит от тебя. Теперь все зависит только от тебя. Мелькают перед глазами движения на тренажере. В ладонях — управляющие ручки. Невидимые мысленные движения. Кажется, на том конце другой голос. Это бывший зам ЭсПэ, новый Главный, говорит что-то. Заря волнуется. Они переживают за посадку. Ничего. Все будет хорошо. Только бы успеть… Успеешь, не можешь не успеть…

Вас прекрасно понял. Я не беспокоюсь, не волнуюсь. Буду работать согласно программе.

Пахнет чем-то тяжелым. Спертый воздух. А если не получится? Всегда на дне души, на потаенных антресолях сознания — скользкая мысль. Ты уже проходил: собранный, напряженный, брался за дело… и проваливал его. Вспомни училище: сколько раз давал зарок, клялся плавно добирать ручку при посадке самолета — и сколько нарушал, дергал ее? Думал — не ошибусь, гнал от себя мысль об ошибке. Сама мысль — как предвестие. Может, если совсем не думать… но как же не думать?.. Как же теперь не думать…

Рубин, как самочувствие, как настроение?

Самочувствие отличное. Настроение хорошее. Система жизнеобеспечения работала прекрасно.

Если не получится… Что делать, если не получится? Батареи почти на исходе… Неправильный вход в атмосферу может… Сплюнь, лучше сплюнь через плечо.

Очень рад. Мы все уверены, что у вас все будет хорошо. Работайте спокойно. При спуске попробуйте вести репортаж. Может быть, тут будет что-то слышно.

Собраться. Начинается работа. Настоящая работа, от которой зависит твоя жизнь. Все получится. Только бы успеть. Надо постараться. Очень постараться, постараться изо всех сил…

Тикает хронометр.

Я Рубин. Через минуту включаю ориентацию.

Понял. Связь с вами кончаем, не будем мешать вашей работе.

Я беспокоюсь, хватит ли времени на ориентацию...

Заря пропала. Он остался один.

Мир был как бритва: слепящее, отточенное, плоское лезвие — и ты на его грани. Закрути до визга пружину, пусти — пусти! — сверкающий механизм. Ты делаешь плавное движение — легко нажата кнопка. Щелчок. Щелчок стального сердца. Горячий шарнир. Твои руки уверенны. Переключаешь режимы, вводишь данные. Ладони касаются управляющих ручек. Мысли остры.

Усталый человек в сером — штаны немного примяты, сосредоточенны глаза — ты поворачиваешь многотонный корабль к Земле. Ноги леденит холодом, щеки пылают. Напряженно гудят системы, монотонно шелестит вентилятор, урчит регенерационная установка. Ты медленно двигаешь ручки, мысли звенят — «Союз» разворачивает вниз.

Плавно движется космос за стеклом. Борьба. Молчаливая борьба. Асимметрия. Поджатая батарея дестабилизирует. Нужно прицелиться, внимательно, до боли в глазах — ориентация по бегу Земли. Ты вглядываешься в визир. Вот… Вот планета! Медленный, медленный поворот. Немного заносит. Острые иглы по позвоночнику. Планета под ногами… Точнее, точнее ручку! Тебя сдвигает в сторону. Корректирующий импульс. Еще. Не удается сориентироваться — корабль уводит!

Шею ломит. Шея раскалывается; ты сосредоточен, ты — красивый «Союз», ты несешься в безвоздушном пространстве по орбите, нацеливаясь на Землю, закрепляя себя в космосе, ищешь направление к дому.

Хлопок. Еще — управляешь двигателями: держать ориентацию, держать! Ручка идет легко, видишь: внизу под тобой бегут, несутся измятые облака. Сквозь разрывы мерцает глубокой синевой океан. Хорошо…

Хорошо!

Теперь медленный разворот по вертикальной оси. Тошнит. Должно быть, от волнения слезятся глаза — не мигать! Не мигать. Почему так болит шея? Нежнее, нежнее отклонить ручку в правую сторону. Только бы хватило времени! Сколько времени до перехода в тень? Едва заметно изменяется бег планеты… Вот и ночная сторона! Совсем близко. Надо успеть до нее… Скорее! В темноте не сориентироваться. Почему так медленно? Быстрее. Быстрей!

Беззвучно несется «Союз» по орбите, приближаясь, все приближаясь к тому месту, где теплая, мерцающая нежным светом половина планеты переходит в угасшую, омутно-утонувшую часть тьмы. Ты не успеваешь… Не успеваешь сориентировать корабль до перехода в ночь.

Чернота раскрывает огромный рот…

Быстрее… Быстрей!

Счет на секунды. Слишком медленно… Не успеваешь! Не успеваешь!

Не все возможно, — шепчет черная половина планеты.

