Запах ненависти

От неожиданности Ахмад даже не сразу сообразил, что происходит, и стал сопротивляться, лишь оказавшись на земле с разбитым носом и многочисленными ссадинами на лице. А Дауд, превратившись в комок ярости, без устали молотил свою жертву. Никто из друзей не решался прийти на помощь Ахмаду. Наконец Ахмад пришел в себя и, обуреваемый досадой, обрушил на нападавшего целый град ответных ударов.
В конце концов Ахмаду удалось выбраться из-под своего противника, и постепенно бой становился равным. Ахмад был гораздо сильнее, и его удары сотрясали Дауда до пят. Он наносил удары размеренно и точно, и большинство из них достигали цели.
Дауд ощущал сильную боль в области ребер, один глаз уже ничего не видел. Он чувствовал, что силы его на исходе, но отступать не хотел и отчаянно пытался контратаковать. Его держала на ногах лишь собственная ярость, в которую в одно мгновение превратился весь его страх. Дауду хотелось разорвать своего противника на куски, и он не хрипел, а рычал, как дикий зверь, от ярости, от боли и от досады на собственную слабость.
В последний свой удар он вложил остатки сил. Удар пришелся Ахмаду прямо в челюсть, и тот покачнулся. Глаза Ахмада, еще секунду назад выражавшие беспощадную решимость расправиться с врагом, вдруг приняли какое-то отрешенное выражение, и из горла Дауда вырвался торжествующий клич. Дауд уже готов был броситься на своего врага и смешать его с пылью, которую они толкли ногами, но в этот миг Мухаммад снова схватил его за шиворот, но уже не с яростью, а просто как зарвавшегося ребенка.
— Халас, — сказал он.
И в ту же секунду Дауд почувствовал, что ноги его стали ватными. Только сейчас он ощутил боль во всем теле. Лицо опухло от побоев, он не мог шевелить разбитыми губами. Особенно болели ребра. Но он чувствовал себя победителем. Он больше не «засранец»!

После этого боя Мухаммад забрал племянника в дом своей матери.
Дом бабушки находился на границе с еврейским поселением Гиват Рахель. Война между еврейскими поселенцами и жителями арабской деревни шла уже не первый год. Поселенцы строили новые дома на землях, принадлежащих жителям арабской деревни, и, чтобы заставить арабов уйти, поджигали оливковые рощи местных жителей, жестоко избивая собиравших на своих участках урожай маслин палестинцев. В ответ арабы кидали камни в израильские военные патрули и машины еврейских поселенцев.
Дабы защитить евреев от камней и бутылок с зажигательной смесью, израильские армия и спецслужбы совершали регулярные рейды в деревню, во время которых проводили аресты подозреваемых в камнеметании. Однако эти меры мало помогали. И тогда решено было построить объездную дорогу, по которой могли ездить только жители еврейского поселения. Но к тому времени в поселенцев и солдат стали лететь уже не только камни и бутылки с зажигательной смесью, но и пули, поэтому объездная дорога тоже не была совершенно безопасной.
Все чаще израильские патрули обнаруживали на дорогах самодельную взрывчатку, и палестинцы все чаще пускали в ход огнестрельное оружие. Вскоре у них появились снайперы, которые вели уже прицельный огонь по еврейским поселениям и военным базам оккупационной армии. В ответ солдаты стреляли по бакам с водой, установленным на крышах домов в каждой палестинской деревне, и припаркованным здесь же, около домов, машинам. А если дело было ночью, то солдаты стреляли по зеленым огням мечетей. Нередко пули залетали и в наглухо закрытые окна домов. Но эти меры не охладили палестинцев. Ответный огонь становился все интенсивнее, и в ход шли уже не только автоматы, но также самодельные гранатометы. Ситуация накалялась с каждым днем.

Именно здесь в это время рос и мужал Дауд. Это был уже совсем другой Дауд, не тот несчастный забитый ребенок из лагеря беженцев Шейх Джафр. Дауд был отчаянно смелым, ловким, как пантера, и на редкость изобретательным. Может быть, именно поэтому он до сих пор был неуловим. Планируя и осуществляя нападения на израильтян, он никогда не повторялся.
