Вы здесь

Шолохов в моей жизни

Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН
Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН


ШОЛОХОВ В МОЕЙ ЖИЗНИ


ЖЕНЕ М.А.
ШОЛОХОВА

В казачьей упряжке
                           на майском пароме
Стреноженный гром
                           гарцевал над рекой…
— Скажите, пожалуйста,
                           Мария Петровна,
— Быть трудно Великого мужа женой?
И словом одним не ответить:
                                    «Вы знаете,
Любовь существует во все времена!..»
Под брюхом у полночи
                                    тонко
                                    вызванивают
Потертого месяца стремена.
Никто не найдет те бессмертные корни,
Которые вечно питают слова!
Встают на дыбы,
                           как зеленые кони
У Дона могучего дерева…
В казачьей упряжке
                           на майском пароме
Стреноженный гром
                           гарцевал над рекой…
— Скажите, пожалуйста,
                           Мария Петровна,
Быть трудно Великого мужа
                                             вдовой?..


ЛЕГЕНДЫ И БЫЛИ
О
ШОЛОХОВЕ

В природе существует некая закономерность и не удивительно, что подлинным творцам — Михаилу Шолохову, Вильяму Шекспиру, безымянному автору «Слова о полку Игореве», можно сказать, «повезло». Чем дальше уходит время, тем больше слагается небылиц и даже злой молвы по поводу их произведений.
Пишу о Шолохове, о котором мне доверительно рассказывал в станице Вешенской, к сожалению, ныне покойный секретарь Шолохова Петр Елизарович Чукарин. Тогда только был выбран в генсеки Леонид Брежнев.
— Знаешь, Аршак, — оглядываясь на дверь, говорил Чукарин. — Шолохов вчера прилетел из Москвы и поведал, что к нему после утверждения в должности подошёл сам Леонид Ильич и радостно сообщил: «Михаил Александрович, помните «Малую землю», где мы познакомились в 1943 году? И то, что вы мне напророчили, — свершилось!» Улыбнулся, потирая руки, верный ленинец и, довольный, прошёл дальше, окружённый свитой кремлёвских чиновников... Шолохов опешил. И не сразу понял, о чем шла речь. Уже в поезде Шолохова осенило. Как корреспондента «Правды» (господи, сколько военачальников пришлось «пролистать» в памяти за четыре года войны?) фронтовые пути-дороги занесли его в Керчь, где зимней полночью в землянке Михаил Александрович познакомился с Брежневым. Как истинно русские люди в час затишья перед боем за бутылочкой беленькой под сало и солёный огурец, два бывалых воина вели неторопливую беседу. Леонид Брежнев разомлел и исповедался великому писателю: мол, не так воюем, надо было бы иначе...
Шолохов внимательно слушал. Он обладал этой прекрасной чертой характера и в конце, перед рассветом, обронил: «Быть тебе, Лёня, генеральным секретарём!..»
Выходит, сколько лет носил пророчество Шолохова «отец застоя». И оно всё-таки сбылось!..


