Тояма Токанава

Что я делал в тот день? Да клепал туески, как обычно, что же еще. Сидел в самом теплом месте нашего дома, возле печки то есть, и — клепал, клепал, клепал…

Переехали только недавно. Семья жила в Шелехове, а сам здесь, в деревне, в тридцати километрах. Дом недавно куплен, холодный, и ничего в нем еще не сделалось для нормальной жизни белого человека. Даже работать негде — сижу на маленьком детском стульчике, а передо мной табуретка, газетой накрытая. Инструмент на полу лежит.

Сижу, делаю деньги. А что еще делать, если их нет? Все накопленное улетело в переезд, в покупку дома, а оставшаяся мелочевка развеялась, как пыль от проехавшей машины.

Короче, стучу молотком, ножиком режу, радио между делом слушаю, и тут раздается стук в дверь.

— Заходи! — кричу, думая, что кто-то из соседей.

Самому сразу не встать, потому что весь в мусоре, в обрезках бересты. Отряхиваюсь, слышу, что дверь открылась, но почему-то не закрылась. Мне ее за заборкой не видно. А по ногам Арктикой проносит — декабрь, мороз под сорок. Я уже злиться начинаю помаленьку. Что за балбес на пороге?

У меня и соседей таких, пожалуй, нет. Вот разве что Соткин. Опять, небось, напился, на бутылку пришел занимать. Так ему еще неделю назад сказано, чтоб больше не ходил, денег до весны не будет. А болтать с ним про погоду да выпивку — это некогда.

В деревне даже пьяный понимает, что зимой надо мышью в дверь проскакивать, чтоб избу не выстудить.

— Какого хрена?! — речь начинаю, выхожу. Начинаю, правда, вполнакала. Не вижу, кого там принесло.

И что вы думаете? Стоят на пороге два чудика, кланяются, руки домиком сложили. Оба низенькие, черненькие — не наши.

Прилично одетые и на японцев похожие. Тояма Токанава, стало быть. А пока они отдают поклоны, в раскрытую дверь валом валят облака морозного воздуха. Прихожая быстро заполняется холодным туманом.

Церемония меня, признаться, обескуражила. Вид, наверное, имел растерянный, и потому, когда гости вошли, дверь закрылась, переводчица поспешила пояснить:

— Вы нас извините, пожалуйста. Это обычай такой. Они не могут войти, пока не поприветствуют хозяев жилища. Так заведено в Японии. Вот поэтому задержались, напустили вам холода.

— Ладно, ничего. Об этом и сам мог бы догадаться. А вы, наверное, по каким-то делам?

— Да, хотели бы познакомиться с вами и с вашим творчеством. Слышали кое-что. Вы по бересте работаете?

Это мне уже нравится. Такие гости никак не помешают. А не хотят ли они что-нибудь приобрести? Оно бы еще веселей.

Новый год впереди, а у нас с финансами сейчас слабина. Живем в основном на Катину зарплату.

Высоких гостей представляют по всей форме, с титулами, но, как легко догадаться, их неповторимые имена ненадолго задержались в памяти. Что уж говорить, непривычно для русского уха.

А вот главное уловил — они из города Саппоро, представляют фирму, которая покупает предметы народного творчества. Российский офис у них в городе Южно-Сахалинске. Сейчас они в деловой поездке, ищут мастеров-ремесленников, иногда заключают контракты на поставки изделий в Японию. Такое сообщение приятно ласкало слух.

Уловив мощный импульс из мозга, сердчишко мелкого предпринимателя радостно запрыгало в груди.

Пошли в большую комнату, самую удаленную от печки и потому самую холодную. Зато здесь имелись два кресла, журнальный столик и было что посмотреть. Плотными рядами на полках и шкафах стояли соединения разномастных туесков и шкатулок, готовых с наступлением весны ринуться в бой за семейное благополучие.

Гости оживились, залопотали по-своему, увидев внушительные запасы изделий. Совещаются между собой, потом говорят переводчице:

— Они спрашивают, вы все это хотите продать?

— Да, готовлюсь к лету.

— До лета еще далеко, — перевели мне.

С этим нельзя было не согласиться, и я радостно закивал головой. Японцы дружелюбно заулыбались, попросили дать в руки образцы изделий. Теперь, без пальто и шапок, они выглядели представительно — хорошие костюмы, белые сорочки, галстуки — с Соткиным не спутаешь.

Журнальный столик заставляю поделками из бересты. Выставил перед ними все лучшее, что освоил в последние годы.

Японцы явно не торопились. Подолгу и тщательно рассматривали каждую вещь — по нескольку раз открывали и закрывали одну и ту же крышку в туесках, шкатулках. Проверяли, удобно ли ими пользоваться. Проводили пальцем по обработанным поверхностям и даже принюхивались к пустотам внутри туесков.

Есть один нюанс, известный далеко не каждому из нас, живущих в прекрасном, но пластмассовом мире.

Шкатулке, где будут храниться драгоценности, бижутерия, заколки, резинки и прочие дамские штучки, — ей позволено пахнуть смолой изнутри. Строганные дощечки из сосны и кедра сохраняют устойчивый смолистый аромат, что даже приятно и полезно. Стоя у пластикового окна и глядя в серое городское небо, можно вспомнить, что где-то есть настоящий лес, где мы давно не бывали.

Другое дело, когда посудина сделана для хранения чеснока, лука или сыпучих продуктов. Здесь нужно дерево, не имеющее заметного запаха. Лучшей признана осина.

Услышав о том от старых мастеров, давно стараюсь придерживаться такого правила. Дотошные японцы заметили и это. Похвалили. Вообще же они были немногословны, оценивая продукцию. Лишь изредка перебрасывались короткими фразами друг с другом, иногда что-то говорили переводчице, но что — мне оставалось неведомым.

