Вы здесь

В поисках утерянной радости

Сергей ФИЛАТОВ
Сергей ФИЛАТОВ




В ПОИСКАХ УТЕРЯННОЙ РАДОСТИ




                                                                        Прощай, моя радость, и ношу земную свою
                                                                        Отдай, моя радость, я больше от мира достану,
                                                                        Чем знаю и помню. А встретимся в новом краю —
                                                                        Верну, как волна возвращает себя океану...
Сергей Гонцов. «К Радости»

Сростки… Родина Шукшина…
Вроде бы недавно устроился на работу в музей Василия Макаровича, а оглянешься, получается — уже третий год. Каждую неделю сюда из города приезжаю. Что делать, нет в нынешнем городе для меня работы. Писатели там не нужны, как, впрочем, и оборонщики. Некогда мощный оборонный комплекс в Бийске нынче в весьма плачевном состоянии — вывезено на металлолом всё дорогостоящее, уникальное оборудование, производственные здания ветшают. Заброшенные, потихоньку доживают свой век…
В Сростках, как и везде, что-то остаётся неизменным, что-то меняется… Вот, храм новый недавно отстроили, Святой Великомученицы Екатерины. Буквально на глазах вырос. И теперь, всякий раз по пути от автобусной остановки к музею, не могу хотя бы на миг не остановиться напротив храма. Да и невозможно не задержаться здесь, не посмотреть на него, так величественен и красив он в любую погоду, и, точно на очень контрастной фотографии, четко проявляются на фоне высокого сростинского неба строго очерченные контуры его колокольни, светятся маковки его куполов. И невольно внутри что-то трепетное зарождается от этой торжественной возвышенной красоты.
Но, однако, сколько в небо не смотри — всё одно: медленно и неизбежно взгляд к земле притягивает. И будто тревога какая-то неясная в душе нарастает, и чем ниже глаза опускаешь, тем она явственнее и явственнее.
Вот он храм. Монументальный. Рядом с ним домик-завалюшка, за ним ещё один и огороды… здесь же по улице — небольшой сельский магазинчик, чуть дальше недавно отремонтированная школа с пластиковыми окнами, обшитая модным нынче сайдингом…
По другую сторону храма поселковый совет с почтой — здание ещё советское, типовое, в «шубу» одетое, каких полно и нынче осталось стоять с того советского времени по нашим сибирским сёлам…
И в окружении этом, на фоне обыденного, словно несобранного воедино пейзажа центральной сельской улицы, кстати, Советской, — как-то отчужден храм, точно и не отсюда вовсе его величие. Ощущение такое, что дерево недавно высадили в незнакомую почву, но корни ещё не совсем вросли в неё, не укрепились, не полностью сроднились с ней. Смотрю я на храм, и мысли разные одолевают, вроде той, что в рассказе Шукшина «Мастер»: «В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с высокой колокольней… Казалось бы — две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась где-то под косогором — какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала маленькая, под косогором. Она всем брала: и что лёгкая, и что открывалась глазам внезапно… как будто нарочно спрятали от праздного взора, и только тому, кто шёл к ней, она являлась вся, сразу...».
И ещё — не до конца, но всё же понимаю, начинаю понимать, истоки тревоги этой. И дело здесь даже не в храме и не в пейзаже, его окружающем, здесь что-то другое, что-то внутри нас… внутри меня…
1. Две церкви
А ведь и раньше в Сростках церковь была. Наиболее раннее известное упоминание о ней встречается в справочной книге по Томской епархии за 1898—1899 год: «Церковь деревянная во имя св. Великомуч. Екатерины построена в 1880 г. Земли при ней: пахотной и сенокосной 99 десятин. Причта по штату: священник и псаломщик. Содержание: жалование от прихожан 550 руб. и руги 300 пудов, готовое помещение и доходы от треб. Прихожан мужского пола 747, женского 757. Расстоянием от Томска в 650 верстах, от благочинного в 70 верстах.
Священник Григорий Федорович Яхонтов, 30 лет… Псаломщик Николай Стефанович Воронцов, 47 лет».
Предположительно (к сожалению, точного источника найти не удалось), церковь эта была построена на средства бийского первой гильдии купца и городского головы Якова Алексеевича Сахарова.
А дальше, на сайте Всероссийского мемориального музея-заповедника В.М. Шукшина читаю: «13 июля 1900 года в Сростках в сторону Баклани, напротив Поповского острова, была заложена церковь по благословению епископа Томского и Барнаульского Преосвященнейшего Макария, и освящена им 17 ноября 1902 года».
Как прописано в клировой ведомости, церковь построена «тщанием отставного фельдфебеля Спиридона Назарова Глебова с помощью прихожан». Для строительства того храма сростинское общество собрало 39 рублей. Особенно много на храм, согласно документальным свидетельствам, дали Иван Калачиков и Марк Калачиков — по 5 рублей, Семён Попов — 3 рубля. На эти же деньги рядом с церковью построено здание школы и дом для священника.
Совершенно ясно, что речь в этих двух документах идет о разных церквях. Первая — 1880 года, по словам сростинцев, сгорела, а на её месте «чаяниями Глебова» была заложена новая, та самая, в которой «Васю Шукшина крестили».
Известно, что эта церковь была деревянная, трёхпрестольная. Главный престол — во имя Живоначальной Троицы. И два придельных: правый — во имя святителя Спиридона епископа Тримифунтского Чудотворца и левый — во имя Святой Великомученицы Екатерины. Причта по штату полагалась так же два человека: священник и псаломщик. А престольный праздник был Екатеринин день, 24 ноября по старому стилю. С 1908 года настоятелем этой церкви служил священник Александр Александрович Кисляков, по воспоминаниям земляков, крестивший Василия Макаровича.
В сростинском музее сохранились фотографии начала ХХ века: и церкви постройки 1902 года, и отца Александра. И воспоминания, записанные со слов старожилов, о последнем настоятеле Свято-Екатерининского храма.
Как пишет Александр Никандрович Марчук (судя по записям его, человек далеко и отнюдь не православный): «Самой важной, главной фигурой среди всех сростинских жителей и служилых чиновных лиц волостного правления вырисовывалась личность служителя русской православной веры — сростинского священника Александра Кислякова».
По его словам, отец Александр был самым «образованным, культурным и благовоспитанным человеком в селе». Происходил он, верно, из древнего духовного рода. Окончил гимназию, затем Томскую духовную семинарию и Санкт-Петербургскую высшую духовную академию при Александро-Невской лавре. И вот в самом начале ХХ века о. Александр был назначен настоятелем Сростинского церковного прихода.
