«Восходит свет над фирмой частной...»

ПАМЯТИ ТУМАННЫЕ ДОЛИНЫ

Грозди обмороженной калины,
зимняя звезда,
памяти туманные долины —
не ходи туда!

Слабым синим светом засияет
лунный керосин.
Не ходи туда, тебя затянет
месиво трясин.

Заморозки поздних упований,
воздух в свиток свит,
очи выест дым воспоминаний —
душу изъязвит...


БАЙРОН В ВЕНЕЦИИ

Поэт в путешествии — разве не суть,
что долог, опасен и призрачен путь.
Вот Байрон в Венеции. Пушкин в Крыму.
Тайком пробираются, по одному.

Натягивать долго пришлось удила,
чтоб рысь не догнала и власть не взяла.
Чтоб душу утишить. Чтоб свет повидать.
Чтоб в Греции землю крестьянам отдать.

От крымских степей да в одесский лиман,
где грезы и слезы, любовь и обман,
где стансы, романсы, восточный напев,
где строфы «Онегина» ветер напел.

Венец златоуста — нисколько не мил,
когда за тобою немеряно миль,
житейское море неволит гребцов...
Как схожа недоля великих певцов!

Хрустальная в небе сияет луна.
Вот Байрон в Венеции выпил до дна.
В чернильце пусто. Европа во зле.
И слезы Августы застыли в стекле.



ГЕРТРУДА

Вот дней восстановимых череда,
идут за другом друг, и друг за дружкой.
Гертруда! Ты никак — герой труда!
Не пей вина, тем паче этой кружкой.

Не стой у рампы! Отойди! Убьет!
Тут все, коль не под Богом, так под током.
Твой Клавдий, хоть и круглый идиот,
доволен трагедийным кровотоком.

Тут роли все читают по слогам.
Растленны закулисные задворки.
Где Гамлет — там, конечно, шум и гам,
и долгие кровавые разборки.

А психопатов нынче пруд пруди.
Их в жизни столько, хоть греби лопатой!
Гердруда, пей! Со сцены уходи
алкоголичкой рваной и хрипатой.

Смотри, как расшалилась детвора:
отравлены и шпага, и рапира.
Гертруда! Нам на пенсию пора!
Рыдать и перечитывать Шекспира.



* * *

Вот зимний, пагубный, венозный
уходит морок, озираясь...
День занимается морозный —
там света будущего завязь.

Восходит свет над фирмой частной,
над фермой, фифой куртуазной,
и над Россией безучастной,
и над Европой буржуазной.

Не привыкать, кусая локоть,
с непогрешимостью во взоре,
в морозный день восстав, заплакать
от счастья или же от горя...

* * *

Лист ли опавший бежит по земле,
словно бы краб, боком...
Зимнее время стоит на нуле
и обрастает мохом.

Остановились земные часы.
Молча минуты ткутся.
Только небесные знают весы,
надо ли им качнуться...

НАТУРЩИЦА

Снимай, снимай! Я фокус наведу,
подсветку сделаю и выдержку поправлю.
В резиновую эту наготу
немного жизни и любви добавлю.

Снимай, снимай! Я вся уже дрожу,
тут холодно, как в мастерской Матисса.
Я наготой своею дорожу,
она мне обеспечит плошку риса
когда запечатлит Утамаро
мой абрис в эротической нирване.

Я скрою очевидное тавро
от пьяной папиросы Модильяни,
когда меня возьмут для съемок «Vogeu».
Задрапируюсь в рубище наряда,
чтоб различить клеймо никто не смог:
нимфетка, нимфа, нежная наяда...

Снимай! Снимай скорее все с себя,
ведь ты не лучше буйного Гогена,
который нас под тело подгребя,
употребив, ломал через колено.

Снимай! Снимай убогое тряпье,
искусство здесь уже неактуально.
Вот женщина. Вот горькое житье:
натурщица, в натуре, натурально...

* * *

Так ли уж накладно жить без опасенья?
Хочешь, выбирай.
Птицы разве знают, что сегодня воскресенье —
майский Николай?

Ничему не учит этот случай частный,
есть всему конец:
из гнезда на землю выпадет напрасный
неживой птенец.
* * *
                 
Больно стоять на слепящем свету
ангелам черным в зимнем саду.
Полупрозрачный траур расцветки —
черные крылья и черные ветки.

Встану ли утром, ко сну ль отойду,
вижу, стоит в поднебесном саду,
в свете неистовом и раскаленном,
траурный ангел с крылом опаленным.

* * *

В вымысле или были,
после иль до того,
ангелы обступили
мальчика моего?

Так его все любили,
холили, берегли!
Ангелы обступили
взяли и повели...

Не пережить напасти,
не пересилить страх!
Это не в нашей власти,
в Божьих (молюсь) руках...

* * *

Я ль не внемлю Твоим позывным?
Послушанием, ладом,
обладанием раем земным —
этим, Господи, садом.

Я ли в небо к Тебе не стремлюсь?
В этой призрачной яви
я слезами любви окроплюсь.
Это, Боже, не я ли...

* * *

Господи! Вижу Твою зарю,
огненное знамение!
Не разбазарю, не раздарю
данное мне имение...

Примется пламя зари лизать
ризы неопалимые.
Вот и пойду я тогда писать
эти слова голимые...
ВИВАЛЬДИ В ВЕНЕЦИИ

Там, в Венеции, в самом начале,
где бродячая всходит луна,
где лагуна гондолы качает,
где Вивальди вздыхает ночами,
я стою, пожимая плечами:
отчего эта ночь холодна?..

Там, где мелкие волны хлопочут,
отторгаясь от липкого дна,
где морская вода камень точит,
там Вивальди вздыхает, и хочет
знать, что время ему напророчит...
Отчего эта ночь холодна?

И парит, как мираж возникая,
чей-то облик на паперти сна.
Наважденье на нас навлекая,
нежный звук из души извлекая,
там Вивальди вздыхал, не вникая,
отчего эта ночь холодна.

* * *

Я иду за тобой следом
в озарении оголтелом,
чтобы ты укрыл меня пледом,
чтобы ты накрыл меня телом.

В состоянии невесомом,
меж землей и сквозным небом,
стать хочу я твоим домом
и насущным твоим хлебом.

Вот уж трижды пропел петел,
ветер сбил облака в стаю.
Ты по небу летишь, светел.
Этот путь и я наверстаю...

* * *

Выкупить в кассе билет —
вот и в Джакарте...
Крым — это то, чего нет,
даже на карте!

Совесть примись посыпать
солью да перцем —
сможешь его увидать
памятью, сердцем...

Мир — это то, чего нет,
то, что нам снится!
Скажем, кавказский хребет,
Озеро Рица...