Не знаю, заметно ли мое волнение (не штормовое, но приличное), однако стараюсь не вмешиваться. Стою молча, наблюдаю. Про себя решил так — они обязательно спросят цены, если вещи понравятся.

Цены, наконец, спросили. Хороший знак.

Разумеется, мне интересна реакция на цены. Но никакой реакции нет. Абсолютно. Они просто записывают названные цифры, что-то считают на калькуляторе, на меня не смотрят.

— Хотят немного подумать, — сообщается мне.

Что это значит? Не совсем понимаю, но, конечно, соглашаюсь. Тоже беру тайм-аут, говорю, что отлучусь проверить печь. И мне, между прочим, тоже есть о чем подумать. Зачем сразу ляпнул про цены? Назвал те же, по которым продаю на улице. Мог бы и побольше назвать.

А надо ли переживать? Ведь это у меня не впервые. Мы разные — практичный японец и мечтательный русский. Постоянно упускать то, что само в руки идет, — наше врожденное. Ладно…

Угли в печи прогорели, вьюшка не закрыта, тепло быстро улетучивается. И это тоже ладно. Не каждый день такая удача заплывает в мои дырявые сети. Даже удивительно — как она решилась? Интересно, что они там надумали? Будут покупать? Если нет, то там было бы тихо. Но из большой комнаты слышатся голоса — это к лучшему.

Женщина сдержанно улыбается, смотрит на меня. Видно, ей есть что сообщить мастеру. Вердикт вынесен.

Она, кстати, не японка, хотя тоже низенькая, черненькая, глаза узковаты. Говорит с акцентом. Скорее всего, из корейцев. Как помнится из детства, много их жило на окраинах Южно-Сахалинска. Говорили, что они всегда тут жили.

— Готов вас выслушать, — говорю учтиво, обращаясь сразу ко всем и слегка поклонившись.

В ответ получаю что-то похожее на прохладный душ.

— Господа просят сделать скидку.

— Э-э. Цены низкие. Я знаю.

Это была чистая, как слеза, правда. Иностранцы покупали туески в основном не торгуясь и не кряхтя. Редкий скряга просил скидку. Главные любители сбрасывать цену (сразу наполовину) — китайцы — в те далекие времена еще не ездили к нам.

Господа выслушали перевод и сочувствующе улыбнулись. Но тут же показали, что расслабляться не стоит. Они посовещались и приподняли давление в шинах.

— Мы желаем взять это все, — жест в сторону столика, где больше двух десятков изделий. — Это оптовый закуп. В таких случаях обычно полагается скидка. Так принято.

Обозначилась тропинка к соглашению. Теперь они не требуют снизить цену за каждую вещь. Речь идет о скидке за все вместе, а это уже проще. Не так велики потери. Прикидываю в уме, считаю и, глотнув воздуха, спешу на свет в конце тоннеля — предлагаю общую цену ниже.

Как и предвиделось, господа предложили опустить планку еще ниже, но терпимо, не стоит артачиться. По рукам!

И тут выясняется, что главные переговоры впереди.

— Скажите, пожалуйста, сколько штук вы можете изготовить за один месяц? — задается вопрос озадаченному мастеру.

Топчусь в тупике. Изделия разные — туески, шкатулки, бусы, книжные закладки, наборы из трех предметов для чая и специй, солонки. Разные размеры, разные трудозатраты. Как посчитать их количество в месяц? У меня и так не все в порядке с математикой, а тут…

У бизнесменов, напротив, с этим полный ажур. И тупиков они не знают. С помощью листа бумаги и калькулятора быстро вывели меня на чистую воду. Теперь в общих чертах понятно, сколько времени потребуется на изготовление целой партии.

Если не ошибаюсь, они хотят сделать большой заказ. О такой удаче я, честно говоря, даже не помышлял. Хорошо бы.

Да, так и есть. На стол ложится лист бумаги со значками, цифрами и несколькими иероглифами.

— К следующему приезду мы хотели бы получить эти вещи. Всего 180 штук. Сколько времени вам на это потребуется?

— Надо подумать… Что-то около четырех месяцев, если найду помощников. Раньше не получится.

— Хорошо. Четыре месяца. Теперь оплата.

Оплата, не будем скрывать, — вопрос повышенного интереса. Каждому из нас известно, что взять желательно больше, а отдать поменьше. Не каждый приходит к тому, что высшее удовольствие — отдавать. До этого надо дорасти.

Человек зреет дольше любого плода.

Тернистую тему оплаты когда-то приходилось изучать в одном учебном заведении, которое будто бы было напрасным в моей жизни. Но напрасного ничего не бывает. Кто мог подумать, что курс основ экономики через много лет пригодится в обыденной жизни? Пригодился.

Шевеля догорающие угли в печи, старался заодно шевелить и мозгами. Стоило подготовиться к тому, что господа из страны восходящего солнца предложат контракт.

Тогда, в «лихие девяностые», Россия переживала смуту во всем — в политике, экономике и в отдельно взятых умах. Только что прошли денежные реформы — и прошли, разумеется, не без ошибок. Ситуация закручена, как в детективе: надо работать, чтобы прокормиться, но большие заработки не имеют смысла, потому что деньги обесцениваются. Инфляция доходила до 30—40 процентов в месяц.

А мне что делать? Как договариваться наперед, если никто не знает, как упадет рубль через пару месяцев, через полгода, через год?

Закидываю удочку.

— Позвольте кое-что уточнить. Свои расходы вы считаете в японских йенах, а мне оплачивать будете в рублях. Правильно?

— Так должно быть по вашим законам.

— Это меня не устраивает. Вы, наверное, знаете, что у нас высокая инфляция. В результате я получу значительно меньше того, о чем мы сейчас договоримся. Так не должно быть.

