С верой в совершенствование...

О том, почему Толстой, повторяя вслед за Лермонтовым, называет и свою жизнь чьей-то «глупой шуткой», это отдельная история, но ответ именно на этот вопрос дал бы нам понять всю противоречивость этой фигуры и всю трагичность его ухода… Не забегая вперед, обратимся к юноше Льву, который «с 16-ти лет перестал становиться на молитву и перестал по собственному побуждению ходить в церковь и говеть»³, не отрицая при этом Христа (как пророка) и Его учения. «Единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование, и какая была цель его, я бы не мог сказать…»⁴, цитирует из «Исповеди» Толстого дочь его Александра, составившая книгу о своем отце, опираясь на широко распространенные источники. В попытках понять родного человека, А.Л. Толстая, как и сторонние исследователи, обращается к его художественным произведениям, отождествляя автора с созданными им героями. «Описывая своего героя в “Казаках”, не о себе ли писал Толстой», — задается дочь вопросом, цитируя из повести: «Для него не было никаких — ни физических, ни моральных — оков… У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды. Он ни во что не верил и ничего не признавал. Но, не признавая ничего, он не только не был мрачным, скучающим и резонирующим юношей, а, напротив, увлекался постоянно»⁵.
Можно было бы понять дочь, которой, на момент смерти отца, было всего 26 лет, если бы не Лермонтов, который к этому возрасту уже завершил свои земные дела, а Толстой зачитывался им всю жизнь. К сожалению, дочери Толстого — Александра Львовна и Татьяна Сухотина-Толстая — в своих книгах так и не приблизили к нам своего отца, не сделали понятнее, не сняли многочисленные вопросы, ответы на которые сделали бы фигуру Льва Николаевича менее «загадочной».
Остается признать, что ни во что не верующим, ничего не признающим, постоянно увлекающимся, но с «верой в совершенствование», приезжает Толстой в Чечню, где годом раньше уже начал осуществлять свою непротивленческую миссию шейх Кунта-хаджи Кишиев. Учение шейха — непротивление злу насилием — Толстой привезет в Россию, где оно приобретет искаженные формы и черты, в отличие от наставлений шейха, которым духовный учитель человечества неуклонно будет следовать до конца своей жизни.
Утверждать, что, находясь в Чечне, Толстой оставался равнодушным к учению шейха, значит признать его слепо-глухо-немым, поскольку мы не найдем имени Кунта-хаджи в подробных дневниках молодого человека, искавшего ответы на те же вопросы в то же самое время.
Утверждать, что, интересуясь американским непротивленцем Гаррисоном и переписываясь с Ганди, работающим в Южной Африке, Толстой, так и не вспомнил о чеченском непротивленце, который в 1864 году уже «пострадал за веру» (о чем всю жизнь мечтал Толстой!), — значит принизить гений Толстого, а не значимость фигуры шейха.
Называя Гаррисона «одним из величайших людей не только Америки, но и всего мира»⁶, выписывая из Штатов его биографию, написанную Оливером Джонсоном, и считая, что «уже то, что Гаррисон был непротивленцем, делает ему больше чести, чем любой другой факт в его биографии»⁷, Толстой дает нам понять, что даже за океаном способен разглядеть своего единомышленника. Не значит ли это, что дневники писателя прошли жесткую цензуру и нужно научиться читать между строк?
Отрицая же влияние Кунта-хаджи на мировоззрение Толстого, можно договориться и до того, что многоженство чеченцы переняли у мормонов — американской секты, допускавшей полигамию. Получается, что даже элементарного любопытства не проявляет к зикристам молодой человек, в нетерпении ожидающий прикрепления к армии хоть в качестве рядового, но все время задающийся вопросами: «…Под влиянием какого чувства решается человек без видимой пользы подвергать себя опасности и, что еще удивительнее, убивать себе подобных?»⁸; «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?»⁹…
«Жалкий человек. Чего он хочет!..» — продолжим устами Лермонтова, поскольку Толстой находится на войне, которая началась задолго до рождения поэта и длится после его гибели уже 11 лет! Должен был, в конце концов, появиться хоть кто-нибудь на этой земле, кто остановил бы это целенаправленное чудовищное истребление народа регулярной армией великой империи, которое началось еще в 1706 году, когда командующим Кизлярским краем был назначен генерал-фельдмаршал Шереметьев. Но на земле о мире думать одним было некогда, а другим незачем. И тогда сам Всевышний послал на землю человека, который еще при жизни был причислен к «356 мусульманским святым, постоянно живущим на земле и спасающим человечество»¹⁰.