По свидетельству того же Марчука, Александр Кисляков был «не только поп, но и ученый». Знал он не только Библию, но также историю вероисповеданий других народов, хорошо ориентировался в российской и мировой истории, «был не лишен дара этнографа, геолога, географа и даже искусствоведа». Он изучал быт и обычаи коренного населения, собирал образцы их одежды, домашней утвари и охотничьего ремесла. Для этого специально ездил по аилам Горного Алтая. Интересовался батюшка Александр и историей миссионерства в крае, любил читать старые церковные книги первых православных приходов на Алтае, сам составлял и публиковал в тогдашних православных периодических изданиях обзоры о заселении русскими земель Томской губернии.
2. Рождественские сырчики
Но биография сростинского священника, пожалуй, не главное, что заинтересовало меня в этих воспоминаниях, хотя и его образ, признаюсь, был для меня крайне интересен, — было в них ещё что-то, более важное, едва уловимое: что-то, что определяет наше соотношение с миром, в который пришли… то ощущение радости от тепла первого прикосновения ко всему сущему, которое со временем куда-то уходит. Или неосознанно разрушается, нами же. Ибо воистину не ведаем, что творим.
…Из детства, пожалуй, ничего так сильно не откладывается в памяти, как Рождественские праздники. Вот и в музейных архивах я обнаружил тоненькую школьную тетрадку — воспоминания Николая Михайловича Думнова, окончившего в 1932 году в Сростках семь классов школы рабочей молодежи. Он вспоминает: «Из зимних праздников основным было Рождество. С раннего утра многие шли в церковь, а потом обильная еда после Филипповки… и отдых…»
Но это он больше про взрослых, им-то, как известно, всё бы за столом посидеть, да отдохнуть потом. А у ребятни другое — горки, снежки, весёлые снежные баталии и «славки». Даже я, когда в детстве жил у бабки с дедом в деревне, ещё застал отголоски этого увлекательного обычая. Наряжались, шли по домам, славили, хотя не очень-то задумывались кого и за что, скорее, просто шли и песни пели, плясали, потому как интересно это было и радостно. Впрочем, в моём детстве это были уже лишь остатки праздника. Вот как об этом Думнов вспоминает: «Самым интересным занятием для нас ребятишек было встать пораньше и бегать по соседям славить. Заходили в избы по два-три человека, снимали шапки и спрашивали разрешения прославить Христа. Получив согласие хозяев, начинали нестройно петь: “Рождество твоё Христово, Боже наш…” Закончив молитву, получали подарки и бежали в другой дом.
Угощали всякой вкусной пищей, но самым распространённым, даже обязательным рождественским лакомством были замороженные сырчики. Делались они из творога и сметаны с добавлением сладостей…»
Честно скажу, вот сырчиков-то я уже и не застал, нам давали то конфеты, то пироги разные с ягодами, с капустой, с луком-яйцом. А когда и чаем поили с клубничным вареньем. Клубники в тех местах под Омском, где жили мои дед с бабкой, было полно, и её в изобилии сушили на зиму. И когда я забирался на печку, то сильный клубничный дух из закутка за печкой укутывал с головой. Так и засыпал я в клубничном мареве.
И конечно, главное волшебство — ёлка! Какое Рождество без ёлки, без елового запаха, полнящего горницу, без подарков, сложенных под ней — интересно, что там?.. И снова школьная тетрадка с записями Думнова: «Меня с сестрой раза два приглашали на ёлку к священнику Кислякову. Помню, как первый раз в жизни, зайдя в дом, я увидел наряженную ёлку. Я не мог оторвать от неё взгляд и смотрел на игрушки, висевшие на ней, позабыв про всё на свете. А когда зажгли свечи, и всё заискрилось, замерцало, восторгу моему не было предела. Хрустальные домики, всевозможные зверята, страшные глазастые птицы в зелёной ёлочной хвое — создавали иллюзию таинственности и даже волшебства…
…После хоровода и всевозможных игр вокруг ёлки нас угощали чаем со сладостями, а когда уходили домой, нас одаривали подарками…»
С горечью думаешь, почему-то сегодня праздники так не окрыляют — нет ни того детского восторга, ни той радости, исчезло и ощущение волшебства и таинственности мира...
3. Оттаявшие звоны
Зима 2010 года выдалась особо морозной. Давненько в наших краях такой зимы не припомню. Но в Сростки ездил регулярно, как обычно, каждую неделю. В автобусе тоже было сравнительно прохладно, пахло соляркой, и особенно мёрзли без движения ноги, но я старался об этом не слишком думать и, чтобы как-то отвлечься, всю дорогу смотрел и смотрел в окно.
Морозы стояли самые настоящие, трескучие, сибирские, ночью зачастую за сорок. Причём не день-два, как прошлые годы, а почти весь январь и добрую половину февраля. Настоятель храма отец Георгий, он же — первый читатель сего очерка, поправил как-то меня: «Два месяца морозы были. Январь и весь февраль!» Однако позволю себе остаться на своём — какие же это морозы, ежели даже ночью ниже двадцати пяти не опускается?!
С утра мои знакомые берёзки выстраивались вдоль всего тракта, растворяясь чуть-чуть своими нечёткими очертаниями в призрачной морозной дымке. Они стояли, покрытые густым, пушистым, колючим инеем, точно мужики да бабы вышли к дороге, одетые в тёплые, лёгкие, воздушные шубы из ослепительного искристо-белого пуха.
Смотришь на это чудо, и, кажется, слышно даже как звенит в ушах тишина, а каждый редкий звук отчётливо и чисто, будто точная нота, намертво фиксируется в морозном воздухе. Попробуй, тронь ты эту тишину, и осыплется она вся без остатка тысячами серебряных тончайших ледяных иголок. Да, если присмотреться и вдуматься, — и не льдинки это вовсе, а застывшие на берёзах долетевшие сюда церковные звоны, случайно запутавшиеся здесь, в ветвях.
В такой холод хотелось одного, чтобы весна скорей наступила. Но она, похоже, не очень-то торопилась к нам. А я приезжал в Сростки, брал знакомую тетрадку и читал, читал, читал…
«Март месяц. Вечером ударит вдруг церковный колокол, и серебряный звон его разольётся вокруг — улетая за село, затихая где-то в поле, запутавшись в берёзовых рощах и колках на склонах горы Пикет, или на островах в набухающих почках вербовника…» Невольно думалось: «Конечно это оттуда: “Праздники”… Праздники-радости… Лето Господне». Но нет, не Шмелёв, — передо мной всё та же обычная, исписанная аккуратным крупным разборчивым почерком, школьная тетрадка.
Странно, его, Думнова, как он сам пишет, «жизнь воспитала атеистом», но «все религиозные обряды русской православной церкви… не чужды и даже очень нравятся» ему. Значит, есть в них, в этих обрядах нечто изначальное, независящее от нас, но заложенное в нас с рождения. Иначе почему?..