— Мы сожалеем, но это проблемы вашей экономики. Сюда мы не можем вмешиваться, от нас это не зависит.

— Производитель, к которому вы пришли, именно от этого зависит. А ведь его проблемы не совсем безразличны для вас?

Задаю вопрос и улыбаюсь, поочередно глядя то на одного, то на другого. Но оба, как мне кажется, давно поняли мои намеки и лишь оттягивают время. Они коротко совещаются, думают и снова совещаются. Кивнули головами, что-то говорят переводчице. Компромисс, кажется, найден.

Решение дается не без потерь.

Договор выносится на бумагу только на русском языке. Почему он только для меня? Им не нужен договор? Впрочем, это уже не мое дело, не стоит об этом спрашивать. Есть нюансы.

Цена привязывается к твердой денежной единице, йене, и в договор это не вносится. Договариваемся на словах, как джентльмены. Мастер получает свои рубли в пересчете на дату получения и ничего не теряет. Есть другие потери — за эту уступку бизнесмены кое-что выжали для себя. Это примерно пятая часть от первоначальной стоимости.

Хорошая подробность — о договоре никто не должен знать, кроме двух сторон, подписавших его в старом холодном доме.

Провожаю дорогих гостей до ворот, где их поджидает такси. Ящик с туесками определяют в салон, на заднее сиденье, между двумя пассажирами. Наверное, это говорит о ценности добычи.

Уточняю напоследок.

— Теперь вас надо ждать в конце марта следующего года?

Женщина не стала переводить, ответила сама.

— Мы будем здесь 23 марта, в одиннадцать утра.

— Ровно в одиннадцать? — спрашиваю с нескрываемой улыбкой.

— Да, ровно в одиннадцать. Они любят точность.

 

* * *

Встретившись со своими в Шелехове, я, понятное дело, рассказал обо всем. Не забыл и эту подробность — ожидаемую встречу в одиннадцать утра. Нас, конечно, позабавила такая точность. Неужто они и в самом деле такие обязательные, эти японцы? Ведь впереди еще четыре месяца, возможны всякие случайности. Кто-то заболеет или другие неприятности. А кроме того, плохие дороги, поломки на транспорте.

— Они, наверное, мало летали самолетами «Аэрофлота», — Катя строит свои предположения.

— Или дорог наших не знают, — подхватываю я. — А вдруг снегопад повалит? Колесо в машине лопнет?

Тем не менее за дела надо браться. Слово сказано, бумаги подписаны. Придется постараться, не ударить лицом в грязь. Такое везенье с неба свалилось — можно хорошо заработать! А еще, как-никак, международные отношения поставлены на карту. И застучал молоток.

Не совсем молоток. Киянка — подобие молотка. Только не из железа, а из дерева или, как у меня, из крепкой литой резины. Удар дает хороший и не повреждает при этом пробойник. Голова, руки, киянка, пробойник и острый как бритва нож — главное подспорье в работе берестянщика.

Первым делом проверил запасы бересты, убедился, что ее только-только хватит, чтобы выполнить заказ.

Горохом посыпались вопросы. Как организовать дело, чтобы уложиться в сроки и не потерять в качестве? Береста, основной материал, есть, но нужны еще тонкие дощечки, которые идут на дно и крышку туеска. Где взять такую прорву дощечек? А ведь из них еще надо лобзиком вырезать заготовки, точно подогнать для каждого туеска отдельно и потом каждую отшлифовать до блеска. Вручную.

Думать приходится о многом. А этим когда заниматься? Да вот сейчас, во время работы, и можно. Думать и делать.

Руки к делу привыкли, не досаждают голове, трудятся в автоматическом режиме. Сами знают, что сначала и что потом. Берут пробойник, стучат, примеряют, отрезают.

Процесс контролирует кот. Его величество возлежит на возвышении и, откушавши, сладко посапывает. Тем не менее все вокруг у него под контролем. Как у президента.

Он, надо сказать, в целом лояльно относится к моей деятельности, многое позволяет. Стоически терпит большинство из производимых мною шумов. Даже радиоприемник, стоящий на полке прямо над ним, не раздражает его, несмотря на громкую музыку и всякие глупости, часто доносящиеся оттуда. Но есть пунктик, выводящий кота из себя.

Безобидный, я бы сказал, пунктик.

Для больших туесков нужна береста потолще. Пробить отверстие в ней с первого раза бывает трудновато. Ударов может быть три-четыре. И вот это «бам-бам-бам» очень сердит спящего кота. Утробным и недобрым голосом он начинает коротко взмявкивать, не открывая глаз. При этом дергается кончик хвоста, вздрагивают усы и губы, обнажая белые клыки. Кот требует немедленно прекратить безобразие.

Хорошо понимаю его недалеко идущие прихоти. Разумеется, с ними тоже надо считаться. Но у меня семья, и у нее другие запросы. А японцы? Зачем накалять страсти, доводить до международного скандала?

И потому колотушка продолжает свое черное дело. Стучит себе и стучит. Кошачья миска терпения переполняется. Их величество зевает, открывает глаза и, окинув меня недовольным взглядом, уходит на запасное лежбище — на кресло в большой комнате. Там холодней, но никто не стучит по мозгам.

Но и моим мозгам приходилось несладко. Груз внезапно навалившихся дел был явно тяжеловат для одного человека. Скоро стало ясно — без помощников не обойтись.

Жившие в ту пору в Шелехове домочадцы первыми, естественно, вызвались облегчить мои страдания. На какое-то время к делу подключилась старшая дочь, открывшая в себе художественные задатки. Она наносила узоры на березовую кору, покрывала ее лаком, простой гуашью рисовала сказочных героев и помогала в меру сил.

