Вы здесь

Рая, Ада и чистильщик

Рассказ
Файл: Иконка пакета 05_kyzi4kin_rai4.zip (46.13 КБ)

1.

Влюбленный в Раю

В первый день июня, за двадцать лет и семь месяцев до третьего тысячелетия, я спешил на свидание к девушке по имени Рая. Уже тогда я, ожидающий своего двадцатидвухлетия и совершивший в пределах большой страны несколько путешествий на запад и восток, понимал, что родной городок мой над прославленной в песнях речкой Бирюсой не такой большой по размерам, как казался в детстве, а потому, не пользуясь городским транспортом, шел пешком от заводского микрорайона по северным улицам города: имени космонавта Гагарина, имени писателя Горького и названной в честь железнодорожников— Транспортной, далее через вокзал и виадук, спускаясь к старому городу, к его южной стороне, тогдашнему центру торговли и самому популярному кинотеатру— «Победа», переоборудованному за двадцать лет до этого в храм культуры из храма Божьего.

«Победа» блистала, величественно выделяясь с фасада белеющими колоннами по улице Советской, и продолжалась бледно-желтым бастионом без окон и с двумя дверьми из зрительного зала по улице имени героя Гражданской войны Чапаева. А по другую сторону Чапаева, тоже на повороте и тоже с входом со стороны Советской, красовалась «Тайга». Так называлось поражающее многих горожан, а еще более— приезжих своим архитектурным новаторством здание ресторана, построенное в середине семидесятых. Большой козырек «Тайги» над входом выходил вперед метров на пять-шесть и тянулся вдоль до конца строения. Он крепился стоящими под углом тоненькими (по сравнению с «победовскими»), «под гранит», колоннами. Со стороны «Тайга» была похожа на большой, перевернутый набок ящик— мышеловку или птицеловку— с приподнятой на подпорках крышкой. Мне порой казалось, что где-то за «Тайгой», в огородах домов частного сектора, затаился ловец. Он ждет, когда побольше посетителей соберется в ресторане, а потом дернет за хорошо замаскированную веревочку— и сложатся-упадут колонны-подпорки, и козырек захлопнет вход и большущее, во всю стену, окно ресторана со всеми его посетителями, официантами и поварами.

Я нечасто бывал в этой части городка, а дальше по Советской, за «Тайгу», и вовсе зашел в тот день впервые. Открыв для себя новый промтоварный магазин в большом белом оштукатуренном доме, я сразу за ним, в проулке, увидел будку чистильщика.

Сейчас понимаю: одно из главных отличий молодости от зрелости— не особо вдаваться в детали и принимать факты как есть, без вопросов. На вкопанный посреди Старобазарной площади бетонный столб обратили внимание все, кто жил неподалеку или ходил через площадь, но для чего столб там поставили, заинтересовались лишь люди возрастом за пятьдесят. Информацию на железнодорожном вокзале: «Следующий в западном направлении пассажирский поезд опаздывает на восемь с половиной часов!»— поняли и приняли все двадцать три пассажира с билетами на этот поезд, а вот в чем причина задержки, пошли выяснять к дежурному только трое пенсионеров и одна многодетная мама тридцати шести лет.

И я, конечно же, и не подумал тогда задать себе вопрос: почему чистильщик поставил свою будку, похожую на телефонную, только большего размера, не на вокзале или на колхозном рынке, где клиентов у него было бы гораздо больше, а в неприметном местечке, ближе к окраине? Не удивило меня тогдашнего и то, что раньше чистильщиков-одиночек я видел только в кино, а у нас в городе затасканную одежду сдавали в химчистку Дома быта, а обувь чистили сами. И тут вдруг…

Много лет спустя, вспоминая о том дне, я задумался: а кто мне сказал тогда, что человек, стоящий возле будки, чистильщик? И не сразу вспомнил, что он же сам и сказал. Да, он сказал о себе в разговоре со мной. Но то, что он чистильщик, я же понял сам! Едва повернув с Советской в проулок за промтоварным магазином и увидев мужчину-шатена лет сорока в белой рубашке и черных брюках, я сразу сообразил, что это чистильщик. В белой рубашке, без фартука. Мужик как мужик. Он стоял возле будки, даже не похожей на рабочее место чистильщика обуви. Именно чистильщиков обуви я несколько раз до того видел в фильмах. Однако этот— я был убежден!— был из тех, кто чистил и обувь и одежду. Почему я так решил, едва увидев его, и почему был готов к тому, что он со мной заговорит, а я ему отвечу? И главное, почему я остановился?

Ведь я не видел и не хотел видеть ничего и никого вокруг. Мысли мои были тогда не со мной, а летели вперед— к белокудрой Рае, с которой познакомился я на открытии танцевального сезона в городском парке в последний день весны. Мысли, а вслед за ними и чувства мчали меня к ее дому, где она назначила мне встречу в первый день лета. Вот поворот и вон где-то там за ним ее дом. Там у ворот Рая. Я был уверен, что она ждет меня. Сидит на скамеечке с веточкой сирени или стоит у палисадника.

А я взял и остановился возле странной будки, возле человека в черных брюках и белой рубашке.

— На свидание торопитесь, юноша?— спросил чистильщик, когда я с ним поравнялся.

— Да вы знаете… я тут двадцать третий дом ищу…— едва слышно произнес я, глядя на него.

Лицо его было мужественным, но не суровым, а едва заметная улыбка располагала к доверию. Серые зрачки глаз смотрели уверенно. Уже в те годы мне приходилось замечать у окружающих людей нездоровый налет на белках глаз: желтизну, блеклость— отражение внутренних заболеваний. У чистильщика белки были ясными, без тени желтизны и блеклости.

Да считайте, что вы уже пришли. Через три дома, по правой стороне,— пояснил он.— Вон, где сирень через палисадник свисает. Видите?

— Спасибо,— поблагодарил я, готовый уже было ринуться к дому с сиренью в палисаднике.

— Брючки, обувь перед визитом к даме подновить не желаете?— приостановил он мою прыть.— Беру немного: гривенник за чистку ваших брючек и гривенник за обработку ваших туфель хорошим сапожным бесцветным кремом. Зайдете?

До того не опускавший головы, летевший без оглядки за своей фантазией в предвкушении романтической встречи с Раей, я глянул вниз и заметил густой налет пыли на моих темно-коричневых туфлях и пыльцу на гачах новых вельветовых светло-коричневых в мелкую полосочку брюк.

