Вы здесь

...ожерелье из волчьих клыков

Цикл стихов
Файл: Иконка пакета 07_ahapsheva_ojerelie.zip (5.66 КБ)
* * *


Наталья АХПАШЕВА


«…ОЖЕРЕЛЬЕ ИЗ ВОЛЧЬИХ КЛЫКОВ»


* * *

Капля камень точит.
Времена — в песок.
Яростные очи
вспыхнут на восток.
Озарит курганы
древний божий лик.
Упадет обманный,
предрассветный миг
сумрачно и глухо
на ковыль-траву.
Отведу до уха
злую тетиву.
Из тысячелетий —
в даль и сквозь меня,
канувшего в нети
поколения,
плоть времен пронзая,
от родных шатров
взгляд уйдет до края
будущих миров.
Взрежет воздух спящий
в сердцевине мглы
острие летящей
на восход стрелы.


Из «Взятия Сибирского»

Возле Качи-реки
становились полки,
ружья заряжали,
Сибирь покоряли.
Течет моя Кача,
течет кровь казачья.

А на том берегу
в заповедном логу
ждет меня друг дорогой,
чуб седой —
казак донской.
Отдохни от битвы злой.
Течет моя Кача,
течет кровь казачья.

А в перстнях моих
кораллы горят.
Косы черные мои
серебром звенят.
И крестись — не крестись,
взгляд уже не отвести.
Течет моя Кача,
течет кровь казачья.

Издалека — слышишь? — гул
по невспаханным степям.
Что ж ты верил, есаул,
темным качинским очам?
Ветер треплет чуб седой.
Крепко спит казак донской.
Не дождется жена
на сторонке родной.
Течет моя Кача,
течет кровь казачья.


* * *

Боль на душе опаленной остынет.
Как предначертано, так и живи.
Так и живу. Только нет мне отныне
радости в битве, утехи в любви.
От поперечных и встречных скрываю
свой нестерпимо пронзительный взгляд.
Злых и случайных побед не считаю.
Невозвратимых не числю утрат.
Нет и не будет ровесника — рядом.
Друг или враг — не окликнет никто.
Знает, за что мне такая награда
и наказанье такое за что,
Господь один. Все приемлю смиренно,
чтобы теперь, у судьбы на краю,
в несправедливости этой безмерной
черпать проклятую силу свою.



СЕДАЯ БАШКА


Волчья повадка. Седая башка.
Злые ненастные очи.
Я-то не чаяла, что гостенька
в дом принесет к полуночи
Богом ли, чертом — не все ли равно
славе моей не короткой.
Где мое сладкое брага-вино?
Где моя горькая водка?

— Примешь, хозяйка? —
всего и спросил.
Под образа усадила.
Кто безутешно за окнами взвыл?
С нами ли крестная сила?!

Пил — не пьянел, да в глаза мне глядел.
А уж как я ни старалась,
так рассказать он и не захотел
что с ним, нечаянным, сталось —
смолоду ветром обветрен каким,
солнцем каким обожжен был
и пробирался к хоромам моим
через какие чащобы.

Что понапрасну о том говорить —
радости было немного,
и, видно, леший заставил кружить
до твоего, мол, порога.

Буря опять разошлась за окном,
ставенки с петель срывая.
И заходила изба ходуном,
будто старуха хмельная.
Пламя свечи в напряженных зрачках
вспыхнуло бликом тревожным.
Привкусом соли на теплых устах
тлел поцелуй осторожный.

Вышла потом провожать на порог,
счастьем отмечена странным.
Не оглянувшись, ночной гостенек
сгинул в родные туманы.
Снова сомкнулись деревья-кусты.
Встали высокие травы.
Вслед сорвались — и поджали хвосты
злые мои волкодавы.

Край наш дремучий ласкают ветра,
будят ревучие громы.
И никого я не жду до утра,
глядя на даль-окоемы.
Воем, тоскующим издалека,
сердце привычное точит
Где ж он гуляет, седая башка,
в эти ненастные ночи?

Что же не выведала у него,
к славе своей не короткой —
сладким ли было брага-вино,
крепкой ли горькая водка?


Книга Печали

Володе Клименко

Сказочник милый мой, зла
я не держу. Ты едва ли
помнишь, как нам рассказал
сказку про Книгу Печали,
что, будто клад, схоронил
где-то меж сумраков навьих…
Нерастворимых чернил
траур — для буквиц заглавных.

Тысячелетний старик
рунную вязь разбирает.
Мудрости темен язык.
Строк между — смысл ускользает.

Ночи и дни напролет
взгляд напряженный слезится.
Златом теснен переплет.
Вслед за страницей страница
плещется. За окоем
сгинут последние сроки.
Старец упрямым перстом
тычет в проклятые строки.

Отдыха нету ему.
И на пределе сознанья
помнит ли он, почему
жаждал так этого знанья?

Неощутимо над ним
время вселенское длится.
Тают, одно за другим,
в памяти милые лица —
не узнает никого.
Времени не различает.
Кто же он? И для чего
злые страницы листает?

Ночь поворотится вспять
на рысаках темно-сивых.
Лучше не ведать — не знать
этих ответов правдивых.

Но разве кто виноват,
если до боли отрадно
стало — смотреть на закат,
как зачарованным, взглядом?
Катится огненный шар
через пространства чужие.
Затосковала душа
смыслы постигнуть глухие.

В странную сказку твою,
необратимо поверив,
с горя крест накрест забью
в доме родительском двери.

Как на траву-лебеду
морок опустится синий,
Явью и Навью пройду —
нет мне покоя отныне,
ни вороного коня,
ни прямоезжей дороги,
ночью ненастной — огня,
в битве неравной — подмоги,
друга-попутчика нет…
И над простором родимым
белый немыслимый свет
сходится медленным клином.

С яростным скрежетом круг
вечных небес содрогнется...
Сказочник милый мой, вдруг
вымысел с правдой сойдется?
Вперив нерадостный лик
в подслеповатость рассвета
мне попеняет старик:
— Подзадержался ты где-то!..

Если же сложил не нам
сказку про Книгу Печали,
все ж передай — знаешь сам,
чтобы обратно не ждали…



* * *

Я стучу колотушкой в бубен.
Чрево Матери Мира бужу.
Танец мой причудлив и труден.
Задыхаясь, заклятья твержу,
чтоб явились из темного чрева
души не рожденных людей.
Приближается время сева
после жатвы последних смертей.
Оживает пространство ночное.
В тесной юрте сгущается дым.
Отзывается эхо густое
гулким рокотом, стоном глухим.
Жаждут степи влаги обильной.
Плещут волны времен в берега.
Под лохматой звериной личиной
я танцую вокруг очага.
Взгляд безумный лучится надеждой.
И колеблет основы основ
хриплый глас. И гремит под одеждой
ожерелье из волчьих клыков.



100-летие «Сибирских огней»