Вы здесь

Сумрачный лес

* * *

Не входи в этот сумрачный лес,

Здесь фиктивны и слово, и голос.

Фрикативную массу словес

Ротовая исторгнула полость.

 

Звуки прочно скрепила слюна,

Обнаружилась прорва, зиянье

Носоглотки. Какого рожна

Лезть в обдорское языкознанье?

 

Никаких лингвистических школ,

Никакой эвфонии наружной.

Лес заснежен и призрачно гол.

Но входить в него так ли уж нужно?

 

Здесь зимует один следопыт,

Узкоглазый Дерсу-уссуриец.

Он на лыжах широких скользит,

Как на крыльях стрекоз ассирийских.

 

Он услышит — и вскинет ружье,

Прогремит троекратное эхо.

Только слух, превращенный в чутье,

Гарантирует качество меха.

 

Яшма

Безжизненный кустик полыни,

Уныние, пустошь и грусть.

Среди коктебельской пустыни

Улягусь, на дно погружусь.

 

И тут же как средства общенья

Мне будут дарованы вмиг

И остекленевшее зренье,

И окаменевший язык,

 

Чтоб, лежа на дне среди яшмы,

Ракушек, покрытых песком,

Смотрел я на время бесстрашно

И рыб говорил языком.

 

Беззвучную речь понимая,

К словам равнодушье питать,

На все беспристрастно взирая,

Как яшма, на дне возлежать.

 

Тоска по Томску

Это он, ускользающий контур знакомого дома,

Он возник ниоткуда, как будто из небытия.

За трамвайным окном силуэт деревянного Томска,

И тоской захлебнулась былая веселость моя.

 

Как я мог променять пребыванье на улице Фрунзе

И беседу за чаем, когда надвигается мрак,

На невнятные шепоты что-то лепечущей музы,

На щепотку тоски и скрипучий трамвайный зигзаг?

 

Как я мог променять этот контур и эту мансарду,

Этот снег за окном, этот томский мифический сон

На желание быть одному, на дорогу к вокзалу,

На пустой прицепной полутемный холодный вагон?

 

Помню, помню тебя, чуть наивную юную музу,

Деревянный фасад с окантовкой узорной резьбы,

И беседу за чаем в мансарде на улице Фрунзе,

И скрипучий зигзаг повернувшей внезапно судьбы.

 

* * *

Анна, Астрахань и звезды,

Ханский небосвод.

Обогнул песчаный остров

Стеньки грозный флот.

 

Вид челнов разнообразен,

Стяги, знамена.

На переднем Стенька Разин,

Рядом с ним княжна.

 

Воля вольному, гуляет —

Волга как-никак!

Свадьбу новую справляет

Удалой казак.

 

Вдруг затишье, смех все реже.

Аль не все хмельны?

Из-за острова на стрежень,

На простор волны…

 

Реки все впадают в Лету,

Вариантов нет.

Спой мне, Анна, песню эту

Через много лет.

 

Обломок

Вот обломок греческой вазы.

Поднят он со дна в Херсонесе.

Откололся, как слог от фразы

В речевом вековом процессе.

 

Он очищен от наслоений

И давно отлучен от моря,

От подводных его течений,

От бессчетных его историй.

 

Как немая окаменелость

Из былого палеозоя,

Он лежит, от времени белый,

В неизменном своем покое.

 

Он пылится на книжной полке

И, как некое равновесье,

Сохраняет связь с тем обломком,

Что лежит на дне в Херсонесе.

 

Апокриф

Черепные коробки бетонные

И безмозглые, из кирпича.

Городские подвалы бездонные

С тусклой лампочкой Ильича.

 

Эти вечные бомбоубежища,

Где ни круп, ни воды не найти.

Не спасти себя от неизбежного

И от ядерного не спасти.

 

Лабиринты для тех спелеологов,

Что под пологом пыльных камней,

С ветхой Библией, в мире без всполохов,

Среди хлама и мелких вещей,

 

Бесполезных, как старая ветошь,

Обнаружат когда-нибудь след

Этих строчек последних, вот этих,

Не сложившихся в Новый Завет.

 

Лунная ночь

Ноги босы, роса холодна.

Истлевает закат сиротливо,

И восходит над лесом луна

Серебристая — как над заливом.

 

Я пейзаж этот сразу узнал,

Подойдя к кромке леса чуть ближе.

Неужели, когда рисовал,

С морем лес перепутал Куинджи?

 

Ни волненья, ни шелеста нет

На таинственной лиственной глади.

