Переписка Н. Н. Яновского и В. П. Астафьева. 1980—1991

«ВЕЧНАЯ РАДОСТЬ — РАБОТА…»

В 80-х гг. и Николай Яновский, и Виктор Астафьев — это люди, писатели, завоевавшие популярность, славу. У В. Астафьева она вышла за пределы страны, и он уже мечтает, как его «Царь-рыба», переводимая в Италии, «прозвучит на бельканто» (письмо от 26.11.1982). У Н. Яновского все вроде бы поскромнее, но и он, узнав о том, что журнал «Енисей» перепечатывает его статью о В. Зазубрине, восклицает: «Ну, не “классик” ли?! Все же какая ни на есть популярность» (21.11.1980). Они уже не просто зрелые, но перешагнувшие порог зрелости, когда можно да и пора подводить итоги жизни и творчества.

Обоих преследуют тяжелые хронические хвори, они то и дело ложатся в больницу (19.11.1983 г. В. Астафьев пишет, что «весной чуть не умер от тяжелого воспаления легких»), ломая графики текущей работы, от чего страдают, наверное, больше, чем от болезней. Но оба подбадривают друг друга, зная, что надо выполнить то, что им заповедано — написать, издать свои главные книги, высказать самые заветные мысли, воплотить лучшие замыслы. И этот, пусть и эпистолярный, на расстоянии, диалог и помогает это сделать, и воодушевляет, движет работу: Н. Яновский завершает к 1987 г. «мою эпопею» — «Ядринцев два тома и Потанин — два»; В. Астафьев допишет «Последний поклон» — «песнь песней о Сибири» — и «первую часть военного романа» («Прокляты и убиты») через год после ухода друга, сожалея, что «Николай Николаевич уже не может это прочесть».

Страстный исследователь сибирской литературы, углубившийся именно в 80-х гг. в ее дореволюционный период, и страстный писатель-трибун, имеющий дар художественного исследования современности, — они как будто разные люди, разных сфер литературной деятельности, разных поколений (Н. Яновский на десять лет старше). Не зря, видимо, В. Астафьев в 80-х гг. все ближе сходится с В. Курбатовым, критиком другого поколения, литературного измерения и мышления. Это «умный, цельный парень, великолепный собеседник», хоть и «эстет», с которым В. Астафьев охотно проводит время (однажды «был у меня… дней десять»), но который не может целиком заменить Н. Яновского. Можно сказать, что это особый сюжет о «триумвирате» Яновский — Астафьев — Курбатов, творческий и поколенческий, где у Н. Яновского особая, неоспоримая роль: «Валя Курбатов очень высоко ценит Вашу деятельность и подвиг Ваш во имя сибирской литературы, говорит, что мы, обормоты, до конца этого не понимаем. Наверное, это так и есть», — подтверждает В. Астафьев слова своего молодого друга-«крытика».

В этот сюжет входят также две книги о В. Астафьеве, абсолютно разные и весьма показательные в своей взаимодополнительности. Если книга В. Курбатова «Миг и вечность» родилась, по сути, из бесед критика-«эстета» с писателем в живом, непосредственном общении с ним, то книга Н. Яновского — явление другого ряда. Это пятилетнее (с 1977 г.) исследование, кропотливое, тщательное, с изучением предшествующей литературы о В. Астафьеве («за последние два-три года»). Н. Яновский был, в общем, традиционен и в построении книги, выдерживая хронологический принцип, и в языке, привычном для советской критики: В. Астафьев «серьезный, вдумчивый писатель с самобытным видением мира», «секрет обаяния Култыша… в привлекательности его идейно-нравственных качеств», «рассказы эпического стилевого направления приобретали иное качество», обнаруживая «индивидуальность автора» и т. д. В. Курбатов, раскрепостившийся от этой традиции, строит книгу по-иному, начиная с «Последнего поклона» (тогда как Н. Яновский — с «детских» рассказов писателя 50-х гг.) как отражения биографии В. Астафьева, о чем специально оговаривается; он и метафоричен в своем «устном» стиле размышлений: «Думаю, будет удобнее книги, выросшие из сюжетов биографии художника, листать прямо тут же, как только они зацепятся друг за друга». И если Н. Яновский дает только сноски на архив В. Астафьева или на личную с ним переписку, то В. Курбатов так и пишет: «Не так давно мы ездили с Виктором Петровичем в Саяны, жили там на таежной пасеке. Он рыбачил и вечером у костра мы разговаривали обо всем на свете…»

Н. Яновский, прекрасно понимая, в чем его «беда» («отсталость») как критика с «другим методом исследования», более традиционным, откровенно признается в этом В. Астафьеву: «Я вот этого делать не умею, потому что сосредоточен на настоящем, а не на будущем. У меня, так сказать, цели оперативные, а не стратегические». Но главное, В. Курбатов «нравится» ему как «человек исключительно талантливый». Может, поэтому Н. Яновский, противореча себе, все реже откликается на «настоящее» отечественной литературы и все глубже уходит в ее XIX век, к Н. Ядринцеву и Г. Потанину, одолевая «сложнейшие комментарии» к четырехтомнику «Литературного наследства Сибири» (ЛНС), воюя с недоброжелателями не только из Новосибирска и Томска, где «десятки ученых» всю жизнь кормились его (Г. Потанина. — В. Я.) «охаиванием».

Характерно и симптоматично это чувство родства со знаменитыми сибирскими патриотами. Это родство по темпераменту, литературному качеству прежде всего публициста, «социолога» в литературе (свою «позицию критика» он так и формулировал в письме от 03.09.1979: «Смотреть в социальную природу событий и характеров»), когда нет авторитетов (в книге о В. Астафьеве Н. Яновский полемизирует сразу с несколькими столичными критиками — В. Камяновым, В. Кожиновым,
И. Дедковым, М. Лобановым, Ю. Селезнёвым, отчасти с А. Макаровым). Но это и родство едва ли не прямое, когда Н. Яновский вспоминает о своем деде-переселенце, «самостийно» приехавшем в Сибирь примерно во времена Н. Ядринцева и Г. Потанина. Это письмо от 18.05.1981, несомненно, уникально переплетением полемики с неким «знатоком» истории переселенчества второй половины XIX в. и автобиографических сведений. Читатель узнает здесь об отце Н. Яновского и его братьях, их тяжкой доле батраков, о его матери, работавшей кухаркой, о «талане» «сказочника» деда по матери и первой студенческой работе молодого Н. Яновского по фольклору.

Наверное, впервые узнает читатель и о таком эпизоде биографии Н. Яновского, как его увлечение алкоголем. И о почти приказном тоне узнавшего об этом (видимо, от жены критика, Фаины Васильевны) В. Астафьева в его письме от 13.08.1982: «Кончай пить… Возраст твой, жизнь твоя уже не приличествуют винопитию… Век твой уже близится к концу — уважь свою старость и поработай еще». Ответ Н. Яновского спустя три месяца пронизан обидой, и, может, будь их переписка не столь давней, а дружба не столь теплой, был бы более резким. Но нет, он деловито перечисляет результаты своей работы, которая и не прекращалась, как можно было подумать, и, наконец, отвечает: «Это чепуха и гиль» — и закрывает тему.

Еще один постоянный сюжет переписки — обмен книгами, вновь вышедшими и готовящимися к выходу. В. Астафьев шлет Н. Яновскому рукопись «Зрячего посоха», «свежие» издания «Затесей», «Последнего поклона», тома первого собрания сочинений; Н. Яновский — рукопись книги «Виктор Астафьев», тома ЛНС, книги о Вяч. Шишкове, особенно близком Н. Яновскому. С гордостью он называет себя «шишковистом», имея на своем счету изданные в Москве книги «Воспоминания о Вячеславе Шишкове», крамольные «Ватага» и «Дикольче», вышедшие благодаря ему отдельными изданиями. Но предметом особой гордости явилась книга «Вячеслав Шишков. Очерк творчества» — 280-страничная, где критик, как он пишет, заново прочел этого оставшегося сибирским, несмотря на отъезд из Сибири, писателя. Еще в 1979 г., в письме от 14 ноября, целиком ему посвященном, Н. Яновский перечисляет свои заслуги в изучении В. Шишкова: выявил значение его сатиры, «реабилитировал» «Ватагу» с точки зрения «проблем о стихийности крестьянства» и «Дикольче», «до сего дня погребенную в периодике», «утрясал (и в итоге «утряс») все дела» с монографией о В. Шишкове, создававшейся параллельно с книгой о В. Астафьеве.

Характерно, что вышла она в год 70-летия Н. Яновского и стала от этого еще дороже юбиляру: и потому, что трудно она ему давалась («долго я с нею возился», пишет он 12.06.1984), и потому, что «это новое прочтение произведений Вячеслава Яковлевича», а главное, потому, что мог показать плоды своего трудолюбия и подвижничества в изучении сибирской литературы одному из ярких ее современных представителей — В. Астафьеву. Тем более что «знаю, что Вы любите Вячеслава Яковлевича», пишет Н. Яновский, «с особым чувством» посылая изданную в 1981 г. сатирическую «Дикольче». В ответном письме от 07.05.1981 В. Астафьев горячо благодарит новосибирского друга: «Огромное спасибо за Вячеслава Шишкова. Все это интересно, достойно». При этом подчеркивая значение сатиры в советском обществе и полагая «судьбу сатирика», как правило, незавидной.

Сам В. Астафьев хоть и не был сатириком, но «темные стороны современности» бичевал в своих произведениях нещадно. Видно это и в письмах Н. Яновскому, где то и дело встречаются гневные тирады в адрес «самовлюбленных литературных графов, вроде господина Бондарева» или против нового начальника отдела культуры красноярского крайисполкома, «шустрого мещанина при галстуке», против некоторых томских интеллигентов, недовольных похвалами в адрес А. Солженицына… Или со всей астафьевской язвительностью припечатает «критическую болтовню об абвиволентной литературе и прочей вумной херне, нужной лишь для того, чтобы себя показать».

Тем нежнее и сердечнее относился он к своим соратникам и друзьям — В. Распутину и В. Курбатову, К. Симонову и А. Макарову, давшему ему в руки «зрячий посох» подлинного творчества и одноименную книгу. Которая так или иначе проходит через всю переписку В. Астафьева и Н. Яновского символом несгибаемости в литературе, будь то проза или критика, заветом, напутствием, эталоном. Не зря о своей книге «Виктор Астафьев» Н. Яновский пишет 03.03.1988: «Цитировал находящийся еще в рукописи “Зрячий посох”, и это особенно возмутило цензоров».
А ведь были еще последние и самые крамольные главы «Последнего поклона» и части будущего «военного романа» — книги, которая была главной для В. Астафьева, так как «все, что я писал до сего времени, это лишь предисловие к главной работе, для которой, чувствую, я созрел… прежде всего как гражданин» (13.05.1980). И, конечно, «Затеси», особо любимые Н. Яновским, критический разговор о которых он продолжил в другой юбилейной книге «Верность», которая стала одной из самых удачных, особо дорогой из-за воспоминаний о К. Урманове, Н. Анове и В. Шукшине. Там он, может быть, впервые печатно позволил себе раскрепоститься, «старался, чтоб не получилось по-казенному, “по-ученому”». Возможно, что и благодаря В. Астафьеву, стихии его бескомпромиссного характера и свободе его языка. Да и сам В. Астафьев учился у Н. Яновского подвижничеству в литературе. Оттого и сожалел в письме Ф. Яновской, заключающем эту подборку, что «Николай Николаевич уже не может прочесть» его «военного романа», не напишет ему своего очередного письма — восторженного и вместе с тем аналитического. Вся переписка этих лет овеяна прежде всего духом, мыслью, словом Н. Яновского, писем которого здесь почти в два раза больше, чем писем В. Астафьева. И тут все должно быть ясно: растущая слава автора «Последнего поклона» и «Печального детектива», постоянные поездки, встречи, конференции, ширящаяся с годами переписка с десятками корреспондентов — все это уменьшало время общения с Н. Яновским. Особенно в бурную «перестройку» с ее «грузинским» скандалом и «эпистолярным» столкновением В. Астафьева с Н. Эйдельманом.