Совершив в 1848 году паломничество в Мекку, побывав в Турции и арабских странах, Кунта-хаджи в 1850 году возвращается в Чечню членом суфийского ордена Кадария, глубоко убежденным, что помощи извне ждать неоткуда, нужно спасать свой народ, полагаясь на волю Всевышнего. Опоясывая со своими последователями землю чеченскую духовными кругами зикристов, сотрясавших основы имамата Шамиля, Кунта-хаджи публичными громкими молитвами стал отвоевывать у великого имама сторонников войны до победного конца, и народ, в ком «любовь безмерна», как и ненависть, принял предложенную альтернативу. Трудно представить, чтобы Толстой, при регулярных встречах с «кунаками из Старого юрта», не попытался получить у них ответ на мучившие его вопросы о войне и мире. Еще нереальнее думать, чтобы эти «кунаки» (Балта Исаев, Садо Мисербиев, Бота, Дурда, Ильяс и др. чеченцы) ни разу сами не заговорили с Толстым о том, что связано с новым громким именем.
Развлекавшие русского друга эпическими песнями — илли, подбрасывавшие ему «сюжеты для Кавказского рассказа»¹¹, не упустившие случая рассказать «про стычку Хаджи-Мурата с Арслан-Ханом за мечеть»¹² и пр., пр., кунаки Толстого, как сговорившись, молчат о человеке, который активно и чрезвычайно оригинально призывает к миру.
«Усовершенствование, привезенное в край новым зикиром, состоит в прыганье, так что нынешних зикристов можно назвать мусульманскими прыгунами, как есть русские прыгуны между раскольниками»¹³, — пишет офицер и публицист Р.А. Фадеев. Будучи на 4 года старше Толстого, он не только гораздо успешнее делал свою военную карьеру в Чечне, но, получается, был и более осведомлен в обстановке и даже имел с чем сравнить происходящее.
У Толстого мы не найдем ни слова о «прыгунах», и не только потому, что Фадеев пишет о событиях 1860 года. Замалчивание имени основателя нового зикра и Фадеевым тоже говорит о многом. Очевидно, влияние шейха из Илсхан-юрта на массы было столь велико, что решено было максимально замалчивать о нем любую информацию, поскольку и сегодня в архивах и музеях трех областей, которым до 1838 года передавалась Устюжна, из истории самого города изъяты годы пребывания там, в ссылке, шейха Кунта-хаджи. Чего не скажешь о Псковском областном архиве (ГАПО), в котором сохранилась вся переписка местной жандармерии с канцелярией губернатора по поводу пребывания в Порхове Атаби Атаева.
Но, взявшись написать о мюридизме еще в то время, нельзя было обойти громкий и зрелищный зикр, пришедший на смену тихому «шамилевскому» зикру.
«В 1860 году внесена была на Кавказе новая проповедь зикира…»¹⁴ — пишет Фадеев, не называя вообще имена основателей зикров — шейхов Ташав-хаджи и Кунта-хаджи, хотя имен кавказских учителей зикра в книге перечислено немало: Исмаил Эффенди Ширванский, Магомет Казий-Кюринский, Кази-Мулла, Джемал Эддин и др.
Надо уточнить, что в Чечне было всего два вида зикра, сохранившиеся и по сегодняшний день: накшбандийский, совершаемый сидя, и кадарийский, сопровождающийся бегом по кругу и прыганьем, с обязательным ритмичным хлопаньем в ладоши во время покачивания всем корпусом из стороны в сторону с упором то на одну ногу, то на другую.
