Шиповник

* * *

Летний полдень в нестерпимом блеске,
весь залитый золотом лучей.
Сделав петлю из прозрачной лески,
караулит мальчик голубей.

Так, от делать нечего забава —
дёрнет нить, зажатую в руке.
Плещут крылья, рвётся влево, вправо,
бьётся птица, как на поводке.

Весело мальчишке. Он хохочет.
Это лучше, чем воздушный змей.
Сил всё меньше, леска всё короче,
узелок всё туже, всё больней…


* * *

Черты лица бесспорные, как весть
о жизни, проходящей между прочим.
Когда глядишь с отметки сорок шесть,
то честно сознаёшься, что не очень
доволен тем, что налицо сейчас:
среди пересечённого пейзажа
тоскливые провалы вместо глаз.
Словцо, небрежно брошенное: «лажа».

И ржавчина, и сажа заодно,
и ложь гнездится в новоязе этом.
Но прошлое всегда с тобой — оно,
как та звезда, сияет долгим светом,
с утра звучит призывно: «Молоко
в пакетах». По 14 копеек —
подумать только! Как же нелегко
вставать. Ещё чуть-чуть, ещё успею…
* * *

Мобильник — орудие пыток:
Beeline, MTS, Teletwo.
Словесного хлама избыток
невольно ловить на лету
приходится: «Слушай, брателла,
проставиться было б не грех…»,
«…я тоже вначале хотела,
а он… ой, пока! — политех…».

Чужие распахнуты души,
покровы все сняты, табу.
По звуку имеющий уши
свою различает «трубу».
«Ну, мама, я еду, ну, хватит»,
«Мы в пробке на Красном Пути».
Предвидел ли это создатель
всемирной мобильной сети?

В маршрутке, на рынке, в аптеке,
на улице, в лифте — везде —
растерянные человеки
друг к другу взывают: ты где?
Действительно: где мы и где я?
В каком несусветном бреду?
Вдруг слышу ноктюрн Амадея…
Да-да, скоро буду… иду…


* * *

                          А у нас свой поэт есть!

Наверно, надо радоваться — свой! —
среди своих. «Поэт!» — звучит весомо.
Хотя куда мне с этой «похвалой»?
Какой-то привкус слишком прикладной.
Иль вообще не все у парня дома?

Как объяснить? Предметно-вещевой
оттенок явно слышен в этой фразе.
Попахивает ролью крепостной.
Стоишь с кривой улыбкой сам не свой,
как тот должник, в купеческом лабазе.

Вот-вот и в яму. В самом деле, чьих
ты будешь? Резко смяв сукно картуза,
швырнёшь: нет, я ничей, но я не псих,
я просто стал чужим среди своих
из-за тебя… А стоило ли, Муза?


На хитром рынке

Из корзинки достали плетёной,
покрутили: она или он?
С белой кисточкой, с пятнышком тёмным —
если нравится, значит берём.
Безымянное солнце сквозь тучи
пробивается, капли дрожат
и сверкают. Ну, что ты мяучишь,
покидая невольничий ряд?
Первый спутник изгнанников рая —
на ладони пушистый клубок.
Кто-то выбрал тебя, обрекая
без вины на пожизненный срок.
Быть подарком случайным — удача.
Для того и блуждала впотьмах
осторожная нежность кошачья,
чтобы тихо уснуть на руках.
И никак не могло по-другому…
Выбор сделан. О чём ты? О ком?
Что ответишь, когда по живому
изнутри полоснёт коготком?

        
Домофон
                 
Не ломись, дедуля, на магните
эта дверь. На кнопочку дави.
Кто бы знал, что до таких «открытий»
дотянуть придётся? — Селяви.
С электронным поравняться веком
и остаться навсегда чужим,
неприметным, лишним человеком,
бормоча какое-то «сим-сим».

Не привыкнув к этим новым штукам,
ждёшь, когда уже наверняка
оборвётся тихий промежуток
музыкой контрольного звонка.
Уступив в неравном поединке,
сам себе скомандуешь: пора!
Ну а там уж проще — по старинке
постучишься, вызовешь Петра.
                 

* * *

Последнюю черту подводит високосный
слетающим с небес искусным серебром,
метельной полосой под фонарём раскосым,
мерцающим огнём за хвойным рукавом.

Молчать или шептать молитву многократно —
едино всё теперь. С поверхности земли
в рождественскую ночь, вручив билет обратный,
два ангела тебя под руки увели.

Белым-бело вокруг, и чёрные провалы,
оставшись позади, уже не так страшны.
Есть странная игра — всё начинать сначала,
когда уже дошёл до ручки, до стены.

А дальше-то куда? На ледяном металле
глюкозы порошок, манящая пыльца.
Попробуй-ка! — друзья постарше подсказали. —
Рахат-лукум зимы послаще леденца.

До сей поры во рту горячий привкус соли.
Всё будет хорошо? — Не верится уже.
А если ничего не будет кроме боли,
то есть ли смысл стоять на этом рубеже?
                
        
Шиповник

Зачем такие грозные шипы?
Ведь мы одни, тебя никто не тронет.
Прохладный сумрак вьющейся тропы,
скрывающий присутствие ладони,
которую легко пробить насквозь
оружием, разящим словно шпага.

Куда нести слабеющую горсть
с дымящейся пульсирующей влагой,
когда не знаешь, ранен иль убит,
погаснет или разгорится пламя?
Над головой чуть слышно шелестит
осенних дней шагреневое знамя.


* * *

О будущем по линиям листа
узнать нельзя, тем более о прошлом.
Пергамент с придорожного куста
сорвав, бесцельно пальцами раскрошишь.

Сухой остаток времени в словах,
перед уходом брошенных на ветер.
Готовый обратиться в пыль и прах
возвышенного вымысла свидетель

и очевидец пламенных минут
безжизненно затих на тротуаре.
И никакого шанса, что спасут —
поднимут, спрячут в бережный гербарий.

Ещё одно мгновенье наяву:
на чистом фоне золотистый прочерк,
мелькнув, исчезнет где-то среди прочих —
погаснет в небе, упадёт в траву.