Начав с забрасывания камнями проезжавших машин еврейских поселенцев и патрулей израильской армии, чуть позже он организовал прямо в небольшом домике бабушки целую мастерскую, где изготавливал бутылки с «коктейлем Молотова». Эти бутылки также предназначались еврейским поселенцам и израильским патрулям, охранявшим еврейское поселение.
Позже он организовал еще несколько мастерских, в которых изготавливалось уже самодельное стрелковое оружие, вплоть до ручных гранатометов. В свои 17 лет он был бесспорным лидером среди сверстников.
Чуть позже Мухаммад, всецело доверявший племяннику, сделал его своим доверенным лицом, и Дауд фактически руководил деятельностью всех партизанских групп, действовавших под эгидой Фронта на Западном Берегу. Он все больше становился похож на своего дядю Мухаммада.
Мухаммад совсем не был похож на своего брата — отца Дауда. Отец Дауда был человеком кротким. Работать он начал чуть ли не с десяти лет и не чурался никаких занятий. Он работал в теплицах еврейских поселений и на строительстве в Израиле и радовался, что у него есть работа, хотя для того чтобы попасть на работу в Израиль, ему приходилось вставать затемно и по нескольку часов ждать на контрольно-пропускных пунктах унизительных проверок. Домой он возвращался тоже затемно, но все равно был рад, потому что в Израиле ему платили почти в два раза больше, чем в Газе. И хотя проезд в оба конца, который он оплачивал из собственного кармана, стоил ему едва ли не трети заработанных денег, отец Дауда был доволен, потому что благодаря этому заработку семья могла сводить концы с концами, хотя его дети все равно круглый год ходили босиком.
Совсем другим человеком был Мухаммад.
Неизгладимый след в его душе оставил один случай, когда в детстве отец взял его с собой на работу в еврейское поселение. Здесь было много зелени, красивые дома, удобные дороги, много воды.
— Что это? — спросил Мухаммад отца.
— Это Рай, сынок, — усмехнувшись, ответил отец.
Мухаммад вспомнил лепившиеся друг к другу лачуги в лагере беженцев, где они жили, и груды нечистот возле угрюмых двух- и трехэтажных домов.
— А там — где живем мы? — спросил он отца.
— А там — это Ад, — все так же с усмешкой ответил отец, помнивший принадлежавшие его родителям богатый дом и апельсиновые плантации в Яффо.
Мухаммад не стал спрашивать отца, что такое Ад. Он вспомнил, как на КПП, отделявшем Газу от Израиля, их заставили выйти из машины и, проверив документы, заставили взрослых, согнувшись пополам, пролазить под натянутой веревкой, разделявшей Газу и Израиль. Возможно, тогда он и решил, что не станет жить так, как жил его отец, и отомстит всем тем, кто живет в Раю, обрекая таких, как он и его отец, на Ад.
Мухаммад редко обнаруживал свои чувства. Он всегда был приветлив и улыбчив. Приветливость и улыбка тоже были его оружием. В его жизни все было оружием и все служило одной цели — победе над врагом. Чтобы уничтожить врага, к нему нужно приблизиться как можно ближе. Чем ближе ты приблизишься, тем вернее будет твой удар. Он рано осознал эту истину. Он был прост, обаятелен и всегда улыбался.
Веселому и работящему Мухаммаду удавалось проникнуть туда, куда было заказано другим, более опытным соратникам. Белолицый, с темно-синими глазами, он в совершенстве знал иврит и затеряться среди израильтян ему не представляло никакого труда. Такой человек был просто незаменим в качестве связного. Став постарше, он проявил недюжинные организаторские способности, и его авторитет среди товарищей был непререкаем. Оказавшись в тюрьме, он являл собой образец мужества для других заключенных. На следствии он не отвечал даже на самые простые вопросы следователя, вроде «который сейчас час?» или «вы знаете, что сейчас идет дождь?», и лишь молчал, всем своим видом выражая полное безразличие к следователям и к окружающей его действительности. Выйдя из тюрьмы, он тут же неожиданно исчез из поля зрения израильских спецслужб, прервав абсолютно все контакты, и точно так же неожиданно появился в секторе Газа, а затем на Западном Берегу, где возглавил боевое крыло Народного Фронта.