Поскольку основателем последнего зикра является Кунта-хаджи, то «новая проповедь зикра» никак не могла быть «внесена» в Чечню в 1860 году, когда шейх вторично находился в Мекке, куда в 1859 году его вынудил уехать имам Шамиль. Более того, 25 августа того же года Шамиль добровольно сдается в плен князю Барятинскому, а Кунта-хаджи возвращается в Чечню только в 1861 году, значит, пути их больше не пересекались. Возникают вопросы: за что имам Шамиль «сослал» шейха в Мекку, если тот себя никак не обнаруживал? Когда и каким образом удавалось Кунта-хаджи ослаблять власть Шамиля в Чечне, если основным орудием шейха были зикры, о которых умалчивает Фадеев?
Если до 1860 года Кунта-хаджи еще не начинал действовать, то кто же пошатнул авторитет Шамиля в Чечне настолько, что в 1858 году он вынужден был дважды (6 июля в Шатое и 16-го — в Шалях) собирать всех чеченских наибов (руководителей округов) и улемов (богословов) с просьбой не оставлять его на произвол судьбы? В третий раз имам собрал их всех в Эрсеное 1 апреля 1859 года, очевидно, уже после того, как заставил шейха покинуть Чечню. Но остановить начавшийся процесс замирения было невозможно. До пленения Шамиля оставались месяцы… Какой ценой доставалось народу право на жизнь, данное ему Всевышним, и в каких тяжелейших условиях шла битва шейха за жизнь каждого чеченца, события тех дней говорят сами за себя.
13 декабря 1857 года генерал Евдокимов пишет рапорт военному министру генерал-адъютанту Сухозанету, что «все непокорное население Большой Чеченской плоскости после 16-летней ожесточенной войны покорено, на ней не осталось ни одной сакли»¹⁵.
Со 2 по 19 апреля 1858 года, разорив 96 аулов на пространстве от Теньги до Гехи и переселив оставшихся в живых жителей к русским крепостям, генерал Евдокимов рапортовал об «окончательном завоевании Малой Чечни»¹⁶.
15 июля 1859 года военные действия из Чечни перенесены в Дагестан, но без поддержки чеченцев Шамиль уже через месяц отдает себя в руки своих врагов, на 61 году жизни подведя черту под 60-летней непрерывной кавказской войной. Русским императором был дарован имаму и его многочисленному семейству почетный плен с достойным содержанием — непротивленца Кунта-хаджи и его сподвижников ждала впереди пожизненная ссылка с существованием впроголодь и преждевременная смерть на чужбине. Мир на Кавказе, особенно в Чечне, не входил в планы империи.
Экскурс этот нам понадобился для того, чтобы оспорить у Фадеева дату появления в Чечне громкого зикра, и чтобы показать, что учение «непротивления злу насилием», востребованное самим временем, появилось сначала в Чечне, и отсюда было завезено в Россию Толстым. На искусственно создаваемой почве учение это в крепостной стране сузилось до «секты толстовцев»: «самой непостижимой и чуждой»¹⁷ самому Толстому секты, поскольку без мощной духовной составляющей Непротивление сходит на нет: рабство не питает Дух, оно его изничтожает. В Чечне же ожесточенные сражения воинов с именем Аллаха на устах сменились не менее яростными духовными битвами зикристов, которые и в XXI веке оказались в авангарде духовно-нравственного возрождения народа.
Но еще большее недоумение вызывает само описание Фадеевым зикра, которое ставит под сомнение вообще существование «мусульманских прыгунов». Такого зикра в природе человеческой просто быть не могло и не может: «Совершив вечерний достамаз (омовение) и намаз, люди садятся в кружок, локоть к локтю, и говорят вместе речитативом… махая головой в обе стороны и подергивая плечами; наконец они начинают подпрыгивать все в той же позе, поджав под себя колени; есть такие искусники, которые умудрились прыгать в таком неловком положении на аршин высоты… Во все время зикира мысль упражняющегося должна быть сосредоточена на Аллахе и его 99 могуществах (свойствах), он должен также вспоминать имена 24 негамбаров (великих святых), не останавливая на них мысли, так чтоб они только скользили в голове; все же существо должно быть приковано к имени Аллаха. Если человек сумел сосредоточиться, как следует, то результатом упражнения должен быть полный обморок (джазма); тогда, значит, молитва его принята. Если он не может достигнуть такой высокой степени, то он старается, по крайней мере, прийти в одурение, и точно: есть от чего»¹⁸.