Вот признание того же Думнова, атеиста поневоле: «Великий пост! При воспоминании об этом в моей памяти пробуждается приятное трепетное чувство, ласкающее воображение и приносящее умиротворение душе… В это время люди, особенно пожилые, принарядившись, шли в церковь. Шли медленно, важно, осторожно, выбирая путь посуше, а под ногами похрустывал схватившийся уже ледок…»
А в музее в ту зиму было холодно, особенно когда долго сидишь без движения, и холод всё глубже и глубже забирается под одежду, потом внутрь тебя, под кожу, в самую твою душу. И чем дольше сидишь, тем меньше желание пошевелиться, встать, пройтись, разогнать эту дрёму. Но встряхиваешь себя, говоришь себе: «Не спи — замёрзнешь!..» — и встаёшь, и ходишь туда-сюда, чтобы хоть немного согреться.
Сотрудники музея отогревались чаем, и мне предлагали, но я-то знал, чай мало помогает, потому как мёрзли в первую очередь — ноги, но до ног чайное тепло дойдет едва ли, а душу чаем не согреешь, лучше двигаться.
И я ходил, и, как нечто очень желаемое, представлял себе, что звоны вдоль тракта — уже вот и оттаяли, что вот и Пасха не за горами… и мне становилось теплее, и я снова погружался в думновские записи: «На последней неделе Великого поста в четверг, перед самой Пасхой в церкви вечером состоялась какая-то особенная служба. В этот вечер народу в церкви собралось особенно много. Я слышал от взрослых, что в этот вечер священник читает Евангелие. После прочтения одной главы на колокольне раздавался один удар колокола. После прочтения следующей — колокол звучал два раза и так до двенадцати…
Когда же колокол ударял двенадцатый раз, из церкви выходили люди, и у каждого в руках была горящая свеча. Огонь, зажжённый в церкви в этот вечер, считался святым, и его обязательно нужно было донести до дома. Дома этим огнём в переднем углу перед образами на потолке делали кресты, подставляли огонёк свечи к потолку и копотью, как бы рисовали крестики. Кресты делались в сенях перед входом в жилище, а некоторые делали кресты даже на воротах. Эти кресты считались святыми, и народ верил в то, что они охраняли жилище от злого духа и от нечистой силы. Мы, ребятня, в этот вечер собирались около церкви и с нетерпением ожидали, когда же, наконец, пробьёт колокол двенадцать раз и народ начнёт выходить из церкви с огнями.
В тёмную ночь зрелище это было очень захватывающим. Из церкви медленно выливалось море огня и растекалось по всем улицам, удаляясь к окраинам села. Вся эта процессия сопровождалась торжественным звоном во все колокола…
Некоторые предусмотрительно брали с собой стекло от лампы и вставляли в него зажжённую свечу, защищая тем самым пламя от ветра. А некоторые, особенно молоденькие девушки
закрывали пламя рукой или платком…
Если свеча гасла на улице, можно было зажечь от того кто шёл рядом. Хуже, когда свеча гасла перед входом в дом. Многие очень огорчались, даже плакали…»
Очень зримо и живо представляю себе эту картину, и уже не могу остановиться, не могу оторваться от чтения — читаю, читаю, читаю: «Целую неделю старательно готовились к Пасхе. Стирали, мыли, стряпали, ставили корчаги в печи на брагу — гнали самогон, красили яйца. С субботы на Пасху многие сельчане уходили в церковь на всенощную службу. Все женщины несли с собой завязанные в чистые платки куличи и яйца, чтобы освятить их на всенощной, потом, придя домой, поставить их в передней угол перед образами на целую пасхальную неделю.
Я никогда не был на самой этой службе… но когда кончалась всенощная мы, ребятишки, были уже на ногах. Праздничный колокольный перезвон никого не оставлял равнодушным. В это время какие-то возвышенные чувства руководили людьми. Все были в приподнятом добром настроении и желали друг другу только добра… Все приветствовали друг друга словами: “Христос Воскресе”, другие отвечали: “Воистину Воскресе”, и люди целовались…»
4. Звонарь Тимоха Жариков
И радость была, и люди дарили её людям, всякий всякому, ибо только горе даётся в этом мире каждому своё, а радость да красота — они на всех, как свет с небес пролитый, всё и вся окропляющий. И, если тебе досталось чуть большее других, — будь добр, поделись с ближним своим: «О чём же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величал или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе — на людную городскую площадь — там заметят. Этого заботило что-то другое — красота, что ли? Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушёл. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа…
…Он и сам радовался, и волновался, и понимал, что красиво. Что же?.. Ничего. Умеешь радоваться — радуйся, умеешь радовать — радуй...»
(В.М. Шукшин, «Мастер»).
И да воздастся тебе за всё содеянное, за тьму — тьмою, за свет — светом, за радость подаренную — радостию же: «Помню, сельский священник Александр Кисляков, три дня ходил по селу прославлял Христа, заходя в каждый дом, и проводил короткую службу с двумя-тремя певчими старушками. Его одаривали, угощали…» (Из воспоминаний Н.М. Думнова).
Почему-то уверен — щедрость, умение делиться, дарить — верный признак таланта, что тебе Богом даден. Чем больше дано, тем больше отдать можешь, берите — не жалко: «Три дня с утра до вечера звонили колокола. С первого дня Пасхи, когда расходились по домам после всенощной. На колокольне звонил Тимофей Жариков…» (Из воспоминаний Н.М. Думнова).
То, что звоны звонам рознь, это и младенцу ясно. Недаром в думновских воспоминаниях звонарю-Тимофею отведено особое место. Он, Тимофей, якобы ещё в армии играл в духовом оркестре, да и дома у него инструмент имелся, «что-то наподобие кларнета или секунды». Но колокола это иное, особое...
А уж как он владел ими! Просто душу открывал свою. Удивительно, как он на пяти церковных колоколах то наигрывал сложную, торжественную мелодию, напоминающую марш, от которой внутри всё огромной бодростью полнилось, то плавно переходил на плясовую, и ноги сами непроизвольно начинали двигаться в этом весёлом ритме…
О, то был настоящий чародей своего дела, такого мастерского звона никто из сростинцев нигде и никогда не слышал, ни в те давние времена, ни, тем паче, в нынешние.
Справедливости ради нужно сказать, что кроме Тимохи Жарикова, поднимались на звонницу ещё и другие любители позвонить, но их звоны так слух не радовали. Куда уж им было до Тимохи!
А ещё, бывало, подгуляет Тимофей в течение трёх пасхальных дней. Да и то сказать, кто из нас без греха!.. Как у Шукшина: «— …Ты веруешь ли? … Я, как все, а то и похуже — пью…». Так вот, подгуляет Тимофей, и уж больно захочется ему повеселить односельчан, поделиться с ними своей радостью, поднимется он на колокольню, и вдруг нежданно совсем взорвётся над селом, грянет стройная мелодия, которая сходу за сердце берёт. И все люди поворачивают глаза в сторону церкви, и молча, зачарованно слушают. А один кто-то восхищённый, звонко пришлёпнет себя по ноге ладонью и скажет: «Ну, это точно Тимоха Жариков!..» Конечно, журил его за это батюшка, но не сильно журил, скорее по обязанности. А звоны эти далёко за село разносились, и слышно их было и в Талице, и в Карасуке, и даже в Берёзовке…
Про Тимофея, человека явно незаурядного, «штучного» рассказал я, опять же, со слов его односельчан, главным образом всё того же Николая Думнова. Немножко по-своему рассказал, как сумел и захотел, может и приукрасил слегка, однако, надеюсь, не сильно приврал. Так ведь и не для красного словца — для радости!..