— Можно…— кивнул я.

— Сейчас, сейчас, молодой человек, мы уберем огрешки с вас, а с вашего одеяния пыль земных, пока не дальних дорог,— говорил он, улыбаясь и открывая дверь своего заведения.— У молодых людей вашего возраста— только огрешки. Грешками обрастают люди постарше, когда судьба начинает их испытывать жестче, и многие справляются сами: борются, противостоят… В грехах же тонут безвольные, часто жаждущие легкой добычи, чего-то чужого, не способные устоять перед страстями. Тех уже щетками не отчистишь…

Заведение чистильщика оказалось просторнее, чем виделось снаружи. Наверное, в четыре телефонные будки, составленные вместе. Столик, два табурета, полочка со щетками и кремами в баночках, в углу небольшая тумбочка.

— Ставьте правую ногу на полочку.

Едва я поставил ногу, как длинная щетка с рукояткой коснулась моего колена и начала крутиться в руках чистильщика, опускаясь по гаче от коленки к ступне. Он ловко крутил рукояткой, а щетка, переворачиваясь, снимала пыль с моих брюк. Щетка бегала по брюкам, скользила по голени. И сначала по голени, а потом и выше по телу стало разливаться, растекаться приятное теплое чувство. Когда чистильщик перешел к другой штанине, я физически почувствовал сияние моей улыбки и ощущение предполетного состояния. В эту минуту-другую я любил всех на свете: маму, сестер, родных, близких друзей детства и далеких теперь армейских друзей, любил прохожих, чистильщика и мою новую знакомую Раю. Мне казалось в тот момент, что Раю-Раюшку— больше всех остальных.

— Теперь пройдемся по обуви— и будет полный порядок. Почти что полное очищение человека от разных жизненных налетов.

Закончив с чисткой вельветок, даже не улыбаясь, а светясь то ли от упавшего на него через окошечко будки утреннего солнечного луча, то ли от собственной улыбки, чистильщик положил на полочку щетку с рукояткой и взял две обувные.

— Ставьте снова правую ногу. С нее начнем. Всегда надо начинать какое-либо дело с правой стороны. Брать правой рукой, входить правой ногой. И мы всё будем делать справа, правда, молодой человек?

Я, не зная, что отвечать, кивнул. Мне и не хотелось ничего говорить. Я был согласен с чистильщиком. Согласен с тем, что он уже сказал, и с тем, что еще скажет.

Минутка-другая— и создалось впечатление, что в подновленных кремом туфлях я смогу увидеть и собственное отражение, и отражение чистильщика.

— Ну и прекрасно!

Глаза чистильщика засветились еще больше, когда я протянул ему двадцатикопеечную монету.

— К вам теперь долго грязь не прилипнет.

— Спасибо,— поблагодарил я его.

Он первым подошел к двери, открыл, но перед тем, как выпустить меня за порог, сказал, продолжая хранить улыбку на лице:

— Красивое имя у вашей новой знакомой. Располагающее. Да и сама она привлекательная: беленькая, синеглазая… Похожа на Мальвину. Сказку про Буратино же знаете?

Я кивнул. Чистильщик продолжал улыбаться, хотя лучезарность в лице его пропала, а в глазах, я заметил, мелькнула грустинка.

— Тогда вы знаете и то, что у Мальвины должен быть Пьеро,— сказал он, как мне показалось, уже серьезно.— А для вас в этой сказке-истории места нет. У вас другая история…

Мы были с ним одного роста, стояли друг против друга, глаза в глаза, и я вдруг почувствовал, что не в силах пошевелиться, шагнуть за дверь. Радостное чувство в груди затихло. «Зачем я сюда зашел?— уже спрашивал я себя и тут же оправдывался:— Ну я же не сам. Это он меня позвал…»

— Не слушайте крика страсти, молодой человек,— произнес чистильщик, продолжая смотреть мне в глаза.— Приглушите крик и прислушайтесь к шепоту своего сердца.

— Ла-ладно…— сказал я, едва выдавив слово.

Он отступил в сторону, и я шагнул за порог.

 

Рая сидела на скамеечке возле дома.

Давно или только что она вышла из ворот, я не мог знать, ибо из-за выступающего от окон дома палисадника, ограждающего сирень, ни ворот, ни скамеечки от поворота не было видно.

Рая была в белом платье с крупными красными розами и держала в руках ветку сирени. Белокурая, красивая, легкая. Ее голос, как журчащий ручеек, что протекает за городом возле Грибановой горы, заворожил меня в последний день мая, околдовал, заставил подчиниться.

Глядя на нее, танцуя с ней, слушая ее, я вчера потерял голову. Голова укатилась куда-то под ноги танцующих, а потом выкатилась за площадку, в ближайшие кусты. Я не поднял ее, даже не стал искать, а ушел домой. Там же, в городском парке, на исходе сумасшедшего вечера сердце мое, выпрыгнув из груди, спряталось в маленькую Раину сумочку, и она унесла его с собой. Я не спал ночь, видел и слышал только Раин голос, ее шепот, не понимая, то ли в полудреме это, то ли наяву. А утром оставшаяся еще со мной душа полетела впереди меня по названному Раей адресу.

Рая глядела на веточку сирени, поглаживала ее и, конечно же, не видела, как я вышел из-за палисадника. А я, вынырнув из-за поворота, сам не зная почему, вдруг остановился и замер в пяти метрах от нее.

Я смотрел на нее, а она на сирень, легонько перебирая цветочки своими тоненькими пальчиками. Она не поднимала головы, а я, еще секунду назад хотевший ее окликнуть, назвать ее имя, вдруг онемел. Я почувствовал на физическом уровне, как возвращается на место потерянная голова, как тяжело она плюхается мне на плечи. Я увидел воочию, как выпорхнуло из сумочки, что была на коленях Раи, мое сердце и, как нож, вонзилось мне в грудь. Летавшая душа моя сначала замерла, а затем, закружив вихрем, накрыла легкой волной.

«Если ты сейчас произнесешь ее имя, если она поднимет глаза, то ты всю свою жизнь проведешь возле нее, будешь жить в этом доме, в этом городе. А если…»

«Что— если?!»— спросил я, выкрикнув беззвучно на выдохе, не понимая, откуда слышен голос. То ли говорит душа, то ли пророчествует сердце, то ли озвучиваются мысли из моей головы.

