Радость победы, горечь утрат (Война в судьбах моих родных)

Радость победы, горечь поражений и утрат, последовавших в ходе и в результате Великой Отечественной войны, испытал и испытывает до сих пор весь наш народ.

Я сын фронтовика и помню с раннего детства, как фронтовики приходили в клуб на торжественные собрания, концерты или просто в кино. Некоторые — в военной форме, при орденах и медалях. Все они были молоды и серьезны. На лицах гордость, достоинство, уверенность. Они — победители! И мы гордились своими родителями, слушали любые рассказы или просто разговоры фронтовиков о войне.

Мой отец Васильев Иван Глебович родился 6 апреля 1921 года в деревне Ново-Никольск Северного района Новосибирской области. Служил и воевал с 1940 по 1947 год. Войну начал в первый же ее день в Польше (часть территории Польши отходила к СССР по договору Молотова — Риббентропа), водителем в автомобильном батальоне в составе 10-й танковой дивизии на Юго-Западном фронте.

За время войны воевал на четырех фронтах: Сталинградском, Степном, Втором Украинском, Юго-Западном. Участвовал в основных больших сражениях войны: Сталинградской битве, битве на Курской дуге, в Белорусской и Висло-Одерской операциях. Служил в различных родах войск, но большую часть войны был фронтовым шофером. Войну закончил в Венгрии. За время войны ему пришлось водить разные машины: грузовые полуторки, легковые автомобили. Также был разведчиком-мотоциклистом. На грузовых перевозил боеприпасы, продовольствие, имущество, военнослужащих, на легковых возил высший командный состав. За участие в Великой Отечественной войне Иван Глебович был удостоен боевых наград — медалей «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За боевые заслуги», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией».

Технику отец любил и хорошо знал. Еще в детском возрасте он «изобрел» велосипед и ездил на деревянных колесах по деревне, вызывая смех и улыбки односельчан. Его профессионализм подтверждает запись в наградном листе: «Гвардии рядовой Васильев Иван Глебович… проявил себя хорошим водителем машины, знающим отлично свое дело. Во время наступления наших войск он всегда точно и аккуратно водил свою машину по маршруту, сам производил необходимый ремонт в самых трудных условиях, обеспечивая бойцов передовой линии боезапасом, продуктами питания, средствами связи и имуществом. Его машина всегда находится в полной боевой готовности».

В последний год войны возил командующего армией генерал-майора Петрова. Вместе с ним демобилизовался в Новосибирск. Генерал обещал ему работу и жилье в городе, но Иван Глебович очень хотел в свою деревню Ново-Никольск: семь лет не был дома.

Отец не очень охотно рассказывал о войне. Но иногда вспоминал отдельные эпизоды, события, подвиги, запавшие в его память.

Война виделась и вспоминалась всем по-разному: у танкистов свои воспоминания, у артиллеристов свои, у пехотинцев свои и так далее. Иван Глебович, будучи фронтовым шофером, проехал всю войну по тяжелым военным дорогам от Польши до Сталинграда на восток и на запад от Сталинграда до Венгрии.

