Записки переводчицы, или Петербургская фантазия

^*

Глава 11

Начиналась Пасхальная неделя. Я устало шла к дому, а вокруг бодро спешили веселые и нарядные люди с корзинками в руках. Мне казалось, что с каждой минутой их становится все больше, ручейки сливаются в радостный поток, а я, в черном унылом плаще, пытаюсь плыть против течения. Стало грустно от мысли, что я здесь чужая и это праздник не мой. Я почувствовала непреодолимое желание влиться в реку счастливцев. «Ты же не веришь!» — «Верю! Каждый человек верит!» — «Не молилась, не постилась, не причащалась и даже в церковь не ходила!» Я на секунду остановилась: «Но в храм-то заглянуть можно вместе со всеми?» Совесть промолчала.

Ноги сами принесли к собору, и стоило подойти к железным воротам, как меня обуяли неподходящие мысли о старом знакомом, который ни сном ни духом не напоминал о себе. И уж совсем не по-православному я, как десятиклассница, загадала: если встречу, значит, все будет хорошо, если нет — увы, забуду.

Служба уже закончилась; несмотря на это, в соборе было много народа. Я робко вошла, и снова у меня захватило душу от этой неземной красоты. Букеты белых лилий в напольных вазах стояли скромно, как непорочные невесты. Ангельские одежды и крылья вверху горели красным золотом. Голубой телец и оранжевый лев с задумчивым, почти детским выражением парили надо мной во всю мощь разноцветных крыльев. И я, увлекаемая восторгом и любопытством, все дальше и дальше отступала от раскрытых настежь дверей вглубь храма. На глаза от умиления навернулись слезы, и вдруг я почувствовала между лопаток некий тупой предмет, который яростно сверлил позвоночник. В ужасе от непонятного обернулась и увидела крупную полную женщину. Ее голова была повязана коричневым платком по-монашески, «внахмурку»; красный обшарпанный ридикюль висел на шее, потому что обеими руками она сжимала палки (почти как я когда-то). Однако эти тяжеленные деревянные клюшки с резиновыми наконечниками очень отличались от легких и элегантных финских собратьев. Одной резиновой блямбой тетенька стучала в мои лопатки, другую блямбу пухлой рукой намертво ввинчивала в пол, потому что с таким животом балансировать ей было трудно.

— Вы что делаете?

— Это ты что делаешь?! Люди в храм молиться пришли, а ты глазеешь, как в музее, аж рот раскрыла! Совесть есть? И еще в штанах, как басурманка! Бесстыжая, дорогу перегородила...

Ума не приложу, как она углядела брюки под длиннющим плащом. Переполненная возмущением, я уже открыла рот, чтобы дать отпор, и тут подумала, что тетке было очень тяжело добраться до храма.

— Извините, матушка!

— Какая я тебе матушка? Ты старше меня!

Непримиримая тетя двинулась вперед, громыхая клюшками, а я дала себе слово, что принесу в храм своих финских «друзей». Может, кому сгодятся? Но мои несчастья на этом не закончились.

— Что вы делаете?! — Это был душераздирающий крик, почти визг.

Опять? Я все время что-то не так делаю? И что же на сей раз? Кричала худенькая высокая женщина в кружевном воротничке и старомодной шляпке с нелепой вуалькой. Она заламывала руки в черных ажурных перчатках и почти рыдала.

— А что? Что случилось?

— Она не понимает! Вы же стоите на коврике...

Да, я действительно нечаянно наступила на старенький выцветший коврик, когда пропускала тетю с клюшками.

— Извините, я не заметила.

— Запомните! Запомните, сударыня...

Дама подняла глаза горе и молитвенно сложила руки на груди. Мне показалось, что она сейчас впадет в транс.

— ...только батюшка может стоять здесь, только священник! Никогда, слышите, никогда не смейте становиться на коврик, сударыня!

— Разумеется... конечно... я просто не знала... извините...

Немножко отдышавшись и поразмыслив, я согласилась про себя, что замечания по существу верные. По форме — своеобразные, но мало ли какие у людей обстоятельства? В храме нужно молиться, а уж коврик вообще не обсуждается. Я отправилась подавать записки и мысленно пообещала, что буду вести себя как все — правильно и разумно. Я даже надела общественную безразмерную юбку, трижды обвив свой тонкий стан завязочками, и поглубже натянула вязаную шапочку на лоб. Искренне удивилась и умилилась, что записки читаются за пожертвование — кто сколько даст, хоть пять рублей! Это в наше-то время! Я приготовила пятисотенную и встала в длинную очередь. Пока мы ползли к окошечку, думала, как обратиться к монахине: матушка или сестра? Эх, не учили нас ничему, не учили! Однако меня опередили.

— Сестра, записка начинается с креста.

Я подняла глаза: монахиня была моего возраста. Лицо, по мирским понятиям, привлекательное, хотя очень строгое, даже суровое. Глаза зеленые, как крыжовник, кожа бледная, а ресницы рыжие и длинные. Видно, ей было жарко в апостольнике, а может, ослабела предпраздничным постом, потому что на лбу поблескивали капельки пота. Рыжие колечки, вылезшие из-под апостольника, были мокрые и прилипали к коже. Тем не менее она держалась стойко и лишь крепче сжимала губы.

— Все крещеные?

Она разгладила мои записки длинными красивыми пальцами и равнодушно отодвинула в сторонку сиреневую купюру.

— Все, все!

— А это что за имя такое — Сталина? Сестра, вы в своем уме?!

— Сталину нужно обязательно оставить! Это моя тетя, она к Сталину никакого отношения не имела, просто никто не знает ее православного имени... Но я точно знаю, что она крестилась, совершенно точно! Только тайно: время такое было, разве вы не понимаете?

— Понимаю, — спокойно ответила монахиня. — Как не понять? Но разрешить не могу, нельзя. Нельзя на литургии Сталину поминать.

Она взяла синий карандаш и медленно, как-то даже с удовольствием вычеркнула мою бедную тетку. Потом поставила кресты и положила записки в ящик.

— Что-нибудь еще?

— О нет! Больше ничего — на сегодня хватит.

Я стала энергично протискиваться к двери и от потрясения едва не ушла в казенной юбке. Охранник заметил и осуждающе покачал головой. Да нужна мне ваша юбка! Я почти разрыдалась и бросилась к дверям.

— Ты чего делаешь-то? Чуть лампадку не свернула!

Это орал охранник; лампадка, которую я не заметила, качалась вправо-влево, как маятник. Я пулей вылетела на залитое солнцем крыльцо, или по-церковному — паперть. Вот вам и праздник! Не получилось, а в принципе, так тебе и надо. Конечно, я не расплакалась, но слезы были где-то близко.

А перед крыльцом, метрах в двух, вилял хвостом Треха. Правда, стоял теперь Треха уверенно на четырех точках опоры.

— Это сторожа нашего песик, — охотно пояснила мне старенькая горбатенькая монахиня.

Стоя на нижней ступеньке, она готовилась к штурму крыльца и была очень рада внезапной передышке.

— На кладбище у нас иногда пошаливают, а он так хорошо службу несет, что оставили на хозяйстве. Да и детки его любят — это называется зоотерапия!

Она подняла крючковатый палец с желтым ногтем, гордясь своими знаниями. Потом, с трудом преодолев сопротивление больного позвоночника, заглянула под мою шапочку: маленькие глазки, похожие на выцветшие незабудки, были почти прозрачные, смотрели же по-доброму и ласково.

— А ты чего, дочка, такая расстроенная? Вроде из храма вышла, праздник сегодня...

— Мне обидно...

— Да не обижайся ни на кого! Ни на людей, ни на себя — это грех, а сегодня особенно. Иди лучше собачку погладь: он чистенький. Вася его из-за деток раз в неделю специальным шампунем моет. Намывает до блеска, как машину, животное аж блестит.

— А что за детки?

Какой ужас! Неужели этот цыган еще и многодетный? Вот уж учитель рисования...

— Наши детки — особенные. Мы с даунами, с аутистами занимаемся, которых вы ненормальными называете. А у Бога все нормальные! И представь, успехи есть. Еще колокольным звоном лечим. Василий с ними ангелов рисует...

— Рисую — и удивляюсь способностям этих особенных детишек, Анна Александровна! Да, кстати, можно спросить? Чего это вас из храма выкинуло? Летели как пробка из шампанского, прости господи! Наверное, о чем-то постороннем думали?

Мой ворон стоял внизу и сиял улыбкой в тридцать три зуба.

— О вас думала.

Я решила сказать правду, чтобы обескуражить его, но он лишь согласно покивал головой.

— Вот я и пришел. Больше думать не надо. Подожди, Анна Александровна! Я сейчас матери Соломонии вскарабкаться помогу, а потом будем христосоваться.

Пока я соображала, что ответить, Василий нежно обхватил старушку огромными лапами и фактически понес в храм. А на дорожке показалась странная пара: молодая мама, которая держала сцепленные замком руки за спиной, а за этот замок, тоже двумя руками, крепко держался мальчуган лет восьми и бодро семенил сзади. Мама с сыном были очень симпатичными, светло-русыми и голубоглазыми, хорошо и модно одетыми — видно, люди с достатком. Лица спокойные, довольные и даже счастливые — смущало только то, что мальчик часто моргал и морщил лоб. Увидев Треху, он сразу кинулся на мохнатую шею. Я не поняла, понравилось это маме или нет, во всяком случае, она терпеливо ждала. Треха рухнул на спину и изобразил восторг, умильно прижав передние лапы к груди.

— Мама, с-смотри, какой! — Мальчик чуть-чуть заикался. — Видишь, что Квадрик д-делает! Он меня любит...

— Женщина, вы чего смотрите? Он же блохастый! А потом пацан будет за все в храме этими же руками хвататься?

Это была моя «приятельница» с палками, которая выползла через дверной проем и, тяжело отдуваясь, морщась от яркого солнца, с высоты паперти обозревала всю нашу компанию.

— Собака чистая, это проверено, — вежливо возразила мать. — И у меня всегда есть салфетки.

Она изо всех сил старалась говорить как можно спокойнее, однако было поздно. Ребенка накрыла волна злобы, исходившая от «хромоножки», и случилось странное. Он с тревогой посмотрел на мать, быстро-быстро заморгал, изогнулся, как лук, зажмурил глаза и издал ужасный звук. Это был не то стон, не то вой. Женщина прижала его к себе, пес лизал руки — мальчик же кричал и кричал. Преодолевая страх, я робко погладила ребенка по затылку, но он взвизгнул и сбросил мою руку.

— Батюшки-светы! Бесноватый!

Хромоножка выставила вперед палки, отбиваясь от невидимых бесенят, и вдруг отчаянно завопила:

— Помоги-ите! Ратуйте, люди!

— С ума сошла? Он болен! Ты его испугала своей истерикой. Дай пройти! А ну, вон пошла, я сказал...

Василий стремительно сбежал по ступенькам, подхватил мальчишку на руки и поднял высоко-высоко, к самому небу.

— Ванечка, смотри! Там ангелы летают и солнышко горит! Видишь своего хранителя? Ну-ка, ну-ка, смотри внимательнее...

Вместо того чтобы испугаться, ребенок стал затихать и, часто моргая, напряженно всматривался в небесную высь.

— Мне кажется, я видел, — спокойно и серьезно сказал Ваня.

В этот момент звонко и радостно загудел главный колокол, рассыпались серебром маленькие колокола.

— Все, Ванечка, теперь ангелы в храм полетели, и мы туда же пойдем. А ты, Анна Александровна, не вздумай уйти, меня дождись! Видишь, какие меж нами препятствия возникают — будем преодолевать!

Василий плотнее прижал к себе Ваню, ужасно нахально и обаятельно подмигнул мне из-за детского затылка, так что у меня что-то екнуло в груди и разрумянились щеки, легко взбежал на паперть. Проходя мимо тетки, он беззлобно попросил:

— Мать, дай пройти и умоляю: рот больше не открывай, ладно?

Она послушно закрыла рот, потом, как сырое тесто, медленно стекла со ступенек и сказала Трехе:

— Зачем так глядишь, зверюга блохастая? Думаешь, добрее меня? Думаешь, я злющая? Так у тебя четыре ноги, а у меня получается, что ни одной! Может, ты бы вообще всех перекусал, если бы обезножел...

— Я свободен!

По-военному четкий и веселый возглас отвлек меня от покаянного монолога. Я обернулась и увидела предмет своих, увы, давно не девичьих мечтаний. Вышедший из храма Василий стоял на крыльце, возвышаясь надо мной (стоявшей на три ступеньки ниже), как огромный памятник, закрывая полнеба.

— Очень вы маленькая, Анна Александровна! Чуть вас не потерял: я ведь всю жизнь любил женщин мощных и высоких.

— У вас все впереди, — сурово сказала я. — И христосоваться с вами я не собираюсь, так как не могу понять, что вы за человек такой. Скажите лучше: вы стояли под моим окном? Выслеживали?

— Стоял! Но не выслеживал, а отслеживал — хотел убедиться, что вы благополучно добрались до дома. Это, по-моему, нормально, не правда ли?

Я пристыженно молчала, потом, чтобы не сдавать позиций, пробормотала, что это еще неизвестно, что он там делал. Он не стал слушать и выразительно помахал пакетом, набитым снедью.

— Ну, с праздником тебя, спасительница родная! Гляди, сколько подарков! Только Анна Александровна без подарка пришла... Ладно, ладно, не сердитесь! Мы с Трехой... Ой, забыл сказать! Он теперь Квадра, потому что у него снова четыре ноги.

— Это вы его переименовали?

— Это Ванечка так обозвал, думал, что это девочка. Я его, правда, Квадригой называю, по-мужски. В общем, Анна Александровна, мы с Трехой-Квадрой-Квадригой приглашаем вас в гости! Пойдемте чай пить с куличом и праздновать.

— Куда? — Меня слегка передернуло. — На кладбище?

— Что вы, уважаемая Анна Александровна, говорите! Покойники чай не пьют, а лично я на кладбище только работаю — сторожу, поэтому у меня там и сторожка есть. А мы вас приглашаем в наши апартаменты и на мою персональную выставку картин. Пойдемте? Вы станете первым и, увы, единственным посетителем.

Треха-Четвереха встал на задние лапы, просительно заглянул в глаза, и я сдалась:

— Конечно, страшно оставаться с таким типом наедине, но у меня есть благородный защитник!

— Разумеется! — радостно кивнул Василий. — Если что — и за меня заступится, потому что опасная вы женщина, Анна Александровна, опасная и непредсказуемая! И ручка у вас, согласитесь, тяжелая. Помните, как вы мужика уложили одним ударом? С вами нужно быть осторожнее. Вдруг чего не понравится...

Его шутка была по-своему милой — и ничего не оставалось, кроме как принять приглашение и отправиться в гости. Или на свидание? От этой мысли я покраснела, разозлилась и растерялась. Стоило мне остановиться, как Треха-Квадрига со всего размаху толкнул головой под коленки, и я ойкнула от неожиданности.

— Треха абсолютно прав, — философски заявил Василий. — Либо не нужно начинать, а уж начали — доведите до конца. Считайте, что у нас экскурсия, потому что в настоящий момент мы с компаньоном проживаем в здании монастырской гостиницы, памятнике архитектуры ХIX века. А наше с ним темное прошлое и смутное настоящее не имеют к вам никакого отношения. Поскольку мы с вами живем, так сказать, в разных плоскостях, я стану вашим... — он прищурился, — гидом из параллельного, незнакомого вам мира, который тем не менее реально существует. Бомж, цыган, художник — разве это не иррационально по определению?

— А откуда вы пришли: из прошлого или вы гость из будущего?

— Из настоящего, мадам! Я не верю ни в прошлое, ни в будущее и представляю себе время как огромную катушку ниток, нанизанную на стержень нашей жизни. Витки повторяются, и в одну реку можно войти дважды и трижды — сколько позволят. Поверьте моему опыту, я тут насмотрелся кое-чего интересного...

— О! Вы путешественник во времени?

— Мы все путешественники. Сейчас будет первый сюрприз.

Мы бодро прошагали еще пятьсот метров. Я немного волновалась (как будто нашла под елочкой долгожданный подарок). Меня до краев переполняла благодарность за исполненное желание, хотя, честно говоря, я не знала, что теперь со всем этим делать. Оставалось только идти и незаметно косить краешком глаза на Василия, до смешного похожего на помолодевшего Деда Мороза с черной, чуть посеребренной бородой. Сходство удачно дополнял туго набитый мешок, от которого пахло ванилью и корицей. Счастливый Треха-Квадрига трусил рядом (видимо, изображая тройку коней), время от времени задирал морду и расплывался в феноменальной улыбке. При этом брови-бугорки подпрыгивали чуть ли не до холки.

Мы завернули за угол, и внезапно появился облупившийся старый дом, на две трети скрытый деревьями и кустами сирени. В нем не было ничего выдающегося — самая обычная, типовая постройка своего времени. Окна первого и второго этажей были заколочены, а в раструбе ржавой трубы голуби вили лохматое гнездо. Молодая березка вскарабкалась на крышу и свесила ветки до круглого чердачного окна. Грустный, притихший вид придавал дому таинственность: по каменным ступенькам бегали солнечные зайчики, между плит белели нежные звездочки ветреницы. Больше всего восхитила старинная медная колотушка, висевшая у входа на толстой цепочке.

— Нравится? — Василий снисходительно улыбнулся. — А теперь скажите, что кажется вам здесь странным?

— Ну-у, я не знаю... — И вдруг меня осенило: — Тишина! Простите, здесь же рядом трасса и супермаркет «Лента» — вот за этими кустами! Разве так бывает?

— Ничего странного, обычная ловушка во времени. Мы с Трехой здесь лишь нечаянные поселенцы. Я крышу потихоньку перекрываю, он вдохновляет и утешает. Конечно, настоятельница от шерстяного компаньона не в восторге, но сделала исключение! Берите молоток и стучите — там живут воспоминания, должны отворить...

Я помедлила.

— Да не бойтесь, этот молоток я нашел и повесил — этакая инсталляция.

— Ведь в каждом старом здании есть тайны!

— Отчасти вы правы: здесь в восемнадцатом году держали противников закрытия храма. Хотя мученики, как известно, спят сном праведным, и их души вы здесь, точно, не встретите.

— А чекисты? Они могли стать призраками?

— Да еще какими злющими! Я про них забыл, однако вы не волнуйтесь: этим — дадим особо решительный отпор. Входите! Не заперто. Это лишь обряд посвящения.

Я трижды стукнула молотком, звук гулко разнесся по пустому дому, и дверь мягко открылась. Впереди был длинный полутемный коридор. Слева и справа зияли остовы дверных коробок. Солнце проходило сквозь щели в деревянных щитах, и золотые лучи, в которых плясали пылинки, косо прочерчивали пространство. Со стороны коридор напоминал старый рояль, в котором выломаны клавиши, но почему-то уцелели золотые струны. Вверх, на второй этаж, вели остатки лестницы с провалившимися ступеньками. Дыры были небрежно прикрыты паркетными досками с прибитыми поперечинами. Я немножко замялась, не решаясь вступить в солнечный лабиринт: мне вдруг показалось, что впереди под лестницей мелькнула легкая тень...

Василий покачал головой:

— Не бойтесь — это просто игра света, потому что качаются ветки деревьев. Ну что, сами подниметесь по такой лестнице? Квадрик и на трех влезал.