Еще бы. Если в такой позе сидеть еще можно, то подпрыгивать, да еще и на такую высоту, в полуобморочном состоянии, не сбиваясь с ускоряющегося ритма и повторяя обязательные слова молитвы, — просто нереально.
Зачем нужно было извращать происходящее — разговор отдельный. Обратим внимание на то, что объективно должно происходить с зикристами — это «полный обморок», «одурение», говоря языком Р. Фадеева, или «высший религиозный экстаз», говоря словами Л.Н. Толстого.
«Экстатическое состояние — шоукъ»¹⁹ (чеч.), назвать обмороком никак нельзя, даже если это «священный» обморок, по Фадееву. Потому что сознание зикриста не отключается, а, наоборот, доходит до высшей степени, когда он ощущает полное слияние с Богом, растворяясь в Нем настолько, что перестает ощущать телесное — он весь — человек-Дух, устремленный не только к видимому Небу, но к самому престолу Божьему. Если бы Толстой, как Фадеев, наблюдал зикры со стороны, то он так же должен был бы увидеть эти «обмороки» и «одурения». Но Толстой нашел правильное слово для человека, который непременно должен был прочувствовать это состояние сам, изнутри, и слово это — «экстаз», что дает нам основание предположить, что Толстой лично участвовал в зикрах.
«Вчера я почти всю ночь не спал, пописавши дневник, я стал молиться Богу, — записывает Толстой в дневнике в ночь с 11-го на 12-е июня 1851 г. — Сладость чувства, которое испытал я на молитве — передать невозможно… Мне хотелось слиться с Существом всеобъемлющим. Я просил его простить преступления мои; но нет, я не просил этого, ибо я чувствовал… что мне нечего просить, и что я не могу и не умею просить. Я благодарил, да, но не словами, не мыслями. Я в одном чувстве соединял все — и мольбу и благодарность. Чувство страха совершенно исчезло. Ни одного из чувств — Веры, Надежды и Любви я не мог бы отделить от общего чувства. Нет — вот оно чувство, которое я испытал вчера — это любовь к Богу, — Любовь высокую, соединяющую в себе все хорошее, отрицающее все дурное.
Как страшно было мне смотреть на всю мелочную порочную сторону жизни. Я не мог постигнуть, как она могла завлекать меня. Как от чистого сердца просил я Бога принять меня в лоно Свое. Я не чувствовал плоти, я был один дух…»²⁰
В зикре нет молитвы, т.е. текста, нет мыслей, есть Мысль-Желание непременно достичь состояния шоукъ (экстаза), переходящее на определенной высоте этой Мысли в одно сплошное Чувство, когда плоть уступает место Духу, который беспрепятственно достигает Неба, а круг, по которому несется этот божественный вихрь, создает энергетические вертикальные ворота во Вселенную, где и происходит слияние со Всевышним, Который везде и во всем. Чтобы дойти до этой высоты мысли и высвободить Дух, зикристам необходимо совершать многочасовое ускоряющееся во времени круговое вращение.
Стоя перед иконой, даже на коленях, нельзя вознестись и слиться с «Существом всеобъемлющим», потому что ты невольно все время ощущаешь свое присутствие в замкнутом пространстве перед конкретным святым ликом Христа, которого «Всеобъемлющим» трудно представить, поскольку это сын земной женщины. Но Толстой и не говорит об иконе.
Можно уверять себя, что гению дано больше, чем простому смертному, но чтобы человек «был один Дух» во время молитвы, нужно часами простаивать перед Богом, нужно приучать уста к молитве. А для этого, как минимум, нужно просто иметь свое духовное пространство, чего у Толстого, проживающего вместе со своим старшим братом Николаем, не было.
«Мы живем теперь с братом между такими людьми, с которыми нам нельзя не сознать взаимное превосходство над другими; но мы мало говорим между собой, как будто боимся, сказав одно, дать догадаться о том, что мы хотим от всех скрывать. Мы слишком хорошо знаем друг друга»²¹, — записывает утром следующего дня в дневнике Лев Толстой, не скрывая более своего нарастающего разочарования в старшем брате.