«А если ты не окликнешь ее, а она не поднимет глаз, то все в твоей жизни будет по-другому».

«По-другому…»— не то спросил, не то просто сказал я.

«По-другому»,— услышал я снова.

«По-другому…»— повторил я, и мне, вот только, только что желавшему больше всего в жизни видеть Раю, быть влюбленным в Раю, слышать ее ангельский голосок,— захотелось, нестерпимо захотелось, чтобы жизнь моя пошла по-другому.

И это самое «по-другому» уже решалось и решилось с моим и без моего участия одновременно. Ноги, развернув меня, сами понесли назад.

Я медленно, очень медленно дошел до палисадника, давая возможность Рае поднять глаза. На углу остановился, прежде чем шагнуть за поворот. А когда шагнул, то сразу же остановился снова, надеясь, что она вот-вот, сейчас поднимет глаза, встанет, пройдет пять метров до угла ограды, увидит меня и окликнет.

Может быть, она через секунду и подняла глаза, может, даже приподнялась со скамейки, однако не дошла до угла, не заглянула за палисадник, не увидела меня и не окликнула…

А я не остановился, не вернулся. Я почему-то вдруг вспомнил соседку Весту, что писала мне письма, когда я служил в армии. Простые весточки из дому, о житье-бытье, без намека на любовные отношения. Письма были располагающие к дружбе, но когда я вернулся домой, Веста при встрече скромно отводила глаза и говорила мне «вы», хотя была младше всего на три года. Веста, сама не зная, отвела и отняла меня тогда от Раи.

Мне показалось, что именно Веста окликнула меня, позвала из окна пятого этажа своего дома возле здания госбанка, что в другом районе города. Во всяком случае, я подумал о Весте, зримо представил ее фигурку, лицо, ее большие глаза с серо-зелеными зрачками и торопливо зашагал назад обратным маршрутом, теми же дорогами и улицами, какими шел к Рае. Мимо «Тайги», мимо «Победы», через виадук и вокзал. Я даже не вспомнил тогда о чистильщике и не помню, как проходил мимо его будки. А около пятиэтажки в районе госбанка, где прошло мое детство и юность, я заметил на скамеечке знакомую фигурку. Веста или не Веста? Да, она!

Я сел рядом. Веста смутилась и, ответив на приветствие, опустила глаза.

— Я что-то сегодня вспомнил вдруг о твоих письмах, что писала в армию,— сказал я.— Подхожу к дому— и вижу тебя здесь… Совпадение?

— Да, совпадение,— сказала Веста, на секунду подняв на меня взгляд.— Я тоже подумала почему-то про вас сегодня, вышла во двор, села на скамейку, а тут и вы идете…

Она быстро соскочила, ринулась к подъезду, и через секунду дверь за ней захлопнулась. Я посидел еще минут десять, а затем тоже поднялся и двинул через пустой двор к госбанку. У газетного киоска остановился и глянул на окна пятого этажа. Из одного, раскрытого на обе створки, смотрела на меня Веста.

Целый день я думал о Рае: правильно ли поступил и почему поступил так, а не по-другому? Ближе к ночи успокоился, решив, что я поступил именно по-другому, а не так, как хотел с утра, что вчерашнее наваждение прошло и от судьбы мне не уйти. Сделав вывод, что я все же не был влюбленным в Раю, я уснул в кресле перед телевизором, не добравшись до постели. Спал я недолго. Как определил потом— минут двенадцать, но эти минуты в мире сна обернулись для меня долгим хождением среди цветущих белых яблонь. Я был во сне с Раей, влюбленным в Раю, и она водила меня по своему саду, по дорожкам среди деревьев и цветов. «Вот такой всегда, каждый день будет наша жизнь»,— шептала она, и я соглашался, соглашался, соглашался…

Влюбленность в Раю растаяла с окончанием сна. Я понял это и старался не думать о ней.

 

Я не думал о ней все лето, занимаясь, как считал, неотложными делами, поглощавшими мое время с утра до вечера. А осенью я встретил Любовь. Любовь закружила меня восторгом и желанием любить. Зимой Любовь стала моей женой, и я был счастлив с нею несколько лет. Однажды мы пошли с Любовью на дневной сеанс в кинотеатр «Победа», и пока моя Любовь стояла в очереди за билетами, я неожиданно столкнулся на крыльце кинотеатра с Раей. Она была с парнем примерно моего возраста. Он держал ее под руку. Рая посмотрела на меня, я на Раю. Мы узнали друг друга.

— А ты… вы… почему тогда не пришли?— спросила Рая, оставив своего спутника и подойдя ко мне.

— Да знаешь… Знаете… Я хотел, но не смог… Не получилось… Вернее, так получилось, что был занят…— врал я Рае и краснел, опуская глаза.

Я видел, что она понимает, что я обманываю ее, и еще больше смущался.

— А я ждала,— сказала она, стараясь поймать мои бегающие зрачки.— Я ждала,— повторила Рая, когда ей удалось перехватить взгляд,— я очень хотела прогуляться с вами по нашему саду. У нас в тот год как никогда обильно цвели ранетки… Так было красиво! Просто божественно. Так, наверное, цветут яблони в раю.

— Я… я хотел прийти…— заикался я и снова прятал глаза, как провинившийся школьник.

— Вы правда жалеете, что не пришли, не смогли прийти?— спросила Рая.

От новой лжи меня спасла Любовь. Она появилась с билетами и поздоровалась с Раей. Рая, ответив на приветствие, смущенно улыбнулась и вернулась к своему спутнику.

Больше мы с Раей не виделись. Я, конечно, вспоминал ее время от времени, впрочем, без ностальгии, как эпизод молодости. Мне было не до нее. Я был счастлив с Любовью и не думал ни о ком другом и ни о чем тоже. Я думал в ту пору, что так будет продолжаться всегда. Вечно! Но случилось, что Любовь ушла. Ушла туда, откуда не возвращаются в наш мир. Ушла неожиданно, и я не был готов к этому. «Всегда» и «вечно» разбились о действительность Времени.