— Боюсь, я не смогу конкурировать с вашим компаньоном: две ноги — это все равно не три.

— Полезли? А впрочем, вы, кажется, в прошлом году ножку сломали?

Он подхватил меня на руки, поднял высоко над полом — на секунду почудилось, что я взлетаю, — и зашагал вверх по ступенькам.

— Надо же! Мне кажется, что я несу воздушную фею. А вы действительно ничего не весите, как положено Бересте. Вы фея, признавайтесь? Чего молчите, Анна Александровна? Неужели никто не носил на руках такую хорошую женщину?

— Почему же? Игорь носил. Но давно это было.

— А это кто? Ваш начальник? — прищурился янтарный зрачок. — Видел я, как он в буфете с вас глаз не спускал.

— Это он с вас глаз не спускал, потому что любопытный. А Игорь — мой муж, он умер.

— Извини, Александровна! А можешь глаза закрыть? Я хочу удивить и поразить.

Через минуту меня аккуратно поставили на пол и тихо шепнули:

— Раз, два, три — смотри!

Я стояла в центре странного круглого зальчика под самой крышей, окруженная невероятной, сказочной жизнью. Наверное, такой она будет после конца света, когда цикл начнет раскручиваться заново: ни одного человека на всей планете, только ангелы, за которыми следуют невиданные звери и птицы. Голубой носорог с мудрыми человеческими глазами стоит на радуге, а под ним красный бык раздвигает волны широкой грудью и держит на рогах солнце. На другой картине море соединилось с небом и через морские ворота, на которых сидит ангел, свесив ножки, плывет чудовищная и фантастически прекрасная Чудо-юдо рыба кит. На спине у нее пасется золоторогий олень, и крохотные существа с прозрачными крылышками стайками летят куда-то туда, где солнце садится в море.

— Это монады, — охотно пояснил Василий. — Такие же изящные, как ты. И прозрачные, как стекло, сердце и душу видно насквозь.

— Вы мне льстите, если так думаете. Боюсь, эта прозрачность — оптический обман. Надеюсь, что меня не видно насквозь: простота, знаете ли, хуже воровства, — недовольно сказала я.

И вдруг увидела необыкновенную картину, рядом с которой остальные померкли.

— И там монады! — вырвалось у меня. — Боже, какой золотой цвет! Как красиво! Что эта за картина?

— Называется «Возвращение в Эдем».

Сквозь закат, повернувшись спиной и не обращая никакого внимания на зрителей, ангел и единорог входили в сосновый лес, который художник превратил в золотую чащу. Ангел положил руку на шею единорогу, тот доверчиво прижался к его ноге...

— Единорога отчасти с Трехи рисовал, потому что настоящие единороги — звери очень серьезные и свирепые, а мне хотелось доброты и нежности.

— Вы их что, видели?

— А как же!

— Прекратите!

— Не прекращу! На закате поднимемся на чердак и я покажу место, где в это время открывается проход в неизведанное: сверху отлично видно.

— Там можно увидеть только Фонтанку.

— И что? Это вы видите Фонтанку, а они приходят поболтать со сфинксами и на вечерней заре пьют воду.

— Бедняги! Они же отравятся...

— Щас вам! Единорогу достаточно только посмотреть на сильнейший яд, чтобы его обезвредить. Стоит им дотронуться до воды, как она становится хрустально чистой. А потом из речных глубин появляются морские кони — гиппокампы — и резвятся среди розовых от солнца волн. Знаете как красиво!

— Н-не знаю...

Я взволновалась, а Василий выглядел абсолютно спокойным, никакой сумасшедшинки в глазах. Возможно, он просто притворяется? Но нет! Он смотрел на меня с искренним сожалением — как на упрямое и глупое дитя.

— В знании-то все и дело! Вот вы, женщина очень образованная и начитанная, что видно невооруженным глазом, о некоторых сферах вообще понятия не имеете! А я знаю, видел много раз, так что поверьте на слово.

— Отчего не поверить? По крайней мере, поэтично.

— Не в поэтике дело! Я тут старую подшивку газет нашел за 34-й год — так там написано: когда дорогу строили, отрыли на этом месте капище древнеславянское и под асфальт закатали. Хотя какой-то великий историк умолял те камни оставить или в музей отвезти.

— Выходит, храм здесь не просто так поставили?

— А храмы просто так не ставят: место это особенное. — Он кивнул на картины: — Я, кстати, везде тут был, рисовал с натуры, можно сказать.

— И в Эдеме?!

— Около Эдема, когда ночью на монастырском газоне помирал. Помните, я рассказывал, как бился цинем с отморозками в усадьбе? А потом всю ночь солнечный Эдем видел, поэтому и не замерз.

Я растерянно молчала.

— Да не переживай так, мать! Каждый видит то, что хочет. Пошли лучше в кабинет-гостиную, чая попьем с куличами.

— У вас и кабинет есть?

— Конечно! Себя нужно уважать. Я художник и реставратор — мне нужно место для раздумий. Или я преувеличиваю?

— Нет, не возражаю, все так.

Кабинет находился этажом ниже: небольшая прямоугольная комната с круглым старинным столом; чашки и блюдечки дешевенькие и современные, но безукоризненно чистые — видно, что куплены в магазине, а не на помойке найдены; полки и скатерть были икеевские, зато чайник с лебединым носиком гордо седлал примус, как в довоенных фильмах. А больше всего удивляло количество книг, папок и связок каких-то газет и журналов, которые валялись на полках и рядом.

— Садись! — Василий заботливо пододвинул легкий пластмассовый стул, похожий на стулья в кафе.

— Сколько всего... Сколько у вас здесь книг!

— Ну, Интернета у меня нет, а вечерами приходится себя занимать. Вот с песиком ходим-бродим, подбираем книжечки-журнальчики, даем приют сиротам. Месяц назад почти всего Брокгауза нашли. Переплеты из настоящей кожи. Треха хотел погрызть — да, мой мальчик? — я отобрал. Сейчас очень много книг выбрасывают: люди внезапно поняли, что это не только источник знаний, но в первую очередь источник библиотечной пыли. Воздух забирают...

Он задумчиво погладил бороду.

— А у меня здесь воздуха много, аллергией мы с Трехой не страдаем и используем печатную продукцию по прямому назначению — читаем и наслаждаемся. Так что считайте меня еще и библиофилом.

Он очень старательно ухаживал за мной: развлекал разговорами, энергично звенел соском медного умывальника, помогая мыть руки. Потом красиво расставил чайную посуду, разрезал кулич, развернул шоколадку, выложил белую горку пасхи. Последней в пакете была найдена бутылка кагора. Василий извлек ее на свет, склонив по-вороньи голову набок, осмотрел находку, держа за длинное горлышко, с нежностью взвесил в руке, блеснул карим глазом и убрал за книги.

— Эх, с глаз долой — из сердца вон! Не буду: запойный я, Анна Александровна, могу праздник испортить.

Но я уже не боялась и, глядя на довольного спасенного Треху, свято верила в порядочность его хозяина. Однако поддеть все-таки хотелось.

— Боитесь выпить и встать на путь грязных сексуальных домогательств?

— Так я с него никогда не сходил, матушка, зачем для этого пить? Это мой путь по жизни, я всегда готов. Только путь этот не грязный, а полный веселья и радостных сюрпризов, уж поверь старому секс-инструктору.

Мне вдруг стало смешно, хотя я для порядка состроила гримасу и дала понять, что такие неприличные речи оскорбляют мой филологический слух.

— Ну извини, извини! Тебе этого не понять, ты же фея! А мне нужно обязательно накуролесить, хулиган я!

— А это как?

— Каждый раз по-новому бывает, главное — выпить. Однажды я подумал, что птица, и вышел в окно. Так что давай лучше за праздничек чаю вскипятим, нам здесь до заката сидеть. Или ты не хочешь на единорогов смотреть?

— Разумеется, я хочу посмотреть на единорогов! Кто еще их покажет, как не вы?

Он был милым! Кошмарный Василий был весьма обаятелен, и мне нравились его ухаживания. Нет, безусловно, между нами нет ничего общего и подобные романы, как правило, плохо заканчиваются, но что же делать, если мне хорошо и уютно в этой комнате под крышей и не хочется уходить? Я грелась в лучах его энергии и чувствовала, как моя заснувшая, казалось, навеки душа вдруг начинает шевелиться. Конечно, если он себе что-то позволит, получит чайником по голове. Интересно, а я, случайно, не ханжа?

— Вот сейчас, точно, на монаду похожа! Как будто сидишь на спинке стула. Греешься под солнышком и крылышками прозрачными машешь — медленно-медленно...

— Послушайте! Я видела монад в Крыму: они, когда не летают, очень уродливые! Похожи на крошечные высохшие щепочки.

— Не обижайся. Ты создана для полета — я тебя так вижу своим художественным воображением. Именно когда твоя душа парит над повседневностью, ты безумно красивая!

Он встал — мышцы топорщили рубашку, как надкрылья. Красивая все-таки фигура у этого цыганского ангела! Подошел к полке и достал какую-то фотографию.

— Возьми, мать, это тебе. Сфоткал двадцати лет от роду, когда в Польше по обмену был и понятия не имел, что ты есть на свете. А теперь дарю — видишь, как информационное поле работает.

Я с удивлением рассматривала поблекший черно-белый снимок в деревянной рамочке: там был холм, размытые деревья вдали, на переднем плане лежал камень с тремя коронами.

— Это что?

— Ты же из Мнишеков, Анна Александровна? По крайней мере, я тебя так понял. Значит, твоя историческая вотчина — Самборский замок.

Меня передернуло: опять эта тема! Опять кольцо...

— Отчасти! А вот вы-то откуда?

— Не знаю, — чистосердечно признался Василий, — слишком много во мне намешано. Я сам не знаю, какой и за кого — за черных или за белых? Люблю поститься и молиться — ощущения непередаваемые, Анна Александровна! Но и погулять люблю! Это же ужас какой-то! Комнату потерял, чуть не убили меня, а раскаяния нет! И боюсь, не будет... Когда росписи поновляю, сердце начинает сильнее биться и слезы на глаза наворачиваются. Только есть такие умения, каких лучше бы не было: иногда смотрю на человека и уже все про него знаю.

— Вы ясновидящий?! Как вас терпят в монастыре?

— Сестры ведь тоже с понятиями, они мудрые. Я в этом никоим образом не виноват и этим даром пользоваться не хочу! Однако это — природа, можно сказать геном, передалось от матери, или бабки, или прабабки, как цвет волос и глаз.

— Ваша матушка умела гадать?

— Умела, к сожалению, и у меня поневоле порой получается. Вот сейчас получается! — Он наклонился ко мне и тихо, серьезно сказал: — Я хотел предупредить, что кольцо у тебя дурное. Боюсь, подставили тебя с этим камушком: может, и не ангельское око, а сатанинское. Ну на что оно тебе? Верни, пока не поздно, откуда взяла.

— Ничего я не брала. Один антиквар вручил! Тут салон неподалеку.

Я покраснела и рассердилась. Мысленно я уже привыкла носить герб Мнишеков, и эта эксклюзивность была приятной. Но в его словах была странная правда, от которой мои нервишки натянулись и задрожали как струны. Теперь я поняла смысл выражения «играть на нервах»! Василий — играл, и играл виртуозно, оживляя в глубине памяти тот нереальный вечер. При словах «сатанинское око» вспомнились волчьи, прищуренные глаза Уса, которые глядели (или следили?) сквозь табачную дымку. Честно говоря, кольцо он буквально всучил — и я почему-то взяла... На душе стало неуютно, и собеседник сразу это почувствовал.

— Вот видите. — Василий задумчиво посмотрел на мое растерянное лицо. — В душе вы понимаете, что я прав, моя доверчивая Анна Александровна! Тем более что никаких антикварных салонов в округе я не знаю.

И почему-то я ему все рассказала!

— Очень плохо, Анна Александровна! По-моему, он просто перевел стрелку, и теперь вы крайняя.

— Ну откуда вы знаете? Откуда?

— Интуиция и немного логики.

— Не интересничайте, пожалуйста! — жалобно попросила я. — Мне страшно.

— А я не интересничаю! Это голая физика.

— В физике я вообще ничего не понимаю.

— Но воображение у вас имеется? Помните, я сравнивал время с катушкой ниток, которые наматываются на ось вечности? И витки где-то могут совпасть, лечь один на другой — тогда получится ловушка времени, через которую можно перейти на другой виток прошлого или будущего. Смотрите, что я покажу! Это не компьютер, а солидные старые издания, где фотошоп исключается.

Он достал увесистую стопку книг и журналов и плюхнул на стол. Почти везде торчали хвосты закладок.

— Я, уважаемая Анна Александровна, обожаю разгадывать загадки истории, и тема Самозванца — одна из моих любимых. Все думаю, был ли он Рюриковичем или не был?

— И что?

— Не отвлекаемся! Не в нем дело... Женщина, в которую влюблен мужчина, — это ключ ко всем загадкам. Посему я внимательно изучал Марину, потом мои занятия прервались из-за недостатка времени. Вот смотрите...

Он медленно переворачивал страницы, демонстрируя портреты, и везде левая кисть Марины была жирно обведена фломастером.

— Видите?

— Ничего не вижу!

— Правильно, потому что на руке ничего нет. А было! На всех этих картинах раньше было кольцо. Я его прекрасно помню и, когда вы лежали бесчувственная в моей сторожке, я не без удивления рассматривал аметистовый перстенек. Сначала не мог вспомнить, где видел. Затем вспомнил, стал листать и... Ни одного портрета с кольцом — как в воду кануло! Я стал думать и понял, что вы в опасности. И поверьте, только этим объясняется навязчивый интерес к данному украшению. Еще во время дождя хотел поговорить, но вы позорно бежали...

— Да погодите вы! — У меня от ужаса пересохло во рту. — Какая опасность? Все участники этой истории давно мертвы. Вы намекаете, что могут обвинить в краже музейной ценности?

— Теоретически и это возможно. Однако мой кладбищенский опыт показывает, что смерть — понятие относительное.

— Относительное?

— Конечно! Не допускаете, что говорили лично с атаманом Усом, а не с его потомком? Как вам такая идея? Одержимый мыслью о родовом проклятии, Ус мечтал избавиться от кольца — и это ему удалось! Теперь вы крайняя.

— В к-каком смысле? Что вы имеете в виду?

— Ну вот скажите: Марина может без боя отдать волшебное кольцо? Тем более что оно по праву ее. И если атаман пробрался сюда, то почему она не может пойти по его следам?

Глава 12

Наступила мертвая тишина. Сначала я почувствовала, как поплыли перед глазами Маринины портреты. Затем лицо ее изменилось: глаза ожили, стали блестящими, она усмехалась, как гоголевская панночка. Потом погрозила мне пальцем и ехидно подмигнула, кривляясь... Я зажмурилась, захлопнула книгу и смахнула всю эту макулатуру со стола.

— Тише, тише, Александровна! Ты чего? Или почудилось что-нибудь?

Василий говорил с легкой иронией, но из-под спутанных черно-седых завитков смотрели пристально вороньи глаза — просто прожигали меня насквозь.

— Вы знаете что-то! Вы все знаете!

Сердце колотилось как бешеное, и страх накрыл волной. Господи, помоги! Помоги, если Ты есть, а я верю, что Ты есть! Во что я ввязалась? Клянусь, больше никакой мистики, я выброшу это кольцо — только помоги уйти отсюда живой и невредимой! Проклятое любопытство и жажда приключений...

— Я хочу домой! Я пойду домой.

— Уже поздно... — спокойно возразил Василий, прислушиваясь.

Треха тоже напрягся и повернул морду к двери. И я поняла, что путь к отступлению отрезан, потому что затылком и спинным мозгом ощутила, как в доме появился кто-то еще. Эта сущность неторопливо и легко поднималась по лестнице! Шаги были почти невесомыми: кто-то как будто не ступал, а скользил по наклонным доскам, иногда случайно касаясь ногой опоры. Потом скрипнула дверь.

— Это Марина?!

— Валентина!

— Дядя Василий!

Три крика — три имени! — слились в один вопль, дополненный звонким Трехиным гавком. И сразу стало тихо: мы оторопело взирали друг на друга, пытаясь осознать случившееся.

В дверях стояла девица лет двадцати восьми и, приоткрыв от удивления рот, пялилась на меня. Рядом с ней померкла бы даже Алиса, потому что девица была просто сногсшибательной, но абсолютно не вписывалась ни в какие эстетические стандарты. Это было нечто невообразимое — рубенсовская красотка, беззастенчиво покинувшая пространство холста и музейные залы: высокая, длинноногая, с красивой шеей, при этом намечался мягкий животик, присутствовали круглые бедра и фантастический бюст. Вошедшая явно никогда не подвергалась воздействию спортивных тренажеров — это был дикий и прекрасный цветок, полный собственного достоинства. Ее совершенно не смущали некоторые особенности, которыми не обладали рубенсовские модели: голова, бритая под ноль, отсутствие переднего зуба, хотя все остальные были белые и ровные как на подбор, и фиолетовый синяк на левой скуле.

Образ, поражавший воображение, дополняли: расстегнутый ватник, мужские брюки галифе и мужская же рубашка без выточек. Удивительно, но этот антидамский наряд делал ее чертовски привлекательной. Коленки, как круглые чаши, выпирали сквозь узкую нижнюю часть штанов; бедра вольготно утопали в верхних парусах и казались еще шире и круглее; грудь мягкими упругими яблоками напирала изо всех сил, пытаясь прорвать белую ткань рубахи. Видимо, чтобы облегчить спелым плодам борьбу, ворот был расстегнут чуть ли не до пупа.

Я видела, как Василий сконцентрировался на ложбинке между сладкими выпуклостями, которые волнообразно поднимались и опускались в ритме с дыханием. Однако все-таки он был джентльменом и, сделав усилие, перевел взгляд на меня.

— Дамы, знакомьтесь! Это Валентина. А это Анна... Александровна. Кстати, Валентина, почему опять без предупреждения пришла? Ты здесь не хозяйка. Я же просил...

— А это сюрприз, дядя Василий! Я тебя с праздником пришла поздравить. Подарок принесла... Хочешь двери-то небесные открыть в честь праздничка?

Она пошарила в кармане штанов и достала жестянку из-под китайского чая: на золотом фоне порхали клювастые длиннохвостые птички.

— Этой дрянью я не балуюсь, сколько раз говорить! — болезненно поморщился Василий. — Я же художник, я и так знаю тропы в тонкий мир. Все внутри человека, деточка! А небесное узрим после окончания нашего земного бытия. Куда торопишься, Валентина?

— Ну, немножко-то можно, чтоб расслабиться! А вы будете?

— Что это? — спросила я и тут же поняла — что.

Девица хихикнула:

— Это трава счастья! Сон-трава. Дурман-трава. Слыхали про такую?.. А вы штучка непростая, гостья дорогая! Вещи у вас будь здоров! Сапоги, наверное, десять тыщ стоят? Сколько это в еврах будет? А, дядя Василий?

— Не трудитесь считать, они дороже, чем вы думаете.

— Ты теперь, наверное, со мной раздружишься? Чего там Валентина, когда такая тетя пришла!

Яблоки возмущенно шевельнулись, нижняя пуговка неожиданно отскочила и звонко шлепнулась на пол. Василий вскочил как ужаленный и кинулся к книжной полке.

