Разведчик зорок, наводчик смел

Итак, я остаюсь в строю все той же 4-й батареи 192-го гвардейского артиллерийского полка 87-й гвардейской Перекопской, ордена Суворова 2-й степени, ордена Красного Знамени дивизии. Остались позади июльские дни освобождения Белоруссии, Литвы и Латвии, освобожден Каунас, переправившись через Неман, наши части ведут бои уже на вражеской земле, в Восточной Пруссии. С ходу взяли приграничные немецкие города Шталупенин и Камиртенин. Они нас встретили пустыми темными глазницами окон брошенных домов, да сворой одичалых собак и голодных крыс. Немецкое население, запуганное гебельсовской пропагандой, в страхе перед возмездием бежало на запад. За Шталупенином мы сменили на переднем крае какую-то артиллерийскую часть, заняли их позиции; блиндажи и окопы, все было оборудовано, как говорят, с иголочки.
Приближался Новый 1945 год. Стояли мы на стыке двух стрелковых батальонов, на небольшой высотке, впереди нашей пехоты не было даже боевого охранения. Позиции заняли часов в 9 вечера, было уже темно. Кругом глубокий снег, у каждого орудийного окопа все оборудовано в полный профиль, блиндаж для расчета, снарядные ниши, ходы сообщения между орудиями. Мои солдаты довольны, что не нужно рыть окопы — такой нам новогодний подарок. Ждем старшину с новогодним обедом и ужином, и конечно, с боевыми 100 граммами. Поставили орудия в капониры, снаряды в ящиках — в снарядные ровики.
Посоветовавшись с И. Шевкуновым, решили с вечера, пока все еще бодрствовали, на охрану батареи выставить солдата Децика Миколу из нового пополнения. Это была роковая ошибка Шевкунова или, скорее, моя. Впереди нас не было никого, только немцы, в 75—100 метрах их траншея. Иногда слышалась немецкая лающая речь, но мы с Шевкуновым не обратили на это внимания, за что я чуть не поплатился жизнью. Пошел 12-й час уходящего 1944 года, в блиндаже горит светильник из гильзы «сорокапятки», солдаты играют в карты, Шевкунов спит, а я решил проверить, как солдат Децик нас и батарею охраняет. Только вышел из блиндажа, прошел несколько метров по направлению к орудию, как вдруг на меня кто-то прыгнул и своим телом втиснул меня на дно траншеи. Я сразу понял — немецкая разведка. Я был в ватных штанах, в валенках и полушубке. Сразу же сработала реакция самозащиты — мгновенно убираю голову вниз, как страус между колен, колени раздвигаю и заклиниваюсь в траншее. Немцы пытаются вчетвером вытащить меня наверх, но это им не удается. Бьют прикладами автоматов по горбу и ягодицам, но через ватник, телогрейку и полушубок удары на меня не действуют. Вот один из четырех немцев заходит ко мне со стороны моей головы и пытается меня приподнять, навалившись на меня животом. Я — использую этот момент. Еще на Перекопе в Крыму, каждому из нас, перед высадкой десанта выдали ножи-финки для ведения ближнего боя, и у меня их было два, один за голенищем, другой на поясе. Выход один — резать этого здоровенного немца; наношу удар снизу и распарываю фашисту брюхо, он оседает и придавливает своим телом меня окончательно. Гитлеровцы посчитали, что его зацепило шальной пулей со своей стороны, так как по ночам они ведут беспорядочную стрельбу во всех направлениях, три других немца возятся, пытаясь стащить своего с меня, а я его держу на себе, тяну время, чувствую, что вот-вот на батарее появится старшина Мельников с новогодним ужином и с ним человек семь поваров, ездовые повозок, которые несут термосы с едой. Кричать или звать на помощь мне нельзя, в блиндаж, где находятся батарейцы, немцы могут бросить гранату и подорвут всех. Как могу, сопротивляюсь, чтобы они меня не вырубили и не уволокли, ведь им нужен живой язык, да еще командир, они это определили по ремню. Но как говорят, не бывает худа без добра и наоборот. Старшина Мельников, подходя к позициям батареи, еще издали заметил, хотя и ночью, что на батарее чужие.
А закон у солдат такой — сам погибай, а товарища выручай. Скрытно, ползком, оставив термосы под бугром, Мельников подполз со своей группой к траншее и навалился на немцев, бой был коротким, всех троих порезали, но оставили в живых и доставили как языков в штаб дивизии. Я отделался синяками.
А что было с Дециком? Он, к сожалению, оказался трусом. Еще с вечера, заслышав вблизи немецкую речь, забрался в одну из снарядных ниш и заставил себя ящиками, просидев там до тех пор, пока его не выволокли батарейцы. Они ему надавали хороших тумаков и убили бы, если бы мы с Шевкуновым не вмешались, не дав солдатам чинить самосуд. Каждый солдат был для нас дорог. Децика мы больше на пост не ставили: он был отменный сапожник и в короткий срок обул всю батарею в яловые сапоги, благо пошивочного материала на передовой хватало…
Этот эпизод в новогоднюю ночь, конечно, послужил хорошим уроком на будущую боевую жизнь, но и оставил массу неприятных ощущений и для меня лично, и для солдат моего огневого взвода. От меня все шарахались, зажимая носы, как будто я только что вылез из выгребной ямы. Вот такой оказался «вонючий фриц», требуху которого я финкой выворотил на себя. И только в Инстербурге, когда разбило в бою мое орудие, пока шел ремонт, я вымылся в хорошей бане и переоделся во все новое…
Наступал Новый 1945 год. Мы отметили его, пожелали друг другу скорой победы, а своим спасителям из хозотделения и старшине пожелали здоровья, счастья и долгих лет жизни.