Но до последних лет жизни Н. Яновского (можно предположить, что в эту подборку вошли не все письма В. Астафьева, судя по контексту ответных писем) Виктор Петрович поддерживал эту нить переписки, такой откровенно дружеской, такой сосредоточенно-творческой, эмоциональной и вместе с тем «жадной» до знаний, непримиримой ко лжи и трусости. И так хочется, чтобы длилась и длилась череда этих живых писем: «Дорогой Николай Николаевич!», «Дорогой Виктор Петрович!», «Обнимаю. Твой Н. Яновский», «Обнимаю, целую — твой Виктор». Смерть Н. Яновского в сентябре 1990 г. прервала переписку, но не прекращается изучение жизни и творчества двух замечательных писателей не такой уж давней эпохи рыцарского отношения к литературе, которой служили Николай Яновский и Виктор Астафьев.

 

Авторские орфография и пунктуация сохранены. Помета «отв.» в начале писем Н. Яновского означает дату ответного письма.

 

Материалы для публикации предоставлены:

письма Н. Н. Яновского — Красноярским краевым краеведческим музеем (КККМ);

письма В. П. Астафьева — Государственным архивом Новосибирской области.

Выражаю благодарность директору КККМ В. М. Ярошевской, заведующей архивом музея Н. А. Ореховой, замдиректора Т. В. Зыковой.

Владимир Яранцев

 

* * *

(отв. 15/I.80 г.)

 

Дорогой Николай Николаевич!

Я уж не живу, а судорожно отбиваюсь от житейской суеты. Не помню даже, поздравил Вас с Ф. В. с Новым годом или нет? Если нет, то хотя бы вдогонку это делаю и желаю главного — доброго здоровья!

Все Ваши книги — и «Наследство», и «Шишкова» получил. «Наследство» полистал, а «Шишкова» еще нет. Сейчас вроде бы посветлее впереди, подготовил и сдал 4-й том, вычитал корректуру 3-го [1] и на время развязался. Отказался от кино по «Царь-рыбе» — много требует времени и сил, а ни того, ни другого… Вот с театром вожусь — это интересней, чем кино. Перед Новым годом съездили с М. С. в Ленинград по приглашению Мравинского, слушали Бетховена — 1-ю и 6-ю симфонии.

Просто подарок судьбы — этот концерт, и зал, и музыка, а о дирижере уж и говорить нету слов. Но какая пропасть между людьми, которым «доступен Мравинский» и между бабами и мужиками, живущими по глухим российским уголкам! Еще и еще раз задал я себе вопрос, сидючи в одном из самых прекрасных залов, слушая великую музыку: «Стоило ли пролить столько крови, перетерпеть бездну страданий, чтоб все затем стало на свои места, чтобы аристократия нового состава являлась в этот зал, а мужики и бабы, где жили-были, там и окочурились?»

Был на репетициях своей пьесы в театре «Драмы и комедии». Вроде бы сносно дело идет. В феврале премьера — она покажет, что и как.

Здоровьем не могу похвастаться. Зима гриппозная, бесхозная, в довершение ко всему начали побаливать почки, постоянно покалывает и нудит сердце, стонет голова. Вот собрал Вам рукопись, а к ней есть предисловие К. М. Симонова. Искал, искал, весь испсиховался и не нашел. Найду — пришлю «досылом».

Маня моя шеборшит, кружится, Витенька маленький растет, дочь работает, сын живет с женою отдельно, заболел гриппом, лежит сейчас. Жизнь течет. Скорее бы весна и лето. Плохо, совсем плохо я стал переносить здешние зимы, надо уезжать, а то, как Шукшин, могу и не успеть это сделать.

Обнимаю и целую Вас обоих.

Ваш Виктор П.

1 января — уже! — 1980 года.

 

1. Астафьев В. П. Собрание сочинений в 4 т. — М.: Молодая гвардия, 1979—1981.

 

* * *

15.I.1980 г.

Новосибирск.

 

Дорогой Виктор Петрович!

Письмо и книгу «Зрячий посох» только что — 14 января! — получил. Спасибо! Я очень и очень ждал от тебя весточку.

Обеспокоила меня твоя болезнь — просто места себе не нахожу, и В. М. Шукшина тут припомнили… Да поезжайте туда, где лучше себя чувствуете! Ей-богу, лучшего придумать нельзя, тем более что есть реальная возможность. Сердце — инструмент чуткий, и если начинает покалывать и нудить, то считаться с этим необходимо — его надо щадить, иного решения и быть не может. Врачи могут поддержать, но решает долговечность судьбы своего сердца сам человек. А потом — прошу и умоляю! — сделайте перерыв, отдохните от всего, от напора ежедневных обязанностей, от рукописей, писем, книг, которые «надо» прочитать, на которые «надо» отвечать… Потом, по прошествии времени, окажется, что далеко не все так необходимо «надо», важнее то, что вынашивалось, зрело в душе писателя Виктора Астафьева…

С таким чувством я и читал «Зрячий посох», разом, не отрываясь и не отвлекаясь, что называется, «в один присест». Письма Александра Николаевича я читал, вероятно, все — у меня записано ровно тридцать. Но теперь, выстроенные хронологически и прокомментированные тобой, взволнованно, с любовью и страстью, они производят неизгладимое впечатление. Трагичен финал «драмы идей» Александра Николаевича. Первые раскаты «грома» раздались в книге там, где речь зашла о «покупной гражданственности» и «грозой» завершились в самом ее конце — размышлением о состоянии нашей литературы, коль выпало ей на долю заменить собою церковь. Ныне она обязана возвыситься до этой «святой миссии»! Тут что ни слово — оно греет душу современного человека, набатом отдается в его сознании, особенно когда напоминаются ему слова «великого гражданина» — «кто прячет прошлое ревниво, тот и с грядущим не в ладу». Историзмом мы, теоретики марксизма, клянемся на каждом шагу, а вот быть последовательными духу недостает, «политика», т. е. конъюнктура заедает.

В «драме идей» крупнейшего критика советской литературы недостает пока что одного — «формулировки» роли и значения живого влияния на него такого человека, как Виктор Астафьев. Это в какой-то степени видно из писем Александра Николаевича, но именно в какой-то, отнюдь не в полной, что, безусловно, не входило в задачу автора книги, и потребует несколько иного прочтения писем. Тут уж без того, что сделано в книге, никак не обойтись. Этим тоже полезна, ценна, значительна книга «Зрячий посох» и для меня, современного читателя, и для будущего.

То, что написано о последовавших затем «событиях», связанных непосредственно с Н. Ф. [1], потрясает — другого слова не подберу, — открывает глаза на другую сторону происшедшей «драмы».

К этим скорбным страницам и я могу добавить нечто меня тогда поразившее. Приезжает Н. Ф. в Новосибирск, заходит ко мне в редакцию и в разговоре о том, что бы мы могли еще напечатать из наследия Александра Николаевича, стала уверять меня, что статья «Разговор по поводу» написана по прямому заданию «сверху». А вот Коган, такой-сякой, не берет статью в «Избранное»… Я попросил Н. Ф. не позорить Александра Николаевича и больше никому не говорить об этом. Поняла ли она это — не знаю, но вспомнил я сцену сразу же, как прочитал о той старушке, которая отказалась принять «стойкого коммуниста» в холодную часовню. Мне стало жаль и Н. Ф., и старушек этих — боже, до чего же мы дошли!

В книге немало сцен в том «критическом ключе», в каком вся она «от автора» написана. Они воссоздают обстановку, передают состояние, настроение и чувства пишущего, и это не менее важно, чем то, что «заставляет» сейчас не принимать к печати книгу в том виде, в каком она есть. Понимаю также твой отказ идти на сокращение нынешнего текста.

Однако же, полежав некоторое время в портфеле автора, книга должна быть, по-моему, снова предложена журналу или издательствам. Пропуски в письмах, обозначенные тремя точками в квадратных скобках, некоторые изъятия из прямых оценок состояния современной литературы и ее любых «вождей» не есть капитуляция под натиском «рационально» мыслящего деятеля, потерявшего или никогда не имевшего совести, а стремление максимально сохранить то, что можно сохранить, тем более что Виктору Астафьеву удается это сделать в значительно большей мере, чем кому-либо другому. Появление такой книги, даже в чем-то урезанной, все равно произведет сегодня свою необходимую работу по «прочищению мозгов». А сочувствующий читатель, читатель-друг, увидит многое между строк по одному настроению писателя.

Если найдется предисловие К. М. Симонова, подошлите — буду очень рад. Я дорабатываю рукопись для «Сов. писателя», и мне пока «Зрячий посох» будет нужен, так что я несколько времени задержусь с высылкой обратно книги.

Да, чуть не забыл: мне думается, что даты во всех письмах сохранить нужно.

Марии Семёновне, Витеньке и всему семейству мой привет. А Ф. В. тоже что-то Марии Семёновне писала…

Берегите себя, милый Виктор Петрович, делайте все необходимое, чтоб в 1980 году чувствовать себя значительно лучше, чем в прошедшем.

Обнимаю и целую.

Твой Н. Яновский.

 

1. Наталья Фёдоровна, жена А. Н. Макарова.

* * *

1 марта 1980 г.

 

Дорогой Николай Николаевич!

Я все еще в больнице, но 7-го марта обещают выписать. Здесь, в больнице, я начал писать «Затеси» и сделал уже семь штук — на душе легче, а то ведь более года ничего не написал и все время в работе.

Совсем нечаянно М. С. нашла последнюю заметку К. М. Симонова — я дух перевел! Перечитал и еще раз удивился и восхитился поколением — в каком он состоянии диктовал все это, его бил беспрерывный тяжелый кашель с мокротой… А он успевал и торопился все сделать, всем помочь. И умно-то как, доброжелательно.

Вот и нравственный урок нам, живущим.

Поскольку Вы писали, что 17-го вернетесь из Москвы, то письмо как раз и придет — они сейчас медленно ходят.

Кланяюсь Фаине Васильевне. Обнимаю Вас.

Виктор Петрович.

 

* * *

14.III.1980 г.

Новосибирск.

 

Дорогой Виктор Петрович!

