Остановка

Самое страшное в этой истории — что у маленького Матвея лопнул шарик.

В одно из майских воскресений двадцать первого века на остановке напротив налоговой сидел бомж.

Сидел бомж с самого утра в коробке остановки из прозрачного пластика, как одинокая старая рыба на дне прямоугольного аквариума с закругленными краями. Еще в пять часов на него обратил внимание выходивший на утреннюю пробежку марафонец из семьдесят второго дома. Был тихий час перед началом выходного дня, когда время как будто замерло, на улицах предрассветная синева, нет машин, нет людей и солнце не торопится включать новое утро, — бомж сидел уже тогда.

Темный квадрат ссутулившейся спины. Сверху полукруглый взъерошенный бугор поникшей головы. Растрепанные черные пряди. Снизу торчат черные ноги в профессиональных беговых кроссовках японской фирмы ASICS. Марафонец из семьдесят второго дома ни с чем не мог спутать эту прекрасную модель с улучшенной амортизацией и поддержкой стопы и подумал: «Хм!»

Кроссовки на бомже, конечно, были сильно изношены и уже не годны для бега, но сама модель была непозволительно дорогой для марафонца из семьдесят второго дома. Ее цены с лихвой хватило бы на две, а то и три пары обычных кроссовок. Он долго изучал эту модель на спортивных сайтах, держал в руках и даже примерял в фирменном магазине, почти уже нес коробку на кассу, однако в последний момент гигантская жаба сигала ему на грудь, душила и говорила свое слово.

Интересно, на какой помойке бомж их откопал? Марафонец еще раз с досадой обернулся и, покуда это было возможно, держал кроссовки в фокусе. Спортсмен легкой трусцой направлялся в парк Победы, где недавно проложили новые пешеходные и беговые дорожки по берегам Везёлки. На сегодняшнюю пробежку был план не спеша преодолеть восемь кругов по пять километров.

Полицейский патруль из второго городского отдела заприметил бомжа на остановке напротив налоговой в семь десять, вскоре после начала смены, но подошел не сразу (не знал, к чему прицепиться), а часа через три. Мало ли бомжей в округе сидят на остановках напротив налоговых или прочих контор, на ступеньках храмов или торгово-развлекательных центров, валяются в ногах у прохожих на перекрестках, попрошайничают? За пару часов на одном пятачке можно нарубить административных палок на месячный план и получить премию!

Патруль состоял из сержанта Колюни Варфоломеева и младшего лейтенанта Алешки Меморандина. Варфоломеев поступил в ППС три года назад. В полицию пошел не чтобы ловить преступников, а чтобы однажды самому не сесть по пьянке, хулиганке или прочей бытовухе. Уж очень он склонен был и к тому, и к другому, и к третьему. Дядька его родной, Константинович, во вневедомственной охране всю жизнь оперативным дежурным служит — он и посодействовал.

— Ты, Колюнь, чем Светлану по синеве рукоприкладствовать, шел бы к нам в охрану или в отдел патрульным. Все ж органы, как ни крути. Там и кварталки, и тринадцатая в конце года, и пенсия, и все. А то, глядишь, не ровен час, пойдешь по статье. А оно кому надо? Ей?

Дядька махнул на его жену. Светлана с переносицей цвета спелой ежевики и черничными полукружиями под глазами ставила на стол глубокую тарелку с дымящейся вареной картошкой в укропе и сливочном масле. Глаза жены были черными, как крупные ягоды черной смородины, а белки глаз — красными, как красная.

— Или ей?

Дядька махнул в стену, за которой была детская комната, в которой была детская кроватка, в которой была Колюнина и Светланина дочка Настя.

Колюня кивал тогда, остекленело смотрел сквозь холодильник в стену, сквозь стену на то, что за стеной, но не видел ничего и пел под гитару на двух аккордах:

Погоны на плечи давят, как скала.

Нет, не сюда меня душа звала!..

Напарник Колюни и формально старший патруля, молодой офицер Алешка Меморандин, перешел на выпускной курс юридического института и стажировался в отделе полиции. С детства Алешка воспитывался в духе патриотизма, хотел пойти по стопам старшего брата, погибшего на чеченской войне, — служить в войсках, или в органах МВД, или каких-то подобных органах. С детства занимался спортом, имел молниеносную реакцию и был лучшим вратарем в дворовой футбольной команде, в школьном классе, а затем и в сборной института.

Время перевернуло с ног на голову отношение юношей к военной службе — нынче все хотят быть пограничниками, летчиками, полицейскими: у них хоть какое-то положение в обществе и гарантированное президентом будущее.