Наутро нас сняли с позиций и направили под Гумбинен в район реки Инстер, где 13 января 1945 мы вместе со всей 2-й гвардейской Армией, в составе 3-го Белорусского фронта, нанесли мощный удар, замкнув к середине февраля кольцо окружения вокруг Кенигсбергской группировки врага. Бои шли севернее Кенигсберга на Земланде. Наша 87-я гвардейская дивизия сражалась на два фронта, как в Сталинграде. Дивизия вынуждена была держать передний край и на внешнем, и на внутреннем кольце окружения, то есть была в огненном коридоре — с фронта немцы и с тыла немцы. Это самый тяжелый вид боя.
19 февраля немцы нанесли мощный удар тремя дивизиями по нашей одной. Помню, что в ту пору мы поддерживали 262-й гвардейский стрелковый полк майора Артыщука. Малочисленные стрелковые роты полка не выдержали сильного удара гитлеровцев и начали отходить, опасаясь окружения, а нашим двум батареям пришлось в упор расстреливать картечью пьяные психические атаки гитлеровцев.
Противник хорошо просматривал позиции 5-й батареи, она, как заноза, мешала его батальонам развить успех, взять в клещи и окружить наш 262-й стрелковый полк, а затем уничтожить его и прорваться в окруженный Кенигсберг.
На 5-ю и на нашу батареи гитлеровцы обрушили сотни мин и снарядов, казалось от 5-й батареи капитана Раша не осталось ничего живого. Снаряды рвались в орудийных окопах и на брустверах. То же самое творилось и на нашей батарее. Гитлеровцы обнаглели, невзирая на большие потери бросался в бой батальон за батальоном. Но они просчитались. Командиры орудий 5-й батареи Мажитов, Айметов, Даниленко Петр и солдаты расчетов не дрогнули, а сами открыли беглый огонь по наступающим в полный рост немцам.
Наша 4-я батарея, расчеты Сухарева, Халмерзаева и мой расчет, в упор во фланг, под сплошным огнем противника начали расстреливать атакующие цепи врага. Оставшихся в живых отбросили назад, за речку Коргау.
Мельком бросил взгляд на 5-ю батарею, по которой бьет немецкая артиллерия. Много разрывов в орудийных окопах. Ранило Петра Даниленко, а он продолжает командовать расчетом, ведя огонь по настырно лезущей на них пехоте.Устоят ли?
Но вот слева, снизу от большака слышим русское — Ура! Это комдив генерал Кирилл Тымчик и майор Артыщук перегруппировали остатки рот 262-го стрелкового полка, добавили человек 60 из резерва и повели бойцов в контратаку. Генерал в своей шинели, на шее автомат, в правой руке пистолет. В рукопашной схватке наши отбрасывают остатки рот немцев за речку Коргау, восстанавливают положение.
А нас снимают с позиций и перемещают километра на три левее, на опушку безымянной рощи. Там самое слабое место нашей обороны.
20, 21 и 22 февраля оборудуем огневые позиции, вновь тяжелый солдатский труд. Немцы где-то в 300—400 метрах от нас за той же речкой Коргау. Пока молчат, лишь время от времени освещают передний край ракетами. Что-то там замышляют.
И вот утром 23 февраля наносят удар…
Дело в том, что наш сосед слева, 2-я стрелковая дивизия по неизвестной для нас причине открыла левый фланг и командир 262-го гвардейского майор Артыщук вынужден был километра на 3 отойти назад, чтобы не допустить окружения полка, а наша батарея должна была своим огнем прикрывать этот отход, а затем тоже отойти на новые позиции.
В 6 часов утра 23 февраля последние стрелковые роты покидают передний край, высоту и рощу, на опушке которой мы стоим. Ушло и боевое охранение, кругом сплошной туман, видимость 5—10 метров. В тумане хорошо слышится. По шуму, выкрикам команд внизу у речки понимаем, что немцы начинают переправу, одновременно ведут сильный минометный обстрел. Проскрипел их «скрипач» (шестиствольный реактивный миномет), от разрывов его снарядов тошнит, стучит в висках. Четко слышим голоса гитлеровских офицеров, отдающих команды — «форвертс», «шнель», «шнель». Старший лейтенант Шевкунов, наш старший на батарее, отдает команду сориентировать по звукам и голосам направление стрельбы и открыть огонь.
Орудийные расчеты Анатолия Ишанова, Сухарева и мой расчет открывают огонь. Делаем беглый артналет по десять снарядов на орудие и замолкаем. Для немцев это неожиданность: как так в сплошном тумане русские расстреливают их роты в упор артиллерийским огнем! Слышим многочисленные стоны раненых гитлеровцев, крики их офицеров, пытающихся привести разбитые роты в порядок и бросить их снова вперед. Слышится «шнёль», «шнель». Но тщетно, наводчики Вася Светличный, Корж, Сухарев, вновь открывают огонь, вновь рядом слышим разрывы наших снарядов и дикие вопли раненых гитлеровцев.
Приходит сознание того, что мы рискуем потерять орудия. Вот-вот на позиции могут ворваться немцы, кругом молоко сплошного тумана. Слышим стук кованых сапог по мосткам и всплеск воды от падающих тел, раненых и убитых. Старший лейтенант Шевкунов приказывает положить по снаряду у дульного тормоза наших пушек для того, чтобы в последний момент подорвать их, не оставив врагу, но ни я, ни Зарецкий, ни Светличный Вася выполнить этот приказ не можем, руки не поднимаются. По лицам солдат вижу, будут биться до конца. Делаем еще артиллерийский налет веером по переправам немцев, вновь слышны крики раненых.