Я знал, что ты в больнице и боялся потревожить еще одним письмом, и вот твое с известием, что выписывают и с ожидаемым мною К. Симоновым (мой привет и горячая благодарность Марии Семёновне за перепечатку!).

Конечно, жаль, что письмо без окончания, но и в этом виде оно производит неизгладимое впечатление — органично и по-симоновски точно дополняет сказанное, изображенное тобой. Все это пришло кстати, потому что я работаю по «редакторскому заключению» «Сов. писателя». Был в Москве и там сказали, что я могу не торопиться (срок был до марта), можно прислать и в апреле и в мае. Видимо, планы у них изменились, книгу чем-то вытеснили… Мне к этому не привыкать, но в апреле я им ее вышлю. Добавляю кое-что, но ведь и сокращать поэтому надо. Словом, бьюсь, а мысли приходят все более «злые», а в заключении есть такая фраза: «Порой социологический аспект анализа оставляет в тени психологические и эмоционально-индивидуальные качества характеров в книгах В. Астафьева…»

А подтекст замечания, судя по приведенному затем примеру, в требовании смягчения в оценке нашей истории, фактов истории, о которых лучше умолчать: не в перегибах, дескать, дело, а в «бурной истории революционных преобразований». Ну, ловкачи! Что ни редактор — то мудрец. И самое главное, что в рукописи у меня и об этом есть (не раз я бит и терт — знаю, что «диалектичным» должон быть). Значит, не тот акцент — мудрю над акцентами.

Перечитал многое из того, что написано после того, как я книгу закончил. Конечно, лучшее из всего этого статья Е. Стариковой в «Новом мире» [1]. Мне, конечно, так не написать — другой у меня «уклон». А может, и хорошо, что иначе, с другим «уклоном», по-своему, хотя и без такого блеска. Но многое — особенно рецензии или авторефераты — дают маловато, чаще ничего не дают, даже полемизировать не с кем.

Думаю над оценкой Е. Стариковой главы «Соевые конфеты». Что-то заскребло при первом чтении, а вчитался — весьма и весьма субъективны ее доводы… Перечитал главу — нет, все акценты в ней отнюдь не лишние, важны не только в автобиографическом плане, а в плане всей атмосферы военной поры. Может, о профессоре-болельщике чуть больше, чем о нем надо для этой главы… Словом, обо всем этом еще написать надо, как и о некоторых рассказах, как, например, о рассказе, «обруганном» в «Коммунисте» [2]. Ничегошеньки автор в рассказе не понял, а пишет с апломбом.

Ну, утомил я своими размышлениями… Просто захотелось выразить благодарность и за Симонова, и за «Зрячий посох». Книга эта даст мне ключ к пониманию, которого у меня не было, да и многое другое, требующее осмысления.

Будь здоров!

Обнимаю.

Твой Н. Яновский.

 

1. Старикова Е. Память (о «Последнем поклоне») // Новый мир. — 1979. — № 1.

2. Возможно, статья Е. Озерниной «Повесть о детстве» // Коммунист. — Череповец, 1976. — 6 марта.

 

* * *

27.IV.1980 г.

 

Дорогой Виктор Петрович!

Я, конечно, давно получил письмо К. Симонова об А. Н. Макарове, заботливо перепечатанное Марией Семёновной. Спасибо ей за это! Каюсь: не заметил, как пролетело время с момента, когда получил письмо, до сегодняшнего дня, так как по существу и не расставался с Вами — со всем семейством Астафьевых — все время было ощущение, что Вы где-то тут рядом…

Я перечитывал или впервые читал все, что было написано на тему «Астафьев» за последние два-три года, а потом сидел и «дотягивал» свою рукопись, согласно «редакционному заключению». Закончил только что, лишь чуть-чуть дав всему остыть.

«Зрячий посох» и письмо К. Симонова помогли мне, задали тон всему, что мне в рукописи недоставало.

Посылаю некоторые принципиально важные кусочки — вставки. Особенно меня беспокоит концовка, где речь идет по сути дела о «Зрячем посохе», хотя произведение я и не называю.

Не называю, потому что у меня на этот счет нет разрешения автора. А потом и большие выдержки из него я тоже могу использовать лишь опять-таки по твоему разрешению. Именно поэтому я и посылаю эти вставки.

Полемику с «Коммунистом» я написал не очень уверенный, что издательство ее пропустит (хотя у меня и был такой опыт — ничего, прошло!). Но и не написать эти страницы я не мог, ибо это означало бы, что я с автором молчаливо соглашаюсь. Буду их отстаивать.

Е. Старикову я цитирую, где она, по-моему, отлично пишет о стиле. А вот относительно главы «Соевые конфеты» мне было трудно согласиться. Но из всего потока литературы, посвященной В. Астафьеву, ее статья лучшая, больше того, она стоит рядом с работой А. Н. Макарова.

Просьбу Марии Семёновны я выполнил только наполовину. Специально написал о «Бабушкином празднике», тем более это совпало и с твоим замечанием — поподробней сказать о рассказах. Так и появился анализ двух рассказов («Падение листа»), помимо тех, что и раньше были прочитаны. Разговор о романе «Тают снега» убрал весь и кое-какие пересказы из «Затесей». Словом, предварительное чтение пошло, полагаю, на пользу.

Рукопись я высылаю в издательство, так как оно просило непременно сделать это к апрелю. А все могущие быть замечания я учту при редактуре.

Так вот, пока я очухался от работы, подступили праздники. И первый из них — День Победы. Поздравляю Вас, дорогих мне фронтовиков, Марию Семёновну и Виктора Петровича, с Днем Победы! Ничто другое в нашей убывающей жизни с этим днем несравнимо. Ждешь его с необъяснимым и трепетным волнением. Хочется делать глупости, обнимать от радости весь мир… А делать этого, оказывается, нельзя — слишком дорого обойдется наша «глупость» и «радость» нашим детям и внукам…

Как здоровье, как самочувствие? Увы, и я время от времени выхожу из строя, но бог миловал и до больницы дело не доходило.

Ф. В. поздравляет Вас с праздниками и шлет весенние приветы. А вот наш весенний город. Какой-то фотограф-художник удачно снял театр, и тяжеловесный памятник Ленину занял на фото свое место. В действительности монумент заслоняет театр, не согласован с особенностями этой площади.

Поедете в Сибирь — не проезжайте мимо.

Обнимаю.

Н. Яновский.

 

 

* * *

(отв. 24.V.80)

13 мая 1980 г.

 

Николай Николаевич!

Прочел я присланное Вами. У меня лично никаких возражений нету, не знаю, как у «Коммуниста» будет.

Я не писал долго оттого, что был в Сибири, приземлялся и в Новосибирске, да в неловкое время — ранним утром — и звонить Вам не решился, нарушу, думаю, сон, выбью из колеи, а разговаривать по телефону не умею.

С местами было плохо (я летел из Перми), и я думал, что ежели утром, в 7.20 не улечу, до вечера уж томиться не стану, уеду из Толмачева к Вам, но помог инвалидный билет, втолкнули меня в самолет до Красноярска.

Был я там недолго. Занимался организационными делами. Получил квартиру в Академгородке и заказал себе маленькую избушку во дворе овсянского дома [1]. Будет, наконец-то, у меня уединение, такое место для работы, иначе мне уже ничего путного не написать — не хватит силенок после житья в «теплой» Вологде, которая так поглянулась М. С., что она вроде бы и уезжать отсюда не собирается, не понимая всех последствий (неизбежных для всех нас) от такого ее поступка.

Женщина с виду добрая и самоотверженная, она ни разу в жизни не поддержала меня в крутых изменениях и шагах решительных и крайне нужных, таких, как уехать из гиблого Чусового (я уехал, она осталась, я спасовал и вернулся в 1948 году)… Уезд на Высшие литературные курсы, переезд в Вологду — тут уже я проявил характер — и вот теперь снова да ладом — сопротивление, тонко рассчитанное на мою слабость — нездоровье…

А, в самом деле, не загнать бы бабу в гроб?! А себя, оставшись здесь? Себя мне начисто не жалко и все же жить мне уже не хочется, если б не роман, который я обязан написать. Перед богом и судьбой обязан, ради него родился и учился писать столько лет. Все, что я писал до сего времени, это лишь предисловие к главной работе, для которой, чувствую, я созрел, не только как ремесленник, но прежде всего как гражданин…

И вот «гражданин», способный уже и на творческий «подвиг» (ей-Богу, способен!), робеет своей бабы и перебранки домашней!

Как все же ничтожен человек!

Ну, ладно, а в Сибири я все равно буду. И скоро! В июне-июле, иначе запрезираю себя и не смогу еще долго ничего писать. Моя нынешняя продукция — 20 «затесей» — в активе, и столько же в «пассиве», то есть в черновиках, если учесть, что есть «затеси» по абзацу и по два — продукции мало и гложет тоска от безделья…

Вот пока и все. Поклон Фаине Васильевне.

Обнимаю. Виктор.

 

1. Семья Астафьевых переехала в Красноярск, в Академгородок, в июле — сентябре 1980 г. Годом ранее В. Астафьев купил дом в родной деревне Овсянке (см. письмо от 12.10.1980).

* * *

24 мая 1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Только что получил Ваше грустное письмо. Очень грустное, и пожалел, что не удалось повстречаться на новосибирской земле.

Мой телефон 66-69-30. Это на случай, если снова окажешься в Толмачево. И будить меня можно — мой сон давно уже стариковский, т. е. легкий и короткий. Раз перебираешься в Сибирь, то перелетать тебе Новосибирск придется еще и еще.

Я согласен: необходимо уединение для работы, душевное спокойствие, — надо делать то, что сердце подсказывает, иначе ведь ничего не сделаешь… Меня тоже частенько то в Москву тянут, то в Дома творчества, то еще куда-нибудь. А на кой черт мне нужны переездки, я здесь работаю — издательство под боком, одно «Лит. наследство» дает мне удовлетворение, и нигде в другом месте я его не добьюсь. Чтобы все это отладить, потребовалось пятнадцать лет жизни! Кто мне даст эти пятнадцать лет еще раз? И <в> Доме творчества мне часто просто скучно, на даче моей, на берегу Ини, в лесочке мне преотлично думается…

А роман тебе писать надо. Думаю, когда ты за него сядешь, и дело как-то пойдет, все образуется, придет в свою норму, первые дни встряски, неизбежной при всякой перемене, пройдут. Время — лекарь, оно мудрее нас. Главное то чувство, которое владеет: «Я созрел…». Перед большой работой это чувство драгоценно: его надо беречь и тебе самому и всем, тебе близким людям. Другого решения в таком случае быть не может.

Я рад, что сохраняется рабочее состояние: драма в «Нашем современнике» [1], которую я на днях прочитал с большим интересом. Использованы мотивы повести, но многое по-новому, именно то, что потребовал новый жанр. Смерть, разгуливающая среди солдат, — это отлично! Пишутся «затеси», обдумывается роман… Милый мой, это же счастье! А жить можно и на реке Москва, и Оби, и на Енисее — ведь это же все Россия, без которой мы никуда.