МОЙ ШОЛОХОВ

Вот я и произнес родное и знакомое с детства: «Шолохов». И словно услышал первородный шум вешенских дубрав, утренний скрип рыбацких уключин и тугие капли, падающие с влажных весел в полированную гладь Дона-батюшки…
— Шолохов!
Басовито шуршат прибрежные камыши, над которыми тонко позванивает, устремляясь в полет, журавлиная стая.
— Шолохов!
И сразу видится широкое раздолье, обрамленное сыпучими, переливчатыми песками, зажавшими в жарких горстях зеленые пучки кинжально острой осоки. И рядом, в окружении низкорослых кустов, согбенные вербы, щемящая тоска колокольной сини до самого окоема, где приподнимаются на дыбы, натянув уздечки троп, старинные казачьи курганы, над которыми кружат до первой плескучей звезды, расправив могучие крыла, одинокие стрепеты да горделивые орлы-степняки…
Шолохов, Шекспир, Шишков, Шагинян, Шукшин… Неужели фамилии великих писателей начинаются с заглавной буквы «Ш», удивительно похожей на символический скипетр — старинное гусиное перо, коим счастливо пользовался и другой вдохновенный гений — Пушкин? И в его фамилии присутствует та же легко выдыхающаяся из глубин слов Ш… Бог с ним с моим поэтическим домыслом, пришедшим на ум недавно, но все-таки…
— Шолохов!
Я пишу о моем, потому что втайне надеюсь, что у каждого читателя есть свой Шолохов, как есть свой Шолохов, как есть свое небо, своя земля…
Он вошел в мою жизнь бесповоротно, раз и навсегда, и все годы был рядом, разделив поровну мои невзгоды и радости, став настоящим другом, МОЙ ШОЛОХОВ!
Отчетливо помню ту далекую, суровую пору, когда распахнулась шаткая диктовая дверка нашей полуподвальной «коммуналки», и, кособоко припадая на раненую ногу, осторожно переступил порог долгожданный батя в шинели, пропахшей порохом и дымом, запудренной последним снежком победной весны…
Мы глядели во все глаза, привыкая к мужественным черточкам лица, забытого за четыре голодных и холодных года… Из нехитрого солдатского вещмешка он достал скромные гостинцы — цветастый полушалок маме, а нам потертый томик «Тихого Дона». Позднее я узнал, что после лечения в госпитале отец выменял на толкучке за буханку хлеба великую летопись… Вечерами при свете тусклой керосиновой коптилки мы, ребятня, соскучившись по Букварю, затаив дыхание, слушали бессмертные страницы… Конечно, много не понимали! Но беззаветная святая любовь Ильиничны, трагическая судьба Аксиньи, бесшабашная смелость Григория Мелехова были сродни событиям минувшей войны, поэтому близки нам. Этот огромный мир чувств и страстей властно заставлял сопереживать.
Хочу вернуться к истокам второго, уже не заочного знакомства, с Михаилом Александровичем. К горечи, сейчас не могу восстановить тот час и год, когда после школьных уроков заглянул в распахнутую дверь нынешнего кафе «Космос» (в ту пору художественной мастерской) и остолбенел. Мраморный бюст Шолохова, возле которого стояли живой Шолохов и Вучетич.
«Смотри, уже пришел первый зритель», — обращаясь к скульптору, сказал Шолохов. Лукаво подмигнул мне и поманил рукой: «Заходи, хлопчик! Ну что похож?»
— Да-а-а.., — протянул я. — Очень!» — и стесняясь, вышмыгнул испуганным воробышком…
… Потом была третья, мимолетная, когда из большой толпы на открытии памятника С.М. Буденному выхватил его фигуру и сопровождал взглядом, пока он не сел в машину. Именно тогда на улице Пушкинской мне показалось: скоро его увижу снова…

ТАК И СЛУЧИЛОСЬ… Сентябрь 1967-го. В составе группы ростовских писателей я совершил литературный рейс на Верхний Дон.
Долгая дорога от Ростова до Вешенской утомляла, и я, чтобы скрасить пыльные, степные версты, бесстрашно шутил в присутствии лучшего поэта Юга России (кстати, существовал и такой титул!), пока он не пригрозил отправить меня домой… Строгий командирский глас в миг отрезвил и заставил вглядываться в окошко автобуса, где уже склоняли русые головы круглолицые подсолнухи, словно пытались рассматривать старческие морщинки троп мудрой земли, проступавшие сквозь чахлую траву… На степных озерцах грациозно пробовали, хлопая по воде окрепшие крыла, гуси-лебеди… Гривастые табуны, словно развернутые знамена, проступали на горизонте… Дурманяще пахло полынью и чабрецом…
Вешенская!
Развернутой гармонью стонал понтонный мост. На площади возле двухэтажного особняка каменной чернильницей застыл собор!..
Прошла одна беспокойная ночь. Гадали, как на ромашке: «Примет — не примет!»
Утром мы стояли у высокого зеленого забора.