Отец не раз вспоминал начало войны. Автомобильный батальон, в котором он служил, располагался недалеко от границы. Немцы уже заняли часть территории Польши, отошедшую им по договору Молотова — Риббентропа. Весной и летом 1941 года уже каждый солдат знал, что будет война с Германией. Но офицеры, руководствуясь распоряжениями сверху, говорили, что войны не будет и не надо поддаваться на провокации. Поэтому боевая работа была не на должном уровне. Однако младшие командиры (сержанты), если шел ремонт боевых автомобилей, не отпускали солдат ни на обед, ни на отбой, пока машина не будет поставлена в строй. 22 июня 1941 года еще не было и четырех часов утра, как начался артиллерийский обстрел, снаряды рвались на территории части. Быстро оделись, разобрали оружие и — в автопарк. Он уже горел. Отец прослужил уже год и был командиром отделения, готовил молодых водителей, и в его подчинении было три автомобиля, и запасные ключи у него были при себе. На бегу он отдает ключи водителям. Один из них был солдат по фамилии Буренок из Барабинска. (После войны, в 60—70-х годах, однополчане встречались.) Машины успели вывести из огня. Горели склады, поступила команда грузить имущество и вывозить его с территории части. Загрузились, выехали с территории части, километра через три свернули в лес и стали быстро разгружаться, чтобы вернуться назад. В это время рядом с ними с поля поднялся немецкий самолет. По какой причине, из каких тактических соображений он приземлился в лесу? Они его спугнули. Он начал обстреливать из пулеметов солдат и машины. Все бросились в лес. Самолет улетел. Водители возвращаются, а из-под машины вылезает молодой солдат и спрашивает: «Товарищ сержант, а если бомба попадет в машину, я останусь живой?» (Машина весила полторы тонны. Столько весила гусеница танка Т-34. Из солдат последних предвоенных призывов, служивших на границе, в живых осталось 3 %). Вернулись в часть, команда: «Грузить боезапас, личный состав и уходить на восток!» Немецкие танки перешли границу, обошли укрепрайоны и углубились на нашу территорию. (Укрепрайоны были выстроены вдоль границы. Оборудованы они были долговременными огневыми точками, в них были не только пулеметы, но и орудия; под землей были выстроены склады боепитания, продовольствия, места для проживания, колодцы, устроено автономное электропитание. Все это было рассчитано для боевых действий на несколько месяцев. Г. К. Жуков в своих воспоминаниях писал, что нельзя было строить укрепрайоны на границе, нужно было отнести их в глубину хотя бы на 100—150 км. Но у нас тогда была принята тактика наступления: воевать на чужой территории.)

Помню еще такой эпизод из фронтовой жизни отца первых месяцев войны. Немцы, используя тактику танковых клиньев, быстро продвигались по нашей территории. Иван Глебович получил приказ для остановки наступления немецких танков срочно отвезти саперов для минирования и подрыва мостов, после выполнения задания забрать их и вернуться в часть. Подъехали к реке, где было два моста, саперы ушли. Он замаскировал машину в кустах и стал ждать подрывников. В это время немецкие танки подошли к мосту. Естественно, немцы понимали, что мосты могут быть заминированы, и остались на противоположной стороне реки. Танки стали обстреливать нашу сторону. Отец говорит: «Смотрю, мосты полетели». Прождав саперов более двух часов, понял, что они ушли. Выехав из кустов на дорогу — а ему нужно было несколько секунд, чтобы преодолеть зону видимости машины из танков, — дал полный газ. Немецкие танки открыли огонь из орудий и пулеметов. Открыв дверцу, левой ногой стал на подножку, правой давил на газ, правой рукой держал руль, левой придерживал открытую дверцу, сам пригнулся как можно ниже к земле. От пулеметных очередей с кузова летели щепки, посекли лицо. Противоположный берег был выше, и машина была как на ладони, пока не въехала в лес. Вся кабина и кузов были изрешечены пулями и осколками. Саперов он догнал через восемь километров. Они все были живы, а если бы находились в кузове машины, то наверняка погибли бы.

В конце лета 1941 года попал в окружение. Он получил приказ утром забрать разведчиков, которые будут выходить ночью, в одном местечке и доставить в штаб полка. Рано утром на машине он был в условленном месте, разведчиков не было. Стал ждать. Они пришли уже после обеда. Сказали пароль, сели и поехали. Позади уже была слышна артиллерийская и пулеметная стрельба. Километров через десять налетели самолеты, начали бомбить. Все бросились в лес, машина осталась на дороге. Самолеты улетели. Когда вернулись к машине, она горела. При себе было только личное оружие. Вещи, продукты сгорели в машине. Где шагом, где бегом быстро направились по дороге в свою сторону. Часа через два сзади послышался гул и грохот гусениц. Догоняли немецкие танки. Свернули в лес. Мимо прошла колонна танков и автомобили с живой силой. Пошли вдоль дороги, но движение немцев по трассе нарастало. Открытые участки проходить незамеченными не было возможности. Решили идти ночами. Мучила жажда и голод. Пили из придорожной канавы. Нашли несколько грязных сухарей в кузове разбитой машины. В одну из ночей попытались добыть еды в селе. Постучали в окно в крайнем доме. Выглянула пожилая женщина. «Мамаша, немцы в деревне есть?» — «Есть, тикайте, сынки!» Подала в окно краюшку хлеба, несколько картошин и кусок сала. Днем спали в лесу, а шли или бежали ночами, обходя жилье. «Трое нас было, через трое суток и вышли к Сталинграду», — говорил отец. (Потом он прикидывал по карте, 140 километров они прошли, пробежали). Разведчики пошли разыскивать своих, а он — свою часть. В комендатуре сказали, что его часть за Волгой. Переправившись на другой берег, сходит с парома, видит, бежит заместитель командира по технической части: «О, Васильев, ты откуда?» Так, мол, и так. «Иди принимай машину, водителей нет».