— Дамы, не ссорьтесь! Щас... Тут кое-что есть... Нужно выпить — за праздник, за встречу!

Они радостно налегли на кагор; я пропускала. Валентина помягчела, разрумянилась и, уверенная в собственном превосходстве, снисходительно косилась на меня.

— А дяде Василию вы кем будете? Я сначала подумала, мамаша приехала, потом присмотрелась — вроде не старая. Может, сестра?

— Все люди — братья и сестры, — торопливо вставил Василий.

— Просто вы какая-то безвозрастная! Вы похожи на мою учительницу. Хорошая была женщина, только вся замороженная, как вы. Сейчас говорят — закомплексованная. — Валентина рассмеялась. — Вот! Нашла точное слово. Ну разве так можно? Сейчас мы разомнемся, и вам обязательно нужно будет попробовать. — Она кивнула на чайную коробочку. — Иногда помогает, хотя не всем. Давай-давай, льдинка, оттаивай! Такое увидишь — возвращаться не захочешь!

Валентина, ничуть не стесняясь, запустила пятерню в гриву нашего кавалера. Василию было приятно, но он мягко отстранился.

— Так все-таки кем тебе приходится Анна Александровна?

— Аня — моя спасительница, жизнь мне спасла! И вдохновительница — хрустальная монада...

— Знаю этих монад, — лениво сказала Валентина, — я ж из Крыма приехала. Однодневки они... Хламидомонада, дай шоколада... Водоросль ты, а не монада! — И она снова рассмеялась, закинув голову и сверкая щербиной в белой линии зубов. — Скучно сидим. Оба вы какие-то отмороженные... Давай сыграем, дядя Василий! Монаду удивим.

Она наклонилась, я почувствовала душистый приятный запах и по привычке спросила:

— А что у вас за духи, Валентина?

— Это у тебя духи, — рассердилась девица. — По пять тысяч рублей! А я просто вчера в бане была. Считай, аромат молодости — так дядя Василий говорит.

— Нет, точно, нужно сыграть! А то Валентина злиться начала! Ты ведь тоже хулиганка, девочка моя?

— Точно так, дядя Василий, — усмехнулась девица.

— Только не вздумай тут раскардаш нам устроить, я не потерплю, — предупредил Василий, хотя не очень уверенно.

Он быстро нырнул под стол, минуту кряхтел и копался, как сурок в норе, потом вынырнул, красный, довольный, сжимая в руках потертый чемоданчик. На шее висел маленький пузатый африканский барабан.

— Знаете, Анна, в одном мы с Валентиной сходимся — в любви к экзотической музыке! Вы как? Согласны послушать? По-моему, это и есть настоящий проход в тонкий мир! И без всякой дряни...

Он звонко щелкнул замками, и я увидела на дне чемодана большую тростниковую флейту Пана и маленькую, похожую на свирель.

— Видала? — Василий осторожно и нежно поднял с газет огромную флейту. — У настоящего индейца купил, правда, он отобрал все деньги.

Он тихонько дунул, и от густого тягучего звука у меня сладко заныло сердце.

— Между прочим, флейты известны уже в каменном веке. Их делали из костей грифа... О как!

— Дай, дай. Дядя Василий! Дай мне!

Валентина выхватила флейту, но она была ей явно неудобна и вели-ка — звук получился тонкий и слабый, как свист закипающего чайника. Я не выдержала и злорадно хихикнула, радуясь, что самоуверенная Андромеда опростоволосилась.

— Чего ты? Я, кстати, четыре курса музучилища окончила! Могла бы в консерватории учиться.

— А почему не училась?

— Почему? Ах ты... Тварь ты! Из-за таких, как ты, и не училась! Из-за аллигаторов поганых... Крокодилы вонючие!

Ее глаза сверкнули и стали бешеными. Мне показалось, что флейта сейчас полетит мне в голову, однако Василий успел поймать свою Андромеду за талию. Его объятия подействовали просто магически — припадок классовой ненависти угас. Девица обмякла и замерла, прислонив бритую голову к мощному плечу и блаженно зажмурив глаза. Я даже подумала, что она сейчас заснет.

— Не надо так, Аня, не надо... Валентина злая, но ты ее лучше пожалей. Аллигаторами Валька олигархов называет, то есть тех, кого считает богатеями. Ситуация одна была, когда ее чуть не слопали, и она немножко того... Поняла?

Он мягко подтолкнул девушку. Сам взял флейту Пана, Валентина вооружилась маленькой классической флейтой. Минут пять она ее рассматривала с самым серьезным видом, и лицо ее менялось, светлело. Потом они встали напротив, как соперники на поединке, не сводя друг с друга глаз. Девушка прошлась по звукоряду, щелкнула пальцами: «Раз, два, три — жги!» — и началось...

Зазвучала ритмичная мелодия, немного грустная, немного дикая, она шептала и пела, как волшебная речка в древнем лесу. Сначала вела Валентина, затем инициативу перехватил Василий. Они с упоением импровизировали: звук нарастал, мелодия убыстрялась. Это был уже не речной рокот, а древняя и грозная молитва: Перуну? богине смерти? ветру? Или другой таинственной силе? Я мысленно попросила, чтобы не услышали в монастыре, иначе не миновать страшного скандала и позора. Музыканты же обо всем забыли и вошли в раж: флейты воинственно взвизгивали и стонали, как умирающие жертвы; подключился и барабанчик, который, несмотря на маленький размер, рокотал все громче, все более угрожающе...

— Прекратите! Прекратите шабаш! Это же хулиганство!

— Нет, это камлание, только музыкальное, бескровное, — серьезно сказала Валентина.

— И кто жертва? — устало спросила я.

— Не знаю. Это будет ясно потом. Самое главное — войти в небесные двери! Кто-то вернется, кто-то останется. Стоит попробовать — ничего не потеряешь...

— Сядь, Валентина! — Василий попытался схватить ее за руку, но девица с кошачьей ловкостью отпрыгнула к двери.

— Ждите! Я моментом: одна нога здесь, другая там. Сейчас в магазин за бухариком сбегаю, иначе дело медленно пойдет. Только никуда не уходите! Странствовать лучше втроем. А ты, монада, запомни: там лучше, там такая красота, что забываешь обо всем!

Глаза у нее снова стали совершенно ненормальными. Я видела, что Василий обеспокоен, и решительно поднялась:

— Все вместе пойдем!

— Не смеши, монада! Пока ты дохромаешь, магаз закроется! — И она с хохотом выбежала вон.

— Стой! — Василий обескураженно потряс кудрями. — Ну что ты будешь делать? Пришла и все испортила! Посмотри, какая бестия... — Он метался по комнате, разыскивая Трехин поводок. — Не видала, Александровна? Без поводка на улице никак нельзя! Он тоже на голову ушибленный — бросается на собак в комбинезонах и ментов. Первых, наверное, не выносит за беззаботную жизнь, а вторых — за кулаки.

— Послушай, а кто она тебе?

— Просто дитя человеческое. Я, конечно, восхищаюсь вашей женской красотой и глазам приказать не могу — но она мне никто. Жалко дуру. А вот ты для меня кто-то... Прости, что так получилось, Александровна, ситуация вышла из-под контроля.

— Так дай я с тобой пойду!

— Только хуже будет! Она очень больна и, когда входит в штопор, опасна. С вами двумя мне не справиться. Эх, и принесла нелегкая, искушение-то какое...

Он уже надел ошейник на Треху и торопливо путался в ватнике.

— Ох, тяжело у меня на душе, ох, неспокойно! Александровна, не убивай меня, дождись, пожалуйста! Мы еще с тобой с чердака на шествие единорогов посмотрим! Обещай дождаться!

— Вызови полицию!

— Жалко девку: у нее проблемы с головой, а в психушку попадет — совсем свихнется.

— А меня не жалко?

— И тебя жалко, и себя жалко, однако придется отступить перед обстоятельствами. Мы сейчас уйдем, а ты дождись меня, не бросай! Мне тебе многое рассказать нужно. Обещаешь?

— Нет, — честно ответила я. — Меня не устраивает роль спасателя и жилетки.

— Злая ты, злая! Эх, почему вы, бабы, так друг друга не любите?! — донеслось уже снизу, и гулко хлопнула дверь.

— Потому что, являясь круглыми дурами, боремся за обладание недостойными, — сказала я, но было очевидно, что меня никто не слышал.

Было немножко грустно. А собственно, почему он недостойный? Он же не рассчитывал на эту Валентину, и ясно, что они не любовники, хотя формы этой необычной девушки вызывают у Василия восхищение, которого он не скрывает. Так, наверное, его и фигура Венеры Милосской сводит с ума: он же художник, не может не откликнуться на красоту... Ты для меня кто-то, сказал он. Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Нет, положительно я его дождусь и спрошу: кто же я? А еще он назвал меня вдохновительницей, хрустальной монадой — тоже очень красиво...

Я подогрела чайник, пошла в комнату с картинами и долго ходила по кругу от одной к другой. Красиво, очень красиво! Прозрачный апрельский день медленно уходил, небо лиловело и розовело, и в этом освещении картины казались трехмерными, а звери и ангелы — живыми. Потом я заметила маленькую приставную лесенку на чердак и вскарабкалась по ней.

В круглое окошко открывался роскошный вид на Фонтанку и крохотных зеленых сфинксов в золотых кокошниках. Справа, у самого окна на гвоздике, я обнаружила большой артиллерийский бинокль советских времен. Неужели? Не может быть! Я поколебалась, взяла бинокль и навела резкость. Минуты две ничего не происходило, только поцарапанные лица сфинксов мелькали в зрительном поле. Качество оптики было отменным! Виден каждый штрих. Я перевела бинокль на воду, и вот, когда солнце уже готовилось упасть вниз, из воды вынырнула голубая лошадиная голова с зеленой гривой и длинный, закрученный спиралью чешуйчатый хвост.

— Гиппокамп!

Зверь словно услышал меня, повернул голову и внимательно посмотрел: в объектив попал бешеный лиловый глаз и белок, пронизанный красными прожилками. Он яростно плеснул хвостом, и изображение размыли сотни капель.

— Гиппокамп...

Минуту я сидела, приходя в себя, затем аккуратно повесила бинокль и тихонько спустилась вниз. Я ни секунды не сомневалась, что видела его, и меня не волновал вопрос, каким образом это могло быть. Видела — и все! Трезвая, здоровая женщина, находящаяся в здравом уме.

— Увидеть морского коня — это не к добру.

Кто это сказал? Или мне послышалось? В комнатах смеркалось, тени сгущались и становилось очень неуютно: электричества здесь, видимо, не было. Я достала мобильник и чуть не уронила: я провела в ожидании сорок минут! Можно было десять раз сходить туда и обратно, судя же по всему, возвращаться эта парочка не планировала. Интересно, куда они подевались, затарившись винишком? Смеются надо мной или нет? Я бы на их месте смеялась.

Но много чести — и для тебя, Валентина, и для него! Ситуация у нее была, видите ли, особенная! А у кого их не было? Не все же доходят до жизни такой. И этот добряк бесхребетный... Я надела плащ и медленно застегнула на все пуговицы, пытаясь справиться со злостью, мутным валом поднимавшейся в душе. Меня переполняло презрение и еще раз презрение к леди Рубенс. Я попыталась представить, что бы сделала Валентина, если бы оказалась на моем месте и маялась от ожидания. Скорее всего, она бы раздвинула доски на лестнице, чтобы я начала в темноте подниматься наверх, да не поднялась. Я мысленно одобрила соперницу: просто, коварно, эффективно! Я бы тоже с удовольствием поставила такую ловушку, только, к сожалению (или к счастью?), для меня, как для человека, испорченного гуманной и великой русской литературой, это невозможно. Даже думать о таком грех. Однако же я подумала!

Тут на глаза попалась золотая коробка и полетела в недра моей сумки; представив разочарование любительницы небесных прогулок, я рассмеялась. Какая сладкая месть, и по тому же сценарию: просто, коварно, эффективно! Я стала спускаться вниз.

— Видеть морского коня — это не к добру...

Кто это сказал? Сердце перестало биться, пришлось опереться рукой о холодную стенку и оглядеться. Я как раз стояла между двумя мирами. Наверху, где в окнах были старенькие рамы со стеклами, прямо над моей головой светился квадрат, как кусочек странного лилового неба. Внизу, подо мной, наступали тени: сквозь щели в ставнях еще проникали полоски угасающего света, и на контрасте тени казались совсем черными, густыми, будто темные волны, покачиваясь, обступали со всех сторон и угрожали затопить лестницу. На минуту показалось, что я тону, но деваться было некуда, ибо наверху тоже скоро стемнеет. А внизу выход, свобода — и я нырнула в эту темноту.

Нырнула почти в буквальном смысле слова — поскользнулась и пересчитала спиной последние поперечины на досках (видно, о чем думаешь, то и получаешь). Потом, потирая спину, схватилась за дверную ручку (замков у него нет, говорил хозяин), дверь чуть приоткрылась и застопорилась. Кто-то подпер ее снаружи большой палкой! Это явилось приятным открытием: выходит, он все-таки надеялся вернуться. Впрочем, такое необычное признание в любви ничего не меняло — игра по чужим, очень странным правилам отменялась.

Я все равно уйду. Только как? Я стала размышлять: если через окна проходило столько света, значит, доски прибиты на живую нитку. Значит, можно выйти не через дверь, а через окно! Подсвечивая мобильником, я тщательно обследовала все ставни, демонстрируя преимущества дедукции над примитивной силой. И действительно, в одном из окон щит был не прибит, а просто прислонен к кирпичам, и я без потерь выбралась на волю — даже не порвав плаща и не сломав каблуков. Встала, отряхнулась, представила себе, как Василий возвращается полный надежд, отставляет палку и, придумывая извинительные речи, поднимается на цыпочках наверх. А там никого! Улетела монада. Не поймал! Хотя лучше было бы, чтобы поймал...

Я медленно пошла к автобусной остановке. Василий не встретился, винного магазина в окрестностях тоже не наблюдалось. По улице шагали люди, низкое небо нависло лиловым куполом. Солнце почти село, сквозь темно-синие облака напоследок поблескивал красный свет, и я вздрогнула, вспомнив глаза гиппокампа. Как, однако, неуютно вечером в городе. Скорее домой, хватит приключений!

Но мои испытания не закончились. Обиженная, продрогшая, я стояла на остановке уже полчаса, а трамвай не появлялся. Вот такой праздник я себе устроила! Все ополчилось против меня, а заварил эту кашу Василий. А может, это цыганская магия, отвод глаз? Я вспомнила историю про такси и цыганку с «подарочком»: чем-то это очень напоминало Василия с его безумным чаепитием. Предатель! Шутник!

От возмущения все закипело внутри, и тут я услышала шепот: один мужичок сказал другому, прикрывшись газетой:

— Глянь! Вот на такой женишься — и все, трындец тебе придет!

Это он о ком? Неужели обо мне? Я покосилась на отражение в рекламном щите: женщина с горящими глазами, презрительно оттопыренной губой, почему-то со скрещенными на груди, как у Наполеона, руками. Неужели это я? Не может быть!

И вдруг на другой стороне улицы я увидела большой винно-водочный магазин с неоновой рекламой над входом. Под вывеской блестела модная черная дверь с серебристой ручкой. Я могла бы поклясться, что минуту назад его не было. А может, я его не заметила? Тем не менее факт налицо: черная дыра, поглотившая Василия и Валентину, была в двух шагах.

Глава 13

Яркая неоновая надпись гласила: «Вина!» Восклицательный знак был похож на грозящий палец: чья вина? Кто виноват и в чем? И при чем здесь я? Я смотрела не отрываясь и мысленно звала спасительный трамвай, надеясь сесть в него и быстрее уехать! И чтобы больше никаких проблем! А буквы разгорались все ярче и ярче, притягивали, и не было сил отвести глаза.

Однако трамвай где-то подло задерживался. Мне пришло в голову, что автомобильный поток, который то замирал, когда зажигался красный свет, то мчался вперед, похож на воды огромной реки (например, Лимпопо): вспыхивают крокодильими зрачками огоньки иномарок; тяжело отдуваясь, выгребают гиппопотамы-троллейбусы. Казалось, что автомобильная река вот-вот выйдет из берегов — я чувствовала, я ждала, что сейчас что-то произойдет. И совсем не удивилась, когда на переходе возникли Василий с Трехой. Они нелепо подпрыгивали, дружно размахивали руками и хвостом, пытаясь привлечь чье-то внимание — чье-то, но не мое. Меня они даже не заметили.

А через секунду это случилось. Раздался громкий хлопок, и душераздирающе завизжали тормоза. На том берегу, под неоновой надписью, стала быстро собираться толпа. Спустя короткое время плавно подкатила «скорая». Я быстро выхватила из футляра очки — сквозь мощные линзы было видно, как молодой полицейский оттаскивает Василия от санитарной машины. При этом цыган метил кулаком в его солнечное сплетение, а Треха явно примеривался, чтобы схватить стража порядка сзади за брюки.

— Василий, что ты делаешь?! Это же сопротивление властям! Cейчас увезут в отделение, а у тебя никаких документов нет! — Я похолодела от ужаса. — Постойте!

Я рванула через дорогу так, как не бегала в молодости — только полы моего длиннющего итальянского плаща взвились черными крыльями.

— Не трогайте его! Не забирайте! Он нечаянно...

— Аня! Анечка! Успокойся, это совсем не то, что ты думаешь...

Лейтенант и Василий разжали объятия.

— Пожалуйста, объясните! Что случилось? — обратилась я к офицеру.

— ДТП. Девушку сбили. Вы что, не видели?

— Аня! Анечка!

Василий стоял, дыша словно загнанная лошадь. Потом рванул на груди рубаху — пуговицы фруктовыми косточками защелкали об асфальт.

— Ой, лихо мое, лихо! Ох, дышать нечем... Аня, это ужасно! Я ее убил...

— Валентину?!

Он кивнул.

— Ее только что машина сбила. Из-за меня... Увидела и через дорогу кинулась, на красный!

— Насмерть?!

— Я не знаю. Все! Никогда грех не искуплю, доигрался я...

— Я же просила: не ходи...

— Анечка, и зачем я не слушал тебя? Видела бы ты, как ее подбросило, до самого небушка...

— Василий, не надо!

Я почувствовала, как расползаюсь, теряю форму, превращаюсь в воду. Улица вдруг на глазах изменила пропорции: дома поползли в разные стороны, а тротуар наклонился, и, чтобы не упасть, пришлось схватиться за рукав мальчика-полицейского.

— Дама, не слушайте его. Non est culpa vini, sed culpa bibentis¹, — неожиданно выдал лейтенант. — Почему вы так удивились? Я же второе высшее получаю, на юридическом учусь, латынь — наш хлеб. Давайте успокоимся, и я вам все объясню. Все началось с того, что девушка положила в сумку бутылку виски и категорически отказалась платить, устроила драку с охранником и опрокинула стеллаж с товаром. Потом попыталась сбежать, отвлеклась... — лейтенант кивнул в сторону Василия, — на вашего знакомого и попала под машину.