Еще чуть-чуть… Передержишь, поздно отпустишь ручку — не будет времени исправить…

«Союз» входит в темноту. Угасают протянутые в пустоту руки-антенны, появляются тени.

Не все возможно…

Есть! Ты бросаешь ручку в нейтральное положение, до боли вглядываешься в визир… Удалось! Кажется, удалось!

Все погружается в ночь. Внизу, где-то там под ногами, несется едва различимая в скатанных прожилках облаков черная слюдяная поверхность океана. Ты жмешь на кнопки, включая гироскопы — с задержкой в секунду щелкает автоматика. Удалось. Кажется, удалось…

Рубин закрыл глаза, попытался расслабить шею, замер. Будем ждать. Остается ждать, старик. Если ты все сделал верно, если только не ошибся, то ориентация прошла. Вспомнился догорающий вечер, холодные весенние сумерки за окном.

Он надавил на веки пальцами — стало легче, перед глазами заплясали лилово-оранжевые пятна. Что же там говорил генерал Каманин? Что же?.. Все погасло, подернутое пепельным дымом.

Ты всего сутки здесь, а металлическая банка, изнутри покрытая серым, уже разжевала тебя… Ты странно думаешь, старик. Это усталость. Всего двадцать четыре часа, а кажется, пронеслась такая чужая, такая отдельная, целомудренная на звуки и запахи, раскрытая острой боли, истрепанная до нервов жизнь. Чувствуешь? Холодно. Пропитанная влагой рубашка прилипла к спине. Почему так холодно? В кабине семнадцать градусов. Рубин поежился. Кажется, дует по ногам, кажется, тянет от иллюминаторов. Вряд ли… Вряд ли.

Не может быть.

Надо собраться. Ты сделал очень многое. Ты сделал то, к чему не готовили. К чему никто не был готов. Осталось чуть-чуть. Сейчас корабль выйдет из тени. Ты проверишь стабилизацию, уточнишь данные для спуска. А дальше… Не время! Соберись! Еще немного работы, чуть-чуть…

Уходит лето. Дочка ковыряет ложкой кашу — завтра в школу… Тянет холодом. Звездочки на погонах… На кухне шумит вода, горит неяркий свет.

Скоро светлая сторона. Медленно течет время. Последний рывок. Помнишь, в жизни надо очень стараться? Быть на пределе. Помнишь?

Сначала засияла освещенная, расплавленная на тысячу золотистых красок антенна. Корабль вышел на свет. Рубин потонул в визире — отклонение совсем небольшое! Тебе везет, Комарик! Везет! Несколько корректировочных импульсов, легких движений ручкой — «Союз» чуть сопротивляется, мешает скрюченное крыло батареи — задать ориентацию, сверить направление…

Готово.

Внизу изогнутая, напоенная светом, прозрачным воздухом и яркой, искрящейся, бесконечной жизнью, раскрылась планета. Родная планета. Земля.

Ты вводишь данные. Уверенные пальцы — в складках между костяшек залегли морщинки — нажимают на кнопки, загораются индикаторы на табло. Ты на пороге дома. Осталось запустить двигатель, сойти с опостылевшей орбиты вниз.

Время. Настало время. Палец замирает на красной кнопке. Ты смотришь на циферблат. Тикают, рассекая секунды, стрелки. Время! Ты нажимаешь на клавишу. Ничего не происходит…

Хлопок! Корабль толкает, уверенно направляя по курсу вниз… Вниз!

Я Рубин, двигатель работает тридцать секунд, работа двигателя устойчивая, — доложил он в микрофон.

Тишина. Никто не слышит тебя. Молчание.

Шестьдесят секунд, двигатель работает нормально.

За стеклом бесшумно проносится пространство, мерцают яркие, крупные звезды, сияет, увеличиваясь, Земля. Ты летишь — «Союз» слегка закручивает — мчишься во тьме.

Девяносто секунд.

Светлый пилот замечательного корабля.

Сто двадцать…

Медленный, ни с чем не сравнимый заход на посадку. Ты улыбаешься? Ты ползешь на последнем крыле… помнишь песню?

Сто сорок…

Сосредоточиться. Сейчас интегратор вырубит маршевый двигатель… Сейчас… Палец на кнопку: если не сработает автоматика — выключишь вручную… Сейчас…

Щелчок. Гул прекращается.

Отлично! Отлично.

Расслабиться. Перевести дух… Дрожишь от напряжения. Кажется, открылось второе дыхание. Легкие, отточенные, сверкающие мысли. Идет управляемый спуск. Почти все. Ты сделал это. Управлял неуправляемым, контролировал неконтролируемое. Ты справился! Что теперь? Да, что теперь? Ждем разделения. Дождаться, пока кабину, спускаемый аппарат, отстрелит от других отсеков корабля. Можно перевести…

Рубин, я Заря, — сквозь шум и резкое шипение доносится голос Кедра. — Рубин, я Заря, как слышите меня? Вызываю на связь.