Но «не прошло часу» после столь искреннего и высокого молитвенного предстояния, как Толстой вновь «почти сознательно слышал голос порока, тщеславия, пустой стороны жизни»²². Разрываясь между действительностью и новой реальностью, Толстой писал: «Знал, откуда этот голос, знал, что он погубит мое блаженство, боролся и поддался ему. Я заснул, мечтая о славе, о женщинах; но я не виноват, я не мог. …Как смел я думать, что можно знать пути Провидения. Оно — источник разума, и разум хочет постигнуть… Хочу молиться, но не умею; хочу постигнуть, но не смею…»²³.
«Не умею молиться» — пишет человек, читавший этой ночью молитвы, «которые обычно творит», т.е. заученные с детства: «Отче, Богородицу, Троицу, Милосердия Двери, воззвание к ангелу-хранителю и потом остался еще на молитве…»²⁴
Да простит меня Господь, но тексты всех молитв, перечисленных Толстым и не названных, но обязательных на «сон грядущий», не дают человеку погружаться в одно состояние, которое может называться «слиянием» с «Существом всеобъемлющим», поскольку через каждые 15-20 секунд внимание молящегося должно переключаться с одного конкретного святого лика на другой.
Так где и когда Толстой приобрел этот высокий духовный опыт?
На Кавказе «я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать… Никогда, ни прежде, ни после, я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. Я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда... И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением»²⁵, — писал он, спустя годы, А.А. Толстой. Случайно ли, что именно ей, своей двоюродной тете, Толстой напишет откровенно: «…Только, пожалуйста, не обращайте меня в христианскую веру… пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно…»²⁶ (выделено мной. — М. В.).
Это были не просто слова. Два года, проведенные в Чечне в молитвах, перевесили в судьбе Толстого 56 лет, прожитых им после Чечни в тех же молитвах, но уже без зикров! Не к концу жизни, а с тех пор, как вернулся из Чечни, Лев Николаевич был для окружающих человеком, который «с отличными ногами непременно хочет ходить на голове», как писал П.В. Анненкову И.С.Тургенев, пообщавшись с молодым Толстым в Париже.
А Толстой, наоборот, настойчиво и неуклонно отстаивал свое право быть самим собой, веруя в религию «отцов своих» и «уважая ее», как он прописал в «своей молитве». Поэтому нет ничего удивительного в том, что всю жизнь Толстой ходил в одежде чеченских старцев²⁷ (начиная от круглой шапочки-тюбетейки и кончая мягкими «кавказскими» сапогами), шил себе блузы чеченские, «своеобразный фасон» которых отмечали все, без исключения; волосы и бороду подстригал «раз в месяц, в новолунье», говоря, что «этому он научился у магометан»²⁸.
Интересны в этом отношении воспоминания дочери Толстого Татьяны: «Несколько раз я ощущала, как его сильные руки, опустившись на мои плечи, заставляли меня обернуться, чтобы я именно справа увидела нарождающийся месяц»²⁹. Для Толстого-магометанина это было очень важно. Вспомним его запись в дневнике от 3 сентября 1852 года: «Видел месяц с левой стороны»³⁰. Выходит, нужно было «именно справа»!
Толстой, как все кунтахаджинцы, был предельно умерен в еде. И не только корреспондент «Нового времени» А.Н. Молчанов³¹ заметил это. Зная об участи шейха и его мюридов, Толстой мечтал «пострадать за веру» и часто говорил, что «был бы рад гонениям»³²; как непротивленец насилию насилием писатель был виновником массовых «отказов от военной службы»³³ даже в 1896 году.
По наблюдению Д.П. Маковицкого³⁴, покидая старцев в Оптиной Пустыни, Толстой отсылал вперед экипаж: «имел обычай» уходить вперед пешком, «когда уезжал, где гостил», — вспоминал домашний врач Толстых. Это обычай чеченцев: в знак уважения к хозяину, гость уходит на приличное расстояние от дома пешком, отослав вперед транспорт, на котором приехал.
