«Расставаньем — кратким, а жизнью — длинной...»

* * *

…этот воздух в ясеневой листве
припадает ясеневыми губами
на дворе — к траве, на траве — к Москве,
а в Москве — к не бродившей Москвою маме,

и становятся губы ее Тверским,
а потом — Страстным, а когда — Неглинной:
узелком — житейским, узлом — морским,
расставаньем — кратким, а жизнью — длинной…

Так мерцает счастье в моей беде,
обрастая сутью, ибо в итоге
всяк, глядящий на воду — кружок воде,
всяк, глядящий вдаль — посошок дороге…

* * *

                           Время белых стихов…
                           Юрий Левитанский

Время жёлтых деревьев,
огней —
в тумане
заблудившихся,
как сухари
в стакане
с молоком, —

оно травы потяжеле,
мутных рек тягуче —
в усталом теле
гостевать ему,
что огням в тумане,
или белым стихам —
под сердцем,
         или — в кармане —
пятаку последнему…

Эй, кондуктор,
это вам от меня,
ещё — от поэта,
чья строка разута,
строфа — раздета,
а любовь —
сигающие с парапета
Дульсинея, Изольда
и Беатриче…

Время белых деревьев,
гремучих спичек,
облетевших садов,
опустевших пастбищ,
то ли белых стихов,
то ли белых кладбищ…

* * *

Там, говорят, все сохранилось: драга,
ржавые рельсы, шпалы, меж них — трава;
там, говорят, как прежде, на дно оврага
ходит покуривать местная пацанва;
помню, как сладок запах табачной крошки,
смешанный с осенью; помню, слоистый дым,

став на котурны, рифмует свои дорожки
с теми, на коих мы — там и сям — сидим;

вижу, как небо свинчатит свинцовый ястреб:
крылья — на вырост, когти и клюв — на смерть,
взор — на пространства; прежде и нынче — ясно:
нас он не видит, нас и не рассмотреть
взору такому. Кто мы ему? — подростки:
старшему десять, младшему нет и пяти…
Птицу такую стоит писать по-бродски,
птицу иную вернее писать почти
так, как мне видится: выморочен, нахохлен
божий подкидыш — житель неловких строк
ржавый воробушек: миргородская находка,
добчинский клювик, бобчинский хохолок…

* * *

Чем я дале от неба,
тем ближе к нему — облаками
умирающих фабрик
усеян мой путь, то ли ангел,
то ли даже Архангел
шагает меж ними…
                           Мария,
отвори, отворяйся
вестям всеблагим, запирай их
на щеколду предсердья,
и, к чреву приладя, храни…

Чем я дале от дома,
тем ближе к нему — колыбели
раскачали мой путь,
из фабричных кружавчиков брызжет
молоко моих жен,
и мои разноцветные дети,
как флажками
пеленками машут мне:
                           Отче,
пощади…
А пощада стоит за углом…

Чем я дале от счастья,
тем слаще дыхание счастья —
с травным выдохом чашки,
с земным задыханьем солонки…
и ворчанье с гугуканьем,
и страницы предангельский шелест…
Жизнь сладка, говорю,
потому что она солона…

Чем я дале от вас,
говорю ребятишкам и женам,
чем вы ближе,
Архангелу молвлю и небу,
тем теснее во мне
вашим крылышкам,
вашим коленкам…
Разноцветной пеленкой,
веревочкой бельевою
завершаю свой путь
и счастье рифмую
с прищепкой…

* * *

…то в жар, то в холод с твоим язычком,
затеянным на паях
с рекой, с крутым ее бережком,
с ее поплавками и бочажком:

стишок на вырост, а с тем стишком —
и жизнь, и смерть — в соловьях;

я так люблю твои «чо» да чок,
которые про молчок
еще не знают: на твой язычок
купился луч, а потом — жучок,
потом, как водится, мужичок…

и вот можжевеловый мозжечок
заглатывает крючок…


ЛУБОК

…вот и буквы побледнели,
вот и слово Моисея
истончилось — пред потопом
все бледны и все равны.

Ной, заглядывая в сына,
зрит себя в нём, а в невестке —
промеж родинок летучих —
мрак своей супруги зрит.

— Всё когда-нибудь проходит, —
молвит он, не глядя видя,
как одна волна другую
тщится пеною накрыть.

— Всё во мне, — твердит он, глядя
вкруг себя, себя не видя.
— Я во всём, — твердит он, видя
лишь себя округ себя.

Крыса накрывает крысу,
мошка переходит в мошку,
время падает на время,
на уста кладя уста,

Ной ложится на лопатки,

сын ложится на невестку,
землю телом накрывает
разыгравшийся потоп,

только сизая голубка,
голубка не замечая,
мчится взором бесполезным
на оливковую ветвь…

* * *

Покупаю для свинарки жемчуг,
начерняю душу для чернил,
пью вино, обманываю женщин,
Пушкина любил да разлюбил.
Выхожу с подружкой на дорогу —
получаю более того,
чем я стою, обращаюсь к Богу,
с лавочником путая Его.
Мыкаюсь с утра на Литургии
и в теченье нескольких минут
зрю воочью: батюшки нагие,
померев, пред Господом встают…
Лажу дачу, получаю сдачу:
похожу с годами на отца:
прячу, прячу — все никак не спрячу
бесову поклевочку лица…

* * *

...себя погасишь — срез или надрез?
упал ли колос, Лазарь ли воскрес?

...погасишь слух — в сторукой тишине
малыш заплачет, стало быть, к войне;

...разбудишь память — Гефсиманский сад
на тени Иисусовой распят;

...погасишь зренье — ласточка в крови,
малышка плачет, стало быть, к любви...