Потому, верьте, так было.
5. Утерянная радость
В один из дней, вернувшись из Сросток, машинально открыл томик Шмелёва, «Лето Господне» — «Великий пост» — «Чистый понедельник»: «…Старый наш плотник-филёнщик Горкин сказал вчера, что масленица уйдёт — заплачет. Вот и заплакала — кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золочённый пряник “масленицы” — игрушки, принесённой вчера из бань; нет ни медведиков, ни горок — пропала радость».
Не знаю, случайно ли открылось?.. Но действительно, — «ни медведиков, ни горок»… и радость пропала. Потерялась радость. Не сейчас потерялась, давно уж.
Читаю у Думнова: «В двадцатые годы большим религиозным праздникам активная сельская молодежь пыталась оказать противодействие. Если вечером в церкви служба, то рядом в клубе проводится антирелигиозное мероприятие. Читались лекции или, как тогда говорили, делались доклады на “злобу” дня. Приедет из окружкома агитатор и перед спектаклем начнет свой доклад, растянет его часа на два. Люди устанут, кто задремлет, кто в церковь уйдёт…»
Устраивали и диспуты на религиозные темы, собирали молодежь и приглашали туда священника Кислякова. Но так как комсомольцы, в отличие от отца Александра, были не столь «подкованы» в философии и истории, то, как правило, диспуты эти они проигрывали. И поэтому иногда в качестве аргументов с их стороны наблюдались, как это описывается в сборнике материалов по истории села «…вновь заведенная деревня Сростки», — «некоторые шалости и хулиганство». Например, на одном из заседаний бюро сростинской ячейки ВЛКСМ было принято решение: «В целях борьбы с религией и быстрейшего выживания из села попа Кислякова постановили: в окно дома попа забросить дохлую кошку, поручить выполнение этого задания членам ВЛКСМ Ф. Дмитриеву, В. Емельянову и А. Скоропупову». Решение это, как свидетельствует всё тот же сборник, «успешно выполнили». Впоследствии, после вынужденного обращения отца Александра к секретарю партячейки Н.А. Каменеву участникам этой антирелигиозной «акции» старшими товарищами было указано «на негодность такого способа борьбы с религией».
Был и такой случай, описанный там же: «Иван Марчук, активист художественной самодеятельности, внес предложение: в святой четверг перед Пасхой, когда верующие идут от стояния со святым огнём со свечами, протянуть верёвку по улице против домов Сорокина и Марчука. Г. Зяблицкий эту идею поддержал. Когда народ шёл из церкви с огнём, оберегая его руками, не глядя под ноги, задевал ногами за верёвку, падал в грязь, свечи потухали. После этого было огромное возмущение верующих, и комсомольцам коммунисты устроили “баню”, а Гриша Зяблицкий получил строгий выговор на партбюро».
Эти ли, другие ли «события» неуклонно подталкивали куда-то вперёд «колесо» истории. Как ни «бойкотировали» тихим сапом многие «несознательные» сростинцы новый советский быт, всё катилось своим чередом — вперёд ли, под горку ли... И в начале 1930 года сростинская церковь была закрыта. А чуть позже с церкви сняли купол, сняли колокол, и разместили в ней сельский клуб. Вот как вспоминает об этом активная комсомолка тех лет, жительница Сросток Лидия Михайловна Воеводина: «Комсомольцами были собраны подписи всех граждан села, за исключением небольшой части сильно верующих в Бога об отделении церкви от государства и передачи её под клуб, что и было сделано в 1931 году (год в воспоминаниях Л.М. Воеводиной указан неточно. — С.Ф.). Церковь сломали, внутреннее оборудование растащили. Это было большой ошибкой комсомольцев и жителей села тех далёких лет, лишивших наше село замечательного памятника культуры».
В 1933 году последний настоятель этой церкви Александр Кисляков был арестован. Больше, по свидетельству упоминавшегося уже не раз Марчука, отец Александр в Сростки не вернулся. Смутные то были времена, многие простые люди терялись тогда «без следа и следствия», а уж распространители «опиума для народа» тем более. Наверное, поэтому о дальнейшей судьбе сростинского батюшки никто из односельчан-сростинцев ничего определённого ныне мне поведать не смог.
А ещё позже, в конце 60-х — начале 70-х, в селе был отстроен новый клуб, и здание церкви теперь уже за полной ненадобностью и вовсе разобрали, как говорится, с глаз долой…
Пропала радость.
6. От часовни к храму
И люди искали утерянное, чтоб вернуть свет в души свои, чтоб остаться людьми и далее, и потребность такая была в них изначально заложена, но изрёк Господь в назидание: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Бытие, 3.19).
Но, как бы то ни было, опять же в назидание, сама потребность осталась, и на то — тоже воля Божья, — мучительная, неосознанная, стихийная потребность, и неизбывная для русской души, как шукшинское: «Нужен праздник. Я долго был на Севере...» Да и один ли Егор Прокудин «на Северах прохлаждался», он ведь, Север «российский» — не что-то географическое, это внутри нас давно прописано, и все мы там давно душой пребываем, потому как было изначально дано нам, да не уберегли, и ей, душе нашей, памятуя об изначальном, неизбывно думается, мечтается о празднике, о радости той — чистой, светлой, да ныне утерянной.
Однако потерять да разрушить — скорее и легче, чем найти и построить. Еще в 1991 году святейший Патриарх Алексий II освятил место для строительства часовни в честь святителя Василия Великого. На взъёме горы Пикет напротив сельского кладбища. С момента освящения места и закладки камня до освящения самой часовни прошло пятнадцать лет. Срок по вселенским меркам — небольшой. По земным же — почти четверть средней продолжительности человеческой жизни.
И на открытии той часовни 28 августа 2005 года в день Успения Пресвятой богородицы Преосвященнейший Максим, епископ Барнаульский и Алтайский, освящая часовню, сказал: «…Часовня возведена в память о… Василии Макаровиче Шукшине… Его творчество созвучно великому Федору Михайловичу Достоевскому, который глубоко знал душу, особенности грехопадения и нравственное состояние человека…»
Однако вернусь в 90-е. Тогда же, в начале последнего десятилетия минувшего ХХ века в Сростках был официально зарегистрирован приход Князь-Владимирской церкви. По воспоминаниям Анатолия Лещёва, тогдашнего старосты прихода: «Получив благословление отца Георгия, я на время строительства храма был избран старостой сельского прихода. Мне были выданы отцом Георгием все документы… и печать прихода Князь-Владимирской церкви для ведения дел по организации строительства православного храма. Согласно документу приход в Сростках существует (зарегистрирован) с 1991 года. Священником в нём служит отец Георгий (в миру — Юрий Иванов)…»
Здесь же, на собрании, был выбран общественный совет по делам строительства церкви, в который вошли сростинцы: А.И. Юркин, А.А. Калачикова, В.Г. Муратова, Л.А. Чуднова, В.М. Манулова, В.Г. Матвеева, А.Д. Лещёв, Н.В. Князева и жительница Бийска, уроженица села Сростки Н.М. Зиновьева — родная сестра Василия Макаровича.