В трудовую лямку мужа впряглась даже Катя, и без того загруженная уроками в лицее. По вечерам, управившись с тетрадками, она надевала рабочий фартук поверх платья и без устали терла наждачной бумагой деревянные заготовки, докрасна стирая кожу на подушечках пальцев и постепенно покрываясь светлой пылью, будто была женой мельника, а не сеятелем разумного, доброго, вечного.

И все-таки возможности моих помощниц небезграничны. Им своих забот хватает. А тем временем интересы дела кричат в мегафон: «Быстрей, быстрей, больше, больше!» Приходится прислушиваться.

Не размышляя мучительно долго, решил поискать незанятых людей в деревне. Ишь чего удумал! Забыл общепринятое мнение, гласящее, что в деревне пахать и пахать нужно, чтобы выжить. Отчасти оно, конечно, так. Работяги у нас, слава богу, не вывелись окончательно, а этих клещами не выдернешь со своего двора. У них забот полон рот. Но времена, похоже, изменились. Теперь случаются такие «пахари», что…

Маленькая иллюстрация, невыдуманный рассказик на нашу любимую, нестареющую тему «денег нет».

Едем рейсовым автобусом в свою деревню. Рядом сидит мужичок. На вид лет пятидесяти, но крепенький такой — не заподозришь в инвалидности.

Трезвый. На судьбу сетует.

— Как пришли эти либералы-демократы, так и жизни никакой не стало. В магазине ничего не купишь, цены растут, а денег ни копейки.

— А чего так? — спрашиваю.

— Так вот… В леспромхозе начальство поменялось. Людей сокращают, а технику полным ходом растаскивают.

— Начальство растаскивает?

— А все кому не лень. И начальство, и мы, работяги. Куда деваться? Не украдешь — не проживешь, сам знаешь. Меня вот тоже под сокращение. Так ладно — меня, а сынам куда деваться? Другой работы в деревне не найдешь. У них дети голодные, хлеба в доме нет. И мне помочь нечем, сам не знаю, у кого на еду занять. Ездил вот в город, устроиться хотел, а не берут.

Слушаю, а сам думаю: надо человеку помочь. В одной деревне живем. А тут и к дому подъезжаем. Говорю ему:

— Есть одно дело. Мне бы колпак на печную трубу сделать. От снега и дождя. Сможешь? Заплачу, само собой.

— Чего не смочь? Плевое дело. Сейчас и подойду.

Управился он за час. Дал ему так, будто он день отработал.

Внукам, думаю, пряников купит, самому останется. Он и убежал, довольный.

Где-то через час-полтора иду в сторону магазина и встречаю его. Из проулка вываливается, на ногах едва стоит, за забор держится. Глаза мутные, дикие, как у зверя. Меня не узнал или не увидел. Что тут еще добавить? Дело хозяйское — куда деньги употребить.

Быстрее, как ни странно, оказалось найти нужных людей в городе. Пользуясь тем, что в нашем доме появился проводной телефон, развесил объявления, и посыпались звонки. Нанимались люди разные. Не все хотели работать, но заработать хотели все.

Прошло время, и все сошлось, утряслось. Отыскались люди, которых устраивали условия. Отпали заботы по поиску помощников.

Запомнилось одно из деловых знакомств.

К кирпичному дому в центре Шелехова шел всегда с хорошим настроением. В маленькой квартирке на первом этаже живет с семьей пожилая женщина, она на пенсии, но не может сидеть без дела, взялась за туески. Я знаю, что к назначенному часу здесь все мои посудинки аккуратными рядами выстроились, как всегда, на подоконнике. Их можно сразу складывать в сумку и не проверять. Донышки и крышки точно подогнаны, не придерешься, и так гладко отшлифованы — хоть в паркет вставляй. Сам-то я, пожалуй, не всегда так делаю. А она до выхода на пенсию авторучкой в основном работала, с деревом дел не имела.

С той поры прошло немало лет. Не помню уже ни лица, ни имени той женщины, даже не узнаю при встрече, а вот ее обязательность и редкая по нынешним временам исполнительность сохранились в памяти.

Труженик сегодня в тени. На виду больше бандиты да идолы шоу-бизнеса, но без этих прожить можно. Без труженика — нет.

 

* * *

Довольно просто обошлось и с дощечками.

Леспромхоз, когда-то созданный в поселке, еще держался на плаву, вместе с досками и брусом выпускал тарную дощечку, из которой в те годы сколачивались продуктовые ящики.

Проявив «социалистическую предприимчивость» (официальное выражение тех лет), я решил попользоваться отходами производства. Но для этого надо на короткое время стать бомжом — идти на свалку и рыться в мусорных кучах, выбирать обрезки. А много ли наковыряешь этаким «технологичным» образом? Наберешь на копейку, зато времени и нервов изведешь на полновесный рубль.

И вот озарила идея. Шагаю прямиком в тот цех, где лес переводят на дощечки.

Несу в сумке пачки с индийским чаем, пряники и три кило яблок — то, что можно раздобыть в нашем сельмаге в обмен на трудовые рубли. Чисто дамский набор, как нетрудно понять. Заодно можно догадаться, что в те времена лесопилением занимались самые счастливые советские женщины.

Счастливые труженицы, одетые в черные ватники и такие же черные штаны, сначала встретили настороженно, но довольно быстро согласились, что отходы совсем не обязательно отправлять на свалку. А кому какое дело, куда отходы направились, выйдя из цеха?

Заглянув в цех через неделю, с радостью отмечаю, что женский коллектив правильно понял задачу и «проделал определенную работу».

Невинный мой умысел по спасению отходов от варварского уничтожения (на свалке они сжигались) материально оформился в целую гору обрезков. При этом они не валялись в грязи и беспорядке, как ожидалось автором умысла, но были собраны в увесистые стопки и аккуратно связаны. Хоть сейчас приходи за ними с садовой тележкой и забирай продукцию. Так и поступил, не замешкался.

