Вы здесь

Путешествуя из Якутии в Санкт-Петербург

Обзор книжных новинок
Файл: Иконка пакета 12_podbelsky_efrem.zip (17.29 КБ)
Ефрем ПОДБЕЛЬСКИЙ


ПУТЕШЕСТВУЯ ИЗ ЯКУТИИ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Обзор книжных новинок** Книги предоставлены ОАО «Новосибирсккнига»


1.      
Философическая грусть оптимистическая.

Есть такой древний жанр в литературе утопия. Писать ее легко, потому что фантазию автора здесь ничего не сковывает. А вот читать трудно: поди разберись, о чем думал и грезил данный производитель текста. Когда его ваял. Ибо помышленное и написанное не есть понятия тождественные.
Вот и роман Е.Радова «Якутия» (М., Зебра Е, 2002) обладает такими утопическими достоинствами. Они состоят в том, что ваш внутренний взор рисует вам не образы и метафоры, а причудливые изгибы не совсем трезвой авторской мысли, не реалии, а «диагоналии». И читает он, соответственно, не главы, а «амбы», «жеребцы», «замбы», «пипши», «онгончи», «заелдызы». Невероятный сюжет этой книги состоит в вояже двух агентов постсоветской Якутии с целью присоединения к США и Канаде и то и дело проваливается, благодаря чудесам политики, психики и экзотики местных нравов. Все здесь воюют со всеми, всем есть дело до всего и до ничего, живут тут и весело и жутко, и гадко, утопая в южной растительности или в откровенном дерьме, и над всеми довлеет главный лозунг демократии: все во всем во имя всего, чтобы получить ничего.
Последнее невольно написалось нами в подражание авторскому стилю и менталитету
тяжеловесно-туманному и ироничному одновременно. Вступление к книге, уже повергающее в тихий ужас обилием псевдосиллогизмов, поэтизмов и библеизмов, имеет такой зачин: «Мир есть мое развлечение. Якутия вырастает из всего как подлинная страна, существующая в мире, полном любви, изумительности и зла». Выудим из омута текста еще несколько таких экзотических «рыбок». «Ее земля подобна огню или волшебному коню, летящему в рай», «Ее земля есть гибель ее идеи; ее идея есть ее путь», «Ее имя похоже на полет радужных птиц, летящих в лучшую страну», «Река есть ее красный закат, ее сон о будущем, ее герой и пророк». И т.д. и т.п. Казалось бы, эта гипотетическая страна с реальным именем зовет и вдохновляет на подвиги и свершения. Но все портят алчность и глупость политиков, нечистота их помыслов и влечений. По заданию партии подобного толка деятелей проезжая по городам и весям страны, Абрам Головко и Софрон Жукаускас, встречают отброшенных в мифическое язычество полоумных Хека и Васильева, устроивших героям «Праздник Кэ», а по сути, оргию, а в Мирном повальную американизацию и ее воплощение Павла Амадея Саху, алмазного спекулянта и гомосексуалиста. Чем дальше в глубь Якутии романа и страны, тем больше приключений (попадание в плен к сторонникам великой Эвенкии и великой Эвении) и политики (вопрос о статусе Якутии, готовой «отдаться» любому), сдобренных откровенной придурью и сексом идолом людей, потерявших почву под ногами.
В этом месиве имен, национальностей, гоноров и норовов не найти нормальных людей. Есть лишь эти двое, Головко и Жукаускас, да и те не знают, для чего им оставаться нормальными. «Якутия» ведь
страна для всех и ни для кого. И в этой возможности утопии и кошмара, блаженства и ада, смеха и трагедии самая голая правда о нашей современности. В этом смысле роман Е.Радова из нелепой фантасмагории оборачивается в правдивое иносказание, хоть и не всегда безупречное с точки зрения вкуса и стиля.