Я потерял Любовь и долго скитался по свету в поисках чего-то другого. Чего— думаю, не представлял сам. Где-то на перекрестках судьбы, когда рана потери уже не кровоточила, а лишь болела, я встретил Надежду. Она подняла меня, сидевшего на росстанях, на ноги, вдохнула в меня новый смысл, помогла обрести другое понимание бытия, и я некоторое время жил с Надеждой. Вернее, жил рядом с ней. Надежда не была только моей. Она была Надеждой и для других. Я благодарил ее, как и те, другие, за то, что она рядом.

Я мотался по городам и странам, бывал на других континентах, а когда возвращался в родной город, то встречал иногда Весту. Она по-прежнему не была замужем и так же при встрече отводила глаза.

Жизнь закинула меня, уже почти сорокапятилетнего, в большой город на великой сибирской реке, где я второй раз в жизни потерял голову. Именно там, в этом городе, на набережной Енисея, я однажды увидел женщину с длинной черной косой. Смуглую красавицу Аду.

2.

Влюбленный в Аду

В третий день третьего летнего месяца, в третий год уже наступившего третьего тысячелетия, я шагал по набережной Енисея с намерением пересечь реку по Коммунальному мосту и через остров Отдыха, а затем через Абаканскую протоку выйти на Предмостную площадь и дальше— на улицу Кольцевую, где в одном из панельных домов на девятом этаже жила женщина по имени Ада.

Специально не доехав на маршрутном автобусе до Предмостной, я сошел на полпути к Аде, возле кинотеатра «Луч», и, обогнув его, пересек улицы имени революционеров Урицкого, Кирова и Дубровинского, а после спустился вниз, к Енисею.

Я шел по набережной мимо ярких цветных палаток-кафе, мимо плывущих дымками в мою сторону ароматов: разливавшегося в бумажные и пластиковые стаканчики кофе, томленного на мангалах мяса, обжаренных в чанах овощей и риса, разогретых на тарелочках гамбургеров и чизбургеров.

Все здесь было точно так, как и несколько дней назад, когда мы познакомились с Адой. На закате дня по левому берегу Енисея лилась музыка и разлетались в разные стороны песни. Многие люди сидели за столиками в палатках и под открытым небом, при свете уже зажженных электрических фонарей. Некоторые танцевали прямо на пешеходных дорожках и даже на лестницах, идущих вверх от набережной. Я обратил внимание на статную брюнетку, возрастом за тридцать, с длинной по пояс толстой косой, в коротком летнем приталенном лиловом платьице.

— Молодой человек, не проходите мимо!— обратилась она ко мне, когда я, одурманенный вечерними ароматами, лавируя среди людей и столиков, неожиданно для себя попал в круг танцующих.— Потанцуйте же со мной.

Я остановился, принимая слова женщины за шутку, однако уже через несколько мгновений левая рука брюнетки легла на плечо, а правая, откинув черную косу, подхватила и легко сжала мою ладонь.

Чувства мои выплеснулись через край, сердце заликовало, а душа, вострубив, улетела к проступавшим над Енисеем звездам. Я не помню, о чем мы говорили с Адой за столиком, когда закончили танцевать. Я купил две бутылки пива, а она представила меня нескольким мужчинам и женщинам из своей компании, но я не запомнил имен. Память выхватила лишь фонари на Коммунальном мосту, остров Отдыха и скамейку на Предмостной площади, где мы вначале робко, а под конец страстно целовались и говорили друг другу нежные слова…

На рассвете мы расстались с Адой у подъезда девятиэтажки на улице Кольцевой. В моем мобильном запечатлелся номер ее телефона, и я, едва начался день, позвонил ей. Мы говорили долго, вспоминая прошедший вечер. Я склонял ее к свиданию, она соглашалась, только во время разговора несколько раз меняла дату и место встречи. Сошлись на том, что созвонимся и решим все вечером. Я позвонил вечером, затем поздним вечером, а потом ранним утром. Потом снова днем и снова вечером. И наконец Ада сдалась и пригласила меня к себе.

Я не шел, я плыл вдоль набережной, думая купить цветы на Предмостной площади и там же в супермаркете взять хороших конфет, коньяка и шампанского. Полон чувств, желаний, надежд, я преодолел большую часть реки и, дойдя до острова Отдыха, решил спуститься к кассам стадиона, чтобы попутно узнать, продают ли билеты на ближайший матч чемпионата страны по футболу.

Времени до назначенного свидания оставалось больше часа, и я, легко сбежав по ступенькам лестницы, нырнул под арку моста, устремляясь к стадиону. Навстречу мне попались несколько мужчин и женщин разного возраста, и я не сразу обратил внимание на седого человека в легком светлом плаще. По правде говоря, я его вообще не заметил. В кассе отстоял небольшую очередь и по совету кассирши купил два билета в шестом ряду сектора «Е», на западной трибуне. Конечно, я думал об Аде. Я был уверен, что ей понравится мое неожиданное предложение— пойти на футбол. Я даже представил, как она вначале удивится, когда я ей скажу об этом, потом засмеется громко, как она обычно это делает, и, возможно, захлопает в ладоши. Представил, как мы будем кричать, поддерживая с трибуны наших, и даже попробуем свистеть, реагируя на неправильные, на взгляд болельщиков, решения судьи.

Я шел и радовался. Близости встречи с любимой женщиной, оригинальному решению пригласить ее на стадион, легкому потоку мыслей. Видимо, поток этих мыслей отражался на моем лице, потому как идущие навстречу люди, группами, парами, в одиночку спешившие кто к кассам стадиона, кто к берегу Енисея— к прокату лодок, водных велосипедов или просто к воде, глядя на меня, светились улыбками.

Улыбался широко и даже дружески и человек в светлом плаще, с длинными до плеч седыми кудрями. Первое, что я подумал, увидев его шагов за пятнадцать от себя, что он бывший футболист. Такие прически в семидесятых— восьмидесятых годах двадцатого века были в моде у многих известных футболистов, и им с удовольствием подражали малоизвестные. Я и сам в то время, как и мои кумиры— кудесники мяча, носил кудряшки до плеч и пшеничного цвета усы. Некоторые мои сверстники и те, кто был постарше лет на пять— семь, оставались верными однажды выбранному имиджу и ходили длинноволосыми и в пятьдесят лет. Если, конечно, волосы у них на голове еще оставались. Человек в плаще, мне думалось, был из их числа и, скорее всего, тоже шел за билетами на футбол.