Еще он вспоминал не раз случай под Сталинградом. Сталинград был превращен в крепость. Вокруг него постоянно шло большое перемещение материальных и людских ресурсов, особенно на завершающем этапе Сталинградской битвы. Большую и важную работу здесь выполняли водители. Уже в феврале 1942 года, после окружения немцев под Сталинградом и наступления Красной армии на запад, еще больше требовалась мобильность танковых и автомобильных родов войск. За водительское мастерство, грамотные и умелые действия при выполнении заданий и приказов командиров, хорошую военную выучку Васильев И. Г. был переведен на легковые автомобили — возить командный состав.

Зима 1941/1942 годов была холодная и снежная. Дороги заметало быстро. Передвигаться можно было только в составе колонны. Впереди шло несколько грузовых автомобилей с боеприпасами и военнослужащими. На дороге случился большой снежный занос, можно объехать влево, но там ров. Отец говорит: «Гляжу, солдаты разгружаются и носят трупы замерзших немцев в ров». Через два часа машины пошли по наведенному мосту (по замерзшим трупам). Проезжая по этому мостку, генерал говорил: «Завоеватели, победители!» — и ругался матом. Проехали несколько километров, застучал мотор у «эмки». Колонна остановилась, генерал сел в грузовую машину, сказал, что пришлет «техничку», жди.

В окружение под Сталинградом попало 330 тысяч солдат и офицеров. Кто его знает, сколько там было, когда Паулюс сдался со своим штабом. Пленных немцев никто не сопровождал (куда они убегут из сталинградской степи?). Им сказали, что там лагерь, там вас накормят и согреют. Показали направление, куда идти.

Отец стал думать, как выживать. Мороз за 20 градусов, поземка, степь, «эмка» старенькая. Слил часть бензина, перемешал с маслом, поджег в ведре, прогрел кабину, нагрел диск запасного колеса, надел запасную шинель и лег на диск. Несколько часов было терпимо, но потом процедуру пришлось повторить, чтобы не замерзнуть. А утром пошли пленные. Большинство из них не перешли на зимнюю форму одежды. Замотанные чем придется, в сапогах, голодные, они брели, еле переставляя ноги. Машина стояла навстречу движению немцев, и отец видел колонну, если это можно так назвать, издалека. Мела поземка, утро, самый мороз на восходе солнца. Некоторые из немцев падали и тут же замерзали. Отец вышел и стал с карабином возле машины. Немцы спрашивают: «Лагерь, лагерь где?» «Туда, туда», — говорил отец и махал рукой на восток в сторону Волги. (Я спрашивал: «Далеко был лагерь?» — «Далеко. Но они ночевали в промежуточном местечке на ферме в соломе. Деревни вокруг были сожжены».)

Холодно было, он опять сел в машину.

Этого немца он заметил издалека. Он был высокого роста, руки в карманах. Шел, покачиваясь, и все время смотрел на солнце. Не доходя до машины метров пять, он упал и больше не шевелился. Через час его замело поземкой. Много смертей видел отец на войне, но эта смерть произвела на него очень сильное впечатление. Много раз он вспоминал и рассказывал этот случай. Отец видел и вырезанные ягодицы у мертвых. Были фашисты, которые любой ценой хотели выжить. За первый день этой дорогой прошли всего три наших машины. Он набрал у солдат из проезжающих машин хлеба, консервов, патронов к карабину.

