Поэты «Сибирских огней» стихи Юлии Федорищевой

Тише сна, тише сна,

Тише облака льняного

Проплывает даль земного

Мимо кроткого окна.

Чуть дыша, чуть дыша

Шепчут ходики прилежно,

И круглеет безмятежно

Их стеклянная душа.

Далеко, далеко

Лунный свет белеет в чаще,

И течет по звёздной каше

Золотое молоко,

Над землёй, над землёй

Золотым потоком льётся.

Чудо кружит и крадётся,

Как пушистый кот лесной,

За луной, за луной.

Я загадывать не буду.

Я боюсь, что это чудо

Вдруг случится не со мной.

Случилось – я невольно забрела

В неброский парк, оттаявший слегка, и

В красивый дом, где жили зеркала

И белые создания мелькали,

Чья жизнь – нелёгких танцев череда.

А был другой, где клавишно, воздушно

Рождались звуки, тая, как вода,

Переливаясь из кувшина в души.

Два прошлого навстречу вышли мне

Нежданно, не касаясь снежной пыли.

Лилось вечерне пение в окне.

Мы, может быть, о чём-то говорили…

Они, как люди, встреченные мною,

Шли рядом с грациозной простотою,

А вечер сыпал снег на их жакеты.

Со мною шли правдивые сюжеты

Моей души – как будто бы в начале,

Но не совсем, и мы о том молчали.

А ветер сыпал пригоршнями ноты.

Мы разные избрали повороты,

День отгорал, светя усталым глазом,

Они глазами улыбнулись разом,

Незримо, не спеша, необратимо

Кивнули – и прошли, чужие, мимо.

Ассоль старела, но – была верна,

Лелея грёзы как зеницу ока.

Текли часы, недели, времена –

Она ждала назначенного срока.

Чуть свет с клюкой садилась на скамью,

Горел огонь надежды в цепком взгляде.

Морщины выплетали сеть свою,

Платок скрывал совсем седые пряди.

Давно был явлен миру телефон,

Сменил регтайм весомость ораторий.

Ассоль, кряхтя, мусолила плафон,

Мечтая с Греем съездить в санаторий.

А что же Грей – прекрасный паладин?

Он к встрече с нею прилагал все силы,

Но, как, признаться, большинство мужчин,

Его всегда куда-нибудь сносило,

Кипели волны, рвал пространство шквал,

Корабль скрипел, свирепо с бурей дрался…

В итоге Грей частенько попадал

Туда, куда отнюдь не собирался,

Но вот добрался! Высыпал народ,

Насмешек ропот стал заметно глуше.

Пришвартовался модный пароход,

Спустили Грея бережно на сушу.

В толпе зевак орудуя клюкой,

Ассоль с волненьем шла ему навстречу.

Беседа полилась сама собой –

Как твой радикулит, шалит ли печень?

И где бы заморить нам червячка?

И как пробиться сквозь сию толкучку?

Всплакнув от счастья, оба старичка

На пароход взошли уже под ручку.

И разве не благая это весть?

И разве не явилась сказка зрячей?

Стоит Ассоль. И Грей с ней рядом есть –

А значит, всё закончилось удачей.

Иногда жизнь бывает тёмной.

Под наплывом тьмы угасая,

В чаще чёрной и вероломной

Я на ощупь бреду, босая.

Редкий ветер суров и душен,

Каждый вздох обжигает ноги.

И мне кажется, свет разрушен,

И мне кажется, нет дороги.

Дня иного во мглу чертога,

Силы духа, что бури косит,

Я не стану просить у Бога –

Все о чём-то у Бога просят.

Для великого дирижёра

Посреди мирового моря

Что мой голос в громаде хора?

Что печаль моя против горя?

Лучше слушать удары пульса,

Ждать состава в тени вокзала.

Иисус, если б Ты вернулся,

Я Тебе бы всё рассказала!

Ты прочел бы всего основу,

Стоя кротко у аналоя,

Ты бы понял всё с полуслова,

Ты не стал бы судить былое,

Где искать Тебя?.. В одиноком

Стылом небе едва слышна она,

Песня лет. Отрешённым оком

Смотрит в сердце мне тишина.

Однажды я уеду далеко

И всё забуду. Город выпьет Лета,

От шума, зноя и дневного света

С печально растревоженной душой

Сбегу, едва подступит к горлу осень.

Я поселюсь на маленьком утёсе,

И это будет очень хорошо.

Там небо много ближе, чем земля,

И посреди его прозрачной толщи

Читать и думать бесконечно проще,

Стремясь сомненьем скованной душой

К снам океана, что грохочет глухо,

Громадой звука достигая слуха, –

И это тоже будет хорошо.

Быть может, я найду свой островок –

Зерно граната, скромный рай поместный

Среди воды, заброшенно-безвестный,

В своей чудесной малости смешной

Зелёный атом, и находку эту

Я стану холить, как свою планету,

И это тоже будет хорошо.