КАЛИТКА РАСПАХНУЛАСЬ. Михаил Александрович встречал нас с улыбкой, перекатывая «беломорину» из края в край губ. Невысокого роста, в ладно сидящем на плечах черном пуловере, по-снайперски зорко вглядывался в лицо каждому, поправляя натруженной рукой ковыльный чуб.
— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, — пригласил он делегацию в глубь двора. — Сегодня тепло. Может быть, устроимся на веранде?
Гости рассаживались. Шолохов не торопился. Плетеных деревянных кресел явно не хватало. Я, как самый молодой, замер, понимая, что на одно место осталось нас двое.
«Садитесь. Сейчас принесут еще один стул!» — сказал Михаил Александрович.
Через минуту секретарь Шолохова Петр Елизарович Чукарин принес еще один недостающий стул и поставил его рядом с Шолоховым.
— В ногах правды нет, садитесь, — повторил он, легонько подтолкнул и показал на свободное место рядом с ним. Чуть испугавшись такой близости, осторожно отодвинулся, чтобы не быть в центре, и, положив блокнотик на колени, несмотря на запрет ничего не записывать, все-таки запечатлел на бумаге отдельные фразы беседы… Кажется время остановилось.
Главными собеседниками стали писатель-земляк Михаил Никулин, знавший Шолохова с детских лет, и бывший редактор миллеровской газеты, журналист Григорий Тягленко — горячий поклонник творчества донского Гомера. В те дни мы знали: Шолохов трудится над романом «Они сражались за Родину». Чувствовалось: оторвали его от рабочего стола. И все-таки Шолохов был настроен добродушно. Обращаясь к Никулину, заметно прибавившему в весе, выговаривая «ч», как «ш», шутил: «Станишник, давненько не виделись. Почаще приезжай. Воды у нас такие — вылечат тебя и снаружи, и снутри!»
— Михаил Александрович, как работается? — наконец отважился спросить Никулин.
— Хорошо! — коротко ответил Шолохов и больше не возвращался к этой теме, ненавязчиво переведя разговор на перспективу развития станицы в связи с открытием лечебных источников. О том, что желательно разводить в районе увиденных им в Северном Казахстане мериносных овец, неприхотливых в условиях скудного разнотравья, но дающих мясо и шерсть…
Григорий Григорьевич Тягленко, влюблено глядя на творца «Тихого Дона», все-таки пытался повернуть разговор в литературное русло. Хотел, чтобы мы прочитали стихи. Видимо, Шолохов в то утро не был настроен лирически:
— Потом, когда поездите, и вас примут в казаки…
Скажу сразу: в казаки меня приняли в станице Терновской на следующий день. А вот встретиться не удалось: Михаил Александрович срочно улетел на сессию Верховного Совета СССР…