Старший брат Алешки (теперь ему было бы сорок) рос в девяностые годы прошлого века и был из той молодежи, которая, чтобы не идти в армию, учиняла себе разные членовредительства. В большинстве случаев это помогало: призывники получали отсрочку. Тогда служба по призыву длилась два года, шла чеченская война, в гарнизонах процветала дедовщина. В случае с Алешкиным братом что-то пошло не так: переломанная в трех местах рука срослась неправильно, не разгибалась полностью в локте, а средний и безымянный пальцы все время были согнуты, точно их обладатель показывал хеви-метал. В армию его все равно призвали, после учебки направили в Чечню, где в самоволке он был по ошибке застрелен сослуживцем.

Это было еще до рождения Алешки. Собственно, своим появлением на свет он был обязан безвременному уходу брата...

Бомжа патрулю передали по смене со словами: «Смотрите, там на остановке напротив налоговой бомжара сидит. С виду тихий, но вы поглядывайте. Мало ли...» Ну, они и поглядывали. Сидит и сидит. Живой вроде, не бухает, не обгажен, не смердит, вокруг сухо. Общественного порядка, к сожалению, не нарушает. Палок на нем не нарубить, хотя... Пальто какое-то. Вот это пальто и привлекло внимание молодого офицера на третьем кругу по патрулируемой территории.

— Слышь-ка, стой, Коляныч. — Алешка подтолкнул в локоть сержанта Варфоломеева. — Зацени. Настоящая?

На бомже была до ужаса старая, затертая, с растянутыми и местами разошедшимися швами милицейская шинель из серого сукна. С плеч свисали нитки, словно погоны были сорваны, как с врага народа. Зато на вороте еще оставались пришитые петлицы. Некогда красные, советские, а нынче как клубничное варенье — бурые, со звездочками, проржавевшими насквозь.

Полицейские подошли и стали за остановкой, что-то обсуждали, тыкали пальцами и даже собирались обойти вокруг пластикового аквариума и задать бомжу пару вопросов, а там и накинуть палку-другую за что придется. Скажем, нахождение в состоянии опьянения. Кто его освидетельствует? Если матюгнется — плюс мелкое хулиганство. Еще и неповиновение требованию полицейского при исполнении... Вот уже три палки в одно тело!

Старший государственный налоговый инспектор Канаев был переведен из районной инспекции в областную. Здесь он получил небольшое повышение, переехав с первого этажа на пятый, и отдельный кабинет с видом на Преображенскую улицу и прямехонько на остановку, располагавшуюся через дорогу.

— О, а это что еще? — проговорил вслух Канаев, завидев внизу бомжа с черным от жизни лицом.

Не считая ученика восьмого класса «Г» девятого лицея Тараса Матрасова, управлявшего квадрокоптером с крыши налоговой, Канаев был единственным, кто хотя бы теоретически мог видеть это лицо. Лицо бомжа было таким черным, что невозможно было понять, где кончается лоб и начинаются волосы, похожие на застывшие языки черного пламени, и есть ли на лице борода. Непременно должна быть борода, уверял себя Канаев, вспоминая образы элитных бомжей из «Нашей Раши».

Оттуда, где сидел бомж, никак не было видно Канаева в окне на пятом этаже, но он с ужасом представил, как вдруг вспыхивают на угольном лице два ярких огонька — бомжовские глаза, а в них слепящий огонь восходящего солнца. И от них никуда не деться. Они всё видят, они всё знают. Они ввинчиваются в его лицо, в его мысли, сверля и прожигая, неизбежно, как бормашина всверливается в зуб. А сам Канаев и есть этот зуб, и он ничего не может поделать — только ждать, когда мучение прекратится. Расплывается в ухмылке черный рот с черным языком, черными деснами и зубами и разоблачающим черным хохотом: «Я тебя излечу! Я избавлю тебя от недуга!»

Канаев вздрогнул и брезгливо отодвинулся от окна на полшага.

Молодой и очень одаренный стилист-парикмахер Саша Прядкин этим утром был хмур и немногословен. Во сне ему явился идеальный образ — тренд сезона и новая классика! Он увлеченно обрабатывал клиента в салоне своих грез, порхая с ножницами на крыльях вдохновения, воплощая свое видение мужской модельной красоты. И вот, когда до завершения портрета оставались последние штрихи, будильник, заведенный на девять часов, выхватил его из сна, из салона мечты и в прах развеял образ идеальной стрижки.

Саша Прядкин, мрачный и расстроенный, шел на работу, тоже в салон красоты, но не в салон грез, где он мог бы творить, созидать, парить. Радужные и вдохновенные фантазии настигали его лишь в снах. Стоило ему проснуться, как все исчезало, ничего не оставляя в памяти.