Только ровный светящийся след,

Словно грусть о недавнем закате.

 

Свете тихий. Тропинка во мгле.

Поднимайся, не бойся, иди же

По воде, по листве, по земле,

По всевышнему небу — все выше.

 

Храм в Куркине

Вотчина Воротынских,

Куркинское шоссе.

Всходит по-исполински

Солнце во всей красе.

 

И над долиной Сходни

Высится белый храм.

Видимо, тот, кто поднял

Храм этот к облакам,

 

Был не простой боярин,

Был себе на уме,

Коли ему был явлен

Образ на сем холме.

 

Вот где ворота в небо,

Или его портал.

Если бы здесь я не был,

Так бы и не сказал.

 

Хищник

Эта хищная жизнь мне вконец заморочила голову.

Уши кроличьей шапки друг с другом потуже свяжу

И пойду, огрызаясь, как кролик, по мокрому городу.

Дождь со снегом и смог — ну а я в этом смак нахожу.

 

Я читаю у Блока про пьяниц, похожих на кроликов,

Но все чаще встречаю — с глазами волков и лисиц,

Разодетых и хищных, коварных, шерстистых и холеных

В массе куцых хвостов и линялых к весне власяниц.

 

Что, сыграем, судьба, в эти самые крестики-нолики?

Я тебя зачеркну, ты меня приравняешь к нулю,

И пойдем, огрызаясь, как самые ярые кролики,

Не куда-нибудь в лес — а в разверстую волчью нору.

 

Парафраз-1

Не вырваться из уз

Языкового плена.

Я никуда не рвусь,

Я никуда не денусь.

 

Я никому не рад,

Я радуюсь некстати,

И сам свой адресат,

И сам себя читатель.

 

Пишу куда? кому? —

Кому какое дело!

Таланту моему

На деле нет предела.

 

Пишу тебе — туда,

Где нет ни букв, ни звуков,

Как Пушкин, без труда,

Пишу, как Ванька Жуков.

 

Я сам свой высший суд,

И нервы на пределе.

Артель «Напрасный труд»,

Где я, внутри артели,

 

Тружусь и не сдаюсь,

Одной я верен вере:

Прекрасен был союз

Моцарта и Сальери!

 

Смертелен был конец!

Тебя, моя Мадонна,

Мне ниспослал Творец,

Иначе б монотонно

 

Мои тянулись дни,

Как вяленый двусложник.

Пожалуйста, толкни,

Расшевели треножник

 

Покоя моего,

Иного сердце просит.

Все было б ничего,

Но каждый час уносит

 

Частичку бытия,

И, по большому счету,

Жизнь прожита моя.

Я утром на работу

 

Бестрепетно иду,

Смиренно возвращаюсь.

Но даже и в аду

Я воодушевляюсь.

 

Мы будем жить в миру,

В двухкомнатной квартире.

Нет, весь я не умру —

Душа в заветной лире

 

Минута — и, клянусь,

Стихи текут и льются.

Я никуда не рвусь,

Стихи и те не рвутся

 

В печать — они лежат,

Как общий знаменатель

Молчания. Я рад,

Мне холодно, читатель!

 

Не царь, чтоб жить один,

Не черт, чтоб жить безбожно,

Я… — ай да сукин сын!

Кончаю! Дальше сложно

 

И страшно перечесть

 

Парафраз-2

Шестипалой неправды еловый шалаш,

И над ним на шесте возвышается наш

Вождь незыблемый — в виде портрета.

Лес, безмолвствуя, смотрит на это.

 

На портрете и китель его, и усы,

Что раздвинуты в стороны, точно весы,

Симметрично — налево, направо, —

Взвесь, Верховный, на то твое право.

 

Упыри угощенья несут к шалашу,

У неправды прощенья пойду попрошу.

Мол, прости, шестипалая ведьма,

Бес попутал, шатаясь намедни.

 

А она мне — из бочки соленых грибков,

Самых маленьких, тех, что любил Маленков.

А она мне — ребячьих пупочков,

Гроб сосновый, рубаху-сорочку,

 

«Беломор», мухомор да осиновый кол —

Чтоб я из лесу этого на хрен пошел.

 

* * *

Ни о чем говорить не надо,

Все и так известно без слов.

Стайка перистых облаков

В ясном небе висит над садом.

 

Никаких тебе городов,

Шествий, митингов и парадов.

Парадиз, где из всех певцов

Рада ночи одна цикада.

100-летие «Сибирских огней»