«Техничка» пришла только на четвертый день. И все эти дни пленные немцы брели на восток. За эти дни отец сильно простудился, лежал в госпитале более двух месяцев.

Тяжелыми были фронтовые дороги, подчас просто непроходимыми. Чтобы выполнить приказ, иногда приходилось ехать по железной дороге. Я спрашивал: «А если поезд?» «И здесь приспосабливались, — говорит. — Стаскивали паровозом машины осторожно с насыпи, а когда проходил, опять поднимали на шпалы».

Вспоминался и трагический случай на дороге. В весеннюю распутицу на одном из участков дороги образовалась пробка. Водители и копали, и подкладывали, что можно, под колеса, вытаскивали полуторку назад и пытались проскочить с разгона, но машина была груженая и села в очередной раз. Тут подъехал «виллис». В кабине сидели офицеры. Вышел полковник, видно, что пьяный. «Чья машина?» — спросил, указав на застрявшую полуторку. «Моя, товарищ полковник», — ответил шофер. Полковник вытащил пистолет и выстрелил ему в грудь. «А ну, взяли, перевернули машину!» — крикнул полковник. Подбежали водители и ехавшие с ними солдаты и перевернули машину в кювет. Полковник сел в «виллис», и они поехали. Тут подъезжает танк. Выходят командир танка и механик-водитель. Спрашивают: «А что это наша машина в канаве перевернутая?» Им показывают на убитого шофера. Они говорят, что знают его, это их земляк. «Кто его?» Им показывают на «виллис». Командир танка кричит наводчику, показывая на «виллис»: «Огонь!» Ба-бах! Первый снаряд — недолет. Второй — перелет. Третий — взрыв, и полетели колеса от «виллиса» в разные стороны. Танкисты помогли ликвидировать затор. Размяли дорогу, протащили несколько машин, и движение возобновилось. «Прощайте, братцы. Нам все равно на передовую, оттуда не возвращаются», — сказали танкисты и дали полный газ. Высоко летели над танком комья грязи. Отец говорил, что все долго смотрели вслед танку, на сгоревший «виллис», на перевернутую машину со снарядами калибра 76 мм (от танка Т-34). Перегружена была полуторка, не могла она проскочить, слабый был мотор у полуторки. А снаряды ждали на передовой.

Отец говорил, что в начале войны офицеры по-разному относились к солдатам. Некоторые — по-хамски, пренебрежительно, издевались, унижали, цеплялись к разным мелочам, грозили и отправляли под военный трибунал, угрожали оружием, могли и пристрелить.

В связи с крупными поражениями Красной армии на западном и южном направлениях в начале лета 1942 года, утратой больших материальных и людских ресурсов, окружением и пленением огромного количества войск, неумелым руководством всех звеньев командного состава, включая и генеральный штаб, обострение стратегической обстановки грозило гибелью армии и страны. Для повышения боеспособности, укрепления дисциплины, ответственности командного состава в боевых условиях во всех частях был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего от 28 июля 1942 года № 227: «Ни шагу назад! Стоять насмерть!» Например, были такие пункты: «Паникеров и трусов расстреливать на месте» (касалось и офицеров). «Неоправданная потеря личного состава и материальной части — расстрел на месте» (нерадивого командира мог шлепнуть и простой солдат и взять командование на себя). «Офицеров, попавших в плен, — объявлять предателями Родины, также и их семьи». Отец говорил: «Вот здесь-то они и прижали хвосты».

Спрашивал я как-то про оружие. Он говорил, что в кабине всегда был штатный карабин. Но под рукой в дверце всегда был немецкий «вальтер». Хвалил немецкое оружие — автоматы, пистолеты и даже гранаты. «Немецкая граната с длинной ручкой, удобная, как толкушка. Как зафитилишь ее метров под 50!»

Немецкие самолеты постоянно охотились за командным составом, поэтому машины часто попадали под бомбежки и артобстрелы. Были случаи, люди возвращались в часть пешком.