На переправах все стихло, только слышится ровное журчание потока реки, видимо фашисты отложили попытки форсирования речки до рассвета. А мы получили приказ отходить. Если орудия не удается вытащить, их следует подорвать, но ни у кого нет этого даже в мыслях. Пушки от стрельбы зарылись глубоко, по боевую ось, в чернозем, от стволов поднимается пар, у каждого орудия осталось по 3 человека вместо 5-6. Кажется, что втроем, полуторатонную пушку не вытащить. Но решаем сначала помочь Анатолию Ишанову, он ближе всего к немцам. Вытаскиваем его орудие, оно ушло, чтобы развернуться вновь, там за большаком и прикрывать артогнем наш отход. Затем всеми силами вытаскиваем 3-е орудие Халмерзаева, оно на правом фланге рощи. А наше 1-е орудие обречено на подрыв, уничтожение, втроем его не вытащить, а лошадьми — не развернуться, кругом деревья. Слышим голоса фашистов, вновь возобновили переправу. Открываем огонь последними снарядами, ошеломляем немцев своей дерзостью и втроем, нечеловеческими усилиями, из черноземного месива вытаскиваем пушку, а затем длинной толстой веревкой зачаливаем за станины и с помощью лошадей, лавируя между соснами, протаскиваем через рощу к дороге нашу пушку. Мы ее спасли, мы вновь будем из нее бить врага. На той стороне рощи слышим голоса фашистов. В предрассветной дымке, под прикрытием артогня орудий Ишанова и Халмерзаева добираемся до большака, а за ним и до высотки. На высотке стоит 5-я батарея, ведет огонь, прикрывая наш отход.
Спускаемся в лощину, орудийные упряжки вытянулись в колонну, расчеты идут за орудиями. Впереди орудий идет младший лейтенант Абдрахимов, командир взвода управления со своими связистами и разведчиками, шутки, смех как будто и не было ночного тяжелого боя вслепую. Глаза и желудки ищут старшину Мельникова с кухней, горячим завтраком.
Но вдруг, откуда-то сзади, правее резкий выстрел танковой пушки и тут же разрыв снаряда впереди нас. Лошади в упряжке моего орудия шарахаются в сторону, Абдрахимов, я и другие солдаты волной разрыва сбиты с ног. Вскакиваю, ощупываю себя, вроде цел, не зацепило. Остался цел и связист Галиулин. Мелькает мысль — немедленно убрать из-под огня раненых, их 8 человек. Быстро укладываем их на скачущие мимо артиллерийские упряжки и снарядные повозки, благо они пустые. За ночной бой почти все снаряды израсходованы. Успеваем вдвоем с Галиулиным погрузить всех.
Батарея на галопе уходит из-под разрывов вражеских снарядов и на бугре, за лощиной разворачивается, с ходу ведет огонь по прорвавшимся танкам. А мы с Галиулиным испытываем судьбу, лавируем между разрывами, несемся к своей батарее, за нами наблюдают десятки пар глаз на батарее и делают все, чтобы выручить нас. Вражеские снаряды рвутся то впереди, то сзади, слева, справа вой мин, свист и шипение осколков, автоматные и пулеметные трассы пуль. Мы с Галиулиным в эти минуты ежесекундно смотрели в «лицо» смерти, а она закручивала свою круговерть вокруг нас. Трудно дышать и бежать, у меня на шее пулемет Дегтярева — постоянный мой спутник, а на плече автомат ППШ.
Справа к лощине примыкает лес, прижимаемся к нему, но нас пытаются отрезать от своих десятка два гитлеровских автоматчиков. Спасает пулемет, падаю за небольшой бугорок, даю несколько коротких очередей, Галиулин уходит, затем слышу треск очередей его автомата, я меняю позицию. Фрицы не ожидали такого маневра, прижаты огнем к земле, даю еще несколько очередей, фашисты дрогнули, пустились удирать, но точный орудийный выстрел Васи Светличного, моего наводчика, накрывает фашистов прямым попаданием осколочного. Мы спасены, хотя на последних метрах перед высоткой, где стоит наша 4-я батарея, наши ноги отказываются передвигаться, дыхание на пределе, сердце готово разорваться. Но главное дело сделано, все раненые спасены, и мы вырвались из вражеских клещей.
Наконец, мы у орудий, как дома, теперь можем за себя постоять на равных, бьем по танкам, два или три уже повреждены, гитлеровцы их утаскивают тягачами в безопасное место, а остальные, не выдержав артогня, уходят за угол леса и скрываются из вида.
И так изо дня в день, и конец февраля, и 19 дней марта 1945 года. Постоянно в сырости. В блиндаже настлан еловый лапник, но если на него ляжешь, то погружаешься в воду, встаешь весь мокрый. В траншеях жижа грязи, обсушиться негде, а оборону держать надо. В Кенигсберге окружен гарнизон в 120—160 тысяч солдат. Мы ведем бой в невыносимых условиях, знаем, что нас мало, что большие силы брошены под замок «Бальга», что командующий фронтом И.Д. Черняховский доколачивает хальсберскую группировку, а мы, здесь, на Земланде должны держать врага малыми силами, замкнув намертво в кольце Кенигсбергскую группировку немецких войск.
Остались позади кошмарные дни 1-й половины марта месяца, когда мы неделями не вылазили из траншей. Перенести эти нечеловеческие страдания могли только закаленные, сильные духом, способные на любой подвиг солдаты и командиры-сталинградцы.
Может быть, эта сталинградская стойкость и железная выдержка, проявленная солдатами на «Земланде», и позволила командованию фронта поставить нашу дивизию на острие главного удара 43-й армии. Для нас, солдат, это была великая историческая честь. Но эту задачу необходимо было еще выполнить блестяще, мастерски, малой кровью и с наибольшим успехом. Наконец 20-го марта нас сменила 39-я армия Людникова, а мы начали готовиться к штурму Кенигсберга. Наш комдив генерал К.Тымчик выбрал участок местности, схожий с тем, на котором нам придется скоро действовать. Здесь нас изо дня в день, в течение двух недель, учили штурмовать крепости. Все помнили завет великого русского полководца Суворова: «Тяжело в учении — легко в бою». И потому не роптали.
С наступлением настоящей весны стали подтягиваться к Кенигсбергу. Получен боевой приказ: наша 4-я батарея 76-миллиметровых орудий придана штурмовому отряду старшего лейтенанта Соина — командира 1-го стрелкового батальона 261-го гвардейского полка.