По мере того как мы приближались друг к другу, я, вглядываясь в его лицо, находил знакомые черты. С каждым шагом я все больше приходил к мысли, что знаю, вернее, видел раньше этого человека, но вспомнить, кто же он и почему его лицо мне так знакомо, никак не мог. А человек, не было сомнений, узнал меня сразу, издали и шел навстречу уверенно.

— Здравствуйте,— сказал он, когда мы сблизились до шага.

— Здравствуйте,— сказал я, колеблясь, надо ли протянуть ему руку для приветствия или подождать, когда это сделает он.

— Вы не узнаете меня?— спросил длинноволосый, чуть повернув голову, видимо для того, чтобы я мог лучше разглядеть его в профиль.

Было видно, что он тоже готов протянуть мне руку, однако не решается сделать это первым. Его лицо было удивительно молодым и свежим, улыбка была отмечена печатью уверенности, глаза смотрели открыто ясными серыми зрачками на фоне чистых, без налета блеклости, белков.

Где же я его мог видеть? При каких обстоятельствах?

Да это же… Я вспомнил эти глаза, этот взгляд, эту улыбку!

Чистильщик… Это же чистильщик! Тот, что встретился тогда в родном городе, когда я шел на свидание к девушке по имени Рая! Я узнал его, узнал, несмотря на то что прошло больше двадцати лет!

— Двадцать четыре года,— подсказал чистильщик.— Если точно, то двадцать четыре года, два месяца и два дня.

«Как он оказался здесь?»— то ли подумал, то ли не успел подумать я.

— А у меня тут рядом, у моста, такая будочка-павильончик. Работаю в этом месте не так давно, чищу обувь, брюки…— снова отгадав предполагаемый с моей стороны вопрос, заявил чистильщик.— Сегодня работы было много, я вышел подышать на воздух, смотрю: знакомый человек идет, налет лет на нем почти не отразился, только брючки и обувь запылились. Дай, думаю, поздороваюсь, приглашу по старой памяти почистить… Зайдете?

Я поискал взглядом будку.

— Тут рядом, к Дворцу спорта…— показал он рукой от стадиона на правую сторону от моста, туда, где стоял памятник легендарному борцу вольного стиля.

— Ну, пойдемте,— согласился я.

— Приведу в порядок ваши брючки, вашу обувь,— кивнул он, и мы пошли под арку моста.

Я был не то что удивлен— поражен! Чистильщик из прошлого! Почти не изменившийся за четверть века человек вдруг встречает не то чтобы знакомого, а одного из случайных своих клиентов, заходившего к нему двадцать с лишним лет назад на пятнадцать, от силы на двадцать минут в другом городе, и узнает его сразу, и запросто заводит с ним беседу. Это что-то из разряда невероятного. Да, он почти не изменился, но я! Я-то изменился внешне, я знал это точно! И лицо стало суровее, и прическа полегче, и походка тяжелее. Даже в родном городе друзья детства не всегда сразу узнают меня. А он узнал. Неужели он случайно оказался сегодня здесь?

— А меня помотала судьба за эти годы,— сказал чистильщик, прервав мои размышления.— И на Севере Крайнем жил, и на юге у моря, и даже за границей немного. А вот снова в Сибирь вернулся. Потянуло. Видимо, здесь мое место.

Мы миновали арку и вышли на площадь. Гранитный борец на фоне Дворца спорта стоял во весь рост на пьедестале-колонне и смотрел на нас.

— Вас, я вижу, тоже жизнь по городам-весям покатала,— продолжал говорить чистильщик.

— Да, покатала-помотала,— согласился я.

— Глядя на вас, не скажешь, что вы несчастны,— сбавил шаг чистильщик и показал на небольшой павильончик за проезжей частью, слева от памятника:— Нам сюда. Вот моя будочка.

— Ну а я несчастным никогда и не был…— попробовал убедить его я.— Не чувствовал себя и одиноким никогда. Вот и сейчас, кажется, влюбился…

— Влюбились или кажется?— спросил чистильщик, когда мы подошли к двери павильончика.

— Думаю, что влюбился.

— Подумать, конечно, стоит.— Он открыл дверь, кивком предлагая войти.— Особенно стоит задуматься, когда женщина сама выбирает вас. Как бы ненавязчиво берет за руку проходящего мимо мужчину и увлекает в танец…

Я остановился в растерянности. Нет, я даже оцепенел, будто меня облили холодной водой. Откуда он, чистильщик, может знать, как я познакомился с Адой?

Но оцепенение длилось недолго. Память вернула меня на двадцать четыре года назад, к первой встрече с ним, и удивление исчезло. Я шагнул через порог.

Нынешнее рабочее место чистильщика было гораздо просторнее того, что я видел двадцать четыре лета назад. Стол, электрочайник, кружки и блюдца, стул, небольшой диван, шкаф и две подставки для чистки обуви. У входа на стене круглое зеркало. Чистильщик снял плащ и повесил его на гвоздь. В окно размером примерно два метра на полтора заглядывали молодые тополя, высаженные вдоль проезжей части. Ветки дерева касались стекла, стучались листьями в окно, словно просили разрешения войти.

— Может, чаю?— спросил чистильщик, когда я остановился у зеркала.

— Нет-нет, спасибо,— отказался я.— Мне еще цветов купить надо, в магазин зайти. Для чая времени не остается.

— Ну, тогда к делу,— сказал он.— По нынешним расценкам— десять рублей за чистку брюк и десять за чистку обуви. Вас устраивает?

— По нынешним расценкам что-то уж совсем мало…— удивился было я, но тут же осекся, осознавая, с кем имею дело.

— Если считаете, что мало, можете заплатить по своему усмотрению,— улыбнулся хозяин павильона.

Я подошел к подставке и поставил на нее правую ногу.

Чистильщик кивнул. Через несколько секунд в руках его оказался прибор, напоминающий электробритву. Прибор зажужжал, потом загрохотал, а когда коснулся гачи моих брюк, запел.

— Техника совершенствуется,— пояснил чистильщик.

Прибор забегал по брюкам от щиколотки к колену и обратно, массажируя ногу, и я почувствовал, как расслабляется мое тело, как уходит из него тяжесть. Прибор для чистки брюк словно забирал накопленное мною напряжение. Когда на подставку ступила вторая нога, я ощутил такую легкость, что готов был воспарить над полом и взлететь к потолку.