Дощечки были, конечно, нестроганые, из-под пилы, топорщились заусенцами, как сапожные щетки. И толще, чем надо. Хочешь не хочешь, но каждую надо пропустить через строгальный станок.

Работенка, признаюсь, рискованная, даже опасная, поэтому строгал только сам. Обитатели многих дворов, что вокруг нашей усадьбы, сразу узнавали, что берестянщик снова взялся за свое — строгает дощечки. Ибо воздух наполнялся таким ревом и грохотом, будто во дворе готовился к взлету реактивный самолет. Большой и мощный двигатель вращался с частотой, которую и представить трудно, — 2,5 тысячи оборотов в минуту.

Какими судьбами его сюда занесло, этого рычащего, надсадно воющего зверя? О-о, это особая история, которую стоит рассказать.

Времена стояли интересные и веселые. Кончился советский «застой», а вместе с ним и страх перед законом. Свободу многие восприняли как обычную разнузданность. Из всех щелей повылезло жулье разных мастей и калибров. Но проснулись не только бандиты. Вполне себе приличные люди поверили в добрые перемены — стали внятно говорить, не оглядываясь с опаской по сторонам, стали проявлять инициативу и даже заниматься бизнесом, иногда смешным и неприбыльным, но своим, с надеждами на лучшее.

В Шелехове наткнулся на объявление, написанное от руки на тетрадном листке. Какой-то умелец смастерил строгальный станок вместе с циркулярной пилой и предлагал его купить.

Умелец понравился русской открытостью. Честно выложил достоинства своего детища и про недостатки не забыл. Тут же на своей даче показал его в работе — в считаные секунды отстрогал обе стороны у доски-сороковки, затем перекинул ремень и пилой распустил доску на бруски.

— Видал, как работает? Зверь, не станок! Мощный, оборотистый, четыре ножа — да он тебе любую доску отстрогает за минуту. Работает от обычной комнатной сети, очень удобно. В розетку воткнул и погнал. Шумный, правда. Ревет, как раненый медведь. Но можно потерпеть.

Это был редкий случай, когда продавец говорил правду. Парень проворный, он как-то сумел раздобыть такой большой электромотор, работающий на постоянном токе, добавил к нему солидный (по способностям и весу) выпрямитель, чтобы подключать к обычной сети.

При той расхлябанности, что царила на советских предприятиях, это было вполне возможно. Отработавшие срок, но еще годные детали и целые узлы списывались в металлолом.

Станину сварил сам из бросовых стальных конструкций. Агрегат получился тяжелый и громоздкий. Но мне с ним не кружиться в вальсе. И попробуй найди другой. Пойдет!

Человек, продавший станок, пошел навстречу мне, не имевшему ни транспорта, ни связей. Сам доставил прямо во двор. Более тридцати километров тащил его на допотопном тракторишке, а потом еще и на пароме через Иркут. Помог установить, наладить и запустить. Мы, само собой, попробовали его в работе, напугав всех соседских кур и собак.

Когда стихло вращение, бывший хозяин предостерег:

— Аккуратней с ним. Руки в пасть ему не суй. Вмиг отхватит пятерню, мявкнуть не успеешь. Зверь — он и есть зверь.

Сомневаться в сказанном не приходилось. Сам вижу, что станок слишком мощный, явно превышает все мои потребности. Кроме того, нет ни одного защитного кожуха. Опасно. На рабочем столе зияет разъем, где с бешеной скоростью крутятся острые ножи. Того и гляди прикоснешься шаловливой ручонкой, отдернуть не успеешь.

Хозяина можно понять. Он не собирался сначала станок продавать, для себя делал. Защитой пожертвовал, чтобы не терять времени.

Времена всеобщего дефицита близились к концу, но никто об этом не знал. Инструмент, особенно электрический, для многих оставался несбыточной мечтой. Даже самую простую маломощную электродрель днем с огнем не сыскать. А как без нее?

Была такая у меня, но долго не задержалась. С большим трудом купленная, она скоро стала известной в деревне не меньше, чем ее хозяин. Пошла по рукам, а через пару месяцев таинственным образом исчезла. Заглянув однажды туда, где должна была лежать дрель в картонной коробке, не обнаружил ни ее, ни коробки. Можно не сомневаться, что за пределы деревни пропажа не выехала.

Заодно сделано маленькое открытие для личного пользования: слово «украсть» удивительно много синонимов имеет в нашем родном языке. Впрочем, удивительно ли?

Тем не менее купленный с рук мастодонт далеко и сразу продвинул мое мелкотоварное производство. В сравнении с ручным рубанком — резко сократилось время на обработку дощечек. Высокая скорость вращения и четыре ножа сразу давали гладкие поверхности, не требующие длительной шлифовки. Однако было это не для слабонервных.

Жене, с ее сверхчувствительностью, процесс старался не показывать. Выбирал время, когда в Шаманке ее не было, понимая, что нельзя спокойно смотреть со стороны на такое. Честно говоря, я и сам боялся. Достаточно представить, как сквозь нарастающий вой и грохот тонкая дощечка продвигается над крутящимся валом с ножами. Какие-то миллиметры отделяют пальцы от несущихся в вихре лезвий. Одно неверное движение — и полный конец всей твоей кипучей деятельности.

Чтобы не сорваться, работать спокойно и размеренно, нужно собраться и зажать себя, дорогого, в кулаке да стиснуть покрепче. Тут самому на время надо стать бездушным механизмом, не имеющим ни страха, ни права на ошибку.

Однако все это время в подсознании пульсировала одна здравая мысль, короткая и ясная, как солнечный день: «Так работать нельзя!»

Подошло время — и мысль пробилась наружу, топнула ножкой и вполне демократично захватила власть над всеми прочими мыслями и мыслишками. Люди называют такое бескровным переворотом.

