Всесильные советы Карнеги

1.

Машина ушла, постукивая бортами и прощально виляя пыльным задом. На поляне остались четверо: Виктор, начальник отряда, и трое его подчиненных. А еще гора экспедиционного снаряжения.

Поплескивала рядом речушка, щебетали вразнобой птицы, гудели над цветами шмели. Высокие сосны и ели возвышались по сторонам и насыщали воздух теплым смоляным духом.

Виктор взирал на эту картину почти с ребяческой радостью. С неменьшим удовольствием оглядел он и свой маленький отряд: Вику, Федьку (Леха не в счет). Еще месяц назад он не поверил бы, что такое возможно. Что он окажется в поле с самой красивой девушкой института и со своим закадычным приятелем, бывшим сокурсником, весельчаком и балагуром. И все это благодаря... Нет, это просто чудо!

 

Вика считалась первой красавицей НИИ. А на последнем новогоднем банкете ей даже присвоили (неофициально) титул «Мисс геология» (хотя к геологии она имела весьма опосредованное отношение).

Была она смугла, белозуба, с карими миндалевидными глазами, предполагающими хотя бы каплю монголо-татарских или иных восточных кровей. На далеких предков-наездников намекала и едва заметная выгнутость ног, которая, впрочем, нисколько не портила фигуры, наоборот, придавала ей особую сексуальность, будоражившую многих сотрудников-мужчин.

Виктор не раз пробовал заговаривать с ней, однажды пригласил на танец на институтской вечеринке, но это, увы, ни к чему не вело. Ее внимания добивались многие. Так что шансов у Виктора было не больше, чем у других. А вполне вероятно, что и меньше. Дело в том, что, при нормальной фигуре и росте, у него имелся досадный изъян — немного скривленный набок нос, память о занятиях боксом в студенческую пору. Хотя для женщин, говорят, это не столь важно — правильность мужской физиономии. А что тогда важно? Что может быть у него выигрышного?

Подмога подоспела с неожиданной стороны. Виктор и прежде слышал об американском психологе Дейле Карнеги, о его книгах, популярных во всем мире. Однако все как-то недосуг было почитать их, да вроде бы и ни к чему. Взялся же он за них после знаменательной беседы с руководителем отдела. В кабинет шефа Виктор вошел рядовым инженером, а через десять минут вышел оттуда слегка смущенным, но вполне правомочным начальником полевого отряда (существующего, правда, пока лишь на бумаге).

Начальник же в понимании Виктора, даже самый маленький, должен быть большим дипломатом, то есть должен уметь ладить с людьми. Вот и пришлось новоиспеченному начальнику раскрыть Карнеги, дабы овладеть искусством «завоевывать друзей и оказывать влияние на людей». Штудируя текст, он попутно открыл для себя немало ценного из смежных областей, в частности из области взаимоотношений мужчины и женщины. Кое-что он и самостоятельно постиг за годы студенчества и позже, что-то читал или слышал, но все это было разрозненно и туманно. У Карнеги же, что Виктора особенно подкупало, советы были абсолютно четкими и конкретными. Говорить с женщиной только о ней самой, не скупиться на комплименты, искренне восхищаться ею, оказывать постоянные знаки внимания в виде подарков и тому подобное.

Он начал с того, что каждое утро покупал в киоске розочку и ставил ее у Вики на столе в узкую вазу голубого стекла (им же приобретенную в первый день).

Вика работала в фондах института — выдавала по запросам сотрудников толстые потертые тома геологических отчетов и пухлые папки с набором графики. Особой дисциплинированностью она не блистала, и потому Виктор обычно появлялся задолго до ее прихода, как и вторая работница фондов, старушка столь же древняя, как и большая часть доверенных ей фондовых материалов.

Выбросив вчерашний цветок, Виктор ставил свежий и неспешно удалялся. Какая девушка в такой ситуации не испытает хотя бы элементарного любопытства: кто он, этот упорный даритель? Так что неудивительно, что однажды, на пятый или шестой день, Вика явилась на работу вовремя.

— Так вот кто здесь хозяйничает в мое отсутствие! — строго, но красиво изогнула она линии бровей. — А я от Марьи Васильевны ничего не могла добиться. Теперь вы застигнуты на месте преступления.

Голос ее, немного грудной, по-юношески хрипловатый, волновал и как бы даже щекотал тебя изнутри. Глаза мерцали, как расплавленный шоколад.

— Увы, — с покорным видом склонил голову виновник. — Застигнут и готов понести любое наказание. Можно, например, заточить меня здесь в фондах и не выпускать. — Виктор обвел взглядом низкие сводчатые потолки.

— Хорошо, я подумаю об этом, — колыхнула ресницами красотка, усаживаясь на свое место.

— А чтобы лучше думалось, предлагаю испить по чашечке кофе, — ввернул Виктор.

— Не сейчас. В обеденный перерыв разве что.

С того дня он стал заглядывать в фонды во всякую свободную минуту.

Иной раз он заставал у Вики какого-нибудь ухажера конкурента.

— Не думай, у меня с ним ничего серьезного, — говорила чуть погодя Вика, одаривая Виктора прелестнейшей улыбкой (на «ты» они перешли как-то сразу и легко).

Бывало, они встречались за чашкой кофе в институтском буфете. И Виктор говорил с ней только о ней самой: о любимой ею музыке, о ее непростых взаимоотношениях с мамой, о ее мечтах-планах (она собиралась оставить институтские фонды и пойти учиться на бортпроводницу).

— Представляю, как ты будешь смотреться в летной форме! — достаточно искренне восторгался Виктор. — У тебя станет еще больше поклонников — целые полчища, которые будут летать повсюду твоими рейсами.

— Да ладно! — довольно поправляла будущая стюардесса свои шикарные волосы. — До этого еще далеко. Еще поступить надо. Там, между прочим, жесткий кастинг. По внешним данным я на сто процентов гожусь, а вот психологический тест... Это самое трудное. Многие на нем срезаются.

— Ну, я в тебе уверен! И я уверен: тебе место не в этой пыльной норе, а в небе.

— Ты бы это моей маме сказал.

В часы, когда заказов не поступало, Вика листала глянцевые журналы, а то и покуривала от нечего делать, красиво, по-киношному, держа в тонких пальцах сигарету. Иногда учила английский, сосредоточенно сведя брови и шевеля губами вслед за голосом в плеере.

— Сочувствую тебе, — сказал Виктор однажды, сидя перед ее рабочим столом с неизменной вазочкой, из которой на сей раз торчал принесенный им банан. — Скучно, наверное, по восемь часов киснуть тут, возиться с этими пыльными талмудами? Не надоело?

— Ничего, я привыкла. К тому же осенью, как ты знаешь, у меня поступление на курсы. Недолго осталось скучать.

— Недолго? До осени еще о-го-го сколько! А лето? Прекрасное, жаркое, солнечное лето проторчать в этом склепе, где нет даже окон!

— А что, есть варианты?

— Варианты есть всегда. Например, поездка в поле. Отправиться в экспедицию с каким-нибудь отрядом... Вообрази: никаких тебе книженций, ведомостей, никакого начальства! Тайга, горы, чистые реки, ароматы лесов и лугов! И постоянно новые места, маршруты, встречи с дикими зверями...

— Нет, зверей, пожалуйста, не надо.

— Ну хорошо, с дикой нетронутой природой.

— Звучит, конечно, завлекательно, но кто же меня возьмет? Я ведь не геолог.

— Как — кто? — подступил наконец Виктор к решающему моменту разговора. — Я возьму. Как раз набираю работников в свой отряд. Второй геолог у меня есть, нужны еще два техника. Пойдешь техником?

— Техником — это как? С машинами возиться? Что я должна буду делать?

— Не так много. Технику полагается носить в маршруте рюкзак с камнями. (Вика подняла брови.) Но тебе это не грозит: геологи у нас здоровые, сами будут таскать. Еще нужно заворачивать образцы, заполнять этикетки, вести журнал проб... ну и прочие мелочи.

— Ну-у-у... — выставила нижнюю губку мисс геология. — Это что же, в сапогах ходить резиновых и в несуразном каком-нибудь костюме?

— Не стану скрывать, — счел нужным предупредить Виктор, — это Сибирь, тайга, и условия там не городские. Комфорта особого нет: жизнь в палатке, готовка на костре. В общем, не для слабеньких. Зато это, кстати, помогло бы тебе пройти тот самый психологический тест, о котором ты говорила.

— Хм... Допустим, я соглашусь. А как же мое начальство? С какой радости оно меня отпустит? Увольняться я пока не намерена.

— Очень просто: мой шеф поговорит с твоим шефом — и всё уладят. Да и кому летом нужны эти фонды! Все в поле или в отпусках.

Мисс геология задумалась. Однако затем покачала головой:

— Нет. Ты знаешь... спасибо, но это не мое.

Виктор вышел от нее огорченный. Наверное, он был недостаточно убедителен. А может, она права и это действительно не ее, чуждый ей образ жизни.

Когда же на другой день он зашел в фонды, Вика встретила его вопросом:

— Ты вчера не шутил, когда предлагал мне поехать в это ваше поле?

— А что?

«Выходит, чем-то я ее все же зацепил!»

— Я тут подумала... Я ведь никогда не бывала в Сибири. И вообще в походах. Ну и тест этот опять же...

— Отличная мысль! Резонная! Всецело поддерживаю.

(Д. Карнеги: «Пусть ваш собеседник считает, что данная ваша мысль принадлежит ему».)

«Удача! — поздравил себя Виктор, отправляясь на переговоры к шефу. — Она будет моей! Теперь уж не выпущу из когтей эту птичку». Это он, конечно же, хорохорился, ибо не мог сказать заранее, как у них все сложится, не пожалеет ли эта абсолютно городская, изнеженная «птичка» о том, что поддалась на его уговоры, не упорхнет ли. Хотя все может пойти и по-другому. Не исключено, что его любование Викой, его примитивное влечение перейдет в более глубокое, серьезное чувство... А она вдруг ответит взаимностью? Ну, тогда вообще!

И Виктор улыбнулся многообещающему близкому будущему.

2.

Кульков окончил геофак вместе с Виктором, однако не проработал в геологии ни дня. Сперва он значился директором левой фирмочки у одного своего знакомого, затем, когда фирмочка бесследно растворилась, протирал штаны в неком безликом ООО. В настоящий момент он не работал вовсе, и Виктор полагал, что предложение отправиться с ним в Сибирь будет для Федьки подарком судьбы.

Но... Федька неожиданно заартачился.

— Ты знаешь, я собирался лето пробездельничать. И так уже напахался. — Длиннорукий и немного нескладный, Федька смотрел на друга младенчески-ясными, не ведающими стыда глазами. — И вообще, не хочу я на этот твой Север! Вот если бы на юг... чтобы тепло, фрукты и работа без напряга...

И снова Виктор прибегнул к помощи безотказного Карнеги.

— Ты вечно выставляешь себя хуже, чем ты есть, Федюха, — как можно убежденнее заговорил он. — Я же тебя знаю давно. И знаю, что по натуре своей ты не такой. Если ты увлечешься, то работаешь получше многих. Я помню, как мы с тобой шабашили — срубы делали. Ты еще ногу топором поранил.

— К черту! Не вспоминай! — отмахнулся приятель.

— Но ведь интересная была работа, согласись!

— Интерес был материальный.

— Не огрубляй. Я помню: мы оба были увлечены. А теперь подумай: что может быть интереснее работы в тайге? В новых местах, на природе... Когда если и устанешь, то хорошей, здоровой усталостью, когда чай у костра кажется божественным напитком, а спится после маршрута, как спалось лишь в детстве...

— Ты только не обижайся, Витек, — прервал его однокурсник, — меня этой лирикой не заманить. Я еще на производственной практике романтики хлебнул. Комары, мошка, маршруты под дождем, в сапогах хлюпает, в палатке мокро и воняет портянками, жратва — каша с тушенкой. Ну его на фиг, скажу тебе честно!

— Тогда послушай мое предложение, — прибегнул к последнему средству Виктор. — Шиш кто еще предложит тебе такие условия. Короче, заниматься будешь чем хочешь: хочешь — в маршрут идешь, хочешь — в лагере сидишь, хочешь — рыбачишь. Когда надоест — отчалишь домой, но в любом случае числиться у меня будешь весь сезон и весь сезон я тебе оплачу.