Запомнился еще один эпизод из рассказов ветерана. Дело было на территории Польши ближе к концу войны. Наши войска стремительно наступали по всем фронтам. Знакомые разведчики донесли, что впереди на дороге стоит большая колонна немецкой автотехники. Горючего в машинах нет, колонна не охраняется. Быстро созрел план увести машины у противника из-под носа. Из автобата ночью отправились семь человек, в том числе Иван Глебович. Взяли с собой канистры с бензином, предупредили об операции наших бойцов на передовой и пошли. Немецкая аккуратность: ключи зажигания в замках. Немецкая речь слышна бала на горе метрах в ста. Заправили, кто какую выбрал, осторожно, тихо выехали, не включая свет, и направились к своим позициям. Немцы ночью не сразу поняли такую дерзость, что это русские ездят на их машинах. Позже открыли огонь, но наша артиллерия быстро заставила их замолчать.

Я как-то спрашивал у отца: «А в кинохронику ты где-нибудь попадал?» — «Попадал, запечатлен, и не однажды. В Польше, например, снимали нас в боевой обстановке. У немцев там был мощный укрепрайон. Наши танки пробили брешь и вместе с пехотой ушли вперед, оставив в тылу немецкие доты. Все подразделения обеспечения бросили на уничтожение этих дотов. Наши солдаты заходили с противоположной стороны от амбразуры дота, раздалбливали ломами углубление в крыше, закладывали заряд тола и предлагали сдаться. Немцы отказывались сдаваться и стреляли в ответ. Зажигали бикфордов шнур и убегали в укрытие. Раздавался мощный взрыв, дот раскрывался, как цветок». Я спрашивал: «Кто-нибудь оставался живой?» — «Да что ты! Такой динамический удар! Подбежишь к краю, смотришь внутрь, все лежат, кто-нибудь шевелит пальцами или ногой». (Смертные судороги.) «И что, никто не сдался?» — спросил я. «Никто».

Кстати, я видел по телевизору кадры кинохроники, где несколько солдат проводят какие-то работы на фоне бетонных дотов. Но это было не более трех секунд.

«Снимали и концерты, где пели Русланова и другие знаменитые артисты. Было много солдат, знаю, что и я попал в кадр. Я стоял недалеко от командующего фронтом Тимошенко. Выступал артист юмористического жанра. Рассказывает: „Идет танк на меня, я из противотанкового ружья ба-бах! Мимо. Он идет. Я противотанковой гранатой ба-бах! Мимо. Он идет. Тогда я из ППЖ прицелился, как дал, так он и загорелся“. Гляжу, Тимошенко со смеху схватился за живот и повалился». (ППШ — пистолет-пулемет Шпагина. ППЖ — походно-полевая жена.)

Спрашиваю: «Помнишь какой-нибудь анекдот фронтовой?» — «К КПП подъезжает машина, часовой останавливает и спрашивает у водителя: „Куда едешь?“ „Военная тайна“, — говорит. Часовой опять: „Что везешь?“ „Патроны“, — говорит водитель». (Вот и вся военная тайна. Куда можно везти патроны? Только на фронт.)

Полковая разведка рядом с автопарком располагалась. Ходили друг к другу в гости. Разведчики однажды говорят: «Пойдешь, Иван, с нами в разведку за языком?» Отец подумал, что еще до войны, будучи разведчиком-мотоциклистом, прошел специальную подготовку: рукопашный бой, огневую подготовку, ориентирование на местности, минно-взрывную, да и здоровье было. «А, пойду, — говорит. — Если командир отпустит». Командир отпустил. Через трое суток привели «языка». Но больше командир (генерал) не отпускал. Сказал: «Я уже привык к тебе, убьют, кто возить меня будет?»

Отступая, немцы использовали тактику выжженной земли на нашей территории. Что могло гореть, сжигали, что не горело, взрывали.

«Как только мы перешли границу, бездорожье кончилось, стали есть вволю, сытая Европа воевала против нас. Красивые, ухоженные и цветущие города и поселки, асфальтированные дороги, работающая промышленность и сельское хозяйство. Как только мы занимали какую-нибудь европейскую страну, она сразу же объявляла войну Германии».

Ездить по европейским дорогам приходилось много, иногда сутками за рулем.