Это чудесное происшествие заставило сделать некоторое приспособление. Ничего выдающегося, простой деревянный держатель, похожий на доску штукатура, но имеющий несколько острых шипов на поверхности. Если с силой припечатать его к тарной дощечке, то шипы впиваются и не дают ей выскользнуть. Руки защищены от ножей. Шипы, между прочим, — самые обычные гвозди, острые концы которых слегка выступают из держателя. Сверху загнуты молотком.

Впрочем, однажды мне все-таки досталось. И при этом «ничто не предвещало», как выразился классик. Надо было прострогать обычную дюймовку. Без приспособления, одними руками. Дело привычное, хорошо знакомое. Таких досок прошло через станок — не сочтешь.

Бракованной она, однако, оказалась. Редко, но случается и такое: ствол распиливали не строго вдоль или еще проще — тупая пила ушла вкось. Такую строгаешь и слышишь совсем другую «музыку». Это значит, что ножи попросту рвут древесину, не берут ее как надо.

Кстати, сами ножи тоже, так сказать… Туповатые. Их ведь четыре, а на каждом из них по восемь болтов, и их надо ослабить, чтобы вынуть ножи, наточить и назад поставить. Да не просто поставить, а сделать это точно по уровню — считай, что на полдня мороки. Потому и позволял себе такое — работать на затупившихся ножах.

А теперь добрались и до главного «бракованного», до самого строгаля. Он-то, спрашивается, куда смотрит? Привычное русскому уху «дык ведь» — это, пожалуй, и все, что можно ответить на сей важный вопрос.

С грехом пополам, но почти отстрогал. Какие-то сантиметры остаются до края доски, и тут взревел дурным голосом мой агрегат. Доска ерзает, из рук вырывается. Если по-доброму, то мне бы бросить ее да взять другую. Так ведь то по-доброму, а мне жалко бросить. Чуть-чуть осталось.

Уже прохожу ножи, но норовистая доска все равно вырывается, летит в сторону. Едва успеваю отдернуть кисть руки. Четыре пальца убежали от ножей. А вот один не успел.

Фалангу отхватило целиком. Вместе с ногтем… «И ладно, ничего страшного, рука-то целая! — первая мысль. — Прожить и с этим можно, зарастет. Другие люди совсем без пальцев обходятся».

Зрелище, правда, ужасное. Красная струя фонтаном бьет из пальца. Большой боли пока не чувствуется, но она не задержится. Сейчас придет, ударит по нервам. Надо срочно что-то делать.

К людям бегом! Пока ноги ходят. А то могу потерять сознание и завалиться в любом месте, как подстреленный. Буду лежать, пока кто-нибудь не заглянет в ограду. А кто заглянет? И когда? Так недолго и на тот свет отправиться. Нет, не стоит, рановато. Кто семью будет кормить, детей поднимать? Скорей, скорей!

Увидев меня, такого живописного, сосед Миша живо вскочил со скамейки и всплеснул руками.

— Как тебя угораздило?! Я слышал, что строгаешь, но никак не думал… Давай садись, сейчас перевяжем. Да надо бы «скорую» из города вызвать, пока инфекцию не подцепил.

— Погоди со «скорой».

— Какой погоди, ты лицом весь белый!

— Ничего. Не надо. У меня своя «скорая», она еще скорее будет. Ты лучше кружку принеси. Сейчас остановим. Должны остановить.

Говорить стараюсь уверенно. Для соседа. Но самого колотит, побаиваюсь. Такое остановить будет трудно — кровь фонтаном. А вдруг не получится? Голова начинает кружиться. Не совсем уверен, но надеюсь на средство, о котором от людей узнал и уже пользовался им вовсю. Это жидкость, которая есть у каждого из нас всегда и везде. Может выручить даже в далекой тайге, за сотни километров от жилья. Создатель не зря наделил нас ею, он все предусмотрел, но мы не желаем того понять. Официальная медицина упорно вот уже много лет делает вид, что ничего о той жидкости не знает и знать не хочет.

Ну так вот. Сосед тем временем кружку принес, и жидкость, слава богу, находится. Опускаю в нее свой укороченный палец, и с этой минуты начинается отсчет чудесам, о которых в газетах не пишут.

Миша с интересом слушает рассказ о строптивой доске, но ему не меньше, чем мне, любопытно: что там с пальцем? Повлияло ли средство на открытую рану? Он заглядывает в кружку, но там ничего не видно. Все утонуло в мутно-красном растворе.

— Давай посмотрим, — предлагает он, — достань палец.

Самому интересно. Достаю.

— О-о-о, смотри-ка! Меньше идет! А сколько минут прошло? Немного вроде. Ты ведь засекал, посмотри.

Часы подтверждают Мишину правоту — прошло всего-то одиннадцать минут. И результаты лечения видны невооруженным глазом — фонтан сменился частой капелью.

— Выходит, действует?

— Должно действовать. Народное, проверенное средство. Люди его знают, только многие помалкивают.

— И я когда-то слышал.

— Слышали многие. А доверяют рекламе.

Еще через десять минут капель сильно замедлилась, а через полчаса из культяпки лишь слабо сочилось. Миша взял меня под руку и проводил до дома. Здесь уже сам управляюсь. Помаленьку прихожу в себя. Напился чаю, лег на кровать, откинув руку. Но сначала перевязал палец, наложив на рану вату, смоченную в той самой жидкости.

Кот тоже помогает. Проникся сочувствием к моему несчастью — запрыгнул в кровать, полизал покалеченную руку и улегся рядом. Чувствую его теплый бочок и чувствую поддержку. Мне явно легче. Своим звонить не буду — женщины сразу напугаются, раздуют из мухи слона. Потом расскажу. Все случившееся отодвигается куда-то, уже не кажется большой бедой. Ничего, переживем и это.