Жизненный путь Дауда был очень похож на тот, который проделал его приемный отец. Может быть, поэтому они понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов…
О предстоящей встрече с Мухаммадом Дауд узнал менее чем за час. Командир боевого крыла Фронта не доверял ни мобильникам, ни Интернету. При нем всегда находилось несколько самых доверенных лиц, через которых он и передавал самые важные сообщения, каждый раз совершенно неожиданно появляясь там, где его никто не ждал, и точно так же бесследно исчезал.
При виде входящего Дауда глаза Мухаммада потеплели. Мужчины обнялись и обменялись троекратными поцелуями, как принято у самых близких. Мухаммад похлопал племянника по плечам. Дауд обратил внимание на то, как сильно поседели виски дяди с момента их последней встречи.
Они вышли на террасу, откуда открывался живописный вид на холмы и долины. Здесь всегда было прохладно, даже летом, в самую жаркую погоду, и Мухаммад с наслаждением вбирал в себя свежий, ни с чем не сравнимый воздух родной земли, внимательно разглядывая открывавшиеся его взору просторы, как будто видел все это впервые.
«Странно он как-то себя ведет, — отметил про себя Дауд, — будто прощается».
Он и не подозревал, что эта встреча действительно станет одной из последних в их жизни.
— Как тихо, — негромко произнес Мухаммад и будто задумался.
Дауд снова внимательно посмотрел на него.
— Наслаждайся тишиной, теперь она не скоро возвратится в эти края, — сказал Мухаммад, хлопнув Дауда по плечу. — Сейчас многое будет зависеть от тебя и от твоей готовности в любой момент взять руководство на себя. Теперь только тебе будет известно, где я нахожусь.
Так Дауд возглавил контрразведку Фронта.
Они поговорили еще немного, и Мухаммад уехал.
После этой встречи они увиделись еще раза два-три.
Спустя три недели Газа и Западный Берег вспыхнули, будто огромный пожар. В самом Израиле каждый день происходили взрывы. В ответ израильтяне, как волков, отстреливали с вертолетов наиболее видных руководителей палестинского сопротивления. Мухаммад был одним из первых, кого настигла израильская ракета. В это время вместе с ним в доме находились еще четверо командиров Фронта и семья одного из них. Все погибли, в том числе восемь детей.
Почти одновременно с воздуха были уничтожены многие склады с оружием и мастерские, созданные Даудом, а сам он и его ближайшие соратники были арестованы во время рейда израильской армии в одну из деревень на Западном Берегу, где они все собрались.
Чтобы нанести такой удар, израильтяне должны были располагать детальной информацией обо всех передвижениях Мухаммада, знать точное расположение мастерских и складов с оружием. Такая информация не собирается в один день, и ею мог располагать только человек, являющийся одним из приближенных к руководству Фронта людей. Это мог быть самый близкий к Мухаммаду человек, знавший обо всех его перемещениях.
Но кто?..
Дауд лихорадочно искал ответ на этот главный вопрос: кто же их всех предал?.. В том, что причиной гибели Мухаммада и разгрома Фронта является предательство, уже не сомневался никто.

Пока он искал ответ на свой вопрос, солдаты оцепили дом со всех сторон. Дауд приготовился к последней в своей жизни схватке, но в это время он почувствовал сильное головокружение. Земля вдруг ушла у него из-под ног, и он, утратив равновесие, рухнул вместе с автоматом на землю.

Гиль Индик был человеком не просто умным, он был человеком проницательным. Будучи профессиональным психологом, он любил и знал толк в литературе и искусстве, разбирался в музыке, а в качестве хобби любил писать специальные программы для взлома компьютера.
«Компьютер это макет человеческого мозга. А что может быть интереснее, чем проникнуть в глубины человеческой души!» — восклицал он и глаза его при этом зловеще и безумно блестели.
