Вы здесь

Самое главное

Рассказы
Файл: Файл 01_skraschuk_sg.rtf (787.7 КБ)

ДЕЗЕРТИР

 

1.

 

Пять километров от полигона до парка перегруженный ЗИЛ прополз за полчаса. Мокрый насквозь от пота бушлат Самсонова быстро покрылся инеем, тело промерзло до костей, но он улыбался. За семьдесят девять дней в армии он понял, что всегда может быть хуже, чем есть. Сейчас, например, он мог попасть в ГАЗ-66, а там на окнах тента нет застежек и кузов продувает насквозь. Ветер же, дувший третий день подряд, запросто таскал по полигону пустые ящики из-под мин.

Хуже мог быть и день, хотя хуже до сих пор не было. Утром командир сводной батареи Тарасов приказал Самсонову снаряжать мины. Более мерзкую работу трудно даже припомнить. Полковой равист, начальник службы ракетно-артиллерийского вооружения, обрадовался возможности сплавить свои запасы мин и гнал на полигон машину за машиной. Откровенно негодных мин Самсонову не попадалось, но он никак не мог привыкнуть к той легкости, с которой бывалые солдаты Тарасова обращались с двадцатью килограммами взрывчатки. Несколько раз они роняли ящик, и Самсонову приходилось напоминать самому себе: «Взрывателей в них нет, взрыватели еще надо поставить…» Часа через два после начала стрельбы Тарасов взял такой темп, что расчеты не успевали подносить мины. Помогавшие Самсонову солдаты бросили его и пошли к товарищам. Скоро от холода, ветра и монотонной работы он дошел до полного отупения. Порывы ветра доносили слабые звуки разрывов, команды Тарасова и ругань сержантов, а потом крик: «Осечка!»

Разогнув спину, Самсонов обернулся и увидел Тарасова, бегущего к первому миномету.

Надо же, — повернулся к Самсонову незнакомый сержант, — никогда такого не было…

Самсонов, сюда!

С трудом передвигая ноги в огромных, до колен, валенках, Самсонов побежал к первому миномету, где уже собрались все офицеры, бывшие на огневой: комбат, огневой посредник, лейтенант из роты связи и командир взвода из ремонтной роты.

Будем делать аборт, вставай напротив меня, — распорядился Тарасов.

Самсонов только сейчас понял, что им предстоит. Тарасов встал слева от миномета, снял перчатки и, внимательно посмотрев на повторяющего его движения Самсонова, кивнул остальным. По команде посредника — «Три-четыре!» — офицеры взялись за плиту и, подняв ее на уровень груди, стали раскачивать миномет. Влево, вправо, вверх, вниз… Самсонов не сводил глаз со ствола. Вскоре он почувствовал, как по спине потекла струйка пота. От напряжения у него темнело в глазах и сводило руки. Самсонов не знал, сколько прошло времени, но по лицу Тарасова понял, что все идет не так, как должно. Другого выхода, однако, не было, и раскачивание продолжалось — вправо, влево, вверх, вниз… Наконец послышалось тихое шипение — и мина плавно скользнула в ладони Тарасова и Самсонова.

Отдай, — тихо сказал Тарасов, притягивая мину к себе.

Самсонов с трудом разжал пальцы. Тарасов аккуратно наклонил мину взрывателем вниз и выразительно поднял брови.

Ну и где вышибной заряд?

Должен… должен быть в ящике. Я думал, рависты по ошибке лишний привезли.

Рависты не ошибаются, парень, для них такие ошибки тюрьмой могут кончиться, — зло бросил посредник Самсонову.

Пиджак, — донеслось до Самсонова чье-то слово, — ему еще курс молодого бойца проходить, а он взводом командует!

Командует… Самсонов даже вздрогнул. Командир батареи, представляя его взводу, сказал:

Особо обращаюсь к «дедушкам» — кто лейтенанта обидит…

Трое плечистых сытых мужиков, стоявших на левом фланге в расстегнутых кителях, довольно рассмеялись. Они, как убедился вскоре Самсонов, четко знали, что любой из них стоит десятка таких лейтенантов. Самый бойкий тут же рассказал Самсонову анекдот про встречу дембеля и генерала: «Ты кто? — Я — дембель Сидоров. А ты кто? — Я — генерал-лейтенант Петров. — Тоже неплохо…»

Чуть позже Самсонов понял, что хуже и ниже него только «духи», и те в известном смысле лучше — они хоть знают «Устав гарнизонной и караульной службы»…

Командовать в прямом смысле слова ему было просто некем и некогда — всех солдат с раннего утра разбирали на хозяйственные работы, трех-четырех оставшихся от батареи минометчиков командир ее, старший лейтенант Трошин, уводил в подвал, в батарейную каптерку, приговаривая на ходу:

Горе артиллеристу в пехотном полку, а пиджаку — везде горе.

Самсонов, не умея ничего, сидел в подвале рядом с Трошиным и заполнял журналы боевой подготовки. Два-три раза в неделю к нему подходил штабной дневальный с книгой нарядов и говорил:

Товарищ лейтенант, распишитесь…

Самсонов блеснул в первом же наряде — не смог ответить на разводе ни на один вопрос начальника штаба полка. Подполковник хмыкнул, записал фамилию в книжечку и сказал коротко и полупонятно: «Заставим». Пять нарядов подряд после этого Самсонов ходил дежурным по штабу. Сначала он не понимал, чему улыбаются офицеры, проходящие мимо его комнаты в штабе. Потом, в сотый раз перечитывая обязанности дежурного по штабу, он увидел пункт: «Дежурный назначается из числа сержантов». После этого он полчаса просидел, тупо глядя в стену пред собой. Это было обидно…

ЗИЛ тряхнуло на очередном ухабе, лязгнуло крепление миномета. Самсонов с ужасом подумал о том, что в парке еще придется загонять миномет на площадку, а его солдат в сводной батарее всего двое, да и те где-то в другой машине.

Батарею сформировали десять дней назад. Полк готовил к отправке в Чечню очередной батальон, три сотни солдат проводили на полигоне весь день, возвращаясь в казарму на шесть часов — поспать, почистить оружие. Потом они грузились в машины — и цикл повторялся. Самсонов обращал на все это мельтешение мало внимания — его настиг авитаминоз, он вел образ жизни летучей мыши и готов был спать в любой момент, в любом положении. Командир батальона на очередном совещании разбудил его и сказал:

Будем делать из тебя полевого командира. Завтра возьмешь двух бойцов, миномет — и поедешь на полигон. Сводный батальон обстрелять надо.

Трошин, ни к кому конкретно не обращаясь и глядя подчеркнуто в потолок, сказал:

Машину не дам.

И не надо, — отозвался комбат. — Хватит с них Самсонова.

На следующий день ударил такой мороз, что ресницы слипались через каждые два-три шага. Самсонову приходилось раздирать их теплой рукой и идти, пока они не смерзались снова. В первое утро он прождал в парке три часа, пока за ним вторым рейсом не вернулась машина. Ночевать пришлось на полигоне, охраняя имущество сводной батареи. На следующий день голодный, злой и не выспавшийся Самсонов перепутал знаки, дал слишком большой прицел — и батарейный залп вдребезги разнес установленные для танкистов мишени. Тарасов молча выгнал его с огневой, а посредник тихо сказал:

Не твое это, парень, явно не твое…

Самсонов был в этом уверен. Окончив институт, он проработал лето и осень в пыльной конторе с многосложным названием, в котором ключевыми были «рем», «пром» и «строй». Через пару месяцев трудовой деятельности он понял, что вскоре контора развалится — и надо рвать, пока не придавило обломками. В тот же вечер, когда эта мысль пришла ему в голову, в почтовом ящике оказалась повестка в военкомат. Служить Самсонов не хотел. По его представлениям, за два года в армии он мог потерять всякую квалификацию, а соответствующей военной не имел изначально. Он честно посещал военную кафедру, побывал на сборах, выполнил положенные по программе нормативы и считал, что свой долг родине отдал сполна. К тому же с началом войны в Чечне выяснилось, что у него с родиной разное понимание некоторых аспектов федеративного устройства страны.

В течение месяца Самсонов ходил кругами, вынимая из ящика все более злобные повестки. Дело решил случай. Вернувшись из командировки в соседний город, он встретил в холле начальника своей конторы, которого за глаза называли «босс всех боссов». Начальник был пьян и настроен покомандовать:

А почему вы не были сегодня на работе?

Вы тоже не были, — устало огрызнулся Самсонов.

Как это? — опешил начальник.

Вы же подписали приказ «О категорическом запрещении употребления спиртных напитков в служебных помещениях в рабочее время». Нарушить его вы не могли, а находитесь в состоянии…

Уволю, — просипел начальник. — По статье пойдешь.

Самсонов согнул руку в локте, хлопнул ладонью по сгибу и для пущей выразительности выставил средний палец. Ошалев от собственной наглости, он пошел в отдел кадров, написал заявление об увольнении в связи с призывом и зашел в контору только за расчетом…

 

Колонна наконец втянулась в парк. Перешагивая через лежавших на пустых ящиках солдат, Самсонов добрался до заднего борта и откинул тент. Ветер тут же бросил ему в лицо горсть песка — снег не задерживался в парке даже во время самых сильных снегопадов.

К машине! — крикнул Тарасов. — Сейчас опечатаем тенты, сдадим дежурному по парку под охрану, а разбираться, где чье имущество, будем завтра.

Самсонов, с трудом перекинув ногу через борт, аккуратно слез на землю. Прыгать с машины в валенках и ватных штанах он не рисковал.

А ты вообще забирай-ка своих да иди, миномет не украдут, — сказал Тарасов. — И не думай: и щиты, и заряд этот дурацкий — с каждым по первому времени бывает. Я сколько раз буссоль в каптерке оставлял…

Самсонов торопливо пожал на прощание руку Тарасову, построил солдат в куцую колонну и побрел в казарму. Через полчаса он уже шел домой, спотыкаясь в темноте о торчащие из земли камни. Возвращаться из полка раньше десяти часов вечера было непривычно и несколько неуютно. Самсонову все казалось, что вот-вот его догонят и заставят вернуться. Впервые ни командир батальона, ни командир батареи не нашли никакой срочной работы. Более того, на следующий день был щедро дарован выходной. Настроение поднялось… а косяки забудутся. Когда кто-то другой нагрешит больше. До его приезда дежурным дураком в батальоне был командир гранатометного взвода Миша Мамаев. Химик по образованию, Мишка был фантастически невезучим: он терял рации, аккумуляторы, документы, из его взвода ушли в самоволку два солдата в один день, несколько раз он обмораживал уши, но апофеозом стало ограбление квартиры, в которой Мишка жил по просьбе уехавшего в отпуск знакомого. Он был вечным дежурным по штабу — так, по словам начальника штаба полка, от него было меньше вреда. Мамаев не спорил, он мечтал о дембеле больше, чем любой солдат-первогодок, и отмечал каждый прошедший день, вычеркивая его в специальном календарике. На почве неудачливости он быстро сдружился с Самсоновым и вводил его в курс жизни полка, давал характеристики офицерам, советовал, как получить от полка все, что положено по нормам довольствия. Самсонов скоро догадался, что эти рассказы и советы мало что дают, и многое зависит не только от того, каков человек, к которому он обращается, но и от него самого. Мишка и тут не спорил, но продолжал сыпать немудреными афоризмами и байками: «Всю работу не переделаешь… Наступила ночь — и в стране дураков начался рабочий день… Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем…»

Усмехнувшись этим мыслям, Самсонов с трудом открыл разбухшую дверь офицерской столовой. За десять последних дней он был здесь всего два раза — случайно, на попутных машинах, приезжал на обед. Тарасов возил с собой бутерброды, посредник — несколько термосов с едой, остальные офицеры с большим или меньшим успехом кормились из солдатских бачков. У Самсонова не было ни своего котелка, ни ложки, ни достаточного авторитета, чтобы взять нужное у кого-то из солдат. Он вообще старался меньше общаться с уходящими в Чечню.

Столовая состояла из трех отделений, разгороженных вычурной металлической решеткой. Если бы эти перегородки убрали, огромное помещение вернулось бы к своему первоначальному виду — бывшего склада средств химической защиты. Половину склада когда-то отделили кирпичной стеной, там находились пекарня и кухня; во второй сделали обеденный зал и маленький «генеральский» кабинет. А вот вешалок у входа не было, и за столиками зимой можно было сидеть самое большее втроем, на четвертое кресло сваливали одежду.

Самсонов, стоя у двери, разматывал на шее шарф и прикидывал, где бы ему пристроиться. Близко к двери сидеть не хотелось — ощутимо дуло в спину, в середине зала все места были заняты, а ужинать рядом с генеральской комнатой никак не хотелось. Чувствуя, что размышления затягиваются дольше, чем надо, а выбора все равно нет, он двинулся вглубь зала. Вдруг из-за самого дальнего столика его окликнули:

Андрей Михайлович! Присоединяйся.

Самсонов обрадованно двинулся на голос. За столиком сидел Паша Лыткин, «вечный и. о.». Офицерская судьба Паши, которого в дивизии звали уважительно Пал Палычем, сложилась так, что ни одного дня он не занимался тем, что ему полагалось как командиру огневого взвода гаубичной батареи. Сначала Паша лишился комбата, переведенного в Уральский военный округ, и заменял командира батареи, потом — зампотеха дивизиона, потом — помощника начальника артиллерии… Не было ни одной артиллерийской должности в полку, на которой он не побывал хотя бы раз и хотя бы один день. Трижды его включали в списки для отправки в Чечню — и трижды командир полка вымаливал его у сменявшихся комдивов. Паша был надежен. Как всякий «пиджак», изначально он умел меньше, чем кадровый офицер, но Паша не мог напиться, не мог не выйти на службу, не мог, кажется, даже заболеть. Он только работал — методично, аккуратно, без выходных и отпусков. К тому же Паша был первым, с кем познакомился Самсонов — он устроил переночевать в гостиницу, накормил завтраком, помог подобрать на складе форму по размеру и ссудил звездочками, когда Самсонов переоделся и бродил по городку без знаков различия и без документов, сданных в строевую часть. Самсонов считал, что Паша просто спас его в первое, самое трудное и голодное время.

Самсонов сбросил на ходу бушлат и шапку, сложил все рядом с вещами Лыткина и, наспех поздоровавшись, пошел к раздаче. Составив на поднос ужин, он, после недолгих пререканий с дежурной поварихой, выбил еще и десяток холодных пирожков с картошкой в пакете — за пропущенный завтрак и обед. С трудом разместив все на подносе, он вернулся к столику и набросился на еду. Лыткин понимающе молчал, пока Самсонов не отхлебнул из треснувшей кружки чай и не откинулся на спинку кресла.

Не кормили?

И не поили, — зло ответил Самсонов. — Что в полку-то делается?

«Случай в карауле», — с готовностью заговорил Лыткин. — При смене часового на посту № 1 принимающий пост командир третьей танковой роты обратил внимание на… характерный запах, более привычный в общественном туалете. Исходить он мог только из-за стойки со знаменами. Новый начкар заглянул туда и обнаружил… то, что должен был.

Нашли часового?

Еще бы не найти — из трех-то человек!

И что было?

Будет! — поправил Лыткин. — Завтра подведение итогов за месяц, там нашему дорогому кэпу и выдадут все сразу: сгоревшую БМП, трех самоходов-сочистов, пожар в общаге.

А он-то при чем? Да и пожар — одно название, бычок в мусорное ведро кинули…

Он всегда при чем, — назидательно сказал Паша, допивая свой чай. — Он командир полка, и поскольку большинство офицеров его стараниями доведены до состояния живых убитых, ему за все и отвечать.

Самсонов посмотрел на Лыткина с уважением. Сам он давно потерял способность анализировать происходящее и только реагировал на внешние раздражители: холодно — надо согреться, устал — лечь спать или хотя бы сесть и к чему-то прислониться, голоден — пора в столовую. Думать о большем, чем он сам, и планировать дальше, чем на завтра, он не мог и не хотел. Попытка обдумать происходящее в письме домой закончилась тем, что он порвал первый вариант, написал второй в стиле «жив-здоров, привет родным и знакомым» и никогда больше других писем не писал.

Чем еще живет родная часть?

В округе объявлена операция «Дезертир».

Это как?

Ну-у… Обычно милицию просят переключить внимание на шатающихся меж двор граждан в военной форме и уклонистов, армия занимается розыском самовольно оставивших часть.

Мы же не сыщики, как это — заниматься розыском?

Лыткин довольно посмотрел на Самсонова.

Заметь, Андрей: впервые ты сказал об армии «мы». А разыскивать — это значит писать письма родителям: «Не живет ли дома бежавший из части рядовой Пупкин?»; параллельно — в милицию: «Не живет ли?.. Проверьте, пожалуйста». Если живет — отправят кого-то из офицеров в командировку, привезет беглого обратно.

И много находят?

Двух-трех, не больше. Во-первых, для отчета хватит, во-вторых — и без них хватает и дел, и бумаг. Перед первой отправкой из полка бежали массово. Однажды бежали тридцать человек за одну ночь. Кого-то матери увозили, кто-то сам. В декабре, кстати. Холодище, как сейчас, дикий, полк развернут до полного штата, собрали сливки со всего округа, в казарме двухъярусные кровати, проход между ними меньше полуметра, солдат в лицо не знаешь — свой, чужой… А утром приходишь в казарму — ответственных тогда еще только-только ввели, мало кто на ночь оставался, — и дежурный по дивизиону докладывает: бежало столько-то.

Лыткин покачал головой, вспоминая.

Нашелся среди беглецов мой земляк. Когда все понемногу утряслось и полк оставили здесь как центр подготовки, кадэ на радостях откомандировал меня. Езжай, говорит, жди его там; если здесь отловим — дадим телеграмму, если ты его там — отбей весточку в полк. Поехал. Как, думаю, он, к черту, доберется за четыре тысячи километров без денег и документов?.. Прожил дома недели три, отъелся, отоспался, каждый день хожу к его родным, как на работу: не приехал?.. Нет, говорят, не приехал. И смотрят на меня… ну, понятно, как. Родной сын неизвестно где, менты — мною, кстати, науськанные — одноклассников и родственников трясут… достал, короче, всех. Потом приходит письмо из полка — возвращайся, нашли. Ни одного лишнего слова, где нашли, как — тишина. Успокоил родственников как смог: главное — живой, там разберемся, что к чему. Приехал в полк, доложился командиру, а он мне новое командировочное в окружной госпиталь. Читаю цель командировки: сопровождение личного состава. Только в госпитале понял, чего они все так шифровались. Землячок оказался не дурак, служил в разведроте, процедуру поиска сочистов знал на пять баллов: пока батальоны тупо прочесывают степь и перекрывают дороги, разведчики на двух машинах едут в город и на станцию. План разработан, утвержден, отклоняться от него нельзя, и поэтому он поступил нестандартно: пошел по путям до следующей станции. Ориентиры по карте посмотрел, степь все-таки, но незамерзающий ручеек от семьсот шестого завода на карте не отмечен. Провалился по колено; пока вылезал, пока возвращался на железку, пока дошел до какого-то одиночного дома — обморожение до того глубокое, что даже кости повредило. А в доме этом ни машины, ни телефона — ни хре-на! Утром уже доставили его в районную больницу и ампутировали обе ступни. С такими увечьями не служат. Оформили ему инвалидность, выписали проездные документы — и поехали мы в родной город. Дорогой выпили, разговорились. Чего побежал, говорю, били?.. А он, рама вот такая, кэмээс по гребле, — какое там «били»! Да нет, отвечает, хотел в городе на дискотеку сходить…

Това-арищи офицеры!

Самсонов обернулся на голос. Дежурная, в шубе и огромной мужской шапке из собачьего меха, стояла у кассы и выразительно крутила на пальце связку ключей. Лыткин уже шел к окошку для грязной посуды. Самсонов, приученный суетливой жизнью экономить время, накинул бушлат, шапку, небрежно намотал на шею шарф и пошел следом со своим подносом. На обратном пути, уже застегнувшись, он подхватил с кресла полевую сумку и портупею. У дверей Лыткин неожиданно сказал:

Через полгода после этого я был дома, в отпуске. Зашел к нему, к земляку… Спился.

Самсонов и Лыткин молча дошли до перекрестка у офицерского общежития. Лыткину надо было поворачивать направо, у него была квартира на двух хозяев в доме, где жило дивизионное начальство, а Самсонову предстояло идти против ветра до крыльца общежития. Разговаривать на ветру было невозможно. Постояв некоторое время молча под фонарем, они, не снимая перчаток, пожали друг другу руки и разошлись.

В холле общежития Самсонова дожидался посыльный. Сержант, удобно расположившийся на диване, грелся, смотрел телевизор и явно никуда не спешил.

Ну?.. — недовольно спросил Самсонов, предчувствуя неприятности.

Комбат приказал завтра в 7:30 быть в батальоне.

Зачем — не сказал?

Сержант пожал плечами:

Пришел с совещания, полистал штатно-должностную книгу и сразу меня отправил за вами.

Ладно, — настроение испортилось. Хотелось сорвать на ком-нибудь злость, но сержант для этого никак не подходил. — Ладно, — повторил Самсонов. — Иди, если комбат еще там — доложи ему, если нет — ответственному.

Посыльный кивнул, поправил у зеркала шапку и, с трудом открыв дверь, вышел. Самсонов посмотрел через стеклянную дверь, как он бежит, подгоняемый ветром, с силой пнул диван и пошел к себе. Выходной отменили.

 

 

2.

 

Ночью ветер стих.

Самсонов сел в кровати, потряс ничего не соображающей головой и вдруг вспомнил, что сегодня с утра начинается весна — 1 марта. Подумав, он с трудом встал, оделся и двадцать раз отжался от пола — чтобы согреться. Поднявшись, подошел к окну. Если бы не фонарь над входом в столовую, было бы совсем темно. Усмехнувшись, Самсонов сказал вслух:

А ведь ни разу я не смотрел из этого окна при свете дня…

Термометр, прибитый к раме, показывал привычные минус тридцать. Весной и не пахло.

На крыльце общежития Самсонов с минуту топтался в нерешительности — то ли пойти на завтрак, то ли прямиком в казарму. Решив, что сытым бежать не сможет, а времени остается мало, он привычно повернул налево, обогнул общежитие и зашагал по камням. Дорожек в привычном смысле слова в городке не было, каждый ходил как ему вздумается, не опасаясь вытоптать газоны. Трава не приживалась на камнях, а пласты дерна, специально свезенные к общежитию, промерзали настолько, что каждую весну их выбрасывали и привозили новые.

Дверь с табличкой «1 батальон» оказалась запертой изнутри на засов. Самсонов несколько раз пнул в обитый жестью низ двери, пока не примчался дневальный.

Спишь? — поинтересовался Самсонов. Солдат оказался свой, минометчик из второго взвода. — И внешний вид… подшива грязная… На вторые сутки захотел?

Уже, — вяло махнул рукой дневальный, имитируя приветствие. — Дежурный — Лапин, комбата капитаном назвал, а ему вчера погоны новые вручили. Досрочно.

Ну и дурак, — с облегчением произнес Самсонов.

Дверь с надписью «Командир батальона» распахнулась. Дневальный метнулся на тумбочку. Самсонов открыл было рот, чтобы доложить, но майор, выполнив четкий уставной поворот налево, неслышными шагами двинулся в расположение. Удивленный Самсонов так же тихо пошел за ним. И в очередной раз убедился, что кадровые военные обладают чем-то вроде ясновидения.

В расположении первой роты на лучшей кровати — подальше от окна, за укрытием стены — лежал дежурный по батальону старшина Лапин. На спинке соседней кровати пристроился второй дневальный, лопоухий Шурков, изображавший сейчас дембельскую «кукушку». Лапин, закрыв глаза, считал шурковские «ку-ку»:

Двадцать, двадцать один…

Шурков увидел комбата и с грохотом свалился с кровати. На лице Лапина отразилась досада. Не открывая глаза, он приказал:

Кукуй заново, душара.

Лапин, ты идиот, — негромко сказал комбат.

Лапин подскочил с кровати, попытался придать себе уставной вид, но быстро понял, что грехов уже слишком много — и этот еще самый безобидный. Теперь ему надо было сохранить лицо хотя бы в глазах духа Шуркова. И он набычился, показывая, что ему все равно: хотите — наказывайте, он от своего не откажется.

Майор смотрел на Лапина. Самсонов стоял чуть в стороне и без всякой телепатии читал его мысли: чтобы посадить старшину на гауптвахту, придется идти лично к комдиву, — отпадает; отказаться от наказания нельзя, — отпадает. Значит что-то нетрадиционное… Так и вышло.

Лапин, ты идиот, — повторил майор. — Ударься башкой о стену.

Лапин понял, что легко отделался. Он отступил назад, повернулся к стене и несильно ткнулся шапкой в стену. Майор, который уже не мог отступить, сказал все тем же ровным голосом:

Незачет. Повторить.

Лапин сорвал шапку и решительно откинулся назад. Майор опередил его:

Отставить. Спарывай лычки, ты теперь рядовой.

В наряд пойти…

Знаю, — оборвал его майор. — Пойдешь дневальным. Дежурным пойдет Сабиев. Передай.

Лапин побледнел. Сабиев был на призыв младше, но еще в учебке прославился строптивостью и в батальоне подчинялся только комбату. С ротными он держался уважительно, но равнодушно, а своему взводному покровительствовал. Взводным числился Мамаев. Майор понял, что принял правильное решение. Уже улыбаясь, он повернулся к Самсонову.

Прибыл? — Самсонов едва успел кивнуть, так стремительно двинулся к нему майор. — Пойдем, в канцелярии поговорим.

В кабинете майор указал Самсонову на ближайший к своему столу стул и повернулся к замерзшему окну. Для тепла поверх стекла к раме была прибита полиэтиленовая пленка в несколько слоев. Помогало мало. Майор молча смотрел на разгорающуюся на синем небе ярко-красную полосу. Самсонов снял шапку. Наконец комбат повернулся, сел в свое кресло и положил руки на стол.

Как служится? — неожиданно спросил он.

Самсонов вздрогнул. Он вдруг узнал папку, на которой лежали руки комбата. В эту стандартную папку с надписью «Личное дело» комбат убрал когда-то листочек с ответами Самсонова на разработанную лично им анкету. Самсонов вспомнил, что он, издерганный многодневным болтанием по поездам, холодом и голодом, на вопрос «Хотите ли вы служить?» честно ответил: «Нет». Тогда капитан, не глядя, убрал листок в папку, написал в углу карандашом: «Л-т Самсонов», — и бросил папку в сейф. Теперь папка была оформлена батальонным художником: фотография Самсонова в углу, крупная надпись пером в центре. Оставалось только гадать, что там еще, кроме анкеты.

Нормально, — хрипло ответил Самсонов и закашлялся.

А что хрипишь? Не простыл на полигоне?

Не избалованный заботой начальства, Самсонов смог только отрицательно покачать головой.

Ну, тогда к делу, — решился наконец комбат. — Ты ведь из Георгиевска призывался?

Да.

Замайск хорошо знаешь?

Бывал, — пожал плечами Самсонов.

Советский район найдешь?

Там, товарищ майор, всего три района: Центральный, Советский и Заречный. Найду, конечно. А зачем?

А если найдешь, — игнорируя вопрос, продолжал майор, — иди к командиру полка. Доложишь как положено.

Некоторое время он рассматривал Самсонова, как бы сомневаясь в своих последних словах. Потом поднял брови, вздохнул и сделал жест в сторону двери:

Иди, там тебе все объяснят.

Прямо сейчас?

Комбат посмотрел на часы. Самсонову все больше казалось, что он не хочет, чтобы лейтенант шел к командиру, но есть обстоятельства посильнее майорских желаний.

Иди сейчас. Раньше начнешь…

Выходя из казармы, Самсонов думал, что майор чего-то просто боится, но что это и откуда грозят неприятности — говорить не хочет.

До штаба было совсем недалеко — вдоль казармы, потом от ее угла по диагонали пересечь плац. В городке вообще предпочитали ходить строго по прямой: асфальтированные дорожки между домами идеально перпендикулярны или параллельны друг другу, а те, что протоптали сами жители, делят эти квадраты и прямоугольники строго по диагонали. Это от лени, подумал Самсонов, или от вечной нехватки времени — он никогда не видел, чтобы люди так бежали домой с работы.

На плацу возле столовой топтались солдаты. Выбежавшие первыми «духи» и «молодые», поеживаясь от холода, формировали первые шеренги ротных (или батальонных — зависело от численности) колонн, к ним неторопливо пристраивались «старики». На краю плаца за происходящим наблюдали несколько офицеров в бушлатах. «Ответственные за соблюдение распорядка дня» — так это называлось. Самсонов знал почти всех — это были такие же двухгодичники, командиры взводов, с которыми он познакомился на трехдневных сборах. Он поздоровался с двумя или тремя соседями по общежитию. Привычный шум нескольких сотен солдатских голосов перекрыл вопль:

Назад, суки, всех взорву!