— Не шутишь? — сразу воодушевился приятель. — Ну, тогда кла-а-асс!.. Когда выезжаем?

 

— Они работать-то будут? — выразил Виктору свое беспокойство завотделом. — Вика — твоя подружка... я все понимаю... но уж больно кокетлива, извини меня; такие любят, чтобы за них всё делали. А этот твой друг — немного легкомысленный, мне показалось. Смотри, не им отвечать за результаты работ — тебе.

Возможно, в чем-то шеф был прав, тем не менее у Виктора имелись свои соображения на этот счет. За плечами у него было уже четыре полевых сезона, а это как-никак опыт. Даже если вся работа ляжет на него одного (если предположить такую крайность), то он справится. Но только при условии, что обстановка в отряде будет дружеской и веселой. Он заранее решил, что стиль его руководства будет радикально отличаться от общепринятого. По сути, выбранный им способ управления сводился к отсутствию какого-либо видимого управления вообще. Скрупулезно изучив писания Карнеги, он уяснил, что гораздо эффективнее не приказывать («никто не любит, когда ему приказывают»), не заставлять людей работать, а незаметно, исподволь направлять их, поощрять, хвалить, рисовать перспективы, подталкивать на инициативу. Впрочем, как он позже узнал, существует иная книга — «Анти-Карнеги», в которой осуждаются любые манипуляции человеческим поведением. Он даже нашел ту книгу в Интернете, однако прочесть не успел. Как бы там ни было, главное — в этом Виктор был искренне убежден — это позитивное, радостное настроение в отряде, или, как это называют, психологический комфорт. И тут уж Карнеги безусловно прав, утверждая, что человек «работает лучше и проявляет больше старания в обстановке доброжелательности». Ради этого Виктор и уговаривал Федьку: с Кульком ему всегда бывало легко и комфортно.

И все складывалось до сих пор именно так. Недаром в качестве тайного советника ехал с ними и старина Дейл. Это было сокращенное издание — подборка самых ценных советов прославленного психолога.

И этот незримый член отряда пока что блестяще оправдывал возлагаемые на него надежды. Так, в пути им пришлось заночевать на дебаркадере в ожидании попутного судна, и нетрезвый шкипер («хозяин» дебаркадера) сразу заявил, что груз в спальной комнате держать запрещено, что камера хранения не работает, кипятка нет, постельного белья тем более. Нимало этим не огорчившись, Виктор первым делом выяснил, как шкипера звать («помните: имя человека — это самый сладостный и самый важный для него звук»), и в разговоре то и дело вворачивал это имя — Степан. Он расспросил, давно ли Степан работает здесь, предположил, что тому наверняка надоели всякие бродяги, требующие кипяток и постельное белье, и подивился, что даже в таких условиях Степан остался нормальным мужиком («что сразу видно»). В результате шкипер нашел место для груза, принес им чайник с горячим чаем и разбудил рано поутру, за двадцать минут до подхода судна.

То же самое с машиной. Полчаса беседы с главой администрации о проблемах района и перспективах обнаружения тут полезных ископаемых («интересуйтесь делами и проблемами других людей») — и трудяга ЗИЛ-130 с готовностью распахнул перед ними свои борта.

3.

Единственной ложкой дегтя в предстоящем сезоне, как считал Виктор, был Леха, штатный инженер-геолог.

В институте Леху величали не иначе как Алексеем Евлампиевичем. Будучи одно время председателем профкома, Алексей Евлампиевич так вошел в роль, что в дальнейшем уже и не пытался из нее выйти. Короткий, с большим горбатым носом и торчащей вперед рыжеватой бородкой, он расхаживал по институту гоголем, говорил покровительственно, с командными интонациями.

Виктору в отряд бывшего профорга буквально навязали.

— Его руководитель настоятельно просил за него, — словно оправдывался перед Виктором шеф. — Алексей Евлампиевич пишет кандидатскую, а вот материала у него маловато, требуется это дело поправить. Отказать, сам понимаешь, мы не можем.

Виктора такой оборот, разумеется, не радовал. Особенно после того, как к нему подошли две женщины из отдела, где работал Алексей.

— Мы слышали, с вами едет Алексей Евлампиевич? — Они глядели на Виктора как на человека, которому грозит беда. — Не воспримите это как наушничество, мы просто хотим предупредить. В прошлом году Алексей ездил с нами в одном отряде. И представляете?! Он совсем ничего не делал — ни по хозяйству, ни по работе, всеми командовал, нашего начальника затюкал, писал кляузы в дирекцию института... Пока не поздно, откажитесь.

— Поздно, — дернул плечом Виктор. — Ничего, как-нибудь отработаем.

Но «как-нибудь» он сам не хотел. Он хотел отработать и с пользой, и с удовольствием. Еще и поэтому тянул с собой Федьку — для нейтрализации бывшего профбосса.

Предостережения сочувствующих женщин скоро подтвердились: до всяких хозяйственных работ — упаковки груза, закупки продуктов — Алексей Евлампиевич не снисходил.

— Ни фига себе барин! — не вытерпел Федька, после того как они вдвоем, без Лехи, разгрузили пришедшее на базу Красноярска снаряжение. — Я сам лодырь, а этот еще круче меня. Два лодыря на отряд многовато. Хочешь, я ему пистон вставлю?

— Может, ты и понадобишься с пистоном позднее, но сейчас я сам.

— Давай, вздуй его хорошенько! — потер ладони Федька. — Пусть знает, на кого нарвался.

Мистер Карнеги уверяет, что «критика бесполезна, она заставляет человека обороняться и, как правило, оправдывать себя». Гораздо разумнее найти, за что человека можно похвалить, а затем сказать, что ждешь от него подобного и в остальном.

Однако в этот раз Виктор невольно отступил от карнегиевского курса. В душе у него скопилось столько раздражения и негодования по отношению к профбоссу, что, когда он увидел вечером его самоуверенную физиономию с надменно вздернутой бородкой, он позабыл
все приготовленные грамотные фразы и неожиданно для себя свирепо гаркнул:

— Это что за мать твою так?!

— В чем дело? — слегка опешил инженер.

— Почему все разгружают, а тебя нет?!

— Я же вчера говорил, что мне надо в поликлинику, и ты это слышал, — начал тот, и речь его с каждым словом звучала все тверже. — Мне необходимо было проверить давление. А если ты забыл, то я тебе напоминаю. И впредь...

— Так вот! — перебил его Виктор. — Напоминать буду я тебе! Заруби на носу: ты будешь отпрашиваться у меня, если куда-то собрался, а не ставить в известность. Это твоя обязанность. А с давлением вообще надо дома сидеть!

— Не тебе решать, где мне сидеть. Если же ты хочешь с самого начала испортить отношения, — бывший профлидер обрел привычный чиновничий тон, — то я не советую этого делать. Другие начальники...

— В отличие от других начальников, я не стану заниматься выяснением с тобой отношений — просто отправлю домой, и делу конец! — пригрозил Виктор.

— Это будет непросто: я ведь не пью, от своих прямых обязанностей не отказываюсь, и вообще, с дирекцией института у меня полное взаимопонимание.

«Зря я сорвался, — пожалел Виктор. — Только все дело испортил. Это неверный путь. Голыми руками его не возьмешь. Чего я добился? Ровным счетом ничего. Надо было все-таки действовать по Карнеги».

Федька держался прямо противоположного мнения.

— Как-то мягковато ты с ним, — раскритиковал он начальника. — Таким спуску нельзя давать, а то совсем оборзеет. Давай я с ним разберусь, по-простому... Ка-а-ак вломлю ему! Сразу смирненький станет.

— Нет, этого не надо. У нас тут не армия.

— Ладно, и так его достанем. Для начала надо дать ему какую-нибудь кликуху. Или хотя бы имя переиначить. Я знаю: это хорошо действует.

Так Леха стал Гохой.

Сам Алексей воспринял переименование без восторга, и всякий раз, когда он слышал свое новое имечко, лицо его искажалось болезненной гримасой.

— Ты бы, Гоха, профсобрание провел, что ли, — допекал профорга Федька.

— Я тебе не Гоха, а Алексей Евлампиевич! — указывал тот, едва сдерживаясь.

— Это у себя в институте ты, может быть, и Евлампиевич, а здесь ты просто Гоха, — нагло заявлял насмешник.

4.

Поляна походила на широкую просеку. По ее краю тянулся след старой грунтовки, а над речкой нависал, чуть прогнувшись, деревянный мост с обломленными кое-где перилами.

Правее, ниже по течению, у широкой излучины виднелись крайние дома таежного поселка. Окруженные заборами, они напоминали полузатопленные баржи, у которых из воды торчат только борта и надпалубные надстройки. Некоторые из них забирались на боковины гор, точно поднятые волной.

Лагерь вблизи поселка — это и хорошо и плохо. Хорошо то, что не надо тащить с собой кучу продуктов и печься об их сохранении: всегда можно прикупить кое-чего в магазине. Опять же, почта, медпункт под боком. Плохо — что лагерь не бросишь без присмотра, придется оставлять дежурного.

— Первым делом надо выпить чаю! — провозгласил Виктор, направляясь к соснам за хворостом.

— Чайку-то сейчас мочкане-ем! У-у-ух как мочканем! — вожделенно потирал ладони Федька.

И вот они уже сидят на травке вокруг закоптелого чайника. Виктор с Федькой успели искупаться, и теперь у обоих с носа, с подбородка капает в кружки с чаем чистая речная вода.

— Клево здесь! — огляделся по сторонам Федька. — Здорово ты придумал меня взять!

В это время из-под уклона травянистого берега показалась Вика в ярко-синем с блестками купальнике — тоже окунулась. Она белозубо улыбалась Виктору. А может, им всем. Мокрые плети темных волос прилипли к плечам, глаза так и искрились.

Виктор покосился на соратников. Те поглядывали на смуглянку, даже носы у обоих заострились. У Виктора в душе вместе с легкой ревностью шевельнулось чувство гордости.

Кулек, когда впервые увидал их с Викой вместе, шепнул с восхищением: «Ну ты, Витек, и деваху отхватил! Что надо деваха! Прямо фотомодель». Сейчас, глядя на нее, Виктор вновь подивился произошедшему чуду: она, эта избалованная мужским вниманием нимфетка — здесь, в Сибири, рядом с ним!

— Чай — это, конечно, зашибись, — лениво потянулся Федька, отвалившись на траву, — но меня волнует вопрос, как мы будем питаться. Кто будет готовить?

— Очень просто, — ответил Виктор, — кто самый голодный, тот и готовит.

— Нормально! — усмехнулась Вика.

— Нормально? Для этого есть техники. Я, как инженер, готовить не обязан, — надулся Гоха.

— Жрать захочешь — приготовишь как миленький! — хохотнул Федька. — Только чувствую, что придется кашеварить мне: я похавать люблю. Сейчас я бы поел чего-нибудь деревенского. Молочка, например, или сметаны...

 

Палатки поставили две: шестиместную для мужской части отряда и груза и четырехместную — для дамы.

Виктор занес в жилище Вики ее вещи. Внутри палатки, пока еще не обжитой, в ее интимной полутени очутился кусочек поляны — шелковистая трава, цветы: ромашки, лютики, земляника.

— Все эти цветы — тебе! — Он сделал широкий театральный жест.

Мисс геология снисходительно улыбнулась:

— Благодарю вас! А теперь выйди, пожалуйста, мне нужно переодеться.

Она стояла перед ним — прямая, смуглая, горячая от солнца, с узкой удлиненной талией, которую ужасно хотелось обвить руками. А Виктор к тому же пребывал в задорном, радостно-шаловливом настроении, чтобы просто так уйти.

— Переодевайся: я ничего не вижу. Я слеп! — заявил он, усаживаясь на пол. — Я ослеплен твоей красотой. Но если хочешь, я не буду смотреть. — И он старательно зажмурился, сморщив лицо и еще больше скособочив свой кривой нос.

— Виктор! — Она пыталась держать строгость. — Перестань дурачиться!

Он открыл глаза. Под пологом палатки, выгоревшей за прошедшие сезоны до желтизны, распространялся теплый, янтарный полусвет.