Из предсмертного завещания Толстого мы узнаём, что он хотел, чтобы его похоронили без креста, «как можно скорее» и «не класть венков на его гроб»³⁵. Так Толстого похоронили бы в Чечне. Так, убедившись, что не доедет до Чечни, он завещал похоронить себя в Ясной Поляне, не догадываясь, что желание его быть похороненным по магометанскому обряду родные и близкие выдадут за примитивное желание упокоиться под «муравьиной кучей» на месте закопанной некогда «зеленой палочки» спасения человечества. По иронии судьбы, человек, отрицавший всякие чудеса, был не только заподозрен, но в какой-то степени будто уличен в вере в чудодейственную силу какой-то палочки и «муравьиного братства».
«Коренная разница между шариатом и тарикатом та, что шариат есть… — сделка между религией и действительностью. Тарикат же есть абсолютный вывод из духа закона, ставящий действительность ни во что. По шариату мусульманин может как-нибудь ужиться с иноверцами; по тарикату это невозможно»³⁶, — подчеркивал Р. Фадеев. Не поэтому ли Толстой периодически предпринимал попытки бежать из дому и, в конце концов, осуществил свой побег в том возрасте и в том физическом состоянии, когда не было и не могло быть никакой уверенности, что доедет до цели? Главное было уйти!..
«…В святых местах мусульманских, где закон соблюдается во всей чистоте, иноверец никогда не может быть допущен, чтоб не заразить дыханием воздуха, в котором молятся правоверные»³⁷, — читаем мы у Фадеева. То, что Толстого допустили в Чечне до совершения зикра, говорит о том, что его здесь не считали иноверцем³⁸. Но не потому ли сам Толстой всегда уходил на молитву в лес? (Его домочадцы были православными.)
А узнаём мы об этом не только из воспоминаний художника Репина, который дожидался Толстого перед лесом в течение часа, пока тот совершит свою молитву, и, не сдержавшись, сделал-таки набросок своей знаменитой картины, на которой Толстой изображен босиком³⁹.
После очередной ссоры с мужем, накануне его окончательного ухода из Ясной Поляны, 14 октября, Софья Андреевна пишет ему: «И вот, Лёвочка, ты ходишь молиться на прогулке, помолясь, подумай хорошенько…»⁴⁰ У Татьяны, старшей дочери писателя, читаем: «Проснувшись, он уходил в лес или в поле. По его словам, он ходил “на молитву”…»⁴¹ Как Толстой молился в лесу, мы видим на картине Репина. Так стоит на молитве только мусульманин.
«Во сне видел, что говорю с священником о пьянстве, о терпимости и о чем-то еще... О терпимости: не презирать ни жида, ни татарина, любить. А мне: православного»⁴², — записывает в дневнике Толстой 28 февраля 1890 года, находясь в Оптиной Пустыни.
К терпимости призывал свой народ Кунта-хаджи, когда убеждал: «Из-за систематических войн мы катастрофически уменьшаемся… Дальнейшая война не угодна Богу… если скажут, чтобы вы шли в церковь, идите, ибо это только строение. Если заставят носить кресты, носите их, так как это только железки... Лишь если будут трогать ваших женщин, заставят забыть ваш язык, культуру и обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти последнего оставшегося!»⁴³. Не отрекающегося от битвы хоть до последнего чеченца шейха не замедлили записать в пацифисты, как и Толстого, который в исключительных случаях не отрицал крайних мер.
«Все в нем — глаза, манеры, способ выражения — говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, — отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца»⁴⁴, — писал драматург Н.И. Тимковский, называя «ударами бича» произведения писателя, «навлекшие на автора гнев сильных».
«Не носите с собой оружия. Держитесь подальше от него. Оружие напоминает вам о насилии и уводит в сторону от тариката. Сила оружия — ничто по сравнению с силой души человека, верно идущего по тарикату»⁴⁵, — убеждал Кунта-хаджи свой народ.
3 сентября 1852 г. Лев Толстой записывает в дневнике, «придя с ученья»: «…Употреблю все время, которое принужден буду остаться здесь, на то, чтобы быть лучше и приготовить себя к той жизни, которую я избрал»⁴⁶.
