Вы здесь
Прости меня, Никола Зимний...
Станислав ЗОЛОТЦЕВ
ЯБЛОКОПАД
Медногубая осень разносится
в резких скрипах набрякших ветвей.
Бьет вечернею разноголосицей
по земле, по траве, по листве.
Травы поздние начисто скошены
от карельских низин до Карпат,
Небо выцвело, зноем изношено —
начинается яблокопад!
Начинается время падения
краснобоких налившихся тел,
Сквозь листву продираясь, по дереву
гулко бьются плоды в темноте,
И забиты тропинок извилины.
И от падалиц кровли дрожат.
И хохочут в урочищах филины.
И бормочут во сне сторожа.
И пирог на расшитые скатерти
налегает, горяч и красив.
Это в яблочном запахе катится
звонкий свадебный гул по Руси.
Это яблоки падают, нагусто
покрывая траву и пестря.
Покрываясь туманами августа,
сентября, октября, ноября...
Медногубая осень разносится
в резких скрипах набрякших ветвей.
Бьет вечернею разноголосицей
по земле, по траве, по листве.
Травы поздние начисто скошены
от карельских низин до Карпат,
Небо выцвело, зноем изношено —
начинается яблокопад!
Начинается время падения
краснобоких налившихся тел,
Сквозь листву продираясь, по дереву
гулко бьются плоды в темноте,
И забиты тропинок извилины.
И от падалиц кровли дрожат.
И хохочут в урочищах филины.
И бормочут во сне сторожа.
И пирог на расшитые скатерти
налегает, горяч и красив.
Это в яблочном запахе катится
звонкий свадебный гул по Руси.
Это яблоки падают, нагусто
покрывая траву и пестря.
Покрываясь туманами августа,
сентября, октября, ноября...
* * *
Звезднолобый жеребенок
у ручья
на закате в сонной старице пасется.
Рыжий хвост и против солнца
и по солнцу
отражает нападенье комарья.
В берег илистый
уткнулась плоскодонка.
К смоляным бортам присохла чешуя.
И молочные копыта жеребенка
с тихим плеском колыхнули сон ручья…
Жизнь идет, и вдруг очнешься,
как спросонок.
Вспомнишь:
луг, роса по чашечкам дрожит...
Там пасется звезднолобый жеребенок
и за поездом гремящим —
не бежит.
19-е ДЕКАБРЯ*
Прости меня, Никола Зимний:
Не смог я нынче в храм прийти.
А всё ж грехи мои прости мне…
Хотя бы главные — прости!
Я весь в грехах перед тобою,
как муравейник в муравьях,
как пушка в гари после боя
и как бродячий пёс — в репьях…
А всё ж меня, Святой Угодник,
прости в морозный праздник твой
хотя б затем, что по сегодня
я жив ещё, что я — живой!
Живой — а потому и грешный...
И столько жизнь страстей дарит,
как будто бы Никола Вешний
весь год в крови моей царит!
ГАНГ
Когда скажут «Ганг»,
я вспомню
не храмы над ним, не берег,
не выплеск волны на сходни,
не стрелы лодчонок белых.
Звезднолобый жеребенок
у ручья
на закате в сонной старице пасется.
Рыжий хвост и против солнца
и по солнцу
отражает нападенье комарья.
В берег илистый
уткнулась плоскодонка.
К смоляным бортам присохла чешуя.
И молочные копыта жеребенка
с тихим плеском колыхнули сон ручья…
Жизнь идет, и вдруг очнешься,
как спросонок.
Вспомнишь:
луг, роса по чашечкам дрожит...
Там пасется звезднолобый жеребенок
и за поездом гремящим —
не бежит.
19-е ДЕКАБРЯ*
Прости меня, Никола Зимний:
Не смог я нынче в храм прийти.
А всё ж грехи мои прости мне…
Хотя бы главные — прости!