Я Рубин, двигатель работал сто сорок шесть секунд. Нормально все идет. Все идет нормально! — какая легкость, какая сила во всем теле! — Корабль был сориентирован правильно! Нахожусь в среднем кресле. Привязался ремнями.

Как самочувствие, как дела? — обрадованный, светлый Кедр. — Я Заря, прием.

Все отлично, отлично, все в порядке.

Все в полном порядке!

Поняли! Вот тут товарищи рекомендуют дышать глубже. Ждем на приземлении! Я Заря, прием.

Спасибо, передайте всем…

Раздался взрыв.

Рубин вздрогнул — уши обожгло помехами. Что-то, скрежетнув, мелькнуло за бортом. Корабль, накренившись, пошатнулся. Все куда-то сдвинулось, поплыло, метнулось в сторону. Внизу, под ногами, там, где был визир, обнажился выпуклый иллюминатор. Рубин ухватился за ремни.

Дрожь пронеслась по спине в ноги. Где-то под мышками выступил теплый леденящий пот. Во рту пересохло.

Соберись!

Рубин вслушался: все так же гудели механизмы, отчитываясь, переключались приборы. Возьми себя в руки, дружище!

Разделение?.. Спокойно. Сработали пиропатроны — приборно-агрегатный и орбитальный отсеки отсоединились, покинули нас. Конечно, разделение… Корабль выплюнул визир, как застрявшую безделушку.

Я Рубин, произошло разделение…

Помехи, шипение в ушах. Заря не слышит. Заря пропала. Пропала связь.

Держись, старик! Сейчас — самое интересное… Чертово веселье. Ты уже садился… Осталось совсем немного. Еще шаг — и ты дома. Справился. Ты справился! Теперь держись…

Он почувствовал, как подкатывает долгое, долгое падение. Семь тысяч метров в секунду.

Длинный баллистический спуск. Ты входишь в атмосферу, спиной вперед. Ты не видишь, что там, под тобой. Тебя валит, раскачивая, вниз, ты падаешь, падаешь до крика, до молчаливого визга, спиной, спиной…

Что-то жесткое, что-то невыразимо тяжелое вжало его в кресло, надавило на грудь, с сипом выпуская воздух, пытаясь вытолкнуть сердце, раздробить ребра. Рубин почувствовал, как глазные яблоки, мозг, мысли расплющивает, размазывает по ложементу. Он попытался вдохнуть — и не смог. В глазах потемнело, голова закружилась; по обшивке заплясали цветные пятна.

Корабль затрясло. Вокруг все гудело, верещало, скреблось. Рубин увидел, как в прозрачном стекле иллюминатора заплясали языки пламени. Сначала маленькие, нежные, хрупкие, словно огоньки от свечки — они разрастались, жадно впиваясь в оболочку, обгладывая, плавя, вгрызаясь в нее. Океан раскаленной плазмы ревел за бортом, пытаясь сожрать «Союз». Стало душно. Жар, жар расходился от раскаленных стен и стекол иллюминаторов, давил на лицо, впивался в легкие. Капилляры вздулись, щеки обжигало теплом.

Рубин закрыл глаза, изо всех сил впился ногтями в ладони, сжавшись, почувствовал, как падает, падает, падает спиною вниз… Что-то оторвалось, вырвавшись из желудка, с диким беззвучным воплем пронеслось через мозг, наполняя его всего от пяток до позвоночника ужасом.

Я Рубин, иду на посадку. Давление в кабине…

Как страшно. Как невыносимо до дрожи страшно…

— …пятьсот пятьдесят миллиметров ртутного столба. Ощущаю небольшую…

Ты падаешь, падаешь, падаешь! Посмотри! Скорей бы открылся парашют. Скорей бы почувствовать толчок: легкие стропы подхватывают тебя…

— …перегрузку. Самочувствие хо…

Страшно. До чего страшно. Когда же все это кончится? Тебя вдавливает, ты не узнаешь свой голос:

— …самочувствие отличное. Температура в кабине…

В глазах темнеет. Совсем ничего не видно. Огонь остался выше, сбитый потоками воздуха. Обуглился, запекся темной заскорузлой коркой иллюминатор…

— …двадцать шесть градусов.

Когда же откроется парашют? Уже скоро, уже сейчас… Только бы…

Я Рубин, как слышите меня?..

Что это? Выстрел? Страх только здесь…

— …как слышите?..