— Стой! Замри! — вскричал Виктор негромко.

— Ну что еще?

— Не шевелись! — Он вскочил на ноги и приблизился к ней, сутулясь под навесом брезента. — О-о! Ты вся золотишься! Повернись чуть-чуть в профиль. Вот так. Жалко, ты сама себя не видишь. Этот мягкий свет на твоем лице, плечах, руках... и эти цветы вокруг... Живая картина! «Весна» Боттичелли! — Ничего другого, более подходящего, он в памяти не выкопал. — Только загорелая.

— Хорошо. Я рада. А теперь, пожалуйста...

— Одну минуту! Только минуту! Прошу тебя: приляг.

— Это еще зачем? — непонимающе шевельнула она ресницами, но в глазах уже поигрывало любопытство.

(«Не переставайте женщину удивлять» — это, кажется, не из Карнеги, хотя вполне в его духе.)

— Прошу! Приляг на минуту. И после этого я уйду. Мне видится образ... Волшебный! «Спящая Венера». Ляг на спину и немного набок.

Вика посмотрела на него продолжительным, испытующим взглядом и покорилась.

— Только не думай, что если я поехала с тобой, то это что-то означает...

— Венера! — не слушая ее, воскликнул соблазнитель и опустился на колени. — Истинная Венера! Джорджоне! Комплекция, конечно, другая, но спокойствие и красота линий — богини! С тебя можно писать картины, поверь.

Доктор Карнеги, несомненно, остался бы доволен: Виктор показал себя способным учеником. Соединив перед грудью ладони, словно верша некий молитвенный ритуал, он склонился над своей Венерой, над ее расслабленным, пахнущим солнцем, манящим телом...

В эту самую секунду снаружи донесся треск мотора.

— К нам гости? — очнувшись, приподняла точеные плечики Вика.

Виктор досадливо выглянул наружу. К мосту причалила помятая дюралевая лодка, и из нее, громко матерясь, выбрались на скрипучий настил двое парней лет по двадцать пять — двадцать восемь.

— А вы кто такие?! — изумились и даже как будто возмутились приехавшие, заметив палатки и незнакомых людей. — Геологи? Вот новость. Давненько не было! Ну, тогда давайте, геологи, с нами по кружечке, — предложил один, побалтывая в трехлитровой банке белесую жидкость.

— Я не пью, — сразу объявил Гоха.

Федька мялся, с опаской поглядывая на банку.

— Обидите, — строго предупредили парни.

— Вон наш начальник! — обрадованно указал Кульков на подошедшего Виктора. — Он бывалый, он за нас выпьет. Витек, придется тебе пить, — как бы извиняясь за «подставу», развел он руками.

А парни уже наливали, да так, что по доскам моста зазмеились ручейки.

— А сами вы откуда? — спросил Виктор, с трудом осилив кружку горько-сладкой, воняющей дрожжами браги.

— Откуда... Отсюда. Откуда нам еще быть? — отвечали те, косясь на Вику, выплывшую из палатки в красно-желтом летнем сарафане.

Виктор вспомнил про Карнеги и, подмигнув Федьке, заговорил:

— Красота здесь у вас! Не то что в городе. Вам можно позавидовать — в таком классном месте живете.

— А то! — Парни польщенно заулыбались.

— И травы какие богатые! Вкусное, наверное, у вас тут молоко.

— А что, молока надо? — обращаясь почему-то к Вике, простодушно воскликнул один, с бурой веснушчатой физиономией.

— Не отказалась бы, — улыбнулась красавица, кокетливо склонив голову к плечу и щуря глаза.

— Допивай! — приказал веснушчатый приятелю. Он прополоснул банку в речке и кивнул Виктору: — Пойдем. Пешком быстрее обернемся.

Они двинулись в сторону виднеющихся домиков.

— Володька, — представился парень дорогой. — А тебя как? А девушку? Виктория? Чуднó. А мы тут, понимаешь... Про Сизого слышал? — не в лад спросил он. — Он мой кореш. Не слыхал? Ну, значит, еще услышишь.

Поселок, казалось, вымер. По пустынной улице ветерок лениво мел пыль. Лишь вдоль заборов по нагретому дощатому тротуару бродили чумазые псы с добродушно-глупыми мордами. Тем более неожиданной явилась для Виктора сцена, разыгравшаяся на следующей улочке. Трое пацанов рысью катили мотоцикл, а за ними в облаке пыли бежал, спотыкаясь, в дым пьяный здоровенный парень в разорванной на груди рубашке и с длинным кухонным ножом в руке.

— Я вам, мля, говорил, чтоб вы, мля!.. — рычал он.

Он догнал одного из подростков (двое других в это время торопливо заводили мотоцикл, но агрегат, как часто бывает в подобных случаях, и не думал заводиться). Настигнутый парнишка, видать, не лыком был шит — успел вырвать из забора жердь и выбил ею из рук нападавшего нож. Однако силы были неравными: пьяный отобрал у мальчишки дрын и с размаху обрушил тому на плечо. Несчастный рухнул навзничь, не издав ни звука, а детина продолжал со всей дури лупцевать его жердью по груди. Чувствовалось, как у лежащего все внутренности подпрыгивают в такт ударам. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не вмешался Володька, спутник Виктора, да еще прибежали две тетки и, причитая, увели пьяного. Побитого Виктор помог взгромоздить на мотоцикл (парнишка так и не пришел в себя), и троица в плотной сцепке покатила прочь.

Вновь воцарился покой, а улица приняла изначальный одурманенно-сонный вид. Из ворот ближайшего дома вышла женщина в сером мужском пиджаке и широкой юбке, с комочком ваты в руке.

— Вот нашатырь несу, да гляжу: не нужон. Ох, думала, убив он ево. Экой буян, ить только из тюрьмы вышел — уже за нож! Опять, значит, посодют...

У этой хозяйки Виктор и купил молока по смехотворно низкой цене.

Сцена на окраине поселка произвела на него удручающее впечатление, как если бы он стал свидетелем чужой семейной склоки. Подумалось, что вряд ли их жизнь тут будет такой уж безмятежной. Он решил не рассказывать своим об этом эпизоде, чтобы не настраивать на плохое. А Володька, похоже, вовсе не придал случившемуся значения.

Когда они с банкой молока подходили к лагерю, там велся разговор про рыбалку.

— Щука здесь есть? А хариус? — выкрикивал в азарте Федька.

— Вы-то, наверное, если уж рыбачите, то по-крупному, — подключился Виктор. — Но что-то не верится, чтоб у вас тут водилась нормальная рыба.

(Это было также из карнегиевского арсенала: «Бросай вызов, задевай за живое».)

— Не верится?! — вскочил на ноги Володькин дружок. — Любишь рыбу? — резко повернулся он к Вике.

— Смотря какую.

— Тогда засекай время. Через двадцать минут будет рыба. — Он прыгнул в лодку и дернул стартер.

И в самом деле: через двадцать минут Вика угощалась соленой стерлядью (и все остальные заодно). Хвала Карнеги! Вот только в душе у Виктора остался какой-то камешек — маленькое чувство неловкости, как будто он обманул в чем-то этих парней. Так же как и смотрителя дебаркадера, и главу администрации района.

Рев мотора вывел его из задумчивости.

— Бывайте! — крикнул Володька из лодки, и вместе с напарником они помахали Вике.

— А банку? — спохватился Виктор.

— Оставьте себе!

Федька после отъезда гостей напряг кулаки и заявил:

— Все! Вы завтра можете валить в свой маршрут, а я остаюсь и занимаюсь рыбалкой. Я с моста уже засек парочку хариусов.

5.

Началась работа, маршруты, и к Виктору вернулось солнечное настроение. Он скоро забыл ту историю с поножовщиной, окружающий мир по-прежнему был улыбчивым и гостеприимным. Тайга, горы, геологический молоток в руке, топокарта — все для него было привычным, но вместе с тем как будто новым, радостно-волнующим после долгого пребывания в городе. Ноги послушно и упруго шагали по камням, по болотному мху, глаза придирчиво ощупывали склоны, скалистые уступы и останцы.

В первый же день работы Виктор выявил в обрывах речки отличные скальные выходы и дня за четыре составил разрезы, то есть зарисовки этих обнажений в масштабе, с детальным геохимическим опробованием.

Случались, правда, и не столь удачные дни. Так, однажды, двигаясь по азимуту, он угодил на старое пожарище. Черные скелеты лиственниц с крепкими, как железные пики, обгорелыми сучьями, а между ними — дебри иван-чая выше человеческого роста. Ни впереди, ни по сторонам ничего не было видно, однако ничего не просматривалось и под ногами, так что геолог постоянно куда-то проваливался, спотыкался, падал на четвереньки. День клонился к вечеру, и Виктору стало чудиться, будто весь мир — это сплошное пожарище и заросли кипрея.

Зато с каким сладостным чувством думал он о том, как, вернувшись вечером в лагерь, увидит свою Вику, как обнимутся они в их уютной палатке! Да, его настойчивость вкупе с чудодейственными рекомендациями Карнеги сделали свое дело: на третий день пребывания тут Виктор, провожаемый завистливыми взглядами мужчин-коллег, перетащил свои пожитки и спальный мешок в палатку Вики. (Хорошо, что ее жилище он предусмотрительно установил на приличном расстоянии от мужского.)

И тем не менее, как ни странно, совершенно счастливым Виктор себя не чувствовал. Вика была с ним нежна и ласкова. И довольно страстна. Но не более того. Она обнимала его изящными руками, по-кошачьи выгибалась над ним, смотрела ему в глаза темными, мерцающими в сумраке глазами, хотя он не чувствовал в ее взгляде того самоотрешенного, почти жертвенного огня, каким в его понимании должны гореть глаза любящей женщины. Вика как будто благосклонно дарила ему себя, и то не навсегда. Может, он слишком многого от нее ждал? Или слишком торопил события? Всему свой срок. Ведь и сам он... Да, он любовался ею, трепетал от ее нежных прикосновений, но видел ли он в ней ту единственную душу, которую хотелось бы оберегать, нести как свечу и посвятить ей жизнь? Пожалуй, нет. А между тем она влекла его к себе все сильнее. Теперь он уже не в силах был бы от нее отказаться.

 

Вика обычно сопровождала в маршрутах Леху. Одиночные маршруты, запрещенные техникой безопасности, Виктор мог позволить только себе. Правда, случалось, что Гоха оставался в лагере, ссылаясь на повышенное давление (в чем Виктор сильно сомневался). В такие дни Виктор брал с собой Вику. В светло-зеленом просторном костюме она выглядела как субтильный узкоплечий подросток (если не замечать темного хвоста за спиной). Она оказалась довольно выносливым ходоком. Поскольку ходила в кроссовках, через водные преграды Виктор переносил ее на руках. Она обвивала левой рукой его шею, а ее волосы скользили по его лицу, порой закрывая видимость. Это доставляло ему какое-то дурманное удовольствие.

— Лешка тебя тоже переносит? — спросил он как-то.

— Переносит, а как же! — отвечала напарница.

«Действительно, а как иначе? Не разуваться же ей каждый раз», — подумал Виктор.

Федька рыбачил или просто бездельничал в лагере. Но иногда, к неудовольствию Гохи, подменял в его паре Вику.

На дежурного по лагерю не приходилось почти никаких дел, разве что сварить ужин да завернуть принесенные накануне камни. Иногда Виктор давал приятелю кое-какие мизерные задания — натаскать дров или сделать ручки к двуручной пиле. Если будет охота.

— Из того, что ты мне говорил, Витек, я сегодня ничего не сделал, — чистосердечно признавался вечером Кулек, только теперь начиная разводить костер.

— Хотя бы чаю заварил к приходу, — бурчал Гоха.

— Ты в маршруте, что ли, чаю не напился? — нахально восклицал дежурный.

— В маршруте я работаю!

— Так мы тебе и поверили.

— Ерунда, через пять минут вскипит, — примиряюще говорил Виктор. — В следующий раз, я думаю, Федя обязательно что-нибудь приготовит и даже удивит нас необычным блюдом, — подбрасывал он карнегиевскую приманку.

Только без толку: Федька был в курсе насчет Карнеги. «Знаем мы эти приемчики», — как бы говорил он, понимающе кивая другу. К тому же напрочь был лишен честолюбия.

