Вы здесь

«Петуния у монастырских стен...»

«ПЕТУНИЯ У МОНАСТЫРСКИХ СТЕН...»

Татьяна ЗЛЫГОСТЕВА


* * *
Петуния у монастырских стен,
Петуния и дикий виноград.
Неполное столетие назад
Большевики взорвать его пытались,
Но удалось, однако, не совсем —
Не только стены — дух монастыря,
Свет времени, на кирпичи налипший,
Смирение и тишина — остались.
И этого довольно
Больше чем.

Все правда здесь — соринка муравья,
Ползущего по круглому бутону,
И заросли куриной слепоты,
Строительные бурые леса,
Скамейки и глубокие бойницы.

Напрасно прихожане суетятся —
Тут никаких не нужно реконструкций,
Их пестовать — практически соблазн:
Все время, припасенное для нас,
Стоит столбом — колодец вверх, не вниз.
И держится не стенами, конечно.

И горсточка холодного стыда.
Гляжу вокруг: ромашка, вьюн, пырей —
Все к месту, все в призвании своем,
И мягко подгибаются колени,
Я слышу, нет, я чувствую вопрос:
«Что делаешь?»

Да просто трачу время.


* * *
Как странно, что из мелких нестыковок,
Из зерен незначительнейшей лжи,
Рассыпанных в пылу вчерашней ссоры,
Из разных «отвечай мне» и «скажи
Хоть слово, ну скажи хоть слово»

Античная трагедия растет
И расцветает георгином алым —
От страсти распустился красный рот
Дробящим мир безумным интегралом.

Когда жена недобрая орет,
А муж, шипя, ползет под одеяло
И думает, что, в сущности, — змея,
И чувствует себя невиноватым,
То ко всему привычная земля
Лишь щурится во тьму подслеповато —
Что человек, ей все одно, что атом —
Все гомогенным слоем зарастет.

Как странно — дела нет, но тело есть.
Озноба нет, но ты продрогший весь.

Хороший камень, добрая скала,
Вечерний бриз, отличная зола.
Шепчи ему на ушко те слова,
Которые услышать хорошо,
Когда последний гость уже ушел —
И он не сможет думать,
Нет, не сможет.
И вот тогда-то на безличном ложе
Цветок, как циркуль точный, прорастет —
Здесь только шум шипящих,
Шум шипящих,
Поддельных нет,
Но нет и настоящих,
Здесь нет тебя,
Меня тем паче нет.

Но утром станет ясно, кто кого.
Не видно солнца из-за облаков.
Но виден занимательный сюжет,
Отчетливый, пронзительный, конкретный,
Простой и концентрический, но бурный:

Хотя любили оба беззаветно,
Один другого с потрохом сожрет:

Уже открыт глубокий темный рот
У белой маски,
вставшей на котурны.


Владимир ЗАХАРОВ


Стихи о строительном мусоре


Франция производит четыреста сортов сыра.
Генерал де Голль сказал:
Народ, производящий четыреста сортов сыра, неуправляем!
Генерал де Голль умер, он больше в Москву не приедет,
и поэтому из новых кварталов
не вывозят строительный мусор.

Страна моя! Меня волнует мусор,
который ты повсюду оставляешь
беспечно на откосах новостроек,
он застарел, на нем играют дети
и расцветают желтые цветы.
Увы, мои друзья не понимают,
как много может причинить он боли,
они привыкли к мусору, и это
меня волнует более всего.

Страна моя, поговори со мной!
Ты помнишь — ты мирволила, журила,
потом прочла, теперь уж не забудешь,
поставить памятник — не соберешься.

Ты больше любишь старших сыновей,
когда они гуляют на просторе,
на море с берегами из бетона,
ты к ним щедра на пиво с бастурмой.
Когда они поутру спят с похмелья,
их веки тяжелы, как веки Вия,
тогда над ними кружит кошка-смерть
и с Вием говорит по телефону.

Теперь в Париже новый президент.
У нас же на просторах Подмосковья
такие одуванчики цветут,
что новых президентов нам не нужно.
У нас в девичьей зелени бульваров
выходит юность новая на смену
стареющим беспутным сыновьям,
еще плетущим кружево поступков
как сеть, чтоб ею время удержать.
Но время удержать им не удастся.

Не надо и удерживать его,
оно меняет все — и адреса,
и номера старинных телефонов,
пестрят в газетах траурные рамки.
На время нынче вся у нас надежда:
мы веруем, что мусорные горы
течением естественных процессов
должны однажды так преобразиться,
чтоб вдруг произросли на них цветы
не хуже, чем в каком-нибудь Париже!

Не при моей, конечно, жизни
случится это. Но пускай мой дух,
узнав, что с дома моего проклятье снято
и кончился тысячелетний сон,
переселится в бабочку. И в мае,
перелетая подмосковный лес,
сквозной, с серо-зелеными стволами
осин, качающих младенческие листья,
порхая, оседая на траву,
влетит в великолепие окраин
и где-нибудь под аркою резной
иль на плющом опутанном балконе
окончит круг земного бытия,
своих печальных перевоплощений,
и в нежном майском воздухе растает.


100-летие «Сибирских огней»