Если Е.Радов с разных сторон, ракурсов, поз исследует проблемы русско-«якутской» психофизики», то Вик.Ерофеева в книге «Найти в человеке человека (Достоевский и экзистенциализм)» (М., Зебра Е, ЭКСМО, 2003) соблазняют загадки интеллигентского сознания. И, добавим, своего
собственного, «ерофеевского», что доказывает его последующее художественное и эссеистическое творчество. Ибо данная книга является ничем иным, как диссертацией 1975 года, преподнесенной как «сенсационная книга»-новинка, на что указывают лишь косвенные признаки: старые ссылки 60-70-х годов. Творческий подход к академической проблеме, над которой бьются лучшие гуманитарные умы человечества, В.Ерофеев обозначил уже в предисловии. Не о влиянии Достоевского на экзистенциализм, да и не об экзистенциализме он будет здесь писать, а показывать то, что «мы смертны, и наша цель искусство умирать». И дальше, вслед за героями Достоевского, Сартра и Камю, В.Ерофеев так глубоко проникает в «несчастное сознание» человека, что добирается, а вернее забирается в самые потайные уголки его физического тела.
Именно поэтому В.Ерофеев выбирает самые «телесные» тексты из указанных писателей,
увлекаясь их подробными пересказами, у Достоевского это, конечно, «Записки из подполья», у Сартра «Тошнота» с группой его «тошнотных» рассказов, у Камю «Посторонний» и «Чума». Почему же «человеческий» аспект индивидуалистического сознания так влечет к себе будущего полупорнографического писателя? Да потому, что позволяет всласть наговориться о тупиках одинокого сознания, не видящего исхода своему индивидуализму, кроме как в абсурде экстравагантных извращениях и спонтанных убийствах. Даже Достоевский, который со всей возможной для писателей силой показал тупиковость индивидуализма, проповедуя «отдачу своего «я» всем и каждому безраздельно и беззаветно», видел исход, по В.Ерофееву, в «лоне живой», то есть телесной жизни. Замкнутый на самого себя, герой индивидуалистической прозы Ж.-П.Сартра видит вокруг себя «существа завистливые, лицемерные, трусливые, невежественные, жестокие, циничные, похотливые, самовлюбленные, вульгарные». Такому «герою» достаточно мелочи, например, прохожего-толстяка, чтобы, отбросив «гуманные соображения, немедленно и брезгливо, как блажь», выстрелить в его пухлый живот. Художественный мир Сартра, таким образом, хронически антигуманен, он «органически не переносит добра». Все, на что способны его персонажи испытывая боль от своего эгоизма, оставаться лишь «свидетелями богооставленности всего ХХ века».
Таков и нашумевший «Посторонний» и его посторонний людям и миру Мерсо. Даже В.Ерофеев, который уж, кажется,
постарался собрать достаточно аргументов в пользу порочности человеческой природы, удивляется: герою нет «сопротивления», «никто не может с ним справиться». Да и сам Камю так и «не мог найти противоядия «сумасшествию эгоизма» (Л.Толстой) этому тяжкому пороку западной цивилизации». Так стоит ли пытаться искать «человеческое в человеке», если самому Достоевскому это удавалось с большим трудом и требовало больших романов? После того, как французские экзистенциалисты, «универсализировавшие кризис сознания, распространившие его на все мироздание», потерпели в этом крах, то В.Ерофееву и вовсе делать нечего. Остаются «тошнота» и «абсурд». «Если Бога нет все позволено, кроме любви» так этой экзистенциальной книгой-диссертацией автор самому себе дает карт-бланш на свое «физиологически» литературное творчество «русские цветы зла» постмодернизма.
Автор еще одной «рассужденческой» книги М.Веллер
«Все о жизни» (СПб, 2002), больше известный как рассказчик-анекдотист, приходит, в общем, к тому же пессимистическому выводу. Но делает это оптимистически. Чем дальше углубляется автор в лес банальных истин о рефлексах, склонностях, причудах человеческих, тем больше убеждается, что человек довольно примитивное существо: «Действительно для человека жизнь есть то, что он чувствует. Комплекс ощущений». О том же самом, кстати, говорил и подпольный парадоксалист Достоевского: «Миру провалиться, а чтоб мне чай пить». Но если для безымянного персонажа Достоевского жизнь с такими мыслями превращается в сущий ад наяву, то «пониматель» (название одной из частей книги) М.Веллера и в ус не дует. Его задача: «жить дальше и ощущать дальше, и в результате наощущать больше. Вот и вся петрушка». Ну а разум у человека вещь проблематичная, загадочная: «От рождения он наделен не разумом, но лишь способностью к разуму».