Он с отличием окончил элитную гимназию, в армии служил в элитных частях и закончил службу в офицерском звании. За время службы он в совершенстве выучил арабский язык.
По окончании службы ему предложили остаться в армии, но он отказался и поступил в университет. Здесь он изучал сначала математику, потом физику, литературу, восточные языки, но нигде больше года не продержался. В конце концов он выбрал психологию.
Первую степень он завершил с отличием, дипломную работу написал за два года. Ему предложили поступить в докторантуру, но он отказался. «Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет», — продекламировал он стих одного из своих любимых поэтов в ответ на заманчивое предложение наставника. В это время к нему поступило предложение о работе, которое показалось гораздо более заманчивым. С тех пор он был следователем общей службы безопасности.
За незаурядные способности и неприкрытый цинизм коллеги называли его Мефистофелем. Он умел оценивать людей. Точнее, определять цену каждого. Взглянув на человека, он сразу определял, на что тот способен и как его можно использовать. Разговаривая с человеком, он в основном слушал, а собеседник в его присутствии делался необычайно разговорчив и говорил без умолку, иногда высказывая даже то, о чем и не собирался говорить. При этом его глаза становились совершенно непроницаемыми, а по выражению лица было невозможно определить, о чем он думает.
Иногда он слушал собеседника молча, будто окаменев. Он мог сидеть так часами, не подавая признаков жизни и всем своим видом изображая скуку. И вдруг, будто рыбак, заметивший дрогнувший поплавок, ловил собеседника на неосторожно брошенном слове. Уцепившись за это слово, будто за нитку, он вытягивал из подследственного всю информацию, словно распускал свитер.
А иногда он абсолютно точно копировал все жесты и движения собеседника, при этом подстраиваясь под его интонацию. Он мог быть жестким, говорить негромко и вкрадчиво, так что у подследственного стыла кровь в жилах. При этом каждое его слово несло скрытую угрозу, так что подследственный в конце концов чувствовал себя прижатым со всех сторон к непроницаемой стене. А мог быть очень обаятельным, угощая подследственных кофе и печеньем на любой вкус.
Едва ли кто-то из подследственных догадывался, что Гиль являлся именно тем человеком, который решал судьбу каждого из них. Вариантов этих решений было всего три, в соответствии с классификацией, согласно которой он делил всех своих клиентов.
К первой категории относились те, кого нужно было лишить лица.
«Наша задача — лишить противника лица, — учил Индик своих подчиненных. — Противник без лица нам уже не опасен. Он никому не опасен. Когда у него нет лица, мы можем налепить на него любую маску, сделать податливым, как пластилин, и вылепить из него все, что захочется. А тогда его можно будет легко использовать в своих целях. Главное — заставить его стыдиться самого себя, стыд парализует сильнее любых инъекций».

В категорию тех, кого следовало лишить лица, он заносил и тех, кого можно использовать в качестве простых информаторов, и тех, кого нельзя использовать, но необходимо нейтрализовать.
«У каждого человека есть ахиллесова пята, — учил он своих подчиненных. — Наше искусство заключается в том, чтобы найти самое уязвимое место врага и умело использовать его».
Гиль был мастером в ломке личности. Профессиональный психолог, он был виртуозом, и у него была целая система по уничтожению человека, лично им разработанная и тщательно оберегаемая. Он разрабатывал, строил и совершенствовал ее годами.
Люди были разными. На одних достаточно было лишь хорошенько надавить — и они ломались. Одни ломались просто от страха, другие — боясь потерять то, что имели. С так называемыми маньяками было гораздо сложнее. Это были фанатики, убежденные в своей правоте. Если у них была «ахиллесова пята» в виде комплексов или тайных пристрастий, их можно было в конце концов хотя бы остановить.
Но хуже всего приходилось с настоящими маньяками, у которых не существовало болевых точек и слабых мест. Всю свою жизнь без остатка они посвящали идее и таким образом становились совершенно не чувствительны к боли. Раньше их было не так уж и много, но со временем становилось все больше и больше. Они верили лишь во Всевышнего, слушали лишь его голос и читали лишь написанную им Книгу. Пытаться проникнуть в их душу было бесполезно.