Мои дети и внучата живут далеко от меня. Признаюсь, бывает нелегко. Но если станет невмоготу, сажусь на самолет и — к ним. А у них своя жизнь, тоже не всегда легкая, но для них привычная, другой, как на них посмотришь, и не хотят. Разумеется, помогу и словом и делом, но случается, говорят: мешать нам не надо… Дочери в этом году — сорок, сыну — тридцать пять. Зрелые, самостоятельные люди.

Я понял так: написанное мной не вызывает возражения. Ну, слава богу. Теперь буду ждать реакции издательства: прислали письмо. Говорят, что рукопись получили, скоро приступят к редактированию.

Я все еще вожусь с книгой о Вяч. Шишкове. Что-то трудно она мне дается. Заключил с нашим издательством договор на книгу Вяч. Шишкова «Дикольче» (сатирические и юмористические повести и рассказы). Издана книга будет в 1981 году.

Марии Семёновне наш общий поклон.

Ф. В. шлет привет и добрые пожелания.

Я от души желаю благополучного и спокойного переезда.

Обнимаю

Твой Н. Яновский.

 

1. Астафьев В. Прости меня. Драма в 2-х действиях // Наш современник. — 1980. — № 5.

 

* * *

4.VI.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Сегодня получил твою посылку — два тома сочинений. Спасибо! Я при этом подумал: разве в 1965 году, когда мы повстречались, можно было об этом подумать-помечтать? Да ни в коем случае! Это же привилегия классиков или же правоверных охранителей. Словом, я рад и поздравляю тебя. Такое издание тобою заслужено и честно. Ни на какие компромиссы ты не шел и никогда не пойдешь — это ясно, и давно. Читаю и перечитываю с удовольствием и пользой. Это настоящая русская проза! Великая русская литература не скудеет. Развивается, обогащается. Радуюсь и горжусь.

Твое желание переехать в Сибирь — поддерживаю. Родная земля незаменима и всегда обогащает — что бы об этом ни говорили наши философы, живущие в Москве и собирающие русские иконы (в том числе сибирские). Жить надо там, где работается. Другого критерия у нас нет и быть не может. Русский Рерих избрал Индию. От этого выиграла только русская культура (кстати, будешь в Новосибирске, обязательно посмотри в нашей художественной галерее подарок Н. Рериха — его чудо-картины).

Я дружески желаю тебе здоровья, сил творческих для окончания романа, который давно задуман и который никто, кроме тебя, не напишет.

Обнимаю.

Твой Н. Яновский.

Марии Семёновне большой привет.

 

* * *

29.VI.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

По газетам я знаю, где Вы бываете, что говорите (об этом, правда, смутновато, но я-то знаю, что Вы говорите хорошо), а вот что на душе… У меня, например, туман, тяжесть, какая-то неудовлетворенность… Не живешь, а коптишь, ужасное состояние…

Посылаю Вам книжицу — Вяч. Шишкова [1]. Может, она к вам попала, но лучше, если Вы получите ее от меня. Я ее выстрадал, я о ней мечтал, я в ней выразил нечто заветное. Многое издатели выбросили (неизвестно, почему), но сохранили и о «Ватаге», и ответ критикам повести «Дикольче». Это важно.

А повесть — сатирическую! — «Дикольче» я издаю — в будущем году получишь, под тем же названием целый том сатиры и юмора Вяч. Шишкова. Иногда он писал грубовато, но он был умен и замечал часто то, что и сейчас звучит злободневно.

«Зрячий посох» я перечитываю и нахожу в нем новые и новые мысли, которые греют мою душу. «Советский писатель» молчит. Но в августе я буду в Москве и все узнаю — когда оно планирует мою книгу.

Если что-то в книге В. Шишкова понравится, буду рад, потому что я отбирал самое ценное. Здесь он предстает не только как писатель, но и как человек удивительного обаяния.

Марии Семёновне наш привет.

Будь здоров. Обнимаю.

Н. Яновский.

 

1. Очевидно, «Воспоминания о В. Шишкове» (М., 1979).

 

* * *

Дорогой Николай Николаевич!

Слухи до меня доходили, что ты в странствиях, то Москве, то в Коктебеле, то еще где-то…

А я меж тем обживаюсь в Сибири. Переехал я сперва один, в июле, 16-го, багаж уже пришел, разгрузились, малость заселились, благо родни живой еще много. И хоть не все, но таскать тяжести еще могут.

До этого я ездил по Кавказу, много проехал, много видел и слышал, ну и пили, конечно, и подпростыли, конечно, а потом здесь, в жаре похватал сквозняков и слег.

Лежал в Овсянке, уж очень не хотелось обживать Сибирь в больнице. У нас в селе была выпускница мединститута, местная, она меня поколола, полечила и уехала по распределению в Абакан, а я оклемался. Погода мне подсобила и родной воздух, и пейзаж, и заботы родных людей. Хорошо себя почувствовал, а там, на гнилом Западе, наверное, нынешнем летом пропал бы.

В августе приезжала дочь с внуком. Внуку очень понравилась Сибирь, а дочь переселяться не хочет, вероятно, охота пожить самостоятельно. Стремление похвальное и полезное. Нам без внуков и без детей, с которыми мы никогда не жили порознь, будет тоскливо. Но Вы живете с Ф. В., и мы проживем как-нибудь.

Мария Семёновна приехала только месяц назад — родился у нас, у Андрея, Женечка — сын 30-го июня. Дождь, мозгло, холодно, побоялись ребенка простудить, домой выписали невестку с низкой температурой, долго длившейся. Уже после моего отъезда она заболела общим заражением крови, и М. С. там помогала и хлопотала. В связи с болезнью невестки я поинтересовался: «Что это такое? Что за бардак в роддомах?» — и мне порассказали такое, что у меня волосы зашевелились — идет истребление русского народа со всех сторон, а более всего он самоистребляется, но кто-то заинтересован же и в этом, не все же списывать на слабости нашего характера!

С приездом М. С. я освободился от домашних дел и перешел на огород, чтобы превратить его в садик. Таскал из лесу всякий лес, садил, копал…

А потом читал верстку 4-го тома, читал долго, внимательно и, кажется, только сейчас немножко понял свою «Царь-рыбу», и отчуждение между нами помнилось. Надо бы быть ей еще резче и глубже, и если б я жил в Сибири, так бы и вышло. Что здесь делается! А, батюшки мои! Какое самоедство!

Писать ничего, кроме «Затесей», не писал, часть из наиболее приемлемых напечатаны в «Смене» и «Огоньке», остальные ждут отработки, но напечатать их, наверное, будет невозможно, уж очень они расходятся с «направлением». Но мировоззрение пожилого человека — это сложный инструмент, и настройку, сделанную жизнью, уже не поправишь.

Николай Николаевич! У меня нету дома «Зрячего посоха», вышли, если есть у тебя экземпляр. Надо поработать, накопилось кое-что. Съезжу к дочери Александра Николаевича, полистаю, посмотрю бумаги и, думаю, многое удастся довести «до ума» в повести.

Поздравляю тебя и Фаину Васильевну с наступающим праздником.

Вот мои адреса:

660036, Красноярск, Академгородок, 14, кв. 56, тел. 5-95-6-05 (п/я 8708), но большую часть времени (до морозов уж точно) я живу в Овсянке — 663061, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 36.

Обнимаю, целую — Виктор

12 октября 1980.

 

* * *

17.X.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Наконец-то я раздобыл Ваш адрес в Красноярске. И Ваше письмо и книги — том третий и «Посох памяти» [1] — я получил, а куда написать Вам, не знал, так как Вы все это сделали перед отъездом.

В «Посохе памяти» из «Зрячего посоха» лишь кусочек в самом начале. Я полагал, что будет больше. Но не в этом дело. Книгу эту я прочитал с истинным удовольствием, хотя многое, если не все, знал. Просто все вместе они производят большее впечатление.

Книга издана хорошо, но пожалели на портрет вклейку. В первом томе, по-моему, лучший Ваш портрет. И сделали там, в издательстве, его отлично. Так как моя книга «Виктор Астафьев» принята издательством «Советский писатель» и дело идет об оформлении, то я рекомендовал взять именно этот портрет из собр. соч. Если у вас есть что-то более Вам по «нутру», то шлите фото мне, и я его сразу перешлю издательству — сдавать в набор они будут в феврале.

С редактором я обо всем договорился. Полемику с «Коммунистом», конечно, убирают. Но я настоял на том, чтобы суть полемического анализа осталась без прямой ссылки на журнал, то есть из двух страниц полемики я убрал цитату из «Коммуниста» — один абзац строк на десять, а все остальное сохранилось. Получилось так: «Коммунист» высказал свое мнение, я свое, а читатель пусть разбирается сам… Разумеется, это так прошло на уровне редактора, что скажет «главный» и как он на это посмотрит — неизвестно. Встречаться я с ним буду нынче в декабре, когда приеду на съезд писателей РСФСР (сподобился я быть избранным делегатом). В эти дни будет согласован весь текст книги (у них были еще сомнения относительно «мрачного» окончания, взятого мною из «Зрячего посоха», дескать, не вытекает оно из «оптимистического» текста всей книги). Вот уж не ожидал, что факты нашей истории, нашедшие отражение в Ваших книгах и мною подчеркнутые, звучат только оптимистично. Но это пусть будет на их совести — бог с ними! Нам же лучше.

Во всяком случае, я чрезвычайно рад, что книга принята, что она готовится к печати — это наша общая победа. Конечно, пока она не будет у нас в руках, торжествовать не следует, но все же, все же… Первый этап пройден.

Жажду узнать, как Вы там, на новом месте, устроились? Как работается? Как Мария Семёновна? Наш общий с Ф. В. большущий ей привет.

Книги и рукопись «Зрячего посоха» я постараюсь Вам доставить, теперь уже, конечно, в Красноярск. Если рукопись нужна, то я ее могу выслать ценной бандеролью.

Проездом или специально очень жду Вас в Новосибирске. Очень радуюсь, оттого что вы в Сибири.

Обнимаю

Ваш Н. Яновский.

 

1. Астафьев В. Посох памяти. Публицистика. — М.: Современник, 1980.

 

* * *

18.X.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

В тот же день, когда я отправил тебе письмо, получил твое — очень меня тронувшее. Живу теперь под его впечатлением. Ну, право, что-то странное происходит в нашем мире. Если ты читал мою статью о Распутине («Прощание с Матерой»), то ты ощутил это мое состояние. Сам Валентин Григорьевич писал мне, что он читал статью с чувством растерянности и возмущения: «Да когда же кончится такое!» Он оговорился: «Читал, словно это не обо мне», но оговорка такого рода мне и дорога, в ней признание и моего значения в борениях нашего времени.

В Москве мы встречались (в сентябре), и я порадовался, что он в «форме». Хотел еще отдохнуть на Байкале и потом засесть вплотную за работу. Выбить такого человека из его рабочей колеи — это тоже преступление нашего века.

Это к твоим размышлениям о «самоедстве». Может, и это кому-то надо…

Как знал: книга «Зрячий посох» тебе нужна. Высылаю немедленно заказной ценной бандеролью. Книга эта не просто интересна, она значительна и отражает наше время не менее выразительно, чем роман «Царь-рыба», «Кража» и «Последний поклон». Хочу, чтоб она была завершена и увидела свет. Понимаю, что все обнародовать невозможно, но все, что возможно, должно прийти к читателю сегодня.