Казалось бы, все, можно заканчивать. Но автор не успокаивается, претендуя на большее: «От загадочной и вечной неправильности человеческой жизни» он старается прыгнуть повыше, к вопросу «о месте и роли человека в мире». Но после такого убийственно-оптимистическо-пессимистического начала книги как-то не верится, что такой вот «человек» может эволюционировать в «самый совершенный энергетический запал всей окружающей материи», «быть способным на Максимальное Действие»
«преобразование Вселенной», что веллеровский человек способен стать «этапом, звеном, средством, орудием самопреобразования Вселенной в целом». Последнее больше напоминает теософско-оккультные трактаты, от которых берет зевота и досада на их придумывателей: и охота было время тратить. М.Веллер потратил 700 с лишним страниц на систематику очевидностей и невероятностей, где утверждает одно, мечтает о другом, рассказывает о третьем, успевая всему слегка попротиворечить
Вот, например, в главе «Коммунизм» автор, путем силлогизмов доказывает, что коммунизм хорош и человеку вообще-то «свойственен», но что «реальный коммунизм невозможен». А как же быть тогда с «преобразованием Вселенной», неужто каждый это будет делать в одиночку? Вообще автор, при всем его стремлении к систематизации, нарочито переменчив в мыслях, но не в настроении. Он с ходу наскакивает на «вечные» вопросы бытия, и так же резво, как мячик, от них отскакивает, оставляя в осадке банальность, правда, живо, с юморком, пересказанную. Но иногда из-под маски глубокомыслия нет-нет, да и выглянет подлинный М.Веллер, тот, к которому мы привыкли: «Иногда мне кажется, что я пишу банальности для дураков. Иногда мне кажется, что я сам дурак». Нам ясно лишь одно, что писателя, посвятившего себя легкому отношению к жизни, беспокоит все же нечто большее, чем является эта жизнь. Об этом беспокойстве он и пишет в одном из фрагментов книги,
рассказывая о назревавшем замысле книги и попытках «протащить» ее в печать, маскируя художественными текстами. Возможно, что для автора до сих пор остается загадкой появление на свет этой книги. Виноват ли здесь М.Зощенко, чьи «Голубая книга» и «Повесть о разуме» («Возвращенная молодость») напоминает «Все о жизни» или сама жизнь наша, властно требующая упрощения в вопросах этики и эстетики решать читателю. Подивится он, развлечется, почерпнет для себя нечто новое уже результат, на который и рассчитывал автор.

2.Политическая грусть пессимистическая
Э.Лимонов человек-скандал, человек-большевик, человек-который-сам-себя-описывает. Очередная книга «В плену мертвецов» (М., Ультра Культура, 2002. Жизнь запрещенных людей), как всегда о себе: «Я не писатель, Я репортер моей жизни». И посадила его в тюрьму вся его предыдущая жизнь и немножко власть, которая эту жизнь помогла отшлифовать до карьеры маргинального политика. Но разве можно посадить в тюрьму мир, Вселенную? Мысль, которая у Пьера Безухова вызвала сумасшедший смех. У Э.Лимонова факт посадки на лефортовские нары вызвал не смех, а порции размышлений, ставшие главами данной книги. И в этой порционности его писаний, напоминающей тюремные пайки, при умении остро, тонко, «в корень» мыслить, так и сквозит его собственное, «лимоновское», то, чего не запретить, не посадить: смесь инфантилизма (вплоть до пофигизма, хулиганства) и социальности (вплоть до коммунизма, мессианства). В тюрьме он находит общий язык с прожженным уголовником-«сукой» (подсадным), и с чеченским сепаратистом, и с шизоидом по прозвищу Ихтиандр. А когда собеседников не хватает, материализует Шемякина и Бродского, своих женщин-«Пенелоп», соратников по партии.