Отец вспоминал: «Как-то поздно ночью остановились в роще на въезде в небольшой городок. Командир накрылся одеялом и лег в машине. Я взял брезент, постелил под деревом, накрылся шинелью и уснул. Утром проснулся, а это кладбище. Большие склепы, богатые надгробья, интересные надписи. На одном надгробье написано: „По моей могиле не ходи, мой прах не топчи, я дома, а ты в гостях“». (Надпись перевел командир. Отец иногда повторял эти слова.)

В Германии или в Австрии отец ездил уже на европейской машине. Не доезжая километра три до какого-то городка, выяснили, что оборвало шатун в двигателе. Взяли с сопровождающим оружие (генерала не было) и пошли в городок добывать машину. У встречного велосипедиста спросили: «Где живет буржуй с авто?» Он показал на большой каменный дом. Пришли к дому, постучали, объяснили, что забирают автомобиль в Красную армию. Хозяин открыл гараж, отдал ключи. В гараже был новенький «опель». Он хотел уходить, но его посадили в машину и поехали к своей машине. Владельцу «опеля» показали свою машину и объяснили, как могли, что случилось и что теперь это его машина. Он сказал: «Гут!» — объяснил, что все сделает. Отец перегрузил свои вещи, отдал канистру спирта хозяину. (У него всегда был спирт в машине.) Для европейца это было целое состояние. Зацепили машину на сцепку и отбуксировали к дому. И даже помогли закатить в гараж. Отец удивился: в гараже была целая ремонтная база: сварочное, станочное оборудование, краны и другое. Хозяин ожил и не мог нахвалиться приобретением, уж так благодарил. Когда поехали, отец сказал, что с такой ремонтной базой он уже через три дня будет ездить на их машине.

«Утром генерал спрашивает: „Васильев, у тебя опять новая машина?“ — „Так точно! — говорю. — Сломалась старая, пришлось сменяться с буржуем. Очень доволен остался“. Смеялся долго генерал».

В Венгрии после Победы до увольнения отец прослужил еще девять месяцев. Поездил по всей Европе, посмотрел. Потом иногда говорил нам: «Ребятишки, жить, как живут в Европе, будут только ваши дети!»

Солдаты-победители, несмотря на горечь утрат, на занятой территории в основном вели себя корректно. Отец общался постоянно с местным населением, с некоторыми мадьярами дружил. Называл Карла Бачи. Хороший дед был, занимался виноградарством. На бытовом уровне Иван Глебович общался на венгерском неплохо. Считал от одного до двадцати.

В 70-е годы давали путевки в Восточную Европу. Я хотел съездить в Венгрию, в городок, где служил отец. Но в Венгрию путевок не было.

Домой отец вернулся летом 1947 года. Мать, Домна Максимовна Васильева (Литвякова), проработавшая всю войну на тракторе, рассказывала: «Стоим на полевом стане, идет ремонт тракторов и инвентаря. Подъезжает машина, и выходит демобилизованный солдат в военной форме, вся грудь в медалях, высокий, красивый. Поздоровался со всеми. Подходит ко мне, смотрит на трактор, сразу увидел, что надо делать. И говорит: „Дай-ка ключ“, — и лезет под трактор. В общем, вдвоем мы быстро закончили ремонт, а вскорости и поженились».

Я часто спрашивал мать: «Как же вам, простым девчонкам, всю войну приходилось работать на такой технике?» Все железное: и колеса, и сиденье, и руль, и заводился вручную. Часто ломался, как говорила мать, «разрегулировался». «Война, — говорила мать. — Норму выполнять надо. Вечером сломается на пахоте, разберем, разложим части и гайки на платки. Подставляем козлы, отделяем переднюю часть (мотор) от задней. Регулируем зажигание. Оно находилось внутри. (Надо же было так сконструировать!) Когда становилось темно, готовили ночлег и спали под деревьями, прижавшись друг к другу. Летом в четыре часа уже светло. Вставали, пили чай из какой-нибудь травы и продолжали ремонт. К семи часам утра на пахоту приезжал бригадир, а у нас трактор уже работал. Голодные, холодные, полураздетые. Одежда, которая была до войны, износилась. Магазины не работали, денег не платили, работали от темна до темна бесплатно. Трактористкам давали мешки списанные, из которых можно было сшить что-то наподобие одежды. Иногда просто не было сил завести трактора. Голодные 18—20-летние девчонки не в силах были провернуть двигатель с мощной компрессией и большой отдачей назад. Иногда выбивало руки. Приехал утром однажды бригадир на поле, а трактора стоят в линейку. Девчонки сидят у костра, варят похлебку из травы (из „пучек“, то есть из сныти). Нет сил, не можем завести трактора, несколько дней не ели. Поехал бригадир в деревню, привел ребят-подростков по 14—15 лет. Завели они. А трактористкам выписал по шесть килограммов хлеба (пшеницы). Мололи дома на жерновах и ели кашу». — «А как же вы на железных сиденьях целыми сутками?» — «Набьешь мешок травой или сеном, и не так трясет, и не холодно».