— Это— чудо-прибор,— говорил чистильщик, не поднимая глаз и не отрываясь от работы.— Он и от дурных мыслей очищает, оставляет только хорошие.

Я не понял, шутил он или нет, но почувствовал, что в голове стало вдруг так ясно, точно какой-то груз, доселе не ощущавшийся, упал с меня.

— Ну вот и закончили чистку ваших модно-дорогих брюк,— услышал я как будто из потустороннего мира голос чистильщика.— Сейчас возьмемся за туфли. Они тоже, видимо, итальянские?

— Да, и костюм, и туфли, и даже носки я купил в Италии,— подтвердил я его догадку— и не узнал своего голоса.

Я понимал, что слова эти произносились мною, однако они доносились до меня как бы со стороны. Словно это сказал за окном тополь, стучавшийся ветками в стекло.

Чистильщик что-то говорил, втирая крем в туфли, я слышал его, но уже не воспринимал смысла сказанного. Слова то будто падали с потолка, то летели от двери, то из-под стола, а то, казалось, из электрочайника.

— Ну вот и все,— сказал вдруг четко и отрывисто чистильщик, встав во весь рост.— Чистка закончена, теперь можно новую жизнь начинать. Как с чистого листа.

Он смотрел мне прямо в глаза, не мигая, так же, как и двадцать четыре года назад. А я смотрел на него, уже полностью потеряв ориентиры, не понимая, где я нахожусь. Он предстал передо мной совсем помолодевшим— сорокалетним, в белой рубашке и черных брюках. Интерьер его комнатки вмиг переменился, и сама комнатка сжалась до размеров той будки, в которой я был четверть века назад. Еще мгновение, и я…

Я вдруг представил себя отброшенным назад, в двадцатое столетие, в первый день июня, за которым еще двадцать лет и семь месяцев до третьего тысячелетия. Сейчас я выйду вот в эту дверь и увижу дом с палисадником и цветущей сиренью, чистильщик укажет путь, и я пойду к девушке по имени Рая, ожидающей меня на скамеечке у ворот. Я увижу ее, но не дойду ни до ворот Раи, ни до скамейки, где сидит она. Я увижу ее, но не окликну, а поверну назад, за угол палисадника, и уйду не оглядываясь. А потом буду сидеть на скамеечке с застенчивой девушкой Вестой в районе госбанка, во дворе дома, где прошло мое детство и юность.

Я отчетливо услышал женский голос, назвавший меня по имени. Знакомый, очень знакомый… Голос позвал меня еще раз и добавил: «Иди, иди же…» И я узнал его: это был голос Весты.

Я оглянулся и вышел из оцепенения. Оторвался от взгляда чистильщика, и время вернуло меня на прежний круг. Чистильщик помудрел на двадцать четыре года, комнатка раздвинулась, появился стол, чайник, зеркало у входа, окно, в которое стучал ветками и листьями молодой тополь.

— Ну что, я свою работу сделал,— окончательно вернул меня в настоящее чистильщик.— Будем прощаться с вами. Кто знает, когда теперь увидимся? Может, опять через двадцать с лишним лет, а, если повезет, то и через тридцать, а то, кто его знает, может, даже через сорок.

— Да, да, да…— забормотал я, понимая, что, действительно, пора уходить. Достав из кошелька сторублевую бумажку, протянул чистильщику:— Достаточно за работу?

— Вполне,— улыбнулся он, взял деньги и положил на стол рядом с чайником.— Вы щедрый человек.

Лицо его снова засветилось добродушной улыбкой. Он кивнул мне на выход.

— До свидания,— сказал я и пошел к двери.

— До свидания,— сказал он мне вслед.

Перед тем как выйти, я оглянулся. Чистильщик был уже в белом плаще и смотрел на меня просто, даже дружески.

— До свидания!— повторил он и добавил:— Сделайте правильный выбор.

Когда я очутился на улице, борец вольного стиля продолжал стоять на своем постаменте. Я пошел по пешеходной асфальтовой дорожке под арку, к лестнице. Поднялся на мост. Прямо над аркой была автобусная остановка, от нее я бросил взгляд назад. Бронзовый борец смотрел прямо на меня; мимо площади проносились иномарки, уходя на дорогу за Дворцом спорта. Вдоль шоссе зеленели молодые тополя, помахивая ветками и листьями. Они стояли плотной стеной, как лесопосадки у железной дороги, и я не смог разглядеть павильона чистильщика.

Асфальтовая дорожка просматривалась отчетливо, а павильона не было видно.

Если я и удивился тогда, то не очень. Был вообще павильон или нет? Был ли чистильщик и заходил ли я к нему? А может быть, все это только игра моего воображения? Ведь тогда, двадцать четыре года назад, я шел на свидание к Рае перевозбужденным от чувств и встретил его, чистильщика обуви и одежды. И теперь, думая только об Аде и больше ни о чем, снова столкнулся с ним. Может, и нет в реальности никакого чистильщика и живет он лишь в моем сознании?

А как же тогда начищенная до блеска обувь? А как же голос, зовущий меня по имени? Чей это голос? Весты или не Весты?

Подкатил автобус №80. Раскрывшиеся двери предлагали войти. И я вошел. Автобус быстро преодолел Абаканскую протоку и остановился у касс «Аэрофлота». Передо мною расстилалась улица имени героя Отечественной войны Александра Матросова, слева располагался подземный переход, ведущий к домам на другой стороне, а за домами— нужная мне улица Кольцевая и нужный мне девятиэтажный дом, где ждала Ада.

«Она же ждет, а я еще не купил ни цветов, ни шампанского!» Я встрепенулся, оглянулся и пошел на зов яркой вывески супермаркета рядом с кассами «Аэрофлота». Встреча с чистильщиком почти выветрилась из моей головы, и мыслями опять завладела Ада. Предвкушение встречи с ней вновь наполнило восторгом грудь. Я почувствовал, что улыбаюсь и лечу. Я стал замечать идущих навстречу людей с улыбками на лицах. Я вспомнил о билетах на футбол и воспарил еще выше.