Но о чем бы ни писал Э.Лимонов, с какой стороны
житейской, сексуальной ни заходил к орбите своей жизни, для него неизменен поворот к политике. О ней он говорит, а не рассуждает, соболезнуя России несчастной и презирая Россию продажную, бандитскую, свинскую. Особенно гадки для него так называемые «электронные СМИ», где «Русское Радио» и телепередача «Семья» чемпионы «дикой обывательской пошлости, удивляющие даже его, хлебнувшего этого добра во время американо-французской эмиграции. Нет уважения у Э.Лимонова и к отечественной интеллигенции. Так, обращаясь к виртуальному И.Бродскому, он говорит: «Мы… оказались единственными трагическими фигурами в литературе русского языка. Все остальные «коллеги-литераторы» дешевые комики. Свинский стеб только и слышен со всех сторон. Стеб и гавканье… Этой нации придется еще долго тужиться, чтобы родить еще пару таких».
Э.Лимонову претит всякая надутость, выпячивание своей персоны, бравирование своей специфической славой. Но за образом расхристанного, «непутевого» интеллектуала-хиппи, национал большевика «по жизни», все же прорисовывается контур революционера старобольшевистского замеса
вроде Нечаева, Гриневицкого, Фигнер, Савинкова. Среди прочего, он вдруг помещает «Теорию второй России», где рассказывается о стратегии и тактике свержения строя, строя «партизанские базы где-нибудь вблизи границы РФ», лучше в Казахстане. Заканчивается эта невротическая, но нефальшивая книга ходатайством автора о пересмотре уголовного дела. Это значит, что как толстовскому герою-космополиту, Э.Лимонову тюрьма все же противопоказана. И вообще, книга уже написана и издана, нужны свежие впечатления. Учтите это, граждане судьи.
«Много написано о неблаговидных делах Сталина». Если эту фразу из новой книги В.В.Карпова «Генералиссимус. Историко-документальное издание в двух книгах» (М., Вече, 2002) чуть-чуть изменить: «Написано о неблаговидных делах Сталина много», то можно понять пафос и объем этого внушительного труда. Действительно, в нынешний год круглого юбилея вождя политики и комментаторы всех мастей, не сговариваясь, сошлись на одном: не мог человек, мазанный одной черной краской, управлять страной в такие тяжкие годы тридцать лет кряду.
Этой же путеводной мыслью, почти заветом, руководствуется и автор книги, в котором антисталинисты найдут серьезного противника. Профессиональный военный и писатель, шестилетний редактор «Нового мира» и депутат перестроечного Верховного Совета СССР, мудрый, мягкий, красивый человек, В.Карпов защищает Сталина каждой строкой своей книги. Аргументация писателя при этом удвоенная документы, многие из которых малоизвестны, и эмоции, диктуемые «свидетельскими показаниями» младшего современника Сталина и патриота страны, которой редко везет на правителей. В.Карпов выстраивает хронологию жизни и деятельности генералиссимуса, развивающиеся синхронно с историей страны, показывая не просто дела и деяния, поступки и проступки Сталина, но его миссию. Рубеж ХIХ-ХХ веков дал стране и миру много пассионариев, но не у всех у них личная воля и темперамент совпадали с бешено ускорившей свой ход историей. Кто-то, как В.Ленин, не догнал ее, успев только провести революцию, кто-то, как Л.Троцкий, пытался ее перегнать, зарясь на весь мир сразу. Сталин же обладал сверхчеловеческим чутьем, интуицией, которая и подсказывала ему единственно верные ходы: на заре карьеры, при обороне Царицына вовремя бросить остатки армии на расслабившихся деникинцев, а в случае с Троцким и его друзьями, наоборот, не торопиться, начав с малого (замена Троцкого на А.Бубнова на посту наркомвоенмора в 1923 году) и закончив большим (убийство Троцкого в 1940 году). Процессы 1937-38 годов с точки зрения этой логики истории, принявшей образ и лик Сталина, предстают у В.Карпова не с этической стороны, как злодеяния, а как закономерность, историческая необходимость. Деловито, доказательно, по-сталински, писатель говорит об огромном военном заговоре Тухачевского, руководимом из-за границы Троцким и своевременно ликвидированном. Все ли здесь безупречно? В.Карпов использует стенограммы допросов Тухачевского, Бухарина, Пятакова, то, о чем историки давно забыли или просто проигнорировали. Аргумент, что и говорить, рискованный, убеждающий лишь психологически (не зря в подкрепление взят Л.Фейхтвангер со своим «1937»-м). Но зато и поднимающий Сталина на недосягаемую высоту авторитета, перед которым склоняются даже идейные враги.