— Она не украла, она взяла! Понимаете разницу? — У Василия дергалось веко, а голос прерывался: казалось, он сейчас задохнется или начнется истерика. — Го-осподи, она же ненормальная! Она вне нормы, она не понимает слово «нельзя» и всегда спрашивает: почему? Поймите, лейтенант, она просто взяла эту проклятую бутылку, как ребенок может взять игрушку в игрушечном магазине. У нее наверняка были деньги, у нее всегда есть деньги (не знаю откуда). Она могла бы заплатить!

— Но не захотела, — жестко подытожил полицейский. — Правильно я понимаю?

— Да я бы заплатил! Опоздал, опоздал! На пять минут... Ну надо же, бутылка — и жизнь человеческая!

— А у тебя что, — лейтенант внезапно перешел на «ты» и смерил взглядом Василия с головы до ног, — тоже всегда есть деньги? Ты, вообще, кто?

— Это... сторож монастырский, — неудачно вмешалась я.

— Странно! В каких отношениях состоял с потерпевшей? Любовник? отец? муж? опекун? Если знал, что девушка «вне нормы», почему не лечил, не контролировал?

— Я никто. Просто знакомый.

Василий испугался и на минуту пришел в себя.

— Тогда зачем себя винишь? У тебя нет никаких прав...

— Право человека у меня есть! А я — осел! — крикнул Василий.

— Тебе виднее. И все же человеческих прав для опеки недостаточно, поэтому случилось то, что должно было случиться. Так сказать, результат безответственного отношения...

— Простите, лейтенант... — не выдержала я.

Голос куда-то пропадал, однако нужно было держаться. Вопли Василия были, мягко говоря, неконструктивными.

— ...А удар действительно был очень сильный? Что сказал врач? — с трудом выдавила я из себя.

— Сделают что могут, но шансов мало.

— Они так всегда говорят.

— А как же иначе? Разве можно отбирать надежду? Все-таки врачи, гуманисты!

— Боже, как жалко!

— Конечно, жалко, девушка красивая, но кто знает, что лучше? Я бы, например, лучше умер, чем в коме лежать после такого удара или ездить в коляске до конца жизни.

Василий издал звук, похожий на собачий вой.

— Это вы виноваты! Вы тоже виноваты! Она вас боится! У нее в жизни ситуация была...

— По-моему, это правильно, когда воры боятся полицию. — Парень пожал плечами. — Или я не прав? — Он повернулся ко мне: — Поверьте, я девушку не меньше вас жалею. Я даже попросил врача позвонить, когда будет ясность.

И тут же пронзительно запел его мобильник. Василий по-детски схватил меня за руку:

— Что?!

— Пока ничего.

Лейтенант медленно и неохотно поднес трубку к уху:

— Да! Я вас слушаю... Спасибо... Ну, ничего не поделаешь, все само по себе решилось. Говорят, все к лучшему.

Мы не посмели ни о чем спросить. Полицейский положил телефон в кармашек сумки, и вдруг его взгляд скользнул куда-то вверх, мимо наших голов, словно он проводил странную леди Рубенс, которая уходила в зовущий и манящий небесный мир. «Самое главное — войти в небесные двери! Кто-то вернется, кто-то останется...» — это было последнее, что она сказала мне в этой жизни. Оказывается, я запомнила и теперь, наверное, никогда не забуду.

— По-моему, все предельно ясно. — Лейтенант строго посмотрел на нас, и мы низко опустили головы. — Предлагаю перейти прямо к делу. Свидетель, вы готовы? Будем протокол составлять?

— Я паспорт дома забыл, — прошептал Василий.

— У меня есть! Я стояла на остановке, я тоже свидетель — могу все рассказать.

Пришлось быстро соврать, потому что на самом деле судьба отвела мои глаза и я не видела, как погибла Валентина.

— Вы же говорили, что ничего не знаете!

— Нет, я просто... хотела, чтобы вы меня поддержали... Последняя надежда, так сказать...

Мы побрели за лейтенантом. Я обернулась, чтобы позвать Треху, понуро сидевшего у фонаря. И вдруг над магазином вспыхнула вся вывеска. Лиловый сверкающий неон и красные ободки вокруг букв горели, как глаза свирепого гиппокампа. Жуткий слоган издевательски подмигивал, моргал и разгорался все сильнее и сильнее. Электрическая вывеска кривилась и лопалась от хохота: «Лучшие... Лучшие вина! Лучшие вина в магазине “Мечта”!»

— Дама, вам плохо?

— Да, мне очень плохо. Я, наверное, тоже сейчас умру.

 

Глава 14

Из отделения мы вышли, когда улицу насквозь прошили золотые стежки фонарей и почти все путники благополучно добрались до своих или чужих квартир. Наша странная тройка одиноко стояла, раздумывая, как жить дальше, и все (даже Треха) старались не глядеть друг на друга. Но мы не спешили расходиться, предчувствуя, что разойдемся навсегда. Я злилась на Василия, из-за которого попала в историю. Особенно заводила мысль, что все случилось по врожденному легкомыслию.

— Вот и полюби дурака, — невольно сказала я вслух.

— Лежачего не бьют, — мрачно ответил Василий, ковыряя носком сапога край газона. И вдруг поднял на меня большие, круглые и удивленные, как у совы, глаза: — Аня, ты сказала «полюбила» или мне послышалось?

— Послушай, так нельзя! О чем ты сейчас думаешь? Из-за нас погиб человек, а ты...

— А я все равно о тебе думаю, — упрямо сказал Василий. — Пожалуйста, не сердись на меня. У меня, наверное, так голова устроена или сердце, что тут можно сделать?

Я совершенно растерялась, не понимая, что делать с таким признанием.

— У нас какое-то странное объяснение, и ты какой-то странный...

— Ну зачем об этом говорить? Нужно как-то пережить случившееся...

— Почему ты не сказал об этом раньше?

— Раньше не имел на это права: копия не должна быть лучше оригинала, — таинственно сказал Василий. — Но я уверен: ты постепенно привыкнешь.

— В смысле?

Он внимательно рассматривал меня, словно через увеличительное стекло. Днем этот человек сверкал, как бенгальский огонь, — фейерверк эмоций и улыбок. Теперь он сканировал каждый миллиметр моего лица как некое всевидящее око.

— Не нужно так смотреть! Я как будто стою под лупой... Хотя это неважно.

— А что важно?

— Я устала и хочу домой.

— Мать, ты чего?

— Не трогай меня!

Я решительно сделала шаг в сторону и чуть не упала, потому что ноги внезапно согнулись. Голова закружилась, не желая сидеть на шее: она, точно маленький воздушный шар, рвалась вверх. Сейчас взлетит, как одуванчик, и что тогда делать? Все предметы дрожали и расплывались, словно отражения в воде.

— Ой, кажется, я тону.

— Аня, тебе опять плохо?

Василий подхватил меня под руку. Он снова стал прежним, но выглядел ужасно: бледный, под глазами тени.

— Тебе, что ли, хорошо? — слабо огрызнулась я. — Все, хватит, вызываю такси и уезжаю.

— А мы? Как нам без тебя? Неужели ты нас бросишь в такой день?

— Я не в духе и очень устала, — как можно строже сказала я. — Вы уж сами как-нибудь...

— Ну ты даешь... Не ожидал. Это предательство!

Треха все понял и максимально напряг свое обаяние, чтобы смягчить мое сердце: поднял уголком брови, опустил глаза и прижал к подолу плаща нос, оставив мокрый блестящий след. Дескать, смотри, мама, какой я непосредственный и преданный — и хозяин такой же! Прости его! Он не хотел, просто так получилось. Сердце слегка дрогнуло, и вдруг кто-то насмешливо шепнул в ухо: «Одна уйдет, другая останется». Фу, в какую неприятную историю я попала!

— Господи, да что тут непонятного? Не хочу я никого видеть сейчас! Я думаю только о Валентине, даже голос ее слышу, понимаешь?

— Еще как понимаю! В этом-то все и дело. — Василий мрачно посмотрел из-под густых бровей. — Я тебя даже ни о чем не прошу. Просто говорю как есть: откажешь — я от тоски чего-нибудь сотворю. И имей в виду, Анна, сегодня мне умирать не страшно.

— Да разве можно так настаивать? Это же... жестоко! Ты не оставляешь мне выбора!

Василий на секунду задумался.

— Прости, я не подумал об этом. Чужой выбор нужно уважать. Бывай!

Он развернулся и, ссутулившись, быстро зашагал прочь. Треха зарычал, кинулся следом, пытаясь поймать за рукав и оглядываясь в панике: дескать, чего молчишь, мать? Василий, не останавливаясь, аккуратно, но решительно отодвинул пса ногой, а на меня даже не оглянулся. Было ясно, что он не шутил.

— Стой, ты куда?

— На набережную, конечно.

— Зачем?

— Тебе знать не обязательно.

— Подожди!

Я задрожала как осиновый лист: кто знает, на что способен в горе безрассудный упрямец? Вдруг шагнет с набережной, чтобы уплыть на спине гиппокампа в другой, сказочный мир? В тот, который рисовал на своих картинах и о котором мечтала Валентина? «Странствовать лучше втроем. А ты, монада, запомни: там лучше, там такая красота, что забываешь обо всем!» — зазвучал в ушах Валин голос. Нет уж, хватит одного несчастья на сегодняшний день.

— Остановись! Стой! Я согласна — поедем вместе!

Василий не оборачивался.

— Вернись!

Но он уходил, а ноги-макароны меня не слушались, и тогда я второй раз за вечер упала в обморок.

Очнулась я на скамейке. Надо мной склонялись ветки молодой липы и Трехина морда, потому что голова моя лежала у него на спине.

— Пожалуйста, не пугай меня так больше!

Лицо Василия украшала прежняя белозубая улыбка: он был искренне счастлив.

— А я тут ради тебя так старался, так старался! Смотри, подушку подложил теплую, лечебную, живую — шерстяную. Нравится?

— Честно говоря, псиной попахивает. — Я села и попыталась найти в сумке мобильник. — Поедем домой!

— Правда? — Он просиял. — Ну, спасибо за приглашение, мать, за доверие! Только к тебе мы не поедем. Я передумал — отвезу тебя в волшебный замок...

— Зачем мне замок?

— Каждая женщина хочет стать принцессой, разве нет?

— Мне уже поздно по возрасту! Я согласна только на королевский статус.

— Хорошо! Поскольку главный маг — я, ты станешь моей королевой. Соглашаешься на такое заманчивое предложение?

— Не знаю, — усмехнулась я. — Говоришь, заманчивое? Меня, как филолога, смущает этимология: заманить, манить, обманывать, мания, магия... Знаешь, игра словами — это мое профессиональное увлечение.

— Ну вот, — обиделся Василий, — снова здорово: при чем здесь обман? Хочешь, сыну твоему позвоню? Скажу, что увожу тебя в гости, потому что ты лучшая женщина на земле! Дай трубу!

— Не дам!

Я даже вцепилась в сумку при мысли о таком звонке, но беспринципный Треха (готовый на все ради хозяина) начал скрести лапой по сумке, пытаясь разжалобить: «Только не бросай нас, только не бросай! Сироты мы!»

— Не надо. Не царапай! — Было ясно, что отступать поздно. — А можно уточнить: ты злой или добрый волшебник?

— Сам не знаю! Ты должна мне помочь в этом разобраться.

— При чем здесь я?

— При том, что со стороны виднее.

— Не всегда!

— Посмотрим! Так ты согласна?.. Ура! Едем! — И он вдруг лихо засвистел по-разбойничьи и взревел: — Такси!

Из-за поворота, как Сивка-Бурка, галопом вылетело такси. Водитель был вежлив и спокоен, ни одежда Василия, ни рыжий барбос его не смутили. Он скромно назвал стоимость «дополнительных услуг», постелил старенькое одеяло, и Треха нырнул в салон, не выказав страха и удивления, как будто поездка в машине была для него делом привычным.

Василий поклонился и галантно придержал дверь:

— Залезай, мать! Подожди, у него подстилка сбилась...

Пока он возился в салоне, из брючного кармана выпал какой-то квадратик. Я нагнулась и подняла забавную открытку, на которой красовались четыре милые сказочные жабы. Морды у них были очень серьезные, глаза грустные и умные, а одеты в средневековые шапочки и кафтанчики. Великолепные персонажи! Я улыбнулась и повертела открытку так и сяк. На обороте некто на великолепном немецком поздравлял liber² Василиуса с творческими успехами и желал дальнейшего процветания.

— Эй, Анна! Ты зачем чужие письма читаешь?

— Извини! У тебя есть друзья в Германии?

— Я гражданин мира.

— А письма они адресуют на кладбище?

— До востребования.

— У тебя же паспорта нет!

— Ну и что? Я даю взятки почтальоншам, и они нарушают закон. Я же волшебник-душевед. Но для каждого волшебства свое время.

— Знаешь, волшебник-душевед звучит почти как... душегуб.

— Отлично звучит! Я хорошо знаю, что нужно делать, и подсказываю людям. Хочешь пример? Один немецкий скульптор, человек серьезный и не способный придумывать сказки, получил заказ украсить аэровокзал. Естественно, он захотел изобразить что-нибудь обстоятельное, например оленей. А я отговорил: ну сколько можно? Придумал этих средневековых пупырчатых герров, подарил идею, и теперь наши герры всех веселят в местном аэропортике. Так что все-таки душевед я и не нужно спорить со мной!

— Но...

— Никаких «но»! Я авторитарный волшебник и этим горжусь. Стой, куда полезла? Ты точно хочешь назад?

— Точно. Я побаиваюсь авторитарных душеведов.

— Все равно я до тебя доберусь.

Он гоготнул и, несмотря на габариты, легко и ловко опустился на переднее сиденье.

— В плечах не жмет? — покосился шофер.

— Все нормально.

— Куда поедем?

— На Васильевский... «Фата-моргана».

— Это серьезно?

— Серьезнее некуда. А что?

— Ничего. — Спина шофера изогнулась в подобии поклона. — Красиво там...

— Трогай, командир. И музыку приятную поставь для моей дамы.

Мужичок еще больше смутился:

— Извините, я только джаз слушаю, а это на любителя. Хотите, радио включу?

— Не стоит, давай джаз.

Саксофон был потрясающий: меня просто захватил горячий поток музыкальной страсти. Он унес с собой все события безумного дня, и мои дрожащие от напряжения нервы превратились в мягкие шелковые ленточки. Минут через десять я отключилась...

Теперь я стояла на полянке посреди золотого осеннего леса. Грустно светило неяркое солнце, влажно поблескивала пожелтевшая трава, пахло мхом и грибами. Мимо моего лица, тихо кружась, пролетел один красный лист, второй... Я увидела старых знакомцев: под развесистой березой восседали четыре жабы. Заметить их было нелегко, потому что оранжево-сине-зеленые кафтаны и шапочки сливались с осенней полянкой. Хотя видно было плохо, зато отлично слышно! Пупырчатые герры музыканты деловито настраивали инструменты. Каждый бережно прижимал к груди свое сокровище: скрипочку-виолу, барабанчик, маленькую волынку и тростниковую флейту.

И вдруг откуда-то появился Василий с дирижерской (или волшебной?) палочкой. Он взмахнул, и жабы грянули зажигательную шотландскую джигу. Дирижер залихватски отбивал ритм, а музыка становилась все быстрее и яростнее. Но вот Василий опустил палочку, широко развел руки, и из-за пазухи (а может быть, прямо из груди?) вылетел молодой ворон. Птица стремительно, красиво пошла вверх, делая мощные гребки крыльями. Василий засмеялся, заулюлюкал, глядел, улыбаясь, как ворон поднимается в небо. Потом подмигнул мне и исчез.

...Я резко открыла глаза.

— Ну вот, проснулась наконец! А мы полчаса стоим ждем, а счетчик работает: услуги-то дополнительные!

Василий уcмехнулся и настежь распахнул автомобильную дверь. Из темноты ночи доносился забытый странный звук, похожий на дыхание или шепот: «Ш-ш-што... Пока-а-а...»

— Как будто... море! Где мы?

— На острове. Да чего ты испугалась, матушка? Это не Крым и не Куба — наш остров, Васильевский!

В этот момент Треха, которому надоело ждать, беспардонно прыгнул ко мне на колени и, неуклюже лягнув воздух задними лапами, вырвался из салона на волю.

— Видала, как надо? Неразумная тварь, а понимает. А ты все «чего» да «где»... Взвешиваешь, как в аптеке. Если не интересно, так поезжай домой — я оплачу.

Он выжидательно посмотрел на меня и, видимо, что-то прочел в глазах, потому что снова усмехнулся и протянул руку, помогая выбраться из машины. Такси мягко развернулось и укатило, поблескивая фарами, а мы остались на берегу черной Невы, по которой бежала широкая лунная дорожка. Внизу у воды носился одуревший от счастья пес.

— Надо же, как сверкает дорожка! Я такую только на юге видела...

— Это потому, что сегодня полнолуние. В полнолуние здесь всегда так. Ты лучше назад взгляни — красота какая!

Я обернулась и ойкнула от восторга: прямо перед нами, через дорогу, висел в воздухе белый замок. Снежные башни, сверкающие лоджии, переплеты, огромные окна и серебристые плиты, которыми был вымощен двор, отражали потоки лунного света. От этого замок казался невесомым и плыл, покачиваясь в воздухе, как хрустальный, фантастический айсберг.

— Ну что ты растерялась? Просто жилой массив, ну VIP, конечно, но это неважно! Важно, что архитектор все учел и теперь в полнолуние здесь театр иллюзий.

Он запрокинул голову в небо.

— Вопрос света! От него никуда не денешься! А люди, увы, дрыхнут и этой красоты не видят.

Василий наклонился и погладил Треху.

— Смотри, даже сиволапый песик стал серебристо-бриллиантовым.

— Значит, нам повезло?

— Конечно! Ты много раз в детстве читала про такие замки — сейчас есть возможность туда зайти.

— Но это же иллюзия! На самом деле это современный дом...

— Все относительно! Я всегда вижу то, что хочу видеть, и тебе советую: иначе сойдешь с ума от скуки. Пойдем?

— Нас не пустят!

— Excusez-moi!³ Я здесь живу.

Я растерянно молчала.

— Кстати, у тебя сегодня голова не болела? А у меня из-за этой луны с утра болит. Очень хочется куда-нибудь кости бросить! Пойдем, Аня, не стесняйся! Сейчас стражника разбудим.

Мы подошли к воротам и миновали охранника, который энергично кивал и улыбался, приветствуя бродягу и пса с самодельным ошейником. А вот на мне, несмотря на красивый плащ, взгляд задержался: я была явно чужая в царстве «Фата-морганы».

— Дама со мной!

Войдя во двор, мы под прицелом невидимых камер в полном одиночестве направились к центральной башне. Когда шагали по серебряным плитам, мне показалось, что сзади зашуршал шлейф. Поднимаясь по ступенькам, я непроизвольно опустила руку, чтобы подобрать край старинного платья. Василий это заметил и одобрил:

— Молодец! Я вижу, ты осваиваешься в нашем сказочном мире!

— Я всегда любила сказки!

— А по тебе не скажешь, ты скорее похожа на разрушительницу иллюзий. И все равно ты моя королева — Королева Здравого Смысла!

— Что? Не хочу такой титул! — возмутилась я.

Однако, вспомнив про рукопись, которую заперла на долгие годы в темном шкафу, замолчала. Потом сказала:

— Ты — волшебник, я — королева, а кто тогда Треха? Он же собака, он не может придумывать сказки.