Страх только сейчас. Ты привык к нему, ты трогаешь его… Легкий толчок — кажется, отстрелило парашют. Уже пора бы… уже…

На секунду все замедлилось, словно натянутое до предела, дернулось, оборвалось, проваливаясь с огромной скоростью вниз.

Вниз.

Падаю! Падаю! Стены пошли кругом — корабль завертело. Перед глазами цветные мечущиеся пятна. Где лево, где право… только подкатывающая к горлу тошнота: держаться, держаться — вырвет… Держаться.

Визг, скрежещущий, нарастающий грохот. Все быстрее, быстрее…

Спиною вниз.

Ты сжимаешь кулаки, впиваешься зубами в губы. Тошнота плещется где-то на дне желудка. Корабль закручивает, перегрузка вдавливает тебя в ложементы, раскалывается голова. Ты несешься, чувствуя ужасное, неостановимое падение. Тебя колотит, ты дрожишь — острая игла впивается под грудину, холодеет, немеет где-то в области сердца.

Страх. Клокочущий страх…

Заря, я Рубин… — шепчешь ты.

Жена моет посуду. Ее раскрасневшиеся руки тонут в воде, она говорит, улыбаясь вполоборота, ты смотришь на нее, внимательно смотришь, она…

Перегрузка сжимает тебя до хрипа. Тепло и солоно во рту. Ну когда же? Когда?..

Сейчас! Сейчас раскроется парашют!

Удар.

Все переворачивается, идет кувырком, мелькает. Ты чувствуешь пронзительную, резкую боль.

Мимолетная улыбка.

Взрыв.

* * *

Невесомый утренний свет пробивался сквозь прозрачные шторы, играя тенями, обнажал лица. Сонные, усталые, счастливые лица. Центр дальней космической связи не выспался. В обычной столовой был накрыт роскошный стол. Простые, но обильные закуски, грузинские темно-бордовые, ярко пахнущие сухие вина. Из приоткрытого окна приносило прохладное дыхание Черного моря. Центр не спал больше суток. И вот в восемь часов утра, поднимая бокалы и громко, почти выкрикивая, люди праздновали. Отмечали, переживая убитый страх, изношенную усталость, миновавшее их горе. Успешная посадка: доложили, что в шесть часов двадцать четыре минуты аппарат приземлился в районе Орска.

А все-таки молодец Володя! Какой молодец! Справился! Что бы мы делали без человека! — весело сказал Кедр. — Молодец!

В дверном проеме показался офицер. Как-то косолапо, словно стесняясь, немного угрюмо обходя празднующих, подошел к Кедру, прошептал:

Вас к телефону…

Алло! Юрий Алексеевич? — сказала трубка.

Кедр изменился в лице.

Тихий свет. Бряцанье вилок. Чей-то тост.

О чем-то спорили, громко говорили создатели «Союза». Они не заметили ухода Первого, они не чувствовали в утреннем, немного соленом воздухе с Черного моря едва заметные звуки беды.

* * *

Генерал Каманин смотрел, как догорают останки корабля «Союз». Обугленные, искореженные куски металла еще тлели, присыпанные землей. То и дело тут и там вокруг обожженной воронки вспыхивали, раздуваемые холодным ветром, затухали маленькие огоньки.

Шумели, вспарывая воздух, лопасти вертолета. Военные суетились, кто-то кричал, пытаясь отогнать в сторону мужика в телогрейке — тот рвался к обломкам, тряся закопченной головой, протягивал черные ладони, орал что-то. Невдалеке хмурой серой толпой замерли люди. Они говорили вполголоса, вспоминая, как увидели падающий корабль, закручивающийся серыми стропами нераскрывшийся парашют. Прибежав сюда первыми, переждав взрывы, они потушили пламя, загасили чадящий, алчный костер мерзлой землей.

Немного в стороне, бросив чемоданчик с выцветшим алым крестом в грязно-черный пепел, курил врач. Ветер доносил запах гари и еще чего-то химически-резкого, лезущего в горло, обжигающего рот.

Генерал Каманин потрогал носком сапога обугленный обломок, развернулся, подошел к тому месту, где на зеленом брезенте лежал обожженный черный бесформенный комок. Он опустился на корточки, скинув фуражку, посмотрел на то, что осталось от космонавта, замер на минуту. Затем тяжело встал, приказал: «Грузите» — и поднялся по трапу в вертолет.

 

 

Примечание: в тексте использованы записи переговоров летчика-космонавта, дважды Героя Советского Союза Владимира Михайловича Комарова с Землей, а также слова из песни «Comin' in on a wing and a prayer» («Бомбардировщики») Д. Макхью и Г. Адамсона. Русский текст: С. Болотин, Т. Сикорская.

Рассказ является частью романа «Грызь».

 

100-летие «Сибирских огней»