Письмо в головной офис

Егору не спалось. Лежа на диване, он щелкал пультом от телевизора, перескакивая с канала на канал. Задержался на новостях.

— Украинская армия открыла огонь по территории донецкого аэропорта... Горловку обстреливают из реактивных систем залпового огня... Работают минометы и самоходные артиллерийские установки... Среди мирного населения по меньшей мере пять погибших...

На экране мелькали кадры военных действий. В какой-то момент камера выхватила крупным планом нечто бесформенное, искромсанное, жуткое — то, что еще совсем недавно было живым человеком.

— ...международные санкции. Европейский союз призывает Россию... — продолжал вещать диктор.

— С-суки!

Егор выключил телевизор, отбросил пульт в сторону и, резко встав, вышел во двор. Он присел на крыльцо. Закурил. Дачный поселок безмятежно спал. Лишь со стороны железнодорожной станции изредка, нарушая полночную тишину, доносились гудки тепловозов, вагонный лязг и дробный перестук колес. Егор немного успокоился.

Весь этот ужас, творившийся в последнее время на Украине, он переживал страшно. У него, человека, родившегося и выросшего в Советском Союзе, в голове не укладывалось, что такое возможно.

«Да как так-то?! — просматривая очередной выпуск новостей, восклицал он, обращаясь к жене. — Ведь в одной стране росли! Ну ладно малолетки: им мозги двадцать лет промывали, пока мы дипломатию разводили. А эти-то?! — тыкал он в холеные рожи военных и чиновников на экране. — Они же ровесники наши. В одной армии со мной служили! Пионерами были когда-то, тимуровцами, блин! Ездили в Артек. “Взвейтесь кострами” пели. Как так-то?!»

Со многими своими знакомыми из Незалежной Егор разругался. Да и здесь, среди земляков, не все понимали, чего он так сердце рвет. Кто-то сочувствовал людям, в такой замес попавшим, а кто-то и отмахивался: своих, мол, проблем хватает. О других еще переживать! Потихоньку от жены Егор перечислял деньги через Интернет на разные счета поддержки ополченцев. Вместе с дружком армейским Николаем (тот в Обществе ветеранов боевых действий состоял) гуманитарку собирали, лекарства, бинты — все, что там пригодиться могло. Николай с ребятами потом через границу, окольными путями переправляли груз на Донбасс. Он после армии остался на сверхсрочную, в горячих точках побывал, так что связи сохранились, друзья. Пригодилось теперь.

Егор чем мог помогал Николаю: лекарствами, расходкой медицинской. Отгружал ему со склада фирмы с минимальной наценкой. Все дешевле, чем в аптеке. В прошлый раз долго искали армейские кровоостанавливающие жгуты-закрутки. Вещь в боевых условиях крайне необходимая! Если, не дай бог, кому руку оторвет — одной-то с обычным жгутом не управиться.

Егор — крепкий, пятидесяти без малого лет мужик. Умный, цепкий, хозяйственный. Последние несколько лет работал в солидной иностранной фармацевтической компании — директором филиала. Большая удача по нынешним временам. В городишке их заштатном с работой не ахти. А о такой зарплате, как у него, только мечтать. Да соцпакет еще. Плюс пару раз в году поездки за границу — на слеты, семинары — за счет фирмы.

За это время он собрал толковую команду. Дело организовал так, что все работало как часы. Долю свою на рынке держали крепко. Конкурентов сильных давно вытеснили. Осталась так... мелочовка разная. Надо же и другим жить давать. Словом, филиал был на хорошем счету. Начальство опять же над душой не висит: головной офис в Москве.

А у Егора свой собственный «офис» — на даче. Нет, было, конечно, и в городе помещение. Там у него бухгалтер да офис-менеджер на хозяйстве сидели. Заезжал он туда только планерку провести. Соберет торгпредов утром, взбодрит как следует — и «в поля», то бишь по аптекам да по больницам отправит, план продаж выполнять. Сам тем временем на дачу. Вечером опять людей соберет, выслушает отчеты, кому надо — выволочку устроит, кого надо — похвалит.

