«Вот как лишаюсь я речи...»

* * *

То ли явь, то ли сон, то ли я, то ли тот,

Тот, кто ищет кого-то в бреду…

Я иду или тот переходит бред вброд,

Словно крот в подземельном аду?

На роду мне написано быть мне собой,

Но судьбой править вызвался тот,

Тот, кто где-то живет, где никто не живет,

Этот тот за меня и поет.

* * *

Через забвенье вдруг проступит память

И, словно в замять, вновь уйдет в забвенье,

В мгновенье оборвав мой век земной.

Вся жизнь моя и есть одно мгновенье,

Забвенье под напевы колыбельной

И белый плен пеленок, краткий сон.

Все может вызвать у меня волненье:

То дуновенье ветра, то брусника,

То снимки незатейливой зимы…

И каждый пустячок мне очень дорог,

Он морок песни, он мое мгновенье,

Он веянье, он жизни моей весть.

И память тоже, если она есть.

* * *

Поле, полюшко-поле, островок в окоеме,

Незнакомый с подземкой, удушливым адом.

Радо сердце — оно предвкушает в прохладе,

Что не надо лекарства, не надо отравы.

Справа солнце восходит, а слева заходит —

На свободе часы так летят незаметно! —

Лето дышит деревней и древнею волей,

Поле, полюшко-поле все в зернышках звездных.

* * *

Ту гавань, желанней которой не знал и не знаю,

Как знамя страны и страну, ускользнувшую в боль,

В бинокль не увидишь, за окоемом не сыщешь,

Хоть пищей по-прежнему та же забортная соль.

А сон мой с годами туманом оделся белесым,

И стало несносным глядеть, как чужие суда

Без стыда завладели причалом родимого порта

И мертвою хваткой вцепились в того, кто свободу им дал.

Ах, даль, моя даль! Ах, порт мой! Ах, гавань моя!

Не зря говорят, что ничто в этом мире не ново,

И снова душа провожает в поход корабли

До родимой земли, и готовы швартовы.

* * *

Словно молодость, вдруг испарилась лесная тропинка —

Костяника вокруг в каплях крови в Кощеевом царстве.

Здравствуй, жизнь незнакомая, —

робость, растерянность, трезвость, —

Неизвестность обратных путей в недалекую юность.

Улыбнулась когда-то мне девушка в пестрой косынке —

На простынке остались лесные следы костяники.

А тропинки к другой уводили зазнобе,

Чтобы вновь выводить меня к новой тропинке.

* * *

Вот как лишаюсь я речи —

Кузнечик стрекочет над ухом,

И глухо ему отвечает,

Как мачта под ветром, трава.

Ложусь то ничком, то навзничь —

Вот на ночь швартовы шхуна

Лунно нижет сквозь пену

Пенья небесных волн.

Я слышу звездные речи —

Мне легче постичь их значенье,

Чем слово, лукавое вечно,

На человечьих наречьях.

* * *

Я снова срезаю ночами соседские розы

И возле порога любимой цветник развожу,

Я ей ни за что не скажу, что не спится ночами

И что от отчаянья с зябкой прохладой дружу.

Ей — восемь, мне — семь, мы, выходит, ровесники вроде,

А верховодит она, и драчунья притом,

Вдвоем нам опасно, вот-вот отплачу я ей сдачей,

Но здесь на удачу ее прерывается сон.

* * *

На детских ножках в день вступает вечер,

Еще светло, а воздух фиолетов

Над Каспием, бульваром, минаретом

И над скамейкой — местом нашей встречи.

Хоть этот мир прекрасен без изъятья,

Мне все грустнее в нем и все тревожней —

Брожу, ловлю смешливый взгляд прохожих…

Но вон — звезда, и ты — во взрослом платье.

* * *

Я забыл твое имя, но помню в сирени весь дом,

За окном соловьи рассыпаются в звездные трели,

Акварели луны — поцелуи цветут на стене —

На стене вместе с телом сливаются в нежности лбы.

Я забыл твое имя, но вновь соловьи за окном —

И вверх дном мое сердце — все ищет тебя — свою рану.

Словно ранний рассвет, разгорается в сердце огонь,

Ты не тронь мою рану, пожалуйста, Радость, не тронь.