Поздравляю с праздником. Ф. В. шлет привет. Она, как и я, загорелась желанием приехать в Красноярск. Мы с нею были там, и город произвел на нас хорошее впечатление. Теперь же есть там и родная душа…

Обнимаю, целую

Твой Н. Яновский.

 

* * *

 

Дорогой Николай Николаевич!

Получил Ваше письмо. Ну, теперь и Вы мое, надеюсь, получили из деревни, где я все прочитал про свое житье-бытье.

Сейчас мы с М. С. уже в городе, на зимних квартирах, и она 10-го полетит домой, ко внукам, а я в Норильск, на премьеру «Царь-рыбы», а потом и на съезд собираться надо [1], где и увидимся, надеюсь.

Полечу я в Москву числа 5-го, ибо на 6-е намечена редколлегия «Нашего современника».

«Зрячий посох» жду. Он мне сделался нужен. А фото шлю другое, более «современное», а тому, что Вы облюбовали, уже лет 15 давность и нечего вводить в заблуждение разных девиц мнимой молодостью и подложной красотой.

Зимой собираюсь в Барнаул, есть у меня там дела и надобности. Помнится, и Вы собирались туда, на съезде договоримся о сроках поездки. Наверное, когда уже схлынут морозы. Боюсь я в слякоть и холода отрываться от дома, чуть чего и под лопатками ломота, болит голова и подавленность жуткая появляется, однако ж все лучше мне здесь, чем на Вологодчине, ведь до сегодняшнего дня стояла такая благодать, что даже контуженая голова поутихла и сквозь ослабшие шумы и звоны дошло: «Этак дело пойдет, можно и работать…»

Маня получила письмо от Фаины Васильевны, что-то смешное цитировала мне, а потом притихла, значит, пишет ответ.

С праздником Вас!

Ваш Виктор.

2 ноября 1980 г.

 

1. Премьера спектакля «Сон о белых горах» по книге «Царь-рыба» состоялась в Норильске в Заполярном драматическом театре им. В. Маяковского в начале декабря. V съезд писателей РСФСР состоялся 9—12 декабря 1980 г. в Москве.

 

* * *

10.XI.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Я только что получил твое письмо от 2.XI.1980 г. и изумился, узнав, что ты не получил рукопись «Зрячий посох». Я послал ее ценной бандеролью 18.X.1980, квитанция № 280 на адрес в Академгородок. Если ты до сих пор не получил, то я немедленно начну розыск. Ах, какое безобразие. Я же <был> уверен, что ты рукопись уже получил.

А вообще, я рад известиям о тебе. На съезде СП я буду, как и все, 9.XII, но приеду в Москву я раньше — у меня там сын, вот его телефон 213-22-15. Ах, как бы я хотел тебя видеть!

В эти дни я окончательно буду договариваться со своим редактором в «Сов. писателе». Она — Руслана Петровна — хорошо относится и к тебе, и к моей рукописи, считает, что я шире, чем кто-либо, написал о В. П. Я ее поддерживаю в этом убеждении, поскольку заинтересован в издании книги. Но о глубине анализа не говорю. Бог знает, сумел ли я понять все.

В Барнауле буду во второй половине декабря. Если в Москве и в Барнауле встретимся, то это будет превосходно. О лучшем я и мечтать не мог.

Фото отличное. Буду его предлагать «Сов. писателю». А Роману [1] привет. Славный он человечище.

Марии Семёновне наш общий поклон.

Обнимаю.

Твой Н. Яновский.

 

1. Очевидно, Р. Х. Солнцев (1939—2007) — поэт, прозаик, драматург.

 

* * *

(открытка)

 

Дорогой Николай Николаевич!

Рукопись получил, очень кстати. 10-го М. С. улетает ко внукам — я в Норильск-Игарку ненадолго и сажусь работать. Мне кажется, я доведу до дела и «Зр<ячий> посох». Чего ему лежать-то?

Поклон Ф. В.

Ваш Виктор П.

 

г. Новосибирск, ул. Восход, дом 18, кв. 23, Яновскому Н. Н.

Красноярск

В. Астафьев

 

* * *

21.XI.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Поздравляю тебя с праздником. Я только после того, как послал рукопись на красноярский адрес, сообразил, что сотворил глупость — ведь ты же в Овсянке… Рукопись ценной бандеролью ушла на красноярский адрес 18 октября. Черт знает, как это получилось.

Если она к тебе попадет в ближайшее время — а она должна попасть — извести, пожалуйста. Беспокоюсь очень.

Продолжаю работать — дел уйма. А главное — я сам выбираю, случайного делаю мало. Есть внутренние обязательства, которые всегда на первом месте. В этом преимущества старости.

Вот «Енисей» печатает меня как «классика» — статью о Зазубрине, изданную раза три до того, статью о М. Ошарове, переизданную раз пять [1]. А я и знать не знаю об этом. Ну не «классик» ли?! Для меня это хорошо — все же какая ни на есть популярность, но хотел бы я опубликовать что-то новое… Но бог с ним, с «Енисеем», — раз им надо, пусть печатают. Жить хочется по каким-то новым измерениям — поскольку осталось немного…

Путь в Красноярск для меня будет, возможно, уже в 1981 году, и я буду рад повстречаться, поговорить. Работаю я сейчас над Потаниным [2], а в архиве Красноярска есть документы — непременно приеду. Договоримся, когда ты там будешь.

Слышал, М. С. уехала. Ф. В. ей написала письмо в Вологду.

Мы приветствуем тебя и желаем от души благополучия.

Обнимаю. Твой Н. Яновский.

 

1. В 1980 г. в журнале «Енисей» вышли статьи Н. Яновского: «Тема Сибири в творчестве В. Зазубрина» (№ 4), «Эвенкия в творчестве М. Ошарова» (№ 6).

2. Литературное наследство Сибири, тт. 6, 7 (1983, 1986) посвящены Г. Потанину.

 

* * *

25.XII.1980 г.

Новосибирск

 

Дорогие друзья, Мария Семёновна, Виктор Петрович!

Мы с Ф. В. поздравляем Вас с Новым годом. Хотим, чтоб он был для Вас лучшим, чем все предыдущие. И здоровья прежде всего. Очень хотим узнать, как дела у Марии Семёновны. Понимаем, что сейчас, быть может, не до писем — ну хоть маленькую весточку.

Мы вернулись из Москвы 17.XII, а 18-го были уже в Барнауле — там был до 21.XII семинар молодых, на котором я обещал быть давным-давно, и пришлось ехать в неудобное время.

Рады, что дома, понемногу очухиваемся, латаем всяческие дыры.

В Москве все кажется благополучно. Перед отъездом я снова был в «Советском писателе», подписал перепечатку-допечатку. Подтвердили, что сдавать книгу будут в феврале, так что хорошо бы фото, напомнили мне, подослать художнику где-то в январе… Однако же, думается, мне, дело это не к спеху, т. к. само утверждение о сдаче в набор будет не ранее февраля, а те сверхмедлительные темпы, каковые господствуют в изд-ве, не обещают оперативности. Полгода назад я сдал им книгу, мною составленную, а сейчас не мог узнать, где она, кто ее читал или читает. Зав. отделом давно болен, и <нрзб>.

Многострадальный ядринцевский том «Наследства» выходит — держал в руках сигнальный экземпляр. Эта многолетняя «ядринцевская эпопея» для меня пока закончилась. Теперь началась «потанинская».
И в этот раз я из Москвы привез нужные для «Наследства» материалы.

А в № 11 «Сиб. огней» появилась глава о «Последнем поклоне» (заключительные главы) [1]. Я ее не послал, т. к. и у меня до сих пор нет номеров. Обещали оставить. Меня же в Новосибирске в ноябре и декабре, можно сказать, и не было.

Виктор Петрович! Я был рад встрече с тобой, пусть она и была мимолетной. И понятно — съезды всегда суета, часто не очень упорядоченная. И повстречаться там мне со многими, с кем хотел, не удалось. Только после съезда я успел кое-что сделать, кое с кем поговорить.

«Сиб. огни» я вышлю на Красноярск.

Обнимаю

Ваш Н. Яновский.

 

1. Яновский Н. Завершение. О новых главах повести В. Астафьева «Последний поклон» // Сибирские огни. — 1980. — № 11.

 

* * *

17.I.1981

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

В Новом году рад был получить от тебя весточку, а то я уже начал беспокоиться. Свое письмецо перед Новым годом я отправил в Вологду, и мы получили письмо от Марии Семёновны.

Чем порадовал Новый год? Меня вдруг обступили болезни — вероятно, из Москвы я все-таки привез какую-то заразу.

Но я и радовался в первые дни года, так как буквально в канун — 29.XII — получил том выстраданного мною издания «Лит. наследства». Это был сигнал, на который я долго не мог насмотреться. Вскоре том поступил в продажу, и вот я посылаю тебе его — сибиряку о выдающемся деятеле Сибири. Человек он чрезвычайно интересный, и я с удовольствием занимался его двухтомником. Задумал я его лет 15 назад и лет 5 работал над ним вплотную.

До сих пор Ядринцева «прорабатывают» как идеолога буржуазии, и Томский обком отказался от моего предложения увековечить его память в городе, где он учился, начинал свою литературную деятельность. Но это не мешает томским «ученым» делать карьеру, пространно доказывая, что Ядринцев был такой-сякой немазаный. Слава богу, что им теперь не дают ходу.

Итак, фотографии ты отправил. Буду ждать теперь известий о том, что рукопись сдали в набор. Как и предполагалось, полемика с «Коммунистом» полетела по «согласованию с начальством». Я предлагал снять ссылку, но оставить анализ положительный, но и этого убоялись.
Со временем я все-таки где-нибудь это опубликую. Нужен только повод. Нельзя же передовицу в «Коммунисте» считать непререкаемой истиной. По «Матёре» выступила «Правда», послушать ее, так это реакционное произведение. В статье я не трогал «Правду», но вся она против такой оценки. Да и выяснилось теперь, что «Правда» ляпнула в колокола явно не по адресу. Так и в случае с твоим рассказом…

Желаю успеха в Новом году и здоровья.

Обнимаю. Твой Н. Яновский.

* * *

24.IV.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Получилось так, что я долго тебе не писал — то болел, то работал, как конь, то был в отъезде. Когда был в Москве (март месяц), меня уверили, что книга сдана в набор и художник (из-за которого была задержка — он болел) — все необходимое сделал и теперь нужно ждать корректуру. Дай-то бог.