У отца был старший брат Семен рождения 1919 года. (Я у бабушки видел его фотографию в буденовке.) Ему нужно было увольняться летом 1941 года. Отец получил от него с начала войны только два письма. Он пропал без вести в декабре 1941 года.

Бабушка писала после войны отцу, что ходить не в чем, нет даже бумаги написать письмо. После войны и солдатам разрешалось посылать посылки. Отец посылал три посылки: в одной одежда, в другой отрезы материала шерстяного, в третьей бумага и мыло. Бабушка ходила за 25 километров на почту в Верх-Красноярку из Ново-Никольска получать посылки. Дошла только бумага. Во второй посылке были кирпичи. (Принесла из Верх-Красноярки домой.) Третьей посылки вообще не было.

Иван Глебович Васильев работал после демобилизации в колхозе «Память Ленина» водителем, в Северной МТС, в строительной бригаде (строил школы в Верх-Красноярке и Больших Куликах), водителем в сельпо и других организациях. Отец как-то говорил нам, что у нас есть брат в Сталинграде. Когда в 1942 году лежал в госпитале, подружился с медсестрой. После госпиталя заезжал или прибегал к ней. Позже она комиссовалась и родила мальчика. Полтора года они переписывались. Потом письма отца стали приходить назад. Связь была утеряна.

Отец, когда выпивал, пел песни: «Синий платочек», «Темная ночь», «В землянке», «Песня фронтового шофера» и другие. Когда пел, иногда плакал, бывало, тяжело, навзрыд. Плакала израненная войной душа.

Иван Глебович умер от сердечного приступа 7 ноября 1978 года в возрасте 57 лет. Похоронен в селе Верх-Красноярка Северного района Новосибирской области.

Четыре брата матери кадровую службу отслужили до войны. 22 июня 1941 года они вместе с отцом, Литвяковым Максимом, работали на строительстве дороги «Северное — Куйбышев». (Почти весь район работал на этой стройке.) В этот же день у военкомата им вручили повестки. Отец, Литвяков Максим Ермолаевич, лично отвез их в Барабинск. (Вместе со всеми призывниками района.) Он был глубоко верующим человеком. У него было много религиозных книг и молитвенников. Вся семья была тоже верующая и набожная. За дорогу они получили поучения и благословение от отца на ратное дело. Мать говорила, что отец имел как будто духовную связь с детьми и чувствовал, когда им тяжело. Он быстро собирал всех своих, зажигали свечи, читали и пели молитвы перед иконами, иногда по несколько часов, за здоровье своих ратных братьев. Мать говорила, что так было несколько раз за войну. Отец приходил и говорил, что все, надо молиться, тяжело ребятам. Господь милостив, Господь услышит, если его просят и благодарят! Все вернулись живыми. Старший, Литвяков Александр Максимович, рассказывал: «Шли в атаку, пулеметный и минометный огонь косил солдат вокруг меня, как коса траву. А у меня — ни одной царапины. Трижды уходила наша рота, в которой оставалось по 15—20 человек, в тыл на переформирование». У него было несколько орденов: Красного Знамени и Славы. И другие братья тоже были при орденах.

Вот краткая история военной судьбы моих родителей и родных.

Валерий Васильев,
с. Северное Северного района Новосибирской области