— Почему не может? Не факт. Лично я понятия не имею, о чем думают собаки. По-моему, как и мы, обо всем. Во-вторых, мне кажется, что он не просто пес, а некий связной! Сквозит туда-сюда между мирами. Хотя это лишь моя догадка. Треха — хитрая бестия, и прямых доказательств нет.

Я почувствовала, что становлюсь счастливой: меня называли умной, талантливой и даже гениальной, но королевой... Титул присвоили впервые, и путешествовать в компании волшебника и лунного пса тоже не приходилось. Это было потрясающе!

Кабина лифта мягко и быстро взвилась вверх и, к моему удивлению, остановилась перед одной-единственной дверью: больше на лестничной площадке квартир не было. Такое я видела впервые и задала дурацкий вопрос:

— А где соседи?

Василий рассмеялся:

— Здесь начинается другой мир, Аня, с которым ты еще не знакома. Это мой мир, моя вселенная. Какие тут могут быть соседи? Добро пожаловать в Лунный дворец!

Дверь открылась, и мы проследовали в просторный высокий холл, где он снял с меня плащ и, встав на одно колено, сохраняя серьезность, переобул в тапочки с розовыми помпонами. Это было смешно и забавно: бородатый принц в ватнике и бледная, не очень молодая Золушка. Потом принц жестом пригласил следовать далее.

Мы вошли в странную гостиную, где половину стены занимало огромное окно-фонарь, из которого лился лунный свет. Треха с достоинством льва разлегся на ковре и превратился в серебряного сфинкса.

— Вот, Аня, это Небесная гостиная. Полетаем?

Василий любезно поставил рядом два белых кожаных кресла с прозрачными ножками, которые напоминали облака, висящие в воздухе.

— Это моя идея: я посвятил ее невесомости. Обожаю летать во сне. А ты?

— Никогда не летала, — соврала я, чувствуя волнение и легкую злость от непонятной ситуации. — Я абсолютно нормальный человек.

— А я? — Он головокружительно улыбнулся, и бедное мое сердце замурлыкало под этим ласковым и веселым взглядом.

— Не знаю... Я думаю, что мне все снится. И ты, наверное, тоже.

Он рассмеялся тихо, но от души:

— Отчасти ты права. Сейчас попробую тебя удивить.

— Не надо, — прошептала я, и тут он пропал, как будто его и не было.

Глава 15

Мог ли этот мастер иллюзий стать птицей и вылететь в окно? Или невидимкой уйти сквозь стены? И что теперь мне делать в этой лунной башне одной? Сидеть и смотреть в глаза серебряному сфинксу?

Словно угадав мои мысли, Треха широко зевнул и выбежал из комнаты, цокая когтями: ему явно не было до меня никакого дела. Мое одиночество стало полным. А вдруг меня сейчас превратят... ну не знаю... во что-нибудь... Я крепко сжала в ладони телефон и поняла, что на самом деле мне не хочется уходить из Лунного дворца, где живет сумасшедший гипнотизер, фокусник или волшебник.

— Ну и превращусь — тем интереснее. Надеюсь, что не в муху. Не убегать же теперь отсюда? — прошептала я, страшно волнуясь, и от нечего делать вошла в удивительное окно.

Картина была сказочной: со всех сторон обступал черный океан с яркими звездами, и возникло неудержимое желание раскинуть руки, нырнуть и поплыть вверх, к манящей, идеально круглой луне. Не отдавая себе отчета, я шагнула вперед и случайно посмотрела под ноги — мой взор скользнул вниз и беспрепятственно прошел насквозь, до самых дворовых плит! Подо мной был стеклянный пол, прозрачный, как вода. Я будто чайка парила над серебристой мостовой! Я, которая с детства боялась высоты! Сердце начало замедлять бег — мне представилось, что сейчас умру.

— Спасите! Мне плохо... Вот-вот остановится сердце! Кто-нибудь, выведите меня отсюда: здесь очень, очень страшно!

— Лови ее, пес!

Треха схватил меня за край одежды и потянул назад. Весь его вид выражал возмущение: «Ведите себя пр-р-рилично, дама! Вам нечего делать внутри волшебного кристалла, потому что вы не вер-р-рите в сказки! Не переходите гр-р-раницу!» Потом подтолкнул носом, и я со всего размаху плюхнулась в свое «облако».

— Василий! Мне плохо!

— Сейчас, сейчас. Это голова с непривычки закружилась! Ты действительно не приспособлена к полетам! Вот возьми, обними закат и согрейся.

Меня закутали в красное одеяло.

— Так лучше? Ну надо же! А я всю жизнь обожаю высоту и завидую птицам.

— Ты? Но... это же... не ты! Простите, вы кто?

Я вскочила с кресла. Передо мной стоял и улыбался симпатичный джентльмен в шелковой голубой тунике, уютных вельветовых брюках и домашних туфлях с загнутыми носами. Господин лишь отдаленно напоминал Василия, но это был не Василий! Борода, которая раньше роскошным руном спадала на грудь, превратилась в коротенькую бородку герцога Гиза. Беспорядочные кудри кольцами были тщательно зачесаны назад (как в театре), и у меня возникло подозрение, что под ними прячется маленькая лысина. Пронзительные, круглые, как у птицы, глаза насмешливо посверкивали.

— Ты садись, садись...

Я плотнее прижалась к кожаной спинке и притихла в облачном кресле.

— Подожди, Аннушка, включу свет на полные обороты.

— Зачем?

— Чтобы ты меня рассмотрела — будем заново знакомиться.

Комнату залил яркий электрический свет, в котором бесследно растворилось лунное сияние.

— Аня, скажи честно, кто тебе больше нравится: я или этот бомж в солдатском ватнике?

Он мягко, по-кошачьи, скользил взад-вперед по комнате, и как-то незаметно, словно из воздуха, на прозрачный столик приземлилась бутылка виски, три бокала, блюдо с закусками. Последними появились пепельница и сигара.

— Простите, а куда делся Василий?

— Исчез. Растаял. Ты даже не представляешь, как он мне надоел за это время! Я так счастлив, что наконец избавился от этого голема. Понимаешь, я его просто придумал, а он стал реальнее меня!

— Ты... вы... его придумали? Звучит ужасно...

— Что в этом ужасного? Я же лучше... Ты привыкнешь.

— Никогда! — отрезала я со всей искренностью.

— Сопротивляться бесполезно: я обещаю, что цыган не вернется.

— Никогда?

— Никогда! Но ватник и сапоги лежат в мешке, в ванной. Можешь посмотреть на эти реликвии.

— Так кто же вы?

— Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный...

— При чем здесь Одиссей?

— Увы, это мое настоящее имя, а Василий лишь скромный псевдоним! И не цыган я, а грек-понтиак, сын университетских преподавателей, некогда переехавших в наш славный город. По профессии — психолог, по призванию — волшебник, в общем, обыкновенный экстрасенс.

— А... картины?

— Мои, не отрицаю. Как художник тоже известен, хотя это неважно: к счастью, я во многом талантлив.

Мы замолчали. Обаятельный и успешный господин, не обделенный чувством юмора, только что легко и непринужденно сжил со света бедного моего Василия. Но я почему-то не возмущалась. Наоборот, не могла отвести взгляда от этих круглых, птичьих глаз.

— Простите, вы не представляете, как мне жалко...

— Василия?

— Д-да, и особенно тот рассказ: как обменял комнату на машину, как купил цинь, как дрался... Это было так зажигательно... А оказалось обычным враньем?

— Это чистейшая правда, дорогая нюй-куй, только я немножечко отредактировал рассказ. А в остальном все так и было: и машина, и комната, и цинь, и драка... Кстати, если тебе не нравится Одиссей, называй меня по-немецки Василиусом.

Он наполнил бокалы.

— А почему три? Мы кого-то ждем?

Василиус поморщился, как будто обжегся.

— Увы, нет. Это для ушедшей. — Он кивнул на бутылку: — Точно такая, как та, магазинная, из-за которой и случился весь наш кошмар. Желания должны осуществляться, не так ли?

— Звучит немного цинично... Бедное пропащее дитя!

— Пропащая? О нет! Очень творческая девочка была, между прочим, но злая на жизнь. — Василиус усмехнулся. — Она устроила этот алкогольный скандал в знак протеста.

— Против чего?

— Против всего: против меня, например, против тебя, несправедливости этой жизни...

— Да уж, творческая особа, Есенин в юбке!

— Она юбки терпеть не могла! Не ревнуй так откровенно — вы чем-то похожи.

Я вспомнила, как нагло и цинично рассматривала она мою тощую интеллигентную фигурку, лишенную соблазнительных выпуклостей и изгибов. У меня не было аргументов, пришлось отвести глаза — тогда леди Рубенс глубоко и сладко вздохнула, и по белоснежной рубашке пробежала мягкая округлая волна...

— Ну уж нет! Я — и эта бомжиха?!

Мой собеседник укоризненно пожал плечами:

— Я думал, тебе нравятся бомжи, я ведь тоже...

Василиус залпом опрокинул бокал, помял в пальцах гламурную сигару и неожиданно извлек откуда-то пачку «Беломора».

— Не были аристократами — и нечего привыкать, правильно говорю?

Он сосредоточенно курил, щурился, молчал, и я вдруг подумала, что никуда не делся мой цыган и это еще большой вопрос, кто из них настоящий: Василий или этот странный Одиссей? Наконец Одиссей-Василиус с силой смял окурок в пепельнице и сказал:

— Все! Хорош друг дружкой любоваться. Я готов продолжить нашу беседу. Кстати, забыл сказать: Валентина не бомжевала. Все чин по чину: квартирка-студия, интерьерчик неплохой, карманные деньги всегда водились. А кто оплачивал, кто давал и за что, она никогда не рассказывала. Вернее, рассказывала, но этих историй было за миллион.

— Например?

— Ничего интересного: все из дамских романов.

— Она же профессиональный музыкант?

— Скорее всего. Самой достоверной мне показалась версия, что она потеряла работу в оркестре из-за своего вольнодумства. Еще есть вопросы? Я за то, чтобы все выяснить, между нами должно быть все ясно.

— Почему?

— На самом деле ты уже догадалась почему, только я произнесу это вслух потом.

Да, я догадалась, что он имеет в виду, но вместе с радостью поднялась обида и перехватило дыхание.

— Ты все врешь! Вы были любовниками! Это ты снимал ей квартиру!

Мне было стыдно: имя Валентины подействовало как соляная кислота, которую выплеснули в лицо, — на минуту даже потемнело в глазах. Однако мой собеседник сохранял полное спокойствие и смотрел почти с профессиональным интересом.

— Я всегда подозревал, что у тебя заниженная самооценка, несмотря на внешнюю успешность. Но чтобы настолько... Милая нюй-куй, мы никогда не были любовниками, хотя я ей очень нравился.

— Я тебе не верю!

— Это твои проблемы. В утешение скажу, что ты единственная женщина, с которой мне интересно и по которой я скучаю. Единственная! Ты услышала меня?

Он был обворожительным, мужественным и спокойным; не только Валентина, любая женщина мечтала бы о нем! На минуту я почувствовала себя на вершине блаженства. А как я сейчас выгляжу? И тут увидела свое отражение в стеклянной крышке стола. Нет-нет, это злобное, красное и растрепанное существо вовсе не я! Не нужно злиться. Не нужно волноваться. Чтобы отвлечь Василиуса, быстро спросила:

— А где ты нашел эту леди Рубенс?

— Мы музицировали, играли Шопена в четыре руки на берегу канала. Не веришь?

— Нет...

— Напрасно — я редко вру. Впрочем, ты права, есть маленькая неточность: я не играл — я, как всегда, дрался.

— Не складывается у тебя с музыкальными инструментами.

— Не говори. — Василиус в притворном расстройстве поднял к потолку глаза, призывая высшие силы, и решительно выдохнул. — Карма! Карма у меня, видно, такая антимузыкальная... Итак, слушай! Около парадного стоял настоящий «Бехштейн». Видимо, кто-то переезжал. Мимо шла прекрасная девушка с русой шевелюрой...

— Шевелюрой?

— Да, она побрилась после, у нее что-то в жизни не ладилось, но это было потом. А тогда роскошные были волосы, и девушка открыла крышку пианино и стала играть, причем очень неплохо! Я заслушался. Канал, набережная, Шопен и красавица... Тут прибежали какие-то люди (наверное, хозяева), закричали, что бомжи ломают инструмент, и набросились на нас. Пришлось дать сдачи, взять ее за руку и убежать.

Я представила себе эту картину ярко, как в кино, и покачала головой.

— Куда ты смотришь, Анна? — Он встал, выключил свет и невесело пошутил: — Я все сказал! Очная ставка с Валентиной закончена.

Я невольно оглянулась.

— Не беспокойся, она уже ушла... Шучу.

Василиус прошелся по белому ковру и долго смотрел в свое волшебное окно.

— Аня, сегодня какая-то ночь бесконечная, все длится и длится. Я думал, светает, а луна на месте и даже ярче горит... Подойди сюда.

Я встала и осторожно вошла в эркер: за мощным плечом Василиуса это было совсем не страшно, наоборот, мы крыло в крыло парили над лунным морем.

— Ты удивительная женщина, Анна, в тебе есть некий магнетизм. Ты веришь, что, если сильно повезет, можно встретить человека, с которым захочется вместе жить и умереть?

— Не знаю я...

Мне вспомнился Игорь: это было, казалось, тысячу лет назад. Но ведь было же! А боги и вправду жаждут — дают и отнимают, и кто-то обязательно остается один.

— Нет, правда, так бывает! Только очень редко. Послушай старого циника...

Неожиданно он обнял меня и повернул к себе.

— Ты ведь не красавица, Аня, но черты лица изящные, как у дам в старинных манускриптах. А про твои глаза вообще молчу — просто лесная русалка. Заворожишь — и любой мужик с радостью в омут нырнет! И душа у тебя странная, необычная: мимо не пройдешь — остановишься. Ты притягиваешь как магнитом...

И вдруг он замер. Я тоже замерла.

— Вспомнил! Вспомнил, на кого ты похожа — на одну польскую артистку. Я в Варшаве сериал видел, она там панну Мнишек изображала.

— Да? Всего лишь на артистку? — выдохнула я.

Вот как, оказывается, работает информационное поле, с ума можно сойти...

— А почему не на ясновельможную панну?

— Ты не перестаешь меня удивлять, дорогая нюй-куй. Ты что, королевского роду? — растерялся Василиус. — По-моему, это небольшая наглость, а? Кольцо еще не есть доказательство родства.

— Есть портреты!

— Извини! Никто из нас живой ее не видел, так что сравнивать сложно.

Я испугалась, что он читает мои мысли, и перешла в наступление:

— А зачем ты вообще притворялся бомжом? Синдром Гаруна ар-Рашида? Зачем ты жил на кладбище? Это же ненормально!

— Вот! — Василиус поднял палец и таинственно сказал: — Мы дошли до главного — до моего проекта. Он завершен, и ты в нем звезда. Или моя муза — это как угодно. Только постарайся спокойно выслушать и не орать.

— К-какой еще проект?

— Условное название — «Адище города», посвящен бездомным и одиноким.

— А почему я... часть проекта?

— Ты его жемчужина! С тобой все удалось: я изваял тебя, как Пигмалион Галатею. Разве ты не заметила, что прошла через превращения? Помнишь, какой ты была, когда мы встретились? Маленький хромой воробушек прыгал вдоль ограды. Я хотел броситься вдогонку, когда ты умчалась, но побоялся довести до инфаркта. А теперь? Теперь ты почти волшебница! А ты меня за кого приняла? За привидение?

Последний вопрос Василиус задал с детской непосредственностью. Он сиял и явно был в восторге от проведенной акции.

— За кладбищенского Санта-Клауса.

— ?!

— Извини, я пойду. Я не думала, что надо мной ставят эксперименты. Все гораздо проще казалось: ты в меня влюбился... Как жаль, что я была лишь жертвой науки!

— Таки влюбился! Но потом...

— Отлично, значит, все-таки факт нежной страсти был... Что-то мне не хочется здесь оставаться: ты, оказывается, наблюдал за мной через увеличительное стекло. Всего хорошего!

Резко откинув одеяло и выпутавшись из пылающего «заката», я случайно взглянула на стену: там отплясывал черный цыганский заяц. Я вскрикнула и упала.

Когда очнулась, Василиус стоял на коленях перед креслом с пузырьком нашатыря.

— Чего тебе, мать, привиделось?

— Черный заяц — он от меня не отстает.

— Откуда здесь зайцы?.. Да это тень от одеяла: угол задрался — вот тебе и заяц.

— Нет, это старая цыганская история!

— Цыганская? Интересно! Расскажешь?

— Ни за что! Ты поместишь мою историю в какой-нибудь проект.

— Изволь, Анна! Например: «Психические расстройства одиноких женщин среднего возраста»... Нет, лучше так: «Причины женского одиночества и психологическая характеристика».

— Что?!

— Успокойся, это было за тысячу лет до появления тебя в моей жизни: всего лишь название студенческого диплома.

— Боже, ты даже не понимаешь, какой ты подлец!

— Анна, прекрати! Просто я люблю свою работу...

Я из-под ресниц снова посмотрела на стену: она была белой как снег. Он прав! Скорее всего, привиделось: отброшенное одеяло неудачно спроецировало тень... А ноги не шли, ноги были ватными, и оставалось только заплакать от отчаяния.

— Так, мне все ясно! — Василий мягко, но решительно сгреб меня в охапку: — Ты остаешься здесь до завтра.

— Это еще зачем?

— Затем, чтобы обдумать в деталях поведение психолога-извращенца. Утром расскажешь. Сейчас я отнесу тебя в кабинет, заставленный пыльными книгами и антикварной дрянью. Мне кажется, что комната твоей мечты должна выглядеть именно так.

— По крайней мере, я отдохну от этого стеклянного сугроба.

— Отлично! Ты уже начала соглашаться со мной.

Через пять минут я лежала на черном диване с кожаными кнопочками и дубовыми подлокотниками. Вокруг до самого потолка уходили вверх стеллажи с книгами и тускло блестело золото переплетов.

— Я что, в XIX веке?

— В начале двадцатого. До революции еще лет пять.

— Ты действительно волшебник?

— Нет, заурядный бродяга во времени...

Он упал в кресло, которое для солидности громко выдохнуло: пыф-ф!

— Знаешь, твоя борода сюда очень вписывается.

— Не фантазируй, Анна! Просто я обожаю контрасты и... я очень богатый человек, который может себе кое-что позволить. Говорят, что деньги — это потенция мужчины.

— Что ты себе позволяешь?!

— Хорошо, извини! Потенциал. Я забыл, что ты синий чулок. Ладно, не злись. Смотри, что у меня есть.

Рядом с креслом стоял столик, украшенный бронзовым орлом. Мне показалось, что когда-то птица держала в клюве лампу, но сейчас там висела связка ключей.

— Зачем столько ключей? Неужели все комнаты запираешь?

— Какие комнаты, Анечка? Это ключи от прошлого! Я храню ключи от своих старых квартир, мастерских и тех мест, где был счастлив когда-то. Всего этого уже давно не существует в природе, но вдруг повезет и я все-таки стану путешественником во времени? А как войти в прошлое без ключей? Как отпереть дорогие двери?

— А от монастырской гостиницы есть ключ?

— Вот он.