Он четко это знал, и потому эта категория маньяков подлежала уничтожению. Вербовать их не имело смысла.
К другой категории маньяков он относил людей непредсказуемых. С ними можно было договориться, но при этом никогда нельзя было просчитать. В этом отношении религиозных и идейных фанатиков просчитать можно было гораздо проще. Можно было, по крайней мере, с уверенностью сказать, что они могут сделать, а чего не сделают никогда.
Ну и, наконец, те, кого можно было использовать в качестве секретных агентов. Ими, как правило, становились люди, преследовавшие личную выгоду. Для таких не существовало другого бога, кроме собственной выгоды, и завербовать их не стоило труда.
Однако не каждый мог стать секретным сотрудником. Гиль был привередлив, отбирая в штат лишь подследственных с достаточно высоким IQ.
Подготовка секретного агента требовала колоссальных затрат и усилий. В случае успеха под такого человека нередко разрабатывались масштабные и дорогостоящие операции по продвижению агента на ключевые посты в организации противника. Поэтому Гиль и подходил к отбору таких сотрудников с особой тщательностью и практически никогда не ошибался.
В его практике был всего один случай, когда он «прокололся», да и тот не слишком значительный. Девице, которую он прижал сделанными с помощью фотомонтажа порносценами с ее якобы участием, он пригрозил, что в случае отказа поставлять информацию эти снимки будут получены ее родственниками в деревне. Девица согласилась, а вернувшись домой, повесилась.
Крупных же проколов у него не было, потому что, как он сам считал, подходил он к своей работе творчески и того же требовал от подчиненных.
— В каждом случае необходим индивидуальный подход, — учил он своих подчиненных, требуя, чтобы они при допросах и вербовке учитывали особенности жертвы. — Смотрите на все творчески, — учил он и именно в соответствии с этим критерием отбирал себе помощников — умением творчески сломать человека.
И еще его подчиненные должны были находить в своей работе азарт. Азарт, который заменит им любую другую страсть — к игре, к вину и даже к женщинам. Они должны быть влекомы своим азартом так же, как он, Гиль Индик, который сравнивал свое мастерство с искусством открывания самых сложных замков или мастерством искушенных хакеров.

«Что может быть сильнее из всех ощущений, нежели завладеть сознанием другого человека, проникнуть во все его тайны и управлять им, как собственной машиной?» — восклицал он иногда в кругу самых доверенных лиц.

Он был романтиком, авантюристом и... сумасшедшим. И он знал это. Работа для него была жизнью, потому что позволяла смотреть на окружавших его людей как на насекомых, а себя чувствовать Богом. Или божеством.
Таким был следователь, ветеран службы общей безопасности Гиль Индик.

В общей службе безопасности на Дауда обратили внимание давно. От всех остальных командиров, действовавших на оккупированных территориях партизанских групп, его отличала способность объединять вокруг себя людей самых разных, подчас совершенно противоположных убеждений. Он был единственным, кому удавалось, хоть и на короткий срок, объединять и коммунистов, и исламистов, и фатховцев. Именно этим он и был опасен. В недалеком будущем он мог стать тем лидером, вокруг которого сплотятся все ныне живущие арабы Западного Берега и Газы. После этого к ним очень скоро присоединятся арабы Израиля и Иордании и тогда…
Нет, такого сценария быть не должно. Поэтому такой человек, как Дауд, должен либо вести арабов в том направлении, которое нужно Израилю, либо исчезнуть. Третьего не дано.
Индик просчитал возможные сценарии и варианты предстоящей схватки. Добыча была в его сетях, но еще не сломлена.
Предыдущую схватку — с Мухаммадом — он проиграл, хотя и боялся признаться в этом даже самому себе. Проиграл, потому что не смог найти у Мухаммада той болевой точки, надавив на которую, его можно было бы сделать зависимым. В своей борьбе Мухаммад был готов поставить на карту всё, даже собственную жизнь и жизнь самых близких. На него не действовали ни шантаж, ни угрозы, ни пытки. Он не боялся смерти, которая была для него гораздо большей реальностью, чем жизнь. Его отношение к жизни сформировалось под влиянием смерти двоюродного брата. Тот работал хирургом в госпитале Рамаллы. Однажды он вымыл руки после операции и вдруг упал замертво — неожиданно лопнул один из сосудов головного мозга. Ему было всего 39 лет. И он всегда был абсолютно здоров.
