Вы здесь

«По равновеликим краям материнской земли…»

Расторгуев А. Земля крылатых яблонь: Стихи. — Екатеринбург: Изд-во «АсПУр», 2019
Файл: Иконка пакета 13_liutii_prkmz.zip (16.78 КБ)

Я никому надежды не продаю

так отдаю. Осталось еще чуть-чуть.

Андрей Расторгуев

 

Стихи екатеринбургского поэта Андрея Расторгуева несут на себе достаточно отчетливый отпечаток стиля. В нынешнее время, когда стилевые особенности лирического письма очень часто подменяют собственно содержание поэтического высказывания — глубоко прочувствованного автором и личностно окрашенного, это обстоятельство, в отличие от прошлых литературных десятилетий, скорее настораживает, нежели привлекает: обман сочинителей-версификаторов в последние годы стал слишком частым.

Однако острота зрения поэта и его способность видеть в густоте примет и деталей самую важную для него черту отодвигают в сторону прецеденты «поэтического иллюзионизма» и заставляют читателя поверить, что сейчас потаенный разговор будет вестись всерьез и безо всякой пощады по отношению к alter ego автора.

Стилевая поэтическая походка Андрея Расторгуева берет начало в устной речи. Здесь нередко так же скрадываются промежуточные слова и сообщается сразу о главном: «не говорим, как пишем — а пишем, как говорим».

В таком поэтическом приеме присутствуют свойства эллиптической организации письма и синтаксического целого, но это, конечно, уже рациональные качества лирики Расторгуева. Куда важнее не фиксация языковых приемов, но сама внутренняя мотивация такого построения стихотворного наблюдения или рассуждения. И вот тут очевидно, что дистанция межу автором и читателем уже определена заранее органическим «устройством» голоса поэта. Перед нами — разговор людей, друг друга понимающих и думающих похоже. Но не задушевных друзей, а скорее — единомышленников. Потому в стихах Андрея Расторгуева не часто встретишь исповедальные строки.

Наиболее близок автору он сам, и признания лирического героя адресуются себе же. А читатель — свидетель происходящего и возможный судья. Но одновременно — товарищ, который поймет и протянет ему дружескую руку.

В стихах Расторгуева чрезвычайно распространена консонансная рифма. Автор почти всегда заключает в нее новый смысловой импульс, который выводит прежде сказанное на иную высоту. Консонансная рифма здесь — это и вариация поэтического звука, и дополнительный оттенок смысла, который «держит» как целое слова стихотворения и сообщает строке энергию и волю. В применении такой стиховой практики видно желание автора отойти от гармонического сочетания элементов поэтического рассказа. Что, в свою очередь, наводит на мысль о душевном изломе, скрытой трещине в душевном устройстве лирического героя. И прежде всего — это отпечаток его принадлежности к современным дням, когда гармония в отношениях, в созерцании, в рассуждении кажется почти недостижимой.

Но, как бы подсознательно ощущая некий тревожащий душу ракурс, возникшую дистанцию в собственном восприятии гармонии, в развитии сюжета Андрей Расторгуев старается закрыть эту трещину всем существом своим, всем остатком любви своей к земному миру. Не случайно в стихах его новой книги «Земля крылатых яблонь» наряду с парадоксальными образами и сближениями есть вечные акценты, которые остаются в сознании и сердце человека как изначально ему принадлежащие — они пропадут только с исчезновением его самого. Впрочем, в природе все останется, но нас это обстоятельство уже никоим образом касаться не будет...

Речь о весне, о цикличном обновлении, а в бытийных координатах — о пасхальном воскресении Спасителя:

 

Пора надеть иные вещи нам —

земная тает седина.

Явилась вновь на Благовещенье

бесповоротная весна.

 

Бесповоротная, беспутная —

какие, к лешему, пути,

когда вода летит пробудная?

Ни переплыть, ни перейти…

 

Сошествие — не снисхождение,

когда по кругу, да не вспять

рождение и возрождение

соединяются опять.