Я кивнула — это было чудесно! У Василиуса заблестели глаза, как у мальчишки.

— Знал, что ты меня поймешь! Я тебе покажу много забавных штук. Например, у меня есть коллекция старинной оптики — лучшая в Питере. Это интересно?.. Вот смотри, какой образчик. — Он снял с полки и протянул изящный театральный бинокль: — Это самый безобидный.

Бесспорно, вещица была достойная — я бы пошла в театр только для того, чтобы на глазах у всех достать такую штучку из сумочки!

— Красиво! Это позапрошлый век, да?

— Начало двадцатого.

Я поднесла бинокль к глазам — соседняя стенка пододвинулась почти вплотную.

— И линзы прекрасные!

Но тут раритет выскользнул из рук, потому что мне почудилось: с той стороны через окуляры кто-то тоже внимательно рассматривает меня — глаза в глаза.

— Ой!

Василиус ловко поймал на лету выпавший бинокль:

— Осторожнее, Аня! Вещь дорогая... Ничего страшного: время — многомерная величина, с той стороны тоже смотрят.

— Значит, можно увидеть в бинокль живого гиппокампа?

Он тяжело вздохнул:

— Можно увидеть все что угодно. Зачем ты без разрешения лазала на чердак? Надеюсь, не заглянула ему в глаза? Это к несчастью.

— Мы случайно встретились глазами, — сказала я виновато. — Где ты взял этот бинокль?

В комнате стало тихо. Василиус молча постукивал пальцами по столу.

— Мне его подарила Валентина. Только не нужно так смотреть!

— Но мне страшно! — истерически крикнула я и закрыла лицо руками.

— Хорошо! — одобрил Василиус. — Мне нравится этот жест! Выглядит по-королевски — капризно и изящно. Сейчас попробуй отыщи пугливую даму! Жаль, кокетства маловато: ум забивает. Не нужно ничего бояться, куколка, я рядом.

— Это возмутительно! Да как ты смеешь? — Я аж пристукнула кулачком. — Не желаю, чтобы меня обсуждали! Либо принимай какая есть, либо...

— Тише, тише, моя прекрасная панна!

Я растерянно посмотрела на него снизу вверх: коричневые круги вокруг глаз Василиуса впечатляли. Он моментально понял мой взгляд.

— Предлагаешь взять тайм-аут? Что же, это правильное решение, милая нюй-куй. Защитник должен быть в форме, да? Оставить тебе пса для уюта?

— Не нужно, он меня не любит.

Треха презрительно зевнул, словно говоря: «Не надейся, что буду спорить. Да, не люблю и ревную к хозяину».

Напоследок Василиус не удержался и сказал:

— Я рад, что ты меня выслушала, и спасибо, что не утешала.

— А утешать — пустое: мертвые не оживают.

— Да, к сожалению. Все бы отдал за стакан живой воды, веришь?

— И я бы отдала.

Мы помолчали. Василиус пребывал в задумчивости и вдруг усмехнулся и подкрутил усы.

— Ай, какие глаза у панны — как два ясных озера... Интересно, какой я в этих лучистых глазах?

Я приложила палец к губам: силы были на исходе.

— Это останется моей тайной. По крайней мере, сегодня...

— Тогда спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Василиус!

Я долго лежала, покусывая губы и уставившись в потолок: не было сна. Моя повесть, выпущенная на свободу из темного шкафа, тихо и незаметно поглощала мою жизнь, наполняя ее другим смыслом. Я снова превратилась в сказочницу! Зачем я так долго читала чужие книжки и перестала мечтать? Нет, я больше не могу и не хочу странствовать по чужим мирам!

Теперь освобожденное воображение лавиной мчалось вперед, уничтожая на своем пути здравый смысл. Сказочная нереальность захватывала мое бытие шаг за шагом, как морской прилив: Лунный замок, волшебник и странный рыжий пес — современный Анубис. Интересно, что будет дальше?

Ах как ты разбушевалась, старушка нюй-куй! Веди себя приличнее. А приличнее не получается, потому что, увы, впервые за много лет я почувствовала, что жизнь прекрасна! И это уже никому не отдам, потому что я влюбилась. Забавно, но факт: пролог нашей истории был страшноват, остается надеяться на счастливый финал... Впрочем, даже не слишком счастливый финал меня устроит, потому что я не хочу без него жить! Теперь только с ним, только вместе, иначе все теряет смысл...

И здравомыслие покинуло меня — ушло, так сказать, не прощаясь. Хотя ведь никто не заглянет в мою голову, никто ничего не узнает — так за что же краснеть? И я, наслаждаясь свободой, изобретала новые и новые версии. Мысли бежали одна за другой, как кадры в сумасшедшем кино. Вот мы с Василиусом идем по маленькому заснеженному городку. В окнах горят красные свечи, блестки снега на черепичных крышах, а на старой площади стоит высоченная рождественская елка и отражается в черной реке, которая плавно огибает ночной город...

А вот мы летим над морем на огромном воздушном шаре...

Следующая картинка: мы сидим в старинной усадьбе. Судя по всему, эта небольшая комната — библиотека. За окном бушует ветер, три собаки и четыре кота свернулись пушистыми баранками на ковре и подлокотниках кожаных кресел — кому где удобно. Боже мой, как тепло и уютно в окружении старых книг и любимых зверей! Какое блаженство...

— Неплохо придумано, я тоже туда хочу. Можно с вами?

Кто это сказал?! Мое кино остановилось — я даже услышала противный писк ленты, как в пленочных магнитофонах.

— Валентина?

Мне никто не ответил. Я лежала в полной тишине, слушала, как шуршит органза от легкого сквозняка, и умирала от страха. Да, это была она — сидела на подоконнике и смотрела на меня.

— Прости, Валентина, это ужасно... Он не хотел, правда! И я... я тоже очень переживала. Я бы сейчас все отдала за живую и мертвую воду.

— Правда?

— Правда.

— Смотри, тебя за язык никто не тянул... Поживем — увидим, — неожиданно весело сказала девица. — К тебе у меня нет вопросов. Вернее, почти нет. Если хочешь, чтобы я ушла, считай до миллиона, а сейчас закрой глаза...

И я начала считать. На первой сотне меня подхватил ветер, отнес в осенний лес, осторожно опустил на знакомую полянку. Но куда-то пропали герры музыканты! А без них лес казался спящим и печальным.

Мои глаза превратились в оптические приборы: я видела каждую иголочку на соснах-великанах, каждую прожилку на рыжих листиках. Слух обострился, как у дикой кошки: я слышала, как ворочается в дупле старая сова, которой не спится днем, как шепчутся две улитки на шляпке мухомора; но флейта и скрипка молчали... И вдруг откуда-то появился Василий.

— Анюта, милая моя, яхонтовая, бриллиантовая! Не там музыкантов ищешь! Они ж на волшебном озере, наши маэстро все-таки жабы, и вода — это их дом!

И тут же пронзительно запела волынка. За большущими папоротниками блеснуло озеро.

— А почему вода черная?

— Оно очень глубокое...

На волнах покачивались осенние листья. Изящная лодочка с жабьим оркестром скользила по гематитовой глади, раздвигая носом красно-золотой ковер. Она стремительно удалялась от нас, седая крыса-гондольер уверенно правила к другому берегу. Внезапно налетел влажный и холодный ветер, закружил, выстрелил в небо красным фейерверком, и листья превратились в крохотных жар-птиц, огненных колибри, жаркими искрами улетающих ввысь. А музыканты снова ударили яростную джигу, от которой похолодело сердце: визжали скрипки, завывали волынки, пронзительно стонала флейта...

— Кр-расота-то какая! — прозвучал у меня над ухом мягкий баритон, и сердце замерло от счастья. — Ух-х ты-ы! Никогда не думал, что они в природе существуют.

— Кто?

— Жар-птицы, Анечка, жар-птицы! Примета добрая. Весть хорошая.

— Василий, как я рада, что ты пришел!

— Анна, слушай быстро, что сказать хочу: ты этому Василиусу не доверяй, он из звездных лучей сети плетет и ловит птиц, а эти птицы — наши мечты...

— Как это? Вы же одно и то же?

— Конечно нет! Я птица вольная, а он птицелов...

И тут я проснулась!

Минут пять лежала и повторяла: птицелов, птицелов. Разумеется, это тоже всего лишь сказочный персонаж, но было как-то неприятно. Да ведь были и жар-птицы — весть добрая... Я решила не разгадывать сон, чтобы не расстраиваться или, наоборот, не очаровываться лишними надеждами, и отправилась на поиски земных благ, среди которых чашка кофе приравнивалась к живой воде. Интересно, есть кофемашина или кофеварка в этом психоаналитическом замке? А вдруг, на мое несчастье, здесь пьют только лунный свет и звездную энергию?

Пушистые розовые тапочки (без сомнения, тоже волшебные) привели на уютную и светлую кухню. Солнце беспрепятственно проникало через огромное окно (чуть меньше, чем в гостиной) и ложилось теплым квадратом на дубовый ламинат. Внутри солнечного квадрата мохнатым сюрпризом нежился Треха. Он лежал на спине, как отдыхающий на пляже, широко раскинул лапы и закатил глаза, даже кончик языка высунул от наслаждения.

— Ах, мне бы твои заботы! — завистливо сказала я.

Пес не шевелился. Меня явно игнорировали.

— Знаешь, я никогда не думала, что собаки могут спать на спине и получать при этом удовольствие.

Треха лениво стукнул хвостом об пол, дескать, на тебе, раз хочешь общаться! Никакого почтения, тем более радости от встречи пес не выказывал: видно, мне он отвел последнее место в хозяйской иерархии.

— Чего молчишь? Вообразил себя человеком? Ты негостеприимный! Кстати, что у вас тут пьют и едят? Я умираю от голода!

Вредный пес сделал вид, что не слышит. И опять случилось маленькое чудо: на столе оказался заботливо сервирован вкуснейший завтрак. Рядом с сахарницей сидел игрушечный мишка, сжимая в лапках шелковое сердце.

— Ну что? — не преминула я поддеть ревнивца. — Видел?

Треха скосил глаза и одновременно изобразил полное равнодушие. Я проследила за его взглядом и обнаружила листочек. Четким, красивым почерком там было написано: «Доброе утро, Аня! Я тебе приготовил сюрприз, но вынужден отбыть по неотложному делу! Стремлюсь к те-
бе — жди...»

У какой женщины не замрет сердце от таких слов? Давненько меня не баловали сюрпризами! Я улыбнулась, налила чашечку кофе и с наслаждением развалилась на стуле, пробуя счастье на вкус.

Так мы радовались вдвоем с вредным Трехой: счастье у нас было разное, а божество общее, одно на двоих. Все было замечательно, я расслабилась и закрыла глаза. И вдруг снова почувствовала присутствие Валентины. Вернее, это чертов пес перевернулся на брюхо и, вытянувшись в струнку, внимательно наблюдал за окном. Форточка была приоткрыта, и желтые собачьи зрачки неотступно следовали за кем-то — от окна внутрь кухни... Я дрожащими пальцами нажала на кнопку, чтобы долить кофе, но из-под резинки вырвалось облачко пара и фарфоровая чашка-цветок рухнула на пол. Осколки белоснежными лепестками разлетелись по всей кухне.

— Господи, что за хулиганство такое? И главное, за что? Треха, ты же у нас посланец между мирами. Подскажи, как быть-то? Как поставить точку в этой истории? Веришь, мое единственное желание — чтобы она осталась жива.

— А кто сказал, что она умерла?

Я удивленно посмотрела на собаку:

— Нам так сказали...

— Вам именно так сказали?

— Не выдумывай, пес! Некоторые вещи следуют из контекста. Лейтенант сказал: «Ничего не поделаешь, все само по себе решилось».

— Это при переводе мысли следуют из контекста, а в реальной жизни бывает наоборот.

— Не умничай, ты лишь собака.

— И что?

— Повторяю, лейтенант сказал...

— Он ничего конкретно не сказал. А ты в душе радуешься: нет человека — нет проблемы.

От такой мысли я даже поморщилась — так это было мерзко, неприятно и... увы, честно! Треха приподнял бугорки бровей, просканировал меня зрачками и, потеряв всякий интерес, отвернулся.

— Чего-то много волшебников развелось, — пробормотала я сквозь зубы и отправилась за телефоном.

Мозг работал как часы. Вернувшись в кухню, я села на стул, крепко сжимая трубку в руках, и с ужасом поняла, что хочу умереть. Возникло ощущение, что я по собственной воле лезу в корзину воздушного шара, чтобы умчаться в холодные неведомые дали. А потом, возможно, со всего размаху шмякнуться о землю. Я положила телефон на стол и тихонько отодвинулась вместе со стулом. Тут пес встряхнулся, уселся напротив и заглянул в глаза.

— Ты зачем так смотришь? Не смотришь, а даже, извините, пялишься...

И вдруг вспомнилось: я подсовываю ему финские сосиски и преспокойно бросаю помирать на подтаявшем кладбищенском снежку. Господи, а ведь с виду вполне интеллигентная женщина — откуда в нас столько всего?

Сжала зубы, выдохнула и для разминки обратилась к своему нежданному судье:

— Ты прав, не спорю. С обвинением согласна и обязательно исправлюсь.

Пес продолжал меня изучать и, по-моему, не поверил. Тогда я откашлялась и как можно веселее спросила:

— Ну что, рыжий Анубис, страж мертвых? Ты же наверняка все про всех знаешь. Подскажи: куда ее могли отвезти? Какая здесь ближайшая больница?

Я надеялась, что, учитывая количество больниц в Петербурге, ситуация сложилась безнадежная. Но в моей голове вдруг четко прозвучало:

— Тринадцатая объединенная.

— Э-это ч-что? Это ты? Сквозишь туда-сюда между мирами?!

Мне показалось, что уголки черных собачьих губ приподнялись в ухмылке, однако пес просто зевнул и равнодушно уставился в окно. Всем видом он как бы говорил: «Хотела увильнуть? А кто сказал, что будет легко?»

— Ох как ты меня достал! Никакой ты не Треха, ты им только притворяешься... На самом деле ты самый настоящий оборотень — все Василиусу скажу...

Пес снова усмехнулся: «А то он не знает?» Я пробежалась по гуглу и негнущимися пальцами набрала номер.

— Алло... — Сердце обмирало и куда-то падало. — Это справочная? Я хотела узнать...

— Слушаю... — откуда-то из глубины, как будто из-под земли, глухо донесся злой старушечий голос, и возникла сумасшедшая мысль: «Еще неизвестно, кого он подсунул. А вдруг это сама Мора — богиня судьбы из царства мертвых?»

— Простите, по-моему, моя знакомая попала к вам. Я хочу помочь...

Я затаила дыхание: сейчас мне скажут, что мертвым помощь не нужна. Но, как только я, путаясь и сбиваясь, задала свой вопрос, дежурная богиня спокойно сообщила:

— Если вы говорите про ДТП на Московском проспекте, так это Ивановская Валентина вам нужна, которая вчера под машину кинулась.

— Как — кинулась? — опешила я. — Ее сбили.

— Нет! — тихонько рассмеялась старуха, и я похолодела. — Не угадала, моя хорошая! Полиция говорит, сама кинулась! Они там всё перемеряли.

— Она в коме? Парализована? — Я облизала пересохшие губы и нервно сглотнула слюну.

— В сознании. Про паралич врач тоже ничего не говорил. Ушибы, переломы, сотрясение... Но девка сильная, крепкая, так что ничего страшного. И ребеночек удержался.

— К-какой ребеночек?! — поразилась я.

— Так беременная она... Дело ясное: сначала, «страстью сгорая», любил-любил, а как пеленочки да распашоночки — кому нужно? Видать, бросил бедняжку, а она вот и решилась. Проявила слабохарактерность, да уйти от ответственности не получилось! Здоровый ребеночек оказался!

— Боже мой, какой бред!

— Не бред, а самая настоящая реальность! А ты-то кто? Подружка или разлучница? — спохватилась Мора и снова захихикала.

От этих смешков побежали мурашки по коже, и я не выдержала:

— Что вы себе позволяете? Что здесь смешного? Вы же на работе.

— А чего — плакать, что ли? Я же тебе не про покойников рассказываю. Вроде все живы. Или ты не рада?

— Я на вас жалобу напишу, — отрезала я и выключила мобильник.

Некоторое время сидела, приходя в себя. Значит, Василиус догадывался, что это было не ДТП. Может, поэтому так и убивался, раскаявшийся грешник! А беременность? Это что, обещанный сюрприз? Я была почти уверена, кто снимал для нее квартиру, и громко расхохоталась: кажется, начиналась истерика. Но он же все отрицал... Какой ужас! Какая я идиотка! Счастливый отец, кто бы мог подумать! А зачем ему я? Я ценный объект изучения, ценный и очень забавный. Да, ситуация складывается, знаете ли, обхохочешься... В этот момент до коленки дотронулась мохнатая лапа с когтями.

— Отстань! Или нет: выпусти меня на волю. Слышишь? Я хочу уйти.

Пес не шевелился и снова положил лапу. Но меня уже было невозможно остановить. Я встала и покачнулась: опять закружилась голова.

— Треха, не смей меня удерживать! Или он тебе поручил?

Я закрыла лицо ледяными руками, чтобы приглушить нарастающую головную боль.

— Господи, сейчас лопнет голова, в нее это все не вмещается... Ну ладно ты — имеешь право. Я не в обиде... А твой хозяин? Он же обманщик.

Горячий язык лизнул руку. Треха смотрел строго и осознанно, как будто что-то знал и хотел объяснить, да не мог. В его желтых зрачках читалось сочувствие.

— Отстань. Теперь уже все равно. Вы меня, как Валентину, жизни сейчас лишили, только виртуально. Ничего, все вернется на место. Приключения закончились... И все равно вы — компания колдунов, адское сборище! Хотя ты тут ни при чем, ты за справедливость. А вот твой хозяин другое дело — это какой-то доктор Коппелиус!⁴ Тот Коппелиус с помощью фигурки голубя забирал души людей. Вот откуда сон про ворона: что ж, Василия твой хозяин тоже уничтожил... Меня почти свел с ума. Валентину, как черт, толкнул под машину. Таких нужно сжигать на костре... Птицелов. Да-да, птицелов! Как это я не догадалась раньше!

И вдруг меня осенило, я лихорадочно ощупала пальцы. Господи, я оставила кольцо дома, в зеркальном тайнике! Вот когда надо... Пес зло и встревоженно зарычал. Но я не боялась, я уже ничего не боялась!

— Дурачок! Я не собираюсь сводить счеты с твоим хозяином. Не хочу больше никаких приключений. И зла было предостаточно. — Я положила руку ему на голову, и пес ее не сбросил. — Просто у меня наконец-то появилось желание. Эх, знать бы все раньше, я бы Вале это кольцо подарила — пусть бы стала музыкантшей... И тогда, наверное, все сложилось бы по-другому. Это единственное мое желание на сегодняшний день.

— Ты не хочешь остаться? Дождись хозяина.

— Я ухожу. Нет человека — нет проблемы.

Он слегка прикусил край одежды.

— Пошел вон, сторож и сообщник!

Пес отпустил: дескать, как хочешь. Спотыкаясь, я пошла в коридор, путаясь в рукавах, надела плащ, и в этот момент в сумке истошно заверещал мобильник. Меньше всего на свете хотелось разговаривать, но я машинально начала его ловить. Уже села в лифт, не чувствуя ни ног, ни пальцев, как будто стала стеклянной, а телефон все звонил. Это был... Демиург. Его голос был спасительным канатом, в который я вцепилась изо всех сил. Он показался мне почти родным.