Все головы, быстрее, чем по команде, повернулись в сторону крыльца столовой. Кричал, как сразу же понял Самсонов, хлеборез Маликов — существо истеричное, большой любитель поорать на наряд по столовой и при случае ударить какого-нибудь зазевавшегося «духа». Маликов и трезвый хамил, а по пьяни мог запросто послать куда подальше любое начальство. Почему комдив до сих пор от него не избавился, хотя давно уже уволил начальника столовой, покровителя Малика, — на эту тему поупражнялись все гарнизонные шутники. Некоторые бесстрашные лейтенанты и капитаны, вроде Трошина и командира третьей танковой роты Берестова, заступая в наряд по столовой, втихую били хлебореза. На сутки тот прятался от всех в своей каморке, открывая маленькое окошко всего три раза в день для выдачи хлеба и масла. Удивительно было и то, что он ни разу ни на кого не настучал.

Маликов стоял на крыльце и крутил головой, стряхивая что-то красное, стекающее по лицу в глаза. Правую руку, закутанную в белую тряпку, халат или фартук, он прижимал к животу. Дверь столовой распахнулась. Удар изнутри был такой силы, что порвалась толстая полоса резины, прибитая вместо пружины. На крыльцо не спеша вышел начпрод дивизии с удивительно подходящей к должности фамилией Паштетный. Дядя Леша был популярной в дивизии личностью. Про него рассказывали легенды, говорили, что он прошел весь путь от солдата до полковника, что занимался штангой и что дома у него есть фотография Юрия Власова с автографом. Если Малика гнал он, то симпатии всех стоявших на плацу были на его стороне.

Назад! — истерично завизжал Маликов. — Взорву!

Давай, что там у тебя, — прогудел Паштетный.

От штаба к столовой уже бежал дежурный по части. С противоположной стороны, от здания медроты торопились какие-то офицеры с повязками на рукавах бушлатов. «Патруль», — сообразил Самсонов. В одном из патрульных он узнал Трошина, хотя вчера комбат ушел домой вместе с ним и в наряд не собирался. Маликов понял, что сейчас его схватят, и бросился вниз по ступеням. Бежать можно было только в сторону котельной и дальше, к заброшенным казармам, где когда-то стояла танковая дивизия. Поговаривали, будто от котельной в сторону тех казарм вел подземный ход, остатки теплотрассы, а в одной из казарм «дедами» оборудована комнатка для отдыха, с водкой или травкой. Казармы находились в состоянии не просто аварийном, а на грани распада, и соваться туда даже по служебной надобности категорически запрещалось.

Маликов бежал, но медленно, спотыкаясь, все так же прижимая кулак к животу. Патрульные, сообразившие все то же самое, но раньше, бежали намного быстрее и действовали решительно. Один держался за спиной Маликова, двое других обогнали хлебореза. Тот, что был слева, ударил солдата по ногам. Правый — Трошин — подхватил левой рукой запястье правой руки Маликова, а правой так вывернул ему кулак, что подбежавшему Самсонову послышался хруст. Третий патрульный с разбега прыгнул уже лежащему на асфальте Маликову на ноги.

Суки! Шакалы, фрицы поганые, всех поубиваю! — задушенно хрипел в плац Маликов.

Трошин, не обращая внимания, сорвал с кулака фартук и постепенно, палец за пальцем, раскрыл его. Оказалось, что хлеборез угрожал полковнику обычным солдатским ремнем, туго намотанным на бляху. Напряжение на плацу сразу спало.

Что ж вы так, — забормотал из-за спины Трошина дежурный по части, убирая в кобуру пистолет. — Поаккуратней бы… Как я сейчас доложу командиру, что происшествий нет?

А ты доложи, что происшествий есть, — огрызнулся Трошин.

Кровь у него откуда? — не унимался дежурный.

Это не кровь, — вмешался унылый голос. Офицеры разом обернулись. Неспешным шагом — куда уже спешить? — к ним подходил высокий худой капитан в мятой повседневке со значком «Дежурный по столовой». — Это соус.

Какой еще соус?

Обычный, томатный. Он ложкой из общей сковороды жрал, а товарищ полковник, — капитан покосился на начпрода, — макнул его слегка…

Хватит митинговать, — оборвал его Паштетный. — Начальник патруля, уведите негодяя в комендатуру. Потом мы с ним разберемся. И с вами, капитан, тоже.

Я что, он мне не подчиняется, он же не в наряде.

Давайте, давайте, — заторопил дежурный по части. — Скоро уже командир придет.

Трошин умело связал Маликову руки за спиной его же собственным ремнем. Маликов уже очнулся и теперь косил под смертельно избитого. Когда Трошин и один из патрульных подхватили его под руки, хлеборез расслабил ноги, откинул назад голову и застонал, закатывая глаза. Третий патрульный, в котором Самсонов только сейчас узнал Мамаева, несильно стукнул его по затылку. Маликов понял, что номер не пройдет, подобрался и пошел сам. Мамаев обернулся к Самсонову:

Во, Андрюха, видал, как мы его?! Крутой у тебя комбат, здорово он ему руку выломал. Так и надо!..

Как вы в патруле-то оказались?

А заменили нас. Начальник, майор из двести семьдесят пятого, и один патрульный на ужин ушли и не вернулись. Только этот вот остался, — Мамаев махнул рукой в сторону шагающей впереди троицы. — Зенитчик, что ли... Комендант — тык-мык, ваш полк большой, позвонил начштаба. Тот посыльного за мной и Трошиным. Так и болтаемся с одиннадцати часов.

Мамаев вдруг спохватился:

А ты чего здесь? Ты же в командировку должен ехать?

Куда? — поразился Самсонов.

Смир-рна! — разлетелся над плацем голос дежурного.

Самсонов и Мамаев остановились. До штабного крыльца, у которого дежурный докладывал командиру полка, оставалось метров двадцать, но слов не было слышно. Самсонов наблюдал, как командир, слушая дежурного, постепенно темнел лицом. Взгляд полковника сначала опустился вниз, потом скользнул по плацу, наконец, махнув дежурному рукой, полковник повернулся к патрульным и хлеборезу:

Ведите быстрее! Не хватало еще, чтобы он у вас воспаление получил.

Трошин потянул Маликова вперед.

Во-ольно! — спохватился дежурный. Плац пришел в движение.

Так куда меня отправляют? — переспросил Самсонов.

Как — куда? За этим… за дезертиром. Трошин говорил, когда в казарму заходили погреться, комбат его порадовал. Ты привези его, слышишь, — Мамаев понизил голос. — Привези. Только так с ними и надо.

Мамаев побежал за ушедшей уже далеко тройкой. Самсонов подумал, что таким он еще Мамаева не видел. Мишка словно отыгрывался за все солдатские насмешки, за все пакости, которые он видел от подчиненных за два года. Беда его в том, что он никогда не работал в коллективе… и на гражданке имел дело в основном со своими пробирками и этими… как их… ретортами. «Как, впрочем, и я», — мрачно завершил размышления Самсонов, входя в штаб.

Волна, поднятая приходом командира в штаб, уже улеглась. Дежурный по штабу, не раз менявший Самсонова в наряде сержант из разведроты, пояснил ему, что кэп, комполка, ушел к себе, но лучше к нему не ходить, не в духе. Самсонов лишь махнул рукой — знаю, и поднялся на второй этаж. Решительности хватило только до двери с табличкой «Полковник Третьяков». Самсонов вжался спиной в нишу заложенного кирпичом дверного проема и задумался. Если действительно ехать придется за дезертиром, то не лучше ли отказаться…

Представления Самсонова об армии были сформированы двумя-тремя книжками перестроечных времен и статьями об ужасах дедовщины в газетах. Знакомство с военной кафедрой не прибавило оптимизма, учили с расчетом на то, что воевать — и даже просто служить — не придется. Самсонов видел, что хоть некоторые офицеры и стараются солдат беречь, но все же им приходится намного хуже, чем ему, самому последнему из лейтенантов. Да, он таскал вместе с ними ящики с минами, мерз в одной палатке, обдирая руки, рыл позицию под миномет, но вечером они отправлялись в казарму, где среди ночи могли поднять и озадачить изготовлением пятидесяти метелок, а он шел в общежитие и мог принять горячий душ. Казалось бы, мелочь, но Самсонов терпеть не мог ощущения пропотевшей одежды и сырой обуви, а сушилка в казарме работала через раз… К тому же солдата ждет наказание, а почему он сбежал…

С другой стороны, Самсонов чувствовал, что возбуждение, вызванное новизной обстановки, уже проходит, накатывает усталость. Вырваться из полка — на день, на два… Самсонов начал считать. До Замайска поездом тринадцать часов. С учетом того, что придется идти через малознакомый город и искать совершенно незнакомого человека, на обратный поезд в тот же день можно не спешить. Значит… только на дорогу двое суток, сутки на месте… да на станцию поезд прибывает в полдень — нечего и думать идти на службу… А может быть, его еще не удастся найти, дезертира этого, может быть, удастся пожить дома…

Чего застыл, служивый? — веселый капитан, какой-то редко встречавшийся Самсонову штабной, держался за ручку двери кабинета. — Вызывали?

Самсонов кивнул.

Ну так пойдем? — капитан правой рукой распахнул дверь, а левой, в которой была зажата папка с надписью «Секретно», подтолкнул Самсонова зайти первым. — Разрешите, товарищ полковник?

Командир сидел за столом в бушлате и шапке, слушал чью-то скороговорку по телефону и делал пометки в большом блокноте. Сделав приглашающий жест, он заговорил:

Я вас понимаю. Но и вы меня поймите: лишних людей у меня нет в принципе, а пока не вернутся командированные в Моздок, полку придется совсем трудно... Нет, от большого наряда мы не отказываемся, но ничего сверх... Конечно, если будет письменный приказ… Всего хорошего.

Капитан подошел к столу, положил перед командиром папку, что-то сказал так тихо, что Самсонов ничего не расслышал, выпрямился и подмигнул — не трусь. Командир просмотрел в папке верхний листок, поднял его, просмотрел следующий и, буркнув капитану: «Оставьте», — поднял глаза на Самсонова.

Товарищ полковник, лейтенант Самсонов…

Командир взвода из Георгиевска?

Да…

Полковник поморщился. Вздохнув, он посмотрел на Самсонова внимательней, поднял трубку с телефона и, дождавшись ответа, сказал:

Третьяков — Юрского.

Через несколько секунд начштаба (дверь его кабинета была в трех метрах от кабинета командира) ответил:

Куда у нас едет лейтенант Самсонов?.. А зачем нам посылать туда командира взвода, у которого личный состав и техника? У нас что, химика нет?.. Я знаю, что именно говорит прокурор — ему нужен показательный процесс… Нет… Нет… Вы считаете, что этот лейтенант надежнее?.. Хорошо, включите в приказ.

Командир положил трубку. Побарабанив пальцами по блокноту, он начал:

Вы должны вернуть в часть человека, который совершил преступление. За такое в военное время полагается… — он поднял глаза на Самсонова. — К счастью, сейчас не война. Вы пойдете к прокурору гарнизона майору Немченко. Он вас проинструктирует. После развода — к начальнику штаба; получите командировочное удостоверение, проездные документы и еще один инструктаж. Вопросы?..

Самсонов понял, что машина завертелась, и отказываться уже поздно. Он твердо сказал:

Товарищ полковник, мне ни разу не платили зарплату.

Хорошо, — командир сделал пометку в блокноте. — На разводе я прикажу начфину выплатить вам деньги. У вас ведь немного?

Самсонов, как заведенный, кивнул.

И перестаньте кивать, товарищ лейтенант! Научитесь отвечать как положено! Все, идите.

Самсонов вышел в коридор, спустился на первый этаж и тут же проклял свою торопливость — он не знал, где находится гарнизонная прокуратура. Мимо спешили опаздывающие штабные, не глядя по сторонам, прошествовал начштаба. Самсонов с грустью вспомнил простоту нравов институтской военной кафедры: с такими же вот подполковниками, бывало, пили пиво за одним столиком в столовой. Дождавшись, когда выйдет командир, Самсонов сунулся в окошко под табличкой «Вход разрешен только командиру части и начальнику штаба»:

А где тут у вас прокуратура?

Дежурный, занятый огромной кружкой с кофе, молча открыл дверь, поманил Самсонова и ткнул пальцем в схему на стене. Самсонов долго не мог разобраться в этом творении полкового писаря — масштаб не соответствовал реальности. Здание прокуратуры же оказалось совсем недалеко, оно примыкало торцом к штабу дивизии. Можно сказать, в двух шагах.

В прокуратуре было тихо, чисто и светло. Длинный коридор застелен новой ковровой дорожкой, стены обиты аккуратными деревянными панелями, вдоль стен — мягкие стулья.

Одна из дверей открылась. Навстречу Самсонову шагнул сосед по общежитию — невысокий круглолицый лейтенант в очках с толстыми стеклами. Самсонов удивился: в петлицах соседа были такие же, как у него, артиллерийские эмблемы.

Здравствуйте! — улыбнулся лейтенант. — Вы к кому? По какому вопросу?

Самсонов объяснил. Лейтенант понимающе покивал и сказал:

Идем. Мне тоже к Илье Георгиевичу.

Прокурор оказался пухлым мужичком с хитрой улыбкой и ярко-синими глазами. Розовая лысина просвечивала сквозь длинные волосы, зачесанные от правого уха к левому. «Прическа называется “банановый лист”», — вспомнил Самсонов. Впечатление получалось скорее комическое, чем грозное. Майор вышел из-за стола и, протягивая Самсонову руку, заговорил:

Добрый день, добрый день! Присаживайтесь. Так как вы сказали, из какого вы полка?

Самсонов, который не успел сказать ни слова, растерялся:

Из сто седьмого, — и, предупреждая новые вопросы, заторопился: — Лейтенант Самсонов, минометная батарея первого батальона.

Отлично! — расцвел майор. — Посмотрим, что мы можем для вас сделать.

Он подошел к высокому шкафу, выдвинул один из ящиков и, быстро шевеля короткими пальцами, зашуршал карточками:

Сто седьмой, первый мотострелковый… Ага! Знакомьтесь — ефрейтор Катаев.

С видом удачливого фокусника майор выложил перед Самсоновым фотографию. Карточка была мутная, увеличенная, из заведенного уже в полку личного дела. На фоне простыни, прибитой к стене бытовки, был запечатлен широкоплечий парень с необычной для солдата первого года службы уверенной улыбкой. Форма была мятая — видимо, фотографировали сразу после зачисления в полк. Самсонов посмотрел на обороте: «Катаев. 1976 г. р. ВУС 195000». Более ничего примечательного Самсонов не нашел и положил карточку на стол. Майор перестал улыбаться.

Скажите, а почему у вас в полку столько ефрейторов?

Командир говорит, что солдат — или ефрейтор, или сидит на гауптвахте.

Майор покивал:

Понятно. Только все чаще ваши ефрейторы оказываются даже не на гауптвахте, а в СИЗО. Вот постановление об аресте ефрейтора Катаева, самовольно оставившего воинскую часть двадцать пятого января прошлого года.

Но это не наша часть.

Это корпусной госпиталь. Ефрейтору пробили голову «тупым тяжелым предметом, предположительно, табуретом». Из госпиталя бежал, хотя по факту неуставных отношений было заведено уголовное дело. Установлено, что в настоящее время проживает по адресу: Замайск, улица Садовая, дом номер сто девяносто восемь. Ваша задача — привезти постановление в горотдел милиции, присутствовать при аресте, вернуться и доложить. Этапирование — проблема милиции. Все ясно?

Голос майора к концу речи понизился. Самсонов понял, что внешность — только удачное прикрытие, может быть, даже культивируется сознательно.

Самсонов вскочил:

Так точно!

О, все бы так! — майор протянул Самсонову постановление и фотографию. — Удачи. А вас, Исаев, попрошу остаться.

Самсонов сразу вспомнил сцену из «Семнадцати мгновений весны». Мысленно прикинув на майора эсесовский мундир, он решил, что тот мог бы играть если не самого Мюллера, то его родного брата.

Самсонов прошел по коридору, торопясь покинуть неприятное место. В штабе или казарме, конечно, грязно и холодно, но там никого не сажают на несколько лет.

Выйдя на улицу, Самсонов сложил постановление и убрал вместе с фотографией во внутренний карман. Развод уже закончился. По плацу, разойдясь по квадратам, бухали сапогами под присмотром сержантов старательные «духи». На краю плаца курили офицеры. Мороз уменьшился. Самсонов дошел до ворот в заборе, отделявшем территорию полка от остальной дивизии, и обернулся посмотреть на степь. Вместо привычного ему леса, сочетания белого и темно-зеленого, степь поражала разноцветьем. Даже зимой — узкие белые полосы оврагов и низин переходили в желтые от неубранной соломы поля, вдоль ручьев краснели ветки тальника, на вершинах невысоких холмов кое-где темнели бурые каменистые участки. Цветовая гамма была даже богаче, но Самсонов вскоре понял, что не знает соответствующих слов. Вздохнув поглубже, он пошел к начальнику штаба.

Дверь в кабинет Юрского всегда была открыта и всегда возле нее стояли офицеры и прапорщики. Кому-то нужно было поставить печать на документы, а кого-то вызывал к себе сам Юрский. Самсонов давно уже понял, кто именно настоящий хозяин в полку и кому есть дело до всего. Сам он бывал здесь довольно часто: каждый раз перед заступлением в наряд на инструктаже, перед стрельбами — с актами проверки техники. Сейчас перед кабинетом стоял новый командир разведроты, переведенный недавно из Чечни, а из кабинета в ответ на реплики Юрского доносился чей-то виноватый голос. Остановившись подальше от двери, Самсонов уважительно пожал руку капитану и шепотом спросил:

Что там?

Половой акт, — брезгливо ответил капитан. — Из отпуска парнишка опоздал.

На много?

На двадцать суток у него справка, да сверх того — месяц…

Самсонов присвистнул. Если прибавить еще сорок пять суток отпуска да дорогу в оба конца — обычно очень неблизких, — выходило, что с этим человеком он еще не знаком. Юрский повысил голос:

Я найду дерьмо! Много дерьма. И вы, лейтенант, будете его вычерпывать! Руками! Идите.

Юрский в своей обычной манере писал и говорил одновременно. Фразы получались короткие и очень весомые. Красный от стыда лейтенант выскочил из кабинета и промчался мимо расступившихся офицеров. Разведчик вошел к начштаба, а Самсонов переместился по коридору так, чтобы видеть происходящее, но самому остаться невидимым. Юрский на секунду поднял взгляд и снова уткнулся в свои бумаги.

Завтра. В дивизии. Проводится марш-бросок. Десять километров. Вы возглавите. Команду полка.

Не побегу. — Капитан был абсолютно спокоен. — Я свое в ДШБ отбегал.

Юрский от изумления даже перестал писать. «Сломался», — злорадно подумал Самсонов. Подполковник отложил ручку, выпрямился в кресле и уставился на наглеца. Самсонов заметил, что капитан, в отличие от окаменевшего Юрского, приветливо улыбается. Ситуация складывалась неприятная. Юрский, судя по пятнам на щеках, находился уже на грани взрыва, в стадии крайнего озверения… С трудом ворочая челюстью, он сказал:

Идите. И передайте дежурному по штабу, чтобы зашел ко мне с книгой нарядов.

Капитан вышел, не сделав никаких попыток придать своей походке даже видимость строевого шага. А бедного Мамаева Юрский однажды гонял минут двадцать на глазах у десятка других офицеров.

Самсонов шагнул через прибитую на пороге полоску жести:

Товарищ подполковник!..

Подождите! — Юрский дописал лист, перевернул, закончил фразу и отложил в сторону. — Что вам сказал прокурор?

Самсонов рассказал. Юрский выслушал, глядя в полированную крышку стола.

Я был против того, чтобы отправлять вас в эту командировку. Рано еще. Но человек, который обычно занимается такими вопросами, был вчера задержан в состоянии алкогольного опьянения и находится в комендатуре. Предупреждаю — теперь, хотя бы на два года, вы представляете армию. Ведите себя соответственно. Если потом в полк придет бумага из вытрезвителя… Вы присоединитесь к тем двум, что были здесь до вас. Все понятно? Распишитесь.

Юрский извлек из стола амбарную книгу с крупной надписью «Книга инструктажа», раскрыл на нужной странице и придвинул к краю стола. Самсонов нашел внизу свою фамилию и аккуратно расписался в графе «Подпись инструктируемого». Юрский расписался в своей графе и протянул Самсонову командировочное удостоверение и проездные документы:

Очень не советую возвращаться через месяц без отметок в командировочном и со словами «не нашел». Идите.

С неприятной частью было покончено. Самсонов посмотрел на часы. Ого! 11:35. Надо идти за деньгами.

Дверь в кабинет начфина — полная противоположность двери начштаба, почти никогда не открывалась. Собственно, дверей было две — металлическая внешняя и обычная деревянная внутренняя, обе с невероятным количеством замков и засовов. Стучать бесполезно: когда двери в очередной раз, уже при Самсонове, модернизировали, начфин особо упирал на звукоизоляцию, необходимую ему для концентрации. Сбоку на стенке связисты пристроили кнопочку звонка; Самсонов, которому после начштаба было уже не страшно, вдавил кнопку и держал, пока дверь не открылась. Начфин, плотный, всегда краснолицый и всегда стриженный под ежик майор, был пьян. Мощный запах спиртного разнесся по коридору, струя свежего воздуха проникла в кабинет. Майора качнуло — должно быть, разнонаправленными потоками, — но он устоял.

Тебе чего?

Лейтенант Самсонов. Еду в командировку. Командир обещал, что мне выплатят…

А кто такой командир? — громче, чем нужно, выдал майор. — Деньгами здесь распоряжаюсь я!

И дверь захлопнулась. Прислушиваясь к щелчкам замков и стуку засовов, Самсонов пытался сообразить, что теперь делать. Кто-то хлопнул его плечу. Самсонов обернулся — прапорщик Рябцев, правая рука командира по хозяйственной части, Леша-найди-укради. Самсонов с прапорщиком дружил. Долгими ночами в нарядах он помогал Алексею Николаевичу (все-таки тот был старше Самсонова на двадцать лет, хотя представлялся всегда просто Лехой) оформлять стенды и красить пожарные щиты, а прапорщик спасал лейтенанта от вороватых дневальных и писарей.

Ты, Андрей, постой тут, я быстро.

Прапорщик поднялся по лестнице. «К командиру, стучать. Как говорится — не стукач, но форму доклада знаю», — успел подумать Самсонов. За дверью полкового узла связи раздался звонок.

«Ворга», тридцать вторая, — пропел женский голос. — Соединяю.

Теперь зазвенело в кабинете начфина — да так, что слышно было даже сквозь всю хваленую звукоизоляцию. Дверь на этот раз открывалась так, будто и замок был всего один. Из кабинета выскочил начальник связи, щеголеватый капитан из строевой части, и две телефонистки. Самсонов раскланялся со всеми и постучал в деревянную дверь.

Да-да!

Начфин, хмурый и сосредоточенный, молниеносно пересчитал причитающуюся Самсонову сумму и выдал ему двадцать стотысячных купюр. И еще какую-то мелочь, с удовольствием отметил Самсонов.

Через три дни приходи, будем выплачивать пайковые.

Спасибо, я в столовой.

Ты ведь десять дней на полигоне провел, — майор обнаружил такое знание ситуации, которого Самсонов никак не ожидал. — Так что все равно получишь.

Самсонов распрощался с важным человеком со всеми возможными изъявлениями вежливости. Служить еще долго, кто знает, как скоро майор сообразит, кто его сдал командиру.

На крыльце Самсонов тщательно проверил проездные и командировочное: правильно ли написаны названия станций, все ли печати на месте. Все было в порядке. Никаких дел и долгов в полку не осталось, надо было идти обедать и собираться в путь. По привычке планировать все заранее, усвоенной еще в институте, он мысленно составлял список ближайших покупок: «Порошок, мыло, нитки белые, пару авторучек — желательно гелевых, чтобы в мороз не замерзали…» Все это мелочь. Душа требовала разгула и растрат. Ассортимент магазинов городка, всех трех, ничего хорошего предложить не мог, Самсонов знал его, хотя из-за отсутствия денег давно уже ничего не покупал, и пообещал себе широко развернуться в командировке.

 

 

3.

 

Следующие четыре часа Самсонов провел в судорожных сборах. Гражданская одежда, пролежавшая в сумке почти три месяца, оказалась вдруг короткой и широкой. Самсонов кое-как выгладил джинсы старинным, оставшимся в наследство от предшественников утюжком. Надел поверх теплого армейского белья свитер, наладил молнию на зимней кожаной куртке. Ботинки решил не менять — армейские вполне устраивали, хотя, если вспомнить, какую битву ему пришлось выдержать за них с занудным прапором с вещевого склада… Не соответствовала стилю только прическа. На полигоне было как-то все равно, а вот Юрский сегодня поглядывал косо. Да и самого Самсонова раздражали длинные волосы. Сначала он решил было, что пострижется в гражданской парикмахерской в командировке, но потом вдруг вспомнил про миномет, брошенный вчера в парке. Он посидел несколько минут, взвешивая все «за» и «против», и решил все-таки идти.

Собрав во внутренний карман все документы, Самсонов отделил полтора миллиона от общей суммы и положил туда же. Остальное завернул в грязный носок и сунул поглубже в сохнущий на батарее валенок. Присел на дорожку.

Оглядывая комнату, Самсонов в который уже раз пытался представить себе тех, кто жил здесь до него. Одну стену, у которой стояла кровать, украшали карта республики с отмеченным красным флажком на иголке местом расположения городка (на карте его не было) и плакат группы «Сектор Газа». На противоположной стене к обоям намертво был приклеен календарь за 1995 год с отмеченной жирной полосой датой — 17 июля. И десяток красоток, вырезанных из журнала «Penthouse». Самсонов знал это точно, потому что изрезанный журнал до сих пор валялся в нижнем ящике стола вместе с десятком книг. Набор был странный: «Незнайка в Солнечном городе», «Исповедь на заданную тему» Ельцина, традиционный «Учебник сержанта ракетных войск и артиллерии», затрепанный томик Че Гевары с печатью улан-баторского Дома офицеров… Читать, впрочем, было некогда. Самсонов спохватился, посмотрел на часы и пошел в казарму.

Волновался Самсонов зря. Взводный из батареи Тарасова, Гринев, рассказал, что еще утром перекатил миномет на площадку батареи Трошина.

А кэп всем офицерам и солдатам сводной объявил благодарность. Гордись, у меня вот за полтора года — одни выговоры.

Самсонов подумал, что нужно просто почаще приходить в полк, но Гриневу сказал только спасибо за труды. Гринев, по определению Тарасова, относился к «мутным» офицерам — самой неприятной и даже опасной категории военнослужащих.

 

В ту ночь никто не уезжал в городок. Батальон отрабатывал действия ночью, батарея Тарасова должна была обеспечивать двумя минометами подсветку для гаубичной батареи, а всеми остальными — отрабатывать свои цели. В ожидании команды открыть огонь, Тарасов загнал солдат в одну палатку, а офицеры собрались возле рации в другой.

Всего, — говорил Тарасов в освещаемой только падающими из печки небольшими пятнышками света палатке, — есть три вида офицеров. «Белые» — это штабные, тыловики, все, у кого нет техники и солдат, начальники клубов и полковые психологи… Есть «черные» офицеры — это мы с вами, ваньки-взводные и производные от них ротные, комбаты и прочие. Палатка на полигоне, бокс, стоянка техники, окоп на командно-наблюдательном пункте или огневой — наша стихия. Есть еще «мутные» — Валя-коммерсант, Юра-юрисконсульт, Гринев мой загадочный… Вот где он сейчас? Получку получают первыми, на работе бывают редко, руки у них белые и чистые. У штабных они тоже чистые, но штабные свою работу знают, и я их, в принципе, уважаю — просто каждый делает свое дело.

Бумажки перекладывать… — подал из темноты голос командир взвода связи.

А почему бы и нет? — Тарасов, обычно молчаливый, чувствовал, что завладел вниманием компании. — Знаешь, кто позже всех из полка домой идет? Начальник штаба и его старший помощник по строевой.

Это Юрский ваш форсит просто, а все… — скептически начал посредник.

Нет, — резко перебил его Тарасов. — Юрский лямку тянет. Он, конечно, гад порядочный и хам несусветный, но я в этом полку уже три года, видел, с чего он начинал.