Я промчался мимо касс «Аэрофлота» по направлению к дверям супермаркета, но на лестнице, метрах в пятнадцати от магазина, споткнулся и невольно остановился. Удержался на ногах, попросил прощения у спускающейся по ступенькам пожилой пары, несколько испуганной моей внезапной остановкой. Пожилые люди в такт друг другу покачали головами. («Осторожнее надо. Зачем же так спешить, не глядя под ноги?») Я улыбнулся в ответ, соглашаясь с ними. Парочка двинулась дальше, а я, собравшись снова взлететь, вдруг увидел Аду.

Она выходила из магазина, как всегда красивая и неотразимая: в черном пиджачке с отливом и в черной, чуть ниже колена юбке. Впереди она катила тележку, груженную пакетами. За ней шел пожилой мужчина с проседью и в белом плаще. Издали он был похож на чистильщика, однако я присмотрелся и понял, что это не он. Мужчина показал рукой на черный автомобиль «вольво», и Ада покатила тележку к машине.

Нет, я ни на секунду не допустил до себя даже мысли о ревности. Ада готовится к встрече со мной, отправилась за продуктами, встретила знакомого или соседа, и тот решил помочь ей довезти покупки до дома. Что в этом такого? Было бы странно, если бы у такой красивой, общительной женщины не было среди мужчин друзей и даже поклонников. Конечно же, были и будут, и с этим надо смириться и принять раз и навсегда.

Мне захотелось окликнуть Аду, подойти помочь сложить пакеты в багажник, но я по-прежнему был без цветов, без конфет, без шампанского. Появиться перед ней с пустыми руками я не мог. Поэтому повернулся и быстро спустился вниз. Надо пойти в другой магазин, а она пусть ждет меня дома, как мы и условились. Обогнав пожилую парочку, я проскочил мимо «Аэрофлота», мимо подземного перехода и пошел вдоль улицы Матросова. Я двигался по правой стороне улицы, и мне почему-то не попадалось ни одного продуктового магазина. «Обувь», «Одежда», «Хозтовары», две аптеки. Я пересек улицу Семафорную, потом еще одну— 60 лет Октября, заглянул в павильон, не отличающийся разнообразным ассортиментом, и, пройдя под железнодорожным мостом, оказался в районе новостроек. Несколько красочных девятиэтажек стояли в ряд одна за другой. Я не сомневался: в одной из них есть если не супермаркет, то хотя бы приличный продовольственный магазин.

До условленной встречи с Адой оставалось пятнадцать минут. Может, позвонить и сказать, что я попал в автомобильный затор? Нет, не стоит начинать наши отношения с обмана. А что сказать? Про чистильщика, про билеты на футбол или про то, что видел ее у супермаркета? Складывалась какая-то нелепая ситуация. Я опаздывал на свидание и в этом опоздании был виноват и в то же время не виноват. Зачем я пошел по Матросова? Не лучше было бы перейти по подземному переходу в район Предмостной площади? Там полно всяких магазинов. Вернуться назад? Надо вернуться. Ведь все равно нужно идти к подземному переходу и в район Предмостной площади. Там дом Ады. Там она меня ждет.

Около детской площадки, видимо, закладывалась новая аллея. Были высажены молодые деревца, выложена широкая пешеходная дорожка из брусчатки, по обе стороны которой стояли несколько скамеек. Я присел на одну из них. Время убыстряло ход. До намеченной встречи с Адой оставалось десять минут. Уже чисто физически я не мог дойти до ее дома вовремя. Даже если бы поехал на такси, без цветов и без шампанского. Я почувствовал, что вспотел. Рубашка прилипала к спине. Полез в карман пиджака за носовым платочком, чтобы вытереть испарину со лба. Рука наткнулась на мобильный телефон, и я с ужасом подумал, что, если Ада позвонит, я не найду, что ей ответить.

Телефон словно уловил мои мысли, заиграв «Вальс цветов» Чайковского, и на экране появилась фотография улыбающейся Ады. Мне нужно было только нажать кнопку и сказать: «Да». Звучал «Вальс цветов», улыбалась с фотографии Ада, мигала зеленой подсветкой кнопка телефона, призывая нажать на нее, и мой большой палец правой руки висел в сантиметре над ней. Я понимал, что в эту минуту, в эти секунды решается моя судьба. Если я нажму кнопку, то дальнейшая жизнь пойдет по сценарию, в котором будет Ада. Надолго или нет— она будет в моей жизни. Ведь этого же я и хотел, к этому стремился изо всех сил еще каких-то полчаса назад. А что, если не нажму я на кнопку телефона, что, если не отвечу— неужели ее больше не будет со мной и жизнь пойдет по-другому? Снова в поисках любви? Но чем же нехороша Ада? Да всем хороша! Надо, надо ответить. Пока я решался, «Вальс цветов» умолк и фотография Ады пропала с экрана.

Телефон молчал. Может, перезвонить? Сослаться все-таки на то, что был в автобусе и не услышал звонка? А как же цветы, шампанское? Но их еще можно купить. Еще не все потеряно. Еще не поздно. Ведь можно опоздать на свидание и извиниться. Я был уверен, что если сделаю так, то Ада поймет. Даже не обидится. Мы же взрослые люди, кое-что уже повидавшие в жизни. Надо позвонить, предупредить, что приду чуть позже.

Мимо по брусчатке прошагали два парня с рюкзаками, проехал велосипедист, возле соседней скамейки остановилась женщина с детской коляской, постояв немного, присела. А я все не решался набрать номер телефона Ады. Прошло пятнадцать минут с условленного времени. Пятнадцать минут назад я должен был быть у Ады, и если бы это сделал, то уже сидел бы с нею за столом или на диване перед телевизором. Однако я сидел на скамейке в трех километрах от ее дома и размышлял. Я не решался позвонить и боялся, что снова позвонит она. Надо позвонить мне. Только не посчитает ли она меня странным, когда я начну объяснять, почему опоздал? Да, Ада вполне может принять меня сегодня за странного человека, а завтра начнет присматриваться, потом держать дистанцию… А что делать? Не звонить совсем? Но и это странно. Добивался, назначал свидание, добился— и не пришел.

Время тикало, торопилось, бежало, а я все размышлял. Я понимал, что сам загнал себя в ситуацию, из которой уже не выберусь без моральных потерь и подрыва собственного авторитета. Мною все больше овладевала мысль, что с Адой придется расстаться. Я положил телефон в карман, решив, что если она позвонит, то отвечу и скажу все как есть, а если не позвонит…

А если не позвонит, то не судьба нам быть вместе.