Климат Прибалтики — дрянь, вдруг хлопьями повалит мокрый снег, спрятаться от ветра и непогоды негде, кругом молодой сосняк. Делаем шалаши и укрываемся, в них все-таки сухо.
4-го апреля выдвигаемся на исходные позиции, топаем по бетонным плитам аэродрома. В темноте торчат силуэты брошенных немецких самолетов, пересекаем асфальтированную автостраду, минуем чей-то господский двор, спускаемся в лощину. Справа пруд Филипс, слева канава, выдвигаемся на предполагаемое место для позиции. Где-то впереди в 300—400 метрах, на бугре перед нами затаился форт «Линдорф», один из самых мощных 22 фортов, опоясывающих бетонным кольцом крепость Кенигсберг.
Ночь темная, темнее некуда. Немцы ведут себя тихо, не обозначают ракетами свой передний край, как они это делают обычно. Батарея идет за пехотой, связной стрелковой роты, которую мы должны поддерживать, показывает нам путь. Спускаемся в лощину, прибыли на место. В 10—15 метрах наши пехотинцы роют себе окопчики. Мы с И. Шевкуновым выбираем позиции для каждого орудия, их у нас здесь три. Наши солдаты приступают к земляным работам.
Часам к пяти утра подъехал старшина Мельников с кухней. Солдаты подходят бесшумно, по одному, повар наполняет их котелки борщом, кашей, они так же без единого звука возвращаются к орудийным окопам и молча едят. Мельников спешит до рассвета убраться с огневых позиций, чтобы не демаскировать батарею.
Медленно отступает туманное молоко, близится рассвет, но видимость еще мала, всего 15-20 метров. Последний раз проверяю позицию. Все окопы, брустверы выложены земляным дерном, орудийные дворики, ходы сообщения, снарядные погреба сделаны искусно, даже с близкого расстояния не узнаешь, что здесь стоит батарея. Все тщательно замаскировано, орудия закатили в капониры, их невозможно обнаружить даже с воздуха.
Сколько же кубометров земли вынуто и перемещено с места на место, и это только за одну ночь! Какой тяжелый этот наш ратный труд, солдаты устали и повалились, кто где мог. Из ровиков слышится сонное посапывание, а кое-где и здоровый храп. Мы с Шевкуновым забираемся в свой ровик — наблюдательный пункт и несколько минут дремлем, пока совсем не развиднелось. У него в руках бинокль, а у меня орудийная панорама. Не терпится, хочется увидеть цель нашего наступления — форт Линдорф.
Какое же нас охватило разочарование, когда в перископе мы увидели не крепостные стены и башни, а длинный, метров 300 по фронту, бугор, поросший густым лесом, дубами да вязами. Умеют же немцы маскировать свои военные сооружения! Ведь за этим лесом, в «бугре», скрыт в казематах гарнизон не меньше чем в 300 солдат и офицеров, оснащенный современным тяжелым стрелковым и артиллерийским вооружением. Наша задача вскрыть огневые точки противника, нанести их на карточку огня и как только они себя проявят — прямой наводкой подавить их. Хотя начало наступления назначено на следующий день, невольно возникает волнение в связи с тем, что передний край не изучен, что он близок, что враг силен своими укреплениями, вооружением. Шевкунов это замечает и приказывает всем лечь отдыхать, а сам остается наблюдать.
Выполняю приказ, забираюсь в глубь ровика, а уснуть долго не могу. Не потому, что холодно, не потому, что не хочется спать, нет, наплывает какое-то особое возбуждение, чего-то большого, значительного, мощного. Шевкунов еще раз приказал спать, пообещав часа через три всех поднять. Это обещание сразу подействовало, я провалился в долгожданный сон.
Старший на батарее дал вволю выспаться и поднял меня уже днем, часа в два. Он дал мне участок наблюдения, примерно 0-15 левее форта, а сам, забравшись в ровик, вскоре захрапел.
Примостившись поудобнее на пустом снарядном ящике, я взял в руки панораму и направил объектив левее форта. Вижу ровный ряд деревьев, образующих аллею вдоль дороги, уходящей, видимо, к крепости Кенигсберг. С левой стороны аллеи, обращенной в нашу сторону, обнаруживаю какие-то окопы, но понять сразу не могу, что это такое. Беру в руки 12-кратный бинокль, который нам подарили моряки еще в Севастополе, как я им благодарен! И сразу по очертаниям окопов обнаруживаю три 4-орудийные батареи, то есть двенадцать 105-миллиметровых пушек. Это артиллерийский щит против нашей танковой бригады, которая должна будет войти в прорыв за штурмовыми отрядами Соина и Кузнецова. Мороз пробегает по спине от представления, что может произойти с танковой бригадой, которая будет прорываться на этом участке да еще на малых скоростях, потому как местность здесь болотистая. Тщательно, метр за метром, обследую эти подозрительные окопы и наношу их на карточку артогня нашей 4-й батареи. Каждому орудию отвожу по 4 вражеских пушки. На склоне холма, обращенном к нам, метрах в двухстах обнаруживаю передовую траншею гитлеровцев, вижу шапки бетонных колпаков. Это огневые точки, наношу их на карточку артогня. Снизу у подножия холма протекает какой-то ручей, но какой ширины неизвестно, его придется при наступлении преодолеть.
Сыро, холодно, постоянно пустой консервной банкой вычерпываю из углублений на дне ровика воду, моросит мелкий дождик, по небу низко плывут плотные серые облака. Впереди, слева, справа стоят ряды кольев, разделяющие поля на мелкие отрезки, сколько отрезков, столько, видимо и хозяев-бюргеров, унылый пейзаж. Справа пруд Филипс парит туманом, обволакивая все вокруг.
Гитлеровцы притаились, активных действий не ведут, боятся преждевременно обнаружить себя. Незаметно приблизился вечер 5-го апреля 1945 года. Шевкунов еще спит. Вижу, в орудийных окопах Сухарев, Корж, Вася Светличный ведут наблюдение, что-то чертят в своих схемках огня. Зарецкий, Федя Филюшин, лежа на боку, протирают снаряды, снимая с них заводскую смазку.