Слушай, Глеб, — примирительно заговорил посредник, — ты же «пиджак», зачем контракт подписал.

Тарасов поднялся с ящика, открыл дверцу печки. В палатке стало светлее. Самсонов, разомлев в тепле, сквозь полудрему подумал, что Тарасов при таком освещении похож на генерала Ермолова — он представлял себе покорителя Кавказа по картинке в учебнике истории.

У меня вся семья в армии. Отец — двадцать девять лет, три старших брата — все офицеры. Меня по здоровью в училище не взяли, но я выбрал институт с военной кафедрой и добился, чтобы меня призвали.

Ты что, фанат военной службы? — с ласковой жалостью спросил посредник. Связист хихикнул.

Нет, — ответил Тарасов. — Я считаю, что здесь я нужнее, чем на гражданке. Я считаю, что настоящих офицеров слишком мало, много барахла, которое мечтает пристроиться в штаб — поближе к финчасти и продскладу. Я считаю, что кто-то должен учить солдат и таких, как вот Самсонов. Меня воспитывали определенным образом, и я сохраняю верность принципам. Видели татуировки у Зуева и Гафарова?

А что там у них? — заинтересовался посредник.

Голова индейца на фоне карты СССР. Они всем курсом так решили — они были последними в училище, кто присягал еще Советскому Союзу. «Последние из могикан». Гафаров много про это рассказывал. Их же с разных училищ собирали — с Украины, Белоруссии, Узбекистана. Все чуяли, что Союзу конец, а не верили. Мне отец часто говорит: «Ответственность за развал Союза я с вас, товарищи офицеры, не снимаю. И с себя тоже…»

«Волга», стой! — громко сказал связист.

Батарея, к бою! — заорал Тарасов, выбегая из палатки…

 

Самсонов спустился с этажа второго батальона на свой первый и рванул на себя тяжелую дверь. Командир батальона диктовал что-то писарю, начштаба стучал на машинке, ответственный выдавал оружие караулу. С подсказки дневального Самсонов разыскал в спортуголке сержанта Сабиева, назначенного вне очереди в наряд вместо разжалованного Лапина.

Ильдар, пойдем, подстрижешь меня.

Сабиев, красный от напряжения, в последний раз выжал над головой самодельную штангу, с грохотом уронил ее на резиновый коврик (из кабинета командира донесся крик: «Сабиев, на дембель — после капремонта!») и, тяжело дыша, кивнул:

Я подойду в бытовку.

Едва Самсонов и Сабиев устроились перед зеркалом, как хлопнула дверь, и дневальный завопил истошным голосом:

Дежурный по батальону — на выход!

Самсонов прислушался. По добродушному торопливому голоску с украинским выговором он узнал замполита полка подполковника Болотухина. Солдаты частенько пользовались его помощью, чтобы пробить себе отпуск по семейным обстоятельствам. Болотухин верил всему. Заступался за солдат перед командирами подразделений, шел на любой конфликт — и несколько раз страдал из-за своей доверчивости: солдат не возвращался вовремя, получал по возвращении десять суток гауптвахты лично от комдива, а Болотухин — грандиозный разнос от замполита дивизии. Трошин, который с замполитом был в хороших отношениях, однажды объяснил Самсонову:

Боится Болт, как бы кто из-за него не самоубился. Были прецеденты в других частях.

Болотухин просил комбата построить батальон.

Буквально на пятнадцать минут, на пару слов всего…

Успеешь? — покосился Самсонов на Сабиева.

«Папа» меньше часа никогда не говорит, — усмехнулся Сабиев.

А на инструктаж?! — спохватился Самсонов.

Лапин выведет, договорились. Он с шинели еще лычки не убрал. Стричь — как всех?

Самсонов кивнул. Все офицеры — за исключением старших — стриглись одинаково, а ля спецназ. Сабиев защелкал ножницами, а Болотухин, скрипя половицами, ходил вдоль строя и говорил:

В округе, товарищи солдаты и сержанты, началась операция «Дезертир». Как мы должны отнестись к данному факту? Только положительно, товарищи, только положительно. Бежавших из частей разыщут, до… опросят о причинах этого тяжкого проступка — и большинство вернут в ту же часть. Это значит, что за счет увеличения численности сократится удельная нагрузка на каждого из вас. Ведь армия, дорогие ребята, это нагрузка и испытание на прочность. Кто-то не выдерживает, ломается, но таких — меньшинство. А многие просто узнают пределы возможностей своего организма. Не спать три ночи — оказывается, можно. Не кушать два дня — оказывается, получается. Перетаскать на себе за день тонну боеприпасов — оказывается, есть на это силы. Вот так, через преодоление трудностей, через, если так можно выразиться, вызов и ответ мальчики становятся мужчинами. Тот, кто уклоняется от армии, товарищи, не знает, чего он лишается. — На левом фланге, возле оружейной комнаты, кто-то рассмеялся. Голос Болотухина тут же переместился ближе. — Да-да, потому что — кто в наши дни уклоняется? Дети «новых русских», дети новой буржуазии… Вот вы, Иванов, знаете, кто такие «новые русские»?

Снайпер из третьей роты якут Иванов был едва ли не самым молчаливым солдатом в батальоне. Если бы его спросил Самсонов, он, пожалуй, только усмехнулся бы и пошел бы дальше по своим неведомым делам, но не ответить замполиту полка Иванов не мог.

Я не знаю, кто такие «новые русские». Я — новый якут.

Ага! — не растерялся замполит. — И у тебя, вероятно, есть дома «шестисотый» олень с откидывающимися копытами?

Батальон грохнул. Самсонов тоже засмеялся, представив себе меднолицего Иванова в малиновом пиджаке и с миниатюрным сотовым телефоном в огромной ладони. Болотухин выждал, пока смех утихнет, и заговорил серьезно:

А тех, кто покинул часть без веской причины, ждет суд. А суд, товарищи, это дисбат — и плюс еще дослуживать то, что останется. А про дисбат говорят, что лучше четыре года в тюрьме, чем два — там. Р-разойдись!

Сабиев достриг, обмахнул лицо Самсонова полотенцем и спросил:

Товарищ лейтенант, говорят, вы в командировку едете?

За сочистом. Километров пятьсот в один конец, — ответил Самсонов, разглядывая в зеркале изменившееся лицо.

За Катаевым? — тихо спросил Сабиев.

Да. — Самсонов не понимал смысла вопросов.

А что будет с тем, кто его… вынудил к бегству?

Не найдут, — подумав, ответил Самсонов. — Он же из госпиталя бежал… кто знает — кто его довел. Разберутся. Может быть суд, если неуставняк найдут. Комдив, знаешь, как к таким вещам относится…

Все равно — привозите, — решительно сказал Сабиев. — Это ведь я его — табуретом по голове.

За что? — заинтересовался Самсонов.

Перед первой отправкой всем деньги дали, а тем, кто уходил — нет. Катаев решил перед остающимися выслужиться — и пошел у своего призыва деньги отбирать. Не отдашь — в зубы. Успел меня один раз всего ударить, я поднялся — и табуретом его. В ту ночь вообще было жутко: первый батальон схлестнулся со вторым, больше двадцати человек в медроту унесли. Я ждал, что он в полк вернется… жду-жду, качаюсь, а его на вечерней поверке выкликают — оставил часть… — В голосе Сабиева слышалась неподдельная, а главное — ничуть не утихшая за год злость. — Все равно, пусть дисбат, привозите. Я его и на губе достану — и в дисбат, если что, вместе пойдем.

Это вряд ли… скорее, все на него одного повесят.

Сабиев не ответил. Самсонов постоял еще некоторое время, махнул на прощание и вышел.

До станции можно было дойти пешком по льду озера, а можно — доехать на гарнизонном «автобусе», дважды в день отвозившем на станцию встречающих и уезжающих. Пешком, по протоптанной жителями городка тропинке, было ближе и быстрее, автобус мог и не прийти вовсе (случалось неоднократно даже на памяти Самсонова), мог сломаться — командиры норовили спихнуть в наряд самый изломанный транспорт. Самсонов решил пройти мимо комендатуры — все равно это было на полпути к дыре в заборе, через которую предстояло лезть в поисках тропы — и с удивлением увидел, что автобус не только на месте, но и вместо КамАЗа с традиционно пропыленным (несмотря на три месяца прошедшей уже зимы) тентом сегодня кто-то выделил «Урал» с кунгом, переделанный под пассажиров из ремонтной машины.

Возле «Урала» докуривали Трошин и Мамаев.

Андрей! — Мамаев так обрадовался, что невооруженным взглядом можно было разглядеть бушующий в нем алкоголь. — Я же говорил…

Пошел в кунг, уродец, — Трошин был зол. — Когда только успел надраться?

Последний свой вопрос — риторический, понял Самсонов, он адресовал своему взводному.

Коменданту не попались еще? — спросил Самсонов.

Вроде нет, — пожал плечами Трошин. Он втоптал окурок в песок под ногами и длинно выдохнул табачный дым. — Ты думаешь, с чего он так разбушлатился? Звание ему пришло — Игорь из строевой шепнул, что выписка пришла.

Проставляться будет?

Ха! Смотря что Юрский ему раньше вручит — погоны или приказ об увольнении. — Трошин посмотрел на часы. — По-моему, лучше приказ.

Из-за угла комендатуры выбежал долговязый лейтенант, застегивая на ходу слишком короткий, новый, но уже весь в пятнах смазки бушлат.

Патрульные? Давайте в машину, опаздываем к поезду.

Самсонов и Трошин залезли в кунг. Почти все пассажиры курили, перебивая запах пролитой недавно солярки. Трошин втянул металлическую лестницу и вдвоем с патрульным-зенитчиком — помощь Мамаева была отвергнута со словами «Держись ровно и дыши в пол» — уложил ее на полу. Лейтенант, справившийся наконец-то со слишком тугими петлями бушлата, захлопнул снаружи дверь. Самсонов прошел в полутьме кунга к передней стенке и втиснулся на лавку рядом с Мамаевым. Трошин сел напротив, пощелкал выключателем на стене — под потолком зажглась тусклая желтая лампочка. «Урал» заурчал двигателем ровно, без натуги, и, плавно покачиваясь на камнях и ухабах, поехал в сторону КПП.

Самсонов закрыл глаза и откинулся на стенку. «Мне бы такую машину, — подумал он, — и такого водителя. В кунг — печку поставить… говорят, в ремроте кто-то варит. На полигон в такой ездить одно удовольствие».

Миновали КПП. В маленьком окошке мелькнула яркая лампа над дверью будки из белого кирпича, скучающее лицо дежурного, солдат в белом тулупе, с зажатой в руке цепью от шлагбаума. Машина вышла на ровную асфальтированную дорогу, по которой до этого Самсонов проехал только один раз — когда приехал в городок с предписанием в кармане. Почти три месяца назад. Только тогда это было ночью, и рассмотреть он ничего не смог, хотя был как раз КамАЗ с тентом, без задней стенки — только мелькали где-то далеко огоньки. Какое-то время Самсонов еще различал среди них фонари на перроне станции, но потом КамАЗ запетлял среди рощиц, заборов, отдельно стоявших длинных низких зданий, окруженных заборами из колючей проволоки, и он совсем потерял ориентацию…

Андрей, — Мамаев потянул Самсонова за рукав, — ты ведь командировочные получил. Займи тысяч двести, а?

Лейтенант Самсонов, я вам запрещаю. — Трошин, который только что тоже сидел с закрытыми глазами, подался вперед. — Слышите?

А ты… что за перец?! Я тебе не подчиняюсь, и вообще, это дело частное, не касается службы! — Мамаева даже трясло от возмущения. — Андрей, займи!

Самсонов отцепил руку Мамаева от рукава, но сказать ничего не успел.

Пока мы в патруле — вы мне подчиняетесь. Выносить сор из избы я не стану, но рапорт командиру батальона напишу — и посмотрю, как вы пойдете на дембель с пустыми карманами, ведь премий и надбавок вас лишат.

Правильно, старшой, — подал голос пожилой мужик с красным обветренным лицом и седыми усами. — Оборзели, понимаешь, в наряде уже пьют, ночи им мало. Да лучше иметь пятьдесят дембелей — и чтоб все азербайджанцы, — чем одного взводного-«пиджака»!..

Немногочисленные пассажиры зашумели и задвигались на скамьях. Со всех сторон посыпались реплики в том смысле, что да, распустили молодых, да еще «пиджаков» этих понабрали. Трошин еще раз посмотрел внимательно на Самсонова — «Ты все понял?» — и снова откинулся на стенку. Самсонов отодвинулся подальше от Мамаева и хотел было последовать примеру комбата, но тут машину подкинуло чуть сильнее, чем на обычной дорожной колдобине. «Переезд», — догадался Самсонов.

Миновав последний особо извилистый участок перед самым вокзалом, «Урал» остановился, но двигатель не заглушили. Мамаев встал и, спотыкаясь, пошел к выходу.

Куда?.. — только и успел сказать Трошин.

Водитель переключил скорость на заднюю и начал разворачиваться на стоянке. Мамаев полетел по кунгу, беспорядочно хватаясь за сидящих вокруг.

Мудак! — с досадой бормотал Трошин.

Мамаеву было совсем плохо, его уже тошнило — едва дождавшись полной остановки, он ударом ноги распахнул дверь и буквально выпал в кучу перемешанного с песком и мусором снега, выметенного с привокзальной площади.

Самсонов выпрыгнул следом; за ним, забыв про лестницу, спрыгнул Трошин.

Иди, Андрей, я его приведу в чувство!

Самсонов быстро пошел к вокзалу. Здание было старое, пятидесятых годов, крашенное в светло-желтый цвет снаружи и с лепными украшениями в виде звезд, снопов и прочих символов изобилия внутри. Отстояв короткую очередь к изрезанному и исписанному окошку кассы, Самсонов получил билет — и только тогда посмотрел на часы. До поезда оставалось почти полчаса. Буфет уже закрылся. В единственном привокзальном магазине продавали водку, хлеб (такой же, тяжелый, непропеченный, привозили в городок, когда ломалась дивизионная пекарня) и тушенку. Сонная продавщица, вяло переругиваясь с каким-то невидимым мужиком, гремевшим в подсобке пустыми бутылками, рассматривала Самсонова настолько откровенно, что тому стало не по себе. Ни газетного киоска, ни книжного, ни коммерческих ларьков при вокзале не было. Самсонов обошел по периметру стоянку, развел руками на вопрос водителя «Урала» о куреве. Патрульных не было видно. Помощник дежурного по караулам, тот самый долговязый лейтенант в несуразном бушлате, что-то читал в кабине при свете слабенькой лампочки на потолке. Самсонов вдруг понял, что сильно замерз, но в здание вокзала не пошел.

Эй! — окликнул Самсонова помощник. — Ты своих ищешь? Трошин к поезду пошел, а синяк этот — в кунге помирает.

Спасибо! — Самсонов обогнул машину и по лестнице вскарабкался в кунг.

Мамаев лежал на правой скамье. Самсонов похлопал его по плечу и, когда Мамаев открыл глаза, молча сунул в руку две стотысячные купюры. Мамаев с трудом сглотнул и попытался что-то сказать, но Самсонов не стал слушать и выскочил на стоянку.

Со стороны города послышался шум мотора. Самсонов обернулся — по дороге ехал автобус. Вскоре он остановился перед самым зданием вокзала, и из него вырвалась толпа возбужденных людей.

Мать их за ногу!.. Жалко лишний автобус на маршрут выпустить, давимся как сельди в бочке!..

Проклиная холод, дороги и мэра, люди спешили к кассе. Немногочисленные встречающие выходили сразу на перрон. Самсонов стоял у стены вокзала, наблюдая за людьми. В первые же дни в армии он заметил, что население городка резко отличается от всех, к кому он привык за двадцать два года жизни. Офицеры были разные — высокие и низкие, худые и толстые, подтянутые и расхлябанные, но у всех были загорелые — даже зимой — лица, широкий шаг привычных к постоянному передвижению пешком и уверенность в самих себе. Полное отсутствие страха. В городке все знали друг друга, у всех были в жизни определенные перспективы и четкое представление о будущем: весной и осенью — проверка, каждые три года — звание. Могут перевести на новую должность, отправить в другую часть, но это все предсказуемо…

Размышления прервал хрип из динамика, укрепленного на столбе прямо над головой Самсонова. Слов он не разобрал, но поезд в это время мог быть только один — через станцию проходило всего два пассажирских поезда каждый день и еще три международных в неделю. Двери вокзала распахнулись, и люди зашагали навстречу поезду в конец перрона, к плацкартным и общим вагонам. «В Буранск, — подумал Самсонов. — Ближайший большой город, вузы, аэропорт, магазины…»

Вагон Самсонова, седьмой, купейный, остановился как раз у вокзальных дверей. Проводник, однако, не появился. Самсонов растерянно оглянулся на соседние вагоны, которые штурмовали его попутчики. Голос из динамика дважды повторил какую-то короткую фразу, тепловоз издал высокий короткий гудок. Проводник седьмого вагона так и не вышел. Самсонов принялся долбить дверь кулаками. Поезд медленно тронулся.

Иди сюда, парень, пройдешь по моему вагону к себе! — проводник соседнего вагона держал дверь открытой, сочувственно наблюдая за Самсоновым. — Давай. Задай ей гари!

Матерясь вполголоса, Самсонов запрыгнул на ходу в поезд и решительно полез через чьи-то ноги и огромные сумки. Миновав тамбур, он вышел в свой вагон, остановился перед дверью купе проводника, чтобы восстановить дыхание. Стучать в дверь пришлось долго. Потом дверь медленно, рывками, открылась — и Самсонов понял, что проводница, ярко накрашенная девица с томиком какого-то боевика в такой же яркой обложке, открыла дверь ногой.

Че надо? — недовольно спросила она.

Чаю в седьмое купе можно? — предельно вежливо осведомился Самсонов.

У меня в вагоне нет пассажиров, — проводница все так же, ногой, попыталась закрыть дверь.

Теперь — есть! — рявкнул Самсонов, копируя интонации командира батальона, орущего на нерадивого дневального.

Гражданин, что вы шумите?

Самсонов обернулся. В коридоре вагона стоял невысокий пожилой мужичок в старательно отглаженном форменном кителе и фуражке. Пока Самсонов рассказывал о своих впечатлениях от сервиса железной дороги, он внимательно рассматривал проводницу через толстенные стекла очков. Проводница под этим взглядом сразу же подскочила, спрятала подальше книгу и принялась наливать в стакан чай. Мужичок взял у Самсонова билет и военный билет, тщательно все проверил и, взяв его за локоть, проводил до купе.

Устраивайтесь, пожалуйста. Чай сейчас принесут. Хотите поужинать — в вагоне работает буфет. Примите мои извинения. Примем меры. Больше не повторится…

Самсонов с трудом выбрал паузу в его речи, чтобы закрыть дверь. Злость, гнавшая его через вагоны, заставившая орать на проводницу и говорить гадости мужику в форме, прошла. Он снял шапку, бросил ее на верхнюю полку, расстегнул молнию на куртке и сел у окна.

Смотреть было не на что. На полигоне от нечего делать он изучил подробную карту республики — и знал теперь все станции, поселки и отдельно стоящие здания вдоль железной дороги до самого Буранска. Ближайшая станция — через пятнадцать километров. До нее — три кошары, большой склад нефтепродуктов, гостиница для шоферов-дальнобойщиков, но ее с дороги не видно — мешает длинный, по карте выходило почти четыре километра, узкий холм; с другой стороны железки — просто чистое поле до самых гор. Стекла отражали свет ярких ламп и слепили глаза. Самсонов пощелкал несколько раз выключателем. «Хитрая штука, — подумал он. — Плод извращенного технического гения». Свет сначала загорелся еще ярче, потом погасла одна из ламп; наконец он выключил обе. Теперь за окном стало видно, что у самого горизонта, где по карте ничего быть не должно, на одинокой мачте горит яркая синевато-белая лампа, освещающая какие-то постройки и огороженный колючей проволокой кусок степи. Самсонов посмотрел вниз. Окно слева не горело, там соседнее купе. Справа по покрытой инеем траве вдоль дороги бежало пятно света. Он вспомнил слова железнодорожного мужика о каком-то буфете. Обед был давно, ужин остался километрах в десяти позади. Самсонов встал и вышел из купе.

Его купе было предпоследним. Остальную часть вагона — примерно половину — занимали два стола, за которыми можно было поесть стоя, и что-то вроде ларька с набором напитков, консервов и даже горячих блюд. Почитав ценники, Самсонов взял себе тарелку пельменей, стакан кофе и две пол-литровые банки импортного пива. Пиво он не любил, но выпить бутылку водки в одиночку было совершенно невозможно, а расслабиться хотелось.

Самсонов ел не спеша, смакуя недоступную в столовой еду, непривычное несуетливое настроение, перспективу спокойного отдыха. Подумать только — можно спать до самого Замайска!..

Дверь со стороны шестого вагона с визгом распахнулась. Сильно пьяный мужик лет тридцати в такой же, как у Самсонова, кожаной куртке нетвердыми шагами прошелся по вагону, встал к столику и, ударив в него бутылкой водки, заговорил:

Не я плачу — это водка во мне плачет, понял? Они, — мужик мотнул головой в сторону своего вагона, — ничего не понимают. А я тут книгу одну прочитал, веришь, нет? — «Что одну — верю», — мрачно подумал Самсонов, поспешно доедая последний пельмень и давясь кофе. — Так там написано: если ты можешь уничтожить вещь — ты ее хозяин, а нет — нет.

Мужик отхлебнул из горлышка, оглядел пустой стол. Закусить было нечем.

Вот есть у меня граната, — мужик полез в карман куртки и действительно выложил на стол боевую гранату. — Могу я ее взорвать просто так? Нет, для дела нужна. А вот ты пойдешь, найдешь в поезде ментов — и все, ку-ку! Пойду я опять на нары. Но ты, парень, не стуканешь, — мужик потянулся через стол, чтобы обнять Самсонова. Тот чуть отстранился, и рука промахнулась. — А почему? Да потому что все мы ненавидим ментов!

Мужик торжественно отсалютовал Самсонову бутылкой и приложился к горлышку. Такое Самсонов видел только в кино: водка переливалась из сосуда в сосуд, а пьющий даже не морщился. Увлеченный зрелищем, он не заметил, как рядом оказались еще трое, тоже на взводе, но более собранные. Двое взяли товарища под руки и решительно повели с собой, а третий, спрятав гранату, внимательно посмотрел на Самсонова.

Ну как, брат, все в порядке?

Нормально, — торопливо ответил Самсонов. — Все нормально.

Вот и ладно, — веско сказал строгий. — Перебрал дружок, бывает. Ты сам-то кто?

Командированный, — обтекаемо сказал Самсонов.

А, — протянул строгий. — Ну, бывай.

До свидания, — кивнул Самсонов.

Мужик, оглядываясь, ушел. Самсонов проводил его взглядом и посмотрел в окно. Поезд приближался к какой-то станции. Самсонов открыл одну из банок — пиво оказалось теплое и невкусное — и, не отрываясь от банки, выпил почти все. По-хорошему, надо было пойти к проводнику и спросить, где тут наряд, но хватит с него Катаева, да и здешнего проводника тоже. И потом — вагонов впереди не шесть, а всего три, из них два — почтовых, и на одном написано: «Штабной». Между тем ушли его гости именно туда — кто знает, что это за люди…

Он допил пиво и, подбрасывая на ладони вторую банку, пошел к себе. В купе было тепло, настолько тепло, что он даже не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал себя так хорошо. Стащив с верхней полки подушку без наволочки, Самсонов подумал, что можно было бы пойти и взять постельное белье, но спать в одежде он уже привык в нарядах, да и не грязнее эта подушка солдатских шинелей, на которых он устраивался в казарме. На полу в сушилке, если быть точным. Единственное теплое место в казарме — иногда там бывает даже жарко, как вот сейчас в вагоне…

Самсонову снились странные сны. Похожие на те любительские фильмы, которые снимал Тарасов, называя их «учебными». Снилась третья рота сводного батальона, только что отправленного в Чечню. Камера будто бы шла вдоль строя, но солдаты отворачивались. Почему-то все были без рукавиц и все держали оружие в руках, крепко сжимая автоматы и пулеметы грязными, красными от холода пальцами. Так случилось, что Самсонов помогал командиру роты оформлять документы, по нескольку раз собирая у солдат однообразные анкеты, и сейчас, во сне, он обращался к ним по именам. Никто не отвечал. Он пошел прямо на строй, но двое перед ним расступились, расступилась и вторая шеренга, и он прошел сквозь роту, а когда обернулся — там была только ровная степь. По накатанной колее катил покрытый инеем танк, а в нескольких метрах от него в небольшом углублении лежал солдат. «Обкатка», — понял Самсонов. В этот момент солдат, которому полагалось лежать неподвижно, вскочил и побежал. Танк должен был остановиться, но вместо этого чуть прибавил скорость. Раздалась короткая пулеметная очередь, солдат упал, а танк переехал тело, мягко качнув стволом пушки…

Самсонов, не открывая глаза, сел и, нащупав на окне занавеску, вытер ею лицо. Тепло превратилось в настоящую жару, подушка промокла от пота. Сознание Самсонова как будто разделилось. Большая часть еще спала, вяло вспоминая недавние сны, а меньшая будто и не засыпала, ехидно комментируя поступки большей: «Хрю-хрю? Что ж ты занавесочку поганишь?» — «Подумаешь. Не хватало мне еще чужими проблемами озадачиваться». — «Да-а? — не унималась меньшая. — А что ж ты за милицию подписался коляски вывозить, дезертиров ловить?» — «А иди ты!.. — вяло огрызнулась большая. — Я же не сам ему руки крутить буду. Отдам бумажку — и назад». — «И вы, товарищ лейтенант, полагаете, что подполковник Юрский или прокурор не могли эту бумагу почтой отправить? Не все так просто…»

Тут поезд резко затормозил и остановился. Самсонов чуть не свалился на пол, больно ударившись рукой об стол.

Он встал и посмотрел в окно. Поезд стоял в лесу. «Это уже наша область», — понял Самсонов. По коридору, громко топая, промчались не то два, не то три человека. Самсонов опустил язычок замка, открыл дверь и пошел подышать в тамбур.

В тамбуре было холодно и пахло табачным дымом, но Самсонову сразу стало легче, потому что сквозь щели сюда все же проникал свежий воздух. Самсонов еще открыл дверь в переходной тамбур и прислонился к стене, глядя в темноту за окном.

Вскоре поезд тронулся, и мимо Самсонова проплыли три небольших домика. В одном из них горел свет, а занавесок не было, и Самсонов успел заметить человека, читающего газету. «Как они тут живут…» — но додумать эту мысль он не успел — что-то твердое не сильно, но болезненно ударило его по плечу.

Э! — голос был молодой и сытый. — Документы давай!

Самсонов обернулся. Взгляд его уперся в полоски тельника, обтягивающего грудь высокого мощного милиционера под расстегнутым до пупа серо-белым зимним камуфляжем. Взгляд его был настолько равнодушным, что Самсонов сразу понял, что говорил не он. В этот момент его ударили еще раз — в живот.

Документы давай!

Говорил сержант в таком же камуфляже, на три головы ниже напарника. «Пару подбирали для контраста», — думал Самсонов, извлекая из кармана военный билет и командировочное, в котором среди прочего было написано: «Военная прокуратура». Сержант взял удостоверение — и, пока он читал, выражение лица его быстро менялось. Скучное и наглое сначала, оно стало растерянным, потом на какую-то долю секунды злым: сержант глянул в коридор вагона — дверь в купе проводницы со щелчком закрылась. Сержант остановился на смущенно-виноватом варианте и, протянув Самсонову военник, попятился в коридор, оттесняя туда же напарника.

Извините, товарищ лейтенант, рутинная проверка документов.

Назад, — тихо сказал Самсонов.

Сержант вернулся. Теперь он старался держаться независимо.

Тебя кто учил людей бить? — так же тихо начал Самсонов. — Рутинной проверке в школе гестапо тебя учили? Фамилия, звание, какое отделение — ты с этого должен был начать.

Сержант начал представляться по всей форме. Самсонов, достав из кармана блокнот и ручку, делал вид, что записывает, и пытался сообразить, что теперь делать.

А в следующий раз — не слушай дуру-проводницу. Впрочем, она здесь последний рейс. Я обратно этим же поездом, зайду тебя проведать.

Сержант пожал протянутую руку Самсонова и рванул в вагон. Самсонов прислушался: в дверь проводницы замолотили. Дождавшись, когда шум стихнет, он прошел в свое купе и спал до самого Замайска.

 

 

4.