Вдруг то ли зайчик солнечный, отразившись в одном из окон, заскочил в лицо, то ли камушек, забившийся в подошву, заставил Сашу остановиться и поднять голову...

— Божечки ты мой господи! — радостно вскричал Саша, увидев со спины человека языки черного пламени, зафиксированные в мастерски продуманном до мелочей неистовстве творческого хаоса. — Вот же он! Вот он!

Саша Прядкин хотел было обежать остановку, чтобы взглянуть на идеальную прическу спереди, однако едва не столкнулся с возникшим перед носом полицейским патрулем, не замеченным им в приступе эйфории, и припустил трусцой дальше. Он уже увидел все, что ему было нужно увидеть. Он все вспомнил.

Он был счастлив!

Конечно, областная налоговая инспекция по воскресеньям не работала, но любой сотрудник в случае необходимости мог выйти в выходной день. Такой необходимостью старший государственный налоговый инспектор Канаев обозначил месячную отчетность: сроки сдачи истекали, а всю прошедшую неделю он провел в разъездах. Так он написал в служебке, согласованной с начальством и переданной на проходную.

На самом же деле Канаев плевать хотел и на отчетность, которая всегда писалась с потолка, и на службу в целом, которая текла по инерции, а привело его в воскресенье на работу следующее.

Напротив налоговой, по другую сторону улицы, стоял семьдесят четвертый дом. В этом доме двумя этажами ниже окна Канаева была квартира некоей гражданки, которую Канаев про себя прозвал «моя принцесса». Эта гражданка, его принцесса, во время игр определенной тематики с игрушками определенного назначения не зашторивала окно, а порой даже распахивала его настежь и располагалась исключительно удобно для обозрения налоговым инспектором Канаевым.

Одна, какая-то очень правильная часть его натуры пыталась убедить его, что нет, что нельзя, что это неправильно, что это личная жизнь и он не имеет права в нее проникать. Канаев соглашался и отвечал, что да, что все, что это последний раз. Но другая часть, которая была явно сильнее первой, правильной, говорила: ну и что, что здесь такого, ты просто стоишь у окна и никому вреда не причиняешь. И каждый раз она, будучи более зрелой и увесистой, завладевала им и несла к окну. И не было никаких сил превозмочь это животное влечение.

Для наблюдения за столь открытой персоной у Канаева был скоммунизженный у бывшего тестя старый бинокль с двенадцатикратным увеличением и резкостью на нужное окно. С этим биноклем ни одна складочка, ни одна родинка на лице принцессы, ни один изгиб ее притягательного организма не ускользали от взгляда инспектора Канаева. Рядом на подоконнике лежали две пачки салфеток — влажных и сухих.

Не беда, что картинка в бинокле известным образом подрагивала: старший государственный налоговый инспектор знал свое дело и всегда достигал положительного результата. И даже рассевшийся на остановке бомж не мог этому помешать.

Когда-то очень давно гражданке из семьдесят четвертого дома сделалось дурно и стыдно и хотелось провалиться сквозь пол и все нижние этажи: из окна налоговой на нее пялился мужик. И не просто, а, вы подумайте, в бинокль! Она сразу задернула шторы. А потом немного подумала, рассмеялась и снова расшторила и растворила окно, впустив в комнату свежий воздух новых ощущений.

Одновременно с тем, как она напоказ просовывала свою игрушку в рот на всю длину, человек в квартире над ней просовывал себе в рот на всю длину дуло пистолета «Беретта 92» в надежде застрелиться.

Этим человеком был известный на всю округу американский шпион Нео Андерсон. Худощавый долговязый брюнет в извечном черном плаще. Соседям и социальным службам он был известен как Владюша Резвый, программист-безработный, алкоголик-дебошир, инвалид-детдомовец, состоящий на учете в психдиспансере.

Психдиспансер, до недавнего времени находившийся в соседнем доме, в начале года съехал на Новую, здание опустело, что означало для Нео конец миссии и конец всего.

— Что вообще я здесь делаю?! В этой стране, в этом дворе?! Что это за горсти разноцветных таблеток, которые выдают мне еженедельно? — в который раз, ничего не понимая, задавал себе одни и те же вопросы Нео Андерсон.

В ответ он всегда слышал одни и те же слова Большого Брата. Они звучали в голове шпиона, как какое-то заклинание или мантра:

— Нео, ты Избранный! Твоя миссия настолько секретна, что не только тебе не положено знать о ней раньше времени... но даже сам... о ней не подозревает.

