Русская вьюга

* * *

Бредет навстречу дряхленький Мирон,

Еще с войны контуженный, живучий.

Извечный завсегдатай похорон

Других солдат, что в мир уходят лучший…

Он сдал в музей медаль и ордена,

Он потерял жену, а с ней — рассудок.

И встречного: «Закончилась война?..» —

Пытает он в любое время суток.

«Да-да, Мирон, закончилась… Прости,

Что мы тебе об этом не сказали…»

Он расцветает… И звенят в горсти

Монеты на бутылку от печали.

Бутылка — так… На первом же углу

Он встречного о том же спросит снова:

«Закончилась?..» Морщинки по челу

От радости бегут не так сурово.

Проклятый век… Шальные времена…

В соседней Украине гибнут дети.

А здесь Мирон: «Закончилась война?..»

И я не знаю, что ему ответить…

* * *

Вьюги поздним набегом

Города замели…

Я шептался со снегом

Посредине земли.

В суете паровозной

У хромого моста

Стылой ночью беззвездной,

Что без звезд — неспроста…

Я со снегом шептался,

Мне казалось, что он

Только в мире остался —

Ни людей, ни времен.

Хлопья рот забивали

И горчили слегка.

Комья белой печали

Всё сжимала рука.

Я шептался со снегом,

Я доверил ему,

Что спасаюсь побегом

В эту белую тьму.

Так мне видится зорче,

Если вьюга и мгла —

Обхожусь, будто зодчий,

Без прямого угла.

А потом — перебегом —

По дороге ночной…

Я шептался со снегом,

Он шептался со мной.

Снег пришел осторожно

И уйдет невзначай,

Как попутчик дорожный,

Что кивнул — и прощай…

* * *

По русскому полю, по русскому полю

Бродила гадалка, вещая недолю.

Где русская вьюга, там русская вьюга,

Там боль и беда подпирают друг друга.

Там, слыша стенанья, тускнеют зарницы,

Пред ворогом там не умеют клониться.

Там ворон кружит, а дряхлеющий сокол

О небе вздыхает, о небе высоком…

О, русское поле! Гадала гадалка,

Что выйдет мужик и ни шатко ни валко

Отложит косу и поднимет булаву

За русское поле, за русскую славу.

И охнет… Но вздрогнут от этого вздоха

Лишь чахлые заросли чертополоха…

Лишь сокол дряхлеющий дернет крылами

Да ветер шепнет: «Не Москва ли за нами?..»

О, смутное время! Прогнали гадалку…

И в храме нет места ее полушалку.

Кружит воронье, а напыщенный кочет

О чем-то в лесу одиноко хохочет.

Аль силы не стало? Аль где эта сила,

Что некогда ворога лихо косила,

Что ввысь возносила небесные храмы?..

Куда ни взгляни — только шрамы да ямы.

Лишь пес одичавший взирает матеро,

И нету для русского духа простора.

В траву одиноко роняют березы

Сквозь русское зарево русские слезы…

* * *

Расстегнутый ворот… Спеши не спеши,

Уже ничему удивляться не надо,

И тихая боль одинокой души

Не тише, чем шепот уснувшего сада.

И каждая буковка как полустон,

Что в горле твоим же рыданьем задушен.

И в мире уже ни концов, ни сторон,

А только одни заплутавшие души.

Им больно вставать со скрипучих колен

И больно нести пустоту и усталость…

И гул не идет от натруженных вен,

Где в тусклой крови и мечты не осталось.

Лишь утлая лужа звездами полна

Да клекот сменил соловьиное пенье.

А были ведь песни на все времена…

Но то времена… А теперь безвременье…

* * *

В этом доме к утру по углам задрожит паутина,

Закачаются стены, от гула качнет потолок…

И ты бросишься ниц пред иконою… Охнешь повинно,

Ощущая — томительный ужас тебя обволок.

Побоявшись поднять черный взгляд на корявую стену,

Там, где трещинка криво, но все ж обошла образа,

Ты душою покорной готов окунуться в геенну,

И повинные слезы вконец застилают глаза.

И сквозь эту слезу вдруг узреешь — светло и широко

Разливается в поле — где ратники — чудо-заря.

И летят скакуны, и все слышится: «Око за око!»

И упавшие замертво знают, что гибли не зря.

Одичалый сизарь — вислокрылый, худой и ленивый,

Ни на что не пригодный, голодный и глупый сизарь —

Лишь посмотрит хитро, удивится, что мы еще живы

И что город наш пеплом не пущен, как было бы встарь.

И, слезу осушив о веселые искры рассвета,

Вдруг поймешь, что являлись к тебе лишь в испуганном сне

Этот гул грозовой, эта песня, что так и не спета,

Этот ратник, упавший башкою к последней весне.

Потерев кулаком от испуга набрякшие веки,

Удивленно прошепчешь: «Приснится же, ешкина вошь…»

И все будешь гадать: «Это ж сколько всего в человеке…»

А откуда ожог на ладони — никак не поймешь…

* * *

Эта робкая сирость нищающих тихих берез…

Снова осень пришла… Все опять удивительно просто —

Если ветер с погоста печальные звуки донес,

Значит, кто-то ушел в ноздреватое чрево погоста.

И собака дичится… И женщину лучше не трожь —

Та похвалит соседку, потом обругает ее же…

И пошла по деревьям какая-то странная дрожь,

И такая же дрожь не дает успокоиться коже.

Только женские плачи все чаще слышны ввечеру…

Увлажнилось окно… И я знаю, не будет иначе —

Если в стылую осень я вдруг упаду и умру,

Мне достанутся тоже скорбящие женские плачи.

Постоишь у колодца… Почувствуешь — вот глубина!

А потом напрямки зашагаешь походкой тяжелой.

Но успеешь услышать, как булькнет у самого дна

Та ночная звезда, что недавно светила над школой.

Вслед холодная искра в зенит вознесется, слепя

Обитателей теплых и похотью пахнущих спален…

И звезду пожалеешь… И не пожалеешь себя…

Да о чем сожалеть, если сам ты и хмур, и печален?