— Анна? Где ты шляешься? Почему вне зоны действия?

— Я... уезжала. — К горлу подступали слезы.

— Дуй на работу: у нас ЧП.

— Сегодня же выходной.

— У нас всегда трудовые будни. Ясно? Нужно поговорить.

И я подчинилась.

Наглый Демиург меня обманул: я поняла это сразу по удивленным глазам охранника.

— ЧП? Я не знаю, но главный приехал.

— А остальные?

— Больше никого нет, только вы.

Было ясно, что меня вовлекли в новую интригу — воистину, то были удивительные дни! И они никак не кончались...

Я прошлась по пустым комнатам: офисный муравейник отдыхал. Шла и чувствовала, как успокаиваюсь, здесь я была в безопасности... Интересно, зачем вызвал? Наверное, срочный перевод. Как хорошо все-таки, что есть работа. Работа от всего лечит... Я взялась за ручку кабинетной двери и вдруг оглянулась: посреди комнаты стоял Демиург, засунув руки в карманы, и смотрел на меня очами Вия — как тогда, в первый раз...

— Боже мой, вы меня напугали! Что случилось?

Он грамотно выдержал паузу.

— Ожидаемое. Анна, я давно хотел тебе сказать, но откладывал. Решил, пусть сначала это произойдет, тогда, по крайней мере, будет повод. Надеялся, что сия чаша нас с тобой минует, однако... увы! Моя интуиция никогда не подводит.

В голове мелькнула смешная и нелепая мысль: неужели он тоже собрался признаваться в любви?

— Да что случилось? — сердито сказала я. — Не тяните.

— Помнишь своего австрийца?

— Тот длинный детектив? — У меня отлегло от сердца. — Конечно! Он ведь лидирует по продажам в этом месяце?

— Точно так.

Демиург достал сигареты и бессовестно закурил.

— Завтра же сюда люди придут!

— Анна, я у себя дома.

— Но это и мой дом, то есть наш.

Я замолчала под его взглядом — это была настоящая гранитная плита. Само собой возникло отчаянное желание, чтобы мой босс онемел. Только этого не произошло. Он заговорил не торопясь, стараясь донести каждое слово, и не спускал с меня глаз.

— Как оказалось, твой подопечный читает по-русски. Писать не может, а читать читает... Сюрприз!

— И?.. — холодея, спросила я.

— Приятно удивленный неожиданной популярностью, он взял в руки наше издание... и был потрясен. Он сказал, что из его книги сделали масспродакшн, украли сюжет и всего этого он не писал. И знаешь, как он назвал тебя? — Демиург помолчал и громко, отчетливо произнес: — По-пу-ля-ри-затор.

Я прислонилась спиной к стене.

— Прекратите... Надо же, меня понизили! Даже не интерпретатор. Давайте закончим этот неприятный разговор.

— Не могу. Он готовит судебный иск о нарушении прав, и это правда жизни, а остальное — эмоции.

— Меня... посадят?!

Он затянулся, потом философски полюбовался, как колечки поднимаются к потолку.

— Скорее меня. А тебя могут оштрафовать и лишить лицензии.

— А у меня нет лицензии.

Демиург неожиданно расхохотался:

— Неужели такое бывает? Не сподобилась за столько лет?

— Вы же знаете...

— Не знаю... Короче, Анна, я договорился, однако есть условие — твоя фамилия больше никогда не появится в выходных данных. Это джентльменское соглашение.

Он крепко сжал губы и стал похож на римского патриция. «Против необходимости не восстают и боги». Что еще? Меня принесли в жертву обстоятельствам. Видимо, судьба решила сегодня меня прикончить. Понять я могла, но принять...

— Вы же были довольны мной!

— Был, не спорю...

Он по-ястребиному прищурился, как будто отслеживал цель.

— Да не о тебе речь, соратница! В основном я недоволен собой: отстал я, застрял в прошлом, считай, вся наша кипучая деятельность лишь эхо девяностых. Это был толчок, понимаешь? Теперь все поменяю — и тактику, и стратегию, — хочу выпускать серьезные вещи.

— А я? Уволена?

— А ты книгу пиши хорошую — издадим!

— Значит, уволена...

Слез не было, наоборот, яростным цунами поднималось возмущение и протест.

— Это нечестно! Когда-то вы даже не захотели взглянуть на мою книгу... Я же из-за вас занялась переводами, по-пу-ля-ри-зацией!

— Ну, я же не Бог, хоть вы и зовете меня Демиургом. — Он пожал плечами. — Я, скорее всего, ошибся, а во-вторых, срочно был нужен переводчик, так что считай это зигзагом судьбы. Ты, в конце концов, могла развернуться и уйти. Раз приняла предложение, значит, тебя все устраивало.

Демиург устало провел веснушчатой лапой по лицу, совершенно по-хамски кинул окурок на пол и наступил на него изящным остроносым «Бугатти».

— Прости, хотелось бы поскорее закончить этот разговор. Поверь, все к лучшему в этом лучшем из миров, все идет как надо. Хотя мне жаль, Анна, конечно, жаль... Я специально вызвал тебя сегодня, чтоб не было лишних вопросов. Собирай вещи, и я скажу шоферу, чтобы отвез тебя домой...

И тут я чуть было не смалодушничала: хотелось спросить — а это навсегда? Или, может быть, в дальнейшем... ну, скажем, через месяц... Но я хорошо знала своего начальника и гордо кивнула, подавив жалобный писк в глубине горла:

— От машины не откажусь, а стол и пожитки оставляю на память. Ведь должна от меня какая-то память остаться кроме популярных книжек.

И пошла к выходу, высоко подняв голову: приглашение на казнь нужно принимать с достоинством — только так можно остаться в истории. Прежде чем открыть дверь, обернулась: увы, никто не смотрел мне вслед — Демиурга уже не было в комнате.

Глава 16

Дома я села за круглый столик и задумалась. Впервые за много лет у меня было море свободного времени и очень много одиночества — целая пустыня. Что делать с этими двумя стихиями? Утонуть или заблудиться? А вокруг кого-то, наоборот, раскинулся целый океан любви — почему мне не досталось ни капельки? Это несправедливо.

Я вспомнила про кольцо: а если попробовать? Приворожить... Но кого? Василия не существует в природе. Привораживать некого, разве что Демиурга: странно, нашу нежную кокетливую дружбу обстоятельства сразили наповал! Да нет, хитрец просто воспользовался случаем, чтобы избавиться от старого чемодана без ручки: тащить тяжело, бросить жалко. Вот и нанес рыцарский удар милосердия — сокрушительный и разящий, зато без проволочек. И наконец-то наступила полная ясность...

Мне захотелось посмотреть на себя в зеркало: все-таки интересно, как выглядит эхо девяностых и изменилась ли я за эти безумные дни? Но вместо пудреницы пальцы нащупали что-то круглое и твердое — это оказалась Валина коробка с райскими птичками.

Опять зазвонил телефон — сначала домашний, потом мобильный — я проигнорировала и покосилась на блюдо с курительными принадлежностями.

— Волшебник! — Я презрительно сморщила нос, вспомнив, как негодник извлек из воздуха пачку папирос вместо элегантной сигары. — Обыкновенный фокусник! Ловкость рук и никакого мошенничества...
Говоришь, «небесные двери», моя девочка? Что ж, поверю тебе. Думаешь, не захочется возвращаться? Посмотрим! Я сделаю это в твою честь, ибо была несправедлива к тебе.

Набив папиросу, я закурила, но никакие врата не открылись. Скорее, наоборот: в комнате произошли отвратительные изменения. Тени, падавшие на белый коврик, медленно поползли к моему стулу. Я понимала, что это кажется, и спокойно наблюдала, как они оживают и превращаются в огромных улиток. Одна подобралась вплотную и внимательно следила за мной глазками-усиками.

— Мерзкое земноводное! Или моллюск? Ты кто, вообще-то? Как называешься? Я в биологии не сильна...

Он (или она?) равнодушно выслушал мою тираду и вдруг с силой выбросил розово-серый липкий и холодный язык, который плотно обвился вокруг моей щиколотки.

— Фу, какая гадость! Пошел! Ты что задумал, урод?

Меня спас душераздирающий звонок телефона — третий за последние полчаса. Пришлось взять трубку. Однако это был не Василиус. Голос доносился глухо, человек путался в словах и говорил с расстановкой.

— Анна Александровна, помогите...

— Нет уж, увольте! Простите, а с кем я разговариваю?

— Это Трофим Ус.

— Господи, я совсем забыла о вас.

— Анна Александровна, у меня, похоже, инфаркт. Мне очень плохо...

— Но я не врач! Звоните в «скорую»... Скажите, в конце концов, свой адрес — я вызову...

— Не могу! Дома хранятся ценнейшие вещи. Раритеты! У меня есть Рене Лалик! А если что-нибудь пропадет?

— Вы плохо думаете о людях. Я не собираюсь быть вашим понятым.

— Тогда вы станете моей невольной убийцей, как говорится, «и аз воздам», ибо я, грешник, заслуживаю казни. Но если бы вы знали, как хочется жить!

Он заплакал. Я сжала кулачки: ох как все не вовремя, как не вовремя! А что делать? Ну, значит, так нужно.

— Сейчас вызову такси. Говорите адрес.

— Я знал, я знал, что вы не откажете! О доброе сердце! Я уже послал за вами машину. Посмотрите во двор.

Я посмотрела, смирилась с судьбой, накинула пальто и шагнула за порог.

...Мы лихо и красиво развернулись около знакомого магазина, и таксист галантно распахнул дверцу. Я торопливо протянула купюру:

— Пожалуйста. Сдачи не нужно.

— Поездка оплачена.

— Вот как? Кем же? Ведь хозяин болен.

Шофер удивленно пожал плечами:

— Не знаю. С утра вроде ничего были.

Эта новость подтверждала мои худшие опасения.

— Простите, вы можете подождать?

— Никак нет! У меня срочное поручение: я, как Джеймс Бонд, всегда на задании.

— Постойте! Я ненадолго...

— Всего хорошего, звоните, помогу, если смогу! А на нет и суда нет.

Он протянул через окно визитку и рванул с места.

С тоской я оглядела пустую улицу и почувствовала, что закипаю. Сначала Василиус, потом Демиург, а теперь еще и посторонний мужик с нелепой фамилией! Уж нет! Разумеется, я немедленно отправлюсь домой, но сначала скажу этому Усу все, что думаю, и верну дурацкое кольцо. Мерзкий авантюрист! Предложил мне историю, и я с радостью вошла в игру. Еще бы! Кому не хочется ощутить себя потомком королей? Ну, если честно, какая из меня панна Мнишек? Ох, тщеславие, проклятое тщеславие! Я даже подпрыгнула от радости. Конечно! Давно нужно было это сделать, и не было бы никаких проблем. Сейчас войду в этот странный дом — и верну!

Я приблизилась к особнячку: дверь, как и в первый раз, была не заперта. Но на всякий случай я, как воспитанный человек, дернула за веревку колокольчика, предупреждая о своем приходе. Ди-длинь! Ди-длинь! Веселая звонкая россыпь гулко прокатилась по дому. Дом многозначительно молчал, давая понять, что гостей здесь не ждут, и я, малодушная, от души обрадовалась! Наверное, его все-таки спасли, увезли в больницу, и можно отправляться восвояси, а кольцо отдам потом. Ничего страшного: главное, я приняла правильное решение.

— Входите, не заперто! — неожиданно раздался приятный и почему-то знакомый женский голос.

— Нет-нет, спасибо! Я тороплюсь домой. Кажется, произошло недоразумение!

— Ах, вот что... — Дама помолчала. — А я было подумала, что это он вас так ждал. И, кроме того, мне нужна помощь!

— Простите, я спешу...

— Я все понимаю! Очень жаль, но что поделаешь? Хотите, я вызову для вас машину?

Ждал... Нужна помощь... Инфаркт... О, жизнь человеческая — мгновение! Нельзя просто так взять и уйти, иначе может случиться непоправимое.

— Нет-нет, машина не нужна! Вы правы, он мне действительно звонил. Хотелось бы все выяснить, и, если нужно, я готова помочь.

— Так проходите в гостиную. Что за резон кричать как в лесу?

— Иду...

«Простите, уважаемый антиквар, я сделала для вас все что могла... Очевидно, приехали ваши родственники? Нет, правда, я плохо вас знала, но мне искренне жаль...» Я поспешила в комнату, придумывая на ходу слова соболезнования, и замерла на пороге. Здесь не было ни девушки, ни хозяина, ни толпы плачущих родственников. На первый взгляд, все было как в прошлый раз. Толстые темно-зеленые портьеры плотно задернуты, чтобы отгородиться от случайных соглядатаев. На конторке и столе оплывают свечи, на стенах горят канделябры. И все-таки у комнаты был другой вид — торжественный и странный. И самое главное, все ювелирные витрины открыты и пусты. Явное ограбление! Однако почему никого нет, я же слышала голос! Кто это был? Неужели воровка?

— П-простите... Здесь есть кто-нибудь?

Тут я увидела знакомое кресло, как будто специально повернутое спинкой к двери. Здравый смысл подсказывал, что его недра прячут что-то или кого-то от посторонних глаз. Это одновременно пугало и волновало, словно Синяя Борода вручил мне ключ от тайной двери. И я жалобно забормотала, надеясь, что услышу живой голос в ответ:

— Я отнеслась к вам по-доброму и сделала все, о чем вы просили. Мне не хочется думать, что попала из-за этого в неприятную историю. Где же вы, господин Ус? Куда исчезла незнакомка?.. Вы пугаете меня. Как ваше сердце? Пожалуйста, не молчите!

Комната игнорировала мой словесный бред и выразительно молчала. Внезапно, почти коснувшись лица, мимо стремительно пролетела стрекоза из витрины, похожая на золотой аэропланчик. Значит, это не ограбление? Или ты каким-то чудом вырвалась из рук грабителей? Стрекоза бесшумно сновала по комнате. Да, это была она, крохотная химера с обнаженным женским телом. Она рассматривала меня со всех сторон. Красивая головка с высокой прической еле заметно поворачивалась влево и вправо. Мускулистые лапы грифона с мощными когтями подрагивали, как будто готовились к хватке. Мне показалось, что стрекоза прочитала мои мысли: дескать, еще неизвестно, кто из чьих лап вырвался.

Она сделала круг над креслом, и я, не в силах оторвать взгляда от этого удивительного создания, последовала за ней, чуть не наступив на двух роскошных бабочек, которые неуверенно двигали ажурными крыльями, поблескивая рубиновыми и изумрудными гранями. Я шагнула назад и с ужасом заметила, как вокруг кресла шевелится ковровый ворс, по которому неуклюже ковыляют золотые пчелы, серебряные кузнечики и нефритовые скарабеи. Все ювелирные вещицы из витрин, медленно оживая, двигались по полу в жутковатом параде.

— Боже мой, какое странное зрелище! Это что-то немыслимое! Зачем вы их выпустили?

В этот момент, словно возражая, с подлокотника упала рука — длинные пальцы почти коснулись пола. От такой картины можно было потерять сознание, но, крепко сжав кулаки, так чтобы ногти впивались в ладони, я заставила себя подойти к чертовому креслу. То, что я увидела, было ужасно, однако я этого ждала.

Бедняга Ус полулежал в шелковых недрах, голова упала на грудь, лысина блестела маленьким зеркалом. На его плече замер кузнечик с глазами из черного турмалина, усики дрожали от напряжения, он явно прицеливался, чтобы перепрыгнуть на меня. Антиквар был, без сомнения, мертв.

— Без сомнения, он мертв!

Девичий голос эхом донесся из темного угла рядом с конторкой, где тень была особенно глубокой. Но, присмотревшись, я отчетливо увидела, как из темноты высвобождается худенькая фигурка в черном платье. Блики от горящих свечей материализовались в бледное личико и кружевной воротник. Молодая особа стояла, прислонившись к стене и заложив назад руки.

— Как вы похожи на девушку с портрета...

— Только похожа? Странно, что ты не узнаешь меня, мой забавный потомок.

— Отчего же, я сразу узнала. А как вы покинули портрет?

Она улыбнулась:

— Это секрет, хорошо? Я три часа ждала, когда этого вурдалака заберут черти, но он так хотел жить... Видела бы ты, как он испугался, когда увидел меня! Я думала, у старика слабое сердце, он же оказался удивительно живучим. Никак не хотел умирать!

— Вы здесь уже три часа? Почему же не вызвали «скорую»? Его еще можно было бы спасти!

— С ума сошла, глупый потомок?

Она выставила изящный пальчик, и золотая химерка плавно спланировала вниз. Марина посадила ее на корсаж.

— Я четыреста лет мечтала о мести! Если бы могла, задушила бы вот этими руками. И потом, я же призрак, как я могла позвать лекарей? Меня даже видят не все — только те, кто этого очень хочет. — Марина с осуждением покачала головой: — Всего каких-то три часа! Разве это много? Мой Иван умирал целую вечность: я дважды теряла сознание, приходила в себя, а мука все не кончалась...

Она задумчиво склонила голову, затем подняла густые длинные ресницы и посмотрела сквозь меня.

— Ну, может быть, не вечность, а чуть поменьше. Не знаю точно, потому что моя душа умерла вместе с ним. А тело — что же, оно просто влачило жалкое существование еще несколько лет.

Мне стало так ее жалко, что две слезинки невольно сбежали по щекам.

— Боже, как это ужасно! Я содрогнулась, когда услышала об этом. Мне кажется, ни одна мать не смогла бы выдержать такого зрелища. Я читала, что палача наказали: веревка не была рассчитана на вес ребенка и не смогла затянуться.

— Кто тебе сказал? Кто сказал такую глупость? Они сделали это нарочно, все было продумано до мелочей, ведь это была не только его казнь, но и моя.

— Пожалуйста, не нужно об этом! Мое сердце сейчас разорвется от жалости, я не хочу про это слышать!

— Тебе действительно жаль моего мальчика? Как это хорошо! — Марина улыбнулась и взглянула на меня с интересом. — Ты поразительно быстро откликнулась на просьбу антиквара, мой странный потомок! Самый нелепый из всех потомков! Хотя ты довольно мила и у тебя, вероятно, доброе сердце.

— Спасибо.

И вдруг меня осенило.

— Вы... это вы заставили его позвонить!

— Конечно! И, нужно сказать, он не раздумывал. И знаешь почему? Надеялся обменять свою жизнь на твою. Предательство у него в крови!

— Вы говорите ужасные вещи.

— Ничуть! Человека надо принимать как есть: этот иуда предал меня и невинное дитя, разве не так?

Она замолчала и не сводила с меня блестящих дерзких глаз. Замолчала и я. Было странно и нелепо беседовать в присутствии мертвого антиквара с дамой, которой уже четыреста лет нет на свете. Этот диалог с мертвецами действовал на нервы, и я попыталась вежливо и решительно откланяться:

— Простите, но, раз уже ничего нельзя изменить, я хотела бы уйти.

— Не раньше, чем ты исправишь его ошибку. Верни мое кольцо!