По цепи передаю приказ прекратить всякое движение, не демаскировать огневые позиции, чувствую, не терпится солдатам, рвутся в бой. Каждый знает, что это последнее большое сражение. Слышится дыхание весны, близится конец войны, долгожданный мир, но путь к нему лежит через эти 300 метров, через этот ощетинившийся форт Линдорф, через городские кварталы Кенигсберга, превращенные в неприступную крепость. Солдаты сидят на дне орудийных окопов, спиной прислонившись к брустверам. Чистят личное оружие, лица серьезные, задумчивые, каждый думает о своем доме, о семье, о самых близких. Кто пишет письма домой, кто думает о предстоящем завтрашнем штурме, а кто помоложе — балагурит. Это, конечно, неунывающий весельчак Вася Светличный и наводчик 2-го орудия Ваня Корж, слышится смех, шутки. Каждому — свое.
Наступили сумерки. Фашисты изредка освещают передний край ракетами, боясь наших пластунов-разведчиков. Проснулся Шевкунов, докладываю ему, что обнаружены три 4-орудийные батареи противника. Предлагаю ему план подавления этих батарей, кстати, Вася Светличный, Корж и Коган, наводчики орудий, уже на дне орудийных окопов прочертили линии предполагаемого направления стрельбы по этим батареям. Предлагаю вести огонь по стволам и кроне дубов и вязов, нависающей над артиллерийскими окопами фашистских батарей. Наши осколочно-фугасные снаряды, попадая в ветки деревьев, будут рваться над головами орудийных расчетов и перебьют осколками солдат, повредят орудия. Мой план принят!
Шевкунов по телефону согласует его с командиром батареи гвардии капитаном Пивоваровым. Тот, в свою очередь, сообщает, что его разведчики тоже обнаружили и засекли эти вражеские батареи. Комбат подчеркивает, что это для нашей батареи цель № 1, а когда нужно будет нанести удар по этим точкам, сообщит дополнительно.
Шевкунов собирает командиров орудий. Сверху дворик тщательно укрыт плащ-палатками. Зажигаются фонарики, каждый смотрит в свою карточку артогня и уточняет цели, ориентацию и направление стрельбы. Шевкунов доводит до нас боевой приказ на наступление.
Последняя ночь перед наступлением. Все на батарее подчинено подготовке к штурму. Прочищены стволы пушек, проверены панорамы, затворы, поворотные и подъемные механизмы орудий. Шевкунов отдает команду выставить часовых и всем отдыхать. Кто его знает, сколько дней и ночей продлится штурм, когда еще выпадет спокойная возможность дать солдатам поспать часок-другой…
Просыпаюсь от позвякивания котелков и чьей-то брани. Мимо идут солдаты стрелковых рот, которых выводят командиры пехотных взводов на исходные рубежи для атаки. Вперед уходят саперы, огнеметчики с ранцевыми огнеметами. Саперы будут готовить проходы в минных полях и через противотанковый ров. Незаметно наступает сырое, плотное туманное утро, в трех шагах ничего не видно. Одежда, плащ-палатки покрываются невидимой влагой.
Начало артподготовки из-за плохой видимости назначено на 10 часов утра. По небу низко проносятся рваные клочья облаков. Солдаты хмурыми взглядами провожают эти серые-серые тучи, все ждут нашу славную авиацию, наших красавцев ИЛов, с которыми всегда легче на душе, когда они заводят свой «душевный» разговор с фрицами. Вот уже и туман рассеялся, обнажился форт, поросший лесом, видна передняя траншея немцев и наша цель номер один — 12 немецких пушек, но ещё без единого признака жизни.
10 часов утра, артподготовка. Заговорил «бог» войны — тяжелая артиллерия. Видим, что передовую траншею форта Линдорф покрыло сплошное огненное покрывало разрывов. Наша пехота почти вплотную приблизилась к огневому валу разрывов, вот уже как час молотит наша артиллерия передний край. Старший на батарее Иван Шевкунов дает команду выкатить орудия из капониров в орудийные дворики. Мгновение и наши пушки встали в окопах, готовые к бою. Наводчики прильнули к панорамам. Мне приказано командовать огневым взводом и подавить артогнем обнаруженные четыре вражеские батареи.
Близится 12 часов дня, начало общей атаки. Видим, слева выдвигаются на исходные рубежи наши танки. Даем команду, направление стрельбы левее 0-15, и вовремя! В бинокль, да и невооруженным глазом видим, как гитлеровские артиллеристы бросаются выкатывать из капониров свои орудия, готовясь нанести нашим танкам смертельный удар. Несколько пушек немцы уже выкатили. Кто кого? Чьи нервы крепче, кто быстро, точно и четко сработает у орудия — тот и победит. Даем команду, левее 0–15 прицел 10, бить по стволам деревьев, 20 снарядов на орудие, беглый огонь!
Вижу в бинокль, как 60 снарядов, выпущенные в первые две минуты боя, сделали свое дело: не только загнали гитлеровцев в укрытия и блиндажи, но и подавили волю солдат к сопротивлению.
Мне хорошо видно в бинокль, как вражеские офицеры силой вышвыривают своих солдат из укрытий и блиндажей, и они, кто ползком, кто пригибаясь, бегут к брошенным орудиям.
Но не тут-то было, даю команду наводчикам увеличить прицел на одно деление и вести огонь по кроне деревьев, которые нависли над немецкими пушками, скрывая их от удара наших ИЛов.
На батареи фашистов за одну минуту обрушивается более 90 разрывов наших снарядов.