Боялся, правда, что ночью сна не будет. Оказалось — напрасно. Уже к вечеру боль заметно стихла, заснул, а ночь прошла без маеты.

Жизнь возвращается. Дважды в день меняю повязку, вижу при этом, что рана покрылась защитной коркой, под которой нарождается новая кожа. Уже через неделю опять берусь за дела. Надеюсь на хорошее. В каждой душе должен жить «надежды маленький оркестрик под управлением любви», как говорил замечательный человек Булат Шалвович Окуджава. Какие прекрасные слова! Мне такие не придумать.

Удивительным оказался финал этой истории.

Спустя месяцы, когда палец сам собою зажил, минуя травматологию, а все случившееся тихо уходило из памяти, вдруг обнаруживаю… Кто бы мог подумать?! Ноготь! Да, краешек ногтя показался из культи. Рос он долго и трудно, но все же вырос. Даже не знаю, откуда он взялся. Но не мог же он вырасти из ничего? Видать, осталась, уцелела какая-то часть его основы. Частично восстановилась и ткань — палец даже подрос в длину и теперь почти не отличался от своих собратьев.

Остается лишь снова и снова благодарить чудодейственную жидкость и того, кто дал нам ее в пожизненное пользование.

 

А что японцы? Пора бы уж вспомнить о них.

Если серьезно, то о них я не забывал. Имею «вредную» привычку, осложняющую жизнь, — не люблю быть должником, обещания стараюсь выполнять любой ценой. «А всегда ли так надо?» — задаю себе запоздалый вопрос, глядя вокруг. Впрочем, это уже лишнее. Поезд ушел.

Итак, истекает срок нашего договора. Переживать, в общем-то, нечего — практически весь заказ готов. Но знает один Бог (и немножко мне, грешному, известно), чего это стоило.

Особенно пришлось нагрузить себя в последние недели и дни. У кота, невзлюбившего колотушку, было много поводов для недовольства. Киянка слишком часто стучала, нарушая его сон, не останавливалась даже за полночь. Но что я мог сделать? План есть план.

Заключительный удар колотушкой был сделан за два дня до назначенного срока. Могу, наконец, принадлежать и себе — читать, гулять и просто валяться, отдыхать. Рады все наши, они тоже переживали и всячески помогали. Доволен и кот — он теперь может спать на любимом месте и не вздрагивать по пустякам.

Довольны ли будут бизнесмены? Не знаю, но претензий не должно быть — старался! Сделаны все туески, большие и малые, стоят по всему дому — как из-под штампа, одинаковые. Есть даже лишние, несколько штук.

И пришел объявленный день. Явятся ли они сегодня? Очень сомневаюсь. Беря во внимание расхлябанность на дорогах и в головах. Они еще не знают, куда сунулись. Разве можно покрыть несколько тысяч километров на разном транспорте без заминки и запинки? Нет, у нас так не бывает. Еще и время точное назвали, юмористы.

Волнуюсь, разумеется. Хотя опасаться нечего. Если даже допустить невозможное и они в самом деле явятся сегодня, в весеннюю развезуху, то здесь все готово. Запасены картонные ящики на всю продукцию, налит полный чайник воды, на столе стоят розетки с вареньем, есть печенье из магазина. Все готово к приему гостей.

Уже без десяти одиннадцать. Их, разумеется, нет. И, возможно, не будет. Совсем не будет, потому что давно забыли про меня или фирма их давно лопнула. Обязательства стерпит бумага: любой договор, обставленный красивыми подписями и печатями, вполне может оказаться пустышкой.

Годом раньше мы с дочерью, наивные люди, возмущались и трясли подобной бумажкой в гостинице «Интурист».

Мы, конечно, не с луны свалились, знали где живем, но, как выяснилось, еще плохо представляли современные реалии. У нас в руках договор, где черным по белому написано, что иркутский филиал всесоюзной компании «Интурист» обязуется принять и оплатить изделия из бересты в количестве. Стояли печати, красовались размашистые подписи генерального директора и главного бухгалтера. Стояла и сегодняшняя дата приема изделий.

И что же? Белоснежные девушки в администрации заявляют, что бухгалтер на больничном, а директора нет. Звучит любимая чиновничья фраза: «Зайдите завтра».

Услышав, что главного нет, не могу сдержать взрыв негодования:

— Как нет? Мы только вчера договорились по телефону, что встречаемся сегодня, в десять тридцать утра. Позвоните в приемную, он должен быть на месте.

— Директор человек занятой, у него много дел. Ему не обязательно находиться в своем кабинете. Есть много других людей, кроме вас…

— Понятно, что занятой. Но еще надо быть и деловым, если директор. Не так ли? Он хотя бы должен помнить о своих обещаниях, не говоря уже о том, что надо их выполнять.

— Что вы хотите сказать?

— Хочу сказать, что мы приехали издалека. Долго добирались автобусом, шли пешком и несли чемодан с вашим заказом, чтобы выполнить договор. Но договор двусторонний. Где вторая сторона? В другой день мы уже не придем. Останетесь без своих сувениров, будете и дальше московских матрешек продавать. Перед вами, между прочим, известный журналист, не только мастер по бересте. Меня знают во всех серьезных газетах, а завтра там узнают о «достижениях» вашего начальства. Вы этого хотите?

Это был вынужденный ход. Времена стояли такие, когда по инерции чиновники еще побаивались газетчиков, а сувениров, действительно, нигде не было. Даже матрешки и крашеные ложки завозились из Москвы.

Пошел на крайность, иначе пришлось бы уходить ни с чем. Ход не лучший, надо признать, но он принес плоды. Белоснежные девушки после тех слов пошли пятнами свекольных оттенков, стали куда-то звонить и что-то говорить. Минут через пятнадцать мы стояли возле окошечка кассы «Интуриста» с пустым чемоданом.