По сохранившейся фотографии церкви постройки 1902 года Александр Юркин — прораб совхоза «Сростинский» сделал чертежи нового храма. Но из-за отсутствия у вновь образованного прихода каких-либо средств начались трудности. Тогда был открыт счёт в Бийском отделении Сбербанка России, руководство которого, узнав, что на этом счёте будут накапливаться средства на строительство православного храма, распорядилось открыть его бесплатно. Членами совета были размещены объявления в местных, краевых и центральных СМИ о сборе пожертвований, кроме того сростинцы обратились с письмами к семье Василия Макаровича, к его друзьям: писателям Виктору Астафьеву и Валентину Распутину, к оператору Анатолию Заболоцкому. Первой на просьбу откликнулась вдова Василия Макаровича Лидия Николаевна, прислав на счет шесть тысяч рублей. А три тысячи, по словам Лещёва, прислал совсем незнакомый мужчина откуда-то из Центральной России.
Большую помощь в сборе пожертвований оказал Совет ветеранов села. В феврале 2001 года они во главе со своим руководителем Валентиной Григорьевной Муратовой обошли все село. И люди давали на храм из своих небольших зарплат — кто сколько мог.
1 мая 2001 года по инициативе общественного совета в Доме культуры села Сростки провели концерт-марафон, на котором тоже шел сбор пожертвований. Одним из первых внёс вклад директор сростинской школы В.А. Наумов, кроме того, по сохранившимся спискам в тот день на строительство храма пожертвовали: А.А. Меллер, В.В. Гусельникова, А.А. Калачикова, Т.Н. Попова, А.Н. Каменева и другие жители Сросток, в том числе и ученики сростинской школы. Всего на марафоне было собрано 562 руб.
Опять же по инициативе общественного совета в селе было проведено анкетирование. На вопрос «где строить?» предлагалось четыре варианта ответа:
«— на месте бывшей церкви (у Поповского сада),
— на горе у кладбища (где сейчас стоит часовня),
— на площади у библиотеки (рядом с центральной котельной),
— в центре села на улице Советской (на месте бывшей почты)».

В конце концов, сошлись на последнем. Аргументы за этот вариант были весомыми: центр села, асфальтированная улица, рядом коммуникации — тепло, вода, электричество. После выбора места начали готовить архитектурно-проектное задание. Потом опять утверждение проекта, хождение по кабинетам… И всё-таки, с помощью Божией, все документы на строительство и на землю были оформлены.
Начались поиски средств на само строительство. За поддержкой и благословением Анатолий Лещёв обратился к настоятелю Бийского Успенского кафедрального собора архимандриту Ермогену (Росицкому). Батюшка благословил сростинцев на святое дело и обещал помочь.
7. Закономерные случайности
Эту чудесную историю я слышал уже от трёх человек, как в Сростках, так и в Бийске.
Когда в начале 2000-х годов к Сергею Кислинскому, директору бийского предприятия «Сибремпуть», обратился исполнявший тогда обязанности Благочинного Бийского округа отец Ермоген с просьбой помочь построить церковь в Сростках, тот ответил, что после благословения чем сможет — посодействует. Поначалу речь шла о помощи в закладке фундамента будущего храма. И не думал, не гадал тогда Кислинский, что в дальнейшем всё иначе обернётся.
Немногим раньше довелось Сергею Романовичу побывать в Египте у северного подножия горы Синай, где находится монастырь святой Екатерины Александрийской. Напомню, что житие и страдание святой великомученицы относятся к началу IV века. Царская дочь Екатерина, жившая в то время в Александрии, обладала необыкновенной красотою и ученостью. Несколько раз она сподобилась видения Богоматери с младенцем, после чего обратилась она в христианскую веру, стала одной из активнейших проповедниц христианства. А в одном из видений получила от Иисуса Христа перстень в знак небесного обручения с ним.
Участвуя в диспутах о вере с языческими мудрецами, она сумела не только выиграть их, но и обратить мудрецов тех в веру Христову. По повелению императора Максимиана, не добившегося любви «невесты Христовой», деву подвергали различным пыткам, и даже на колесе с острыми шипами. Но чудесным образом колесо развалилось, и дева осталась невредимой. Разгневанный император, в конце концов, приказал обезглавить Екатерину.
После казни тело её исчезло. По преданию, оно было перенесено ангелами на вершину самой высокой горы Синая, ныне носящей её имя. А три века спустя монахи монастыря Преображения, повинуясь видению, поднялись на гору и нашли там останки святой Екатерины, опознав их по перстню, данному ей Иисусом Христом. И перенесли мощи в церковь. Увиденное и услышанное на Синае отложилось тогда в памяти Кислинского…
— Почти так все оно и было, — признаётся Сергей Романович, — Усталость какая-то тогда накопилась, вот и решил уехать отдохнуть подальше от всех и вся. На берег Красного моря. Такой оазис, среди выжженных светло-коричневых гор. Совершенно пустых — ни травинки… И когда мне предложили записаться на экскурсию, признаться я даже удивился: «Куда здесь ехать?!» Оказалось, есть куда — Моисеева гора, монастырь Святой Екатерины…
…А с отцом Ермогеном вообще интересно получилось. Он позвонил буквально через две недели после моего возвращения из Египта, предложил посильно
поучаствовать в строительстве храма...
…Когда мы с ним уже возвращались из Сросток, осмотрев место под строительство, я и поинтересовался, как храм называться будет. Когда он ответил, что в честь Святой Великомученицы Екатерины Александрийской, искренне изумился — бывает ведь так, только что у неё в гостях был!..
Это, наверное, подспудно подтолкнуло решение Кислинского — делать нужно всё от начала и до конца, положившись на помощь Божию и на себя.
Впрочем, это далеко не единственная случайность в дивной цепи совпадений. Скажем, созвучие фамилий последнего сростинского священника — батюшки Александра Кислякова и Сергея Кислинского… Опять же, та старая сростинская церковь Святой Екатерины была заложена в начале ХХ века вместо сгоревшей, эта новая — в начале ХХI, вместо разрушенной. В первом случае — храма (стоит прочесть — радости) людей лишила стихия, во втором — люди (!)…
Думаю, если поискать да в архивах порыться, можно в этой истории найти и ещё другие чудесные совпадения, и они непременно обнаружатся. Случайно ли?..