— Слушай, — озабоченно поделился он как-то с начальником. — Я здесь так обленился, не знаю, как потом смогу работать, когда куда-нибудь устроюсь. Ты меня хоть в маршруты почаще гоняй.

— Мы как договаривались? Что заставлять тебя я не буду, — отвечал Виктор. — Сам себя гоняй. Или Гоху попроси.

— Ну ты сказанул!

Вика, поначалу с энтузиазмом наводившая в лагере порядок и чистоту, видимо, под влиянием общей безалаберности или по какой-то иной причине вскоре тоже перестала стараться. Оставаясь дежурной, она большей частью загорала, читала книжки, мыла и часами расчесывала свои шикарные волосы и часто даже не удосуживалась убрать с ящика-стола утренние недоедки.

— Вика здорово поработала над этой кашей! Но мы знаем, что она способна на большее и в следующий раз удивит нас кайфовейшим блюдом, — пародировал Федька начальника и Карнеги, ковыряя в тарелке надоевшую кашу с тушенкой.

— Вика вообще молодчина! — подтверждал Виктор.

— Вика, слышишь? Мы верим в тебя. И в твои кулинарные таланты!

— Я рада, — делала та улыбочку, и все шло по-прежнему.

Странно, недоумевал Виктор, до сих пор на всех встречных-поперечных Карнеги оказывал прямо-таки магическое влияние, почему же он не действует сейчас на его коллег?

Между тем окружающая природа, воздух, запахи тайги, пение птиц и стук дятла на ближайшей сосне сглаживали эти мелкие шероховатости. Обступившие поляну ветвистые сосны, несколько высоченных елей и лесистые горы за ними выглядели по вечерам, освещенные низким солнцем, выпукло, почти сюрреалистически.

— Мы как перед сценой в театре, — подметила однажды и Вика, наблюдая дремотно плывущий над рекой розоватый, подкрашенный закатом пар.

С наступлением темноты пейзаж местности становился еще более завораживающим. Каждый предмет, растение, казалось, обретали свою, неведомую человеку жизнь, о чем-то переговаривались (не как люди, а по-своему, на языке запахов например), о чем-то думали, и думы их текли отдельно от них — в виде тумана или прохладного света луны. И в каждом отчетливее проступал его характер. Вот ель — черный заостренный силуэт на звездном фоне неба — само величие и мудрость. Молодые сосенки возле палаток — наивность и скрытое озорство — точно пацаны или щенята. Две березки у моста — само собой, девочки в своей еще незрелой, полной нежности красе. Лиственницы — в них ощущается бывалость и деловое, практическое знание жизни. А костер? О чем трепещут его огненные языки, навевая какую-то неземную грусть? Человеческому уму этого не постичь, физика с химией тут бессильны. Зато окружающие деревья и кусты и негромко булькающая речка — эти, похоже, в курсе. Одна компания! И луна из их числа — выглядывает многозначительно из плетенья облачных нитей.

А вот палатки они не посвящают в свои дела. Те даже не знают природного языка, отвергнутые, навсегда привязанные к человеку.

Их с Викой палатка вдруг чудесно озарилась изнутри, точно китайский фонарик, — это Вика затеплила свечку. В такие минуты очарованного состояния души Виктору чудилось, что вот еще немного, небольшое внутреннее усилие, незначительный сдвиг в мировосприятии — и он включится, вольется в этот исполненный тайнами мир природы, станет слышать и понимать его речи. Но тогда для него, возможно, навсегда закроется привычный мир: Вика, остальные его подопечные да и вообще все люди сделаются для него непостижимыми.

6.

Гоха маршрутил недолго. Однажды после работы он отправился в поселок в свое любимое учреждение — поликлинику (то есть медпункт), а по дороге решил зайти на почту и был покусан собакой.

— Прямо на почте?! — воскликнул Федька, выслушав Лехину детективную историю. — Может, это был почтальон — противник профсоюзов?

— Не на почте, а на улице, — пробурчал пострадавший.

С этого дня Гоха сидел в лагере с перебинтованной рукой и подчеркнуто скорбной физиономией. И хотя ранка, на взгляд Виктора, была пустяковая (след одного-двух зубов), Гоха уделял ей беспримерно много внимания: ходил на перевязки в медпункт, устраивал всяческие процедуры, компрессы, примочки.

— Ну что, Вика, давай займемся? — обращался он по вечерам к мисс геологии. И та с готовностью разматывала Гохины метровые бинты и колдовала над болячкой со всевозможными мазями.

— Гоха до конца сезона с забинтованной рукой будет ходить, — язвил Федька.

— А тебе какое дело? — огрызался покусанный.

— Все лекарства в аптечке поизвел, — ворчал техник, как будто его так уж волновало состояние аптечки.

Виктор тоже не всегда удерживался от издевок.

— Не помните, через сколько дней проявляется бешенство? — с озабоченным лицом обращался он к коллегам. — Какой там инкубационный период? Кажется, от десяти дней? Значит, пора уже быть начеку.

— Придется Гоху в клетке держать, — подхватывал Кулек. — А то нас всех искусает, когда сбесится.

Вика тоже похихикивала, прикрывая улыбку ладонью, но продолжала добросовестно, почти с сестринской нежностью возиться с Лехиным укусом. И особенно старалась, казалось Виктору, если видела, что он, Виктор, за ней наблюдает.

«Наверное, как будущей стюардессе, ей необходимо уметь оказывать простую медицинскую помощь», — убеждал он себя.

— Надо бы и мне чем-нибудь заболеть или собакой укуситься, чтобы Вика меня полечила, — ревниво заявлял Федька. А наедине с однокурсником высказался так: — Что-то ты, Витек, слабо Гоху гоняешь. Ты бы его побольше гонял, а то он сильнее меня обленится, симулянт: то давление у него, то рука. Хочешь, я его погоняю?

Виктор не воспринял его слова всерьез, однако как-то утром Федька поднялся сразу после начальника (что уже само по себе происшествие) и пришел в страшное негодование оттого, что Леха все еще валяется.

— Эй, Гоха, совсем оборзел? А ну, быстро вставай и делай чай! — накинулся он на мирно посапывающего инженера и поволок его вместе со спальником из палатки.

Леха выскочил из мешка точно черт из табакерки, волосатый, раскоряченный, с вытаращенными от возмущения глазами и воинственно торчащей бородкой. Через секунду оба уже катались, сцепившись, по мокрой от росы траве.

— Мужики, кончайте! — кинулся разнимать их Виктор.

— Ла-а-адно, — процедил Леха, после того как Виктору удалось оторвать драчунов друг от друга. — Я в дирекцию института все доложу. Сегодня же.

— Тогда, Гоха, попробуешь моего кулака, — пообещал Федька, убедительно потрясши этим самым кулаком у него перед носом.

— Федор, ты не прав. У нас в отряде, кажется, есть начальник. Почему ты вместо меня наводишь порядки? Что за самоуправство? — с преувеличенной строгостью отчитал Виктор приятеля.

Федька многозначительно подмигнул ему в ответ: мол, он понимает, что это всего лишь психологический прием, рассчитанный на Гоху.

Нельзя сказать, чтобы Виктор был так уж недоволен происшедшим, но ему и в самом деле не нравилось, что оболтус Федька пытается брать в свои руки бразды правления. Да и метод воздействия, полагал он, был абсолютно неграмотный и примитивный. Как бы там ни было, он решил подкрепить Федькины грубые меры более тонкими стимулами.

Вечером того же дня он спросил у инженера как бы между прочим:

— Леш, у тебя публикаций достаточно для защиты?

— Маловато, — вздохнул тот.

Виктор это и так знал от своего шефа.

— Если получим по нашему участку интересные результаты, можем написать в соавторстве статейку.

— Было бы здорово! — Соискатель даже бородку вдохновенно вскинул.

— Ты что, Гоха, диссертацию пишешь? — тут же прицепился Федька. — На какую тему? Не говори, я угадаю! «Лечение примочками хитрющего профсоюзного босса»!

Федька приписал заслугу себе, но Виктор был убежден, что именно благодаря Дейлу Карнеги Гоха после этих событий скоропостижно поправился.

7.

Вике теперь некого было опекать, и, может быть, оттого она заметно приуныла.

— Ну как ты? Скучаешь? — немного виновато спросил у нее как-то Виктор. — Потерпи немного. Через две-три недели мы переберемся на новое место. Там лагерь охранять не придется, так что Федька будет ходить в паре с Лешкой, а ты — со мной.

— И это будет ужасно весело, — ответила Вика с нескрываемой иронией.

По вечерам мисс геологию донимал гнус и она пряталась в палатке с наушниками в ушах.

Однажды Виктор уже в сумерках возвращался из маршрута, уставший, с одним желанием — поесть и завалиться спать. Подходя к лагерю, он увидел рядом с палатками десяток мотоциклов, а у костра толпу ребят лет по шестнадцать — двадцать. Федька, Вика и Леха сидели среди них и, похоже, отнюдь не скучали. То и дело раздавались взрывы хохота. При появлении начальника веселье немного пригасло, но после знакомства (Виктор запомнил только Костю Большого, Костю Мелкого и манерного загорелого парня в темных щегольских очках по кличке Маньяк) разговоры и смех возобновились.

Он присел к огню. Чайник оказался пустым, ужина не было.

Между тем Костя Большой, в котором, несмотря на грозный череп, намалеванный на футболке, и черный платочек-бандану на круглой голове, угадывался добродушный малый, предложил Вике прокатить ее. Девушка вопросительно взглянула на Виктора. Тот пожал плечами: если хочешь, почему не прокатиться?

Одним рывком Костя завел свою изумрудную «Хонду», горделиво оседлал ее, Вика, в легкой рубашке и джинсах, пристроилась на заднем сиденье, и они припустили по ухабистой грунтовке. Чувствовалось, что Вике страшновато, но она героически улыбнулась и даже помахала рукой, когда они минут через десять промчались в обратном направлении мимо лагеря, и лишь взвизгнула, когда мотоцикл влетел на шаткий мост. Темные волосы ее развевались сзади, точно хвост кометы. Под ней сейчас был не мотоцикл, а горячий конь ее далеких предков.

Потом подругу Виктора катали по очереди все, пока она, обессиленная, не свалилась со смехом на траву у палатки. Конечно, думал Виктор, заскучала она тут среди одних и тех же лиц, без свежих впечатлений и ярких событий. И все же какое-то смутное беспокойство, колкое бередящее зернышко проникло ему в душу да там и осталось.

Не показывая недовольства из-за отсутствия ужина, он разогрел на костре банку тушенки, съел ее с куском черствого хлеба и отправился спать. Однако шум и хохот у костра не способствовали скорому засыпанию. Особенно почему-то нервировал его смех Вики. Мисс геология находилась в центре мужского внимания. Шутки, анекдоты — все это явно адресовалось ей. Виктора так и подмывало выйти, схватить девчонку за руку и силой увести в палатку. Но это было бы слишком грубо, совсем не в стиле Карнеги. Чушь! Не в Карнеги дело! Дело в том, что так можно поступить лишь со своей женщиной. А может ли он считать ее своей?

Когда уже за полночь гости разъехались и Вика, тихо ступая, пробралась в их жилище, Виктор все еще не спал и не сдержал вздоха при ее появлении. Она присела возле него.

— Ты не сердишься на меня?

— Нет, все нормально. Не с одним же мной тебе общаться.

— И ты... не ревнуешь меня?

«Никогда не ворчите, не ревнуйте!» — Виктор хорошо помнил этот призыв Карнеги. «В ревности — инстинкт собственника», — утверждал другой авторитет (кажется, Николай Бердяев).

— Нет конечно. Ревность — чувство собственника, — повторил Виктор чужие слова. — Ты же не моя собственность, ты свободный человек.

«Ах как благородно!» — покривился он в душе.

— Витечка, ты у меня такой... такой редкий мужчина!

— Есть еще выражение: редкостный дурак.

— Перестань! Это не про тебя.

 

Отныне геологи не могли пожаловаться на недостаток общения. Юные мотоциклисты стали навещать их ежевечерне (а некоторые — и днем) и просиживали у костра до глубокой ночи. Поскольку изъясняться без матерщины они не умели, то Вике приходилось терпеть. Если она делала им замечание, то они попросту смущенно умолкали. Впрочем, она удивительно быстро адаптировалась.