Стволы всех 105-миллиметровых орудий укатились с люлек назад, так как накатные и откатные цилиндры пробиты осколками, из них фонтаном бьет веретенное масло. В снарядных ровиках вспыхнул пожар, горит и рвется боезапас артиллерийских снарядов — вот так работает и побеждает в бою наша трехдюймовочка конструкции Грабина, способная произвести, при двух заряжающих, 31 выстрел в минуту…
Артиллерийская дуэль выиграна.
А сзади и слева наших позиций лязг гусениц и дизельных перегазовок. Это танковая бригада выдвигается на исходные позиции для атаки. До форта Линдорф 300—400 метров, и у танкистов не единой потери в боевых машинах. Командиры танков, наполовину высунувшись из открытых люков, благодарят наших героических наводчиков, да и всех батарейцев, за отличную стрельбу и воинское братство. Вот и наша пехота поднялась и пошла в атаку. Мы поддерживаем ее огнем, прямой наводкой бьем по амбразурам бетонных колпаков, уничтожаем ожившие огневые точки в передних траншеях.
Артподготовка смела и уничтожила с поверхности форта все огневые средства немцев. И словно по заказу ветер разогнал плотную низкую облачность, и появилась над головами наша авиация. Штурмовики на бреющем полете косят цепи контратакующих немцев. Уцелевшие от силы человек 20 идут с поднятыми вверх руками. Нашему штурмовому отряду ничего не остается, как взять их в плен.
Наши штурмовые роты ворвались в переднюю траншею, перескочили ее, а за ней стали преодолевать глубокий противотанковый ров, опоясывающий форт Линдорф. Саперы делали свою смертельно опасную работу, под огнем разминируя проходы и подступы к форту, а штурмовая рота в противотанковом рву готовилась к новому броску.
Нам преградил путь безымянный ручей метра 2-3 шириной. Мы и так отстали от роты, догнать стрелков по вязкому болотистому лугу, под минометным и пулеметным огнем противника нелегко. Смещаемся влево к какой-то канаве, под прикрытие кустов, в мертвую, не просматриваемую противником зону, здесь он не может достать нас прицельным огнем. Но одного из наших ездовых ранило шальной пулей в руку, он медленно сползает с седла. Зарецкий и Вася Светличный подхватывают его. Миша Зарецкий остается перевязывать раненого. Приказываю солдату Малиновскому, из нового пополнения, занять место в седле, но Малиновского одолевает страх, и он смотрит на меня умоляющими глазами, как бы просит заменить его другим. «Трус умирает множество раз, а храбрый единожды»,— напоминаю ему слова Суворова, но здесь, где бушует море огня и разрывов, мы все равны и трусость, паника страшнее любого снаряда или пули. Повторяю твердо приказ –Малиновский, в седло! Это помогает солдату побороть страх. Здесь, в бою, остановка, промедление — смерти подобно.
Добрались уже до холма, отсюда метров 70—80 до форта, но вот этот злополучный ручей…
Приказываю: ездовым отцепить передки, лошадей положить на землю под бугор, они нам нужны живыми. Срочно начинаем наводить переправу через ручей. А какие подручные средства? Луг, по которому мы двигались, разделен на участки дубовыми кольями и проволокой, это о нас «позаботились» местные бюргеры. Все бросились вытаскивать колья. Откуда-то с фланга по нам бьют из пулемета фрицы, дважды пуля ударила в кол, который я вытаскивал, повыше моей головы. Это уже работает снайпер. Мгновенно падаю на спину и ногами раскачиваю кол, а затем ремнем валю его на землю и волоком тащу, уползая из-под огня. Смотрю, каждый притащил по 2-3 кола. Бросаем длинные колья через ручей, а колья покороче настилаем поперек, рубим кустарник, сверху забрасываем дерном, и переправа готова. Проскакиваем ручей и на галопе — на вершину холма, здесь быстро разворачиваемся. В 50 метрах перед нами форт, где проходила вторая немецкая траншея. Снаряды нашей тяжелой артиллерии сравняли ее с поверхностью земли.
Огонь по амбразурам! Мы заставляем замолчать некоторые их огневые точки, но оборона немцев еще жива. Взять форт с ходу не удалось. Командиры штурмовых рот Орлов и Кузнецов обходят форт слева. Нас просят прощупать огнем слабые места немецкого укрепления. Встав напротив подвесного моста, тремя орудиями наносим удар по воротам и тыловым входам форта.
Мы видим, как под прикрытием артогня штурмовой отряд переправляет через наполненный водой крепостной ров своих огнеметчиков, как они поливают через амбразуры засевших там фрицев горящей нефтью. Слева и справа подходят свежие стрелковые роты 262-го гвардейского стрелкового полка, а штурмовые роты 261-го и 264-го полков обошли форт и ведут бой уже за местечко Вольгартен. К 18 часам форт № 5а «Линдорф» полностью окружен и блокирован.
В бою за форт мы потеряли двух своих боевых товарищей, ранило ездового Васильева и во втором расчете погиб Ваня Черных, осколок мины угодил ему в голову. Тяжело терять безвозвратно боевых друзей. Сидим, топчемся у бетонных стен форта. Артподготовка снесла с него лес, начисто обнажив огромный серый пятиугольник в 350 метров по фронту и 150 метров в ширину. Загнанные в глубь этого бетонного гроба солдаты и офицеры противника ждут своей участи. Они не прекращают сопротивления и не сдаются в плен, выполняя приказ Гитлера бороться до последнего солдата, иначе смертная казнь.
Но вот командир стрелкового полка гвардии майор Артыщук направляет в форт двух пленных немцев с предложением осажденным сдаваться. Мы видим, как немцы подошли с белым флагом к порталу подъемного моста, что-то прокричали по-немецки. Через несколько минут подъемный мост опустился, немцы с ультиматумом простучали коваными сапогами по металлическому настилу подъемного моста и скрылись в проходе казематов форта. Наступила тишина ожидания.
Но вот через рупор передано на немецком языке требование командира дивизии Кирилла Тымчика: «Если гарнизон не капитулирует, то вход в подземелье форта будет взорван».