И, наконец, триумф деятельности мнимого злодея и палача победа в Великой Отечественной войне. И если было в вожде что-то действительно негативное, то и оно оборачивается на пользу: подозрительность и недоверие даже к преданным соратникам, хитрость и коварство, принесли удачу в игре с Гитлером и союзниками по коалиции. Так, когда все уже было готово к покушению на Гитлера, Сталин неожиданно его отменяет, так как фюрер единственный, кто не пойдет на закулисные переговоры с американцами Тем закономернее, но и подлее выглядит убийство генералиссимуса Берией. В главе «Гибель Сталина В.Карпов находит тому убедительные доказательства: соратники вождя действовали его же методами (в этом закономерность убийства), не понимая значения Сталина для страны (в этом их подлость). Особенно красноречивой деталью в финале жизни и книги В.Карпова является траурный документ — «Опись личного имущества товарища Сталина», где скудный гардероб генералиссимуса: «китель белого цвета шт.; китель серый 2шт.; белье; ванно-душевые принадлежности» и др. венчает сберкнижка на 900 рублей. Вот все богатство Сталина» лаконично подытоживает В.Карпов.
Но действительно главным богатством Сталина явилась созданное им, его волей государство, которое на ней и держалось. Не нашлось у него продолжателей. То ли масштаб личности был несопоставим, то ли логика истории стала непредсказуемей, остается гадать. В.Карпову же осталось написать нечто среднее: между панегириком и учебником будущим вождям. «Ах, как нашей многострадальной России-матушке сегодня не хватает такой личности!»
не удержавшись, восклицает напоследок В.Карпов.

3. Наши в Москве
Публикациями «наших», то есть сибиряков в Москве теперь не удивишь: насколько раньше это было Событием, настолько нынче стало событием рядовым, чуть ли не рутинным. Роман В.Токмакова «Детдом для престарелых убийц. (СПб, Амфора, 2002), изданный в Барнауле в 2001 году, заставил многих, в том числе автора этих строк, брезгливо поморщиться: гремучая смесь мистики, лирики, порнографии, писательской и духовной неопрятности. Слишком явная ориентация на столичных постмодернистов, слишком громко и хрипло хотелось сказать о том, что накипело, но что требует сосредоточенности, трезвения, точных, и по возможности, мудрых слов. Помнится, мы выражали пожелание, что автора этого «крутого» «Детдома» не затянет в трясину тусовочной литературы с ее сектантскими ценностями и расценками. Но вот затянуло таки!
Книга, вышедшая в «СПб»,
другая книга во всех отношениях. Изданная в цветистой твердой обложке (в отличие от мертвенно-серой, барнаульской), отредактированная, с посвящением известному эссеисту Г.Шульпякову, она вдруг оказалась в нужном месте в нужное время. Хулиганский стиль интеллигента-маргинала, чаще всего близкий желтой журналистике, обрывочность жизни и стиля, ранее раздражавшие все это теперь улеглось, успокоилось в ряду себе подобных. Такой вот парадокс: встав в один ранжир с Б.Ширяновым, И Стоговым, Е.Радовым и, частично, Э.Лимоновым книга стала заурядной., типовой, нацеленной на своего читателя. Перелистывая еще раз знакомую книгу, натыкаясь на умные мысли ведь могут, когда захотят! умаешь, что мода пройдет, а наше, русское, сибирское, кондовое (а почему надо стесняться этого слова?) останется. Вот те же Сартр и Камю: близкие, почти родные В.Токмакову писатели. А какое понимание, какое проникновение в их философическое нутро: «Герои Сартра утверждаются в мире, разрушая. Камю же предпринимает попытку создать героев, которые способны утвердиться в этом мире, созидая. Одним нужна свобода «от» (морали, общества, нравственности, Бога), другие стремятся к свободе «для» (самосознания, взросления). И проблема выбора состоит как раз в обретении свободы для созидания». Каково! Сам Вик.Ерофеев бы позавидовал. Но увы, сам В.Токмаков и дезавуирует свои здравые мысли: «Мои интеллектуальные потуги отдают банальностью и провинциальным пупизмом». Вот так всегда: разумное, доброе, вечное списывается на счет провинциализма, а разухабистое, «крутое» это «настоящее», лучшее. Что ж, остается развести руками в ожидании взросления автора и нашей литературы в целом.