Со своими машинами эти сибирские байкеры обращались ловчее, чем геологи с молотками. Даже жаргон их отражал пристрастие к технике. «Не наезжай на меня! — отбивался кто-нибудь в разговоре от нападок дружков. — Колеса не помыл, а наезжаешь». Или: «Ловко подъезжаешь» — то есть хитришь. «У тебя поздно зажигание срабатывает» — в смысле: плохо соображаешь. «На первой скорости идет» — надо понимать: медленно. И тому подобное.

Виктор первое время присоединялся к компании, вникал в разговоры. Пересказывались в основном эпизоды поселковой жизни, а эпизоды эти сводились либо к дракам, либо к «прикольным» моментам. Маньяк, например, несколько раз повторял историю, как его «сняли с мотоцикла менты» (кто-то украл мотоцикл, искали похитителя) и по дороге в отделение он кричал: «За что?! Я никого не убивал! Я не убийца!» Тут «зажигание срабатывало» безотказно — следовал взрыв хохота. С особым почтением упоминались местные авторитеты: некто Сизый, король поселка, и его приспешники — Тыквин и Дубов.

Скоро, однако, Виктору наскучила эта бесконечная бравада, к тому же сказывалась усталость — он уходил в палатку, не дожидаясь, пока гости разъедутся. Остальные члены отряда (и Вика в их числе) развлекались допоздна, а поутру их было не растолкать.

Его удивляло, что Гоха, этот зануда и ханжа, без труда вписался в молодежный круг, смешил всех анекдотами и скоро стал чуть ли не главным затейником. Федька — тот хорошо себя чувствовал в любой компании. А вот Вика, как нетрудно было заметить, просто купалась во внимании бессчетных кавалеров. Один катал ее на мотоцикле, другой угощал земляникой, третий учил плавать, от четвертого она выслушивала признания в любви. Днем, когда она оставалась дежурной, Костя Мелкий таскал ей дрова и воду, а Костя Большой мотался в магазин за продуктами.

Парни рассказывали, что по поселку среди молодежи пронесся слух: дескать, у «зеленого моста» (название, как видно, сохранилось дольше, чем краска) живет красавица геологиня. И все теперь жаждали на нее посмотреть и познакомиться. Неудивительно, что всякий раз у костра появлялись новые лица. Все они, как и их имена, перемешались у Виктора в голове, а вот Вика знала каждого не только по имени, но и по фамилии.

— Ты и так блистала, а теперь вообще суперстар! — выразил ей свое восхищение Федька. — Все в поселке в тебя повлюблялись. И я их понимаю. Я и сам бы за тобой приударил... да лень.

— Вот ты какой, — без тени обиды проворковала обольстительница.

— Лодырь, — охотно согласился Федька. — Но у тебя и так хахалей хватает. Плохо только, что мы ничего от этого не имеем, — прибавил он озабоченно. — Ты бы что-нибудь с них брала. За любование. Варенье, например. Почему у нас к чаю нет варенья? Намекни им, что любишь варенье.

— Какой ты прагматичный!

Тогда Федька сам обмолвился при гостях, что Вика обожает варенье. И на другой же день, как по волшебству, без всякого участия Карнеги, появилось множество баночек с разными вареньями, которые Кулек уплетал без малейшего зазрения совести.

Была кое-какая польза и для Виктора. Маньяк, например, сам предложил и несколько раз подбрасывал его на своем мотоцикле к началу маршрута. А Костя Большой пригласил весь их маленький отряд к себе в баню.

Однажды вечером Виктор с Федькой прокатились вдвоем на мотоцикле Маньяка.

— Не боись, я маленько умею, — заверил Виктора приятель, усаживаясь на водительское место.

На обратном пути за рулем сидел Виктор. Он испытал вдруг колдовское воздействие скорости. Рыча вместе с мотоциклом, он все сильнее выжимал ручку газа, с восторгом отмечая послушность машины своей воле. Они резво промчались мимо лагеря, и Виктор стал выруливать на мост. Однако мотоцикл отказывался поворачивать. Сбросить скорость он по неопытности не сообразил. На полном газу они летели к краю насыпи, за которым были кусты, обрыв и речка.

— Витек, блин, тормози! — взмолился сзади Федька. — Тормози!

Но Виктор забыл, где находится тормоз. Их неуклонно несло к обрыву. И в тот момент, когда казалось, уже ничто им не поможет, оба совершенно инстинктивно, разом оттолкнулись от рокового края ногами и чудом выскочили на мост.

— Ну ты даешь! Чуть в речку не улетели! — облегченно расхохотался приятель, когда они остановились. — Я уж приготовился к нырку, воздуху набрал.

А Виктор вдруг ощутил странное сожаление, что ничего такого не произошло — такого, что, возможно, заставило бы побледнеть и испугаться за него Вику.

8.

Между тем ежедневные эти сборища и толкотня в лагере нравились Виктору все меньше.

Как-то, вернувшись из маршрута раньше обычного, он застал Вику лежащей на резиновом матрасе рядышком с Костей Мелким. Оба вскочили на ноги при его появлении.

— Начальник, забери от меня этого малолетку! Он не дает мне готовить, — притворно пожаловалась дежурная («начальник» — это было что-то новенькое). — А еще пытался меня утопить.

— Не утопить, а научить плавать, — мужским басом возразил «малолетка».

«Что происходит? — спрашивал себя Виктор. — Я здесь как будто лишний».

Временами Вика как бы вспоминала про него, пытливо заглядывала в глаза, словно чего-то от него ожидая — слов или действий.

— Ты чего так смотришь?

— Так, ничего, — уклонялась она от ответа и отходила, сексуально двигая прелестными бедрами. А через минуту уже щебетала с кем-то из своих бесчисленных ухажеров.

Чаще других стал появляться молчаливый широколицый парняга с мускулистыми трудовыми руками. Все звали его Лосем, и было неясно, фамилия это или прозвище. Приходил Лось обычно задолго до остальных и в отличие от остальных — пешком. Он присаживался где-нибудь в сторонке в своих большущих резиновых сапогах, облепленных заплатками, и не сводил глаз с «красавицы геологини». Иногда изрекал что-нибудь вроде: «А в большой реке рыба пошла» — и снова надолго умолкал. «Красавица геологиня» не удостаивала даже взглядом этого бессловесного воздыхателя, но он все равно просиживал часами.

Бывало, Лось приходил с удочкой и наловленной рыбой и весь улов оставлял геологам. А однажды, будучи слегка выпившим, разоткровенничался — признался Виктору в любви к реке.

— Поверишь-нет? — уставил он на Виктора немигающие глаза. — Днями могу по ней бродить. Вот для тебя это просто речка, а для меня все! Реку — ее понимать, ее чувствовать надо. Вот когда ты ее поймешь — каждую ямку, каждый ее перекат — ты без рыбы не вернешься.

Федька, у которого ловилась одна плотва (сорога, как ее тут называли), отправился как-то рыбачить с Лосем и вернулся довольный, с пакетом хариусов.

— У них тут рыбалка не как у нас, — радостно сообщил он. — Все по-другому. Ни поплавка, ни грузила не надо. Зато теперь я спец! Теперь рыба бу-у-удет! — торжествующе потер он ладони.

Рыба и впрямь появилась, вот только чистить ее никто не желал.

 

По вечерам Виктор лежал один в палатке и против воли слушал треп у костра, гогот, Лехины анекдоты.

— Тише, — доносился иной раз голос Вики, — начальник спать лег.

В ее тоне Виктору чудилась не столько забота, сколько ирония. Уснуть они ему все равно не давали, бубня, периодически треща мотоциклами и освещая фарами брезент палатки. Он зримо представлял себе смеющееся игривое лицо Вики, и острое злое чувство разгоралось в нем, как пламя костра за стенкой. Его так и подмывало рявкнуть, разогнать всех к чертям. Но он вспоминал одно из правил великого знатока людей («всегда избегайте острых углов») и сдерживался. А может, опасался окончательно разрушить иллюзию беспечного веселого сезона.

В лагере теперь постоянно царил бедлам, почти никто ничего не готовил, питались по большей части консервами и тем, что покупали в магазине. Хотя винить Виктору было некого: он сам попустительствовал этому хаосу, отрекшись от обязанностей руководителя. Ему вспомнилось, как они с Кульком чуть не улетели на мотоцикле в речку. Тогда он потерял управление. Сейчас то же самое. Впрочем, не совсем: как можно потерять то, чего и не было?

Их отношения с Викой стали какими-то невнятными. Он думал о ней в маршруте, ждал, лежа в пустой палатке, однако она к нему не торопилась, лишь доносился от костра ее беззаботный, словно дразнящий смех.

Пора было признать: его женщину уводят, с каждым днем она от него все дальше. Что делать? Как в такой ситуации поступить, как удержать ее? Отругать? Учинить скандал? Он перелистывал авторитетную книжицу и убеждался в обратном: если не хочешь потерять любимого человека, избегай упреков, придирок; не ревнуй, даже если женщина получает знаки внимания от других мужчин. В общем-то, так он и делал. То есть не делал ничего.

Были в книжке и рекомендации, как справиться с унынием и тревогой. «Думайте и ведите себя жизнерадостно, и вы почувствуете себя жизнерадостным». Виктор старался — держался так, будто все по-прежнему замечательно, демонстрировал оптимизм, но в действительности чувствовал себя как тогда в горелом лесу, в дебрях иван-чая, когда не знаешь, куда идти и есть ли вообще шанс выбраться.

Насмешка судьбы: он больше всех стремился, чтобы сезон прошел легко и весело, а в итоге весело всем, кроме него.

9.

Редкий случай: все ушли в маршрут (все — это Леха с Викой, Федька же отправился с удочкой вверх по реке). Виктор остался в лагере один, намереваясь поработать с картой и разрезами.

День выдался жарким. Он поднимался по уклону берега после освежающей «ванны», когда к лагерю подкатил обшарпанный мотоцикл «Урал» с коляской. На нем сидело три человека. Это были уже не пацаны, а парни примерно одного с Виктором возраста, если не старше.

— Ты один? Как звать? Виктор? Слушай, Витюха, найди нам какую-нибудь банку консервов. У нас, сам видишь, только хлеб да лук. — Говоря это, один из приехавших, толстомордый, с выпуклыми бараньими глазами, выкладывал на траву у плоского холмика бутылки с водкой.

— Тыквин, — представился он, — Валерка. Тут у вас мой братишка тусуется, Васька, знаешь, наверное.

— Да, знаю, — зачем-то соврал Виктор. (Да разве всех тусующихся здесь упомнишь? На это только Вика способна.)

Двое других устраивались поудобнее, ерзая задами в джинсах по травянистому боку бугра. Знакомиться они не торопились.

— Этого звать Олег, Дубов, — взялся представлять дружков речистый Валерка. — А это Стас, Сизый.

— Дак это ты Сизый? — с интересом взглянул Виктор на широколицего и большеротого, почему-то совсем не загорелого парня в шрамах и с действительно сизыми короткими волосами.

— Что, слышал обо мне? — самодовольно блеснул тот маленькими голубыми глазками, но улыбку сдержал.

Наверняка он гордится тем, что на всех в поселке наводит страх, подумал Виктор, и что молодежь глядит на него с подобострастием. «Чувство собственной значительности», как определяет это Карнеги.

— Да так, краем уха, — уклончиво ответил он.

— Давай, геолог, выпей с нами, — протянул наполовину наполненный стакан все тот же Тыквин.

Сизый одобрительно качнул сизой головой.

— Мне сегодня еще работать надо — разрезы вычерчивать, — попытался увильнуть Виктор.

— Западло? — недобро глянул на него молчавший до сих пор Дубов, самый рослый из троих, с туманным, отсутствующим взглядом.

Пришлось взять.

— Ну... тогда за знакомство.

— Давай. — Парни дружно выпили.

— Что, плюху поймал? — хмыкнул Тыквин, кивнув подбородком Виктору. — Что нос-то кривой?

— Да так... было дело, — поморщился геолог.

Из приличия он немного посидел с пришельцами, невольно прислушиваясь к разговорам. Разговоры, как и у пацанов, сводились к воспоминаниям, когда, где и кому дали по морде.