Но как бы то ни было, а 30 апреля 2004 года отец Ермоген освятил в Сростках место под строительство нового храма в честь Святой Великомученицы Екатерины.
8. Камешек к камешку
Издревле храмы миром строили. Каждый — чем мог, тем помогал. Вот и Сергей Романович настаивает — он только помогал строить.
— Многие в этот храм свою лепту вложили…
Просит никого не забыть. Смотрю на свои рабочие записи, выбираю имена, фамилии — пожалуй, большая книга получится. Только ни к чему всё это, думаю, Господь их и без меня не забудет.
Есть такое расхожее выражение: «Что нам стоит дом построить — нарисуем, будем жить». Однако это со стороны всё просто получается, а на деле, понять да представить нужно: как строить — чтоб и легко, и глаз радовало… и на века. Как в рассказе Шукшина «Мастер»: «Посмотрел Семка и заметил: четыре камня вверху под карнизом, не такие, как все, — блестят. Подошёл поближе, всмотрелся — да, тот мастер хотел, видно, отшлифовать всю стену. А стена — восточная, и если бы он довел работу до конца, то при восходе солнца (оно встает из-за косогора) церковка в ясные дни загоралась бы с верхней маковки и постепенно занималась светлым огнем вся, во всю стену — от креста до фундамента».
Наверное, потому-то и подбирал для этого дела Сергей Кислинский людей мастеровитых, «штучных». И опять-таки всё складывалось точно волею случая, как будто кто вёл его. Планировал стены возвести, отштукатурить снаружи и изнутри… Но не раньше, не позже, как раз к отделке фасада, в Барнауле на улице Титова наткнулся на вход в магазин, украшенный витыми кирпичными колоннами. И будто осенило — никакой штукатурки! Так должно быть!
Здесь же, рядом нашёл и рекламу предприятия «Камин», познакомился с его руководителем Александром Чернышом. Есть люди, обладающие особым талантом — зажигать других своими идеями. К таким, наверное, можно отнести и Кислинского. Вот и Черныша он «зажёг», в короткие сроки проект отделки храма был готов. Чертежи, в которых всё: и цвет кирпича, и размеры каждого кирпичика, и его определённое место в кладке с точностью до миллиметра…
Поначалу точёный кирпич из Барнаула возили. Но подумали, посчитали — сподручнее, пожалуй, будет на месте всё подгонять. Тем более, было кому: Пётр Ременяко — человек творческий: и строитель, и музыкант, окончил Бийское музучилище, а ещё — работал когда-то он модельщиком керамической плитки на многоотраслевом комбинате, был раньше в Бийске такой. Определённые навыки моделирования уже имел, пусть не совсем то, но по сути своей весьма схожее ремесло.
— Это теперь смотришь и думаешь, складно да красиво всё получилось, — вспоминает Пётр. — А когда начинали, многому тогда и поучиться пришлось, да и не один десяток книг вместе с Романовичем перелистали… Мне и самому интересно было. Сейчас ведь как ремонтируют — наводят внешний лоск: поштукатурят, покрасят да кирпичики сверху подрисуют… А то, что внутри камень остался выщербленный, так он ведь от такой разукраски прочнее и целее не станет…
Слушал Петра, и невольно вспомнилось: «Сёмка больше того заволновался — захотел понять, как шлифовались камни. Наверно, так: сперва грубым песком, потом песочком помельче, потом — сукном или кожей. Большая работа» (В.М. Шукшин, «Мастер»).
Понятно, сегодня технология иная:
— Сначала обрезным кругом приблизительно выводишь размер и форму, — увлечённо рассказывает Пётр, — а потом уже точная обточка и шлифовка. Работа тонкая и в основном ручная, каждый кирпичик приходится в ладонях погреть…
Признался Пётр, был у него и другой интерес. И отнюдь не денежный. Дело в том, что родился он в Сростках. И хотелось ему — «где родился, там и пригодился» — память добрую после себя оставить.
А когда уже прощались, разговор зашёл о колокольне — о том, что уже по ходу строительства «сочинилась» она именно такой как есть, несколько отличной от изначального замысла...
— А звонить не пробовал? — Почему-то всё — и колокольня, и музучилище — вдруг связалось у меня воедино.
— Пробовал. Даже, можно сказать, первый звонницу открывал — первый и звонил, когда колокола
подняли…
9. Всякой красоте своё место
Единство форм и линий — вот, наверное, главное, что определяет гармонию архитектурного замысла. И эта мысль невольно приходит в голову, когда смотришь на сростинский храм.
— Когда жестянщика искал для изготовления сливов и куполов, — рассказывает мне Сергей Романович, — был такой случай. Нашёл прекрасного мастера. Не сливные трубы у него, а вазы — хоть сейчас в них цветы ставь. Изготовил он образец — любо дорого глядеть! Приставили его к храму, смотрим — не то…
Пришлось продолжить поиски. В конце концов, вышел Кислинский на бригаду ребят из Горно-Алтайска: Николая, Сергея и Дмитрия. Желание у ребят было огромное, а вот опыта не хватало. Тогда-то и нашёл он им мастера. Настоящего, который и сам помог, и парней обучил всем секретам.
— В Бийске я с 87-го года. Работал в организации «Ремфасад», которая занималась реставрацией старых зданий, — рассказывает Николай Джандагариев. — Изготавливал сливы, воронки под старину. Всё воспроизводилось по старым фотографиям, чтобы как можно ближе к оригиналу. Работа эта тонкая, кропотливая, но мне нравилось. Да и теперь нравится. Наверное, потому до сих пор этим занимаюсь…
Если говорить о его «послужном списке», он достаточно длинный: «луковицы» часовен в Чемале, в Красном Яре… да и по Бийску работу Николая есть где посмотреть: Ассановский особняк, «красное» здание музея, драмтеатр, здания по Советской — нынче корпуса Бийского педуниверситета и много другое.
А случай, упомянутый Кислинским, Николай пояснил так:
— Сливы те, действительно, красиво и изящно были сработаны, в форме экзотического цветка, не то лилии, не то ещё какого-то... Вот только не учёл тот мастер ни архитектуру храма, ни местных погодных условий. И сам цветок не вписался в линии стен, не дополнил их, не оттенил — скорее, оспорил. И конструкция сильно громоздкая, это при наших-то обильных снегах и порывистых ветрах!.. А если учесть ещё, что крепится всё это вверху всего одним саморезом, — оглянуться не успеешь, как ветром сдует…
Работу начал Николай с того, что все необходимые шаблоны изготовил. Потом объяснил всё ребятам, и у них дело пошло. А уж «луковицы» для куполов сам делал. Металл для «луковиц» из Волгодонска привозили, листы металлические, напылённые нитротитаном. Или сусальным золотом, как такие покрытия обычно называют сегодня.