Так бы оно все и шло, да недавно руководство в московском офисе поменялось. Новая метла — она известно чего... Новоиспеченный начальник ему сразу не приглянулся: резкий, несдержанный, в выражениях не стесняется. Виду Егор, разумеется, не подавал, когда тот со своими помощниками наведывался с инспекциями. Да и повода для недовольства у начальства вроде не было: в делах филиала полный порядок. Гостей московских принимал в дачном «офисе». Как положено. Чин чинарем. Потчевал настойками да наливками собственного изготовления, баньку топил. С директором даже на «ты» перешли. Тот, оценивающе оглядывая угодья Егора, подвал с винными бочками, добротный дом, снисходительно посмеивался и называл его в шутку куркулем.

В общем, столичное начальство всякий раз оставалось довольным. Казалось бы, живи да радуйся... Но Егора с души воротило от всех этих дел холуйских. А тут еще слух прошел: вроде как аттестацию будут проводить для топов, тестирование какое-то. «Пацан я им, что ли?» — скрипел зубами Егор. И ведь не уйдешь. Где еще такую работу найти? Ни дать ни взять — золотая клетка. Одно радовало — что далеко отцы-командиры.

Однако год от года все больше скребло у Егора на сердце. Все чаще спрашивал себя: а зачем? Зачем ему это все? На что жизнь уходит? На «купи-продай»? Дела хотелось. Настоящего! Эх, хорошо бы свое что-нибудь замутить — ни от кого не зависеть. А что? Жилка предпринимательская у него есть. Он за свою жизнь и торговым агентом поработал, и ипэшником довелось побывать, и региональный филиал опять же открывал с нуля.

Увидел он как-то сюжет по ящику про мужика одного: тот открыл осетровую ферму. В гараже! Через год окупилась. Егор загорелся тогда. А что мешает? Поначалу, конечно, вложиться надо: оборудование, малька запустить... Загореться-то загорелся, да боязно соскакивать с наезженной колеи. Ведь увольняться придется. Совмещать не получится. С мальками этими, как с детьми малыми, ни днем ни ночью покоя не будет. А не дай бог, свет отключат зимой? Сибирь все-таки. Без обогрева рыба враз передохнет. Да и денег сейчас свободных нет: полгода назад купил дочери квартиру. А тут людей на работу брать: хоть одного сторожа, а надо. Короче, с какого боку ни зайди, накладно выходит. Нет, не ко времени. Может, потом когда...

Так что душу Егор по-прежнему отводил на рыбалке да на даче.

Дача ему досталась от отца. Мать у Егора умерла давно, а отца в прошлом году схоронил. И остался он один. Ну как один? По паспорту — человек семейный: и жена, и дочь имеются. Да уж так получалось, что лишь по паспорту.

С женой у них давно не ладилось. По молодости, как поженились, так первый год с колен ее не спускал, точно маленькую нянькал. Егор — мужик только с виду суровый. А Галина — та и в молодости была не больно ласковая, а с годами все больше отдаляться стала.

И вроде на первый взгляд все хорошо. И в доме достаток. И за Егором она как за каменной стеной: за всю жизнь ни дня не работала. Да только никак не могла смириться, что живут они в своем захолустье и никуда отсюда муж уезжать не собирается. Хотя сколько раз его звали в Москву на повышение. Так нет! Уперся — и все. Родина у него здесь, понимаешь ли. Рыбалка, дача... «Да будь она проклята, эта дача! — плевалась Галина. — Всю жизнь в навозе копаться?» Не о такой она жизни мечтала, когда выходила замуж за молодого да перспективного. Поначалу думала — пережмет. Перекроит на свой лад. Воспитает. Куда там! Егор каждую свободную минуту то в огород, то на речку с удочками. Какая Москва? «Лапоть деревенский!» — чуть не плакала Галина.

А в последнее время совсем беда: скандал за скандалом на ровном месте, по поводу и без. А уж если Егор к ней с лаской какой... тут жену аж передергивало!

И потому все чаще и чаще стал Егор оставаться ночевать на даче. А нынешним летом и вовсе туда перебрался. Насовсем. Жена не возражала. Егору даже показалось — обрадовалась. Приезжала по выходным — с грядок домой собрать редиски, зелени, того-сего. При этом была оживленной, разговорчивой, не то что раньше. Однако же ночевать не оставалась, уезжала на городскую квартиру. Мышей, мол, летучих боюсь, спать не могу. Те и впрямь шебуршали на чердаке так, что будь здоров. Егор молчал. Догадывался, что у жены появился кто-то. Поначалу от одной этой мысли стервенел. А затем вдруг заметил, что, когда Галина уезжает, на душе становится будто легче.