 

Расторгуев видит пасхальные знаки во временах года — поднимая смысл и не отрицая естество. По-весеннему у него происходит борьба «между яростным светом и тенью». Примечательно вот что: наряду с присущей поэту сдержанностью речи и даже некоторой ее «суховатостью» в иных сюжетах у Расторгуева ткань стиха словно прорывает природная эмоциональность, когда человек просто не может не оценить могучие проявления стихии. Вместе с тем автору свойствен и иной путь: его поэтический взгляд может следовать от Огня у Гроба Господня — к этапам жизни, к зрелой мысли и зрелому чувству, то есть — к нашему телесному присутствию в мире. Соединить далеко отстоящие предметы — умение редкое, тем более — соединить протяженно, в лирическом рассуждении, а не в мгновенном образе-искре.

 

По равновеликим краям материнской земли,

на волю ветров полагаясь и вышнюю волю,

порой молодою мы тоже зажгли — и сожгли

страстей и желаний немереных добрую долю.

Но смысла завидовать нынешней юности нет,

без точки страница, не время еще устраниться —

не молниеносный и не ослепительный свет

яснее горит и ровней на дорогу струится.

 

Души не трави и смятенного сердца не рви.

Кто истинно ведает: вечное — не за горами,

поймет, сколько в ярое пламя добавить любви,

чтоб и маловерные лицами не обгорали.

 

Надо сказать, что стремление сопрягать далекое и близкое — для поэзии свойство почти родовое. В одном случае это проявляется едва заметно, как будто на уровне акварели, в другом — подчеркнуто и колко, словно являя собой «лирическую смелость» автора.

У Андрея Расторгуева, кажется, все вещи равновелики и находятся в пределах прямой досягаемости. Однако это не черта тайного демиурга, но — примета частицы мира, которая равноправна со всеми иными его частицами и в состоянии быть с ними рядом, а порой — и заменить их в случае надобности.

Поэт проницает поколения и эпохи, культурные слои и языковые пласты, житейское и одухотворенное — и нигде не выглядит ряженым странником, а предстает вовлеченным в бытие человеком, который всякий раз находит верные краски и слова, дабы передать наиважнейшие оттенки события и облик его участников.

В одном из стихотворений автор как бы «проговаривается», обозначая то, что движет им изнутри: «Это тяга к земле, а не в землю» Признание звучит в памяти и накрывает своими отголосками другие сюжеты и картины...

Чувство пространства и чувство земли, изменчивой и прекрасной, насыщают стихи Расторгуева. И он, как будто осязая движение времени, прикрепляет эти чувства к живому окоему, в котором сам находится, проживая свой век.

Ориентиры и приметы небесные для автора, несомненно, важны — однако все вышнее в его стихах так или иначе отдалено от лирического героя. Видны незримые силовые линии, которые притягивают человека к Небу, но всякий раз в интонациях Расторгуева при разговоре о «высшей инстанции» неуловимо присутствует отчетливо ощущаемое расстояние между земным поступком, земной душой — и непостижимым законом, которому подчиняется мировой распорядок. Можно сказать, что поэт со скрытой горечью поверяет Небо простой жизнью — иной раз рационально, житейски: сердце тянется к сокровенному и святому, а ум, подобно Фоме неверующему, стремится найти реальные воплощения Царства Небесного. Тем не менее сочетание «плотного» и «тонкого», пройдя поверку душевную и художественную, порой претворяется у Андрея Расторгуева в удивительные образы, развернутые текстуально и опрокинутые в русскую природу, русскую историю и русский характер.

 

Дождя и ангела в дорогу.

Дорога мокрая — так что ж?

Езжай пораньше, понемногу,

не превышай — на то и дождь.

 

А после в воздухе высоком

под паволокой голубой

следящий ястреб или сокол

крыла расправит над тобой.

 

Но ты недоброю приметой

не почитай их зоркий труд —

то ангелы нас эстафетой

из клюва в клюв передают.

 

Постоянно в стихах всплывают подобные подтверждения его привязанности к родной почве: «жить, не тужить о чужой земле — хоть бы и лес валить»; «по открытому минному русскому полю не окончены наши пути».

Наперекор холодному зверю левиафану, пожирающему неприкаянные души, «придет веселый зверь единорог и приведет горбатого коняшку». Здесь «левиафан» — эмблема надменного западного мира, а «горбатый коняшка» — иносказательное изображение Конька-Горбунка, воплощения доброй метафизической силы, тепло укорененной в русской традиции.