ВСЕ ПОНЯЛИ: подошла к концу наша двухчасовая беседа. Встали, как по команде, одновременно. Поэт, над которым я подтрунивал в дороге, решил отомстить неразумному мне и обратился к Шолохову со следующими словами: «Михаил Александрович, надо же, Аршак, мягко говоря, нагловатый молодой человек. А вас увидел — покраснел, как девушка!». Шолохов на мгновение приостановился. И, сурово посмотрев то на него, то на меня, бросил: «Покраснел? Да потому что любит!». Поэт Борис Примеров, как ответ, как объяснение тогдашнему моему состоянию, напишет пронзительные строки: «Если я полюблю, я, наверно, заплачу!»
— Давайте, сфотографируемся на память, — предложил кто-то.
— Можно! — согласился хозяин дома.
Мы тесно встали у ступенек веранды.
— А фотографии будут? — спросил я осмелевший.
— Конечно. Фотограф провинциальный! — с юмором ответил Шолохов.
— Подписали бы и нам книги, Михаил Александрович!
— Писатели… И тоже автографы собирают… Оставьте. Подпишу
Вечером я уже разглядывал снимки и читал надпись на двухтомнике: «А. Тер-Маркарьяну — желаю в поэзии быть удачливым, как (по созвучию) был Д’Артаньян! И таким же лихим. М. Шолохов.»
Потом я стану обладателем еще нескольких автографов Шолохова. Но первый станет самым памятным.
…Возвращались мы от М.А. Шолохова просветленные. Как будто прикоснулись к чему-то вечному, одухотворенному… Я думал: какое могучее влияние он оказывает на всех писателей, но прежде всего — на донских.
…В феврале я снова побывал в Вешенской. Пришел к уже музейной усадьбе. Падал густой снег на серый мраморный камень, на котором проступало, как кровь сквозь бинты, — Шолохов.
Я стоял молча, но в душе повторял стихи, присланные мне недавно известным советским поэтом Виктором Боковым:
Ты помнишь, меня
Шолохов позвал,
И принял по-родному,
домовито,
Я ваши имена
ему
назвал,
Он наказал:
«Будь за отца им,
Виктор!»
Я помню (очевидцы — Владимир Дагуров и Лариса Васильева) и ту встречу, когда Шолохов пригласил в гостиницу «Московская» автора «Оренбургского платка»…

…КРУЖИЛИ, ПАРАШЮТЯ, снежинки. Словно не ветер, а незримая рука стирала с печального могильного камня белую метель. Горели, переливаясь буквы, как строки его бессмертного творения. Казалось, я слышу приглушенный его голос, похожий на простуженный колокольчик родника с ключевой водой, который наперекор лютому морозу непокорно пробивается тут же, у обрывистого берега закованной льдом реки…
Он лежит в нескольких шагах от того места, где мы сфотографировались! Было холодно. И мне захотелось дотронуться до камня. Словно отдать ему на прощанье немножко своего живого тепла…


ПИСАТЕЛЬСКИЙ БИЛЕТ

На встречу с Михаилом Шолоховым мы небольшой группой литераторов прилетели самолетом именно в тот день, когда ростовский поэт Виктор Стрелков наконец-то получил долгожданный писательский билет, которым явно дорожил и гордился. Это было заметно, потому что во время полета он бережно доставал из кармана пиджака новенькую красную книжечку и тайком любовался на нее, поглаживая льнущий к рукам коленкор…
В застолье он по праву новоиспеченного писателя сел по левую руку классика. И, выпив рюмку-другую, разомлел и расхрабрился — то ли от жары, то ли от близости к хрестоматийному автору. Я сидел напротив, не прикасаясь к горячительным напиткам. Кто-то из местных властей обратился ко мне с вопросом. Отвлекся. И надо же — в эту минуту. Виктор, хитро скривив губы, громко произнес:
— Миша, а вот молодой Аршак не слушает нас — членов Союза писателей!
— Повтори, что ты сказал? — приглушенным голосом переспросил Михаил Александрович, чуть наклонив убеленную сединами голову в сторону поэта. И, уже не слушая, добавил: — Виктор, а у тебя есть писательский билет?
— Конечно, — с радостью вымолвил Стрелков, торопливо доставая завернутое в огромный носовой платок «свидетельство».
— Посмотри, пожалуйста, что там написано.
И Виктор Стрелков буквально по слогам прочел казенный текст.
Михаил Александрович посуровел, нахмурился и резко бросил:
— У меня, наверное, записано «великий». — И грустно улыбнулся. Какие-то неприметные люди догадались и вежливо освободили Шолохова от навязчивого пиита.
Через полгода я сам стану обладателем писательского билета, вспомню вёшенский ужин с Михаилом Шолоховым и подумаю, что автор «Тихого Дона» никогда не раскрывал своего билета…