— Помнишь, армейцев херачили? — хищно ухмылялся Сизый большим акульим ртом. — Их, понимаешь, человек десять в один срок дембельнулось, шкетов, — пояснил он Виктору. — Что нам теперь Сизый, говорят, не знаем мы такого. Пришлось маленько поучить. Да, Олег? Помнишь? На танцах. Мы на выходе встали. Они по очереди выскакивают, а тут — дыж-ж-жь! Другой — дыж-ж-жь! Дальше уже ползли. Двое на мотоцикле подъехали, еще ничего не знают, а им сразу — бах!

— Я их обоих свалил, — похвастался Валерка.

— Олег одному ногой на харю наступил.

— Ему самому тоже досталось, — прибавил Валерка.

— Немного, — потрогал у глаза Дубов, как будто ему дали минут пять назад.

Вспомнили еще, как подпоили чью-то жену и пустили по кругу, а супруг узнал и теперь «тянет на Сизого статью». Так его тоже били: «нехер ментов замешивать, сам разбирайся».

Сизый, разгорячившись, с раскрасневшейся физиономией и искривленным ртом, стоял теперь на холмике, точно на сцене, и иллюстрировал свои рассказы, впечатывая кулак в ладонь левой руки.

— Слышь, Витюха, а что тут у вас за девка такая? — повернулся к геологу Тыквин. — Все пацаны на ней свихнулись. Мы приехали знакомиться. — И он развязно загоготал. — Понимаешь, у нас так заведено: как новая телка появляется — надо опробовать.

— Вообще-то она со мной, — с неожиданной для себя решимостью произнес Виктор. — Можно даже сказать: невеста.

Все трое, уже заметно охмелевшие, разом уставились на него.

— Ты нам что, по мозгам решил проехаться? — угрожающе прохрипел Сизый.

— Она же, мы слышали, сейчас с Маньяком крутит. Или как? — набычился и Тыквин.

— Ни с кем она не крутит. Катают они ее, и что с того?

— А ты что же? — надвинулся на Виктора, как бы требуя отчета, Сизый.

— Я ей не господин.

— Ты что?! — Снова все трое вытаращились на геолога как на диковину. — У тебя бабу отбивают, а ты сидишь тут как...

— Нет, у нас так не делается, — покачал головой Сизый. — Бабе много воли давать нельзя. Иной раз и по зубам полезно въехать. А Маньяку этому... Ты мужик или кто?! Он же у тебя бабу уводит! Если ты мужик, ты ему рога должен обломать!

— Я подумаю над этим, — бросил Виктор и направился в палатку.

«Тоже мне указчики! Лезут со своими дикарскими понятиями, — негодовал он про себя. И еще вспомнил местное выражение: — Колеса не помыли, а наезжают!»

Он сидел над картой, когда палатка вдруг затряслась и внутрь ввалился Олег Дубов, голый по пояс и с разбитой в кровь физиономией. Он рухнул плашмя, разбросав ноги в запачканных грязью джинсах, и лежал, шумно дыша и всхлипывая. Виктор стоял над ним, не зная, что предпринять. А между тем, судя по судорожным толчкам выпуклого волосатого живота, намечалось извержение. Уже вырывались предварительные водочно-луковые эксгаляции.

— Слушай, только не здесь, мы тут живем, — сказал ему Виктор.

На него уставился глаз, тупо решающий: прямо сейчас дать этому зануде в рожу или чуть погодя? К счастью, через минуту-другую пьяный сам выполз наружу.

Выждав какое-то время, Виктор тоже вышел. Тыквин и Сизый сидели теперь у кострища. Дубов, в соплях и слезах (этакий мускулистый детина!), мелко подрагивая и сопя, стоял, сжав кулаки, за спиной невозмутимо сидящего на травке Сизого. Судя по всему, от главаря он и получил по мордасам. Наконец тот повернулся и почти ласково промолвил:

— Дурачок, ну что ты? Ну? Успокойся.

— Пусть умоется, — приподнял опущенную на грудь голову Валерка Тыквин.

— Что?! Тебе что надо?! — еще яростнее напряг кулаки Олег.

— Помолчи. Мало тебе дали? — снова вскинул голову Тыквин.

— Валера, не заводись, — предупредил Сизый Тыквина.

И тут (Виктор чуть не рассмеялся) Дубов грозно надвинулся на вожака:

— Ты что Валерку трогаешь? Не трожь Валерку! Не трожь! Лучше меня ударь... — закончил он уже не сурово, а жалобно всхлипывая.

— Я ударю — сам знаешь, мало не будет.

— Ударь! — Олег встал перед Стасом с разведенными в стороны кулаками — прямо-таки герой-боец перед гитлеровским «тигром», гранат только в руках недоставало.

Тресь! — и боец улетел в бурьян, да так и остался там распластанный.

— Витюха, посмотри, чтобы он кровью не захлебнулся, — выразил заботу Сизый.

«Еще чего, — подумал Виктор. — Может, вас и по домам развести?» Разводить не пришлось: опустошив последнюю бутылку, приятели потащили за руки полуживого Дубова к мотоциклу и принялись запихивать в коляску.

Какая тупая животная у них тут жизнь, ужаснулся Виктор: выпили, побили друг другу морды — вот и все развлечения... Затарахтел мотор, и троица зигзагами покатила по грунтовке к поселку. В коляске из стороны в сторону болталась окровавленная голова Дубова.

А вскоре на дороге показался Леха.

— Почему один? — хмуро спросил Виктор, когда инженер подошел к палаткам.

— Моего техника по дороге похитили, — доложил бывший профорг, отдуваясь от вечерней мошки.

— Кто?

— Маньяк.

Виктору показалось, что он сейчас задохнется.

10.

После посещения лагеря поселковыми авторитетами Виктор почувствовал, что даже показное спокойствие ему уже не под силу. Он едва сдерживался, чтобы не удариться в другую крайность — ввести железную дисциплину, диктатуру маленького начальника над маленьким отрядом. Порядок бы наверняка установился. Вот только Вику таким способом едва ли вернешь.

Потом пришла на ум более благоразумная идея — уйти в многодневный маршрут. «Человек, страдающий от беспокойства, должен полностью забыться в работе», — уверял Карнеги. А Виктор мучился беспокойством как никогда. Да, это хороший ход, решил он. Таким путем он и сам отвлечется, и Вика, возможно, соскучится по нему.

Его отвез по заглохшим лесным дорогам в дальний угол изучаемой площади Костя Мелкий. Перед тем как уехать, он присел на трухлявом стволе покурить.

— Ходите, камни таскаете, а никакого толку, — поддразнил он Виктора. — Раньше тут геологов бывало — больше, чем собак в поселке, и что? Какая от вас польза?

— Зато от вас польза огромная, — хмуро усмехнулся геолог. — Только и делаете, что сами свою тайгу изводите. — Он знал, что Костя работает в лесхозе.

— Изводим?! Это мы изводим?! Да без нас... — подскочил тот, вмиг распалившись. — Что бы ты без нас? Без древесины?.. На чем бы ты сидел? На камнях своих? Стол, шифоньер тебе нужен?

— К черту шифоньер! Слушай сюда! — неожиданно для себя схватил его за грудки Виктор. — Хоть один из вас с Викой спал? Отвечай!

Парень, не ожидавший такого резкого поворота, забормотал растерянно:

— Я не знаю... Были разговоры... Костя Большой клинья подбивает... И Маньяк. А еще Сизый собирался...

— Я им подобью! Передай им... Хотя ладно, не надо. Ничего не передавай. Я сам с ними поговорю.

Глупость! Какая глупость! Что толку с ними говорить?! В первую очередь надо разбираться с женщиной, Сизый прав. Виктор остался недоволен, что выдал себя, свою ревность. Унизился перед пацаном. Тьфу!

 

Через четыре дня, уставший, с грузом камней за спиной и с еще большим грузом на душе, он возвращался в лагерь. И в какой-то момент почувствовал, что идти туда ему абсолютно не хочется. Ну не хочется идти! Остаться бы в глуши и никогда больше не видеть людей, жить с деревьями, травой, речкой...

У крайних домов поселка ему попался на пути отец Кости Большого, с которым они были немного знакомы.

— Что же вы так? — остановился тот, укоризненно качая седой головой. — Мы вас принимаем как людей, а вы что же?

— А в чем дело? — непонимающе воззрился на него Виктор.

— Как же? Костю вот побили у вас...

— Как это побили? Кто побил?! — опешил Виктор.

— Теперь что говорить, что да как. Плохо, что вы до этого допустили. И вообще, хоть обижайся, Витя, только скажу тебе прямо: если так дальше пойдет — все эти тусовки, мотоциклы — мы вас из поселка погоним. Уже многие недовольны, соседям вашим спать не даете: до половины ночи у вас шум, гитара, моторы ревут... Вы сюда зачем приехали — работать?

«Зачем мы приехали — это вас не касается», — приготовился дать отпор Виктор, но остановил себя, вспомнив мудрые наставления психолога:

— Вы совершенно правы, Анатолий Степанович. Поверьте, нам самим эти сборища надоели.

— Дак и гони всех к едреней матери! — нахохлил брови мужик. — Ты начальник или кто? Вот и марш всех за территорию лагеря! Вам же надо отдыхать, если вы работаете... А то когда вам отдыхать, если вы до полуночи у костра дуркуете? До чего дошло — водку у вас распивают, драку затеяли... Вот ведь что получается. Или вы прекращаете это, или мы соберемся и отволокем ваши палатки за пять километров от поселка!

— Я бы на вашем месте так и поступил, — почти искренне заверил собеседника Виктор.

— Ну, надеюсь, до этого не дойдет, — уже более мирно проговорил тот. — Но ты обязан разобраться, коль уж ты начальник. Тебе людей доверили, ты за них отвечаешь. Я не прав?

— Вы всё правильно говорите, Анатолий Степанович. Я сделаю как надо.

В лагерь Виктор вошел не тем человеком, каким покидал его. «А как же Карнеги? — мелькнуло у него в голове, однако он тотчас отмел это последнее сомнение: — К черту Карнеги!» Краем сознания отметил, что Вика даже не поднялась от костра ему навстречу, хотя и метнула в его сторону быстрый настороженный взгляд. «Вот тебе и соскучилась!»

— Что за мордобой вы тут устроили? — спросил он казенным тоном.

— Ты уже знаешь? Кто тебе сказал? — живо принялись расспрашивать Леха с Викой, осознанно или нет переводя внимание на кого-то стороннего.

— Малолетки перепились, и кто-то кому-то сунул, — точно веселенький анекдотец, взялась рассказывать Вика. — Ничего серьезного.

— Первому Саньке сунули, — вставил Гоха.

— Ему Маньяк сунул. Маньяк всем совал. Не хочу, говорит, а надо, и — бах!

— В общем, так, — прервал Виктор эти захватывающие воспоминания. — Я этим рокерам скажу, и вы передайте кого увидите: больше сборищ не будет. Точка. — Затем он повернулся к Гохе. — За оставшееся время сезона, Алексей Евлампиевич, ты должен сделать тридцать пять маршрутов. Если нет — я не стану докладывать в дирекцию, как некоторые, я просто оглашу цифры — сколько маршрутов и километров ты прошел, сколько тобой отобрано проб — но не где-нибудь, а на твоей предзащите.

Это был ощутимый удар. Леха сопел, опустив на грудь бороденку.

Досталось и Вике:

— Ты — женщина, вроде как хозяйка в нашем лагере, а порядка нет: продукты валяются где попало, картошка гниет, кастрюли по нескольку дней стоят немытые!

Столь решительно отчитывая девушку, он тем не менее избегал смотреть ей в глаза, как если бы тоже был в чем-то перед ней виноват.

Федька пропадал допоздна на рыбалке, а когда вернулся, Виктор подошел к нему:

— Мне кажется, тебе здесь уже порядком надоело, дружище. Думаю, ты с удовольствием мотанул бы домой. Ведь так? Заработную плату за полный сезон и денег на дорогу я выдам — доберешься, надеюсь.

— Что на тебя нашло? — удивился сокурсник. — Это на тебя твой Карнеги так херово действует.

Приятель стоял рядом, но в восприятии Виктора он был уже далеко, за многие километры от него.