Угроза подействовала. Немцы выбросили белый флаг, и в 2 часа ночи 197 солдат и офицеров гарнизона форта сдались в плен.
Мы в это время снимались с позиции и выдвигались в район Вольгартена и питьевого канала Ландграбен, где шел ночной встречный бой.
Проходим мимо немецких батарей, разбитых нашими снарядами. Картина жуткая, десятки трупов орудийной прислуги и остатки недавно грозных орудий. Все стволы укатились с лафетов назад, уткнувшись замковой частью в землю. С деревьев сорваны кроны. Это все наша работа…
Дорога в глубоких воронках от бомб и снарядов. Все они наполнены водой. И вот какая досада. Неопытный ездовой Малиновский делает парой лошадей перед воронкой вынос, крутой вираж и стаскивает орудие в глубокую яму. Измученные лошади и солдаты бессильны перед такой бедой. 2-е и 3-е объезжают нас и уходят вперед. Шевкунов спешит на место боя в Вольгартен, а мне приказывает дать возможность лошадям отдохнуть часа два, затем вытащить орудие.
Впереди Кенигсберг. До нас доносится запах дыма, город в сплошном зареве огня, видим очертания горящих кварталов, там, наверное, светло как днем, а здесь, в пригороде, сумрак, и мы остаемся одни. Откуда-то справа противник ведет огонь из крупнокалиберных пулеметов в направлении перекрестка. Вот-вот побьют нам конную тягу. Принимаю решение увести лошадей в укрытие за стены близстоящих домов, а пушку продолжать вытаскивать силами расчета.
С приближением рассвета огонь становится плотнее и прицельнее, пули попадают в ствол и щит орудия, высекая искры. Надо что-то придумать. Даю команду найти и притащить какие-нибудь бревна, балки, будем подваживать орудие. Миша Зарецкий, Филюшин, Малиновский мгновенно находят такие ваги, и мы начинаем, ползая на животе, подводить рычаги под орудийную ось. Подняться в полный рост нельзя, очередь вражеского пулемета тут же снимет всех. Но и в лежачем положении не работа. Приказываю взяться за лопаты и с правой стороны, откуда ведут огонь фрицы, насыпать земляную защиту. Сначала копаем лежа, потом на коленках. Бруствер растет, вот-вот закроет от огня работающих солдат и орудие. Сильно обозлились все на этот недобитый опорный пункт фашистов. Этот «подарочек», верно, оставила нам «по-соседски» действующая где-то рядом 33-я стрелковая дивизия нашего же корпуса. Не доглядели…
В свете наступающего утра вырисовывается неподалеку корень огромного, вывороченного взрывом бомбы дерева. Скрываемся за ним, и я в бинокль начинаю наблюдать. Откуда немцы ведут огонь? Оказывается, справа, в стороне расположена траншейка, метров 200 в длину, и парочка дзотов, откуда немцы ведут огонь. Ну погодите, фрицы, вызволим пушку, дадим вам жару. А тут сзади подбегает к нам какой-то щегольски одетый капитан, видно, чей-то адъютант, и требует немедленно убрать пушку, так как она демаскирует какое-то КП или НП, не понял какого генерала, а до этого КП от нас назад еще метров 300. Не успел щеголь закончить речь, как немецкий пулеметчик сбил с капитана фуражку и положил его в грязь под дружный смех работающих солдат. Офицер лежит и просит, чтобы ему помогли выбраться. Зарецкий спрашивает: «Вы что, ранены?» Тот отвечает: «Нет». «Так ползи сюда, или на свой КП». Капитан ругнулся по адресу Зарецкого, но близкая пулеметная очередь мигом подняла его и швырнула на дно воронки, где застряла наша пушка. Так и просидел в этом укрытии бедолага, пока мы не подважили и не вытащили, лежа, веревками пушку. А когда вытащили и развернули орудие в сторону злополучной траншеи, Вася Светличный двумя выстрелами погасил оба дзота, дал снарядов пять по огневым точкам в траншее, после чего огонь с их стороны прекратился, и мы видели, как из-под самого бруствера той траншеи, откуда-то из болотной жижи, выскочили наши пехотинцы, ворвались в траншею и начали добивать уцелевших немцев. Видимо, эти ребята так же, как и мы были внезапно прижаты огнем противника и, не имея связи, скрывались среди болотных кочек.
Из-за укрытия к нам на галопе подлетела наша упряжка с передком, быстро ставим орудие на прицеп и рысью отправляемся в направлении канала Ландграбен, где идет тяжелый бой. К немцам подошло из резерва подкрепление, и они контратакуют наш штурмовой отряд. Мы подоспели вовремя. Два батальона фрицев, со стороны кирпичного завода, атакуют во фланг, уже перевалили за железнодорожную насыпь, вот-вот сомнут нас и зайдут штурмовым ротам в тыл.
С ходу разворачиваем орудие и открываем огонь. Немецкие пулеметчики с насыпи из-за рельсов бьют в спину нашим ротам, то слева, то справа над головами проходят трассы светящихся очередей, вокруг рвутся мины, у нас убиты ездовые Иванов и Смирнов. Фашисты уже метрах в 30—40, видимость плохая, в воздухе стоит кирпичная пыль, нечем дышать, обстановка критическая, слышатся хлопки разрывов, немцы начинают забрасывать нас гранатами. Светличный прямой наводкой сбивает с насыпи немецкие пулеметы, а я беру в руки пулемет Дегтярева, выпускаю по атакующим два диска. Фрицы залегли, а Вася Светличный и заряжающий Миша Зарецкий выстрелами из орудия отбрасывают фашистов за насыпь. Так противник несколько раз до самого вечера яростно атаковал наши штурмовые группы и задерживал наше продвижение вперед. Штурмовой отряд топчется на месте, отбивая атаки с правого фланга. Наконец, высокое командование ввело в бой из резерва 24-ю гвардейскую стрелковую дивизию, и она прикрыла нам правый фланг.