Трижды благословенной была бы армия любой страны, где, после учений, солдаты и офицеры возвращались бы в казармы с мыслью разгадать «таинственную связь души и тела», чтобы «быть лучше» и творить «добро ближним»! Не с очередных ли проповедей кунтахаджинцев вернулся тогда Толстой домой, чтобы засесть за дневник?
«Всевышнему угодно, чтобы мюрид проводил своё время в добрых делах, таких, как ремонт дорог и мостов, выращивание деревьев вдоль дорог... Мюрид обязан навещать больных… Должен интересоваться, в чём нуждаются старики, сироты, все хилые и немощные, оказывать им посильную помощь…»⁴⁷, — читаем мы в наставлениях молодого шейха. Кто не узнает в них добрые дела Л. Толстого, вплоть до разработанного им «проекта заселения всей России лесами»⁴⁸? И если осуществить этот проект Толстому было не суждено, то в Ясной Поляне он «разбил яблоневые сады» и «сделал большую посадку леса»⁴⁹, о чем пишет Степан Андреевич Берс, подчеркивая, что в Ясной Поляне Толстой хозяйничал сам.
«Отношение к животному должно быть более внимательным, чем к человеку, ибо оно не ведает того, что творит. Забравшуюся в огород скотину нельзя бить, проклинать… Мучить, издеваться над животными — тяжкий грех. Грешно убивать безвинных птиц, насекомых, всё живое. Всё живое, не причиняющее вреда человеку, должно быть защищено мюридами»⁵⁰, — призывал шейх.

Слуга Толстого С.П. Арбузов, вспоминая о прогулке с графом в Оптину Пустынь в 1878 г., рассказывал, что Толстой дал ему на расходы 20 рублей, которые он «обязан был давать по 10, 15 копеек»⁵¹ нищим при встрече с ними по дороге. На вопрос старца: «добр ли граф?», слуга Толстого отвечал: «… в особенности он добр ко вдовам с детьми: своими руками пашет землю, косит траву и весь хлеб»⁵². Почему Толстой помогал вдовам и сиротам, выделяя их особо из общей крестьянской среды? На вопрос этот ответ мы найдем в Чечне. Перманентные войны умножали число вдов и сирот, о которых нужно было заботиться в первую очередь. Для чеченцев это означало спасение и сохранение нации. Чем это было для Толстого, вернувшегося в Россию из Чечни, не трудно догадаться.
«Лошадь никогда не ударит кнутом»⁵³ — вспоминал Арбузов, как нечто несвойственное для человека, работающего в поле. А «революционер» из мужиков Е.Е. Лазарев, вспоминая свое первое знакомство с Толстым на лоне природы, писал: «Бей по голове двуглавую хищную птицу! — кричала на всю степь молодежь. — Не тронь и клопа! — отвечал Толстой»⁵⁴.
Сумевший отстоять свои убеждения перед церковью, Толстой хорошо понимал, что после смерти попадет в зависимость от воли своей не примирившейся супруги. Почти полувековая совместная жизнь не сделала их ближе по духу. Все попытки Льва Толстого бежать от нее заканчивались неудачей. Не стало исключением и последнее бегство. Но, не приняв перед смертью ни супругу, ни священника, упорно настаивавших на приеме, Толстой показал всем, что они оба были чужды ему перед лицом Всевышнего. Нарушив волю покойного и проведя обряд отпевания, Софья Андреевна подтвердила худшие опасения своего мужа.

«Мюридизм отнял у русской империи почти половину ее сил. Каких трудов стоило подавить его? Теперь новая и еще худшая проповедь зикры и тариката опять разносится по Кавказу… Если она не будет подавлена в зародыше, может выйти очень нехорошо... Когда мусульманский закон считает тарикат и зикир необязательными, то русский закон может считать их обязательно запрещенными… Людей, которые будут нарушать это положение, немедленно высылать из края...»⁵⁵ — советовал автор «Кавказской войны», не догадываясь, что мюридизм уже отнял у русской империи основную ее силу — Льва Николаевича Толстого. И то, что духовный Учитель Толстого был «немедленно выслан из края», не помогло Империи вернуть великого писателя в лоно православия, который уже смотрел на мир из-под «грозно нависших бровей, пронзительными»⁵⁶, «волчьими глазами»⁵⁷.