У меня запарка. Я работаю над шестым томом ЛНС, а это дьявольски трудное дело! Даже просто снять копии с необходимых материалов требует отдачи всех сил, я уже не говорю о комментариях, которые сегодня висят надо мной. Ведь это события столетней давности, и я должен во всеоружии встречаться со своими сибирскими предшественниками — славные были люди, разумеется, не все, но как идеально подчас смотрели они на наше время — для них далекое будущее. Знали бы они, в каких тяжких условиях мы живем! И все равно общение с ними обогащает. Это нам исторический опыт, мимо которого преступно проходить. Я вот недавно вычитал, что Маркс под влиянием Чернышевского склонен был считать, что в некоторых странах (в России в частности) возможно миновать капиталистический путь развития. Это означает, что многие наши деятели — народники, областники, веровавшие в крестьянскую общину, не были недоумками. Они были передовой культурной силой в России, в том числе в Сибири. А эта сторона взглядов Маркса последнего периода его жизни не изучалась, все делали у нас под давлением Ленина только в одном ракурсе — Россия не может миновать капитализма, а все остальное от лукавого и не научно. Честно сказать, когда я прочитал XIX том Маркса-Энгельса об этом, я воспрянул духом, я иначе взглянул на нашу историю. Я и раньше смотрел на историю России иначе, чем принято, теперь я получил подкрепление из того лагеря, из которого мне могли противостоять. А это чрезвычайно важно.

Вот над этим я сейчас и бьюсь, составляя шестой том «Лит. наследства Сибири» (пятый я тебе послал — получил ли?). Это чрезвычайно сложный том именно в этом идеологическом плане. Потанин, мой герой, ведь выступал против большевиков, и это осложнило мою работу по публикации его произведений.

У нас «события». Никульков [1] после осуждения «Сиб. огней» на бюро обкома вынужден перестраиваться, формировать новую редколлегию, объявлять «новое» про-сибирское направление журнала. Сейчас он на всех перекрестках склоняет твое имя: «Астафьев — член редколлегии, Астафьев твердо обещал “Сиб. Огням” свое новое произведение…» В его подмоченной позиции — это козырь, и он им пользуется вовсю, как любой беспринципный прохиндей. Но бог с ними, пусть «Сиб. огни» процветают на той ниве, которую они избрали — нива туманная, если не конъюнктурная, а точнее — именно конъюнктурная, жизнь развивается по другим, более жестким законам, и не дай бог быть на их поводу.

Что у Вас там — как ты живешь, работаешь, доволен ли новой обстановкой? Очень хочу приехать в Красноярск (меня на какую-то там конференцию приглашают), поработать в архивах, повидаться, поговорить, узнать, как дело обстоит с рукописью об А. Н. Макарове. Мне думается, ее обязательно надо опубликовать, даже если потребуются какие-то сокращения. У нее есть свой внутренний заряд, который не поддается никаким сокращениям — и в этом ценность твоей работы.

Я только что из Ленинграда. Это город моей юности — там я учился, там женился, там родился мой сын Лёва, которого я люблю больше всего на свете, хотя его уже нет. По городу я ходил с просветленным чувством, благо он в это время был ярко-солнечным. Боже мой, что делает с нами время! Моя юность бродила по тем же улицам и площадям, что сейчас нетленны, словно с ними ничего не произошло, а главное — и долго ничего не произойдет, они останутся такими же, как были.

Ну, извини, я наболтал много. Привет от нас с Ф. В. Марии Семёновне, привет тебе первомайский.

Обнимаю. Твой Н. Яновский.

 

1. Никульков А. В. (1922—2000) — прозаик, критик, публицист, главный редактор «Сибирских огней» (1976—1987).

 

* * *

Дорогой Николай Николаевич!

Мы тут наперегонки с М. С. взялись хворать, и оттого я не поздравил Вас с праздником. Делаю это пусть и с опозданием — с весной! С Победой Вас! Здоровы будьте!

Я полмесяца был в Москве, закрутился, устал — дела-то накапливаются, и убрались мы с М. С. в Душанбе, ближе к солнцу, но пробыли там тоже только полмесяца. Как-то я худо себя чувствую среди чужеземцев, этих самых «дружных народов» и хотя условия жизни у нас были хорошие и друзья исключительно приятные, и все же долго мы там выдюжить не могли и вернулись в Крас<ноярс>к, благо есть прямой рейс самолета. А тут теплынь! Благодать! И я доверился родному солнцу, начал распечатывать балкон, бегать на брег Енисея потный и началось обострение пневмонии, но я ей разгулениться не дал, прихватил, полечил, однако ж почту и всякие текущие и текучие дела запустил. Пробую, хоть урывками, работать над «Зрячим посохом», и чем я его дальше работаю, тем меньше он делается годным для печати. Я посулил отвезти рукопись в «Н<овый> мир», когда поеду на съезд и хочется мне уже с нею развязаться. Написал я, кажется, недурно кусочек о К. Симонове и этим кусочком и его, Симонова послесловием теперь кончается книга, но в середине еще есть дело — хочу написать кусочек о Твардовском и Смелякове и даже придумал, где и как это можно сделать.

Очень звали меня в Новосибирск на конференцию новомирцы, а я как раз и слег и не смог поехать, и вообще на подъем тяжеловатый сделался, вот даже в деревню никак не выберусь. Марья Семёновна моя шибко сдала, и у меня сердце сжимается от боли за нее. И ведь знаю, что кто-то из нас первым умрет и кто-то останется один, но за ее доброту, самоотверженность и светлое житие надо, чтоб она пережила меня и помогла еще внукам и детям. Без нее развалится у нас все и мои дела остановятся. Я это знаю. Я даже нужные бумаги без нее не смогу найти. Ну, бог к нам все-таки был милостив и на войне, и после войны, авось и в старости не оставит своими милостями.

В середине июня приедет ко мне в Овсянку Валентин Курбатов [1] из Пскова, умный и цельный парень, великолепнейший собеседник. Может, я дам Вам знак и Вы подлетите хоть на несколько денечков? Марьи Семёновны, вероятно, тогда не будет, она, как подлечится и напечатает «Посох», поедет ко внукам в Вологду, и мы бы могли тут мальчишник изладить и по-мужицки потолковать?!

После долгих колебаний я Вам отправляю письмо Петра Еремеева. Не обращайте внимания на его дурацкий тон, а вот недочет какой-то, может, и исправите. Автора письма я уже отчитал как следует за неуважительность и прочее — вы с ним можете не связываться.

И не сердитесь на меня за то, что я согласился быть членом <редколлегии> «Сиб. огней» [2], дело не во мне и даже не в Никулькове, дело в литературе и в отношении к Сибири нашей. Может, что и удастся для них сделать, хоть маленько, кой кого-то напечатать из талантливых ребят.

Простите, что совсем уж разгулялся мой почерк — это я еще от болезни не отошел вовсе-то.

Поклон Фаине Васильевне от меня и Марьи Семёновны.

Обнимаю Вас — Виктор.

9 мая 1981 г.

 

1. Курбатов В.Я. (р. 1939) — критик, литературовед.

2. В составе редколлегии «Сибирских огней» В. Астафьев был с 1981 (№ 7) по 1987 (№ 6) год и с 1993 (№ 1/2) по 1996 (№ 5/6).

 

* * *

12.V.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Посылаю Вам только что вышедшую книгу Вяч. Шишкова, составленную мною [1]. Знаю, что Вы любите Вячеслава Яковлевича, потому посылаю с особенным чувством. В большей своей части (по объему) произведения не переиздавались полвека и некоторые совершенно не известны читателю — они были погребены в периодике, а «Дикольче» еще и уничтожена тогдашней критикой, да и после вплоть до нашего времени ее не жаловали за «идейную несостоятельность».

Что-то давненько я от Вас не получал вестей. Тут перед маем распространился слух, что Вы приезжаете в наш Академгородок (вместе с Граниным, Залыгиным, Айтматовым). Я обрадовался. Но был лишь Гранин и Залыгин да еще кое-кто из редакции «Нового мира». С Залыгиным виделся, а в городок не пошел — побоялся «водолейства». А май наступил — заболел, черт знает, что, видимо, из-за резких погодных изменений мое давление скакало то вверх, то вниз — ощущение скверное, состояние нерабочее.

В марте-апреле был в Москве, в Ленинграде, 13 дней прожил в Комарове. Эти дни чуть-чуть передохнул, хотя, конечно, бегал по ленинградским библиотекам и архивам, когда дней 5—6 жил в самом Ленинграде. Солнечным, приветливым был в те дни Ленинград, уезжать не хотелось, юность, проведенная там, вспоминалась…

Сейчас оклемался, начал понемногу работать. Книгу в «Сов<етском> Пис<ателе>», говорят, сдали в набор. Дай-то бог! Спрашивал о тираже — молчат, мнения тиражной комиссии ждут… Поживем — увидим.

Марии Семёновне наш большой привет.

Обнимаю.

Твой Н. Яновский.

 

1. Шишков В. Дикольче. — Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство, 1981.

 

* * *

18.V.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Очень рад твоему письму и, конечно, огорчен, что ты болел, когда возможно было приехать к нам в Новосибирск. Я как получил известие о возможном твоем приезде, то все время справлялся всюду, не приехал ли, хотя и понимал, что если бы ты приехал, то позвонить-то обязательно позвонил, и мы бы встретились, как встретились мы с С. П. Залыгиным [1].

Итак, в июне ты меня извещай, когда приедет к тебе В. Курбатов. Если ничто не задержит, приеду обязательно, вволю наговоримся. Да и В. Курбатов мне интересен, так как он человек исключительно талантливый, если судить только по известным мне его работам.

Относительно редколлегии «Сибирских огней» ты прав: дело не в Никулькове, а в интересах литературы. Меня он под давлением Решетникова [2] тоже пригласил в члены редколлегии, но я отказался, так как работать с Никульковым не смогу. Я не в том возрасте, чтобы заниматься с ним полемикой буквально по всем проблемам его «литературной политики». На расстоянии куда ни шло, но ежедневно это не для меня, тем более, что он и не желал этого и в свое время кричал: «Помогите нам справиться с Яновским» (на бюро Обкома). В. Распутин тоже был лет пять членом редколлегии, но отказался, потому что рукописей ему не слали, а если присылали, то заведомо журналу ненужные. Со мной, когда я был членом редколлегии при Никулькове, поступали так же, давали читать мне всякую макулатуру, и я написал заявление, что читать ее не буду, а только ту, которую они рекомендуют в журнал. Ответ на это был один: меня исключили из членов редколлегии.

Учти эти обстоятельства и читай то, что они — редакция — готовят в печать, иначе и смысла нет быть членом редколлегии.

По поводу письма некоего товарища, письма злобного по тону, ты хорошо сделал, что прислал. Кстати, он знал, мог легко установить адрес редакции журнала и написать письмо не тебе, а мне, автору статьи, коль он меня начал критиковать. Интересно, почему он этого не сделал, не потому ли, что такой прокурорский тон (точнее, хулиганский) в научном споре неуместен? Все, что я по этому поводу думаю, я посылаю тоже тебе, раз уж так получилось. Извини, что загружаю в сущности ненужной полемикой. Товарищ попросту защищает столыпинскую идейку о процветании Сибири в годы переселенческого бума. Он «забыл», как в 1891—1892 году тысячи переселенцев, доехав до Тюмени, гибли от голода и эпидемий, как гибли они и в неурожайный 1911 год и тоже в изобильной Сибири, «забыл», как в 1908 году в Сибирь переселилось 665 тыс., а правительство было совершенно не готово к тому, чтобы расселить в Сибири такую массу народа, отправляло их на пустые земли, непригодные для пашни или без воды или с водой, не годной для питья. Снова тысячи гибли или попадали в кабалу купцов и других богатеев.