Поэтому к жизни Мухаммад относился легко. Для него важна была не сама жизнь, а принципы, на которых она зиждилась, главным из которых было достоинство. Достоинство, которое немыслимо без родной земли.
Жизнь человека быстротечна и призрачна. А земля, на которой живет он и его семья, поколение за поколением, это вечно. Он был в этом убежден, и поэтому его невозможно было поколебать. Когда Индик понял это, он зачислил Мухаммада в «маньяки». Так он называл тех, кого нельзя было ни поколебать, ни сломать.
Просматривая в очередной раз файлы по Дауду, Индик улыбался своей знаменитой мефистофельской улыбкой. Ему показалось, что он нашел, за что зацепиться и что использовать в предстоящей схватке с Даудом. Он был уверен, что нашел…
Дауд был хорошо подготовлен на случай ареста. Он знал, как себя вести в случае ареста или под пытками. Но он и предположить не мог, что попадет в лапы израильских спецслужб так нелепо. Его просто усыпили газом, и теперь и он, и весь дом находились во власти израильских спецслужб.
— Как ты себя чувствуешь? — участливо поинтересовался Индик у Дауда.
Дауд не ответил.
Поначалу Индик заговорил о совершенно посторонних вещах. Его речь напоминала, скорее, бред — он говорил обо всем сразу и ни о чем. Этот поток слов, произносимый монотонно, скороговоркой, без перерыва, как будто буравил мозг Дауда, а Индик все говорил и говорил, до тех пор, пока Дауд не почувствовал подступающую к горлу тошноту.
Он держался из последних сил, предметы перед глазами стали расплываться, и ему показалось, что следователь монотонно повторяет одну и ту же фразу, которая будто вбиваемый молотком гвоздь входит в его сознание.
— Тебе плохо? — вдруг испугался следователь. На его лице был неподдельный испуг. — Я ведь хочу тебе помочь, — продолжал следователь, и его лицо тут же выразило самое искреннее желание помочь. — Ты еще совсем молодой, вся жизнь у тебя впереди. А с твоими талантами ты далеко пойдешь, — говорил следователь.
Дауд изо всех сил сжал зубы. На лбу выступил холодный пот.
— А здесь ты просто сгниешь. Сдохнешь в собственном дерьме, как последний засранец.
При последнем слове Дауд вздрогнул.
Увидев его реакцию, следователь ласково улыбнулся:
— Ты ведь не хочешь снова стать засранцем, ведь так? — он весело подмигнул своей жертве.
Дауд снова почувствовал себя как тогда, на пустыре, маленьким и слабым против амбала Ахмада. Его затрясло от ярости, и он хотел вцепиться следователю зубами в горло, но его руки и ноги были скованы наручниками и цепями.
— Успокойся, — вдруг приказал Индик, отчего Дауд почувствовал еще больший прилив ярости. — Я действительно хочу помочь тебе, — продолжал Индик после небольшой паузы. — Твои друзья подозревают, что это именно ты выдал нам Мухаммада и свою группу.
Дауд сжал кулаки от ярости.
— Вот доказательства — показания твоих товарищей, — он показал Дауду диск. — Да и мне поверят на слово. Но кто предатель, а кто герой — решаю я, — продолжал Индик.
«Еще немного, и я сломаю его», — подумал Индик про себя, еле сдерживая торжествующую улыбку.
— А выбираешь ты. Поэтому либо ты выходишь отсюда героем и продолжаешь свою головокружительную карьеру, либо… — Индик сделал паузу. — Умрешь предателем и… засранцем.
Дауд молчал. Как боксер после нокдауна, он сумел снова мобилизоваться, и следователь подумал, что рано праздновал победу над своим врагом.