Я собирался вернуться обратно к подземному переходу на улице Матросова, но увидел идущую от девятиэтажки женщину в синем платье и решил дождаться, когда она пройдет мимо.

Женщина приближалась. Ее красивая фигура, походка невольно привлекли мое внимание. Туфли на высоком каблуке, эффектный бант с левой стороны платья, красиво уложенная прическа русых волос. Я глядел на нее не отрываясь и, видимо, слишком откровенно, потому что, поравнявшись со мной, она остановилась. Ощутив неловкость, я встал.

— Ну вот, сегодня еще утром вдруг подумала о тебе, сейчас вышла из дому и почему-то, сама не знаю, пошла в эту сторону, а тут ты сидишь. Как будто меня поджидаешь…— сказала женщина.

Я оглянулся на всякий случай. За спиною никого не было.

— Вы… Вы мне?— спросил я, почувствовав, как язык прилипает к нёбу.

— Вам… Тебе. Ты что, меня не узнал?

Передо мной стояла красавица, примерно сорокалетнего возраста, совершенно незнакомая и говорила со мной как с давним приятелем.

— Вы… Вы, наверное, обознались. Я вообще живу на левом берегу, а тут оказался случайно. Я про…

Она назвала меня по имени, оборвав на полуслове. Голос ее был знакомым. Я уже слышал этот голос. И не один раз. Набравшись смелости, я глянул ей в глаза и замер.

Веста!

— Да, это я,— сказала она и присела на скамейку.— Садись, поговорим.

Веста! Я не видел ее лет, наверное, двенадцать. Как она изменилась, похорошела! Стала солидной дамой.

— А я уже три года живу здесь,— кивнула Веста на девятиэтажку.— В доме, построенном по ипотеке. От железной дороги. А работаю уже семь лет в управлении инженером входного контроля.

— Да?— Я сел рядом.— А я работаю два года в железнодорожной газете.

— Знаю. Я читаю твои статьи. К нам в управление каждую пятницу газету приносят.

— А почему не позвонила в редакцию? Не сказала, что ты здесь?

— Поначалу, как увидела твою подпись в газете, хотела, да потом подумала…

— О чем подумала?— спросил я и почувствовал, что совершенно спокоен.

Мысли про свидание с Адой отошли на дальний план.

— А как ты думаешь: о чем?— спросила она, глядя в глаза, а после, чуть отведя взгляд, продолжила:— Ты правильно думаешь: о том, что у тебя семья и тебе не до меня…

Боже мой! Это Веста! Вот как только она отвела глаза, сразу отпали сомнения. Веста. Та же самая Веста, которая называла меня все время на «вы» и боялась встретить мой взгляд. Вот это, точно, она. Опять скромная и застенчивая.

Та самая и в то же время уже не та. Повзрослевшая, может быть такая же скромная, но уже точно не застенчивая.

Она снова посмотрела на меня уже без тени смущения:

— Ну, давай рассказывай, как жил эти годы?

— А что рассказывать? Живу один, без любви и ласки. Любовь все мимо проходит. Кажется, вот она идет тебе навстречу, вот сейчас возьму ее за руку, прижму к сердцу, а она раз— и мимо…

— Красиво говоришь, образно,— улыбнулась Веста.— Да, ты всегда умел привлечь к себе внимание. С детских лет помню: если ты во дворе рассказывал про кино, полдома выходило тебя послушать. Даже те, кто ходил с тобой на фильм, заслушивались. Вроде вместе были в клубе, сидели рядом, а половину того, что ты рассказывал, пропустили как будто. Некоторые потом даже фильмы пересматривали и разочаровывались— не видели того, что было в твоих рассказах. Решили в кино больше не ходить, а тебя отправить, а потом послушать.

— Да, помню, помню!— рассмеялся я, почувствовав прилив радости.

Радости от встречи с Вестой. Выходит, не я, а судьба вела меня сегодня по улице Матросова.

— Ну а теперь ты, Весточка, расскажи про свое житье-бытье.

— Я хорошо живу,— сказала она, и лицо ее стало серьезным.— Жаловаться не на что. Квартира хорошая, работа хорошая… Жизнь хорошая!

— Ну а любовь?— осмелился задать я вопрос и застыл в ожидании ответа, как замирают в ожидании приговора.

Ну а любовь,— вздохнула она,— любовь у меня даже не мимо, а вообще на горизонте не появляется. Жди не жди. Не идет, не торопится.

— Неужели одна живешь?

— Нет, не одна,— сказала Веста, еще раз вздохнув, и я приготовился услышать: с другом, с сыном, с дочерью.

Меня не удивил бы ни один из предполагаемых вариантов ответа.

— С мамой,— произнесла она, дождавшись, когда пот выступит на моем лбу.— Мама сейчас уехала на недельку в город нашего с тобой детства— сестру навестить, так что два последних дня я живу одна.

У меня отлегло от сердца.

 

Третий день третьего месяца лета и третий год третьего тысячелетия были в самом разгаре. Лето заходило на последний круг, новое тысячелетие брало разбег, и судьба моя делала новый жизненный оборот.

Где-то далеко, почти за пять сотен километров от Енисей-града, жила женщина по имени Рая. Может быть, в окружении мужа и детей, а может, одна или вместе с пожилыми родителями, в большом доме с палисадником и сиренью под окном. Жила не думая, а скорее всего, уже не помня обо мне.

А в этом городе, за три тысячи шагов отсюда, из окна квартиры на девятом этаже время от времени выглядывала женщина по имени Ада. Может, еще ожидающая, а может, уже и не ждущая меня.

Где-то на просторах Земли жил, а может, не жил, а лишь изредка появлялся из другого измерения мужчина, называвший себя чистильщиком и избравший меня своим постоянным клиентом, в числе сотен, а может, даже тысяч таких, как я, людей.

А я в это время шел под руку с прекраснейшей в мире женщиной по имени Веста, которую, я был уверен теперь, любил всегда.

И напрасно звонил на полную громкость мобильный телефон, призывая меня отвлечься от нее и вернуться в прошлое. Я не достал его из кармана и не нажал зеленую кнопку для ответа.

100-летие «Сибирских огней»