Ну, ладно, бог с ними с такими критиками, они еще не перевелись и в наше время.

Живу я сейчас одной работой, которой нет конца: готовлю том ЛНС, книгу воспоминаний о Вяч. Шишкове (второе издание). Тем и жив, хотя в последнее время чаще и чаще начинаю прихварывать. Тут уж никаких новостей: возраст!

Если М. С. мое письмо застанет — привет ей большущий, если нет, то я ей в Вологду напишу. А тебя обнимаю. Будь здоров!

Твой Н. Яновский.

 

Теперь по поводу письма товарища (если судить по тону, то господина), который уличает меня в незнании истории Сибири. Но, увы, суть в том, что он ее сам не знает, в том числе и сочинения Ленина, которые он мне предлагает прочесть.

Он (господин уличающий) не желает различать сибиряка-старожила (Сибирь к концу XIX века осваивалась триста лет!) от переселенца конца XIX и начала XX веков. Видно, что он не знает работ Ядринцева по переселенческим вопросам, не читал большого очерка Г. Успенского «Поездка к переселенцам» (1888), не знает статей Ленина по переселенческим проблемам, которые остро волновали передовых людей России с 80-х годов XIX века и до начала войны 1914 года.

Вся переселенческая политика самодержавия, по Ленину, «насквозь проникнута азиатским вмешательством заскорузлого чиновничества, мешавшего свободно устроиться переселенцам, вносившего путаницу в новые земельные отношения…» (Соб. соч., т. 13, с. 388, 4-е изд.).

Крестьянин-старожил в Сибири жил лучше малоземельного крестьянина Центральной России. Что же касается переселенцев из России в начале века, то Ленин в статье «Значение переселенческого дела» приводит такие статистические данные: если в 1906 году обратно вернулось в Россию 6%, то в 1911 году уже 60%. Почему они вернулись? Потому, что не нашли в Сибири то, что искали — землю и возможности на ней работать. Что такое возврат 60%, если ежегодно переселялось до 500 тыс. населения? Это 300 тыс. крестьян. Разве это не бедствие и не разорение? «В Россию возвращалась беднота, самая несчастная, все потерявшая и озлобленная», — писал тут же Ленин (Соб. соч., т. 19, с. 47). В другой статье «Переселенческий вопрос» Ленин цитирует речь депутата Войлошникова, который, опираясь на официальные данные, говорил: «В течение трех лет, 1906, 1907 и 1908 гг. за Урал было переброшено 1552439 душ обоего пола, наполовину нищих, завлеченных правительством рекламой в неведомые края, обреченных на произвол судьбы. Из них устроилось, как пишет переселенческое управление, — 564041 чел., вернулось обратно 284984 душ. Таким образом, известно по сведениям переселенческого управления о 849025 чел., куда же девались остальные? Где же 703414 чел.? Правительство отлично знает об их горькой участи, но оно об них не скажет; часть из них приписалось к старожильческим деревням, часть пополнила ряды сибирского пролетариата и ходит с протянутой рукой».

Мне, чтобы написать ту фразу, которая подверглась критике, не надо было обращаться к статистике и к работам Ленина. Мой дед приехал в Сибирь самостийно, у него было 6 сыновей и одна дочь. Никто ему земли не дал, первые годы он с оравой детей попросту побирался — «ходил с протянутой рукой», их прозвали в Камне «кусочниками». Старшему сыну было лет десять, второму сыну Николаю (моему отцу) было восемь, третьему Якову было семь лет, всех их дед отдал в батраки, то есть продал на полгода, и все они (плюс те, что подрастали) батрачили лет десять (мой отец до 18 лет), потом он пошел в «шпану», то есть в грузчики на пароходы Фуксмана. Зимой он был скотником в богатых семействах, в 21 год женился и заработал на лошадь, стал ломовщиком, а когда пошли дети, стал арендовать три десятины земли (ни деду, ни ему, никому из шестерых дядей земли никто не давал), следовательно, они относились к числу тех 703414 человек, о которых говорил Войлошников и на которого опирался Ленин. По цитатам из книг в Сибири жизнь крестьянина ах как хороша, а вот мы с отцом бедствовали, до 1924 года арендовали землю — пять десятин, потому что семья у нас увеличилась, в 1925 году мы получили свою — тоже пять десятин, которые нас с грехом пополам кормили, потому что засуха поражала раза три в пять лет. Дед по матери тоже не имел земли, и мать моя с десяти лет работала «кухаркой», сначала у местного аптекаря, потом у попа, это продолжалось семь лет, потому что в 17 лет она вышла замуж. Дедушка говорил: приехали мы на вольные земли, а тут их нам никто не приготовил и обнаружился у меня «талан», плотничать, столярничать начал, прокормились, а то бы погибель, и ехать обратно не на что… У него был еще один «талан»: сказочника… Уже в институте, изучая фольклор, я обнаружил, что добрую половину сказок из собрания Афанасьева я знал, и первая моя студенческая работа была по фольклору.

Вот еще немного статистики, взятой у Ленина же.

В начале века у переселенцев было в наличии: одна рабочая скотина у 12%, ни одной лошади у 10%, ни одной коровы у 15%. Если в те годы переселялось даже не более 150 тыс. населения, то это означает, что почти у сорока тысяч не было возможности индивидуально поднять хозяйство. Критикующий товарищ не случайно упомянул Столыпина, потому что этот «обер-вешатель», по определению Ленина, тоже хвастался, что «переселенцы богатеют, улучшают свое хозяйство». Ленин, обличая это хвастовство, писал: «А данные о числе обратных переселенцев, — данные, столь предусмотрительно обойденные г-ном министром… показывают нам чудовищное увеличение числа обратных, до 30 и 40 процентов в 1910 году и до 60 процентов в 1911 году». Если учесть, что в 1910 году переселилось в Сибирь 316 тыс., а в 1911 — 183 тыс., то вернулось за эти два года 300 тыс., а сколько тысяч погибло на дорогах и не могло вернуться! Не могло вернуться из-за нищенского состояния и в большинстве своем пополняло ряды сельского пролетариата, т. е. батраков. Пусть этот товарищ почитает газеты того времени, почитает произведения Ядринцева, Наумова, Г. Успенского или того же чиновника по переселенческим делам Комарова, который прослужил 27 лет и добровольно оставил эту службу, потому что он, пишет Ленин, анализируя его работу, «не вынес того, что переселенческая политика наша означает полный разгром того, что именуется рациональным лесным хозяйством. Он не вынес такого государственного расхищения, вернее разгрома сибирских земель и лесов…». Таково реальное положение дел в Сибири тех лет, о которых я лишь упомянул. Что же касается заявления Столыпина о «вывозе сибирского масла», каковое «имеет не только местное значение», то я могу добавить, что наше барабинское масло шло на экспорт и почиталось за рубежом лучшим маслом в мире. Суть в том, что производством масла занимался не тот крестьянин, который имел одну корову. Во-первых, тот, кто имел стадо, хотя бы в 10 коров, у которого мой отец плюс тысячи, как мой отец, работали скотниками; во-вторых, перекупщики молока, имевшие средства на обзаведение маслодельческим оборудованием, у которых мой отец, и тысячи, как он, тоже работали, занимаясь извозом…

Товарищ, критикующий меня, начитался книг, в которых говорилось, как росло хозяйство Сибири, как Сибирь богатела. Он только забыл, что богатство это распределялось крайне неравномерно. У нас в Камне действовал купец Винокуров, он забрал в свои руки всю хлебную торговлю в крае. Чем больше хлеба производила Сибирь Алтайского края, тем больше он богател. А вот мой отец работал у него, но, сколько он ни работал, больше одной лошади и одной коровы заработать не смог. Почему бы это? Пусть этот умный товарищ подумает на досуге, прежде чем заниматься такой критикой.

1. Залыгин С. П. (1913—2000) — главный редактор «Нового мира» (1986—1998).

2. Решетников Л. В. (1920—1990) — поэт, прозаик, критик.

 

* * *

(отв. 24.VII.81)

07.V.81.

Дорогой Николай Николаевич!

Огромное спасибо за Вяч. Шишкова. Все это очень интересно, достойно. Хотелось бы начать разговор о сатире 20-х гг. Добыл Эренбурга, в частности, его высказывание о судьбе сатирика (т. 2, Собр. соч., стр. 170—171 — «Смеяться легко, говорят они, легко описывать темные стороны современности. Но вы не видите всего величия нового класса. Поэтому вас не следует печатать. Это растление душ и недопустимое расходование бумаги…»). Буду рад, если пригодится.

Разумеется, я получил т. 4. Спасибо большое, и надеюсь в будущем на 6. Хорошо, что дело движется. Жаль, конечно, что не добрались до Питера. На днях я прибыл в <нрзб> и теперь в полном одиночестве.

Вчера был в <нрзб>, говорил со славным таким талантливым Абрамовым [1], по секрету от которого я послал статью в «Сиб. огни». Вл. Николаевич сказал, что в начале июня они решат. Но я немного еще подожду и пошлю еще куда-нибудь или в «Неву». Впрочем, может быть, сие обозначает авторское нетерпение.

Мои все на даче, Л. А. разрывается между <нрзб> и экзаменами, а я в городе, будем живы, махнем в Коктебель, там будет и Алеша <нрзб>. Так что Вам <нрзб> и сам бог велел. На днях спросил у Холопова о «Царь-рыбе», хотя там <нрзб> будет все-таки сказать обязательно и в целом об Астафьеве. Но это уже придется делать тотчас же, в июне. Ведь надо не позже января-февраля делать. После разговора пошло (весьма положительного) <нрзб>.

Вспоминаю о Вас с нежностью. Приятно знать, что несмотря ни на что <нрзб>, Ваша статья о Шишкове — тому доказательство. Учтите, пожалуйста, в дальнейшем, что, например, писал о «Роковых яйцах» Л. Ершов в своей книге о сатире 20-х гг. Черниченко, хваля меня, написал, что я верно говорил о тенденциях в литературе — булгаринско-софроновской и радищевско-овечкинской. В критике нашей все это <нрзб> отчетливо. Поэтому мне там дорого все, что Вы говорите об Астафьеве, Распутине, Залыгине, Л. Иванове, Л. Сейфуллиной, Н. Ядринцеве. Мысленно часто беседую с Вами.

Большой привет Фаине Васильевне, перед которой виноват — забил ее своими разговорами. От Ларисы Алек. привет. Всего доброго. Пишите — Ваш Астафьев.

1. Возможно, Абрамов Ф. А. (1920—1983) — прозаик.

* * *

12.X.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Мы только что получили твою книгу и книгу М. С. Спасибо, наши дорогие друзья, за внимание и память.

Оказывается, «Падение листа» вошло в этот том — превосходно! А у меня это «место» благополучно выбросили под девизом: «Неубедительно!» До начальства добраться в «Сов<етском> пис<ател>е» мудрено и кто писал «на полях», тоже не дознался, редактор же сказала: «Это общее мнение». Господи! Решил специально написать статью о «Затесях» и опубликовать в своей книге («Коммунист» называть не буду — просто изложу «свое мнение»). Черт с ними! Стена непробиваемая.

