Вы здесь

«Там, где Ноев стучит молоток»

Стихи
Файл: Иконка пакета 09_myxanov_tgnsm.zip (12.09 КБ)

* * *

Дождь на воде оставляет следы —

это идет Господь.

Обереги меня от слепоты,

от превращенья в плоть.

 

Если индиго — то синева

в нем поднимать должна

камни большие, как острова,

с мертвого даже дна.

 

Птицы кочуют — живую нить

тянут к любой звезде.

Время приходит, быть может, жить

в небе, в земле, в воде.

* * *

В тенетах счастья соловьиха

читает Фета наугад.

Стихи имеют вход и выход

и окна в отдаленный сад,

в котором все желает сбыться,

иметь длину и ширину…

О, эти радостные лица

у облаков и гроз в плену!

 

На атлантические жвалы,

на Колыму случайных строк

в России миллион сбежало

и отбывает жизни срок.

Не так проста задача эта:

в плену у Мебиуса дней

быть дворником ночного света

и сторожем речных огней.

 

А кто ушел и кто вернется

через миллениумы лет —

Кулибин, Тесла, Песталоцци? —

не тот же труженик-поэт?

Держась за жизнь руками веры,

среди молекул-пузырей

земной создатель ноосферы

и ярких радуг Назорей.

 

И мы плывем, подобно Ною,

за лет привычный окоем.

Ведь кто-то должен быть страною,

лесною ягодой, дождем.

И, тяжестью двойною мечен,

услышав будущего зов,

глядеть на мир глазами речек —

подледных, тихих, подвенечных,

очами византийских свечек

среди церковных образов.

Разговор с дождем

Утром с постели встану —

ты за окном идешь

в бурке седой тумана,

широкоплечий дождь.

 

Вешаешь всюду бусы,

манишь идти с собой,

добрый, зеленоусый,

клумбовый, ледяной!

 

И озорник к тому же:

не покладая рук

луже — обычной луже —

даришь тончайший звук!

 

Дергаю колокольчик —

долог его шнурок…

Может быть, кто захочет

свидеться на часок?

 

Верю: за облаками

вся сойдется родня,

станет плескать руками,

спрашивать про меня.

 

«Как ты сюда?.. Надолго?..

Где?.. На Алтае?.. Что ж...»

Ах ты, в одежде волглой

старый мучитель — дождь!

 

* * *

В Белогорье зима, и не видно блистающих радуг.

Деревенская сага и брага ведут меж собой разговор.

Сбой режима работы — не лучший от жизни подарок,

и литовке в чулане ромашковый снится простор.

 

А зима — от ума или ум — от зимы… Неразборчив

почерк белых равнин, что бегут от окошка к тебе.

Онгудайская строчка блеснет мириадами точек

теректинских алмазов, и станет прозрачно в судьбе.

 

У тебя ребятишки резвятся в сенях оголтело,

и блестит журавля полированный воздухом рот.

И когда на коне, в лисьей шапке, ты едешь по делу,

он летит над тобою и крыльями небо стрижет.

 

Я и сам не пойму, по какой задержался причине

в этом мире забот, и живу, и пою, не дыша.

Может, это пралайя — любви, человечьей кручины,

и все то, что я вижу, желает надолго душа.

 

В Белогорье зима — по алтайским поверьям, наука,

как себя создавать, и твой младший сынок во дворе

снег сгребает лопатою — крышкою от ноутбука…

Может, так оно лучше — в заботе, в работе, в игре!

 

* * *

Звук глубинный, еще голубиный,

в кулуарах рождающий шепот,

не похожий ничем на былину,

не упертый в рутину и опыт,

я сегодня машу Уралмашем,

всей Сибирью, лесной и медвежьей,

твоему озорному бесстрашью

видеть Китеж в грязи непроезжей.

Я сегодня машу твоим птицам,

Аввакуму в огне, как в повозке,

и вхождению солнечной спицы

в изумрудную мякоть березки;

твоему первозданному зову,

над Азовом гремевшему пушкой,

присягаю я снова и снова

чернокнижной строкой непослушной.

Стеклянные дожди

Стеклянный дождь над лугом, посмотри:

снуют стрекозы и кромсают воздух —

нарезывают стекла для витрин,

в которых ночью разместятся звезды.

 

Стеклянный дождь отличен от дождя,

струны и геометрии Евклида.

Он в венах ищет, вен не находя,

и одержим грехопаденьем вида.

 

Сквозь капли снов, букашек и стрекоз

виднеются аттические дали

и рай, и воздух едет, словно воз,

бесшумно нажимая на педали.

 

Так далеко видать — во все концы

своей души, когда повсюду — лето,

и бабочка с пучком энергий ци

в стеклянный ореол с утра одета.

 

Как будто бы связующую нить

с бытописаньем, всей его трухою

кузнечик постарался распилить

к заходу солнца зубчатой ногою.

 

Отечество, стеклянные дожди

и ливни крыльев шумных у колодца!

Как будто все, что было — впереди

и все, что будет, к нам еще вернется.

* * *

Сгибая Сибирь половицей,

скрипя на осеннем ветру,

раскроется книжица — птица

в другую от нас высоту.

 

Медведь, человек и куница

прочтут золотой корешок,

а что в этой книге — приснится,

как нового зренья урок.

* * *

На Крещение щелкают вербы

шоколадно-лиловой корой.

Из пружинистых веточек-вер бы

выбрать ту, что зовут золотой.

Что нальется к приходу теплыни

изумрудно-пречистым огнем.

«Вот и я!» — посошком благостыни

постучится под утро в мой дом.

 

Но, как отрок, не знающий жизни,

влип по уши в телесную роль,

я тропой испытанья капризной

пронесу эту давнюю боль.

И за гранью последнего утра,

за рекою, где правда живет,

станут почки спасать, словно Будды,

бирюзовую дымку высот.

 

Расцветут и окрасятся к маю

перевалы зеленым огнем,

как Корана священное знамя

над пустыней, объятою сном.

И забота сокрытого корня,

не забитая градом камней,

напитает, как Слава Господня,

основание будущих дней.

 

Словно книгу, я жизни читаю:

сотник, писарь, бродяга, кузнец…

И страница всегда золотая,

где любуется небом юнец.

Где сизарь, напитав синевою

свой оранжевый чуткий зрачок,

держит путь над людскою войною

к гуслярам, к кержакам, к «Домострою» —

там, где Ноев стучит молоток.

100-летие «Сибирских огней»