Я весь в грехах перед тобою,
как муравейник в муравьях,
как пушка в гари после боя
и как бродячий пёс — в репьях…
А всё ж меня, Святой Угодник,
прости в морозный праздник твой
хотя б затем, что по сегодня
я жив ещё, что я — живой!
Живой — а потому и грешный...
И столько жизнь страстей дарит,
как будто бы Никола Вешний
весь год в крови моей царит!
ГАНГ
Когда скажут «Ганг»,
я вспомню
не храмы над ним, не берег,
не выплеск волны на сходни,
не стрелы лодчонок белых.
Я вспомню,
как на излуке,
где волны чисты, как ветер,
где пахнет кокосом ветер
и гаснут базаров звуки —
к воде сходила девчонка.
Она опускала руки,
тонкие, смуглые руки,
в волну. И черная челка
и губы ее с водою
соприкасались. И четко
я видел —
в тот миг святою
вода становилась в Ганге...
* * *
Я жду тебя который день подряд,
а кажется — который век подряд.
Со мной уже деревья говорят
на языках веселых и смолистых.
И если что-то в них я не пойму,
ночные птахи слуху моему
подсказывают через полутьму.
И ночь звенит как южное монисто.
У трав и у деревьев и у птах
одно лишь твое имя на устах.
И вот по венам пробегает страх:
уместно ли на пятом-то десятке
вниз головой кидаться без оглядки,
сжигать себя на двух зеленых, сладких,
ресницами овеянных кострах...
Люблю тебя короткие недели,
которые в разлуке пролетели,
и каждый день — в огне и в мятеже.
Исчезло время — есть лишь расстоянье.
За встречею не будет расставанья.
И это — наяву, не в мираже.
Какой мираж, когда раскрыто сердце
всем сущим на земле единоверцам:
деревьям, птахам, зябкой полумгле,
дымящемуся солнцу молодому
и стригунку молочному гнедому —
всем, кто любовью по земле ведомы,
кто счастлив и несчастен на земле.
Я целый мир на плечи, словно грузчик,
хочу взвалить со всякой тварью сущей,
хочу исполнить моего огня
весь окоем взметнувшегося дня,
чтоб молнии за мною поспешали
где волны чисты, как ветер,
где пахнет кокосом ветер
и гаснут базаров звуки —
к воде сходила девчонка.
Она опускала руки,
тонкие, смуглые руки,
в волну. И черная челка
и губы ее с водою
соприкасались. И четко
я видел —
в тот миг святою
вода становилась в Ганге...
* * *
Я жду тебя который день подряд,
а кажется — который век подряд.
Со мной уже деревья говорят
на языках веселых и смолистых.
И если что-то в них я не пойму,
ночные птахи слуху моему
подсказывают через полутьму.
И ночь звенит как южное монисто.
У трав и у деревьев и у птах
одно лишь твое имя на устах.
И вот по венам пробегает страх:
уместно ли на пятом-то десятке
вниз головой кидаться без оглядки,
сжигать себя на двух зеленых, сладких,
ресницами овеянных кострах...
Люблю тебя короткие недели,
которые в разлуке пролетели,
и каждый день — в огне и в мятеже.
Исчезло время — есть лишь расстоянье.
За встречею не будет расставанья.
И это — наяву, не в мираже.
Какой мираж, когда раскрыто сердце
всем сущим на земле единоверцам:
деревьям, птахам, зябкой полумгле,
дымящемуся солнцу молодому
и стригунку молочному гнедому —
всем, кто любовью по земле ведомы,
кто счастлив и несчастен на земле.
Я целый мир на плечи, словно грузчик,
хочу взвалить со всякой тварью сущей,
хочу исполнить моего огня
весь окоем взметнувшегося дня,
чтоб молнии за мною поспешали
и чтоб деревья слушали меня
шершавыми и мягкими ушами...
СОНЕТ-ФАНТАЗИЯ
Таджикская луна — особенного цвета.