Но чем заняться? Черпать синеву,

Учить, что золотые рыбки прытки,

И радость жизни ощущать в избытке

Воспрянувшей, вновь сотканной душой.

Строчить о всём на свете – но ни разу

Не пожалеть о неподвластном глазу.

И это тоже будет хорошо.

Потом холодным утром я вернусь.

Я поклонюсь спокойно и любезно

Всему, что оказалось бесполезно,

И город, приукрашенно-большой,

Взметнётся разом в блеске хоровода.

И это будет названо – свобода,

И это тоже будет хорошо.

Прощай, зима! Под гнётом вязких туч

Не возвышайся хмурой серой кручей.

Сегодня март особенно певуч –

Но завтра станет он ещё певучей.

Он отряхнёт от снега города,

Запустит кровь звенящим диким током,

Броню зимы взломает без труда

И разольётся радостным потоком.

Он отомстит за долгий этот год!

Всю дребедень со сбитого порога,

Я знаю, он с собой не заберёт,

Но окрылит – а это очень много.

Он протрубит, взорвав седую глушь

Победным громом лучезарной меди.

И пусть черны дворы в объятьях луж,

Пусть за стеной ругаются соседи,

Пусть не всегда опорой служит речь,

Пусть рвётся там, где латано и тонко,

Мне надо верить, чтобы уберечь

В себе самой наивного ребёнка.

Я верю в добрый путь и краткий миг.

Я верю в чистый звук и звуку внемлю.

Я верю в сны и мудрость старых книг.

Я верю в то, что солнце греет землю.

Я верю в поэтический азарт.

Я верю в мёд и яблочную мякоть,

И потому – сметай преграды, март!

Ты так красив, что я хочу заплакать.

Город был щедр: он не сети, а солнце

ткал,

Утренний свет заливал многолюдный

шум.

Но не забуду, как скорбно вдали

стоял

Гоголь за Невским – в крылатке, под гнётом

дум.

Осень и лето делили день

пополам.

Гоголь молчал с непокрытою

головой.

Дождь моросил, люди шли по своим

делам.

Он оставался недвижен, как

неживой.

Руки в глубокой тоске на груди

сложив,

Думал одно на ветру и в палящий

зной:

«Как безнадёжна ненастная эта

жизнь!

Как мне хотелось увидеть её

иной!..»

Так он стоит. И, эпохи замкнув в

кольцо,

Эхом земным светоносный его

двойник,

С неба спускаясь, глядит на своё

лицо,

Строки шепча не написанных ими

книг.

Когда ты меня полюбишь,

Прозрачный ноябрь застынет,

Накинет вуаль и вынет

Горсть солнца в венке неярком.

Мы будем гулять по паркам.

Земля не сойдёт с орбиты,

И звёзды не грянут оземь,

Когда ты меня полюбишь.

Мы будем сидеть в кафешках

И слушать, как стонет вьюга.

Мы будем искать друг друга

В минутных приблудных лицах,

Тянуться всем сердцем к ветру,

Которого будет много

На площади между нами.

Меж нашими площадями,

Далёкими, как планеты.

Я буду, гадая, где ты,

С тобою гулять по паркам,

Скамейка в пустынном сквере

Приветит нас, но рукою

Тебя не коснусь я даже

Случайно, не встречу взглядом.

Увы, я не буду рядом,

Когда ты меня полюбишь.

И я ни за что не стану

Тебя упрекать напрасно

За то, что случилось это

Позднее, чем поздно, слишком,

Безумно, безмерно поздно,

И так, что нельзя поправить, -

Пусть так. Но оно случится.

Туман морозный нёбо колет. Свеж

Его седой заснеженный висок.

Пустеет площадь, близится рубеж,

И лунный якорь сказочно высок.

Год холит кульминацию свою.

Как дети, перед нею мы равны.

И я впервые в жизни сознаю

Монументальность этой тишины.

Всё цепенеет: стёкла, блики, ночь.

Мой город сходит с рельсов четверга,

Встаёт на рельсы, гонит прочь и прочь

Из-под колёс декабрьские снега.

Шагнём же в завтра. Сумки, короба

И прочую с собой захватим кладь.

О Господи, ты знаешь, я слаба.

Вот руки – что вольна я ими взять?

Тебе оттуда в пропастях квартир

Мои слова, должно быть, не слышны.

Пускай не знает этот бедный мир

Ни в новом, ни в каком году войны.

И если тяжек сердцу зимний плен,

Пусть по перилам, доскам, по лесам

Сквозь отрешённость возведённых стен

Надежда пробирается к сердцам,

Горячку остужая их и бунт.

Пусть от любви деревья шелестят,

Пусть прибывают самолёты в пункт,

Пусть не находят в мусорках котят.

О, в череде бегущих резво дней

Тропинками рассветными маня,

Дай радость тем, кто был меня бедней,

И тем, кто был счастливее меня.