ПОСЛЕДНИЙ АВТОГРАФ
ШОЛОХОВА

Чем дальше удаляются годы, тем отчётливее, как через увеличительное стекло воссоздается то ослепительное, мягкое сентябрьское утро, когда я в последний раз побывал в гостях у Михаила Александровича Шолохова.
Телефонный звонок застал меня врасплох. Я поднял трубку.
— Аршак, — сказал деликатно секретарь писателя Петр Чукарин, — Скажите как-то не обидно своим ростовским коллегам, что встреча с Михаилом Александровичем отменяется. А вы подойдите сейчас к Шолохову и возьмите книги, которые он подпишет…
Ну и задачку задали юному в ту пору поэту — автору единственного, тоненького сборника стихов. Когда мои, умудрённые сединами, литературные начальники, надушенные резким «Шипром», в старомодных костюмах с красными райкомовскими, уже напившись, чаю, громко бродили по коридорам, нетерпеливо поглядывали на часы, и, увидев меня, прошмыгнувшего из гостиничного номера, придирчиво успели осмотреть с ног до головы:
— Ты чего так оделся? Почему помят воротничок рубашки? Ты что не знаешь, куда пойдем? К ШО-ЛО-ХО-ВУ! — в голосах звучали металлические нотки. — Иначе…
Моя душа точно ушла в пятки. Кажется, подошвы туфель приросли к свежеокрашенным, малиновым полам. Ведь я не догадывался, что надо вести в станицу Вёшенскую целый чемодан праздничной одежды. Да и сознаюсь честно, не было в те времена в моем студенческом гардеробе таковой.… И тут-то я смущенно пролепетал о телефонном разговоре, который состоялся минуту назад.
— Почему тебе позвонил Чукарин? Ты кто такой, наглец! Ты еще не член Союза…
Зловещая тирада горькой обидой звучала в речах в ушах, и я со стыдливым румянцем, стремительно обогнув старинный церковный собор с облупленным фасадом, шел к дому Шолохова. Где-то справа, словно новенький офицерский ремень, поскрипывал пузатый понтонный мост, туго подпоясавший, отутюженную полуночью голубую гимнастёрку Дона-батюшки.
Вдали, за вершинами молодого леска, уже пробовали встать на крыло журавлиные стаи. В пожухлой траве бодро стрекотали кузнечики… Душа моя была в смятении…
Распахнув зелёную калитку, я по стёртым ступенькам крыльца поднялся на веранду, где сразу же выхватил знакомый со школьных лет орлиный профиль великого земляка, сидящего на плетёном стульчике за таким же небольшим овальным столике, где лежала стопка недавно вышедшего двухтомника «Тихий Дон»…
— Что-то, не припомню эту фамилию? — наморщив, в мучительном раздумии огромный лоб, спросил то ли меня, то ли самого себя Михаил Александрович.
— Вот этот — ответственный секретарь писательской организации. Баснописец. Бывший заведующий отделом культуры Обкома, — подсказывал я. — Этот фантаст, — продолжил, увидев фамилии на бумажке, которая закладкой выглядывала из-под книг…
Шолохов без традиционных пышных фраз красивым почерком писал: «Такому-то… М. Шолохов».
— Ну что, казак, пригорюнился? Иди. Передай своим — много работы. Не могу побеседовать с товарищами. Может быть, потом, когда поездите по району, и у меня появится свободный часок.
Оговорюсь сразу, что встретиться нам уже больше не довелось…
…Три года назад в медовые майские дни я снова побывал в Вёшках. В крохотной гостиной дома Шолохова, в день его рождения собрались все его близкие и друзья. До сих пор жалею, что не записывал на диктофон прекрасные слова вдовы Марии Петровны, сыновей, дочери, внуков Михаила Александровича.
Печальной мелодией нет-нет, да и оживает в моём сердце этот удивительный вечер воспоминаний!
Я вышел на подворье уже музейной усадьбы. В буйных кустах сирени прозаично чирикали воробьи. Жизнь шла своим чередом. Я подошёл к литому карельскому валуну, на котором начертано: «ШОЛОХОВ».
Именно на том месте, на яру, где на расстоянии протянутой руки по-казачьи лихо бегут воды Дона, а у векового дуба так же в тенистой прохладе бьётся зябкий родничок…
На том месте, где двадцать лет тому назад сфотографировались, и я получил последний автограф Михаила Александровича Шолохова.
СМЕРТЬ ШОЛОХОВА