Глазами чеченца?


Примечания

         ^1-2      Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Юбилейное издание: В 90 тт. — М., Л., 1928—1958. Т. 23. Сс. 488, 511.
         ³        Толстая А. Отец. Жизнь Льва Толстого. — М., «Книга», 1989. С. 40.
         ⁴        Там же. С. 40.
         ⁵        Там же. С. 50.
         ⁶        Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 379.
         ⁷        Там же.
         ⁸        Толстая А. Цит. изд. С. 54.
         ⁹        Там же.
         ¹⁰       Чеснов Я. Быть чеченцем: личность и этнические идентификации народа. http://www.sakharov-center.ru/chr/chrus04_1.htm
         ¹¹       Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М., 1985. Т. 21. С. 65.
         ¹²       Там же. С. 61.
         ¹³       Фадеев Р. Кавказская война. — М., 2005. С. 266.
         ¹⁴       Там же.
         ¹⁵       Айдамиров А. Хронология Чечено-Ингушетии. — Грозный, 1991. С. 64.
         ¹⁶       Там же. С. 65.
         ¹⁷       Сухотина-Толстая Т.Л. Воспоминания. — М., 1976. С. 433.
         ¹⁸       Фадеев Р. Цит. изд. С. 266.
         ¹⁹       Чеснов Я. Цит. изд.
         ²⁰       Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М., 1985. Т. 21. С. 43.
         ²¹       Там же. С. 44.
         ²²       Там же. С. 82.
         ²³       Там же. С. 43.
         ²⁴       Там же.
         ²⁵       Толстая А. Цит. изд. С. 63.
         ²⁶       Толстой Л.Н. Письма 1882—1910. — М., 1984. С. 36.
         ²⁷       См. фотографию С.М. Прокудина-Горского «Толстой в Ясной Поляне», 23 мая 1908 г., и фотографию с М. Горьким, Ясная Поляна, 1900 г.
         ²⁸       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 210.
         ²⁹       Сухотина-Толстая Т.Л. Цит. изд. С. 439.
         ³⁰       Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М., 1985. Т. 21. С. 79.
         ³¹       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 471.
         ³²       Сухотина-Толстая Т.Л. Цит. изд. С. 225.
         ³³       Там же. С. 227.
         ³⁴       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 2. С. 210.
         ³⁵       Там же. С. 455.
         ³⁶       Фадеев Р. Цит. изд. С. 263.
         ³⁷       Там же. Сс. 263-264.
         ³⁸       См. кн. Ю. Сэшила «Царапины на осколках» о том, что, пройдя обряд принятия Ислама, Толстой женился на чеченке Зезаг, которая родила ему после его отъезда из Чечни двух девочек.
         ³⁹       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 483.
         ⁴⁰       Толстая А. Цит. изд. С. 462.
         ⁴¹       Сухотина-Толстая Т.Л. Цит. изд. С. 405.
         ⁴²       Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. — М., 1985. Т. 21. С. 420.
         ⁴³       http://ru.wikipedia.org/wiki/Кунта_Хаджи
         ⁴⁴       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 1, М., «Худ. Лит.», 1978. С. 438
         ⁴⁵       http://ru.wikipedia.org/wiki/Кунта_Хаджи
         ⁴⁶       Л.Н. Толстой. Дневники. 1847-1894, собр. соч. в 22 т., т. 21, М., «Худ. Лит.», 1985. С. 79.
         ⁴⁷       http://ru.wikipedia.org/wiki/Кунта_Хаджи
         ⁴⁸       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 14.
         ⁴⁹       Там же. С. 187.
         ⁵⁰       http://ru.wikipedia.org/wiki/Кунта_Хаджи
         ⁵¹       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 294.
         ⁵²       Там же. С. 308.
         ⁵³       Там же. С. 312.
         ⁵⁴       Там же. С. 322.
         ⁵⁵       Фадеев Р. Цит. изд. С. 268.
         ⁵⁶       Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. — М., 1978. Т. 1. С. 482.

         ⁵⁷       Там же. С. 432.