 

Под утро вагон остыл. Самсонов проснулся за час до прибытия поезда в Замайск, по привычке двадцать раз отжался, умылся. Позавтракать в буфете не удалось, открывался он только в восемь часов. Самсонов встал у окна. Поезд шел через тайгу, рассеченную просеками, линиями ЛЭП и трубопроводами. Несколько километров подряд железная дорога и автотрасса шли параллельно, и Самсонов наблюдал за проносящимися мимо машинами. Поезд шел с небольшим опережением графика, и машинист замедлил движение. Поезд обгоняли все подряд, даже старый ободранный ЗИЛ с цистерной, из-под неплотно закрытой крышки которой валил пар. Скоро показались отдельные дома, окруженные огромными огородами — поезд въезжал в спящий Замайск.

Вокзал, хорошо знакомый Самсонову по многим часам ожидания электричек до родного Георгиевска, был построен еще в начале века. За то время, что Самсонов не был здесь, его успели отремонтировать. Самсонов прошел по пустому перрону и вошел в здание. Здесь, в зале ожидания, он понял, почему ремонт сделали только сейчас: городу исполнилось двести пятьдесят лет, а зданию, оказывается, ровно сто. Самсонов прикинул, что в ближайшие два часа в райотделе можно застать разве что дежурного, и пошел вдоль стен, рассматривая стенды.

Через час с небольшим он вышел из зала ожидания и сел в первый же автобус. Ему повезло. Контролер, рассмотрев его военный билет, пояснил, что автобус остановится как раз у райотдела, остановка «Детская школа милиции». Самсонов впервые слышал о таком учебном заведении, но это же название стояло на схеме маршрута. И на табличке на самой остановке, как он убедился через двадцать минут.

Советский район, как было написано на стенде, был самым большим и молодым в городе. Райотдел располагался в новом, но обшарпанном одноэтажном здании. Перед крыльцом из модного мрамора стояли три традиционных уазика и странная машина, в которой он только по эмблеме смог опознать «мерседес». Раскрашенный в желтое и голубое, с мигалкой на крыше, мерс производил чудовищное впечатление.

Пораженный таким кощунством, Самсонов зашел в здание райотдела. Дежурный, капитан лет сорока пяти, за стеклом посмотрел на Самсонова красными глазами и сделал несколько жестов: не слышу, поверни за угол, заходи. Самсонов подчинился. В дежурке, копии полковой, было чудовищно накурено.

Чего хочу? — страдальчески скривившись, спросил дежурный, переступив под столом ногами.

Предательски звякнув о соседку, из-под стола выкатилась бутылка. Самсонов, проигнорировав бутылку, достал из кармана документы, постановление и командировочное. Дежурный, поминутно вздыхая и морщась, прочитал все бумаги и сказал:

Садовая — это далеко, на окраине. Один не найдешь, к тому же одному тебе там делать нечего. Если хочешь — иди к начальнику, только он военных о-очень не любит… Могу выделить машину и человека. Но это зависит… знаешь, от чего?

От полноты налитого стакана? — полуутвердительно спросил Самсонов, радуясь, что вспомнил, и немного презирая дежурного за это мелкое вымогательство.

Ларек — через дорогу! — быстро сказал капитан, сняв с телефона трубку. — Так я вызываю?

Пиво пойдет?

Дежурный закивал и начал набирать номер, с трудом попадая в дырочки диска.

Стараясь не спешить, Самсонов вышел на крыльцо, глубоко вдохнул утренний воздух и сощурился на солнце. Знать бы раньше, от чего зависит почти все в жизни — служил бы сейчас здесь, на базе. И сразу же, подтверждая слухи о вольной жизни местного офицерства, у крыльца остановились прикурить три расхристанных лейтенанта в расстегнутых бушлатах. Даже на расстоянии Самсонов ощутил запах спиртного.

Ну что, — сказал один, подвижный кареглазый крепыш с тоненькими усиками, — в бар пойдем или в канцелярию?

В канцелярии, наверно, кадэ спит, — с трудом поворачивая голову, сказал второй, явно страдающий с похмелья. — Пошли лучше в «Мутный глаз».

Лейтенанты повернулись и пошли куда-то в сторону дымящего на горизонте — выше всех домов, выше всех крыш в городе — металлургического завода. Похоже, подумал Самсонов, недаром зампотех полка мечтал о переводе сюда как о спасении. Солдат почти нет, нарядов меньше, свободного времени — вагон... Размышляя обо всем этом, Самсонов дошел, наконец, до ларька, взял упаковку пива и плитку шоколада. Есть не хотелось совершенно, но Самсонов где-то прочитал, что шоколад вызывает эйфорию. А поднять настроение хотелось.

Дежурный встретил Самсонова как лучшего друга. Он успел прибрать куда-то бутылки и открыть форточку — потоки свежего воздуха, врывающиеся в комнату, видны были невооруженным глазом. Дежурный жадно поглощал пиво, попытался даже угостить Самсонова, но он отказался, сославшись на предстоящее дело. Вообще, он не был уверен, надо ли ему присутствовать при задержании (или аресте?), но понимал, что Юрский спросит. Через пятнадцать или двадцать минут, заполненных бульканьем пива и сочувственными репликами Самсонова, в комнату вошел немолодой прапорщик в сине-бело-черной камуфляжной куртке и с рацией на плече.

Ваня! — заорал вновь захмелевший дежурный. — Отвези парня!..

Самсонов пожал руку прапорщика и потянул его к выходу. Дежурный, видимо, что-то пытался объяснить прапорщику по телефону, но тот понял только, что надо куда-то поехать и кого-то забрать. Самсонов в очередной раз пересказал заученную наизусть формулировку из постановления. Прапорщик сдвинул на затылок шапку, хлопнул по кобуре и сказал:

Поехали. Меня Иваном зовут.

Самсонов представился по всей форме, старательно выговаривая все пункты из именования своей должности, и закончил как раз в тот момент, когда прапорщик подвел его к своей машине. Это был чистый, ухоженный жигуленок с целым лобовым стеклом и надраенным до блеска бампером. Самсонов сравнил машину с раздолбанными уазиками и, неожиданно для самого себя, преисполнился уверенности в успехе поездки. Прапорщик прогрел двигатель и плавными движениями вырулил со стоянки.

А откуда у вас в отделе «мерседес»? — спросил Самсонов.

Министр подарил, — легко отозвался прапорщик.

Какой министр?!

Внутренних дел республики, разумеется, — так же спокойно продолжил прапорщик. — Он у нас в городе простым пэпээсником начинал, и когда Немцов велел всех чиновников на отечественные машины пересадить, он машину нам передал. Пусть, говорит, побудет. Пока не уляжется.

Разговор сам собой перешел на политику. Потом на погоду, которую прапорщик считал ненормально теплой, а Самсонов, основываясь на последних днях, проведенных на полигоне, напротив — ужасающе холодной.

«Старожилы не помнят», — с удовольствием цитировал прапорщик.

Они вообще ничего не помнят.

Машина шла ровно, гудел двигатель, от которого по салону разливалось приятное тепло. Самсонов почувствовал, что засыпает.

Вдруг прапорщик сбросил скорость и начал притормаживать, постукивая по педали тормоза ногой. Самсонов встряхнулся и посмотрел на дорогу. Никаких препятствий или знаков, ограничивающих скорость, он не увидел, дорога тянулась через лес однообразной полосой. Вскоре справа показался синий щит дорожного указателя — «Совхоз имени Фрейда — 5 км». Самсонов в изумлении уставился на водителя, а тот, довольный произведенным впечатлением, прибавил скорость.

Эт-то что?!.

Родина моя, — спокойно ответил прапорщик. — Когда я срочную служил, все офицеры сбежались на мой военник посмотреть. А этот Фрейд — местный был, замайский. В гражданскую против Колчака партизанил — геройский мужик. Два ордена Красного Знамени, погиб уже под Спасском. Слыхал песню «Штурмовые ночи Спасска»?

Самсонов кивнул утвердительно. Старшина тоже кивнул и закончил:

А служил я на эсминце «Борзый». Балтфлот.

Лес кончился, вдоль дороги с обеих сторон потянулись серые бетонные заборы, над ними кое-где возвышались козловые краны и штабеля бревен. Изредка заборы расступались, и на свободных участках виднелись старые деревянные дома, окруженные кладовками и гаражами. Милиционер крутил головой, отыскивая нужный дом, но первым его увидел Самсонов.

Вот он, рядом с магазином!

Ага, вижу, — прапорщик все так же плавно въехал на небольшую площадку перед домом.

Самсонов вышел из машины и огляделся. Дом, обычная серая пятиэтажка, стоял у самой дороги — никакого двора или детской площадки. Дальше по этой стороне улицы был магазин — такой же светло-желтый, с колоннами и лепниной, как вокзал, с которого началось путешествие, — еще дальше один за другим выстроились такие же типовые дома. На противоположной стороне улицы вместо обычного забора стоял стеной заснеженный лес. В просвет, образованный натоптанной тропинкой, виднелась покрытая льдом река и вдоль нее деревянные дома — дачи или частный сектор. У подъезда, к которому направились Самсонов и милиционер, на скамейках сидели несколько парней и девушек, смеялись, пили пиво, кто-то громко рассказывал о вчерашней пьянке. При приближении прапорщика компания притихла и проводила гостей настороженными взглядами. Самсонов, которому внезапно стало неловко — приехал в выходной день, чтобы забрать человека из дома в тюрьму, в СИЗО, — под этими взглядами поежился, но прапорщик уже вошел в подъезд, и он поспешил за ним.

На лестнице, грязной, с протертыми за многие годы в ступеньках углублениями, прапорщик остановился, внимательно посмотрел на Самсонова и спросил:

Постановление у тебя? — Самсонов кивнул и полез в карман. — Пусть у тебя будет. Ты, лейтенант, не говори ничего. Я сам. Хорошо?

Согласен, — ответил Самсонов. — Вам это привычней.

Блажен, кто верует, — непонятно хмыкнул прапорщик. — Пойдем.

На пятом этаже прапорщик позвонил в обитую кожзаменителем дверь. Открыла женщина, невысокая, полная, в домашнем халате.

Добрый день! Прапорщик Оскольский. Гражданин Катаев Евгений здесь проживает?

Здесь, — растерянно сказала женщина. — Но… но сейчас его нет.

Совершенно некстати в этот момент за ее спиной открылась дверь в комнату — и вышел сам Катаев.

Мама, что случилось?

Прапорщик пристально посмотрел на женщину, вздохнул и в нескольких фразах обрисовал ситуацию. Катаев растерянно посмотрел на мать.

Не пущу! — сходу завелась она. — Не отдам! Вы знаете, что там с ним делали? Вы знаете, в каком состоянии я его нашла в госпитале?

Самсонову стало совсем тошно. Прапорщик слушал, Катаев чуть приободрился, а Самсонов смотрел в стену и думал, что хорошо бы рассказать ей про Сабиева, про суды над сочистами и беспредельщиками-«дедами», про разжалованного Лапина… Прапорщик, однако, уже говорил что-то похожее про закон, единый для всех, про то, что надо было подавать в суд, а не увозить сына из части, про то, что можно было в конце концов обратиться в прокуратуру уже дома, что сына могли временно определить на базу, и сейчас он бы уже дослуживал… Женщина кивала, плакала и снова принималась за свое…

На втором или третьем круге этого диалога Самсонов поднял глаза на Катаева и неожиданно для самого себя жестко сказал:

Что стоим? Две минуты на сборы — время пошло!

Все-таки в учебке Катаева чему-то научили. Он повернулся и пошел в свою комнату, а прапорщик, уважительно взглянув на Самсонова, пошел за ним и начал давать советы: «Рубашку попроще, свитер лучше старый — не на танцы идешь, брюки на пуговицах, а не на молнии…» Женщина замолчала и зло посмотрела на Самсонова.

А вы что, всегда по закону поступаете?

Стараюсь, — коротко ответил Самсонов. — И вам советую.

Женщину будто подменили. Только что она плакала и причитала, а теперь быстро переоделась, позвонила по телефону — Самсонов слышал из другой комнаты ее голос, требовавший от какого-то Василия немедленно приехать и позвонить Павлу Петровичу, что Женю забрали в милицию, — и хотела поехать с ними.

Я этого так не оставлю! Я всех выведу на чистую воду, начиная с прокурора, который покрывает преступников, избивших моего сына! И вы тоже, — она ткнула пальцем в Самсонова, — от ответа не уйдете.

Самсонову стало не по себе. Однако, прикинув мысленно, что она может ему предъявить, он понял, что это сгоряча, и пожал плечами. Тут кстати из комнаты появились Катаев и прапорщик. Оскольский ответил на вопросы о фамилии начальника и местонахождении райотдела, но везти Катаеву с собой категорически отказался, ссылаясь на какие-то инструкции. Женщина не уступала, разговор перерастал в перепалку и тогда Самсонов потянул Катаева за собой.

Мы внизу, у машины, — сказал он прапорщику.

Катаев шел впереди, Самсонов на шаг сзади. Каждый раз, поворачивая на площадке, он бросал на Самсонова взгляд, как будто оценивая его.

Смысл этих взглядов Самсонов понял внизу, когда Катаев неожиданно бросился в открытую нараспашку дверь и выскочил на дорогу. Самсонов бросился следом — он сразу понял, что если Катаев добежит до леса, а потом и до тех домиков, то там его не найти; видимо, он бежит к знакомым или друзьям…

Додумать Самсонов не успел. Катаев уже пересек разделительную линию, когда огромный КрАЗ-лесовоз сбил его и выбросил на обочину. Самсонов добежал до тела, встал на колени в снег и понял, что бывший ефрейтор Катаев мертв.

 

Следующие несколько часов прошли как во сне.

Прапорщик, оказывается, из окна подъезда видел, как Катаев бежал через дорогу и как его сбил лесовоз. Он сразу вызвал по рации скорую и ГАИ, оттащил в сторону и сдал на руки подоспевшему Василию (Самсонов понял, что это старший брат погибшего) непрерывно кричащую мать, оттеснил от тела набежавших подростков. Потом Самсонов по нескольку раз отвечал на одни и те же вопросы капитана-гаишника, подписал какой-то протокол. Скорая приехала только через полчаса. Тело погрузили в машину, но сразу увезти не смогли: пожилой дядька с седыми вислыми усами, водитель КрАЗа, разглядел на снегу огромное пятно крови и неожиданно сполз по стенке машины скорой. Самсонов, удивляясь сам себе, помог врачам отнести его на лавку и смотрел, как делают уколы в татуированную руку. Потом Оскольский отвез его в райотдел.

Дежурный, предупрежденный по рации, встретил их на крыльце.

Давайте скорее, Лубянов уже всех издергал!

Самсонов прошел за дежурным и прапорщиком в кабинет начальника. Полный подполковник в расстегнутом мундире смерил его злобным взглядом и сказал дежурному:

Дай ему лист бумаги и ручку, пусть напишет, как было. Одни неприятности от этих вояк! То водку жрут, то ловят друг друга, защитники хреновы… Сезон охоты, что ли, начался?!

Самсонов отодвинул от т-образного стола ближайший стул и сел. Уходить их этой комнаты он не собирался, потому что сил не было.

Ты чего уселся?.. — начал было подполковник.

Не орите, — тихо сказал Самсонов. — Я, между прочим, такой же офицер, как и вы. Пусть и всего на два года, но я представляю армию…

«Слышал бы меня Юрский», — подумал он. На подполковника, как ни странно, такое поведение подействовало. Он отпустил дежурного и выслушал рассказ Оскольского. Самсонов в это время написал почти половину истории на бумаге.

Так и было? — спросил наконец подполковник.

Так, — подтвердил Самсонов, не отрываясь от листа.

Свидетелей переписал? — спросил начальник прапорщика.

Двенадцать человек, — ответил тот и положил на стол блокнот.

В конце концов, всегда можно списать на простое ДТП, — начал успокаиваться подполковник. — Только бы мамаша эта не подгадила…

Самсонов дописал свой документ, поставил внизу подпись и дату.

У меня к вам две просьбы, — официальным тоном начал он. — Во-первых, отметка в командировочном. Во-вторых, сделайте мне, пожалуйста, копии всех документов ГАИ и скорой для прокуратуры.

Подполковник опять начал раздражаться. С командировочным проблем не было, он с силой дважды стукнул печатью и написал в соответствующих графах дату прибытия и отъезда (одну и ту же, заметил Самсонов, 2 марта, — значит, с поездкой домой ничего не выйдет), а вот копии документов достать оказалось сложно.

Подполковник сказал, что ради такого случая он сделает исключение и даст Самсонову сопровождающего, но на машину тот может не рассчитывать — «бензин казенный». До самого вечера Оскольский и Самсонов мотались между городской больницей (где их встретил осунувшийся Василий) и ГАИ. Ничего не было готово, протокол и акт вскрытия не оформлялись — все-таки выходной, но тут Самсонову в голову пришла спасительная мысль. Две бутылки водки, протянутые в нужные руки, значительно ускорили дело. Еще час ушел на поиски ксерокса — единственный в городе общедоступный аппарат стоял в городской библиотеке, но, по случаю того же выходного, не работал. Оскольский применил силовой прием: из дома вызвали заведующую — и она собственноручно сделала им две копии.

К поезду Самсонов едва не опоздал. Опять его выручил прапорщик, подбросивший до вокзала на том же жигуленке.

А как же бензин? — спросил Самсонов прапорщика.

Да за одно то, что ты Бабая осадил, тебя до твоей части подвезти надо, — серьезно ответил тот. — Про тебя завтра весь отдел говорить будет. Ну не завтра, так в понедельник.

У кассы они простились. Прапорщик предложил заезжать. Самсонов ответил, что при случае — непременно, и побежал на перрон.

Всю обратную дорогу он проспал.

 

 

5.

 

Утром следующего дня его разбудил проводник. До станции оставалось полчаса, и Самсонов едва успел выпить стакан растворимого кофе. Поезд проехал знакомый переезд, лязгнул в последний раз и остановился. Самсонов выскочил на перрон.

Первым, кого он увидел, был тот же долговязый лейтенант в пятнистом от ГСМ бушлате.

Ты что, через день? — спросил Самсонов, пожимая ему руку как хорошему знакомому.

Так артиллерия дивизии готовится к полевому выходу, всех артиллеристов освободили от нарядов.

Вот не хватало…

Дежурной машиной сегодня был КамАЗ. Офицеры, их жены и дети, гражданские жители городка лезли по высокой лестнице через задний борт и рассаживались на досках, переброшенных поперек кузова. Самсонов сел последним, застегнул ремень.

Слышишь, — долговязый лейтенант, уступивший место в кабине двум женщинам с детьми, перегнулся к нему. — Этот-то ваш, который пьяный тогда валялся — умер.

Как умер?! Когда?!

В ту же ночь. Официально причина смерти: асфиксия. Захлебнулся рвотными массами во сне. У меня сосед по квартире в медроте служит, капитан, ездил в город вскрытие делать, так что все точно.

Самсонов закрыл глаза. Мишка умер — и не исключено, что по его вине. Ведь денег на продолжение пьянства дал он — не хотел, знал, что не надо, а пожалел приятеля, не хотел показаться жлобом…

В прокуратуре никого не было, кроме живущих здесь же в здании трех солдат. Самсонов зашел в штаб полка, поднялся на второй этаж. Дверь в кабинет Юрского была открыта.

Разрешите войти?

Юрский разрешил и внимательно выслушал рассказ Самсонова. Просмотрел документы и сказал:

Оставьте все это и можете идти отдыхать. Завтра — обязательно на службу, даже если командир батальона даст выходной.

Самсонов вышел. Меньше всего ему хотелось сейчас идти в общежитие. Он слышал, как Юрский поднял трубку телефона и попросил первый батальон. «Правильно, — подумал он, — наверняка Трошин готовит батарею к выходу».

Трошин действительно был в казарме. Он стоял у тумбочки дневального и слушал кого-то по телефону.

Так точно, товарищ подполковник! Он только что вошел.

Трошин повернулся к Самсонову и внимательно посмотрел на него.

Да, товарищ лейтенант, быстро вы карьеру делаете. Только что Юрский приказал мне передать тебе батарею.

А ты куда? — испугался Самсонов.

Сначала на курсы, потом — в другой полк, начальником штаба дивизиона… Это давно предполагалось, а теперь окончательно решено. Юрский тебя зауважал… Ну, пойдем акты печатать?..

 

 

ЛАТУННЫЙ ГРОБ

 

1.

 

Выпить собирались давно.

В августе, пока дивизион был на полевом выходе, командир объявил сухой закон, да и взять было негде. Весь сентябрь готовились к зиме и по второму разу сдавали проверку. Тут уж не до водки. Черные от печного дыма, а иной раз и от выхлопа бээмпэшки, загоревшие под забайкальским солнцем, семнадцать офицеров дивизиона метались между казармой, полигоном, складами и столовой от рассвета до заката, а пару раз — и после. Стреляли, однако, мало. То не разрешали колхозники, копавшие брюкву в опасной близости от полигона, то ждали проверяющего из округа, то погода была неподходящая.

После возвращения пришлось отложить еще почти на месяц.

Пока мы на полигоне рвали задницу на фашистский крест, — с горечью сказал командир после совещания у кэпа, — эти гребаные мотострелки получили все деньги, которые дали на полк. Нас благодарили и просили подождать….

Делать нечего, ждали.

С шестнадцатого на семнадцатое ноября весь дивизион угнали в большой наряд. В казарме остались только взводный лейтенант Сысоев, ответственным, да полтора десятка больных и ненадежных солдат. После отбоя скучали. Пили плохой чай из огромного алюминиевого чайника, украденного из столовой. Слушали на разбитом китайском магнитофоне «Гражданскую Оборону»:

 

Но на фуражке на моей серп и молот

И звезда,

Как это трогательно — серп и молот

И звезда…

 

Утром позвонил из комендатуры командир дивизиона:

Егор, докладай.

Сысоев доложил, что ночь прошла спокойно, сейчас пришел замполит, а он пошел спать — четыре часа ему положено.

Бросай все, потом поспишь. Сейчас же дуй в финчасть, получай зарплату. Потом в магазин, купишь водки — по бутылке на брата…

Командир подробно и тщательно перечислил все, что нужно было закупить, чтобы и выпивки хватило, и закуски не оказалось бы мало.

Вот тебе разумный компромисс между ценой и качеством. На все у тебя уйдет по нашим прикидкам шестьсот с хвостиком. Не боись — скинемся и отдадим.

Так и вышло. Сысоеву точно расписали, что нужно купить и в каком из четырех магазинов городка этот продукт лучше и дешевле. До обеда он едва успел притащить гору продуктов на квартиру и чуток прибраться. Сысоев был в этот раз чем-то вроде хозяина — он должен был поставить коллективу выпивку в честь вступления в должность, влиться. В армии этот обычай чтили.

К восемнадцати ноль-ноль, когда должна была начаться смена нарядов, дивизион истекал слюной. Командир чуть не оторвал ручку телефона, требуя доклада о смене караулов и сторожевых постов, в караулке начкар — комбат-три Игорь Пашин — обещал сменщику три литра керосина для ламп и все земные блага в придачу, если он быстро примет караулку — водка же греется!

Кое-как сдались. Помощник бегом прогнал караул в казарму, Пашин побежал с двумя пистолетами в штаб, где уже собрались почти все офицеры дивизиона.

Нет, сколько это всех вас дожидаться?! — кипел возмущением командир взвода управления Зубов. — Так сложно караулку сдать?

Отставить разговоры, товарищи офицеры! Получили деньги — и в общагу бегом марш! — командиру дивизиона хотелось выпить больше всех. Пить ему категорически запрещала жена — высокая, тренированная латышка, которая, по слухам, при случае могла и врезать любимому мужу «промеж глаз, где ноги сходятся». Если уж Иван Павлович решился развязаться, значит, отношения в очередной раз вышли на уровень развода.

Совещание у командира полка еще не закончилось, и, чтобы не попасться на глаза начальству, офицеры расходились из штаба по одному.

К приходу товарищей Сысоев едва успел сварить на полудохлой плитке краденую картошку, морковку и свеклу для винегрета, нарезать кольцами лук, поставить кастрюлю с рисом. Зубов и Рахманов, кормившиеся в офицерской столовой, принесли вместо ужина по пять пирожков; помощник начальника артиллерии полка Леша Рюмин, хозяйственный и деловитый, открыл в своей комнате форточку и достал из межоконного пространства изрядный шмат сала. Командир дивизиона тут же принялся его резать. Все знали, что он родом с Украины, в сале понимает больше всех — ждали оценку.

Таки да, — изображая почему-то еврейский акцент, заговорил командир. — Если люди уже не умеют готовить сало, то они испортят продукт. Но! Пусть это еще не то сало, которое делали у нас на Полтавщине, но это сало таки можно кушать.

Не превращайте закуску в еду, господа гусары, — прокричал с кухни Сысоев. — Лучше помогите доделать винегрет… и, может быть, рыбу пожарим?

Рыбу решили оставить на потом. В самой большой комнате сдвинули два складных стола, расставили вокруг разномастные стулья — такие же складные, из походной палатки-столовой; расставили водку, стаканы, взяли каждый по вилке, разлили по первой…

В этот момент в дверь решительно постучали. Сысоев, как постоянный жилец, пошел открывать. На пороге стоял мрачный замполит.

Командир здесь?

Конечно. — Сысоев посторонился, с трудом отодвигая дверью кучу ботинок и даже пыльную пару валенок.

Замполит протопал к двери, поманил командира рукой. Сысоев пошел на кухню. Замполит что-то зашептал.

Вот!.. — командир с силой ударил рукой по дверному косяку. — Пашин, иди сюда!

Игорь вышел.

Что, комбат, предупреждал я тебя — Рыкова в патруль на склады не ставить? Вот тебе результат: лез через крышу в вещевой склад, поскользнулся, сломал руку в двух местах. Пошли рапорта писать.

Товарищ капитан, может, хоть по одной?

Нельзя. — На лице командира была написана досада. — У Юрского такой нюх — дай боже нам всем на его месте так нюхать. Эх, нет ничего хуже, чем завязавший алкоголик!

А он разве пил? — сунулся любопытный Сысоев.

Как конь, — скорчил рожу командир. — Да нет, конечно, он с училища такой образцовый. Ладно, оставайся. Наряд-то начштаба расписывает, ты не при чем… Зубов, остаешься за старшего. Отдыхайте, только чтоб не как танкисты в прошлый раз.

Серьезный Зубов, уже успевший снять китель, кивнул. Когда дверь за командиром закрылась, Зубов постучал по рюмке вилкой и сказал с интонацией генерала из «Особенностей национальной охоты»:

Ну — с праздником!

Выпили. Водка была местная, довольно противная на вкус, но все-таки не катанка. Пили по-разному. Сысоев запивал соком. Рюмин молча жевал сало. Зубов допил рюмку и тут же закурил.

Гейдар, — обратился он к Рахманову, — ты же мусульманин, тебе спиртное нельзя.

Во-первых — откуда знаешь? А во-вторых — мы под крышей, Аллах не видит.

Посмеялись. Зубов острым тонким ножом вскрыл вторую бутылку, разлил.

Товарищи офицеры! За тех, кто сейчас в сапогах!

Снова выпили. Сысоев подумал о том, что сегодня из восьми жильцов квартиры-общежития на месте всего четверо, а остальные как раз в сапогах. Третью, по традиции, пили молча, поднявшись со складных табуреток. Это была программа-минимум, после которой каждый уже мог делать что угодно.

Зубов оглядел стол. Водки оставалось еще довольно много, а вот закуску изголодавшиеся офицеры подмели почти всю. Не ел только самый молодой из кадровых офицеров — Ваня Лукин.

Ваня, ты бы закусывал, что ли…

Не могу, изжога замучила, я ж помдежем по столовой пошел. А на гарнир сегодня опять «анкл-бенс».

«Анкл-бенсом» в дивизии называли порошковую сушеную картошку из больших жестяных банок. Хотя запасы нормальной картошки были вполне приличные, начпрод приказал беречь ее до весны — и не реже, чем три раза в неделю, солдаты маялись от изжоги.

Это еще что, — меланхолично сказал Пашин сквозь сигаретный дым. — Я сегодня в парке пончиками угощался…

Как это — украли, что ли?

Украли, да только не готовые пончики, а тесто в кастрюле. Разожгли под БМП костер, будто бы двигатель греть, растопили в цинке солидол…

Да ладно гнать-то, — недоверчиво начал Сысоев.

Да-да, тесто кусками брали, оборачивали бумагой и жарили. Потом верхний слой теста вместе с бумагой обдирали и ели. С голоду еще не то…

Так уж и с голоду, — Зубов разлил остатки водки из бутылки себе и соседям. — Вчера дежурный по полку разведроту поймал: курицу ворованную жарили.

Да-а, — с завистью сказал Ваня. — А помните, в училище предел мечтаний был — «завтрак курсанта»?