Услышанные однажды, эти слова навсегда засели в памяти шпиона, и ничто не в силах их оттуда вышибить. (Здесь девятимиллиметровый патрон в стволе пистолета «Беретта 92», засунутого в рот, согласно улыбнулся.)

— Но помни, Нео, покуда ты ходишь в эту дурку за пилюлями, ты и есть Избранный. И покуда ее не снесли, а ее не снесут никогда, тебе опасаться нечего.

— Что же будет потом? — сокрушался Избранный.

— Никакого «потом» не будет, Нео.

И вот это «потом» наступило. С Большим Братом почти полгода нет связи.

Перво-наперво исчезла старая желто-красная телефонная будка с выбитыми стеклами и телефоном-автоматом, отключенным от городской сети. Именно эта будка была основным каналом связи: в тишине трубки нет-нет да проходили мгновенные шумы, щелчки, имевшие большую важность для миссии. Нео до конца не понимал, что именно он там слышал, однако, ощущая твердость зажатой между плечом и ухом трубки, был спокоен: он знал, что не одинок и что он Избранный.

Все интернет-телеграммы, что отправлял Нео под видом комментариев к заказам на «АлиЭкспресс», оставались без ответа. Каналы связи через «Ибэй» и «Амазон» оборвались и того раньше.

Судьба здания бывшего диспансера долгое время оставалась неопределенной, но на днях его обнесли жестяным забором и стали подтягивать спецтехнику.

Не раз и не два в подпитии разной степени Владюша Резвый плакался соседям на свою нелегкую судьбу. Издевательства санитаров и воспитателей в детском доме, заматывание в простыни, избиения и сбрасывание из окон на пики скал и в медвежий лог... В последние же месяцы все чаще, и под строжайшим секретом — только вы смотрите, никому, ни-ни, это государственная тайна! — выдавал себя за американского шпиона с проваленной секретной миссией, о которой он даже не знал. Восьмидесятилетние бабушки у подъезда в платочках и вязаных кофтах сочувствовали провалу его миссии, кивали, гладили его лысеющую голову, понимающе переглядывались и добавляли на опохмел...

Ласковым майским воскресеньем, выглянув в щель зашторенного окна, Нео Андерсон увидел внизу на остановке странную фигуру. Ряженный под бомжа здоровенный агент сидел не шевелясь, ничего не делая и вряд ли ожидая автобуса. Час спустя он все еще сидел. По нескольку раз проехали все возможные номера маршруток — бомж не уезжал. Еще через час за его спиной возник полицейский патруль. Нео стало до слез обидно и жаль себя: даже группу захвата привлекать не стали, чтобы удалить его из Матрицы.

А вскоре за окном раздалось монотонное жужжание. В щель между шторами Нео увидел зависший квадрокоптер с вылупленным на него черным глазом видеокамеры. Это был конец!

Ученик восьмого класса «Г» девятого лицея Тарас Матрасов с отличием окончил третью четверть и получил в подарок на четырнадцатилетие что хотел — дрон с функцией видеосъемки высокой четкости.

Тарасик давно хотел завести собственный ютуб-канал, где размещать панорамы городских пейзажей: крыши, кварталы, трущобы, восходы и закаты, снятые с высоты птичьего полета. Почему-то он был уверен, что, как только его запустит, девочка из девятого «В» Надя Тыквина, которая давала всем, кроме него, обязательно даст и ему.

В одно из первых испытаний, запустив квадрокоптер с балкона, Тарасик неожиданно увидел на другой стороне улицы мужчину в здании налоговой. Мужчина глядел в бинокль, улыбался и облизывался. Его окно было точно под буквой «Ж» в гигантском слогане на крыше госучреждения: «Уплата налогов — дело жизни россиян!»

На другой день Тарасик снова его увидел. И на третий. И потом чуть ли не каждый день. Забравшись на крышу налоговой и проведя несложные расчеты на смартфоне, он нашел окно, куда смотрел мужчина.

Вот это удача! Когда Тарас выложит видео с этой теткой на своем ютуб-канале, у него взлетит подписка, попрет бабло и Надя Тыквина из девятого «В» ему, точно, даст!

Выбрав намеченный день, выждав нужное время, Тарасик по пожарной лестнице привычно забрался на крышу налоговой инспекции. Расположившись за буквой «Ж», закрепил смартфон на пульте квадрокоптера, включил приложение и, нацелившись на теткино окно, запустил летательный аппарат.

В неизменном черном плаще, стоя перед зеркалом в полный рост, в бежевом полумраке комнаты с зашторенным окном Нео Андерсон достал изо рта пистолет.