Непостижимая роль России, лежащей между «восходом»-Востоком и рациональным Западом, между сгорающими лесами и полыхающей степью, изображена поэтом в историософском смысле, кажется, вполне отвлеченно. Но поэтический образ Дерева, отзывающегося на все события в мире — на «примороженный ветер» и «затяжные дожди», у раскинутой кроны которого «обугливаются края», — поразительно точно выражает чувственное восприятие родной земли русским человеком как драгоценной сердцевины бытия. Не уходящая с веками грусть, тень какого-то почти необъяснимого жизненного ущерба соединяются здесь с интуитивным ощущением великой и трагической судьбы:

 

Вот и стою пока, укрепляем то ли

страхом посмертным, то ли семейным долгом.

Да вот еще — не смейтесь — родное поле:

слово короткое, а на дыханье долгом.

 

Следует сказать о роли цвета в стихах Андрея Расторгуева. Цветовая палитра у него весьма скупая, живопись автору менее близка, нежели графика. Как уже было в истории русского изобразительного искусства, здесь в черно-белый рисунок вводится одна-две краски — и это добавляет тепла в изображение происходящего, придает авторскому голосу дополнительную мягкость.

У Расторгуева движутся предметы и люди, меняют свой облик стихии, реальная жизнь соизмеряется с запредельной, житейское правило становится рядом с идеалом. Не будь цветовых оттенков в этой поэзии, она, возможно, выглядела бы жесткой и даже отчасти ригористичной. Однако стихи Расторгуева находят свой, весьма необычный путь к сердцу читателя, не исключающий компромисс и грусть, иной раз — сомнение в порядке вещей и в собственных словах. Дистанция между автором и читателем незаметно сужается, а слова поэта без напряжения вписываются в яркую картину окружающего мира. Притом что в самой материи стиха у Расторгуева отчетливо видно стремление к остранению изображаемого («речка Белая Холуница земляные породы трет»; «пока вороха крылатые подымутся на юга») и конструктивистскому ходу речи, вполне самобытному. Хотя Семен Кирсанов и аукнется на мгновение в стихотворении «Не своди устало рот» — но тут же и исчезнет, потому что вещь Расторгуева хороша уже сама по себе.

Драматургия поэтических сюжетов у Андрея Расторгуева охватывает устройство мира и взаимоотношения мужчины и женщины, несовпадение важнейших смыслов Земли и Неба, едва ли не противостояние собственной молодости и зрелости. Здесь неизменно присутствует глубинное чувство рода, а временами — внимательный и отстраненный взгляд на холодный Запад. И всякий раз в интонации автора проявляется мужская воля и сознание собственной ответственности за родное и близкое. Мысль не гасит чувство, но как бы обручается с ним посредством филигранного художественного образа. Порой само течение лирического рассказа у поэта вовлекает в поле зрения и слуха, кажется, необязательные вещи: звук или сочетание слов представляются слегка нарочитыми. Но всегда последние строки стихотворения объемно и точно заключают движение событий и картин.

 

А возвращается крупицами…

Но сладкой жалости не трать.

Ирга испробована птицами —

пора и нам пособирать.

 

Пускай летят на ягоды они —

неисчерпаем летний сад,

пока рожают наши яблони

и женщины плодоносят.

 

Андрей Расторгуев в поэтическом поле — фигура достаточно одинокая. Его слегка суховатая речь, умение пробовать на излом строку, парадоксальное соединение вещей взаимно далеких, высокая культура стиха, впитавшая в себя наработки прежних литературных эпох, — все это делает Расторгуева узнаваемым и разительно непохожим на коллег по лирическому цеху. Герой его стихотворений — человек рубежа тысячелетий, в котором почва и цивилизация соединились особым, причудливым образом. В нем не найти согревающих душу упований на завтрашний день, в котором возобладает справедливость и правда. В каком-то смысле его лирический герой — человек изверившийся. И все-таки, не отделяя себя от многострадального и стоического русского мира, интуитивно чувствуя дыхание истины, поэт уже поэтому оказывается частью общей надежды на лучшее — хотя бы и противореча порою самому себе.

100-летие «Сибирских огней»