В чеканном серебре плывет сквозь ночь она.
И мерной чередой, в тепле земном прогреты,
плывут в ее лучах миры и времена.
И всадник в стремена встает в долине где-то,
в опасный горный путь душа устремлена.
И воля в час ночной не ведает запрета,
когда такой луной судьба озарена.
Тревожен свет ее серебряного лика.
Тревогой дышит песнь журчащего арыка,
и глубь ночных небес, и сердца глубина.
А пестрых гор зубцы, заточены лучами,
бессонный мир земной гранитом увенчали...
И смертной жаждой жить земля в ночи полна!
ЗАПОВЕДЬ
Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Ничего не могло быть иначе.
Лили грязь на тебя. И кропили елей.
И несчастье сменялось удачей.
А дорога — всё круче. А жизнь — всё милей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.
Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ничего не могло быть иначе.
Пусть и впрямь жизнь по темечку лупит ключом,
да не тащится загнанной клячей.
И не сманишь её никаким калачом
на другую тропу... Не жалей ни о чём.
Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Всё могло быть печальнее вдвое...
В сердце — воздух ржаных и овсяных полей.
Радость звёздная над головою.
И не стала душа ни черствее, ни злей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.
Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ты дожил до седин без наград и рублей.
Но — проверен добром и помечен мечом.
Всё ещё впереди... Ни о чём не жалей.
* * *
Как пела индуска из племени чаттызгары!
Из пламени, что ли, тот голос был или из мрака?
Из уст вырывался и ввысь уходил он и плакал,
и смехом в долину слетал он с вершины горы.
И эхом он бился в пропахшей сандалом молельне,
где слонообразный божок ему молча внимал.
У древних ступеней костер одинокий дремал,
и мрамором темным
сквозь шелк проступали колени.
О чем она пела?!…
шершавыми и мягкими ушами...
СОНЕТ-ФАНТАЗИЯ
Таджикская луна — особенного цвета.
В чеканном серебре плывет сквозь ночь она.
И мерной чередой, в тепле земном прогреты,
плывут в ее лучах миры и времена.
И всадник в стремена встает в долине где-то,
в опасный горный путь душа устремлена.
И воля в час ночной не ведает запрета,
когда такой луной судьба озарена.
Тревожен свет ее серебряного лика.
Тревогой дышит песнь журчащего арыка,
и глубь ночных небес, и сердца глубина.
А пестрых гор зубцы, заточены лучами,
бессонный мир земной гранитом увенчали...
И смертной жаждой жить земля в ночи полна!
ЗАПОВЕДЬ
Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Ничего не могло быть иначе.
Лили грязь на тебя. И кропили елей.
И несчастье сменялось удачей.
А дорога — всё круче. А жизнь — всё милей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.
Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ничего не могло быть иначе.
Пусть и впрямь жизнь по темечку лупит ключом,
да не тащится загнанной клячей.
И не сманишь её никаким калачом
на другую тропу... Не жалей ни о чём.
Не жалей ни о чём. Ни о чём не жалей.
Всё могло быть печальнее вдвое...
В сердце — воздух ржаных и овсяных полей.
Радость звёздная над головою.
И не стала душа ни черствее, ни злей.
И поэтому ты ни о чём не жалей.
Ни о чём не жалей. Не жалей ни о чём.
Ты дожил до седин без наград и рублей.
Но — проверен добром и помечен мечом.
Всё ещё впереди... Ни о чём не жалей.
* * *
Как пела индуска из племени чаттызгары!
Из пламени, что ли, тот голос был или из мрака?
Из уст вырывался и ввысь уходил он и плакал,
и смехом в долину слетал он с вершины горы.
И эхом он бился в пропахшей сандалом молельне,
где слонообразный божок ему молча внимал.
У древних ступеней костер одинокий дремал,
и мрамором темным
сквозь шелк проступали колени.
О чем она пела?!…