«Едва ли его можно сбить с ног прямой атакой в лоб», — подумал Индик и начал обходной маневр.
— Я мог бы тебя легко уничтожить. Но вместо этого я предлагаю тебе сделку, от которой ты вряд ли сможешь отказаться… — Индик усмехнулся.
Дауд по-прежнему молчал, и Индик продолжил говорить:
— Я отдаю тебе всех наших информаторов, включая и того, кто выдал нам Мухаммада.
Индик сделал паузу, ожидая реакции Дауда, но реакции не последовало.
— Взамен я хочу встретиться с Мустафой. Просто встретиться и поговорить на нейтральной территории. Подумай как следует. Я тебя не тороплю.
Индик изо всех сил пытался скрыть азарт.
— Я согласен, — вдруг тихо, но внятно произнес Дауд.
Индик внимательно посмотрел на него. Что-то недоброе показалось Индику во взгляде Дауда. Он привык быть преследователем, но хорошо помнил знаменитую схему, о которой знал еще со студенческой скамьи: замкнутый круг, жертва и преследователь, они бегут друг за другом по кругу, попеременно меняясь ролями, жертва становится преследователем, а преследователь жертвой… До сих пор он был преследователем.
Впервые за всю его карьеру у следователя появилось нехорошее предчувствие. Вроде бы его жертва заглотнула наживку. Теперь он у него в руках и никуда уже не денется. Отчего тогда его не оставляет тревога? Но Индик гнал от себя то, что так настойчиво говорила ему интуиция.
Перехитрил ли он свою жертву? Наверняка Индик не мог этого сказать. Но как отчаянный игрок и охотник, он уже не мог отказаться от затеянной им же смертельно опасной игры. Возможно, эта страсть к игре и была его ахиллесовой пятой. А может быть, ахиллесовой пятой была его вера в собственное превосходство над окружающими?

О собственной уязвимости он подумал впервые. Но ставки были слишком высоки. Ему нужен был Мустафа — руководитель всей сети, скрывавшийся, по одним сведениям, в Египте, а по другим — и вовсе в Алжире. С помощью Дауда Индик хотел выйти на след Мустафы.

Отпуская Дауда, он знал, что они неминуемо встретятся. Возможно, Дауд и попытается его обмануть, но от предложенной Индиком сделки вряд ли сможет отказаться. Назвать имена секретных агентов Индик согласился лично Мустафе.
Он терпеливо ждал, когда Дауд подаст ему знак.
Наконец Дауд назначил Индику встречу, на которой должен был присутствовать и Мустафа. О встрече он сообщил в самый последний момент, назвав место, куда Индик должен был приехать.
С собой Индик взял двух помощников. В случае необходимости он мог вызвать подмогу, которая прибудет на место в течение 6-10 минут, так что опасаться ему нечего. Но на душе у Индика было тревожно.
Он приехал на место и стал ждать. Ждать им пришлось недолго. Минут пятнадцать они ждали в машине, после чего рядом с ними прогремел мощный взрыв.
Лицо мертвого водителя было исполосовано осколками стекла, оба помощника Индика были мертвы. Белый от потери крови, собрав остатки сил, Индик выбрался из изуродованной взрывом машины, сжимая в руке пистолет. Он весь, с головы до ног, был в крови и держался на ногах лишь усилием воли. Двумя выстрелами он свалил обоих нападавших.
Но третьего выстрела он сделать уже не успел. Дауд метнулся к нему, как пантера, и нанес один за другим несколько ударов ножом. От боли глаза Индика, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Он выронил пистолет и стал оседать на землю. А Дауд все наносил удары в уже безжизненное тело.
— Засранец, — цедил он сквозь зубы. — Засранец! Получай, засранец!..
Дауд скрылся до того, как подоспели солдаты. Непрерывные поиски результата тоже не дали. Он как сквозь землю провалился. Как когда-то его приемный отец, он неожиданно появлялся в различных местах то Западного Берега, то сектора Газа и так же неожиданно исчезал.
Убийство Индика и его помощников вызвало шок в Израиле. Газеты опубликовали фотографию Индика с женой и семилетним сыном. На фотографии все они улыбались, как улыбаются совершенно счастливые люди, абсолютно уверенные в своем будущем.