 

…Из любопытства выхожу в большую комнату, откуда видна дорога. На часах без двух минут одиннадцать.

От увиденного глаза вылезли из орбит. Это казалось неправдоподобным, как инопланетный корабль: у ворот стоит заляпанная весенней грязью «Волга», из нее выходят два знакомых японца, помогают выйти женщине.

Ровно в одиннадцать заказчики стоят на пороге жилища и низко кланяются, как это принято у них на родине.

Первую партию изделий проверяли так же тщательно, как в первый приезд. Поочередно брали каждый туесок, открывали-закрывали крышки, пробовали, насколько плотно утоплено дно. Осмотрев около трети, стали проверять выборочно, затем и вовсе ограничились внешним осмотром. Все это без комментариев, под ревнивыми взглядами мастера.

Свое качество знаю, опасаться нечего, но все-таки тревожно. Первый раз такое — проверка на «международном уровне».

Комплименты в бизнесе не приветствуются. По своей неопытности я еще не знал этого и потому напрасно ждал хотя бы небольшой похвалы в свой адрес. Работу они приняли, сделали пометки в своих бумагах.

Но как прожить без похвалы? Можно, а не хочется. И вопрос выскакивает. Понравилось ли качество? Спрашиваю, правда, осторожно, обращаясь только к переводчице. Кореянка удивленно подняла бровь и, помедлив, ответила от себя:

— Ничего такого они не говорили. Но качество работы их устраивает. Они, может быть, сделают еще один заказ.

Повторный заказ, действительно, последовал. И даже в большем объеме. Только теперь решили совсем обойтись без бумажек. Просто поверим данному слову, как это принято в мире порядочных людей.

Явились коммерсанты спустя полгода. Приехали в том же составе, в тот день и час, как было условлено. Тем самым дали понять, что выполняют в точности всякое свое обещание. На этот раз изделия проверяли только выборочно. Это значило, что мне тоже доверяют. Встреча прошла, как говорится, в штатном режиме.

Было, однако, и кое-что новенькое.

Гости из страны восходящего солнца и цветущей сакуры в этот раз были многословней. Отведав чаю с брусникой, они рассказали, что уже второй год ездят по разным областям Сибири и Дальнего Востока, собирают изделия народных промыслов. От них довелось узнать, что в наших деревнях и поселках, забытых властями, живут сотни умельцев и мастериц, готовых удивлять мир своими творениями.

Услышанное наводило на мысли. Получалось, что два японца знали о нас больше (еще и выжить помогали), чем сотни наших чиновников, поющих нам свои псевдопатриотические песенки, но ничего реально не делающих для развития своей страны.

Напомню, что речь идет о достаточно далеких временах, когда мы жили без сотовой связи и Интернета. Уже тогда люди из другой страны как-то узнали (не через военную же разведку?) адреса и стационарные телефоны многих наших мастеров, умеющих работать, но не знающих, куда пристроить свои изделия, чтобы заработать на хлеб и обеспечить свои семьи. Чужие деловые люди сумели их найти, организовать. Свои не смогли, не захотели и, скорее всего, не думали ни о мастерах, ни о стране.

Еще больше округлились мои глаза, когда гости положили на стол рекламный красочный альбом с цветными фотографиями тех изделий, которые закупаются и вывозятся японцами из Сибири.

Альбом издан на японском и английском языках, предназначен для продвижения народных поделок на мировой рынок. Можно долго, не замечая времени, листать его и любоваться творчеством неизвестных мастеров, богатых на выдумку. Чего здесь только нет! Вязание, плетение, кружева, куклы, игрушки, лепнина из глины, резьба по дереву и кости, кузнечное творчество — устанешь перечислять.

На одной из страниц взгляд задерживается. Смотрю как завороженный, не веря глазам, — неужели мои работы?! Нет, не мои, просто очень похожи.

А все-таки мои! Вот мой «фирменный» знак, а вот и книжные закладки — это чисто моя выдумка, никто такие не делает.

Фотограф так преобразил знакомые вещи, что трудно отбросить сомнения. Как он это сумел? Оригинальная подсветка, выигрышный ракурс, игра светотеней. Мне, немало лет отдавшему фототворчеству и кое-что в этом понимающему, просто не под силу такие чудеса.

Желая подшутить над Японией и японцами, мы рассказываем анекдот о японском гонщике по имени Тояма Токанава. Если же посмотреть правде в глаза, то эти два слова лучше подходят к нашим дорогам. А также к непредсказуемым шатаниям в политике, экономике и духовной сфере.

 

Сотрудничество наше закончилось внезапно.

Японцы наведались в Шаманку еще раз, забрали последний заказ и, не прощаясь, исчезли. Как оказалось — навсегда. Телефон их представительства в Южно-Сахалинске не отвечал.

Свой бизнес в России они, судя по всему, свернули. О причинах можно лишь догадываться. Времена наступили такие, что препятствия для деловых людей рождались и множились каждый месяц.

Реформы экономики и политики, внутренней и внешней, шли невнятно и непоследовательно. Складывалось впечатление, что наше начальство выпило лишнего на банкете в честь «перестройки» и шло спотыкаясь, падая, тычась в темные переулки, пятясь назад, смутно соображая, куда и зачем оно ведет народ.

Невозможно вести дела и что-то планировать там, где правила игры меняются в ходе игры, — справедливо рассудили бизнесмены из далекой Японии.

Но осталась добрая память, воплотившаяся в автомобиль «Запорожец», маленький, тесный, примитивного устройства, как самокат, но способный ездить без посторонней помощи. С ним наша семья получила возможность быстро перемещаться в пространстве, а в перерывах между перемещениями достаточно прочно стоять на земле. Спасибо высшим силам, опекающим наше небольшое семейство.