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — проговорил, глядя на свое отражение, Избранный и добавил: — Славься, Отечество наше свободное!

Сунул дуло в рот, изо всех сил зажмурился, замер на вдохе и нажал на спусковой крючок.

Старший государственный налоговый инспектор Канаев, стараясь не сбиться с несущей его волны, не мог понять, что не так. Почему ему все время хочется перевести объективы бинокля с принцессы туда, где сидит этот бомж? И вот зачем-то он это сделал. Желтые огоньки на черном лице сверкнули истребляющим лазером как раз в тот момент, когда раздался выстрел, и Канаев тут же испачкал стену под подоконником.

Его скорчило, повело и, уже скрюченного на полу, додавило утихающими накатами в паху. Отныне каждый раз, беря в руки бинокль, Канаев будет видеть эти глаза. В его мозгу проронила живое семя мысль: уж не вернуть ли бывшему тестю бинокль, соврав, что случайно нашел, прибираясь в кладовке?

Тарас Матрасов, уставившись в экран смартфона, потея и облизывая губы (как подсмотрел у мужчины), управлял камерой летучего робота. Тарасику представлялась Надя Тыквина. Скоро, скоро она будет вот так же возлежать на его надувном матрасе! И вместо этой розовой штуковины (у Тарасика даже в глазах потемнело) в руках ее будет...

Звук выстрела вдарил по ушам, отбросил подростка, стукнул пятой точкой и обеими ладошками о нагретый солнцем битум крыши. Пульт со смартфоном выскочил из рук, гаджеты упали, разъединились. Синхронизация приложения с устройством прервалась, управление дроном прекратилось.

— Блин, фиг ли я тут делаю? — словно вынырнув из дурмана, вскричал Тарас. — Хотел же снимать закаты с высоты полета. Можно и Надю брать с собой! А за эту порнуху меня забанят на ютубе на веки вечные!

Он резво побросал в рюкзак свои приспособления и побежал к пожарной лестнице.

Несостоявшаяся звезда видеоканала Тарасика Матрасова взвизгнула и швырнула в раскрытое окно дорогой немецкий вибратор. Хит продаж! Семь тысяч в секс-шопе напротив Преображенского собора! Ах! Вскочила и одним прыжком перемахнула через всю комнату, захлопнула и зашторила окно.

Пластиковая конструкция с четырьмя вертолетными винтами и видеокамерой обрушилась на голову сержанта Варфоломеева, на какие-то секунды лишив его ориентации в пространстве.

Силиконовая колбаса диаметром четыре сантиметра шлепнулась на полукруглый изгиб остановки, отпрыгнула, подобно хищному зверьку, и бросилась в лицо младшему лейтенанту Меморандину. Но маленький хищник со стимулирующим рельефом и двенадцатью режимами вибрации не знал об отличной реакции молодого офицера и был схвачен на месте.

— Я поймал! Поймал его! — закричал Меморандин, а в мыслях пронеслось: «Срубил палку».

И тут раздался громкий и безнадежный плач маленького Матвея. Он все же выпустил из ручки веревочку воздушного шарика, наполненного летучим гелием. Мальчик даже понять не успел, как шарик только что был, а теперь его ладошка пуста — и этот взрыв! Когда шар взмыл вверх, его оттолкнули воздушные струи из-под винтов квадрокоптера, швырнули к дому и насадили на угол стального подоконника на третьем этаже.

— Ну, ну, не надо, не плачь. Это же шарик, все шарики лопаются. Купим новый.

Мама взяла Матвейку на руки и гладила его кудрявый затылок.

— Я знала, что так и будет. Только двести рублей выбросили...

Нажав на спусковой крючок, Владюша Резвый кинулся было собирать по стенам свои выбитые выстрелом мозги, да мозгов там не было. С таким же успехом он мог бы застрелиться пальцем. Его «Беретта» была куплена в магазине «Детский мир» и стреляла исключительно пистонами. Лишь несколько секунд перед глазами сверкали искры в виде крошечных зеленых буковок. Их тонкие струйки ползли вниз, как будто стекая по обоям, и исчезали. Навсегда.

Придя в себя, оба полицейских бросились вязать бомжа. Прогремевший теракт, несомненно, дело его рук! Но прозрачная коробка остановки была пуста, а все пространство вокруг засыпано разноцветным конфетти...

Никто больше никогда его не видел и не вспоминал о нем. Только марафонец из семьдесят второго дома, выходя на пробежку, отныне каждое утро бросает благодарный взгляд на остановку напротив налоговой. Его нарядные пятки сверкают новыми профессиональными беговыми кроссовками!