А это что? — опять полез вперед Сысоев.

Это делается так, — со знанием дела заговорил Рахманов. — Белый батон разрезается вдоль, намазывается двумя-тремя пайками масла, сверху крошим вареное яйцо, посыпаем это сахаром, накрываем второй половиной батона — и кушаем. Запивая максимально возможным количеством чая. Лучше горячего, но это как повезет.

Да неужели столько можно съесть?!

Ботаник ты, Сысоев. — Пашин принес из соседней комнаты гитару и сейчас настраивал ее, склонив голову к левому плечу. — Не обижайся, но в самом деле — ты еще домашние пирожки не переварил. Пройдет. Что, господа офицеры, споем?

По просьбе Зубова начали с его любимой — песню Новикова про Екатеринбург знали все. Большинство «старых» «пиджаков» — к которым относились все, кроме Сысоева и Рюмина, — были с Урала, а кадровые учились в Свердловском училище. Даже Рахманов — с изрядным акцентом, но подпевал. Он мечтал стать генералом, а для карьеры важны все мелочи.

 

 

2.

 

Новый наряд, сменивший артиллеристов накануне их профессионального праздника, растекся с плаца по трем направлениям. Самая большая колонна ушла в сторону комендатуры — дежурный по караулам с двумя помощниками, три солдатских патруля, дежурный по КПП с нарядом, офицерский патруль, патруль по насосной станции.

Кому это надо? — возмущался Дима Цветков, высокий, с отличной выправкой и всегда в хорошо отглаженной форме лейтенант.

Несмотря на внешний блеск, он был «пиджаком» — и одним из самых ленивых. Самсонов, который в патруль по насоске попадал всего один раз, не мог понять, чего Цветков бесится. Требовалось всего лишь посидеть на станции до двух часов ночи, раз в два часа звонить оперативному дежурному в штаб дивизии и докладывать параметры воды, идущей на отопление городка с ГРЭС. Обычно оперативный, у которого проблем было выше головы, на третьем-четвертом звонке посылал патруль по известному адресу — и можно было идти спать. А на следующий день полагался отдых до обеда.

Старшему лейтенанту Самсонову, командиру первой минометной батареи, сегодня доверили командовать офицерским патрулем. Али Алиханов, командир второй минометной, был равным ему по должности и кадровым, но Самсонов был старше по званию и уже дослуживал год, а Али только в августе пришел в полк. Третий патрульный, Дмитрий Никонов, пришел еще позже, в конце октября, и весь был какой-то не притертый, не обмятый, как новая, только что со склада, форма. Самсонов смотрел на Никонова и видел в нем самого себя год назад, новенького в системе, где от количества прослуженного времени зависело продвижение по иерархической лестнице. И потому Самсонов молчал, когда любой другой давно спустил бы на Диму «полкана».

Настроение у Самсонова было откровенно гнусное. Затолкнуть трех артиллеристов в наряд в профессиональный праздник — такое мог придумать только подполковник Юрский, начальник штаба Казачьего полка. Что с того, что лейтенант Баринов, старший офицерского патруля, явился на развод с явным запахом спиртного? Можно было найти замену лично ему, а не снимать весь патруль разом. К тому же Самсонов шел на праздничный вечер в клуб, в парадной форме, а Никонов с Алихановым в грязных танковых комбинезонах брели из парка, когда все трое попались на глаза Юрскому — и он недолго думая заменил ими пьяную пехоту. «Почему не танкистами?!» — в бессильной злобе спросил себя Самсонов.

В комендатуре Никонову все было в новинку, и он крутил головой, разглядывая кабинет коменданта, российский триколор во всю стену и чучело орла над креслом.

Садитесь, товарищи офицеры! — комендант, худой черноволосый подполковник в самой красивой парадной форме, какая только была в городке, гостеприимно обвел рукой кабинет. — Большинство здесь не в первый раз, поэтому читать лекции об обязанностях наряда я вам не буду. Дежурный по караулам, помощники и начальники солдатских патрулей могут идти принимать наряд. Дежурному по КПП напоминаю: в шесть утра через КПП бегает комдив, чтобы все было в порядке. Патруль по насосной — водку со слесарем не пить, звонить каждые два часа — температура на прямой и обратке, давление… Вы же инженер по образованию, не мне вам объяснять. Теперь вы… — Комендант повернулся к Самсонову и его патрульным. — Ну с Андреем мы знакомы… Вы, Алиханов, только что из училища, устав не забыли. А вам, лейтенант, простой совет: не суйте свои руки туда, куда собака… что не сует?..

Никонов покраснел, потому что уже знал этот пункт из всех полковых инструктажей по технике безопасности. Комендант убедился, что его слова дошли до адресата, и продолжил:

У солдатских патрулей есть утвержденный маршрут. Вы — мой личный резерв. Основная задача — быть в полной готовности в любой момент поехать или побежать, куда скажут. Сейчас вы поедете с дежурной машиной, встретите поезд. Особое внимание на возвращающихся из отпуска военнослужащих и тех, кто, возможно, попытается уехать. Ужинать пойдете в столовую?

Патрульные переглянулись. Никонов и Алиханов жили в офицерском общежитии, Самсонов — в квартире, превращенной в общежитие, но пайковые все трое переводили на счет столовой.

Так точно, товарищ подполковник!

Вот и хорошо. Опоздать вы не должны, но я на всякий случай позвоню заведующей. Идите!

Офицеры вышли в коридор. Помогли друг другу повязать на левые рукава бушлатов новенькие красные повязки с надписями «Патруль».

Странное здание, правда? — спросил Никонов.

Это бывшая школа. — Самсонов подошел к зеркалу, поправил кобуру. Хотя у Никонова и Алиханова были такие же, пистолет получал только старший патруля. По слухам, такую традицию завели после того, как напившиеся танкисты устроили дуэль.

Пошли, машина уже готова! — помощник дежурного по караулам, лейтенант-танкист по прозвищу Мамонт придержал для патруля дверь с тугой пружиной.

На вокзале Алиханов и Никонов сразу рванули в здание греться. Самсонов, который бывал здесь уже не меньше ста раз, встал у единственной калитки, ведущей на перрон, и прислушался. Весь день стояла нетипичная для ноября в этих местах теплая и пасмурная погода. Это могло означать, что скоро пойдет снег. А может быть, что подует сарма. Самсонов долго выпытывал у старожилов, почему жуткий, сбивающий с ног ветер называют сармой — до Байкала, где дует настоящая сарма, по прямой на карте было почти семьсот километров, — никто не знал. Ну хоть сейчас тепло.

Подошел поезд. От калитки было хорошо видно, как Никонов и Алиханов мечутся вдоль поезда, высматривая приехавших солдат. Самсонов же смотрел на окна последнего, восьмого, плацкартного вагона. Там за одним из окон мелькнула по-дембельски сдвинутая на затылок шапка и красное от жары лицо. Через минуту солдат выпал на перрон и рассыпал барахло из пластикового пакета.

Самсонов не спеша поднялся по короткой, из четырех ступенек, лесенке. Тут к нему подбежали Алиханов, Никонов и начальник солдатского патруля — его Самсонов не знал, лейтенант был из другого полка.

Один-ноль в вашу пользу, — оценив ситуацию, сказал лейтенант.

О чем это он? — заинтересовался Никонов.

Комендант новшество ввел, — пояснил Самсонов, подбирая вещмешок и пакет пьяного. — За сутки каждый патруль должен поймать трех нарушителей, иначе патрульные сами садятся в камеры.

И офицеры?! — изумился Алиханов.

Нет, на офицеров он рапорта пишет — о халатном отношении к службе. Ладно, берите его — и пойдем, пора ехать...

 

 

3.

 

Беседы на сонных кухнях,

Танцы на пьяных столах,

Где музы облюбовали сортиры,

А боги живут в зеркалах.

Где каждый в душе — Сид Вишез,

А на деле — Иосиф Кобзон…

 

К девяти часам за столом оставались только железный Зубов, почти непьющий Сысоев и хитро улыбающийся в усы Рюмин. У Зубова оказались сильный голос и склонности к таперству — на слух он подбирал одну мелодию за другой. Уже полчаса он пел любимые песни, из которых Сысоев, воспитанный старшим братом на западной рок-классике, не слышал и половину. Рюмин несколько раз просил спеть «что-нибудь из Шуфы», на что Зубов неизменно отвечал ему аристократическим: «Пшел вон, хам!» Рюмин смеялся и наливал еще по одной. Сысоев давно хотел уйти спать, от водки ему стало так тепло, как не было уже два месяца, но он чувствовал растущее в комнате напряжение и не двигался с места. Когда и куда ушли остальные, он не прислушивался.

В прихожей хлопнула дверь. Сысоев всем телом и табуреткой повернулся к двери. На пороге, стягивая шарф, стоял Цветков.

Привет компании. А где все остальные?

Дима, дорогой, проходи, кушай, пей, — Рюмин, обычно державший дистанцию со всеми офицерами, вдруг расплылся от гостеприимства. — Будь как дома.

Я вообще-то и так дома, — Цветков, не разуваясь, присел к столу. — Сысоев, где все?

Не могу знать! — высокомерие Цветкова раздражало Сысоева не меньше, чем опасная ласковость Рюмина. — Вроде дискотека сегодня. Комдив в дивизионе.

Если форма здесь, значит, ушли за водкой. Но водки у нас много. Значит… ушли на службу. Но сегодня выходной. Значит… пошли по бабам. — Зубов снова разлил по кружкам, нашел относительно чистую и поставил перед Цветковым. — Пей, Дима, праздник все-таки.

Цветков выпил, морщась, заел луком.

Как вы эту шнягу пьете?

Уже с трудом. У тебя там коньячку не осталось? — Рюмин захохотал. Сысоев про себя выругался — нарывается ведь на скандал!

История эта случилась с Цветковым в первый его месяц в части. В тот вечер лейтенанты слишком долго ждали командира дивизиона из штаба; уже и вечерняя поверка закончилась, и солдаты под взглядами десятка офицеров легли спать, а совещание все продолжалось. Сидели в темноте в канцелярии, курили. Играть в карты и даже болтать после длинного летнего дня ни у кого не было сил — и только Цветков все бегал куда-то каждые пятнадцать минут и непрерывно жевал какую-то мятную жвачку. После очередного его побега Пашин вдруг сказал из дальнего угла:

А ведь Дима — тихушник.

Сначала не хотели верить. Но в следующий раз комбаты тихо выскользнули следом за Цветковым и скоро вернулись с хмурыми лицами. За ними спешил Цветков:

Не, ну че вы, все равно на всех…

Пошел ты, Дима! — Пашин плюхнулся в кресло командира дивизиона и шлепнул по столу хитро заглаженным форменным кепи. — Моли бога, что не я твой командир!

А что было-то? — не вовремя воткнулся новичок Сысоев.

А коньячок мы попиваем, тайком от товарищей. Фляжечка у нас фирменная… сколько входит? — ехидный командир второй батареи Кузин славился любовью к скандалам.

Тебе какое дело? — огрызнулся красный, потный Цветков.

Не тебе, а вам! — мгновенно отреагировал Кузин.

И долго еще не могли забыть Цветкову эту историю, пока не увидели, что артиллерист он неплохой…

На этот раз Цветков промолчал, допил водку и ушел в свою комнату. Зубов наигрывал на гитаре что-то бессвязное. Рюмин жадно поглощал винегрет — прямо из кастрюли. Сысоев подумал было, что все обойдется, и встал из-за стола, чтобы пойти спать, но именно в этот момент незапертая Цветковым дверь с треском распахнулась — и на пороге встал во всей своей красе командир пятой роты Баринов с огромным магнитофоном на плече.

Ударим по водке прямой наводкой!

А она у тебя есть? — в Рюмине проснулся предок-кулак из Краснодарского края.

А то! Зюзя, ваш выход!

Верный спутник Баринова во всех его приключениях, взводный со странной фамилией Зюзя, проскользнул под рукой командира. В вытянутых руках он нес — Сысоев не поверил глазам — восемь литровых бутылок хорошей иркутской водки, какую привозили в городок командированные и отпускники. Это меняло дело…

 

 

4.

 

Старший лейтенант Самсонов… вашу-машу… подойдите сюда!

Привычный ко всему, Самсонов не спеша обернулся на усиленный мегафоном крик. Они только что встретились у крыльца офицерского общежития, после того, как все трое разошлись из столовой переодеваться и отдыхать.

Алиханов, все время будто игравший в спецназовца, нырнул за бетонное крыльцо, а Никонов просто подпрыгнул на месте. Из открытого — в ноябре! — окна первого этажа махал призывно правой рукой Баринов. В левой у него был батарейный мегафон, предмет, о котором Самсонов мечтал с того дня, как стал комбатом, но получить не мог никакими путями — по штату он был только в артдивизионе.

Пойдем, Андрей, а то ведь весь городок разбудят. — Алиханов с таким озабоченным видом смотрел на начальника, что Самсонов едва не рассмеялся.

Зайдем.

В квартире было дымно, пахло порохом, жареной рыбой, китайской пиротехникой и, похоже, коноплей. Самсонов, который бывал здесь уже не раз, отмечая со смежниками профессиональные праздники и дни рождения, пропустил своих патрульных вперед, придержал рукой дверь и, проследив куда идет тяга (тянуло из подъезда на улицу через все еще открытое окно), оставил дверь открытой. Компания, со всеми столами, водкой, гитарой и магнитофоном, переместилась из большой общей комнаты в маленькую, где жил Цветков. Магнитофон орал дурным голосом про часы, которые пробили сорок раз. В комнате все было перевернуто вверх дном, а хозяин, образцово-показательный лейтенант Цветков, сейчас взасос целовал известную в городке Ляльку — девицу добродушную, в пьяном виде легкомысленную. Зюзя, Рюмин и Рахманов играли в карты, записывая счет на обратной стороне почетной грамоты, которой командир дивизии наградил дивизион по итогам весенне-летнего периода обучения. Обессилевший Сысоев спал, прислонившись к стене, а Баринов, не выпуская мегафон из рук, щедро, до краев разливал для гостей водку в разнокалиберные кружки и стаканы.

Милости прошу, водочка у нас сегодня хорошая! — приговаривал он. — Надо же извиниться, вы за нас коляски вывозите на морозе…

Олег, давай тогда на всех, — потянулся к столу Рюмин.

Ой, жадный ты Рюмин, ой жадны-ый! — Баринов все-таки разлил на всех и, дотянувшись до дальнего конца стола, переставил ближе к патрульным тарелку с солеными огурцами и сосисками. — Давайте, чего вы как неродные.

Никонов посмотрел на Самсонова. Тот, морщась, рассматривал комнату. От протянутой Зюзей кружки отказался, снял с полки подставку с колпачками от дистанционных взрывателей и, налив по половине колпачка себе и патрульным, выпил. Цветков поднял руку в приветственном жесте — проходите. В другое время Самсонов и остальные вряд ли попали бы даже на порог, Дима свято соблюдал принцип «мой дом — моя крепость». Алиханов и Никонов присели на кровати, хрустели огурцами.

Спасибо за гостеприимство. Вы бы магнитофон убавили, ночь все-таки.

Ой, Самсонов, не грузи, ладно? Мы уже и петарды взрывали, и песни пели, и зампотех дивизии к нам приходил, и… и че еще было?.. — Баринов поднес к губам мегафон и заорал: — Лейтенант Цветков, вы у меня очки драить будете! Объявля…

Самсонов вырвал у него из рук мегафон и, подцепив ногтями крышку, вытряхнул из гнезд батарейки. Кое-как протиснувшись мимо стола, он вырвал шнур из магнитофона и на всякий случай оборвал провода, идущие из него к аккумуляторной батарее от рации. Оглядев комнату в поисках других источников шума, он сказал, обращаясь к Рахманову — как самому трезвому:

Дело ваше, но вы бы уже расходились. Зампотех дивизии на достигнутом не остановится, ты же понимаешь.

Ты че, очумел, пиджак?! Самсонов, не много себе позволяешь?! — Баринов подскочил к Андрею и рванул рукав бушлата. — Верни-ка батарейки!

Спокойней, Олег, комбат драку с патрулями не одобрит, — Алиханов как раз был из второго батальона. — Андрей, отдай шнур. Мегафон казенный, но магнитофон-то — Зюзин…

С условием, что праздник на сегодня прекращается.

Ладно, ладно, мужики, расходимся, — Рахманов поднялся и сгреб со стола карты. — Прибраться надо, вам еще до дома, ветер начинается, девушку надо спать уложить, Дима еще разок до насосной сходит…

Пока Рахманов забалтывал гостей, Самсонов вывел патрульных из остывшей, но проветренной квартиры в сырость и тепло лестничной площадки.

Подождем, чтобы в самом деле разошлись. Да и ветер действительно поднимается.

Патрульные прислушались. За дверями скрипели мебелью, кто-то вполголоса матерился — не мог найти правый ботинок. На улице свистел ветер. Самсонова передернуло.

Дверь подъезда хлопнула. По лестнице, в клубах мгновенно проявившегося пара, отряхивая снег и оттирая замерзшие красные уши и носы, поднимались друг за другом помощник коменданта, начальник солдатского патруля и патрульные. Самыми последними шли трое солдат из комендантского взвода.

Вы куда такой толпой? — спросил Самсонов.

По вызову — тут, говорят, пьяный дебош в общаге, — начальник патруля был несказанно изумлен. — А вы… раньше нас успели? Два-ноль в вашу пользу.

Мы мимо шли, случайно, — начал оправдываться Никонов.

Очень кстати, — помощник коменданта был настроен решительно, — сейчас мы всех препроводим в комендатуру.

Зачем? — Самсонов пожал плечами. — Никто не шумит, расходятся.

Дверь квартиры распахнулась и гулко ударилась о стену. Баринов решительно расталкивал солдат, Зюзя и Лялька держались в кильватере, но почти сразу наткнулись на помощника коменданта.

Так это вы тут шумели? — спросил помощник.

Нет, это местные, — Баринов не хотел задерживаться.

Нет, остановитесь!

Самсонов потянул своих к выходу. Алиханов и Никонов поняли, что он прав, и заторопились к дверям.

На улице бушевал буран. Самсонов по кратчайшему пути повел свой патруль в комендатуру — Баринов окликнул его как раз в тот момент, когда они возвращались с ужина в резерв коменданта. То, что эта кратчайшая линия шла навстречу ветру, его нисколько не волновало, он еще в подъезде поднял воротник и застегнул специальный ремешок — теперь на лице открытой оставалась только узкая полоска между шапкой и воротником. Неопытный Никонов, впервые попавший в такую переделку, шипел за спиной: «Неужели так бывает?! Али, это что такое?» Алиханов мало чем мог ему помочь — он слышал больше рассказов старожилов, а видел сарму, оказывается, тоже впервые. Чем он всегда поражал Самсонова — прожив с самого рождения в России, проучившись четыре года в военном училище, он так и не научился ругаться матом. Слова-то он, безусловно, знал, но пользоваться ими не умел и не хотел. Вот и сейчас он не нашел ничего сильнее, чем «собачья погода». Да, лейтенант, никогда ты не станешь майором…

В комендатуре было теплее ровно настолько, чтобы сидеть в расстегнутых бушлатах и без шапок. Тонкие стены из бруса, обитого изнутри фанерой, содрогались под порывами ветра. Дежурный по караулам и помощник встретили патрульных с такой радостью, что Самсонов заподозрил какой-то подвох. Так и вышло.

Андрюха, — дежурный, пересидевший в капитанах уже два лишних года, однажды ездил с Самсоновым в длительную командировку и считал его старым приятелем, — посиди за меня, ровно на пять минут, за видаком сгоняю?..

А помощник что же?

Телевизор потащит; водочки возьмем, закуски, посидим, а?.. Комендант давно домой ушел, а в такую погоду никто носа не высунет, сидите в комендатуре — и все дела. Давай, посиди…

А комендант с проверкой придет?

Ты че, с дуба рухнул? В такую погоду комендант дома сидит, комдив дома сидит; я тебе больше скажу — все по домам сидят. Толстой палкой никого не выгонишь.

Ладно.

Дежурный жил действительно в пяти минутах ходьбы от комендатуры. Самсонов присел к столу, повернул лампу на «гусиной шее» так, чтобы не светила в глаза, и придвинул к себе журнал учета временно задержанных. Народу было непристойно много.

Али, посиди на телефоне; если что — дежурный вышел в туалет, зови меня. Никонов, пойдем, посмотрим на этот зоопарк.

Никонов пошел, вытягивая от любопытства тонкую в воротнике бушлата шею. Комната, где содержались временно задержанные, была разгорожена металлической решеткой на две части. В большей сейчас спал на стуле солдат-патрульный в тулупе, а в меньшей, разделенной глухими перегородками еще на три части-камеры, было необычно многолюдно. В первой камере, ближайшей к дверям, спал на нарах укрытый шинелью лейтенант Любавин — Самсонов знал его плохо, кажется, это был какой-то взводный из тыловых служб, не то ремонтник, не то еще кто-то. Во второй сидел на полу и монотонно выл прапорщик Доржиев. Самсонов предполагал, что все это игра. Он уже сталкивался с хитрым и ленивым прапорщиком, знал, что тот буен и несдержан.

Дорж, хорош уже. Эй, — Самсонов потряс за плечо караульного, — не спи, зима приснится — замерзнешь. Кто прапорщика обидел?

Комендачи, — солдат подскочил со стула. — Он орал, комендант приказал его в «стакан» посадить, а он дверь согнул и вылез. Комендантские и погорячились…

Сектант, ты, что ли?!

Изумлению Самсонова не было предела. Солдата этого привезли в городок с последним пополнением — и в первые две-три недели на него сбегала посмотреть вся дивизия. Александра Иннокентьевича Аристархова привезли в часть с волосами до плеч и окладистой черной бородой. В кармане шинели у него всегда лежала Библия, а в вещмешке хранились иконки и свечи. Сам Аристархов о себе не рассказывал, зато офицер, который его привез, пел соловьем. С его слов получалось, что Аристархов хотел стать монахом, но епархиальное начальство за что-то его невзлюбило и едва ли не силой выставило за стены монастыря. В гарнизоне его тут же прозвали Сектантом, на что он страшно обижался. Потом выяснилось, что расставаться с бородой и волосами он не желает. Подполковник Юрский на плацу продемонстрировал эрудицию, процитировав какое-то древнее изречение: «Творящий брадобритие ненавидим от бога…» — и своей властью дал строптивому десять суток гауптвахты. «Для начала», — многозначительно добавил он. Самсонов несколько раз встречал Сектанта на гауптвахте, где тот неизменно чистил туалет на улице — как самый упрямый и трудолюбивый. И вот теперь Сектант все еще сидел с книгой, но на этот раз — с «Уставом» в руках, уже стриженый и без бороды.

Так точно, товарищ старший лейтенант, рядовой Аристархов.

Как же ты согласился…

Я много думал. И понял, что если здесь так принято, то это будет правильно. Здесь, товарищ старший лейтенант, если постараться, можно жить не хуже, чем в монастыре. А кое в чем и лучше, — добавил Аристархов, подумав. — Там все же в черте города, а тут ни телевизора, ни газет, ни других соблазнов.

Да-а, — протянул Самсонов. — А это что за грешники?

В самой большой камере, для солдат и сержантов, вповалку спали на полу и нарах не меньше двух десятков человек. Одного Самсонов узнал — на нарах, ближе к краю, спал, скорчившись, тот самый отпускник, которого они подобрали на вокзале.

Это сборные. На нарах — «дедушки»-алкоголики, на полу — «духи»-наркоманы, феназепама нажрались, — в голосе Артистархова не было осуждения, только спокойное признание факта. — У нас в школе притоны нарковские называли «скотомогильники». Правда, похоже?..

Андрей, — стоявший на пороге комнаты Никонов оборвал разговор, — Али чего-то зовет.

Ладно, потом договорим, — Самсонов выскочил из комнаты и, пробежав по короткому коридору, прямо через пульт потянулся за трубкой. — Слушаю, дежурный…

Где вы ходите? — голос в трубке говорил на таких басах, что Самсонов даже отодвинулся. — Что вообще творится? Почему ваши патрульные не навели порядок в общежитии?

Туда пошел помощник коменданта, товарищ подполковник. — Самсонов узнал бедного зампотеха дивизии, которого время от времени доводили до кипения бушующие в общаге страсти. — С ним патруль и комендантский взвод…

Да меня это не интересует, хоть вы все туда соберитесь. Я хочу в своей квартире спокойно отдохнуть. Разберитесь в ближайшие полчаса, в чем там дело, — и бросил трубку.

Бу сделано, — сказал Самсонов в затихшую пластмассу.

Чего ты там кому обещаешь? — дежурный аккуратно опустил на стол огромный баул камуфляжной раскраски. — Почему дверь открытую оставили?

Дверь вы сами не захлопнули. Звонил зампотех дивизии, спрашивает, почему до сих пор шумно.

А что, все еще шумят?

Тебе видней, ты дежурный.

Капитан почесал в затылке, поднял правую руку вверх и привычным жестом резко опустил вниз: «А пошло оно все!» Самсонов с интересом проследил за его движениями.

Узнаю шаолиньскую школу медитации. И все-таки, где патрули?

Самсонов, будешь выпендриваться — ты и пойдешь искать. Помоги лучше стол принести.

Из комнаты отдыха Самсонов с Мамонтом притащили шаткий стол и единственный стул. Никонов сбегал к умывальнику за водой, а капитан настроил видик. Али, которого выпивка и развлечения интересовали мало, куда-то пропал, и вскоре офицеры услышали глухие удары: Али дорвался наконец до спортзала.

Выпили за праздник. Дежурный с помощником выпили за родной полк, за себя, поскольку были на службе, за Самсонова и Никонова, которые отказались пить дальше. Пить не хотелось никому. Когда из городка вернулись патрули, дежурный отправил начальников по домам до утра, а солдатам разрешил спать в комнате отдыха. Уже за полночь дежурный поставил кассету с первой частью «Хищника» — и в тот момент, когда вмонтированные в пульт часы показывали 4:25, а облепленный илом Арнольд Шварценеггер заорал, вызывая на бой инопланетянина, телефон снова зазвонил. Офицеры переглянулись. Дежурный со вздохом дотянулся до пульта, поставил видик на паузу и снял трубку.

Слушаю, дежурный по караулам… — Пока ему что-то говорили, Мамонт разлил еще раз. Дежурный опустил трубку, выпил из протянутого стакана и выдохнул: — Вовремя. В третьем карауле солдат застрелился. Рядовой Ерохин, девяносто шестой, весенник.

 

 

5.

 

Два часа спустя в комендатуре было не протолкнуться. Дознаватель из прокуратуры, особист и командир разведбата съездили на место происшествия. Медики, осмотревшие тело, определили, что солдат, охранявший склад с боеприпасами, не застрелился, а был застрелен, вероятно, из охотничьего карабина, каких у местных жителей много, — разводящий сначала разглядел только разбитую контрольным выстрелом голову и подумал, что суицид. Медики нашли и первую пулю — кто-то из солдат для облегчения бронежилета выбросил пластинку из кармана на груди, и пуля, пробив оставшуюся, сбила часового с ног, но вошла неглубоко. Затем тяжелой машиной прорвали проволочное заграждение и вывезли несколько сотен гильз от гаубицы Д-1.

Пока искали начальника склада, комендант и командир Казачьего полка собрали совещание.

Караулы усилены вдвое. В город мы позвонили, — докладывал подполковник Юрский, — но дорогу ночным бураном замело. Саперный батальон с техникой уже работают, раньше чем через три-четыре часа они ничего обещать не могут. Комдив ночевал в городе, он приказал до его прибытия разбираться самостоятельно, силами полка и разведчиков. Милиция прибудет, когда уже будет поздно. С вертолетным полком связались, но это для нас погода улучшилась, а для них она нелетная. Предлагаю: перекрыть дороги под предлогом тренировки работы на блокпостах, никого не выпускать, досматривать грузовики.

А если они уже ушли? — мрачным голосом спросил командир полка.

Не могли, — в голосе командира разведбата, бравого подполковника с двумя рядами наградных планок на камуфляжном кителе, Самсонов, забившийся в угол еще до начала совещания в поисках спокойного местечка, услышал намного больше оптимизма. — Мы на тягаче с большим трудом проехали, а ведь буран уже стих. А ночью они ничего не могли увидеть.

А почему тягач, у вас же в батальоне БМП? — влез в разговор помощник коменданта, отвечавший за ВАИ.

У них гусеницы шире, — пояснил подполковник. — На БМП тут только по дорогам и ездить, а пушка в такой ситуации ни к чему.