И если с отношением жены он почти смирился, то вот дочка... Изболелся сердцем, извелся. Хоть и не родной она ему была — Егор с Галиной поженились, когда Иришке едва годик исполнился, — а принял ее как родную.

Так случилось, что общих детей у них с Галиной не было. Жена не хотела. Все страдала, что денег мало. Дай бог одного ребенка поднять — куда уж больше, в наше-то время? Нищету плодить? Вот на ноги встанем, купим квартиру, машину — тогда... Время шло. Егор ждал. А потом у жены начались проблемы со здоровьем. И вспомнилось ему, как мать рассказывала, что еще в молодости нагадала ей цыганка: «Не видать тебе внуков».

Дочь подрастала. И начал Егор замечать, что сторонится она его. Стесняется, что ли? А уж когда в возраст вошла, и вовсе стала нос воротить. Разве что «деревней» не называла, как мать. Егор роду крестьянского, его всегда тянуло к земле. И городок свой невзрачный любил, от перевода в Москву отказался. Не лежала душа в сутолоке жить. Здесь-то на вольном воздухе, на природе... А речка? Рыбалка? Куда он без нее? Так и остался в родном городе.

Этого, видать, ни дочь, ни жена ему простить не смогли. Ирина после поступления в столичный институт нос в родительский дом не казала. Егор только успевал делать переводы, чтоб доча ни в чем не нуждалась. На деньги, что копил не один год, купил ей квартиру. Студия крохотная, да все лучше, чем в общаге. Машину подержанную взял. Ну и так... по мелочи. Какая уж тут ферма осетровая?

Егор часто думал: правильно ли он поступил, что не ушел от жены? Своих детей не понянчил. А ведь он мечтал о сыне... «Ишь, cпохватился! На пятом десятке!» — обрывал сам себя. Да и любил он жену. Хоть и стерва она, конечно, порядочная. Любил... Однако же, когда лучший друг, Николай, тоже бездетный, признался, что новая секретарша от него забеременела и не знает он теперь, как быть — то ли с женой оставаться, то ли к любовнице уйти, — Егор в сердцах рубанул: «Уходи! И думать нечего».

В общем, по всему получалось, что не сложилось у него с семьей, как мечталось когда-то. Не сложилось.

Егор поежился. Зябко. В последний раз затянулся, запрокинул голову: в ночном небе беспокойно метались летучие мыши.

«Порасплодилось нежити! Пора выкуривать...» Тут пальцы его обожгло. Он затушил окурок о крыльцо. Встал. Глубоко и с наслаждением вдохнул влажный, пропитанный за день горечью полыни воздух.

Вернулся в дом. Однако спать не пошел, а прямиком направился в кладовку. Там, пригнувшись, спустился в подвал — пробу снять, ну и нервишки успокоить. На даче у него был оборудован самый что ни на есть настоящий цех по производству самогона, а также наливок, виски и бурбона. Самогонщиком Егор был продвинутым и к обустройству «производства» отнесся с присущей ему основательностью. Все у него было по уму: парогенератор, котел сусловарочный, шлем вискарный и прочие приблуды и навороты, необходимые в таком тонком деле. Но это все на кухне. А в подвале закрома: вдоль стены несколько фляг восемнадцатилитровых; бак из нержавейки — воду отстаивать; на стеллажах стеклотара разномастная — от чекушек до внушительных четвертей; в углу две небольшие обожженные дубовые бочки — это для бурбона и виски.

Бочки Егор специально заказывал и обжигал у мастеров, которых долго искал и нашел аж в соседнем городе. Перевелись мастера-то. Можно, конечно, и щепой, как другие, обожженной обойтись: накидал в бутылки — и готово дело. Щепа — она и привкус даст нужный, и цвет. Но Егор привык действовать обстоятельно. Легких путей не искал.