* * *

И был я зван детьми Ерусалима
на пальмовую ветвь, на вопль «Осанна!» —
чрез Лазаря, восставшего из гроба,
чрез Марфу, пеленавшую его…

Дитя Марии — голубя смиренней,
Давидов внук — железнее железа,
зерно зерна, я мертвого мертвее
для Лазаря, испробавшего смерть…

Прости мне, Лазарь, возвращенье к жизни,
которая с лица не изменилась,
покуда ты лица ее не видел,
и прислонись к распятью моему…

* * *

…мчится строчка завитая,
пунктуации грубя… —
так трава, себя не зная,
выбегает из себя;
так уже не птица — птица
в сантиметре от силка,
так девица — лишь девица
до постельного звонка…

Так и я, живя когда-то,
но при этом не живя,
откликался на солдата,
пайку ситную жуя;
так и я, из часового
мча в читателя часов,
из мытарства рядового
ладил музыке засов…

Строчка мчится, строчка скачет —
убегая из страниц,
то тщетой себя означит,
то — царицею цариц,
чтоб — изжив себя из строчки
и отвадив от строки —
довести себя до точки,
то бишь, выйти на стихи.

И когда мы скажем: Женя,
молвим: Ося, иль: Сашок, —
вроде встречного движенья
демонстрирует стишок…

* * *

...и рукопись, которая горит.
Гори, гори,
цитата из заката,
из Хлебникова —
из его цитаты,
что Прошлым величается
и кор-
нем
         удерживается...
рукопись, гори...

* * *

…искать табак, бродить по коридору,
пытать собаку, где он может быть,
четвертого числа задернуть штору
и, может быть, к двадцатому открыть;
унизить спирт водою кипяченой
и, заплутав в подсчетах кораблей,
воспомнить друга, пьющего по черной,
а пишущего — прочих посветлей;
сыскать табак, по самую уздечку
забить им чашу — трубкой задымить:
сложить кольцо, завить его колечком,
помешкать и веревочкой завить…


РОМАНС

Стылый вечер, мартовское крошево,
Хриплое дыханье аонид…
Спи, мой ангел — что-нибудь хорошее
Сретенка тебе да насулит.
Смятый вечер, даль не проутюжена,
Затерялись маковки во мгле…
Спи, мой ангел, горе обнаружено —
Завтра не бывать ему в Кремле…
Поздний вечер, пахнет разносолами,
Рюмочка то плачет, то поет…
Спи, мой ангел — что-нибудь веселое
Для тебя Хитровка наскребет.
Черный вечер, мартовское кружево,
Сновиденье матовое для,
Спи, мой ангел — счастье обнаружено
Далеко-далече от Кремля…

* * *

Когда Чингиc из юрты выходил,
славянская княжна глядела в небо —
капризничала, тучи прогоняла,
чтоб высмотреть славянскую звезду.

И мнилось ей — в часовенке вселенной,
свечу затеплив и уста настроив,
её сестра — по крови и купели —
кладёт кресты, чтоб ангела зазвать…

«Кому повем?...» — и стряхивает ангел
с летучих крыл ольховую серёжку…
«Кому повем?» — и чёрным многокрыльем
зашторивает ангела Чингиc…

* * *

Здравствуй, говорю, посошок —
мое дерево, мое крылечко,
мой поводырь
от сердца к сердцу,
от слова к слову…

Здравствуй, говорю, блудница,
моя сестренка во блуде,
моя ангелица;
здравствуй, говорю, великомученица,
моя сестра во печали...

Здравствуй, говорю, рукавичка,
мой теремок,
домик для серной спички,
которая, как учил ее Осип,
согреет…

* * *

Я лодку оттолкну, и на весло —
со мною заодно — налягут разом
глухой Гомер, прищуренный Калло
и вверх ногами мыслящий Эразм:

плывём — живём; и не живём — плывём;
то птичка повстречает нас, то ослик;
плывём — поём; и не плывём — поём
(и перед смертью, и задолго после)...

уткнёмся в ад — свистулек наберём
да посвистим, и то-то будет посвист...

* * *

Мотивчик бы сыскать, чтоб — жизни не смешнее
и чтобы — из нее и, в то же время — над;
чтоб книги не слышней, но ангела слышнее,
и чтобы — этот миг и этот листопад:

и Репин и Сезанн: и охряной, и алый;
и Книга Бытия, и Книга Перемен…
Славянская фита и иудейский алеф;
и запад, и восток: и когито, и дзен;

и без стиха Платон, и без него стрекозы,
но братец им Франциск, а родственничек — Даль…
О, Розановский бес с крапивкой от Спинозы,
О, Эпикуров дух, рассыпавший миндаль…

Кому из вас подпеть — кому из вас темнее
без песенки моей? объединившись с кем,
жить, книги не слышней и жизни не смешнее —
кому мотивчик мой, кому его повем?..

* * *

Полугорсть толпы, полуперсть народа,
избирательный голос, электорат —
я вставал с утра по гудку завода,
обрывал свой сон по рожку менад…
Сочинитель гаек, шуруподатель,
укротитель возгласов, строчкогон,
я скорей точитель, чем избиратель,
и скорее голубь, чем гегемон:
принимает втулочка вид товарный,
осыпаются с рифмочек карандаши…
О, станок токарный, рожок янтарный —
двоеперстье бедной моей души —
над стерней, которая колос клонит,
над зерном, которое спит во рву,
над страной, которую то хоронят,
то поют, выкапывая к Рождеству…