Самсонов попытался представить ситуацию в целом и поставить себя на место преступников. Планировали заранее, знали, где хранится оружие, где можно подъехать. Но на кой им столько гильз? Как зайцу стоп-сигнал. От момента убийства до обнаружения тела — если они не полные идиоты и начальник караула не шизанутый трудоголик — могло пройти два с половиной часа. То есть — убили, когда погода была вполне приличная, погрузились, тронулись в дорогу, а тут и ветер… Они ослепли и где-то спрятались. А где можно спрятать крупногабаритную машину? Да так, чтобы потом с гарантией выехать…

Разрешите, товарищ полковник? — Особист подошел к столу, на котором была расстелена крупномасштабная карта. — Я думаю, они в старых боксах спрятались.

Изложив как можно короче свои соображения, до мелочей совпавшие с рассуждениями Самсонова, капитан показал на карте примерный маршрут движения преступников: приехали с севера, из более населенных районов республики, проехали до третьего караула, самого удаленного от городка, сделали свое дело, повернули обратно на север. Попали в буран, свернули с главной трассы на запад, какие-то восемьсот метров по вымощенной бетонными плитами дороге; пересидели ночь и снова двинулись… Куда?

Да, — заинтересованно спросил командир разведбата, — куда они могли двинуться?

Из этого района можно уйти по трем дорогам, — особист показывал на карте карандашом то, что было известно всем присутствующим, кроме командира разведбата, — на запад, в горы. Дорога очень плохая, крутая, неровная. К тому же оттуда двигаться дальше некуда. На север, в город, дорогу занесло, они это наверняка понимают; в обход дорог по озеру или полю, даже если у них полноприводная машина — очень сомнительно. Остается юг: если проскочить поселки и обогнуть озера, выйти к Завитую — там их уже не найти, оживленная трасса, населенные пункты.

А дорога?

В том и беда, — начальник ВАИ подался к столу. — На юг дорога великолепная: насыпь от полутора до трех метров, бетон, снег там не задерживается.

Но есть одно «но», — теперь и у Юрского появилась надежда, — если они действительно пересидели ночь в старых боксах, им пришлось выжидать. Разведчики выставили БТР по тревоге на этих перекрестках, — Юрский показал две точки на карте, — значит, они или все еще в старых боксах, или двинулись в объезд: сначала на запад, вокруг горы, а потом будут искать выезд на трассу по одной из этих дорог. Они теряют во времени, но получают преимущество скрытности — по какой дороге они будут выезжать?

Юрский обвел красным карандашом овал — четыре километра с севера на юг и почти пять с востока на запад. Самсонов знал этот район как свои пять пальцев — это был дивизионный полигон, изрытый сотнями взрывов, с танковыми директрисами, позициями для гаубиц и минометов, с десятками километров траншей. Дорога вокруг сопки высотой 1260 метров, про которую говорил Юрский, была длинная, километров двадцать, и выходила на полигон как раз в таком месте, где переплетение троп, тропинок, проселочных дорог и прочих пунктирных линий было особенно густым.

Моих сил и вашей разведроты хватит на то, чтобы одновременно перекрыть дороги на север и запад, — сказал разведчик (Самсонов едва не рассмеялся: в полковой разведроте солдат было больше, чем в дивизионном разведбате). — Обыскать старые боксы, отправить пару тягачей вокруг горы и прикрыть железную дорогу. На остальные направления предлагаю выставить офицерские посты по три-четыре человека с оружием и рациями. Не думаю, что там какие-то супербоевики — достаточно отогнать их огнем от трассы и связаться со мной. По трассе подкрепление будет на месте через десять-пятнадцать минут.

Других предложений нет? — командир полка, который до сих пор молча слушал, не принимая участия в обсуждении, придвинулся к столу. — Товарищ подполковник, звоните дежурному по полку и начальнику связи, пусть готовят оружие и рации. Офицеров — на плац, разведроту — в парк, в распоряжение подполковника Иванова. Штаб операции оставим здесь, в комендатуре.

Разведчик кивнул и вместе с Юрским вышел из комнаты.

Всё, за работу.

А нам куда — с полком или в комендатуре оставаться? — Самсонов спросил и в который уже раз за время службы пожалел, что вообще подал голос.

Командир полка и комендант переглянулись.

Думаю, мы справимся, — не спеша выговорил комендант. Его роль в происходящем грандиозном событии свелась всего к одной фразе, и он хотел, чтобы она прозвучала весомо.

На плац, Самсонов, начштаба поставит вам задачу.

 

 

6.

 

Однажды на досуге Самсонов подсчитал, что в среднем из каждого месяца он проводил на полигоне пять-шесть дней. Исходя из этого опыта, сейчас он решил схитрить и повел патрульных не сразу на плац, а в казарму. Спустился в подвал в свою каптерку, доведенными до автоматизма движениями, даже не включая свет, открыл сейф, извлек оттуда запасной аккумулятор в противогазной сумке и три банки тушенки из личного НЗ. Складной нож, фонарик и зажигалку он втиснул в сумку, сумку опустил на дно солдатского вещмешка, бинокль в чехле — не стандартный армейский, а собственный, купленный на первые отпускные, пристроил сверху и выбежал на плац.

Смотреть на офицеров, выстроившихся на плацу, было грустно. Большинство в предвкушении выходного дня позволило себе расслабиться — в стиле Штирлица, получившего телеграмму из центра. О том, что произошло ночью, достоверно никто не знал, и сейчас Самсонов услышал немало самых фантастических версий, самая оригинальная из которых была про захват чеченским отрядом школы в соседнем поселке, где проживало едва ли пятьсот человек. К тому моменту, когда офицерский патруль добрался до плаца, Юрский успел разбить полк на группы по три-четыре человека, выдать каждой группе по автомату и паре пистолетов и по рации. Самсонов скептически скривился: ветер стих, но теплее не стало, значит, аккумуляторы, и так едва живые, едва ли протянут больше пары часов. А перспектива остаться без связи, когда в любое время можно ждать встречи с вооруженными преступниками, вряд ли кому-то понравится.

Товарищ подполковник, прибыли в ваше распоряжение!

Юрский нисколько не удивился. По его жесту прапорщик со склада средств связи распаковал очередной деревянный ящик и достал еще одну рацию, а дежурный по полку, уже совсем закоченевший, вынул из железного ящика последний ПМ и две обоймы.

Самсонов, вы остаетесь старшим, все остальные уже распределены. Распишитесь за оружие и рацию — и в строй, на левый фланг; вам отдельная задача, раз уж автомат вам не достался.

Есть! — Самсонов без раздумий протянул пистолет Алиханову, быстро установил на место аккумулятор, пристегнул к рации ремни, прицепил провод с наушниками и микрофоном. Включил рацию, проверил, как шевельнулась стрелка. Никонов, с интересом наблюдавший за его действиями, покорно повернулся и подставил спину.

Юрский вышел на середину, скомандовал «смирно» и рассказал о событиях прошлой ночи. Над плацем пронесся гул. Юрский переждал несколько секунд и продолжил рассказ о плане операции. Самсонов разглядывал соседей справа и видел, что они все еще не верят в то, что все происходящее случилось на самом деле. Ну кто бы мог подумать, что найдутся люди, которые в глухой сибирской республике нападут на склады войсковой части, убьют часового, что их придется ловить, что им, вроде бы вполне привыкшим к оружию, придется стрелять не по мишеням, а по людям.

Самсонов привстал на цыпочки. Если впереди коротеньких колонн стоят старшие групп, то Юрский тоже подумал о том же: все, побывавшие в Чечне — а было в полку таковых восемь человек — стояли в первой шеренге. В том числе и Зюзя, а за его спиной мрачный Баринов. Мудрый Юрский оставил на плацу всех начальников служб — незачем гонять по полигону пожилых майоров и подполковников, командиров батальонов и дивизионов, но всех от капитана и ниже поставил в строй. В одной из колонн стоял даже прапорщик — награжденный двумя орденами прапорщик Миронов по прозвищу Батя. Убитый ночью солдат был из его батальона.

Юрский расстелил на сдвинутых ящиках карту и подозвал старших групп к себе. Показывая на карте точки, где будут размещены группы, он указывал для каждой зону ответственности и частоту для рации. Получалось, что большинство групп даже смогут видеть друг друга и в случае необходимости прийти на помощь.

Вы, Самсонов, отправитесь вот сюда, — карандаш Юрского обвел на карте точку, в которой бетонированная дорога переваливала через узкий длинный холм, отделявший полигон от пойменного луга, на котором жители ближайшего к городку поселка летом пасли скот. По гребню холма шла последняя, самая дальняя проселочная дорога, по которой можно было по широкой дуге обогнуть полигон и выйти на трассу. — Маловероятно, что они дойдут. Но вы бдительности не теряйте. Всем все понятно?.. По машинам!

На плац въехали три КамАЗа. В одной машине с патрулем оказались стоявшие на левом фланге артиллеристы и танкисты. Пока машина петляла по узким дорогам в границах городка, Самсонов, под предлогом, что выходить им все равно последними, протащил свою команду поближе к кабине: тут меньше трясло. Мрачный зампотех артдивизиона, не спавший всю ночь из-за разбирательств по поводу кражи со складов, жалел вслух об оставшейся в общаге водке. Начштаба дивизиона монотонно щелкал затвором и спусковым крючком незаряженного автомата, а Рюмин, свежий и бодрый, благоухающий одеколоном, пристал к Самсонову:

Ты в комендатуре был, что там слышно?

Самсонов вкратце пересказал ход разговора. Остальные офицеры, затихшие на время рассказа, в свете новой информации заговорили громче. Сошлись на том, что поймают преступников разведчики, а им придется просто торчать в оцеплении — без обеда, без пользы и без замены. Эта мысль добавила в разговор бодрости, и Сысоев с Цветковым даже пожалели, что все так скучно и не удастся пострелять.

Минут через двадцать машина остановилась у ворот в заборе из вкопанных в землю бревен. За забором в небольшой одноэтажной казарме жила полигонная команда, там же находились лесопилка, столярная мастерская и баня, специально построенная для гарнизонного начальства. Самсонов никак не мог понять, откуда у полигонщиков столько леса, пока однажды не приехал сюда за досками. Работа на лесопилке шла в три смены. Отличные финские станки гнали доски любого профиля из материала заказчика — строительных контор из города, а в качестве платы принимали бревна. В итоге все были довольны: солдаты, получавшие не только приличную профессию, но и изрядные чаевые, комдив, полковые командиры, не имеющие проблем со стройматериалами для казарм, и особенно начальник полигона, крутивший весь этот маленький бизнес.

Когда машина остановилась, начштаба артдивизиона снял с головы шапку и пустил ее по кругу. Те, кто поопытней, быстро сообразили, в чем тут дело, и шапка вернулась к хозяину с небольшой кучкой десяти- и пятидесятитысячных купюр. Сложив деньги в пачку, майор сунул их Зубову и сказал:

Лучше «Охотничью».

Зубов кивнул и выпрыгнул из машины. Вскоре он вернулся с коробкой, из которой торчали горлышки нескольких бутылок. Когда коробка и Зубов оказались в машине, майор хлопнул ладонью по кабине, и машина снова двинулась на полигон. У ворот Самсонов успел заметить коренастую фигуру в модном в городке тельнике — начальник полигона вышел проводить машину.

А тут что, магазин есть? — спросил наивный Никонов.

Тут для своих есть все, — Зубов с помощью протянутого Самсоновым ножа вскрыл первую бутылку и протянул ее начштаба. — Три?

Майор кивнул, пробормотал: «Господи, прими за лекарство», — и отхлебнул из горлышка. Очень скоро бутылки опустели и полетели в снег на обочине. Еще через несколько минут туда же десантировалась и первая группа из трех офицеров. Самсонов удивился дешевизне спиртного: каждой группе досталось по бутылке с собой. В конце концов машина опустела, в ней остались четверо: Алиханов, Никонов, Самсонов и уснувший в углу Сысоев с зажатым между ног автоматом. Самсонов сидел к нему спиной и не видел, что лейтенант пропустил свою остановку, а Алиханов и Никонов подумали, что так и надо. Наконец после длинного подъема машина остановилась.

Выходите!

Самсонов выпрыгнул первым и огляделся. Машина стояла на том самом перекрестке, который Юрский показал на карте. Справа расстилался — весь в черных пятнах после недавних полковых учений — полигон. Слева петляла по равнине автомобильная дорога и ровной линией уходило к ярко-желтым кранам грузовой станции железнодорожное полотно. А чуть дальше, на горизонте, дымили трубы поселка. По карте до него было около десяти километров. Впереди, там, откуда приходила дорога, которую им предстояло охранять, стеной стояли покрытые заснеженным лесом горы, в двух местах перечеркнутые просеками ЛЭП. Самсонову нравилось это место, с этой точки он видел далеко вокруг — и то, что можно было увидеть, оказалось очень красиво.

Насмотрелся?

Так точно. — Самсонов обернулся на голос. Начальника артиллерии полка, молодого подполковника, больше похожего на журналиста-международника, недавно переведенного откуда-то из Подмосковья, он знал плохо. Зато стало понятно, почему начштаба и зампотех ехали не в кабине, а в кузове вместе со всеми. Подполковник с одобрением рассматривал снаряжение Самсонова сквозь очки в тонкой золотой оправе.

Какое училище заканчивали, товарищ старший лейтенант?

Я, товарищ подполковник, заканчивал военную кафедру политеха.

По какому принципу формировали группу?

Самсонов пояснил, но вот откуда взялся Сысоев, он не знал. Сысоев виновато переминался с ноги на ногу чуть в стороне и явно не знал, куда девать автомат.

Лейтенант, где ваша группа? И где патроны? Вы что — потерялись и их потеряли?

Нет… — Сысоеву было очень стыдно. — Я заснул… Меня не разбудили…

Пили вчера?

Пил… И сегодня…

Хорошо, хоть честно ответил. Ладно, здесь быстро протрезвеете. — Подполковник прошелся вдоль короткой шеренги. — Располагайтесь с удобствами. Мы едем в поселок, чтобы предупредить участкового, вернемся часа через три. Самсонов, мой вам совет: стреляйте при любом сомнении. Как положено — сначала в воздух, потом на поражение. Здесь подъем, машина будет идти медленно, из автомата не промахнетесь. Стреляете хорошо?

Самсонов уклончиво пожал плечами, принимая от Сысоева новенький АК-74, хотя считал, что стреляет лучше многих в полку. Тому поспособствовали два обстоятельства: три года занятий в кружке, организованном молодым военруком еще в школе, и несколько сотен автоматных рожков, которые он расстрелял как начальник батальонного пункта боепитания.

В любом случае не давайте автомат лейтенанту. Держите связь.

Машина развернулась и покатила вниз с холма. Самсонов посмотрел вслед и присел на корточки, опершись на поставленный между колен автомат.

Торчать всем наверху — смысла нет, только замерзнем. Здесь есть укрытие. Али, останься пока, поищи окоп — солдаты в оцеплении обычно роют небольшие, чтобы костры безнаказанно жечь. Мы пойдем осмотримся.

Соблюдая осторожность, Самсонов, Сысоев и Никонов спустились по крутому склону туда, где из снега торчало что-то бетонное. Приблизившись, Самсонов показал остальным сброшенные с насыпи плиты, закрывающие отверстие дренажной трубы, выходившей на другую сторону насыпи. Плиты прикрывали трубу сверху и со стороны полигона. Лучше и не придумаешь.

Сысоев, поднимайся наверх, и вместе с Али сходите на ту сторону холма — там танкисты на последних учениях повалили сосну, наберите дров. Никонов, полезли и мы повыше. Надо доложить о прибытии.

 

 

7.

 

Самсонов по опыту знал, что самое холодное время зимой — между десятью и двенадцатью часами утра. Если перетерпеть это время, то потом станет легче, а если постоянно двигаться, то будет совсем жарко. Двигаться сегодня было некуда и незачем, разве что, по очереди, за следующей партией дров. Костер в трубе сделал их пребывание на перекрестке вполне комфортным, плиты прикрывали от ветра, а дым выносило по трубе туда, где его никто не мог увидеть. Каждый час они выходили в эфир, Самсонов произносил установленную Юрским фразу: «Самсонов — без перемен», — слушал такие же доклады остальных групп и отключался. По очереди офицеры поднимались наверх, к перекрестку, и по полчаса рассматривали в бинокль полигон.

День был мрачный, пасмурный. Солнце поднялось, но почти не давало света — просто висело невысоко пятном более ярким, чем все остальное небо. На темном фоне укатанной дороги и свежевырытых траншей Самсонов видел три ближайших к ним поста — там тоже жгли костры, но откровенно, не прячась. Дым поднимался к небу черными столбами — жгли огромные покрышки, из которых полигонная команда делала мишени для БМП. В свой мощный бинокль он видел даже людей вокруг ближайшего костра. Спиртное расходовали экономно — бутылка все еще ходила по кругу. Самсонов вдруг ясно понял, что на соседей надежды нет, и преступники выйдут именно на них — все выглядит так, будто на полигоне идет подготовка к обычным учениям, а здесь, где находится его группа, никого нет. Как бы действительно не пришлось стрелять. Самсонов встал со снарядного ящика, который они нашли у дороги, и еще раз осмотрелся. Если встать в неглубокий окопчик, найденный Али, и подложить в качестве упора этот самый ящик, обе дороги будут под контролем, и по какой бы ни приехала машина, она окажется под огнем. А ответить ему преступники не смогут, они его просто не увидят, пока не поднимутся на вершину холма.

Командир, ты что?

На холм поднялся Никонов, пришел принимать смену.

Не сдвигай ящик. И сменщику скажи.

Никонов осмотрел выбранную Самсоновым позицию и присвистнул:

Ты что, вполне серьезно решил стрелять?.. А не страшно?

Что значит — страшно?

Ну как, а вдруг ты по ним пальнешь, а это обычные… крестьяне. Смотри, дураков ведь нет — все решили их отпугнуть, не подпустить близко, а там пусть менты ловят или разведчики. Мы ведь не нанимались, нас служить заставили — и главная наша задача, как я понимаю, прослужить так, чтобы звание не стало диагнозом. Тебе что, больше всех надо? Это тебе не кино, Самсонов, это жизнь, а ты не герой.

Самсонов посмотрел на Никонова будто новыми глазами: так вот ты какой — лишь бы себя не растерять, лишь бы скользнуть по поверхности, другие пусть в грязи роются… Ладно.

Тебя откуда призвали?

Из Питера, а при чем тут это?

Ты соображаешь, что будет, если они уйдут? Они же убийцы, им терять нечего — и теперь они будут стрелять по поводу и без.

Ну… нормальный бизнес. А что — есть спрос, есть предложение. Я вот до армии знаешь, кем работал? Не поверишь — токарем, хотя в дипломе написано «инженер-наладчик станков ЧПУ». Я на своем станке рубли точил, честное слово. У людей есть машины, машинам свойственно ломаться, я точу для них детали, все довольны. Большой спрос, хорошие деньги. А на цветной металл спрос еще больше. Эпоха первоначального накопления капитала.

Что теперь, убивай всех вокруг? А солдат, а его родители?

Не всем везет, Самсонов. Нас вот призвали — не повезло, могли бы сейчас дома зарабатывать. Но не отправили на войну — повезло. Солдату не повезло совсем, его убили здесь, а могли убить где-нибудь под Ярыш-Марды — какая разница ему и его матери? Здесь хоть похоронят с почестями.

Да, наверное, никакой. Только мне те, кто сюда едет, очень не нравятся.

Тебе не угодишь! А я так думаю: живи и оглядывайся, чтобы не на тебя охотились, а ты бы охотником был. Ведь, согласись, этот солдат, он проморгал свою смерть?

Самсонов поскреб щетину на подбородке.

Смотри, ты свою не проморгай. А стрелять я буду. Не потому, что мне это нравится… я не знаю… Просто, может быть, что армия — это самое главное, что в моей жизни случится, и здесь, на этом перекрестке, единственный шанс в жизни сделать что-то настоящее. Важное. Не условного противника батарейным залпом подавить, а лично для меня шанс реального убийцу остановить. Как тебе такое объяснение?

Самсонов передал Никонову бинокль и по натоптанной уже тропинке спустился вниз. Алиханов дремал, подняв воротник и натянув на голову капюшон бушлата. Сысоев шевелил толстой веткой угли костра и слушал чей-то торопливый рассказ по рации. Самсонов не стал отбирать наушники — если бы было что-то срочное, давно бы уже позвали. Он сел поближе к костру, прислонил автомат к закопченной плите, пододвинул к себе банку с разогретой тушенкой и принялся есть выструганной из щепки ложкой. Сысоев выключил рацию:

Разведчики нашли следы ночевки. На каких-то старых складах, свежие следы, кострище. Сейчас они идут по следу вокруг сопки, просят быть внимательней.

Будем. Сысоев, я тоже покемарю, ты слушай Никонова, и через пятнадцать минут разбуди Али.

Самсонов, а тебе до дембеля много осталось?

Здесь даже пять дней — много.

А контракт не хочешь подписать?

Ты что, предлагаешь?

Да нет, просто спросил…

Самсонов подбросил в костер очередную ветку. И этот туда же. Весной Зубов съездил домой в отпуск, вернулся и едва ли не бегом побежал подписывать этот самый контракт. Когда он немного успокоился, Самсонов под пиво и фисташки в полковом парке расспросил его о причинах спешки. «Понимаешь, я привык себя уважать. Трудно уважать себя в городе, где зарплату не платят больше года, а самый главный человек — положенец». К тому же химический комбинат, с которого Зубов ушел в армию, закрыли. Месяц назад Зубов написал рапорт, просил отправить в Таджикистан: «Если уж быть военным, то надо воевать»…

Когда я в первый раз попал на этот полигон, то думал в основном о том, как нерационально используется тара из-под гранатометных выстрелов. Там же куча всяких картонных прокладок, всякие уплотнительные и раскрепляющие брусочки… И все это мы обычно жгли, вместо того чтобы вместе с ящиками сдать на склад. А сейчас я все время думаю, что бы еще такого придумать, чтобы моя батарея превысила норматив еще на пять секунд, и где взять еще двести литров солярки, чтобы механиков потренировать. Люди меняются, хоть это и глупо звучит, но меняются — и очень быстро.

Сектант, например…

Да, или Зубов. Он с собой стопку книг привез, чтобы «профессию не забыть». А потом так увлекся стрельбой из своих любимых гаубиц, что пофиг ему профессия. Теперь он умеет столько, что двух выездов на стрельбы в месяц ему мало, рапортами командиру полка плешь проел — отпусти его и все тут. Вопрос в том, что он будет делать, если не отпустят.

Или война кончится.

Да, кончится она, дождетесь… Послужи хотя бы с мое, поймешь. Есть еще миротворцы в Югославии, но туда, говорят, из кадровых очередь…

Погоди, что ты мне все про Зубова. Я про тебя спрашиваю, ты-то что думаешь?

Не знаю. Думаю, какого хрена мы ночью не спали? Иди, поговори с Никоновым.

В трубе можно было сидеть только согнувшись, но сейчас это было к лучшему. Самсонов так же, как Алиханов, поднял воротник и застегнул ремешок, превращавший воротник в маску, закрывающую нижнюю часть лица. Из воротника он извлек капюшон и натянул поверх шапки. Теперь из всего лица не закрытым тканью оставался только нос. Самсонов прислонился спиной к стенке трубы. Вроде бы терпимо, не примерзнешь. И вскоре погрузился в тот неприятный полусон, в котором мог слышать происходящее вокруг.

Разбудил его ударом в бок Сысоев. Жестом поманил за собой и принялся карабкаться наверх. Выбравшись на вершину, он перебежал дорогу. Самсонов пробежал следом и упал рядом с Алихановым и Никоновым. Алиханов протянул ему бинокль и показал в сторону опоры ЛЭП, до которой было чуть меньше двух километров. Расстояние Самсонов знал точно, потому что не раз измерял его лазерным дальномером, когда выполнял топографическую привязку огневой позиции. В бинокль Самсонов увидел, что по дороге, постепенно поднимаясь на холм, движется КамАЗ с грязно-серой кабиной. Машина двигалась не очень быстро, но и расстояние было небольшим.

Никонов, связь.

Никонов протянул ему наушники и включил рацию.

Я «Иркут», вызываю «Трак-78». — Самсонов назвал свой полковой позывной, которым пользовался на учениях и стрельбах, будто кто-то, кроме своих, мог его слышать. — Я «Иркут», я «Иркут»…

Все было без толку, никто не отвечал.

Поменяй аккумулятор, продолжай вызывать, — Самсонов передал противогазную сумку Никонову. Он вынул из кобуры пистолет, отстегнул ремешок и передал оружие Сысоеву. Зарядил автомат, снял с предохранителя, поставил его на автоматическую стрельбу и передернул затвор.

Я буду стрелять по колесам, потом по двигателю. Али, ты направо. Когда остановятся, держи на прицеле водителя. Сысоев, ты налево, твои — пассажиры или пассажир, сколько их там есть. Не забывайте, у них есть оружие. Мне нужно будет несколько секунд, чтобы перезарядить автомат; если они не будут стрелять — не высовывайтесь, пусть это станет сюрпризом. Все, пошли.

Лейтенанты разошлись. Самсонов проследил за ними, потом еще раз поднял бинокль. До машины оставалось не больше пятисот метров. По ее следам, отставая еще метров на пятьсот, ехал не такой скоростной, но более «проходимый» гусеничный тягач. Самсонов посмотрел направо. Алиханов кивнул — понимаю, теперь они просто так точно не остановятся. Расстояние сокращалось быстро, и Самсонов посмотрел в прицел, стараясь выбрать точку, в которой он откроет огонь.

Стрелять не пришлось. Когда до вершины холма, где сидела засада, оставалось не больше ста метров, старший в машине разведчиков решил прекратить погоню — на асфальте гусеничный тягач уже не смог бы тягаться с грузовиком. Тягач остановился, башня с пулеметом чуть повернулась. Самсонов, благодаря изгибу дороги, мог одновременно видеть обе машины. Три короткие очереди, приглушенные расстоянием, прозвучали почти как одиночные выстрелы. Машина внезапно вильнула в сторону и, не удержавшись на дороге, полетела вниз с насыпи. Тягач снова помчался по дороге. Самсонов поставил автомат на предохранитель, вскочил и побежал вниз. Алиханов, Сысоев и Никонов изо всех сил бежали следом, но к развязке они не успели.

Тягач подъехал и встал над КамАЗом, который, пролетев почти по воздуху несколько метров, все же оказался на колесах. Из всех четырех люков тягача выскочили разведчики в зимнем камуфляже и масках и бросились вниз. Вытащив из машины двух окровавленных людей, они положили в снег их и рядом — какой-то длинный предмет, — как понял Самсонов, тот самый карабин, из которого был убит часовой. Кто-то из разведчиков достал из-под камуфляжа аптечку.

Рация работает? — один из разведчиков скатал маску, и Самсонов узнал подполковника Иванова. — Вызывайте штаб.

Самсонов помог Никонову снять рацию и тут увидел, что кто-то из лейтенантов сбил установки частоты. Пообещав себе поговорить с ними позднее, Самсонов установил нужную, но, как ни старался, ответа не услышал.

Вот вам и современная высокомобильная армия, — грустно сказал Иванов, выбивая об колено шапочку-маску. От головы его шел пар. — На кой хрен нам спутниковая связь командующего округом с Москвой, если командир взвода не может связаться с командиром роты. Ладно, поедем так, без доклада.

Его подчиненные успели погрузить уже перевязанных убийц в тягач. Когда разведчики расселись, Самсонов сунулся было в низкий люк, но Иванов жестом остановил его:

Извини, но тут и так тесно. Охраняйте КамАЗ, мы пришлем за вами тягач.

Самсонов проводил уезжающих разведчиков длинной матерной тирадой. Алиханов похлопал его по плечу:

Что, не удалось повоевать? Пойдем хоть грузовик осмотрим, а то они так торопились.

Говорил я вам — это не кино... — Никонов никак не мог отдышаться и стоял согнувшись, уперев руки в колени. — Это в американских боевиках специальные силы приезжают, когда главный герой уже всех перестрелял... Не надо спасать Россию, как говорит комдив…

Самсонов кивнул. Он отстегнул магазин, снял автомат с предохранителя и аккуратно оттянул затвор, пока патрон не выпал на ладонь. Вставив патрон обратно в обойму, он передал автомат Алиханову и подошел к машине.

КамАЗ стоял с распахнутыми дверями, на ступеньках, ручках и обивке сидений виднелась кровь. Самсонов обошел вокруг и увидел, что с водительской стороны машина почище. Старясь все-таки не вляпаться, он влез в кабину. Машина мало чем отличалась от армейских: те же красотки на всех свободных местах, такой же оплетенный проволокой руль и даже синее шерстяное одеяло на лежанке для второго водителя. Самсонов приподнял одеяло — ничего. Сунул руку под сидения — инструменты в брезентовой сумке. Когда он выпрямлялся, карман на рукаве бушлата зацепился за незакрепленное сидение — и оно приподнялось.