Для изготовления столь изысканного в наших широтах продукта, как бурбон, он засаживал кукурузой заброшенный соседский участок. На своем-то огороде каждый метр обихожен — ступить некуда. А виски готовил из ячменного солода. Три месяца — и можно пробу снимать. Ну а если потерпеть месяцев восемь — так вообще улет. А какие наливки и настойки делал — на ягоде, орешках да на травках! Ассортиментный ряд был широко представлен на подвальных полках. Здесь же, в подвале, имелся дубовый стол и кресло, тоже на заказ изготовленные, — всё для комфортной дегустации. Сидишь вот так, любуешься всем этим великолепием, смакуешь изделия свои... А уж как он любил собрать застолье, попотчевать гостей! И не пьянки ради, а, как говорится, радости для. Пить ведь тоже надо с умом!

Три недели назад Егор перегнал бражку, разбавил до нужной крепости, всыпал ягоду, а сегодня как раз подошло время для дегустации наливки. Это только бестолочи сразу пробуют. Она ж, голубушка, настояться должна. Тогда она, родимая, и заиграет всеми красками, тогда и запоет...

Вернувшись на кухню, он услыхал, как хлопнула калитка. Выглянул в окно.

«О! Костя, сосед...» — обрадовался Егор. Костян характер имел шебутной, заполошный. Вечно с ним приключались разные истории. Да ему все нипочем — знай похохатывает! С таким не заскучаешь.

— Здорово, сосед! А я думаю: спишь, не спишь? — улыбаясь во весь рот, грузно ввалился в дом Костян.

На кухне сразу стало тесно.

— Пробу снимаешь?

— Ты как чуял! Проходи.

Сосед держал в руках что-то длинное, объемистое, завернутое в газету.

— Так я тоже не с пустыми руками. Вот... — Костя развернул сверток. — Сам поймал, сам закоптил. Хорош?

На столе красовался огромный судак.

— Хоро-о-ош... — уважительно протянул Егор. Заядлый рыбак, он ревниво оглядел рыбину. — На что брал?

— Так, помнишь, ты блесны делал? На них и брал.

— Однако... — Егор склонился к рыбине, потянул носом: — М-м-м... Ну, проходи. Вовремя ты с закуской-то. Счас по-быстрому на стол соберу.

Начали с клюковки.

— Так, говоришь, хорошие блесны?

— Что ты!

— А я уж подумал, ты каким другим способом изловчился. Кабана такого умучал!

— Это каким таким другим?

— Ну... мало ли способов? Браконьерских, к примеру, — улыбнулся исподлобья Егор.

Сам он такие методы не жаловал, рыбачил из спортивного интереса. А про соседа знал, что тот позволяет себе.

— О! — оживился Костян. — А ты не слыхал про Мишаню-то?

— Про какого, про Рыжего? Не... А чего?

— Да решили они с Андрюхой Удальцовым добыть рыбки. Злодейским, правда, способом. Провода припасли, аккумулятор — все как положено... Перед этим делом, естественно, употребили. Как следует употребили. Так что ни тятя ни мама. Ну и вот... — Костя подлил себе клюковки. — Андрюха концы в воду закинул, разряд дал — рыбешка тут же и повсплывала. А следом и он, голубчик. Осетр. Здоровущий! Всплыть-то всплыл, а живой! Видать, его только контузило слегка. Мишаня на радостях за ним в воду. Обхватил руками, а тот бьется! Не удержать. Миха на него тогда верхом сел, между ног зажал. А он же колючий, зараза! Впился ему шипами своими в голые ляжки. Мишаня и закричи Андрюхе: поддай, поддай, дескать, чтобы добить, значит...

— Ну-ну!

— Ну, тот и поддал. Оба и всплыли.

— Твою ж дивизию... — замер со стаканом в руке Егор. — Насмерть?!

— Да нет, слава богу. Аккумулятор у них слабенький был. А Мишаня-то — лось здоровый. Ему, чтоб загнуться, знаешь сколько надо? В больничке счас: сердце все ж таки прихватило слегка. Да Андрюха и сам чуть кони со страху не двинул! Думал, каюк Мишане.

— Вот клоуны, — хмыкнул Егор. — А все почему? Потому что пить надо меньше.

Он подлил клюковки.

— Эт точно! — поднял стакан Костя. — За здоровый образ жизни!

Мужики с удовольствием выпили.

— Плохая у тебя клюковка, сосед!