Крупный снег медленно, словно на парашютах опускал на землю прохладное утро пятого декабря 1972 года. В легкой студенческой курточке я занял заранее позицию на Казанском вокзале у входа на перрон, на который должен прибыть фирменный поезд «Ростов— Москва». Боясь пропустить красавицу-землячку, забывшую указать в телеграмме номер вагона. До прибытия оставалось минут тридцать. И я, чтобы не замерзнуть, то отходил, то снова возвращался на облюбованное место. Неожиданно обратил внимание на подъехавшие две машины скорой помощи. Возле них стояли врачи в белых халатах и озабоченные мужчины в серых одинаковых пальто и фетровых шляпах. Еще до объявления по радио о прибытии «Тихого Дона» внезапно появившиеся милиционеры образовали живую стенку и не подпускали встречающих. Что-то случилось!..
Из-за спин увидел санитаров, бегущих от вагона с телом на носилках, укрытым одеялом…
Первым, кого я сразу узнал, был известный донской писатель Виталий Закруткин.
— Аршак, — с грустью поведал он, — произошла трагедия. В соседнем вагоне ехал Михаил Александрович. Мы с ним час назад общались. Он болеет…. Решил выпить лекарство. И вместо одной таблетки по рассеянности проглотил целую горсть, что высыпал на ладошку…. Наступила клиническая смерть!.. Из поезда сообщили по рации в ЦК… Господи, что же будет? — озабоченно твердил уже в дороге Виталий Александрович, прихватив меня и гостью до гостиницы «Москва»…
Вечером узнали, что Шолохова вернули к жизни в Кремлевке. И та болезнь, от которой лечился классик, навсегда отступила! Так случается, когда человек находится на границе встречи с Всевышним. И развилась другая болезнь, которая увела его в мир иной, но уже через двенадцать лет…


ХРУЩЁВ И ШОЛОХОВ

Когда Никита Хрущёв нанёс визит в США, то в состав делегации, помимо «семейного» летописца Аджубея, был приглашен и М.А. Шолохов. На встрече с президентом Кеннеди Хрущев якобы хвастливо сказал (естественно через переводчика!): «Мы с тобой — лидеры двух великих Держав. С нами находится выдающийся писатель Михаил Шолохов. Хотелось, чтобы поближе познакомились два писателя. Ваш Эрнест Хемингуэй и наш Шолохов…»
«Это было бы прекрасно, — ответил Кеннеди, — но, извините, моя власть не распространяется на творцов…»
Хрущев, имея, по сложившейся традиции в стране, неограниченную власть, не понял и обиженно произнес: «Пусть твои «шнурки» найдут его!..»
Через некоторое время сообщили из Белого Дома, что писатель, живущий на Кубе, ответил на приглашение примерно так: «Если мне будет надо, то я и без президента США выпью виски с русским! А пока занят работой за письменным столом!»
Финал этой истории таков. После возвращения на родину все одиннадцать журналистов, включая Шолохова, были удостоены Ленинской премии.
Шолохов не поехал в Кремль на награждение. Образно обмолвился: «Футбольной команде дали!..»
Пришлось Никите Сергеевичу, скрепя сердце, наступить «на горло собственной песне» — совершать вояж в далекую станицу Вешенскую самому…
100-летие «Сибирских огней»