 

С отъездом Федора лагерь охранять перестали. Ящик с документами и деньгами Виктор отнес, заранее договорившись, в дом Анатолия Степановича. Палатки и спальные мешки если и украдут, то через знакомых нетрудно будет выяснить — кто. Ну а камни никому не нужны.

Леха с Викой теперь спозаранку отправлялись в маршрут. Евлампиевич взялся за работу всерьез — приносил горы камней, сам планировал маршруты. При этом давление у него ни разу больше не поднималось. По вечерам они обсуждали будущую статью.

Мотоциклистов Виктор стал без церемоний выпроваживать.

— Опять консилиум! — выходил он из палатки, как только слышал рокот двух-трех мотоциклов.

— Сейчас уедем, — обещали парни и действительно уезжали.

Но... с ними подчас уезжала и Вика.

Что же окончательно убило Виктора — это новое появление в лагере Сизого. Приехал он один и не на старом «Урале» с коляской, а на новеньком черном мотоцикле, видимо, загодя вымытом, горделиво поблескивающем в закатных лучах солнца. Похоже, с Викой они были уже знакомы. Гость присел рядом с ней у костра. Вел он себя не так, как тогда, с Тыквиным и Дубовым: улыбался, похихикивал, говорил явно не о драках. Виктора в упор не замечал.

Когда же Вика удалилась зачем-то в палатку, Виктор, сдерживая нервную дрожь, подошел к королю поселка.

— Слушай... (Стас удивленно поднял голову.) Ты мне что говорил? Обломай рога тому, кто отбивает твою женщину. А сам ты для чего сюда явился? Я понимаю: ты в поселке самый крутой, но у тебя что, баб мало?

Короткопалые кисти рук Сизого сложились в объемные кулаки.

— Тебе что, геолог, сломать? — блеснули на Виктора холодные льдинки глаз. — Руку? Или, может, нос подправить на другую сторону? Выбирай. — И он медленно стал подниматься.

Но тут его ледяные глазки вдруг игриво заблистали и даже как будто потеплели. Это из палатки вынырнула Вика. Расплывшись в улыбке, Стас потопал ей навстречу. Виктор для него снова перестал существовать. А еще через какое-то время Вика уже сидела за широкой спиной Сизого на его черном мотоцикле, с треском уносящем ее невесть куда.

— Не хотел тебе говорить, чтобы не расстраивать, — поведал Виктору перед своим отъездом Федька. — Главная драка была за нашу деваху. Костя Большой дрался с Маньяком. Маньяк его побил. А Маньяка побил Лось. А потом нагрянул этот... Сизый. И всех к ногтю. Лось попытался дернуться, так он его одним ударом...

Что ж, понятно, почему она теперь со Стасом, подумал Виктор. Женщины, как известно, выбирают победителя.

11.

Думал ли он когда-нибудь, что эта двадцатилетняя девчонка, которую он знает всего-то... четыре, кажется, месяца и без которой спокойно обходился всю предшествующую жизнь, что эта вертихвостка заставит его так мучиться?

К черту, говорил он себе. Плюнуть и забыть! Это даже хорошо, что появились эти рокеры — два Кости, Маньяк, Лось, Сизый. Так бы он и не знал, что она из себя представляет, эта изменница. Кажется, и шеф на это намекал.

Врешь, говорил он себе через минуту, просто тебе обидно, что она предпочла другого. Изменница? Только можно ли назвать изменой то, что из орды почитателей она выбрала одного? И что этот один — не он, Виктор? Почему он самоуверенно решил, что она сошлась с ним навсегда? Они не давали друг другу никаких обещаний. Ну, общались, были близки... А теперь не близки. И не заметно, чтобы она убивалась по этому поводу. Для нее это все несерьезно, все игра. Почему же тогда он так изводит себя?

И как быть? Что посоветовал бы в такой ситуации старина Дейл? «Смирись с потерей, — сказал бы он, — прими ее, а затем попытайся хоть что-то спасти». Вопрос: как с этим смириться и что тут еще можно спасти?

В этот раз он твердо решил поговорить с ней. Он ждал ее, лежа в спальнике, и это ожидание было для него как раскаленное железо, приложенное к животу. Однако он лежал и ждал. Лагерь, притихшая речка, замершие сосны тоже, казалось, ждут вместе с ним — час, другой...

Вот где-то в отдалении, в глухой тиши ночи зародился и постепенно нарастал стрекот мотора. Затем какое-то время, также в отдалении, мотор трещал на одной ноте — на холостом ходу, после чего звук стал удаляться, но еще долго тоненько звенел, точно напряженная нить, незримо соединяющая Виктора и его соперника. Минут через пять — десять Виктор расслышал осторожные и как будто виноватые шаги, шорох. Блеклый свет ночи проник в палатку через раздвинутые края входа. Он притворился спящим. Идея поговорить с Викой показалась ему сейчас бессмысленной. О чем говорить? О том, что этот дуб мореный не достоин ее? Что она ведет себя распутно? Это было бы наивно. И противно.

И он лежал не шевелясь, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Рядом — шуршание одежды, шуршание спальника и едва слышный вздох. Ему хотелось задушить ее.

В наступившей тишине отчетливо стал слышен лепет речушки и далекий слабый стон — то ли раненого зверя, то ли какой-то неведомой одинокой птицы.

Они лежали в двух шагах друг от друга, а между ними словно пролегли непроходимые джунгли иван-чая и сожженного леса.

Непрошеные наползали из темноты воспоминания — отрывочные, как будто случайные, но обязательно связанные с Викой — не с этой чужой Викой, что находилась сейчас в одной с ним палатке, а с той далекой милой Викой, с которой они болтали в фондах и в институтском буфете. Вспоминался ее игривый, будто зовущий из своей глубины взгляд сквозь упавшие на лицо пряди волос. Взгляд, который казался ему всего лишь проявлением кокетства, а сейчас он видел в том взгляде столько женской нежности и... возможно, даже зарождающейся любви. Хотя, похоже, так и не зародившейся. А с его стороны? Не то же ли самое и с его чувствами к ней? Кажется, что-то намечалось, обещалось, вот-вот готово было расцвесть... нечто большее, такое, что изменило бы всю его жизнь, наполнило ее величайшим счастьем... но не расцвело, не успело...

Утром, стараясь не глядеть на безмятежно спящую девушку, Виктор скомкал свой спальный мешок и перенес его в палатку Гохи. И подивился, почему не сделал этого раньше.

В маршрут он отправился, не дожидаясь, когда остальные проснутся, без завтрака. Но прежде чем двинуться в горы, завернул в поселок. И несколько раз обошел его пыльные улицы и дощатые тротуары, пока не наткнулся на одного из рокеров — Костю Большого.

— У меня к тебе просьба, — проговорил он мрачно. — Ты вот что... Ты Сизого сегодня увидишь? Скажи ему... Короче, скажи ему, что я буду с ним драться. Сегодня вечером. Пусть приходит к мосту.

Парень онемело уставился на геолога.

— Ты че? — промычал он наконец. — Свихнулся? Да он тебя... — Он внимательно посмотрел на Виктора и, видимо, прочел у того в глазах нечто такое, что убедило его в бесполезности каких-либо доводов. — Ладно, — кивнул он, — передам.

Он как будто собирался еще что-то прибавить (возможно, посоветовать Виктору заказать гроб), но лишь хмыкнул через ноздри и пошел своей дорогой.

12.

День выдался хмурый и тусклый, первый пасмурный день за прошедший месяц. Сердитые порывы ветра предвещали дождь.

Маршрут проходил как во сне. При всем старании Виктор никак не мог сосредоточиться на работе. Все мысли его были обращены к сегодняшнему вечеру, к предстоящему поединку. Не спорол ли он глупость? Этот громила, этот закаленный в драках безжалостный Стас просто изувечит его. И добьет морально, поколотив на глазах у подчиненных, на глазах у Вики. Карнеги поставил бы Виктору двойку за такой неразумный шаг. Он проповедовал как раз обратное: «Никогда не пытайтесь свести счеты с вашими противниками».

Драться за женщину? Это же дикость! Первобытные века! И с кем драться? С главарем мотоциклетной ватаги, с профессиональным драчуном, отморозком...

Нынче, в эпоху компьютеров, сложнейших технологий, интеллекта, женщина, как известно, выбирает партнера не по физическим данным, а по образованности, успешности, положению в обществе или хотя бы по тому, насколько он современен. И что же теперь — все это отринуть и меряться тупой силой, расквашивать друг другу носы? И кто успешнее исколошматит соперника — тому приз?!

Впрочем, где-то он читал, что этот древний инстинкт — вручать себя сильнейшему физически — невероятно живуч и женщина нередко следует ему, даже не отдавая себе отчета. Не надо далеко ходить за примером: когда подрались за Вику эти поселковые джигиты, кого из них она выбрала? Она выбрала победителя, Стаса.

Но в таком случае если в предстоящем бою вдруг победит он, Виктор, то вполне вероятно, что и женщина останется с ним, а не с Сизым. Возможно, это единственный шанс вернуть ее. Шанс крохотный и тем не менее реальный, учитывая, что в студенчестве Виктор занимался в секции бокса. Сейчас он, правда, пожалел, что занимался не слишком усердно, иногда даже прогуливал занятия. И все же...

Пожалуй, не такая уж это и дикость. Ведь за женщин мужчины всегда сражались и продолжают сражаться. Состязаться можно по-разному: в эрудиции, в поэтическом даре, в материальном достатке, наконец. Сейчас же тот случай, когда надо просто драться.

А как он хотел? Все в этой жизни получать на халяву? Поднабрался психологических хитростей, задурил кому надо голову и получил желаемое? Ведь Вика, если уж честно, досталась ему на халяву, без особых усилий и жертв. А вот теперь попробуй завоевать ее! Пусть даже таким дикарским способом.

Хотя... стоит ли она того, чтобы за нее биться, мелькнуло у него сомнение. Но он тотчас же прогнал его прочь.

 

Недалеко от палаток на относительно ровном месте разметили площадку — поставили по углам четыре мотоцикла. Сизый прибыл в неизменном сопровождении своих подпевал Дубова и Тыквина и в окружении толпы болельщиков. Виктор никак не предполагал такого количества зрителей. Это было неприятно.

— Бьетесь на кулаках, без ног, — предупредил его Тыквин и прибавил со смешком: — Не сдохни.

— Ну что, геолог? Не передумал? — прищурился на Виктора Стас. — Сейчас я еще готов тебя простить. А через минуту — уже нет.

— А вот я не готов простить — ни сейчас, ни через минуту.

— Ну, тогда тебе кирдык.

— Посмотрим.

Вика пыталась противодействовать затее — гневно сверкая глазами, требовала «прекратить этот цирк».

— Стас! — вплотную подскочила она и заглянула в лицо своему ухажеру.

Тот хладнокровно отодвинул ее в сторонку.

— Виктор, ну ты-то должен соображать!

Соображать было поздно. Болельщики уже расселись на травке и требовали начинать.

Среди множества лиц Виктор мельком опознал Костю Большого и Мелкого, Маньяка и даже веснушчатого Володьку, который с дружком приплывал на лодке в день их приезда. Чуть в стороне маячили Лешка и Вика, не смешиваясь на этот раз с местными. В глазах Вики, как показалось Виктору, он уловил сомнение. Сомнение в его победе. Сомнение и жалость.

— Стас, дай сперва фору! — выкрикнул кто-то. — Сразу не вырубай.

Противники, обнаженные по пояс, стояли друг против друга. Сизый, с широким торсом, рельефными, точно отлитыми из белой резины мышцами, выглядел еще внушительнее, чем обычно.

Все-таки это возвращение к пещерам, подумалось Виктору. Монголо-татарская орда. Бубнов не хватает. В эти минуты они все: и он со Стасом, и Вика, и кровожадная толпа вокруг — скатились на несколько пролетов вниз по лестнице человеческой цивилизации. Зримо вспомнилась мрачная картина (кажется, немца фон Штука) «Битва за женщину»: два звероподобных существа, готовых растерзать друг друга, и рядом — подбоченившаяся женская фигура. Вот точное отображение сегодняшнего поединка.