— Ты охренел, что ли? — изумился Егор. — Выжрал бутылку — и плохая она ему!

— Да я к тому, что заканчивается быстро, — захохотал Костян.

— Намек понял, — тут же отошел Егор. — Я счас... У меня как раз... — И, пошатываясь, отправился в закрома.

— А ты, сосед, смотрю, вроде как не в духе сегодня? — подрезая огурцы, поинтересовался Костя, когда Егор вернулся с поллитровкой в руке.

— Да... Новости смотрел. Опять Донбасс показывали. Вот скажи мне, Костя: как такое может быть? Чтоб в наше время, в центре Европы — не в Африке какой! — белым днем по своему народу... по мирным... по бабам с детишками — из «градов»? Это как? А общественность наша мировая? Молчит, зараза! Не вякает даже никто. И ведь свои же по своим! «Тихий Дон» какой-то!

— И не говори! — подхватил Костян. — Ты, Егорша, знаешь, я ведь с Черниговщины. Бабка у меня там, тетки с дядьями — полдеревни родни. Так я к ним прошлым летом ездил — проведать. Это было как раз после Крыма. Ну вот... Иду я по деревне родимой, а навстречу мне Гришка Сопля. Одноклассник. Проходит мимо — морда тяпкой, не здоровается. Я ему: привет, Гришаня, не признал, что ли? А тот, прикинь, свысока так: я, говорит, с оккупантами не здороваюсь. Нет, ты слыхал? Я — оккупант! Вот же гнида золотушная! Да какой же, говорю, Гришаня, я, к свиньям собачьим, оккупант?! Я здесь, в деревне этой, родился и вырос. Мы с тобой, гаденыш, за одной партой сидели. Забыл?.. Не, Егор, я тебе отвечаю, еле сдержался. Чуток головенку ему не открутил, самостийнику хренову. Слушай, их там, может, опыляют чем? А? Он ведь не один такой. Ну не может же быть, чтобы у них у всех враз ни с того ни с сего крыша потекла? Одномоментно.

— Да в том-то и беда, что не одномоментно. Давно там колобродило. Прохлопали мы это дело — вот и получили. Пока сопли жевали, у них по улицам дивизия «Галичина» маршировала. Песком трясли, недобитки! А теперь видал сколько их? И какие?! Молодые, мордатые, страшные. Такие и шкуру с тебя спустят, и в землю закопают, и живьем сожгут — не дрогнут.

— Да...

Помолчали.

— Знаешь, Егор, — помрачнел Костя, — я ведь после Одессы, ну... когда они людей сожгли в Доме профсоюзов, хотел было махнуть туда.

— Куда — туда?

— На Донбасс.

Егор с удивлением взглянул на соседа. Не ожидал от него. Весельчак, балагур, выпить не дурак — несерьезный, короче, человек. Ничего героического. И вдруг... на Донбасс.

Сам он, признаться, когда началась заваруха, тоже не раз себя спрашивал: а смог бы ты бросить все — и туда? С женой у него разладилось, дочь уехала, работа достала. И честно себе отвечал: нет. Духу не хватит. Да и не готов — чего уж душой кривить! — отказаться от болотца своего теплого. «Засосало...» — невесело усмехался Егор. А Костян-то, смотри...

— Я как по телику увидал, что там творилось... — продолжал Костя. — Как они битами добивали тех, кто из окон выпрыгивал... А потом еще в Интернете на видео наткнулся: лежат по углам — обугленные, страшные. А уроды эти, фашисты, на камеру снимают и глумятся: колорады, мол. Бабу, телефонными проводами задушенную, беременную, как увидел... Веришь, нет, сердце зашлось... — У Кости сорвался голос. — Сунулся к Коляну, корешу твоему: помоги! Я же знаю, ты гоняешь туда.

— Ну и?..

— Отказал. Ты, говорит, когда стометровку последний раз бегал? В спортивном зале давно был? Куда тебе с пузом-то твоим? Вояка! Там, говорит, молодых да здоровых хватает. Ты ж балласт! Сиди уж...

— Надо же! — удивился Егор. — А он ничего мне не говорил.

— Да об этом разве трепятся попусту?.. Вот так, Егорша! Балласт... — Костян с горькой усмешкой мотанул головой.

