Вы здесь

Главная»Поэзия»№07 - июль 2004

Северный лотос

Дугаров Баир
Файл: Иконка пакета 03_dugarov_sl.zip (6.04 КБ)
Баир ДУГАРОВ
Баир ДУГАРОВ


СЕВЕРНЫЙ ЛОТОС


НАЯН-НАВА

Наян-Нава, Наян-Нава —
есть на земле простор такой.
Наян-Нава — растет трава,
Наян-Нава — снега и зной.

Наян-Нава — скакун летел.
Наян-Нава — кочевник пел:
«Где расседлаю я коня,
там дом и родина моя».

Наян-Нава, Наян-Нава —
напев волнует и меня.
Есть на земле, как острова,
обетованные края.

Наян-Нава, Наян-Нава...
А может, это тот простор,
где Кукунура синева
у Гималайских блещет гор.

А может, это ширь земли
и горизонты степняка,
где юрты белые вдали
уходят ввысь, как облака.

Наян-Нава, плывут века.
Наян-Нава — как зов степной
и неизбывная тоска
по вольной жизни кочевой.

Наян-Нава, в душе моей
как заповедные слова,
как тайна светлая степей —
Наян-Нава, Наян-Нава.

ВОПРОС

У вечной звезды я спросил на рассвете:
«Что значит мой свет, если нету бессмертья?
Что значит мой голос на этой Земле,
такой незаметной в космической мгле?»

Звезда не ответила, тая в тумане.
Неужто в безмолвии суть мирозданья?
И солнце дрожало на капельках рос.
Был смертен мой голос, но вечен вопрос.


СЕВЕРНЫЙ ЛОТОС

Шесть священных слогов
отзываются вечности эхом:
«Ом-ма-ни-пад-мэ-хум».

Снег сверкает на острых вершинах,
которым три вечности лет.
Снег доверчиво тает,
дыханьем моим на ладони согрет.

И от времени выцветший флаг
над крыльцом сельсовета,
как опавший листок,
погружается в Лету.

И на горьком пространстве
буксует времен колесо.
И грядущее в муках
свое обретает лицо.

А на белых снегах
распускается северный лотос.
Это храмы мои возвращаются,
вера и голос.

Возвращается степь
к сокровенным истокам и вехам.
«Ом-ма-ни-пад-мэ-хум».



НА ИСХОДЕ СТОЛЕТЬЯ

И распался евразийский каганат.
Птицы вечности над пропастью летят,
Это время называется самун* .
Этот ветер называется самум.

Отпылали пионерские костры.
Где улыбка той гагаринской поры?
Внук врага народа, сын фронтовика,
я в двадцатом веке свой наверняка.

И гляжу с тревогой на страну свою
и ее, родную, я не узнаю.
Сколько в доме трещин, боли и тоски?!
По стране гуляют злые сквозняки.

Но святынь оживших вновь зажглась свеча
над былым пространством цвета кумача.
И оленный камень — коновязь времен —
подпирает задымленный небосклон.

И от долгого очнувшись забытья,
степь моя и горы вспомнили себя.
Предкам поклоняясь, свету и добру,
я Гэсэра знамя поднял на ветру.

И какие б ни шумели времена,
по весне всегда цветет карагана.
И струится по Евразии степной
горький дух полынной вечности самой.



ЛАДОНЬ

Протяну я ладонь, к ней приблизится лань.
Это значит, ладонь превращается в длань.

И румянцем пылают ланиты восхода,
златокудрая нимфа обходит луга,
и в устах человека рождается ода,
освещая подлунного мира брега.

Грезы, грезы души...
Мир устроен не так,
и ладонь начинает сжиматься в кулак.

Был ли век золотой? Есть железная эра
и холодный расчет, что ведет корабли.
Превратилась небесная твердь в атмосферу,
поднебесные степи — в гектары земли.

Грезы, грезы души.
О земная юдоль!
Стих мой тихий — открытая миру ладонь.


ТЕБЕ

Когда любили землю небеса
и пламя страсти Гея исторгала,
и на ресницах Азии слеза
приобретала контуры Байкала,
сошлись луна и солнце в синеве,
знай — это память о тебе.

Когда хурчин, глаза полузакрыв,
поет тоской пронизанную песню,
и стая птиц взмывает к поднебесью
и на мгновенье миром правит миф
о женщине — пралебеди степей,
знай — это песня о тебе.

Когда уставший от планеты бог
скрывается в ночной тиши вселенной,
вновь в самую стальную из эпох
струится лунный свет благословенный
по облакам, аллеям и траве, —
знай — это нежность о тебе.

Когда в порыве мир спасти струной
я от бессилья задыхался, смертный,
вселился в сердце облик нежный твой
и примирил мое мгновенье с бездной,
и тихо благодарен я судьбе, —
знай — это только о тебе.


* * *

Есть хорошая грусть на тропе
между небом и светлой землею.
Не от дум ли моих о тебе
заливает весь склон синевою?

Дым тумана плывет по реке.
Образ милой встает над рекою.
Не твоею ли прядью к щеке
прикасается летняя хвоя?

* * *
Я стану шептать твое светлое имя,
как шепчет последний шаман заклинанье,
как стонет октябрь ветвями нагими,
как горная речка грохочет в тумане.

Я стану шептать твое светлое имя,
когда мне однажды придется признаться,
что мне перед вечностью не оправдаться
пронзительно быстрыми днями моими.

Я стану шептать твое светлое имя,
как слово-молитву с глазами твоими,
как слово с улыбкой твоею и болью.
Как слово, что жизнь наполняет любовью,
я буду шептать твое светлое имя.


ИЗ ЦИКЛА «СЮИТА МГНОВЕНИЙ»
* * *
В год Кабана,
в месяц цветения саган-дали,
в день солнечного ливня,
в час кукованья кукушки
я родился на свет.
* * *
Никогда,
я стихов никогда
не писал.
Это горы во мне говорили.
Это степи во мне говорили.
* * *
Кто-то спросил у меня,
сколько лепестков у розы.
Я недоуменно пожал плечами:
«Разве можно считать лепестки,
если тебе очень нравится роза».
* * *
Жаль,
не помню стихов,
что во сне сочинил.
Словно запах остался,
а цветка не найти.
* * *
Мир —
разноцветный цветок.
Женщина —
белый
его лепесток.

* * *
Мне страшно от мысли,
что если б не встретил тебя,
какой безмятежной
и правильной
была б моя жизнь.             
* * *
С тающими снежинками
на лице
ты вошла в мою жизнь.
Словно с неба нa землю
спустилась в ту ночь.
* * *
Где-то слышал я голос,
похожий на твой.
Так ручей с тишиною
беседовал
в пору далекого детства.
* * *
Лежать на зеленой траве.
Глядеть в небеса.
На зеленой траве.
На зеленой.
Траве.
* * *
Есть счастье такое —
жить на окраине мира
и просыпаться
от запаха
предутренних трав.
* * *
Третий день
цветы не поливаю
на запыленном подоконнике.
Таким стал невнимательным
к себе.
* * *
Колодец —
подзорная труба
глубин и звезд.
Из слез прозренья
вода в колодце.
* * *
Птицы раздумий моих
взлетают в часы
моего одиночества.
Я здесь, в этом мире,
и нет меня в нем.
100-летие «Сибирских огней»