Хотя... существовали же дуэли всего век назад. Сейчас у них тоже, по сути, дуэль. Впрочем, нет, не дуэль. Дуэли устраивали, защищая свою честь или честь женщины. У них же более примитивный вариант — за обладание этой женщиной. Или не так? Или все-таки честь?.. Все, поздно о чем-либо думать, надо драться!

Сизый кривил рот в пренебрежительной улыбочке, которая теперь казалась Виктору особенно оскорбительной. Что ж, посмотрим, будешь ли ты улыбаться через какое-то время.

Виктор сознавал свои преимущества: владение кое-какими навыками грамотного боя, неплохое умение уходить, уклоняться от ударов. У Стаса, конечно же, козыри куда существеннее. Это и природная сибирская силища, и его самоуверенность, как короля поселковой молодежи, и поддержка болельщиков, но главное — практика. Практика не спортивных состязаний, а жестоких уличных побоищ. Это огромный плюс. Хотя и не решающий. У Виктора такой практики, безусловно, меньше, правда, однажды он участвовал в драке с деревенскими парнями в вологодской глубинке и знал их слабую сторону: они прут буром, молотят кулаками (и если попадут, то могут и покалечить), зато почти не думают о собственной защите — об уклонах, нырках, отскоках, поворотах. Они просто не знают об этих вещах. К тому же в пылу драки, в ярости плохо соображают («поздно зажигание срабатывает»).

Значит, первое, что надо сделать — это хорошенько разозлить соперника, так разозлить, чтобы гнев ослепил его хоть на секунду...

— Кончай му-му! — раздавались нетерпеливые возгласы. — Стас, давай! Вломи ему! Си-зый! Си-зый!

Противники ходили по дуге, обмениваясь пробными ударами, почти не достигающими цели. Один раз, правда, Сизый попал Виктору в плечо, отчего вся рука его на время онемела.

Болельщики выкрикивали что-то насмешливое, но Виктор уже не вникал в смысл слов. Он весь был сосредоточен на движениях и лице неприятеля. Да и лицо это было уже не лицом, а круглым бледным пятном, мишенью.

Вот соперник пригнул стриженую бычью голову и с шагом, коротко дохнув, бросил вперед правую руку. Неуловимо, по крайней мере для зрителей, Виктор качнулся в сторону, и напряженный кулак беззвучно пронзил пустоту. Еще одна попытка окончилась тем же. Стас заметно начал сердиться. Он наступал все решительнее, и махи его рук становились все злее и опаснее.

Дольше тянуть было нельзя.

В какой-то момент Виктор отвлек врага левой, обманчиво целясь в живот, и тотчас же с наскока хлестнул его правой в нос. И мгновенно отскочил. Вокруг загудели. Струйка крови побежала из ноздри детины. Рот стал красным и от этого жутким, действительно акульим. Рот раскрылся от удивления. Но еще больше — от гнева. Не гнева даже — бешенства. Маленькие глазки подернулись туманом. Этого-то Виктор и добивался.

Ну, теперь либо пан, либо пропал, успел подумать он. И в миг, когда в него со скоростью снаряда полетел железный кулак, кулак, посланный звериной силой, злостью, ревностью, всей мощью былых поколений сибиряков, — в этот страшный миг он и сделал коронный выпад: чуть крутнувшись на левой ноге, отклонившись на четверть оборота назад и в сторону, пропустил эту дурную силищу мимо, вхолостую. Однако при этом не пропустил летящую вслед за кулаком голову — впечатал в нее короткий, но жесткий удар. И, кажется, попал в скулу. Голова даже запрокинулась на секунду. А руку Виктора словно обдало пламенем.

Сизый стоял, покачиваясь вперед и назад. Сизый «поплыл».

— Э-э-э, — простонала толпа. — Ы-ы-ы!

Стоячий нокдаун. На ринге бой приостановили бы и, возможно, досчитав до десяти, присудили бы Виктору чистую победу. Вот что значит грамотная стратегия! Виктор опустил руки. Он глубоко и облегченно дышал.

И это была оплошность: он рано расслабился и не закрепил успех еще хотя бы одним ударом. Он не учел того, что перед ним не рядовой противник, наподобие его самого. Перед ним было детище природы с неведомым горожанам запасом прочности.

Виктор увидел только, как бессмысленные мутные глаза соперника вдруг сделались опять прозрачными, ясно-голубыми, внутри них как будто вспыхнул ледяной огонь. Боец двинулся на него, точно бык на тореадора. Дальше произошло неописуемое. Лавина беспрерывных ударов обрушилась на ошеломленного геолога. Таких продолжительных серий ударов не удавалось проделать никому, с кем ему доводилось тренироваться. Об ответах нечего было и помышлять. Виктор едва успевал кое-как закрываться, отскакивать, даже отбегать, действуя уже автоматически. Хотя и это не очень-то помогало. Несколько раз он чуть не упал просто от силы толчков — бессмысленных, слепых, подобных толчку автомобиля — в плечо, в руку, в грудь. Он даже ощущал порой ветерок, сопровождающий пролетающие рядом с его головой кулаки.

— Си-зы-ый! — визжала ликующая толпа. — Вали его, Сизый! Круши его!

Хана, подумалось Виктору. Вот сейчас попадет по-настоящему — и хана...

И тут перед ним мелькнуло лицо Вики — въяве или в воображении, он не успел понять. Зато успел увидеть ее глаза, а в этих глазах — сомнение и жалость. И эти сомнение и жалость произвели в нем подобие взрыва. Ах, вы все в меня не верите?! Вы поставили на мне крест?!

Чуть присев и при этом ни на миг не спуская с противника глаз, Виктор пружинистым зверем ринулся вперед, навстречу чудовищному вихрю, и, отбив встречный кулак левой, правой снизу попал точно в подбородок (классический апперкот). Ему показалось, будто что-то хрустнуло — то ли костяшки его пальцев, то ли это клацнули зубы Стаса. И тотчас же вихрь стих. Стихло все, словно внезапно остановили какой-то сумасшедший фильм.

...Сизый лежал перед ним, прильнув щекой к притоптанной траве, с оттянутым вверх веком, из-под которого виднелся глаз — открытый, но незрячий.

Зрители безмолвствовали, будто тоже нокаутированные.

— Ни фига себе, — прозвучал в этом смятенном безмолвии чей-то мальчишески звонкий голос.

И сразу же вся поляна загомонила, забурлила, зарокотала на разные голоса. Затопали десятки ног. Лежащего повернули на спину, усадили, пошлепали по щекам (шлепал, кажется, Тыквин). Король поселка промычал что-то невнятное, затем со всхлипом вздохнул и вылупил на Виктора стекляшки глаз. Его окровавленные губы кривились в неуместной идиотической улыбочке. Стаса взяли под руки и повели на заплетающихся ногах к мотоциклам.

13.

Вокруг что-то кричали, кажется, кричала и она.

Кто-то крепко сжал Виктору плечо, и он увидел рядом с собой большие заплатанные сапоги Лося. Каким-то неизъяснимым образом, безгласно, сапоги выражали ему солидарность.

Взревели двигатели — один, другой, сразу десяток. До Виктора дошел запах отработанного бензина. Шум толпы накатывал словно шторм. Но когда Виктор поднял голову и огляделся (оказалось, он сидит обессиленно на земле), на площадке и вокруг было пустынно. Лишь множественные следы колес, исполосовавшие поляну, свидетельствовали о недавнем скоплении людей. Шумело же у него в ушах, и голова клонилась, как у пьяницы.

А еще была Вика, опустившаяся перед ним на корточки. Все как в сказке: он победил дракона, и вот его ждет награда — принцесса и полцарства в придачу.

— Стас совсем голову потерял, псих, — проговорила «принцесса» своим грудным, чуть хрипловатым голосом. — Вот и получил...

Виктор подвигал онемелой челюстью. Во рту было неуклюже и солоно-вязко. И какой-то камешек... Нет, осколок зуба. Значит, удары пришлись не только в плечи и грудь. Он сплюнул — тягучая кровавая слюна повисла на штанах. Он хотел смахнуть ее и увидел кисть правой руки — лиловую, распухшую и лоснящуюся, точно баклажан.

— Витя, что с твоей рукой? — Девушка осторожно коснулась опухоли: — Тебе больно? — Она поднялась на ноги (загорелые, изящно очерченные ноги наездницы). — Погоди, я сейчас... — И вот уже точеная смуглая рука протянула ему ковш прозрачной речной воды: — Умойся. И попей.

Виктор вылил воду на травмированную горящую руку.

— Пойдем в палатку, Вить, — заглянула она ему в глаза. — Я полечу тебя, сделаю компресс. Я все сделаю.

— Компрессы и примочки — это по Гохиной части, — промычал Виктор.

— Что ты сердишься? — отозвался стоящий неподалеку Леха. — Мы за тебя болели, а ты сердишься. Я Вике сразу говорил, что ты победишь, а она не верила.

— Ты говорил, что Витя победит, если только Сизый зазевается. А вот я верила. Я просто боялась за Витю, боялась, что Стас его покалечит. Он же такой... здоровенный бугай.

— Как видишь, не всегда побеждают бугаи, — проговорил Виктор. — Леха, будь добр, сделай чай, — повернулся он к инженеру.

— Понял! Один момент! — с необычным для него энтузиазмом откликнулся Евлампиевич и поспешил с чайником к речке.

Вика снова присела рядом.

— Вить, — робко произнесла она. — Я виновата перед тобой, прости меня. Но... ведь и ты тоже виноват. Когда меня увозили на мотоцикле... еще в самом начале... ты не реагировал. Я думала: я тебе безразлична, раз ты готов уступить меня любому. А ты и потом вел себя как-то странно. Делал вид, что тебе все равно. И я делала вид... Лучше бы ты побил меня или домой отправил, как Федьку! Или прогнал бы этих всех. Запретил бы мне. Я бы послушалась! А ты... — Она провела ладонью по его волосам. — Но сейчас ты дрался за меня... Это, конечно, нехорошо. Я знаю, что драка — это безобразно. И смотреть на это было неприятно. И все-таки ты дрался за меня! — Она глядела на него словно из глубины веков, чуть раскосыми глазами дикой кочевницы. — Значит, я небезразлична тебе. Если честно, я поехала сюда не только ради тестов, а еще из-за тебя... Помнишь, ты сказал, что мое место не в подвале фондов, а в небе?

— То была просто красивая фраза.

— Витя, сегодня я поняла: мне не нужен никто, кроме тебя.

— Победитель получает все? — криво усмехнулся Виктор. — Так, что ли, мисс геология? А где тогда полцарства?

— Ты о чем, Вить?

— Долго объяснять.

— Витечка! — Она наклонилась и поцеловала обезображенную кисть его руки.

Виктор отвел руку за спину.

— Нет, — проговорил он сухо.

— Витечка!

— Прости, но нет. Теперь уже нет. Без меня.

Он смотрел на нее спокойно и холодно.

Девушка выпрямилась и какое-то время стояла рядом — как всегда пленительная, грациозная, вот только глаза не искрились. Потом медленно побрела — мимо застывших высоких сосен и темных елей, чем-то несказанно близкая сейчас этим соснам и елям. И Виктор почувствовал, как недавно с Федором, что она уже далеко. За тысячи километров от него.

Поднявшись на ноги, он прошел в отдаленную четырехместную палатку и скоро выбрался из нее с остатками своих вещей: геологическими бумагами в полиэтиленовом пакете, скомканным свитером, футболкой, полотенцем... Когда он подходил к мужской палатке, что-то выпало из этого вороха. Виктор оглянулся, бросил поклажу на землю и поднял здоровой левой рукой небольшую книжицу. Это были знаменитые советы прославленного американского психолога. Геолог в раздумье подержал брошюру в руке. Затем шагнул к разведенному Лехой костру и кинул ее в огонь.

Раскрывшись с готовностью, точно покупная женщина, книжка весело и глупо затрепетала страницами, прежде чем вспыхнуть. Глядя на ее быстро чернеющие, коробящиеся, объятые пламенем листы, Виктор ощутил вдруг необыкновенное облегчение. Как если бы он долго носил чужое, страшно тесное пальто или пиджак — и вот сбросил его!

А еще ему подумалось, что, если бы американец Карнеги побывал здесь, в Сибири, да и вообще в России, он, вероятно, написал бы совсем другую книгу.