Узнав об этой страшной истории, я не стал ничего говорить ни директору, ни школьному психологу — к тому времени я уже никому не верил, и буквально заставил обоих написать заявление в полицию.
Их было шестеро подонков, для которых в их 16 лет человеческая жизнь была дешевле бутылки пива. Когда они оказались за решеткой, вся спесь моментально с них слетела. Они, не стесняясь, в отчаянии рыдали перед телекамерами и в один голос утверждали, что «это все она сама», что «она их позвала», «сама хотела», «сама их соблазнила», ну и все этом роде, что обычно говорят в таких случаях нагадившие трусливые негодяи.
Примерно то же самое говорили и их родители.
— Такие девочки всегда были и есть, — гаденько улыбаясь, вещала на экране телевизора мамаша одного из недорослей. — Мальчики растут, и такие девочки помогают им взрослеть. Это вполне естественно, — с той же гаденькой улыбочкой добавляла мамаша.
На суде шестнадцатилетнюю жертву заставляли во всех подробностях описывать то, что она пережила. Лучшие адвокаты, нанятые родителями насильников, изо всех сил старались найти неувязки в показаниях потерпевшей. Это было несложно, поскольку девочка отказывалась говорить и не могла сдержать слез, когда настырные адвокаты задавали ей весьма конкретные вопросы о самых интимных эпизодах этой трагедии. Ее слезы или молчание трактовались как «нестыковки», «противоречия», и довольные родители подследственных уже предвкушали близкую встречу со своими чадами.
Встреча эта произошла гораздо раньше, чем они предполагали. Наверное, под влиянием депрессии девушка повесилась как раз перед очередным судебным заседанием. Ее мать пережила дочь на месяц.
Подсудимых оправдали «за недостаточностью улик». Родители «несправедливо оклеветанных» юнцов возмущались и требовали формулировки «за отсутствием состава преступления».
После того случая директор вызвала меня к себе и, еле сдерживая ярость, предложила уволиться по собственному желанию.
Я и сам собирался уходить. Когда я впервые вошел в школу, у меня были какие-то иллюзии насчет морали и воспитания. Но уже спустя год от всех моих иллюзий не осталось и следа. Я пришел учить своих учеников, а вышло так, что не я их, а они меня сформировали и сделали таким, каким я стал. Я уходил из школы совсем другим человеком.
Университет я так и не закончил и пошел работать охранником в ночную смену на спецобъект. Помогло мое боевое прошлое. Платили здесь хорошо, и другую работу я не искал, потому что у меня развилась странная болезнь — я стал плохо переносить солнечный свет. Поэтому работал я исключительно ночью, когда был почти один. Днем же отсыпался.
Я прожил так больше десяти лет, пока не произошла та самая авария, так трагически закончившаяся.
Я сам вызвал полицию и на следствии полностью признал свою вину.
В доказательствах моей вины тоже не было недостатка, но я чувствовал, что допрашивавшим меня полицейским хотелось узнать о моих мотивах. Они не видели в моих действиях абсолютно никакой логики, пока журналисты не раскопали в моей биографии историю моей работы в той элитной школе.
От газетчиков я узнал, что убитый мною Дани отслужил в армии, где дослужился до офицера, потом окончил университет и работал психологом. Свою карьеру он начал в школе, где когда-то учился сам, и там говорил детям то, что такие же, как он, раньше говорили ему.
Он успел жениться, родить двоих детей и собирался открыть собственную клинику. Строя планы на будущее, они с женой в тот злополучный день как раз ехали выбирать дом для покупки.

Директорша же наша пошла на повышение и теперь работала где-то в министерстве, занимая ответственный пост.
Следователь, ведший мое дело, почему-то настоял на психиатрической экспертизе для меня, хотя я полностью признал свою вину.
Может быть, он и прав. Ведь я убил лишь проявление зла, а не его причину, наказав при этом ни в чем не повинных людей. Но я не испытывал угрызений совести. Возможно, потому что я умер раньше ее.