Тем временем взвод саперов Алексея Мельникова, под прикрытием нашего артогня, в резиновых костюмах спускается в канал Ландграбен, стремительно бросается к бетонному мосту, перекусывает минные кабели, а наши наводчики бьют по траншее немцев, давят их огневые точки, обеспечивая безопасную работу саперов и переправу стрелковых рот на другой берег канала. Наконец, мост разминирован, танки, самоходки рванули вперед. И вот мы входим в парковую зону, а за ней первые кварталы города. Кстати, за этот подвиг командир саперного взвода 264-го стрелкового полка старшина Алексей Мельников был удостоен звания Героя Советского Союза.
Так прошли еще одни сутки яростного штурма. Занимаем часть города под названием Амеленау, где-то справа вагоностроительный завод, впереди северное кладбище. Наша задача захватить этот район и у горбатого моста соединиться с 18-й стрелковой дивизией 11-й армии генерала Галицкого, наступающей с юга.
8 часов утра. Небо ясное, вовсю работают наши ИЛы, хорошо видны лица пилотов, они открывают фонари, приветствуя нас, идут на штурмовку. Впереди катится огневой вал тяжелой артиллерии. Вал удаляется вглубь квартала, наша пехота поднимается в атаку, и мы, сопровождая ее, продвигаемся по улице Каштановая аллея.
Путь нам преграждает стена разрывов мин, на галопе преодолеваем это место. Пехота продвигается медленно, каждый дом огрызается огнем. По возникшим огневым точкам бьем из орудий и заставляем их замолчать, пехота тогда идет дальше от дома к дому. По Каштановой аллее расположены красивейшие особняки богатеев, последышей немецких псов-рыцарей. Виллы, окруженные садами, живописными палисадами. Сплошного массива зданий нет. Не случайно командиры штурмовых отрядов Соин и Моисеев выбрали это направление, ведущее к реке Приголе и к горбатому мосту. В этих садах легче вести бой и скрытно подбираться к опорным пунктам.
После удара с воздуха наших штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков по окраинным кварталам Кенигсберга, а также мощного артналета нашей тяжелой артиллерии фашистские солдаты деморализованы, в панике бегут к центру города, полностью потеряв волю и способность к сопротивлению. Но вот, в конце Каштановой аллеи, на пересечении с какой- то другой улицей путь отряду Соина преградила невысокая кирха, с купола которой бьет крупнокалиберный спаренный пулемет и мелкокалиберная пушка. Тут же огонь из подвала кирхи прижал нашу пехоту к земле.
Немедленно выдвигаем 1-е и 2-е орудие из-за угла дома и Вася Светличный и Иван Корж, двумя снарядами разбивают огневые точки фашистов. Пехота броском идет вперед и захватывает этот опорный пункт. Видим за перекрестком бетонные берега реки Приголя. Остатки фрицев бросаются в реку, а на том берегу солдаты 11-й гвардейской армии генерала Галицкого их добивают, оставшихся в живых берут в плен.
Ура! В 13-00 8-го апреля в районе электростанции у горбатого моста через реку «Приголя» соединились с 18-й стрелковой дивизией 11-й армии, повернули к северному кладбищу. Гитлеровцы загнаны в старые склепы прусских баронов. Весь день ведем бой, отражаем контратаки немцев, пытающихся вырваться из окружения. Нас вечером сменяет 5-я батарея капитана Раша, а мы отходим назад, у нас нет снарядов.
Ночью немцы, до 1000 человек, во главе с генералом пытаются прорваться, но нашими усилиями прорыв ликвидируется. Батарейцы за ночь берут в плен человек 100 немцев, но их генерал в последний момент застрелился. Досадно Мише Зарецкому, получил бы за пленного генерала самую высокую награду…
Утром 9-го апреля нас сменила 2-я стрелковая дивизия, а мы отправляемся штурмовать морскую крепость — порт Пиллау. Идем назад к заливу Фриш-Гаф, занимаем район северных доков, затем местечко Гросхайдекруг. Впереди городок, малый рыбацкий порт Фишхаузен, идем к нему вдоль сливного канала (ванночки, как его прозвали солдаты).
В одном месте немцы 17 или 18 апреля нас чуть-чуть не смяли, и комбат «катюш» вызвал огонь на себя. Конечно, немцев накрыл, но и нам досталось, ранило командиров орудий Сухарева, Халмерзаева и наводчика Когана.
Но самое тяжелое — 32 человека пехотинцев 261-го стрелкового гвардейского полка погибли от рук четырех снайперов. Солдаты были молодые, 1927 года рождения, плохо ориентировались в обстановке и сами лезли под пули.
Светличный и Корж разбили это осиное гнездо, в нем оказались власовцы. Наши пехотинцы казнили всех четырех предателей старинным славянским способом, с помощью согнутых берез, но 32 молодые жизни не вернешь, очень жаль мальчишек, вечная им память. В тот день мы взяли город Фишхаузен. А 23—25 апреля наша дивизия вместе с другими частями взяла последний оплот гитлеровцев, порт-крепость Пиллау.
10 апреля Москва салютовала доблестным войскам 3-го Белорусского фронта по случаю взятия крепости Кенигсберг, а 19 апреля вышел указ о награждении большой группы солдат и офицеров орденами и медалями. В их числе и я (за «артиллерийскую дуэль») получил орден боевого Красного Знамени.
Ранее за бои в Крыму, под Севастополем я был награжден медалью «За Отвагу».
Старший лейтенант Шевкунов получил орден Красной Звезды, командир 4-й батареи Пивоваров орден Отечественной войны I степени, заряжающий Федя Филюшин — орден Славы III степени.
87-я гвардейская стрелковая дивизия за взятие крепости Кенигсберг и порта Пиллау была награждена орденом Суворова II степени. Той же награды удостоен наш командир генерал-майор К. Тымчик.
Здесь, в Восточной Пруссии, для нашего соединения и для меня лично закончилась Великая Отечественная война.