— Пробовали сначала металл барнаульский, — говорит Николай, — но он грубый, жесткий, с ним сложно работать. А этот мягкий, податливый, ему любую нужную форму придать можно…
И ещё, узнал я от него — когда луковицу на колокольню подняли в первый раз, посмотрели — что-то не так. Ну, не смотрится она там. Пришлось её снимать и наращивать… И так до тех пор, пока не добились нужного. Вроде рабочий момент, незначительный, но о многом говорит: делали на совесть, чтоб душу грело и глаз радовало.
10. Виноградные гроздья на кованных вратах
Сказано: дорогу осилит идущий. А любой путь, он — от ворот начинается, отчего ли дома, а к Господу — от ворот храма... Смотришь на кованую ограду и дивишься, как возможно такое: сочетание вековой основательности и легкости здесь воедино слиты.
— Ворота не несут охранной функции… К чему Божий храм охранять? Да и сама ограда — не как ограждение, скорее, обозначение территории, приближенной к храму, — говорит автор проекта ограды Любовь Кондрюкова.
А ведь изначально, когда хрупкая девушка Люба приехала с Кислинским смотреть фронт будущей работы, кое-кто её всерьёз не принял. Скорее, скепсис некий был, мол, как так, девчонка, ей бы вышивкой или вязанием заниматься, а тут — проектировщик ковки!..
— Когда в первый раз увидела храм, отделка его была почти закончена, — рассказывает Люба. — И всё сразу поразило меня своей целостностью. Но, в силу профессии, обратила внимание и на детали: сколько тонкой ручной работы!..

Тогда-то и захотелось ограду спроектировать под стать храму. И не один вариант вдумчиво, кропотливо проработали они вместе с Кислинским, не раз к умным книгам обращались: по истории строительства храмов на Руси, да и далеко за её пределами. Допустим, основу первого эскиза ограды взяли с одного из храмов Франции. Но, по мнению Любы, тот вариант получился слишком светский и напыщенный.
А хотелось-то своего — русского, традиционного. Искали, прорисовывали, каждую «буковку» согласовывали с Благочинным Бийского округа отцом Валерием Замятиным: и сами ромбики рисунка, и животворящий крест, и виноградная лоза — всё здесь несёт свой строгий и единственный смысл. Даже то, что смотришь сегодня на ковку, и не можешь от ощущения избавиться: «Ну не может быть, что это вчера сделано, судя по металлу, более ста лет уже стоит», — это тоже заранее ими придумано и продумано…
…Сам кузнечный цех ООО «Декор» находится в лесу, немного за городом, в бывшей промзоне бийского оборонного комплекса. Нынче хорошо здесь: тихо, сосны спокойные, умиротворённые в снежных шапках, сугробы ещё большие, пушистые, не подсели пока, но солнце уже по-весеннему пригревает, на тепло потянуло, скоро и таять начнёт.
Я уже знаю, что здесь, среди этих сосен, в небольшом промышленном модуле, больше похожем на гараж или складское помещение, изготавливались и ограда, и ворота сростинского храма, умелыми руками кузнеца Виктора Александровича Малютина изготавливались. И собирались секции здесь же сварными Виталием и Владимиром — братом Виктора Александровича.
Про самого Виктора Малютина люди сказали мне, что нигде он кузнечному ремеслу специально не обучался. Самородок.
— Вообще-то я и кузнецом случайно стал. — Мы сидим с Виктором Александровичем в тесной бытовке кузнечного цеха. Усатый, добродушный, открытый, но знающий себе цену человек, он, улыбаясь, рассказывает мне свою историю. — Работал я на Севере, в Заполярье. В системе золотодобычи горно-обогатительного комбината «Куларзолото». Бульдозеристом. Однажды бульдозер мой сломался, ну и направили меня к кузнецу. Чтобы быстрее отремонтировать, мне помогать ему пришлось…
А дальше так было: посмотрел кузнец, как Виктор с молотом справляется. Удивился. Спросил, не работал ли тот кузнецом когда. Услышав, что — нет, ещё сильнее удивился и сказал: «Да ты же, парень, кузнец от Бога!»
— И «перетащил» меня работать к себе в кузню...
…В цехе — как в цехе, вокруг металл разложен, огонь в горне жарко горит, копоть, стук... Не сказать, что преисподняя, но где-то рядом. Невольно вспоминаю, издревле на Руси считалось, что кузнецы с нечистой силой знаются, а кузнечное ремесло — это вообще искусство, связанное с колдовством. По некоторым старым поверьям — кузнецу в работе сам чёрт помогает. Сказал об этом мастеру.
— Не знаю. Не обращался никогда. Даже в мыслях такого не было… — усмехнулся он. — А если серьёзно, то всё руками делается. Вот этими. — Показывает свои промасленные ладони. — А в первую очередь головой. Порой, прежде чем что-то сделать в металле, могу целый день, а то и два обдумывать. Пока всё в голове не сложится — как и что — к работе не приступаю…
…Та же лоза виноградная, я её очень хорошо себе представляю: во-первых, сам из Крыма родом, детство прошло среди виноградников, а во-вторых, сам её и придумал такую, в металле…
Сама лоза причудливо завитая, каждая ягодка прокатана на специальной приспособе, потом росточек из неё вытянут… а чтобы «отпечаток времени» на всё это наложить, специально «дефекты» декоративные нанесены — небольшие вмятинки…
К слову, и сама виноградная лоза на воротах сростинского храма не случайно возникла, ибо сказал Иисус: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь» (от Иоанна 15:1).
11. Незаконченная роспись
Как-то, будучи в Сростках, показал храм поэту из Бийска Сергею Чепрову. Очень ему интересно было зайти вовнутрь посмотреть.
Когда вошли, вдруг ощутил некоторое беспокойство, непонятное тогда. Это только потом, по своей привычке анализировать всяк день прожитой, вспомнил я — то ощущение тревоги и неуютности, и причину тоже вспомнил.
Прописанная купольная часть… а ниже, на стенах, едва проявленные лики святых, великолепный иконостас… и незавершённые, словно брошенные стены — всё это являлось как бы само по себе, отдельно друг от друга, не было желанного, умиротворяющего душу единства.
А ведь и раньше слышал я от людей, что роспись в храме не окончена, и читал ведь я в «Алтайской правде» очерк Анатолия Муравлёва, где чёрным по белому русскими словами писано: «Отлично выполнил иконостас… Выкладывали мраморную мозаику в нижнем храме… расписывали стены храма… Правда, несколько их коллег-женщин так и не завершили работу. Верх храма расписали великолепно, а дальше — как пошло...»