Егор не знал, что сказать товарищу. Огорошил тот его своим признанием.

— А давай, брат, споем? — предложил он.

— Давай... Давай споем, братуха. Мою любимую. Запевай...

Егор закрыл глаза и тихонько, с чувством запел:

Не для меня придет весна,

Не для меня Дон разольется...

Костя подхватил:

Там сердце девичье забьется

С восторгом чувств — не для меня...

Мужики пели проникновенно, обнявшись, покачиваясь из стороны в сторону.

А для меня кусок свинца,

Он в тело белое вопьется,

И слезы горькие прольются —

Такая жизнь, брат, ждет меня.

Допев песню, они минуту-другую сидели молча. Наконец Костян встряхнулся:

— Что-то ты того... Совсем, смотрю, загрустил. — Он пододвинул Егору стакан.

— И не говори...

После очередной порции зашел — это уж как водится — разговор про женщин.

— Вот ты скажи мне: чего этим бабам надо? Ведь все ж есть: дом — полная чаша, машина, мужик не из последних вроде... — искренне недоумевал Егор.

— Забей, — махнул рукой Костя. — Нам их сроду не понять. Моя вон тоже квартиру взялась делить.

Егор знал, что Костя полгода как развелся. И Анжелку его знал: в одной школе когда-то учились. Стервоза та еще! Но краси-и-ивая... Через это, видать, Костян ее и терпел столько лет. Развестись-то они развелись, а жить продолжали в одной квартире. Как соседи в коммуналке. И ругань как в коммуналке. То посуду делят, то очередь в ванную устанавливают.

— Продаете, что ли? Так у вас же двушка в хрущевке. Чего вы с нее себе выгадаете?

— Зачем продавать? — Костя подцепил вилкой квашеной капусты. — Так поделили.

— Это как это — так?

— Да вот так! Посидели мы тут с мужиками после работы. Душевно посидели. Я домой уж под утро притащился чуть живой. Ну и отрубился сразу. До вечера продрых. А крысильда моя тем временем позвала с соседней стройки гастарбайтеров — те мне дверной проем кирпичами-то и заложили. Я теперь как этот... как его... Узник совести. Во!

— Это как это — заложили? — опешил Егор. — А из дома как выбираешься?

— Да через окно! — хохотнул Костян. — Этаж-то первый!

Егор представил себе, как тот корячится, выползая на свет божий из окна. Е-мое! Этаж хоть и первый, но до земли метра два будет.

— А мне чего? Она измором думает меня взять. Думает, я сдамся, уйду из дома на радость ей... Чтоб она нового мужика привела? Ага, щас! А шишок под носок не желаете, нет? — Костян скрутил внушительный кукиш. — Ничего-ничего... Питаюсь я в столовке заводской, так что кухня мне без надобности. А чтоб выбираться удобней было, лесенку замастырил.

— А в туалет? Умыться, постирать?

— По нужде — на стройку к мужикам. А так — к Михалычу, соседу. А че ему, старому хрену? Все равно целыми днями дома сидит. Я и лестницу у него храню. А ему, на нас с Анжелкой глядючи, какое-никакое развлечение на старости лет.

— Капец... — Егор покачал головой.

Он, конечно, Анжелку знал как облупленную. Но это даже для нее чересчур. В очередной раз подивившись бабьему сволочизму, Егор налил «узнику совести». Его, надо сказать, искренне восхищало, что Костя при всей крайности своего положения бодрости духа не терял и относился ко всем передрягам на удивление легко. Еще и посмеивался над собой.

— А дачу тоже делить будете?

— Дача — это святое! — вскинулся Костян. — За дачу я знаешь... За дачу я ей такую козью рожу устрою! — Он угрожающе потряс пучком зеленого лука над головой. — Она же мне от родителей досталась. Я же в нее всю душу...

— Так и перебирался бы совсем.

— Не могу. — Костя с досадой покачал головой. — Не могу я ей, брат, такого удовольствия доставить. Ты не думай — я так просто не капитулирую. Не на того напала! Да и...

Он замолчал, пожевал стрелку лука и вдруг тоскливо — так тоскливо! — посмотрел на Егора исподлобья. Как пес побитый.

— Люблю я ее... заразу.

Егор опустил глаза.