Из сорока поэтов сборника «Приют неизвестных поэтов. (Дикороссы). Книга стихов (М., ИД «Грааль», 2002) половина
сибиряки или с Сибирью связанные судьбами. Вопреки рецензенту из «Литературной газеты» (№7, 2003), попенявшему на «монотонность, малохудожественность, профессиональную беспомощность», авторы сборника, включая «наших», выглядят все-таки неплохо. Другое дело, что четверть «дикороссов» земляки рецензента, пермяки, что многое объясняет в это придирчивой публикации. Да, они часто пишут без правил, с вызовом столично-благопристойной элите (на то и «дикороссы»), и эта тень противоречия гладкописи, безусловно, ложится на этот мощный стихотворный массив. Но «монотонно, малохудожественно…» Неизвестно, что имел в виду литгазетовец, быть может, все ту же гладкопись, но свежесть метафор и образов, ненарочитые перебои строк и интонаций, срывы в боль, отчаяние, смех, крик, цитату свидетельства подлинности чувства, которые можно встретить на любой странице, у любого автора.
Вот, например, красноярец А.Елтышев, мало в чем уступающий понравившемуся рецензенту С.Кузнечихину: «…И разносят по России поезда, Дробью мучая стальную колею: Продается, продавайте, продаю». Или новосибирец К.Иванов: «В рождественской небесной шири Луны горящее окно Из холодов моей Сибири Как будто в рай отворено». А есть еще гениальные, мельче не подберешь слова, барды российского бездорожья и беспутицы: А.Кутилов, В.Черепанов, Н.Бурашников, которым, поскольку они русские «Мало простора На этом российском холме. И поля мне мало, и моря, и неба».
Не говоря уж о душе, в которой «ни конца ни краю». Есть здесь в этой книге, поэты и помоложе (В.Прокошин, С.Князев, С.Строкань, И.Тюрин) и постепеннее (Б.Косенко, Ю.Асланьян, Ю.Влодов) возраст ли, количество публикаций, всегда почти случайных, словно украденных, здесь главный критерий? Главное состояние бесконечности души, что поет сама собой, не зная условностей, не оглядываясь на упреки. Каждый из этих сорока имеет свой голос, свой норов и импульс к поэзии, и странно, что уважаемый рецензент этого не замечает. Разве можно жить на Руси и не быть талантливым с нашей поэтической и православной традицией. Ю.Беликов, В.Курбатов, М.Кудимова — авторы предисловий к трем разделам книги, пытаясь определить сущность «дикоросов», сравнив их и с В.Хлебниковым, и с Д.Веневитиновым, и с М.Лермонтовым. Один набор имен из разных эпох, стилей, менталитетов говорит о многом, и прежде всего о таланте. Ибо души этих поэтов, треть которых уже ушли, став «с Россией на «ты» (А.Кутилов) — «понизаны родным простором и временем», «гармонией и пустотой почти беспорядочного быта» (В.Курбатов) — словом, Родиной. Не отсюда ли, от единения с земным и небесным, их одиночество, вплоть до метафизики Востока (Д.Литасов, С.Шрамко). То, что подвигнуло Ю.Беликова на библейско-ипостасные аналогии: 21—12—7=40. Рецензент «ЛГ» едко откомментировавший это, все же не проникся (а ведь прочитал два раза!) этим духом «дикого» патриотизма, природного православия, но и богооставленности, что сквозит в каждой строчке.
Жаль. В.Токмаковы в столицах занимают свои ниши, а «дикороссы» зачислены в немеряную когорту андеграунда, читать которую не перечитать. Что ж, давно известно, что Москва слезам не верит, а только рассудку, который есть величина непостоянная, преходящая.
Книги, изданные в Москве, разные, нужные, интересные, в духе модного ныне плюрализма. Но за метаниями духа и слова видно одно: пропутешествовав из Якутии в Санкт-Петербург и обратно, хочется все же вернуться к родному очагу. И уж там открыть новую книгу. Дай Бог, не последнюю.

100-летие «Сибирских огней»