Но как-то не придавал этому всему столь серьёзного значения. А тут вот вошёл в храм, и почувствовал. Оно конечно, со стороны критиковать легко, да и не специалист я вовсе в живописи, тем более в храмовой росписи, а потому и воспринимаю всё на самом дилетантском уровне: нравится — не нравится, греет — не греет, умиротворяет — беспокоит… Однако и этих моих «познаний» оказалось достаточно, чтобы ощутить эти тонкие грани. И хотя понимал я умом, что всё это временно, что роспись непременно будет закончена, и закончена в том же едином ключе, что и всё остальное. Но ничего не мог поделать я с этими своими ощущениями…
Сказать честно, до того было у меня твёрдое намерение встретиться с кем-нибудь из художников, из тех, кого назвал в своём очерке Муравлёв. Но время шло, а встреча эта как-то не складывалась. То одно мешало, то другое.
А потом подумалось вдруг: «Коли не складывается, значит, не нужно это теперь, значит, время тому не приспело». И спокойнее вдруг душе стало. А что до времени, то оно придёт, ежели то Господу угодно будет.
12. Построить храм
В Сростки приехали тёплым мартовским утром. На День православной книги, который с этого года решением Священного синода Русской православной церкви приурочен ко дню выхода в свет первой печатной книги на Руси — «Апостола» Ивана Федорова и отмечается 14 (1 по старому стилю) марта. Преподаватель воскресной школы при сростинском храме — мой однокурсник по политеху Иван Литвинов пригласил нас с Сергеем Чепровым на занятие, посвящённое этому событию.
Дул лёгкий ветерок, но было солнечно и тепло уже по-настоящему, вот уже слегка таять начало, с крыш покапывать, однако под ногами еще ледок твёрдый — того и гляди поскользнёшься и сядешь с размаху на пятую точку.
Доехали быстро, отец Георгий торопился, служба начиналась в 8 утра. Вот он храм. Красавец! Особенно сегодня, особенно на солнце, буквально ослепляет и радует. Освящённый уже. Как сообщалось об этом на сайте Барнаульской епархии Русской православной церкви: «Преосвященнейший Максим, Епископ Барнаульский и Алтайский 11.07.2009 года, при большом стечении народа, освятил главный придел храма в с. Сростки в честь святой вмц. Екатерины…
По окончании богослужения Владыка Максим преподал собравшимся свое архипастырское благословение и подарил иконочки вмц. Екатерины в память об освящении храма...
Владыка Максим, обращаясь к присутствующим, выразил благодарность всем, кто участвовал в строительстве храма: “Только совместными усилиями многих людей, могла родиться такая красота”».

Уже и первый престольный праздник — Екатеринин день в храме состоялся…
Нынче при храме работает своя воскресная школа. Обратил внимание, многие слушатели этой школы — взрослые. Хотя почему-то наивно полагал, что увижу здесь только детей. И они, конечно, были. Но взрослых больше. Спросил об этом у Ивана.
— Знаешь, мы порой вопрошаем неизвестно кому — что с нашими детьми сегодня происходит? Да то же, что и с нами со всеми. Они ведь не из ниоткуда возникли, не сами по себе такие, они во всём нас повторяют, и во всём — они есть наше продолжение… Искренне ответил он. — Потому с себя и надо начинать…
Есть в храме и своя библиотека, небольшая, но постоянно пополняющаяся. Там и старые книги имеются, в основном подаренные Сергеем Кислинским из личной библиотеки, но и другие люди понемногу подносят. Книги те разные: вот о репрессиях 30-х годов прошлого века — «Дважды убиенные» Василия Гришаева, вот «Подарок молодым хозяйкам», словарь 1901 года издания, «Богодуховная книга Ефрема Сирина» 1648 года, в деревянном переплёте, с защёлками… Открываю — читаю: «Что же ли есть скорбь века сего, такожде и радости…»
Сегодня помогать отцу Георгию в ведении службы с нами приехала Юлия, певчая. Я поделился с Иваном своими впечатлениями о её красивом голосе. А он вспомнил, что во время воскресной службы, практически каждый раз, здесь кто-нибудь из прихожан заказывает Акафист святой Великомученице Екатерине. В нем каждый икос заканчивается словами: «Радуйся, Екатерино, невесто Христова премудрая». А в первом икосе есть такие слова: «…услыши нас, поющих тебе на земли сия…»
Во время службы, с позволения батюшки, мы поднялись на колокольню вместе со звонарем Артёмом, совсем ещё молодым местным пареньком и с его ещё более молодым помощником.
Село с высоты колокольни просматривалось целиком, вот оно, как на ладони, и горизонт отдалялся куда-то далеко в бесконечность, создавая полную иллюзию необъятного пространства. Артём звонил старательно, а ветер здесь обдувал больше, чем на земле, и потому казалось, что он сразу подхватывает звоны, возносит их на своих струях, и разлетаются они далеко-далёко по всей земле. Артём звонил, ученик внимательно наблюдал за ним, ветер подхватывал звоны и разносил их, а я стоял и думал о своём.
Вот здесь, вверху как-то по-особому чувствуешь порядок мира, каждый колокол здесь имеет свое название, каждые звоны к своему случаю, и всё это строго прописано в специальном Уставе церковного звона, даже молитвы, звонарём читаемые: перед звонами, во время звонов… А в одной из них, в 50-м покаянном псалме так говорится: «Слуху моему даси радость и веселие…»
И как-то, в свете всего этого, вопрос — зачем человек строит храм? — смысл теряет. Да и вряд ли сам человек сможет ответить. Спрашивающим ли, себе ли...
Вспомнился разговор с Кислинским:
— Просто так сложилось… — Сергей Романович пожимает плечами, его нынче боле волнуют дела приземлённые, прозаичные. — Вот сейчас храм построен, освящен, но роспись пока не закончена…
А я всё же к вопросу вернусь — зачем? И не потому, что сильно того хочется, просто пояснить необходимо. Любопытство людское на то и любопытство, оно неутолимо, порою — бестактно, даже зло и завистливо — зачем?..
И коль человек на вопрос не отвечает — может, не до того ему сейчас вовсе, — то, стало быть, всякие досужие домыслы вокруг множатся и прирастают: кто-то сразу начинает считать, сколько денег в строительство вбухано, кто-то тут же, к слову, вспоминает про грехи земные, дескать, замаливает их человек, наверное…
— Если бы всё так просто было. Построил храм и всё — все грехи отпущены… Сложнее стараться жить без греха, вот то, и правда, — труд огромный…
И сложно с ним не согласиться: делай своё дело — твори добро, «умеешь радовать — радуй». Ведь изначально каждый строит храм внутри себя, а то, что материально, то, что на поверхности — само здание — скорее, результат огромного внутреннего строительства, всего лишь малая часть труда сего...
Иными словами, верно, храм Божий люди строят, но при этом и храм строит человека. И уповая на всё выше сказанное, почему-то верится, что древо, с трудом да любовью людьми посаженое и должным образом обихоженное, даст здесь свои корни.
И радость, в суете сует утраченная, этой земле вернётся.

Сростки
Бийск,
январь апрель, 2010 г.

100-летие «Сибирских огней»