Под сиденьем лежал сложенный листок с какой-то схемой. Самсонов вытянул его двумя пальцами и увидел среди расплывшихся от масла или жира стрелок и черточек слова: «Кар. Пом.», «В городок», «Место прорыва». Под схемой был расписан график смены часовых во втором и третьем караулах. Возле цифр «2:00—4:00. 4:00—6:00» на полях стояла фигурная скобка и было написано: «Лучшее время». Почерк Самсонов узнал без труда — фамилия начальника полигона была Лучников.

 

 

8.

 

За свое любопытство Самсонов выслушал несколько минут ругани от приехавших из города нескольких милиционеров и людей в штатском и благодарность от командира дивизии. Для него это было чем-то вроде завершающего мажорного аккорда в разыгранной как по нотам «операции по задержанию преступников, совершивших дерзкое нападение». Фамилия майора Лучникова стала синонимом словосочетания «криминальные элементы в армии», а бедную полигонную команду в поисках соучастников в полном составе на несколько недель переселили на гауптвахту и допрашивали едва ли не круглые сутки.

Результатам операции было посвящено несколько совещаний и офицерских собраний. Разведчиков, лично участвовавших в погоне и задержании, представили к наградам — Иванова, по слухам, даже к ордену. Иванов, насмотревшийся на обратной дороге картин «морального разложения» офицеров, сидевших без толку в оцеплении, оценил хоть и мрачных, но трезвых подчиненных Самсонова, и несколько раз предлагал ему подписать контракт и перевестись к нему в батальон.

Юрский ничего не видел, но даже в его глазах Самсонов блеснул, вернув все до единого патроны, а не горсть гильз. Хвалить кого-то или ставить в пример — такого у подполковника не было заведено, но для неудачливых охотников у него нашлось немало ехидных слов и вполне материального дерьма, которое многим пришлось разгребать в прямом и переносном смысле. Самсонов никак не мог поверить, что это простое совпадение, но буквально на следующий день после поимки убийц на втором этаже казармы, в зенитном дивизионе, забилась труба, залило гордость Юрского, образцово-показательную казарму танкового батальона. Это событие обсуждали дольше, чем мало кем виденное тело убитого солдата и груду блестящих гильз, из-за которых его убили.

В полку многие и не хотели, чтобы эту историю вспоминали. Наказали Мамонта — он должен был ехать с проверкой, но просто позвонил начальнику караула и попросил сделать запись за него. Начкар — будто по предчувствию — записал, что Мамонт проверял именно убитого, который в эту минуту уже остывал на ветру. Наказали начкара — за низкую дисциплину. Что-то там произошло между комдивом и комендантом, после чего подполковник исчез из городка, а через несколько месяцев вернулся, на этот раз как проверяющим из штаба корпуса. Была еще горсть выговоров Цветкову, Сысоеву, едва ли не поголовно всему артдивизиону, Зюзе и Баринову, на которых мстительный зампотех дивизии все-таки написал рапорта…

Последним эхом стали похороны убитого солдата. Родственники не могли приехать за ним почти две недели, в конце концов комдив приказал погрузить гроб в автобус, посадил туда же дивизионный оркестр, шесть солдат с автоматами и старшим команды — Самсонова. В городе, где парень жил до призыва (Самсонов гадал, что было бы, если б он вырос не в двухстах километрах, а где-нибудь в Калининграде), генерал в парадной форме при всех регалиях поставил на уши военкомат, землекопов на кладбище, школу, родственников — всех, до кого мог дотянуться своими накачанными руками.

На старом кладбище, под быстро засыпающим все вокруг снегом, генерал произнес десятиминутную речь о погибшем. Самсонов, на котором генерал ночью в автобусе проверял впечатление, с трудом верил, что буквально несколько часов назад этот же самый человек, вещающий о выполнении боевой задачи в мирное время, говорил об убитом как о бестолковом человеке и плохом солдате. Впрочем, когда прогремел третий выстрел, отзвучала последняя нота и кладбищенские рабочие последний раз хлопнули лопатой по могиле, пришедшие на похороны горожане быстро разбежались. Самсонов подумал, что здесь парня ценили не очень высоко.

Снег прекратился. Пока солдаты вколачивали в мерзлую землю крашенную светло-голубой краской оградку, Самсонов еще раз огляделся вокруг. Черные деревья, будто нарисованные углем на листе бумаги, расступались, образуя что-то вроде короткой аллеи. Могилу выкопали в дальнем от дороги ряду, в тупике. Справа от рядового Ерохина место еще не было занято, а слева сквозь тонкий слой снега просвечивали не успевшие замерзнуть розы и гвоздики. Ни имени, ни фамилии Самсонов разглядеть не мог, только слова «трагически погибла». Судя по фотографии, девушке было не больше двадцати. «Закон Ома, — вспомнил Самсонов перефразированную солдатскую мудрость, нацарапанную на спинке кресла в гарнизонном клубе, — тебя убьют в Чечне, а подругу — дома». При чем здесь Ом?..

На обратном пути Самсонов в первый раз за всю службу подсчитал, сколько ему осталось до дембеля. Получилось ровно пятьдесят три недели.

 

 

КРЕСТ ДЛЯ ГЕНЕРАЛА

 

1.

 

Са-амсо-онов! — интонации Медвежонка из знаменитого мультфильма Марина Юдина подделывала умело, в таланте не откажешь. — Андрюха, труба зовет!

Самсонов с трудом оторвался от монитора. Его танки только что добили последнего воина-импи в зулусском городе Булвайо, и сейчас ему надо было нажать несколько кнопок, чтобы определить дальнейшую судьбу города. А тут Маринка со своим трубным зовом. Главное, не болтать дольше десяти минут, а то включится сохранение экрана, и капризную игру придется перегружать.

Рысью промчавшись по коридору, он принял трубку и состроил извиняющуюся гримасу — мол, ты же понимаешь… Марина, отчаянная поклонница разных «бродилок-стрелялок» («легальный способ удовлетворить природную кровожадность»), только махнула рукой и тут же полезла в сумочку за сигаретой. Закурив и трагически сморщившись — то ли от табачного дыма, то ли от того, чем ей приходилось заниматься, она вернулась к вычитыванию газетной полосы.

Слушаю, Самсонов.

Здравствуй, Андрей Михайлович! Сотник Иванов у аппарата.

Такой подлости Самсонов от Юдиной не ждал. Два года назад редактор, Эльза Петровна Раух, отправила его на первый после многих десятилетий казачий круг. «Опуская “во-первых” и “во-вторых”, — сказала она тогда, — в данный момент просто некого. Напишешь информашку — и дело с концом». Во-первых, тогда он был единственным мужчиной-журналистом в редакции, а во-вторых, на тот момент прошло чуть больше полугода с его увольнения из армии. Самсонов, складывая в сумку фотоаппарат, диктофон и запасные батарейки, порадовался про себя, что Эльза не знает о «в-третьих»: оба полка, в которых он служил, назывались Казачьими.

После круга, на котором полторы сотни усатых дядек прокричали «Любо!» бывшему полковнику милиции, Самсонов понял, что об этом вообще лучше никому не рассказывать. Этот самый Иванов, сейчас пресс-секретарь областного казачьего войска, тогда был всего лишь замредактора гарнизонной газеты и всеми силами старался завлечь Андрея в войско и вновь созданную пресс-службу.

Давай, а? Бывший военный, комбат, журналист, коренной сибиряк, наверняка казаки в роду были… Я ж один не потяну, давай, помоги возрождению…

От лестного предложения Самсонов отговорился только чудом, но Иванов до сих пор считал его близким другом, а редактор — большим специалистом в военно-патриотической тематике.

Казаки, впрочем, довольно быстро свернули деятельность до нескольких направлений: зарабатывали деньги в собственном охранном агентстве, тренировали пацанов в спортзале, ремонтировали чудом сохранившуюся в промзоне на окраине города церковь и изредка издавали газету, от корки до корки написанную Ивановым. Газета была скучноватая и, если бы не специфика, просто никакая, но недавно Иванов откопал в пединституте помешанного на гражданской войне кандидата исторических наук — и дела издания пошли в гору. Самсонову даже звонили знакомые и просили достать экземплярчик.

Вместе с историком казаки восстановили картину тех пяти или шести месяцев, когда через область прокатились с запада на восток сначала отступающие белые, а потом и преследующие их красные. Бои за контроль над узкой полосой земли вдоль железной дороги были недолгими, но кровопролитными — сказалось полное отсутствие опыта. Как с той, так и с другой стороны воевали недавно мобилизованные мужики, переодетые в форму только в 1919 году, не призванные по разным причинам на Первую мировую, склонные при первой возможности дать деру «до хаты». Исключением был ударный офицерский полк под командованием генерала Каплинга, героя и легенды белого движения.

Вот о нем и зудел в трубку Иванов. Прошлой осенью, семь месяцев назад, в очередную годовщину гибели генерала казаки установили памятный крест на месте самых ожесточенных боев. Иванов с детской обидой рассказывал, что ему позвонил знакомый коммерсант, закупавший в том районе мясо: местные жители уничтожили крест. Приученный газетной работой к некоторой веротерпимости, Самсонов подумал, что это как-то слишком.

А ты уверен, что он в той деревне был? И вообще, где это?

Уверен, — Иванов едва не плакал. — Игорь тоже казак, он же нам и грузовую машину давал — крест-то из листвяка, на багажнике не увезешь…

Ладно, верю. Так где это?

Запиши: деревня Мирная, Улетовский район.

Мама дорогая, самый север области. Так это там Каплинг погиб? Что его туда понесло?

Они в арьергарде шли, прикрывали отступление корпуса. Красные, отряд Каландарашвили, кажется, уже перерезали железку. Каплинг приказал идти на север, к приискам. Там можно было у якутов и людей собрать, и отсидеться, и раненых оставить… Сам не дошел, но часть полка спас.

Ну хорошо, будем считать — прояснили. От меня что требуется?

Иванов помолчал. Самсонов прикидывал, что можно из этой истории выжать. Сто строк на самого Каплинга, сто строк на казаков и историка, двести строк на разговоры с деревенскими. Исходя из ситуации — еще сколько-то на обобщения и выводы. Чуть больше полосы, плюс фотографии.

Напиши что-нибудь. У вас тираж, вас в области уважают, прислушиваются. Это ж все-таки крест, символ христианства.

Уж не в сатанизме ли ты их обвиняешь, Иван Дмитриевич?

Да нет, конечно… Это или вандализм, или по пьяной лавочке. Не уважают люди свою историю, совсем в скотстве погрязли.

Ну-ну. Ты сам-то в деревне был, когда крест ставили?

А как же. Только я мало что помню. Было очень холодно, ночевали в машинах, грелись водкой.

Понимаю, сам так грелся. Ты пока никому больше не звони — эксклюзив и все такое…

Понял, сам в газете не первый день. Я бы сгонял, да мы же бедные, на общественных началах. Так я жду?

Да, до встречи.

Юдина затушила в вычурной медной пепельнице, утащенной с редакторского стола, очередную сигарету и подняла глаза от исчерканного красной ручкой газетного листа. Над полосой, на широком белом поле Самсонов разглядел надпись: «Смерть наборщику!»

Что он хотел?

Как и все мы — славы и денег.

Это само собой. А в какой форме?

Самсонов присел на край стола и, отхлебнув из Маринкиной чашки остывший кофе, пересказал историю Иванова.

Как думаешь, даст Эльза денег на командировку?

Э-э… Смотря по обстоятельствам. Если ты на этом кресте казаков распнешь — даст.

Да, придется пообещать, только как это сделать...

Звони. Она дома, отчет с сессии пишет.

Самсонов нашел на стенке над телефоном, исписанной несколькими поколениями журналистов, номер редактора и набрал его, с трудом попадая в истершиеся от времени кнопки. Разговор прошел именно так, как предполагала Юдина. Эльза вот уже больше года считала, что казачьего атамана Романцева нужно упоминать только в негативном контексте. Началось все с того, что атаман в полемическом задоре назвал ее русофобкой. Эльза, которая стала Раух после неудачного первого замужества, а именем была обязана папе, преподавателю немецкого языка, обозвала (в узком кругу, на планерке) бывшего милиционера «козлом вонючим» и поклялась страшно отомстить. «Я не злопамятная, — сказала она. — Я записываю».

До конца рабочего дня еще три часа. Иди в бухгалтерию. Я позвоню насчет командировочных — но только на один день, не считая дороги. Ты понял: один… и не более. Ты нужен здесь.

Разрешите идти? — Эльзе нравилось, когда сотрудники демонстрировали дисциплинированность. Самсонову играть в эти игры было проще, чем всем остальным.

Надоело быть пророком. — Юдина расправилась с очередной полосой, последней на сегодня, и потянулась в кресле.

Так их же нет в своем отечестве?

Балбес, ты мой паспорт видел?

Нет. Если бы видел, я б с ним сразу в ЗАГС побежал.

Правильно, потому я его и прячу. А там, между прочим, написано: «Место рождения — г. Алжир, Республика Алжир». Спасибо папе-дипломату.

Самсонов в который уже раз попытался понять, жалеет он о том, что судьба свела его с Мариной, или, наоборот, радуется. Он думал об этом не реже пяти раз в день.

 

 

2.

 

После увольнения из армии Самсонов ненадолго вернулся домой, но вскоре понял, что работы не найдет. Ни по специальности, ни какой другой. Он перебрался в областной центр и, пойдя по пути наименьшего сопротивления, устроился охранником в один из новых супермаркетов. Работа была противная полной бессмысленностью — те, кто приходил в магазин, воровали по-крупному и в другом месте.

«Выручил» сокурсник Николаев, еще в институте подававший большие криминальные надежды. За те два года, что Самсонов провел в пыльных даже зимой забайкальских степях, Юра заработал свой первый миллион баксов. В тот вечер, когда они встретились, коммерсант обмывал в лучшем ресторане города свой развод и после очередного бокала водки предложил Самсонову работать у него. Инженером по технике безопасности — для начала. Самсонов подумал, что для начала зарплаты в пятьсот долларов и правда хватит, но не успел получить и рубля. В тот же вечер кто-то расстрелял из гранатомета офис конкурентов Николаева, и милиция, верная своему принципу искать под фонарем, недолго думая арестовала главного подозреваемого. Городские газеты писали об этой истории разное, в зависимости от кормушки, но одна, державшая во всех спорах и скандалах нейтралитет, принялась за дело всерьез и начала разыскивать свидетелей.

К Самсонову пришла совсем глупенькая девочка, не сумевшая даже нормально изложить на бумаге его рассказ про встречу двух друзей. В конце концов Самсонов сам настучал на машинке три страницы своего анализа ситуации (за целый день в супермаркете чего только не услышишь, не прочитаешь и не подумаешь) и отнес в редакцию. Эльза прочла, похмыкала и предложила ему место в штате. О ходе расследования Самсонову, да и никому другому в городе, милиция не докладывалась, но через какое-то время Николаева выпустили, а преступников нашли именно там, куда ткнул пальцем скромный охранник. Самсонов поверил в свои силы и принял предложение Эльзы. Счастливый Николаев оставил ему ключи от однокомнатной квартиры в самом центре города и от греха подальше уехал в Москву. Так разом решились две самые существенные проблемы — где жить и чем кормиться.

За прошедшие три года Николаев возвращался на родину всего трижды — и каждый раз вывозил Самсонова «на природу» в компании с начальником местного филиала, главбухом и какими-то нужными людьми, всякий раз новыми. Подчиненные Николаева Самсонова уже помнили и считали своим, а вот другие гости были дружелюбны только до того момента, как он называл место работы. Николаева это забавляло.

Работу в газете Самсонов считал своей второй настоящей — после армии. Три месяца после вуза до призыва и три месяца дежурств в магазине были не в счет — и потому всякий раз, когда садился за компьютер, вспоминал подполковника Юрского и писал… рапорт. Подробно, в хронологической последовательности излагал события, перечитывал, убирал все эпитеты и добавлял несколько прилагательных для украшения. Эльза против такого метода работы не возражала, лишь изредка сокращая «акынские» места. Зато Юдина…

Когда Самсонову выделили в редакции рабочее место, Марина была в отпуске. Уходя, она настолько тщательно вычистила кабинет, что Самсонов и предположить не мог, что делит его еще с кем-то. Появление ранним майским утром на пороге кабинета высокой короткостриженой девушки в джинсовом костюме он воспринял сначала как дар богов, а спустя пять минут — как их же проклятье.

Началось с того, что Марина спросила:

Чьих будешь?

Не понял...

Чей холоп, спрашиваю? — Позже Самсонов понял, что она вообще любит говорить цитатами из кинофильмов, но в тот момент он был шокирован. Юдина решила быть проще: — Юдина. Марина. Даже не однофамилец.

Чей? — опять не понял Самсонов.

Юдина присмотрелась к нему повнимательней.

В каком полку служили?

Самсонов машинально назвал номер части и должность.

Так я и думала, — кивнула Марина сквозь табачный дым. — Могло быть хуже, если б ты был кадровый, но и без того все на лбу написано.

И начала свою лекцию, продолжавшуюся без перерыва, как казалось Самсонову, следующие полтора года. Как журналист и гражданин, Юдина превосходила его по всем показателям. Она закончила журфак МГУ. Она начала писать в тринадцать лет и в двадцать два выпустила книгу стихов. Она была мастером спорта по баскетболу и даже участвовала в каких-то студенческих олимпийских играх в составе сборной России. Она была выше ростом и даже весила больше, чем Самсонов. Что ей не нравилось — она была на три года его старше.

Юдина называла себя феминисткой. В чем заключались ее убеждения — Самсонов не понимал, но как она ими пользуется, видел не раз. Юдина специализировалась на разоблачениях махинаций чиновников и коррупции. При ее внешности каждый, кто хоть раз видел Юдину, легко вспоминал, при каких обстоятельствах это было, а для многих в городе и области встречи с ней заканчивались скандалами. Если ей нужно было напиться два раза из одного и того же колодца, она шла не к начальнику департамента, а к его секретарше или заместителю — лишь бы это была женщина. Если и были случаи, когда ей не удавалось получить нужные сведения, она их тщательно скрывала. Самсонову и другим сотрудникам редакции оставалось только завидовать.

Над текстами Самсонова Марина просто издевалась. Лишь однажды он сумел потрясти ее воображение, пробравшись на борт самолета, улетавшего в Чечню с ротой из расквартированного в городе полка внутренних войск. Интервью с тремя офицерами Эльза не стала печатать из политических соображений — чтобы не портить отношения с начальством областного УВД, но спустя две недели собеседники Самсонова вернулись домой в гробах — и «Последнее интервью» прогремело. Юдина в первый раз посмотрела на Самсонова с уважением, и он даже не стал ей рассказывать, что с капитаном Зубовым он дружил почти пять лет.

Собственную нишу в газете Самсонов найти так и не смог. Или пока не смог. Он брался за криминал, писал про всё — редкие, надо сказать, скандалы с военными и единственный за последние десять лет случай ареста иностранного шпиона. Он брал интервью у приезжих политиков и местных депутатов. Прогресса не видел, но ничего лучше пока не было, и Самсонов решил держаться в редакции, пока не выгонят.

Эльза не подвела. В бухгалтерии деньги выдали без разговоров. «Тревожная» сумка по армейской привычке стояла в полной готовности под столом, и оставалось лишь решить, каким транспортом добираться до Мирной. Деревня стояла в пятидесяти километрах от железной дороги и основной автотрассы, но со времен гражданской войны туда проложили неплохую дорогу — к приискам, разросшимся за семьдесят лет до горно-обогатительного комбината, к лесным делянам и недостроенной ГЭС. Междугородний автобус туда не ходил. Получалось, что, как ни крути, придется ехать электричкой или поездом до конечной и там ловить попутку или нанимать машину специально. Самсонов на всякий случай изложил свои планы Юдиной, показал файлы с подготовленными для следующего номера заметками и отправился домой.

 

 

3.

 

Утром следующего дня Самсонов проснулся слишком рано. Позавтракав кружкой кофе, он решил пойти на вокзал пешком.

До вокзала было двадцать минут неспешной прогулки. Можно было пройти через площадь перед зданиями областной администрации, областного УВД и ФСБ, но Самсонов не любил эту дорогу и предпочел путь через парк и по набережной.

Он стоял на привокзальной площади, пытаясь понять, какая муха укусила отцов-основателей города, собравших на пятачке размером километр на триста метров железнодорожный вокзал, речную пристань и терминал междугородных автобусов. За последние пять лет в толкучку на площади внесли свою лепту водители нескольких десятков японских микроавтобусов, развозивших пассажиров в любую точку на карте, хоть на тысячу километров — только плати. На всякий случай Самсонов приценился к поездке до Пороховки. Водители долго не могли вспомнить, где это, а когда запасливый Самсонов показал карту, заломили тысячу рублей в один конец. Самсонов подумал, что эти дикие тарифы и весь этот стихийный бизнес — интересная тема, но это потом…

До электрички оставался почти час. Андрей прошел площадь из конца в конец, купил в дорогу бутылку газированной воды, пару плиток шоколада и банку мясного паштета. Хлебный киоск еще не открылся.

Мужик, ехать надо?

Самсонов наклонился к окошку явно дорогой иномарки с транзитными номерами.

Сысоев?

А ты думал кто — подполковник Юрский? Садись, поговорим.

Через пять минут разговора машина уже мчалась по едва освещенной рассветным солнцем трассе на северо-запад. Сысоев, бывший смежник, командир артиллерийского взвода, в отличие от Самсонова спокойно дослужил свои два года в родном полку, а после увольнения работал в фирме, принадлежавшей его отцу. Работа была бессистемная, но Сысоев несколько раз побывал в Китае, по разу скатался в Японию и Южную Корею. Самсонов про себя заметил, однако, что бывший взводный по прозвищу Чебурашка (из-за пристрастия к портвейну «Анапа» в пол-литровой бутылке) изменился мало: так же суетлив и болтлив, как три года назад. Сегодня Сысоев гнал в соседнюю область машину — и мог подвезти Самсонова почти на двести километров.

Lexus, проданный за двадцать с небольшим тысяч долларов, был лучшим средством передвижения, на каком Самсонову доводилось ездить в жизни. Едва выбрались за город, Сысоев поерзал и сказал:

Пристегнись. Хочу побыстрее разделаться с этим делом.

Самсонов пристегнул ремень, и стрелка спидометра быстро достигла отметки сто двадцать километров в час, временами склоняясь к ста сорока. Самсонову стало страшно.

А не боишься один ездить? На дорогах, говорят, жуткие дела творятся…

Пока везло. Обычно мы вдвоем с братом гоняем, но он заболел. А иногда, если машин много, даже милиционера нанимаем: он в форме сидит в первой машине навроде пугала — и от милиции, и от бандитов. — Помолчав, Сысоев вдруг спросил: — А ты в газете чем занимаешься?

Пишу…

О чем? — Сысоев вдруг понял, что тема эта Самсонову неприятна. — Нет, ты, если не хочешь — не говори. Я потом сам прочитаю.

Да нет… Про жизнь пишу. Но это не очень интересно... Вот что странно — мне в голову стали приходить всякие странные вещи, которые напечатать заведомо негде, но писать забавно. Хочешь послушать?

Ну… в дороге попутчиков для того и берут.

В соседней квартире на нашей площадке жил преподаватель литературы, — начал Самсонов. — Он был такой классический интеллигент: погруженный в свой внутренний мир, влюбленный в свое дело очкарик. Совсем безрукий в быту — ни шкаф навесить, ни смеситель в ванной поменять. «Каждый должен знать свое дело, — говорил он, выделяя интонацией “свое”, — мы ведь не требуем от сантехника, чтобы он помнил наизусть всего Евгения Онегина?» Первое время, пока дом был новый и мы жили при развитом социализме, это срабатывало. Иногда ставил сантехнику бутылку — и все дела. Он много работал, он был очень последовательный и аккуратный человек. Но потом родились дети, дом постепенно ветшал, денег стало меньше… Он кое-как поддерживал порядок: там проводку «на соплях» слепит, тут шкаф на клей вместо шурупов соберет, где-то еще — стул веревочками свяжет. Память у него была тренированная, он всегда помнил, где какая опасность, и всегда предупреждал гостей: «Тут осторожней, здесь аккуратней…» Жена от него ушла в девяносто втором, когда стало совсем невмоготу. Пацаны его выросли, разъехались кто куда, а он остался доживать в квартире, которая все больше походила на минное поле без карты. Он работал в двух школах, в три смены. Он был аскет — ему хватало в день булки хлеба и пакета молока, почти всю пенсию и зарплату тратил на книги. У него была в жизни система, отработанный до мелочей распорядок. Он говорил, что люди успевают увидеть очень мало, и им кажется, что мир все время меняется, а на самом деле — основы его незыблемы. Труд и усердие обязательно будут вознаграждены, а гордыня и жадность наказаны… А потом один его сын разбогател и вернулся за отцом. Это было как в сказке. Он купил отцу новую огромную квартиру, новую мебель, расставил библиотеку, положил на счет в банке сумму, которой хватило бы до ста лет при самых безумных тратах. Он, наверное, очень любил отца, все видели, что он старается изо всех сил наладить его жизнь. Получилось наоборот. Когда старик перестал вставать каждый день в пять утра, чтобы успеть пешком к первому уроку, когда ему не надо было помнить, что розетка на кухне может ударить током, а в полу возле стола — большая щель, туда может провалиться ручка или карандаш, и нужно быть аккуратным — тогда он потерял все ориентиры. Жизнь потеряла смысл и стержень. Он все забыл. И умер… Нравится тебе такая байка?

Честно говоря, не очень.

Тогда я посплю чуток, а то неизвестно, когда в следующий раз удастся.

Проснулся он от удара в бок.

Самсонов, — Сысоев пристально смотрел в зеркало заднего вида. — Ты в бога веришь?

А что? — после недолгого раздумья ответил не вполне проснувшийся Самсонов, протирая глаза.

Самое время молиться.

Самсонов обернулся. Держа дистанцию примерно в сто метров, за ними следовал черный джип без номеров. Самсонов посмотрел вперед. Уже совсем рассвело. Дорога шла почти прямо по холмистой степи, и скорость, как немедленно удостоверился Самсонов, была все под те же сто двадцать. Впереди маячил такой же джип. Самсонов машинально достал из сумки бутылку с водой и, кое-как открыв ее трясущимися руками, отхлебнул из горлышка. Он серьезно попытался вспомнить молитву, но не смог.

Ладно. — Сысоев даже осунулся… или сказалась долгая дорога. — Залезь в бардачок.

Самсонов откинул крышку.

Под бумагами кнопка.

Самсонов пошарил под разрозненными листами бумаги. Кнопка нашлась — и он нажал. Ничего не произошло. Самсонов нажал сильнее — и, когда крышка еще одного, потайного отсека плавно поднялась, понял, зачем ее сделали такой тугой. В небольшом ящичке лежали три хорошо знакомых ему пистолета Макарова.

Дай один. — Сысоев потерял дар речи совсем некстати. — Не забыл, как пользоваться?

Пока нет…

Самсонов понимал, что просто так три ствола с собой никто не возит, но по привычке и на всякий случай вынул из одного обойму, снял с предохранителя и отвел затвор. Патрона в стволе не было. Самсонов зарядил оба пистолета и положил их в широкие карманы куртки.

Они нас ведут до леса, до «зеленки». Там остановят и, скорее всего, убьют. Ты как хочешь, а я буду стрелять.

Понял.

Дорога до ближайшего леса заняла едва ли десять минут. Передний джип сбросил скорость, потом их догнал тот, что шел сзади, и помигал фарами. Сысоев помигал в ответ, свернул к обочине и остановился так, чтобы в случае надобности можно было сразу тронуться с места. Из первого джипа вышли двое и, улыбаясь, пошли к ним. Из второй машины появились еще двое. Оружия Самсонов не видел, но почему-то подумал, что вынуть руки из карманов ему не дадут. Он вынул пистолеты, снял их с предохранителей и спрятал руки в рукава.

С богом, товарищ старший лейтенант, — пробормотал Сысоев, вылезая из машины.

Случилось чего, ребята? — Самсонов отметил, что истерику сослуживца можно даже принять за приветливость.

Да, — сказал один. — Нам ваша машина понравилась.

А это тебе нравится? — голос Сысоева сорвался, он шевельнул рукой — и Самсонов понял, что бандиты увидели пистолет. В ту же секунду он выскочил на обочину и совершенно киношным жестом выставил руки в сторону приближающихся сзади. Пистолет в левом рукаве зацепился за подкладку, но ствол торчал вполне убедительно. «Удачно, они нас и от машин прикрывают», — машинально отметил Самсонов.