С удовольствием посылаю Вам книгу А. Новосёлова «Беловодье» [1]. Я бился с нею больше 15 лет. Господин Коптелов [2] написал, что сие есть «реакционное произведение» и не допустил печатать в Зап.-Сиб. изд-ве. Послали в Институт мировой литературы, те вообще ничего не ответили, хотя рукопись держали три года. Омский обком на запрос ответил: Новосёлов реакционный политический деятель 1917—1918 гг. и никакой не писатель, раздутая «величина» и т. п. Так и длилось много лет, и вот — такая книга! Представляете мою радость, мою победу… Почитайте «Беловодье» и «Мирская» — это превосходно, мы, сибиряки, можем гордиться такими писателями.

Приезжайте к нам — будем рады. Обнимаю. Твой Н. Яновский.

 

1. Новоселов А. Беловодье. Повести, рассказы, очерки. — Иркутск, 1981.

2. Коптелов А. Л. (1903—1990) — прозаик, очеркист, публицист.

 

* * *

16 октября 1981 г.

 

Дорогой Николай Николаевич!

Крутит и вертит меня жизненка, даже «вольное» письмо написать недосуг, все какие-то обязанности и обязательства.

Лето прошло в хлопотах и устройстве. Когда приезжал Валя Курбатов, я не вызвал вас потому, что полный развал был на дворе, начали строить гараж, дровяник, забор городили и делалось это все лето.

Лишь в сентябре, по приглашению <нрзб>, мы с М. С. съездили на Клинскую ярмарку, а после, во главе с Залыгиным и хорошей бригадой писателей, проследовали в Петрозаводск, Мурманск, где занимались лит. обсуждениями, выступлениями и т. д. и т. п., а потом залетели в Вологду, навестили детей и внуков. Домой вернулись первого октября и вот полмесяца уже разгребаем почту и хоз. дела — расплата за удовольствия, полученные в путешествии.

Несмотря на суету, я подготовил и сдал книгу «Затесей», вместе со старыми их теперь набралось сотня с лишним. Я их разбил на шесть тетрадок и книга получилась любопытная, но повозиться пришлось крепко. Из такой <нрзб> не так просто было делать книгу.

К концу идет и «Зрячий посох», осталось написать два кусочка, до которых я никак не доберусь. За роман мечтаю уж засесть глухой зимой, а пока очень заболели ноги, суставы. Не могу в обуви жесткой и ходить. Быть может, придется ехать на курорт, а я был на ем последний раз в 67-м году и писать меня на него не тянет.

В ноябре, если ничего не стрясется, поеду с делегацией писателей в Австрию. Охота мне посмотреть моцартовские и штраусовские места, с детства, с «Большого вальса» охота, авось и утешу блажь свою.

У М. С. вышла в Кр<асноярс>ске книжка, напечатали ее повестушку в № 8 «Москвы», а у меня в 12-м номере «Дружбы народов» идет цикл «Затесей», одна из которых написана была вчерне в Новосибирске во время работы над «Кражей». Вот и все новости.

С наступающим тебя и Ф. В. праздником!

Обнимаю. Виктор.

 

* * *

4.XI.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Вчера отправил верстки своей книги в «Сов<етский> писатель», удивили меня только, что художник, оформляющий книгу, другой, и я боюсь, что она не будет иллюстрирована, как предполагалось.

Письмо я Ваше получил, очень был рад отклику, но из него я не понял, получили ли Вы книгу А. Новосёлова, которую я послал 13 октября. Было бы жаль ее потерять. Книга получилась хорошая и издана со вкусом. Она из числа тех, которыми я, как составитель, горжусь.

Книгу М. С. и том IV твой мы получили. Радует меня раздел «Затесей» — в нем и «Падение листа», и «Паруня», и многое — лучшее в этом цикле.

Поздравляю Вас с зимним праздником. Наступила пора лыж, чему я очень рад — у нас выпал снег, хотя и неустойчивый пока. Думаю, что 8—10.ХI уже можно будет отправляться в лес — в это время он по-особенному приятен.

Марии Семёновне наш поклон.

Обнимаю.

Твой Н. Яновский.

 

* * *

(отв. 02.XII.81)

 

Дорогой Николай Николаевич!

Новосёлова я покупал, но еще не листал, не читал, к сожалению, еще и <нрзб>, поглядываю на хорошие книги, как волк голодный, а читаю все текучку, да начитываю литературу о войне — для романа. Прочел вот в переводе, в рукописи, роман американца Трамбо «Джонни получает винтовку» и обалдел. Такого проклятия войне нет сильнее в литературе. Роман написан в 39-м году, известен во всем мире и экранизирован. Казалось бы, нам бы и напечатать его. Ан нет! Трамбо проклинает все войны, все оружие, всех безумных людей, «охотно жертвующих жизнями других» (его доподлинные слова!), а мы как бы и за мир, но за мир как выгодный и потому наш «бронепоезд все стоит на запасном пути»…

Прочел записки Гудериана — занятное и тяжелое чтение, много мне прояснившее в цене войны. Читаю сейчас записки одного нашего художника, бывшего на войне связником, читаю роман Елегечева о протопопе Аввакуме «Зима» [1] для «Сиб. огней» и начинаю понимать, почему его выселил Колыхалов из Томска [2] — просто Елегечев талантливей и умней его, а как это терпеть сов. писателю, да еще и <нрзб> наполовину!?

В № 12 «Дружбы народов» посмотри мои новые «Затеси» и обязательно прочти в № 10 «Искусство кино» сценарий «Не убий», ибо в кино от него могут остаться роман да <нрзб>. На первый случай название уже <нрзб>.

Поклон Ф. В. Обнимаю — Виктор.

 

1. Елегечев И. З. (1927—2011) — прозаик. Роман «Зима» (Воронеж, 1984).

2. Колыхалов Вл. А. (1934—2009) — прозаик.

 

* * *

2.XII.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Получил твое письмо и обрадовался — во-первых, ты работаешь: и над романом думаешь (вокруг литературу читаешь) и печатаешься — все это я буду читать непременно (в «Дружбе народов», в «Искусстве кино»). Нам в нашем возрасте нельзя быть спокойными, неработающими. Активное воздействие на умы — наша стихия, поступаться не должны. Я радуюсь, что у тебя такой боевой заряд.

Приятно мне, что ты Новосёлова и «Дикольче» Шишкова поставил на полку желанных книг. В. Распутин писал мне, что я познакомил его с такой «высокой» литературой, Ф. Абрамов, почитав «Беловодье», называет повесть классикой, С. Залыгин вчера позвонил мне и сказал, что я совершил «подвиг», открыв Новосёлова во всем его объеме. Мне, конечно, лестно это слышать, но ведь «виновники» мои существовали до меня, действовали, страдали, выражали самих себя, я лишь внимательный читатель их свершений — не больше того.

Относительно Елегечева я согласен с вами. У меня с ним установились хорошие отношения, он собирался широко поставить архивное дело в Томске, что касалось литературы, а потом «пришел» Колыхалов и все это заглохло. Увы, в «Сиб. огнях» его, Елегечева, тоже не жаловали, а некоторые повести прошли мимо журнала, о чем я очень жалел. Если сейчас что-то появится — буду только рад. Когда он уехал из Томска, я считал это потерей для Сибири.

В. Распутин пишет, что если я надумаю ехать в Красноярск, он охотно присоединится — это в ответ на мою просьбу, где мы смогли бы повстречаться. Но сейчас у меня намечается поездка в Томск. И вот как только монография «Виктор Астафьев» появится в «Сов. писателе», я забираю энное количество экз. и еду в Красноярск… Но Господи! Когда это будет?!

Марии Семёновне наш общий с Ф. В. привет.

Обнимаю

Твой Н. Яновский.

 

* * *

(отв. 31.XII.81)

 

Дорогой Николай Николаевич!

Все я получил и Новосёлова тоже. За все спасибо большое. А я тут, ободренный хорошей, сухой погодой, какую втихую искал работать, за полчаса накатал черновик новой небольшой повести (написал рассказ).

Валя Распутин тоже начал работать, напечатал в «Сибири» рассказ, говорит, очень хороший, и пока не кончился запал, стремится в деревню еще пожить. Вот этому я рад, наверное, больше, чем своему творческому воскресению. От Вали еще много и много надо ждать. Дал бы бог ему здоровья!

Я подумал, а зачем тебе искать журнал, когда мне их прислали? И решил послать тебе на память, тем более что кино — это ох как длинно.

Как Валя испишется, устанет, так и приезжайте. Вплоть до марта я надеюсь быть дома — в марте пригласили в Академгородок ваш, давно, говорят, не виделись.

М. С. поездила в Москву и Вологду, послезавтра возвращается.

Вот пока и все. Поклон Фаине Васильевне. Обоих с Новым годом! Не хворать ни зимой, ни летом.

Кланяюсь, обнимаю, целую —

Ваш Виктор.

21 декабря 1981 г.

* * *

29.XII.1981 г.

Новосибирск

 

Дорогой Виктор Петрович!

Только что получил журнал «Искусство кино» и не утерпел, чтобы сразу же не прочитать сценарий «Не убий». Впечатление огромное. Читал залпом, не отрываясь, да и не мог оторваться до того, как увидел Андрюшу — Андрея Булыгина в музее. Такой финал не ожидал, он и верен и кинематографичен. Однако же такой сценарий чрезвычайно труден для режиссера, я не представляю, как его, фильм, делать — ведь в нем, словно бы совсем-совсем, мало действий, а если они есть, то носят внешне однообразный характер. Следовательно, вся суть во внутреннем переживании, нужен актер для роли Андрея редкостной силы, без этого не произойдет столкновения характеров и мировоззрений Андрей Булыгин — Хорст Бёггер. Ну и задачку Вы задали отважному режиссеру! А главное — ужас войны и не в символах, а в реальных столкновениях живых людей; вся трагедия в том, что Хорст тоже человек, хорошо, что свою нечеловеческую «работу» он делает под нажимом… Словом, тут есть что играть и есть, над чем задуматься…

Поздравляю с удачей!

Рассказ В. Распутина не читал. Кажется, он входит в его книгу, которая должна появиться в «Молодой гвардии», в ней одни рассказы и три новых. Тоже очень рад за него.

Новый год встречает не очень весело, хотя бы потому, что обещает разные трудности да много их, трудностей переносится на новый год, увы.

Секретариат «отчитал» «Наш современник» за № 11. Жаль В. Крупина [1], который высказал немало здравых мыслей, но их квалифицировали как «брюзжание при отсутствии авторской позиции…». О брюзжании можно поспорить, а позиция у автора ясная: нетерпим он к нашим крупным и мелким недостаткам. Это-то, видимо, и задело кое-кого…

Обратил я внимание и на то, что Вас нет в составе редколлегии, давно обратил, а спросить, в чем дело, не успел. Иль не угодили кому?

Ф. В. и я шлем М. С. и Вам большой привет и поздравляем с Новым годом. Здоровья Вам!

Обнимаю.

Ваш Н. Яновский

 

1. Крупин В. Н. (р. 1941) — прозаик.

 

 

(Продолжение следует.)