— Давай, Костян, я тебя «свойской» угощу. Эксклюзив!

Он похлопал гостя по плечу и неверной походкой снова направился в кладовку.

...Разошлись далеко за полночь. Как добрался до постели, уже не помнил. Всю ночь Егору снилась Анжелка, которая заколачивала ставни дома, тяжело ухая молотком. Да так громко, словно она орудовала не снаружи, а по самому его темечку шарашила.

Проснулся Егор от пиликанья почты. За окном было еще темно. Он встал с кровати, пошатываясь, подошел к столу, долго целился мышкой по входящему письму... Щелкнул.

«Уважаемые сотрудники компании Beauty and health!

Руководство компании во главе с президентом сэром Даниелем Уилсоном обращается к вам с призывом помочь голодающим детям Сомали. Как вы все знаете, в результате сильнейшей засухи и непрекращающегося военного конфликта, приведшего к гибели тысяч сомалийцев... Призываем оказать посильную помощь сомалийским беженцам... В трудные минуты...»

— Вот твари! Детей Сомали они, значит, пожалели!

Егор сел за клавиатуру и, с трудом попадая по кнопкам, напечатал:

«Президенту компании... От всей души сочувствуя голодающим детям Сомали, хочу спросить. А не желаете ли вы, ни разу не уважаемый мною сэр, помочь детям Донбасса? Тем, что по подвалам сидят, а ваши обкуренные друзья долбят по ним из “градов”. Что же вы, мать вашу, гуманитарную помощь не собираете? Воззвания не пишите? Или донецким детишкам голодать не возбраняется?»

Он нажал «отправить», дошел до кровати и рухнул на постель.

Утром Егор услышал сквозь сон настойчивое дребезжание. На этот раз его разбудил телефонный звонок.

— Ты чего же это творишь? А? — раздалось в трубке.

Звонил московский шеф.

— А что такое? — удивился Егор.

— Ты там совсем допился?! — заорал шеф.

Егор отставил трубку от уха, поморщился:

— Да что случилось-то? Толком объясни!

— Я тебе объясню, хрен моржовый, я тебе объясню... Ты письмо Даниэлычу отправлял?

— Какое письмо?

Егор в недоумении потер виски. Последнее, что он помнил из вчерашнего, это то, как закрывал за Костяном калитку.

— В поддержку детей Донбасса! Миротворец хренов! Ты хоть представляешь, придурок, что я тут по твоей милости выслушал? Думаешь, я за тебя впрягаться буду?

Егор слушал, и недоумение его сменялось на легкую панику. Клюковка, конечно, вещь забористая, но не до такой же степени! Не может же он совсем ничего не помнить?

— Это же общая рассылка была! Твой меморандум все филиалы читают. Идиот!

— Да ты что, Иваныч? Ты, может, не понял чего? Может, это ошибка? Спам какой?

— Какой, на хрен, спам? Ты до сих пор не очухался, что ли? Да я тебя, гада, уволю без выходного пособия! Ты у меня в своем захолустье работу вовек не найдешь! Лапоть ты деревенский!

А вот это уже был перебор.

— Да пошел ты... — И Егор загнул такой крендель с вывертом, что сам обалдел.

Шеф на какое-то время замолчал. А затем зло прошипел:

— Пиши заявление!

В трубке раздались короткие гудки.

— Да и хрен с тобой!

Егор отключил телефон.

Он зашел на кухню. Налил чаю. Размешивая сахар в стакане, Егор смотрел в раскрытое окно и сосредоточенно думал: что дальше? На душе его было муторно.

Взошло солнце. Земля источала сладкие, пряные ароматы. За забором у соседа радостно надрывался петух. Жизнь шла своим чередом.

И Егора отпустило. Так покойно ему стало, так хорошо! Он с удивлением прислушался к себе. Что-то давно забытое просыпалось в нем и волновало. Волновало до щекотки. Как когда-то в молодости. И такую он вдруг почувствовал в себе уверенность! Уверенность в том, что все еще будет. Все сложится...

Где-то там, далеко-далеко, оставалась опостылевшая работа, не любящая его жена. Все оставалось позади. Начинался новый день. Новый день — и новая жизнь.

Егор сел за компьютер и набрал в поисковике: «Осетровая ферма. Инструкция по разведению и выращиванию».