А вы пользоваться ими умеете, пацаны? — растерянно спросил все тот же бандит.

Самсонов молча поднял левую руку и выстрелил в ближайший, почти упавший от старости на землю столб. На верхушке столба брызнул осколками керамический изолятор, один из проводов с тихим шелестом опустился на придорожную траву.

А ты как думал, — сказал Самсонов. — Руки вверх. Кто еще в машинах?

Никого… — пробормотал мрачно бандит, глядя на направленный на него дымящийся ствол.

Тогда — спокойно отходим к краю дороги, спокойно поворачиваемся спиной и по одному достаем оружие. Бросаем на дорогу.

Пока Самсонов держал всех четверых на прицеле, Сысоев трясущимися руками собрал брошенные пистолеты и ножи, обыскал бандитов и найденными в одном из карманов наручниками сковал их попарно.

Что будем делать? — спросил он, отойдя к Самсонову.

Есть мысль — сдать их в милицию.

Съехал, что ли? А как мои стволы объясним? Не голыми же руками мы их остановили.

Да… Тогда иначе.

Самсонов поочередно расстрелял обеим машинам колеса, аккумуляторы и двигатели, разобрал пистолеты и разбросал детали по лесу. На прощание он хотел поджечь джипы, но дизельные двигатели работали на солярке, а она гореть не хотела. Запрыгнув в машину, Сысоев с такой силой ударил по педали газа, что Самсонову показалось: стрелки приборов сейчас выскочат за ограничители.

Удачно у тебя с этим проводом получилось, — сказал Сысоев через несколько километров.

Надеюсь, ты не думаешь, что я в него целился?

Сысоев едва сумел остановить машину.

 

 

4.

 

В ближайшем придорожном магазине они купили бутылку водки, несколько дымящихся шашлыков и, отъехав чуть дальше, принялись рассматривать карту. До райцентра Улеты оставалось километров пять. Дальше Самсонову надо было на север, а Сысоеву — на северо-запад. Но Самсонов не мог представить, на чем добираться до Пороховки, а Сысоев после случившегося хотел убраться с трассы.

У этих ребят наверняка все схвачено, — рассказывал он между двумя глотками водки. — Или подельники дальше по трассе, или менты в доле. Машины-то мы не обыскивали, так что мобильники вряд ли — все-таки от крупных городов очень далеко, а рации должны где-то остаться. Не исключено, что нас уже ждут. Я, правда, кое-что вожу на такой случай…

Сысоев дотянулся до заветного бардачка и вытянул папку с бумагами. Порывшись в листках, он достал совершенно новый транзитный номер: «55-55 АА».

Согласись, — сказал он, прикрепляя новые номера на лобовом и заднем стеклах, — такой номер не забудешь, не перепутаешь и не пропустишь. А эти, — он аккуратно сложил старые номера в папку, — пусть ищут.

А пистолеты? Если милиция в доле, искать будут именно оружие. Кстати, ты так и не рассказал, откуда стволы и куда.

Давай так, — Сысоев пропустил вопрос мимо ушей, — едем до твоей Мирной, там ночуем. Утром едем вместе до Лебедянска, сдаем машину и вместе поездом возвращаемся.

Хорошо. — Самсонов проследил маршрут по карте. Получалось как раз то, что нужно: и с трассы они свернут, и в Мирную попадут, и в Лебедянск. — Но по дороге…

Да расскажу, расскажу…

За три недели до дембеля Сысоев попал в командировку. Высокое московское начальство решило расформировать соседнюю дивизию и за ее счет доукомплектовать людьми и техникой родную дивизию Самсонова и Сысоева. Артиллерийскому дивизиону передавали три гаубицы, взамен отправленных на капремонт, и два ЗИЛа. Сысоев ехал старшим одной из машин и легко согласился на предложение равистов забросить в кузов несколько ящиков с автоматами и крупнокалиберные пулеметы. Дорогой колонна, в которой даже водители были офицеры, по традиции несколько раз останавливалась — перекусить, побурханить, выпить. Довыпивались до того, что кто-то из «пиджаков», по традиции составлявших большинство командированных, залез в кузов сысоевской машины, распечатал ящик и предложил сфотографироваться с автоматами на живописной скале. По счастью, пленка быстро кончилась, самый трезвый по причине приступа гастрита Сысоев собрал оружие и полез складывать его на место. В одном из ящиков под штык-ножами он и обнаружил три пистолета, которым там находиться не следовало.

Ты понимаешь, — рассказывал чуть захмелевший Сысоев, — я ведь даже по описи проверил: нет ли в ней этих пистолетов. Ну, понятно, не нашел ничего, засунул два в полевую сумку, один в бушлат — и спокойно так поехал в часть. А утром проснулся, вспомнил и испугался. Вот, думаю, кто-то же их спер, куда-то вез, искать не начнет, но настучит особистам, а как они работают — мы все видели. Но пронесло…

Еще бы, — протянул Самсонов. — Они оказались в той же ситуации, что и мы сейчас: вор у вора дубинку украл, но краденую. Как бы они объяснили, откуда пистолеты в ящике оказались?

Да, я тоже так и понял. Там вообще столько нарушений было — эти пулеметы навалом, как дрова, эти вскрытые ящики… Да и потом — как узнаешь, у кого они в конце концов оказались?

До самого дембеля Сысоев не мог решить, что делать с оружием, а потом все решил случай. Едва ли не в последний день его службы на очередные стрельбы дивизиону выдали несколько пачек пистолетных патронов, а господа офицеры, обмывавшие накануне звания, так страдали с похмелья, что на полигон солдат повел один Сысоев. Расписавшись в ведомости разом за все, он поинтересовался у начальника пункта боепитания, надо ли сдавать гильзы. И тот, к немалому изумлению взводного, махнул рукой. Сысоев расстрелял одну обойму, чтобы солдаты видели, а остальное припрятал.

Уезжающих офицеров, разумеется, никто не обыскивал. Сысоев боялся везти пистолеты по железной дороге, но потом догадался позвонить старшему брату, и тот увез его домой на своей машине. Пистолеты лежали в тайнике, пока месяц назад Сысоев-старший не пригнал из Владивостока эту машину. Сысоев проводил предпродажную подготовку и случайно нашел тайник в бардачке. Когда за машиной приехал покупатель, Сысоев предложил ему «довесок»…

Кто он такой? — Самсонов дожевал последний шашлык, окончательно успокоился и теперь хотел только избавиться от опасного груза.

Коммерсант, у которого есть враги и своя служба безопасности, — Сысоев вздохнул с завистью. — Даже не торговался.

Он тебе уже отдал деньги?

Нет. Договорились расплатиться на месте. За риск при перевозке — премия.

Много?

В сумме — пятьсот баксов.

Фигня.

Я понимаю…

На синем дорожном указателе белела надпись: «Лебедянск — 1000 км. Мирная — 46 км. Бирянск — 108 км». Самсонов развернул карту: город Бирянск находился чуть севернее Мирной, видимо, там жили строители ГЭС. Сысоев свернул направо.

Дорога все еще шла через лес, оказавшись даже лучше, чем трасса. Видно было, что строители могли не отказывать себе ни в чем: широкое полотно дороги, новенькие километровые столбы, бетонные блоки вдоль опасных участков и аккуратная разметка. Сысоев опять разогнался за сотню, и Самсонов едва успевал замечать очередной километровый знак.

Все, сбрасывай скорость, вон она — за мостом.

Сысоев послушно снизил скорость и как образцовый водитель въехал в Мирную на скорости десять километров в час.

 

 

5.

 

Деревня Самсонову понравилась. Лес за мостом обрывался так ровно, будто его вырубили, а потом посадили снова. Улица начиналась прямо за опушкой. Аккуратные плотные заборы и ворота, бетонированные или асфальтированные съезды с дороги. Из-за заборов виднелись аккуратные крашеные стены и ставни, вместо популярной в области деревянной резьбы Самсонов разглядел ее пластиковый заменитель.

Такое ощущение, что все дома построены в одночасье и по одному проекту.

Да, пожалуй… Кого мы ищем?

Не кого, а что — остатки креста. Надо сфотографировать. Потом поговорить с аборигенами.

Тогда нам туда, — Сысоев кивнул в сторону застроенной более старыми домами улицы, поднимавшейся вверх по склону холма.

Да, подумал Самсонов, лучше места и не придумать. У самой вершины склон холма становился круче — и дома расположились ниже, оставив вершину для общественных нужд. Самсонов издалека разглядел бетонное сооружение, окруженное низкой оградой из толстых цепей — видимо, памятник односельчанам, погибшим во время Отечественной войны.

Сысоев сумел доехать почти до крайнего дома. Дома здесь были совсем старые, из потемневших от времени бревен, заборы из досок, но не пиленных, как в новой части, а тесанных топором. Во всем чувствовалась основательность и стремление к безопасности. На воротах ближайшего дома Самсонов разглядел жестяную красную звезду и табличку: «Здесь живет ветеран».

Где все, Самсонов? — Сысоев крутил головой, но местных жителей действительно не было видно.

Ты на часы посмотри, — посоветовал Самсонов. — Время сиесты…

Тропинка на вершину холма оттаяла совсем недавно, и им пришлось потрудиться, чтобы добраться до вершины. Самсонов в конце концов даже свернул и карабкался по пожухлой прошлогодней траве, а Сысоев упрямо продолжал скользить по глинистой тропке.

То, что Самсонов увидел на вершине, очень его удивило. Крест не просто свалили, а нарезали тонкими блинами толщиной не больше десяти сантиметров. Срезы были ровные, кто-то потратил немало времени, даже если ему пришлось орудовать бензопилой. Спилы уже потемнели и потрескались, из чего Самсонов сделал вывод, что спилили крест почти сразу после отъезда казачков. Он побродил по площадке, сфотографировал пенек, оставшийся в земле, груду опилок и кусков дерева и бетонное сооружение с тремя столбцами фамилий.

Мы еще поджечь хотели, да руки не дошли, снег выпал, — милиционер (Самсонов разглядел сержантские планки) лет сорока появился будто из-под земли. — Здравствуйте! Старший сержант Колесов.

Самсонов достал редакционное удостоверение. Сысоев просто поздоровался. Сержант внимательно просмотрел документ.

Ну что ж, пойдемте в дом, чаю с дороги. Там и поговорим.

Идти оказалось недалеко. Сержант показал им уже подсохшую дорожку вокруг холма и открыл те самые ворота со звездой, которые недавно разглядывал Самсонов. От ворот к крыльцу пришлось шагать по настеленному трапу из досок.

Я, вообще-то, в райцентре живу. Сюда приехал деда повидать, Алексея Ивановича. Старый совсем, помогать надо.

А сколько же ему лет? — изумился Самсонов.

Девяносто пять исполнилось. Сейчас увидите.

Пока сержант вел гостей к дому, Самсонов крутил головой, рассматривая захламленный двор. Дед Алексей, сгорбившись, сидел на скамье возле дома, положив заросший седой щетиной подбородок на руки, сложенные на рукояти толстой наборной трости. На нем была засаленная меховая шапка, старая телогрейка и ватные штаны, на ногах войлочные шлепанцы. Самсонов подумал, что в городе он не обратил бы на такого внимания — внешность у старика была типичная бомжацкая.

Алексей Иванович, к тебе гости из города, принимай! — Сержант говорил очень громко — видимо, старик уже плохо слышал.

Не шуми, Юрка, — старик открыл глаза и поднял голову. — Я их раньше тебя увидел.

Внимательно рассмотрев гостей светло-голубыми, почти бесцветными глазами, он с неожиданной легкостью поднялся и потянул на себя дверь:

Заходите.

Самсонов и Сысоев прошли вслед за сержантом через огромную пристройку, заставленную стеллажами с книгами, журналами (Самсонов разглядел серые корешки «Нового мира» 1959 года) и туго набитыми папками. Пахло сыростью и старой бумагой.

В большой комнате гостей усадили за стол, дед уселся во главе стола, а внук быстро заставил его разномастными тарелками с холодцом, солеными огурцами, капустой и прочим, что Самсонов машинально охарактеризовал как «нехитрая деревенская снедь». Когда на столе появился графинчик с домашней наливкой, Сысоев спохватился и метнулся в машину за водкой и прочими припасами. Дед Алексей на водку посмотрел равнодушно, а вот сержант поставил на стол еще один стакан — для себя.

Они выпили за знакомство. Потом за хозяев. Дед Алексей хотел было предложить тост за гостей, но Самсонов сказал: «Чуть позже, хорошо?» — и разлил всем водки. Они с Сысоевым по традиции встали, чтобы выпить за погибших. Сержант тоже поднялся:

Ну я-то ладно — Афган, Чечня… А вы?

ДМБ-97, — ответил Самсонов. — Он — на год позже.

И кем вы были? — осведомился старик, глядя на них снизу вверх.

Самсонов выпил и рассказал. Водка легла на все, выпитое с утра, и он почувствовал, что в тепле его развезло как раз до той стадии, в которой он начинал без остановки говорить.

Хозяева смотрели на гостей уже с большим уважением.

Я, ребята, всю войну, от самой от Москвы до самой Эльбы, командиром орудия, да… Вон мой иконостас… Юра, принеси…

Сержант принес обтянутую красной тканью подушку с тремя орденами и несколькими медалями. Внизу под наградами Самсонов увидел три красные нашивки за ранения.

Повезло, — дед Алексей погладил негнущимися пальцами красную ткань, — мне ведь в сорок первом было уже тридцать шесть, самый возраст для войны. Помоложе — те глупые, часто до первого боя только и доживали. Постарше — тем тяжело было. Семья. Дети. Страшно, себя жалко, да… А я только после войны и женился.

А другие родственники? — Сысоеву тоже стало интересно.

Пойдем, покажу…

Пока шли до ворот, Самсонов и Сысоев поняли, что ходок из деда никакой. Сысоев широким жестом открыл дверцы машины и усадил деда на переднее сиденье.

Куда? — голос у него был уже совсем пьяный.

Вниз. Налево и до конца улицы.

Поехали!

Хотя разогнаться на деревенской улице было негде, Сысоев то и дело прижимал педаль газа. С этой стороны холма размещались деревянная двухэтажная школа, какое-то административное здание («Надо зайти», — подумал Самсонов), вполне приличный на первый взгляд Дом культуры. На перекрестке Сысоев притормозил.

Теперь еще раз налево.

Через пять минут машина остановилась на спрятанном в лесу кладбище.

Вот, — дед Алексей подвел их к ближайшим могилам, — здесь все. Вся семья Колесовых: отец, мать и семеро братьев… Остались я да сестра Марья.

 

 

6.

 

Рассказ Алексея Ивановича они слушали в машине. Самсонов включил диктофон и думал только о том, что если бы он хотя бы мог предположить нечто подобное, то выпросил бы у Эльзы неделю.

В 1921 году Лехе Колесову было пятнадцать. Родился он уже в Сибири, где — точно не помнил: семья переезжала с место на место с 1905 года в поисках покоя и работы. В 1914 году, когда отца и одного из старших братьев хотели забрать не то в армию, не то на какие-то работы, Иван Колесов встретил Ивана Романова — бродячего проповедника и личность, безусловно, харизматическую. Идеи Романова, как понял Самсонов, представляли собой смесь анархизма, наивного коммунизма и старообрядческих легенд о Белозерье. Впрочем, в бытовых вопросах Романов был цепок и прагматичен. Около тридцати семей, собранных им, добрались разными поездами до Улетов, встретились в условленном месте и двинулись едва намеченной дорогой подальше в леса. Уходили быстро, не раздумывая, лошадей, купленных у якутов, было мало.

Первую зиму пережили кое-как, в землянках, потом построили общие бараки и амбары для инвентаря, еще через год — отдельные дома для больших семей (Колесовы получили дом одними из первых). Если бы не Романов, коммуна (а они называли себя коммуной с самого первого дня) распалась бы, но он держал их вместе — где словом, а где и делом. У Романова были свои люди в Лебедянске и Улетах, он дружил с якутами — все это помогло скрываться от властей и даже принимать новых поселенцев.

Они прятались до самой революции. Прочитав в газете о Временном правительстве, Романов сказал, что надо строить новые дома — скоро переселенцев прибавится.

Романов как в воду глядел. Осенью 1920-го в Мирной теснилось уже больше тысячи человек. Люди были разные: и разбежавшиеся из поселений бывшие каторжане, и задержавшиеся в деревне солдаты-фронтовики, и даже несколько польских и еврейских семей, пытавшихся добраться в Америку через Дальний Восток. Всей этой кашей Романов в одиночку руководить уже не мог, и с лета 1918-го в деревне без всяких оглядок на большевиков и белых действовал свой местный Совет. Был и отряд самообороны — не столько для борьбы за одну из сторон, сколько для того, чтобы отпугнуть случайных бандитов.

Несколько раз жители деревни подбирали в тайге отбившихся от своих солдат-колчаковцев, казаков, красных партизан. Таких, подлечив и накормив, выводили кружным путем на тракт и просили не возвращаться. Мирная хотела жить мирно…

Когда на деревню вышел полк Каплинга, Алексей с тремя такими же подростками был в тайге, на охоте. Что происходило в те два дня, что полк простоял в Мирной, он знал по рассказам выживших. Генерал собрал сход. Потребовал лошадей, продовольствия и проводников на север, к приискам. Деревенские готовы были отдать все, лишь бы колчаковцы ушли. Но потом генерала будто бешеная собака укусила, и он приказал собрать и казнить всех бывших солдат — за измену присяге, а заодно и членов Совета — как явных пособников большевиков. Казаки, которые к тому моменту составляли больше четверти полка, по собственной инициативе добавили к этому списку четверых пожилых мужчин-евреев. Романов умолял освободить всех задержанных. Каплинг будто бы спросил, почему он должен слушаться какого-то мужика. Романов ответил просто: власти вашей скоро не будет, так зачем лишний грех на душу брать… Генерал согласился и лично застрелил председателя коммуны.

В коротком бою опытные подчиненные Каплинга, имевшие еще и численное преимущество, убили почти всех мужчин деревни — осталось не больше пятнадцати человек. Белые потеряли около трех десятков. В том числе и генерала, убитого почти случайно гостившим в деревне якутом-охотником.

Уцелевшие жители Мирной убежали в тайгу и оттуда наблюдали, как казаки с трех сторон поджигают их дома. На столб дыма вышли сразу два партизанских отряда красных, которые шли по пятам полка Каплинга. Красные осмотрелись, помогли раненым и бросились в погоню. Где сгинул полк, Алексей Иванович не интересовался — он с друзьями еще несколько дней хоронил в братской могиле земляков.

Отдельные могилы — это мы уже после войны надгробия установили. Они так все вместе и лежат… — Алексей Иванович закашлялся. — Там и разобрать нельзя, где чье — отдельные кости и черепа, редко целое тело. Если бы партизаны не помогли отстоять нашу улицу, тут была бы чистая Хатынь. Ты сам посуди, корреспондент, могли ли мы крест оставить?

Нет. Думаю, не могли, — Самсонов покрутил в руках диктофон. — Только… почему же вы казакам это не объяснили? Почему не остановили?

А ты знаешь, кто сейчас здесь живет? Новые дома видели? Это переселенцы. Таджикистан, Чечня, Литва, Молдавия — отовсюду люди, с бору по сосенке. Спасибо коммерсантам, что лес в Китай везут — работу и крышу над головой им нашли. Если бы не переселенцы, остались бы от Мирной одни воспоминания. Пусть живут. Только памяти у них нет. Корней нет. Лет через пятьдесят дети их станут местными, а пока это не народ — население. И научить некому: в школе половины учителей нет, музей который год закрыт. Нас, коренных, едва половина. Свидетелей живых — пятеро осталось, только остальные моложе меня, им лет по пять было. Юрка в командировке был, он бы, конечно, поговорил по-своему. А мы дождались, пока они отгуляют, и поставили бутылку одному новоселу. — Дед засмеялся тихо. — А он, вот как ты, спросил — зачем, а бутылку-то и не взял. Свалил крест потихоньку, да еще и порезал мелко.

Все-таки я не понимаю, неужели некому было с казаками поговорить, объяснить? Начальство у вас какое-нибудь есть?

Ишь, вспомнил! Власти у нас давно нет… и нас для власти нет, у нас тут опять двадцатый год! Кто там у вас в России нынче президентом? А тут — у кого деньги и оружие, тот командует, у кого ничего нет — тот на него работает или на подножном корму живет. Ягоду еще зеленую в июле выдирают, шишку бьют. Тайга кругом — авось не подохнут.

А то, что это символ христианства, не болит душа? — встрял осоловевший Сысоев, давно выбиравший момент, чтобы поучаствовать в беседе.

Мне — все равно. — Дед даже не обернулся. — Атеистом воспитан, церкви у нас в селе никогда не было. Кто хотел — иконы в домах держали, молились. А я — нет. Каплингу не крест надо было ставить, осиновый кол!

Старик разволновался, руки у него тряслись, губы посинели. Сержант достал стеклянную трубочку с каким-то лекарством.

Может, в больницу? — с тревогой спросил Сысоев.

Больницы здесь уже десять лет нет… И почты с телефоном.

Так в райцентр?

Домой, — слабо проговорил старик. Ему стало лучше. — Домой…

Самсонов и Сысоев помогли внести старика в дом, раздеть и уложить на кровать. Пока сержант возился с ним в дальней комнате, бывшие сослуживцы разлили остатки водки. Самсонов переложил подушку с орденами так, чтобы на нее падало больше света, и сфотографировал. Он заснял фотографии на стенах, книжную полку, старые часы с кукушкой на стене.

Сержант вышел через десять минут. Самсонов взял стакан с водкой, встал, выпил и сказал:

Жаль, что я не был здесь в прошлом году.

И мне жаль, — добавил Сысоев.

Сержант кивнул.

Как думаете дальше ехать? У нас тут на дорогах неспокойно.

В Лебедянск. Поворот не пропустим?

Не должны, там такую развязку отгрохали. Только ехать вам лучше сейчас, засветло.

И мы так думаем.

У ворот сержант придержал Самсонова за рукав.

Ты там передай казакам этим ряженым… Всех смирных здесь уже перебили. Те, что остались, их самих на куски попилят. Так и передай.

Передам. — Самсонов пожал Колесову руку, и машина двинулась вниз с холма. Самсонов вспомнил про Эльзу — и вдруг скомандовал Сысоеву: — Стой!

Он выскочил из машины и побежал назад, открывая на ходу сумку. Колесов не успел зайти во двор.

Вот, — Самсонов протянул ему пачку газет. — Раздайте и сами почитайте; если что — там есть телефон редакции. Меня можно найти в репортерской группе.

Хорошо. Осторожней на дорогах, все-таки выпили вы изрядно.

Самсонов махнул рукой и вернулся к машине.

 

 

7.

 

После возвращения из Мирной Самсонов решил взяться за дело иначе, чем раньше. По совету Эльзы он познакомился с директором областного архива и почти на три месяца зарылся в пыльные бумаги двадцатых и тридцатых годов.

Рассказ Алексея Колесова подтвердился. Коммуна Мирная была первым коллективным хозяйством в области, и когда началась коллективизация, ею заинтересовались. Самсонов нашел даже тоненькую книжечку с коллективной фотографией коммунаров 1923 года. Задним числом Романова записали в РСДРП(б), но никаких сведений о его жизни до 1910 года найти не смогли. Гибель Каплинга преподнесли как логическое завершение всей жизни аристократа и царского генерала. Самсонов нашел даже бойкое описание погони и расстрела без суда, написанное к десятой годовщине разгрома белых в области со слов «непосредственного участника». Поначалу Самсонов засомневался в правдивости рассказа старика, но потом один из сотрудников архива с восторженным писком притащил ему уголовное дело одного из офицеров того самого полка, заведенное в 1935 году. Бывший поручик сумел уйти от красных и эмигрировал в Китай, был, по его словам, завербован японцами — и вернулся для совершения терактов против советских и партийных работников. Но Самсонова больше заинтересовала та часть «дела», в которой диверсант рассказывал о службе в колчаковской армии. Коммуна Мирная ему запомнилась именно тем, что генерал, избегавший участия в карательных акциях, на этот раз будто сошел с ума. Участие в резне трибунал учел при вынесении бывшему офицеру смертного приговора. Самсонов написал и об этом…

Кроме Юдиной Самсонов в газете подружился только с редактором молодежного приложения Васей Ярославским. Лысеющий и толстеющий в неполные тридцать, Вася зимой и летом ходил в кожаной куртке и черной футболке с изображением автомата Калашникова, изредка меняя ее на белую, с изображением Ленина с панковским «ирокезом» (собственный «ирокез» он ставил в особо торжественных случаях). В свободное от служебных обязанностей время он барабанил в рок-группе «Условная единица» и играл в парке в городки. Самсонов долго не мог понять, зачем ему это нужно, пока однажды в этом же самом парке к ним, мирно пьющим пиво, не пристала пьяная компания. Василий отбежал в сторону — и не успел Самсонов обозвать его предателем, как он снайперски брошенными бутылками повалил на землю троих нападавших. Убегая из парка, Самсонов несколько раз оглянулся, но так и не дождался, чтобы кто-то из хулиганов поднялся. Его-то Самсонов и пригласил для совместного похода в казачью управу — у Васи с казаками были свои давние счеты, еще со времен кришнаитской молодости.

Сотник Иванов сидел в крошечной комнатке редакции, где едва помещался рабочий стол редактора, стул для посетителя и шкаф, забитый газетами и журналами. Самсонову он обрадовался, а на Василия покосился со вздохом. У казаков тоже были к Ярославскому особые счеты.

Пока Иванов читал распечатку статьи и рассматривал фотографии, Самсонов разглядывал мутную увеличенную фотографию Каплинга на стене. Генералу в 1921-м исполнилось бы ровно пятьдесят. У него были седые подвитые вверх усы, скромный китель и одинокий георгиевский крестик на груди. Выглядел он настоящим слугой царю и отцом солдатам.

Короче говоря, — начал Самсонов, — я никогда не работал на вас, а после этой истории и вовсе осознал себя глубоко советским социалистическим человеком. Ты всегда говоришь, что вы восстанавливаете утраченное, а я думаю, что создаете новое. И мне это новое совсем не по душе. Номер выйдет завтра.

Комментарий дадите? От меня и от историка?

Нет, номер уже сверстан.

Жаль. А мы в городскую думу хотели письмо писать, с предложением переименовать улицу Ленина в улицу Каплинга. — Иванов выдернул из машинки листок с текстом, смял и кинул в корзину под стол. — Мы-то думали, он герой…

Ладно, ты переживай, мы пойдем. — Самсонов и Ярославский попрощались и вышли на улицу.

На улице, присев к столику уличного кафе и разливая по пластиковым стаканам пиво, Василий спросил:

И не стыдно тебе? У человека были идеалы, а ты их отнял.

Я его обманул. Эльза отказалась печатать текст полностью. Я отказался сокращать. Тогда она его сняла.

Так надо было смягчить формулировки.

Вася, ты ли это? Ведь ты в газете главный циник.

Это на работе. Так как насчет идеалов?..

Значит… судьба такая.

У тебя или у него?

Самсонов с отвращением отхлебнул светлое холодное пиво. Он вдруг ясно понял, что предпочитает портер.

У страны. Я думаю, идеалов вообще нет, есть иллюзии. И недостаток информации. Нет патриотизма — есть корысть. Нет уважения к законам — есть страх, да и то не у всех. А в основном есть жадность. Ты же читал статью, в чем цинизм? В том, что правду написал? Вот ты… я понимаю, организовать панк-концерт в поддержку коммунистов — это грубо. Да, точно, — Самсонов почувствовал прилив вдохновения, — легко заработать репутацию клеветника — просто не надо заниматься лакировкой действительности. Еще легче попасть в оголтелые оппозиционеры: просто назови вещи своими именами — и говнюк в кресле губернатора или мэра никогда тебе этого не простит. Репутацию заработаешь — на всю жизнь. Таким, как ты, Вася, ирокез можно сбрить, переодеться, защитить кандидатскую, вступить в партию… а меня от этих игрушек тошнит. Сменится власть, Эльза станет начальником какого-нибудь комитета в администрации или пресс-секретарем губернатора, газета — официозом. А для меня дело не в имени, дело в принципе, в том, что такие, как дед Колесов, как его внук, как я — за нами ничего и никого. Нас никогда не спрашивают, хотим ли мы чего-то или нет, нас ставят в известность. Мы ни на кого рассчитывать не можем, кроме себя. И верить никому не можем, кроме как себе и другим таких же. Как ты думаешь — я мог их обмануть?

Вася покачал головой.

Вот и я так думаю. Давай напьемся. Надо подумать, как жить дальше.

100-летие «Сибирских огней»