— Разумеется! За этим я и приехала, не нужно говорить со мной как с воровкой. — Я раскрыла сумочку. — Господин Ус подарил мне это кольцо, я на него ни в коей степени не претендовала.

— У него не было никаких прав на мою вещь! Если бы не его жадность, мой сын бы выжил — обернулся соколиком и улетел в синее небушко.

— Боюсь, такое бывает только в сказках.

— Ты не веришь в магию желаний?

Я достала заветный футлярчик.

— Честно говоря, нет.

— Нет? Тогда с кем ты сейчас разговариваешь? Ведь ты мечтала меня увидеть, не так ли?

Я не знала, что ответить на этот вопрос, но искренне заступилась за Уса:

— Антиквар всего лишь потомок атамана и не должен за него отвечать.

— С чего ты взяла? Думаешь, время течет по прямой? Он просто сбежал и отдал кольцо, чтобы пустить меня по ложному следу.

— Побег длиной в четыреста лет?

— Увы, увы! Помнишь, он тогда предлагал еще и мой портрет, однако ты отказалась?

Она звонко расхохоталась, стала красивой и страшной. Невозможно было отвести глаз от этой мертвой панночки.

— Ты так ловко вывернулась! А он надеялся избавиться от меня и зажить в свое удовольствие. Как будто ничего не было... Похоже на игру краплеными картами, да? Не получилось! Бедный Ус! На этот раз он переоценил себя.

— Какая вы злая! А я вас тогда так жалела... А что было бы, если бы портрет оказался у меня?

— Я пришла бы к тебе, ведь я привязана к своей тюрьме. — Марина кивнула на портрет, занавешенный зеленым шелком. — Забрала бы кольцо, и наш хозяин остался бы жив.

— А я? Оказалась бы на его месте?

— Скорее всего! Но, к счастью, этого не случилось. Я сделала то, о чем давно мечтала, — насладилась местью, и, если ты готова отдать кольцо, наградой будет жизнь!

— Да, это действительно счастье! — вырвалось у меня. — А ведь я хотела спасти вас, забрать у него этот портрет. Как хорошо, что я удержалась!

— Почему? — насмешливо спросила Марина. — Теперь ты не хочешь меня видеть? Как странно: ты же все время рассматривала мои портреты!

— Теперь я вас боюсь.

Я представила, как открываю глаза и вижу на фоне окна силуэт Марины, которая протягивает руку и требует кольцо. Какой ужас, а я так ей сочувствовала! Бежать, бежать отсюда скорее! Я собиралась уже отдать коробочку, однако женское любопытство оказалось сильнее.

— Простите, прежде чем я верну ваше кольцо, хотя бы намекните, зачем оно вам? Я так и не смогла придумать желание, а вы?

— А мое желание всегда вот здесь. — Марина дотронулась до сердца.

— Но историю нельзя переделать, и вряд ли вам достанется корона...

— О чем ты говоришь? Я хочу вернуть сына! Ты долго будешь еще меня мучить? — грозно сказала Марина и протянула узкую ладонь.

Я торопливо вложила в нее футляр:

— Понимаю вас и сочувствую! Только вряд ли кольцу по силам помочь: мертвые не оживают.

— Зачем мне его оживлять, если я тоже мертва?! Я просто хочу быть вместе. Но нигде не могу найти своего Ивана: ни на земле, ни под землей, ни на небе. Он исчез. Конечно, я грешница — он ангел, и трудно нам встретиться! Хоть бы след его найти, хоть бы след! Знаешь, как я тоскую о нем? О нет! Откуда тебе знать? Ведь твой сын и жив и здоров...

Ее лицо стало ясным и грустным, пальцы задумчиво гладили голубой бархат коробочки. Потом Марина вздохнула и приподняла крышку. Ее глаза стали прозрачными от ярости.

— Ты смеешься надо мной, женщина-писарь? Где мое кольцо?!

Футлярчик, покачиваясь, поплыл ко мне по воздуху: он был пуст. Как в замедленном кино, я вспомнила тот момент, когда прикрыла кольцо тетрадкой, потому что меня отвлек телефонный звонок.

— Боже мой, я забыла! Зачем я это сделала? Позвольте, вернусь домой, я оставила его на столе...

— И ты думаешь, я тебе поверю? — Она расхохоталась. — Всю жизнь меня называли хитрой, но некоторым я доверяла — и предавали именно они! Интересно, почему?

— Я не предавала! Просто забыла.

— Не затрудняйся объяснениями: мне нет до тебя дела! Знаю только, что хочу найти Ивана и для этого нужно вернуть кольцо!

— Как нелепо получилось! Я же сама хотела отдать кольцо! Почему вы не верите? Смотрите! — Я в отчаянии размахивала открытой сумочкой. — Здесь ничего нет.

— Перестань. — Марина изобразила брезгливую мину. — Я все равно не верю, но обыскивать не стану. Я устрою огненный бал, и ты приглашена первой.

Она потянулась к подсвечнику.

— К-какой бал? Что вы делаете? В-в-вы сумасшедшая!

— Отнюдь, — спокойно возразила Марина. — Из нас двоих сумасшедшая — ты. Я же тебе снюсь, а не наоборот. Мертвые снов не видят.

Она склонилась над свечой, подула на пламя, и гибкая золотая змейка поползла по столу, подбираясь к портьере.

— Знаешь, как нужно поступать со старыми платьями? Их бросают в огонь — ветошь сгорает, а драгоценные камни остаются, золотые нити превращаются в слиток...

Марина любовалась пламенем, которое уже бежало вверх по портьере.

— Я не старая тряпка, я человек!

— Довольно ветхий человек. Пусть несовершенное тело сгорит и исчезнет, а прекрасная и вечно молодая душа получит свободу. И если я найду кольцо, возможно, подружусь с тобой. Что ты стоишь и смотришь на меня, скучная женщина? Ты не любишь балы? Танцуй, танцуй огненную мазурку! Смотри, как красиво!

Она легко заскользила по комнате, раскланиваясь с невидимыми кавалерами. При каждом повороте на окнах загорались новые складки портьер, превращаясь в огненные водопады. Жар становился нестерпимым. У меня потрескивали волосы, дыхание перехватывало. Но сдаваться я не собиралась и кинулась к выходу с криком:

— Не догонишь!

— Ловите ее! — крикнула Марина, и стрекоза-химера метнулась в коридор.

Следом летел кузнечик с турмалиновыми глазами, и его серебряные крылья резали воздух как бритвы. За ним с металлическим звоном спешила вся сумасшедшая стая. Это был конец!

— Паша! — почему-то отчаянно закричала я, как будто внук мог услышать.

И вдруг увидела прохладное, прозрачное и сверкающее озеро, которое звало, манило и обещало спасение. Ни минуты не раздумывая, я бросилась в него, и водяные брызги превратились в ледяную, обжигающую лавину. Она накрыла меня с головой, и я исчезла...

— Какое зеркало было! Большое, добротное! Сейчас ни за какие деньги не купишь. Жалко!

На меня сверху взирал вороний зрачок, он поблескивал и подмигивал.

— Уйди... всевидящее око.

Голова так раскалывалась, что было больно смотреть, и я снова закрыла глаза.

— Плохо тебе, мать, да?

— Да...

— Так надо думать... Разве после такой дряни будет хорошо? Как же ты дошла до жизни такой?

— Не твое дело! Все равно ты сейчас исчезнешь — вот и убирайся в свой лес!

Господи, кому я это говорю? Это же... Вас... Василиус?

— Собственной персоной, мадам! По счастью, вы не заперли входные двери. Так что я не сон, а воплощенная реальность.

Я не только открыла глаза, но даже приподнялась.

— Убирайся! Я позвоню в полицию.

Василиус невозмутимо потряс золотой коробкой:

— Имей в виду: за употребление могут привлечь, да еще как!

Он непринужденно сидел в кресле, положив ногу на ногу, невообразимо прекрасный в элегантном шерстяном костюме, однако бледный и явно встревоженный. Левая рука была обмотана полотенцем.

— Скажи, это все из-за меня, да? Ты меня так сильно любишь?

— Я тебя ненавижу, ты враль и обманщик...

— И что я наврал? Это ты сбежала неизвестно куда, хотя клялась в вечной любви.

— Я ни в чем не клялась! Что у тебя с рукой?

Он кивнул в сторону коридора, и я, по-гусиному вытянув шею, увидела целую груду блестящих осколков.

— Да, любимая, это ты головой пробила. Крепкая она у тебя.

— Я хотела убежать в Зазеркалье, чтобы никогда не возвращаться сюда.

— Ты ничего не перепутала? Может быть, ты бежала из Зазеркалья?

У меня в носу защипало, я еле сдержалась, чтобы не расплакаться.

— А мне некуда бежать: у меня теперь нет работы и... и вообще ничего нет. Даже тебя.

— Даже меня? Какая малость... — Он насмешливо поднял бровь. — Может, ты объяснишь, что случилось?

— Я знаю, что Валентина беременна! И...

— И?.. — В глазах Василиуса блеснул неподдельный интерес. — Ты правда думаешь, что я единственный мужчина в Петербурге, от которого можно забеременеть? — Он почесал бороду и скромно опустил глаза. — Это, безусловно, лестно, но ты немного преувеличиваешь.

— Опять врешь.

Я лежала с закрытыми глазами, чувствуя, как они наполняются соленой влагой, и вот она перелилась через край и заскользила по щекам.

— Как правильно она сказала: почему предают именно те, кому доверяешь?

— Она — это кто? — поинтересовался Василиус. — Твоя подруга -наркоманка? У вас что здесь, притон?

— Нет, моя многоюродная прабабушка из Зазеркалья. Василиус, зачем ты пришел? Разве я звала тебя?

— Нет конечно, — серьезно сказал он. — Хотя иногда пригодится и незваный гость. Тогда, на кладбище, ты ведь тоже сама пришла? Послушай, Анна, ты спасла мне жизнь — похоже, теперь был мой ответный ход. Я рад, что успел, потому что мне бы тебя не хватало... Короче, не желаю жить без тебя! А ты? Ну-ка, отвечай прямо и без кокетства! Я ясности хочу!

— Я тоже... хотела, но теперь... — Я уже махнула рукой на собственное достоинство и захлебывалась рыданиями. — Уходи к своей Валентине, слышишь, убирайся! Исчезни из моей жизни, пожалуйста!

— О нет! Аня, не в моих правилах тревожить молодых матерей. Я свой выбор уже сделал. У нее есть жених, ребенок, и я здесь ни при чем. Вернее, при чем, только совсем чуть-чуть.

— Она же бросилась под машину!

— Бросилась и не отрицает. Я был сегодня у нее. Говорит, отец ребенка ее оставил по причине крайнего безденежья. Пришла она ко мне душу излить, а там ты! Разговор не получился... Говорит, я ее тоже предал. А твои циничные глаза, ехидная улыбка и презрительный вид усугубили боль измученной души.

— Что? — Я села на диване. — Какие глаза и улыбка?

— Ехидные и циничные! Видишь, дорогая, и ты не подарок! Валька говорит, мы вдвоем довели ее до отчаянного шага и лишили веры в людей. Она к нам как к родителям, с открытым сердцем, а мы... И ты, мать, ничем не лучше меня.

— Господи, что же делать?

Он прищурился:

— Не волнуйся, женщина, я уже все сделал. Что за бабы сейчас пошли? Почему вам всегда нужно что-то делать, везде лезть? Вот не полезла бы в мои дела, голова б цела осталась! Ты имей в виду, мне жена-наркоманка и своевольница не нужна!

— Какая жена? При чем здесь жена? Скажи лучше, как ты догадался, что Валентина жива? И что я здесь?

— Плохой бы я был волшебник, если бы не догадался! К тому же у меня есть осведомитель: мне Треха сказал.

— Но ты же сбежал!

— Я уехал дела улаживать! Я же не знал, что ты украла эту коробку. Знал бы — мигом бы нарисовался.

Я хотела возразить, потом побагровела и промолчала.

— То-то, женщина. Украла! По-другому не скажешь, а на правду не обижаются. — Василиус погрозил пальцем. — Это хорошо, что молчишь. Начинаешь исправляться! Теперь слушай план дальнейших действий. Тебе интересно?

— Интересно... — прошептала я, чувствуя, как расслабляется во мне каждая клеточка, как захлестывает приятное тепло.

Рядом со мной был мужчина, и уже не хотелось ничего решать, руководить, выяснять и доказывать.

— Итак, с Валентиной произошли наилучшие изменения. Она побывала на краю гибели и твердо решила встать на путь исправления, не повторяя ошибок прошлого. В свою очередь я, заручившись обещанием, что буду посаженым отцом на свадьбе, отправился на поиски малодушного жениха.

— Начинающий художник, наверное?

— Нет, литератор, но тоже начинающий.

— Литератор? Способный, перспективный?

Мне стало интересно.

— Скорее, не лишен искры таланта. Последняя вещь продается на ура, а вот денег почти не получил.

— Как это? Не понимаю.

— Обыкновенно! Сказки обман: он, когда узнал, что вещь будет издана, на волне эйфории согласился на любые условия.

— Наивный.

— Он ведь не наш человек, одно слово — иностранец.

— Наверное, из СНГ приехал? — посочувствовала я. — У них сейчас так трудно живется! Особенно творческим людям. Хотя где и когда им было легко?

— Это ты правильно сказала, мать! А наш автор из Шенгенской зоны прикатил — австрияк он, австриец! На родине успеха не дождался, видно, у интеллектуалов там проблемы как в СНГ. По-русски он не писал, но читал, даже каких-то современных писателей знал. После недолгих раздумий рискнул, приехал к нам и не ошибся! Тем более повторяю: парень был согласен на любые условия, лишь бы напечатали!

Я слушала, широко раскрыв глаза.

— Я не слишком занудно излагаю?

— Нет, что ты! Я даже предполагаю, что здесь дело пошло.

— Правильно, пошло. Еще как пошло! Молодой литератор был человеком неглупым — прочитал русское издание и понял, что ему достался гениальный переводчик. Говорит, даже хотел встретиться, однако в издательстве отказали. Ну, в общем, жил парень не тужил. Был в восторге от Петербурга, творческой тусовки и русских девушек. Потом встретил Валю и влюбился. Тут встал вопрос о презренном металле, потому что слава славой, а без денег никуда! Даже зарубежный паспорт жене не вправишь. Пошел к директору издательства, объяснил ситуацию, взывал к справедливости. Тот говорит: контракт есть контракт. И тогда доведенный до отчаяния юнец, наученный неизвестно кем, сказал, что будет подавать иск о нарушении авторских прав.

Ошеломленно слушала я этот рассказ.

— Его зовут... — Я назвала имя. — А переводчик — это я, меня из-за него уволили.

— Как интересно! Надо же, круг замкнулся, — задумчиво сказал Василиус. — Скажу Вале, чтоб тебя в посаженые матери взяла. А мне пришлось разбираться с этим австрийцем и издательством, чтоб обеспечить безоблачный старт молодой семьи.

Я представила лицо Демиурга и тихонько рассмеялась.

— Разобрался?

— Конечно! У меня знаешь какие юристы?

В этот момент в дверь позвонили.

— Я открою!

— Нет, ты меня скомпрометируешь.

Я осторожно спустила ноги на пол.

— А ты дойдешь?

— Должна. Я только что воскресла из мертвых.

Даже не стала спрашивать, кто там, и сняла цепочку. В проеме стоял... Демиург.

— Можно войти?

— Разумеется...

Он держал в руках громадный букет красных роз, похожий на рулон шелка. В недоумении покосился на груду стекла:

— У тебя что, ремонт?

— Вроде того.

Я приняла роскошный плащ, розы и, предвосхищая реакцию директора, когда он увидит Василиуса, нехотя кивнула:

— Проходи...

— Я ненадолго! Хочу кое-что сказать.

Но Василиуса в комнате не было! В волнении озираясь по сторонам, я даже метнулась к окну.

— Анна, что с тобой?

— А что?

— Ну повернись ко мне передом, к лесу задом. Я хочу признаться...

— Не напрягайся, я уже забыла о своем увольнении.

— Аня, я хочу признаться в любви и вручить помолвочное кольцо...

— Нет! Кольцо — не надо!

Я с трудом нащупала стул и уселась, тяжело переводя дыхание.

— Ты сошел с ума? У меня такое чувство, что за эти несколько дней все сошли с ума. Я сама — в первую очередь.

— Отнюдь! Прости, что так долго собирался. Вообще-то ты мне с первого взгляда понравилась. Твоя непосредственность разила наповал. Но как к тебе подойдешь? Переводы, переводы, переводы... Ты была ледяной Снегурочкой без всяких признаков жизни. Твоя холодность остановила бы любого. Как вспомнишь, сколько потеряно времени, так вздрогнешь! Неужели было так сложно подмигнуть?

— А почему сам не подмигнул? — вдруг вырвалось у меня. — Боялся, что соглашусь?

Леонид Петрович слегка покраснел.

— Ты, я... Анна, прекрати торговаться! Ну что поделаешь, так получилось: пришлось мне, бедолаге, на других женщин размениваться. А ведь сложилась бы сказочная пара!

Он стоял посреди комнаты и улыбался, большой и совсем не страшный, а пальцы сжимали хорошенькую алую коробочку.

— Ты же женатый человек!

— Давно нет. Просто, когда вокруг много красивых девушек, приходится держать наготове щит брачного свидетельства.

— Весьма предусмотрительно.

И тут из соседней комнаты вышел Василиус, и мы оба потеряли дар речи: Демиург — от неожиданности, а я — от его внешнего вида. Василиус выглядел по-домашнему: без пиджака и даже без рубашки, в майке, как будто он только что подкидывал гантели, и во Владькиных тапочках.

— Ты... вы... чего... как здесь?

— Я здесь живу, — сообщил Василиус. — Анна, ты не возражаешь?

Я помотала головой.

— Раньше проживал на кладбище, теперь у будущей супруги. Анна, ты за меня еще не передумала замуж выходить?

— О нет! Я теперь всегда буду следовать за тобой!

— Видишь, какая женщина? Просто былинная преданность! Найди сейчас такую! Проторговался ты, прособирался...

Демиург обрел дар речи:

— Послушай, Анна, я тебя все эти годы любил, глаз не спускал...

— Глаз не спускал? — рявкнул Василиус. — Это называется — держать в поле зрения! А любил ты в это время своих секретарш! Теперь, говоришь, отбегался? Устал? Разве мужик так поступает? Сигналов он ждал... Ну-ка, Анна, ответствуй: тебе кто больше мил, кого выбираешь? А то мы сейчас в кулаки пойдем и тут все разнесем.

Тихо млея и чувствуя себя одновременно королевой Амидалой, Анжеликой, маркизой ангелов, и Дейенерис Таргариен, я взяла Василиуса под руку и прижалась щекой к его могучему бицепсу.

— Простите... Мне, конечно, очень лестно, но... в кулачном бою нет никакой необходимости. Я свой выбор давно сделала.

Минуту Демиург взирал на меня непроницаемыми глазами василиска, потом аккуратно убрал коробочку.

— Ты удивительная дура, Анна! Такой мелкой мести я не ожидал.

Непередаваемо величественный, он завязал кушак плаща и исчез в дверях не попрощавшись. Василиус сам закрыл за ним.

— Не пожалеешь?

— Нет. — Я рассмеялась. — Наоборот, столько счастья — и это все мне одной?

— Но меня, Аня, интересует такая вещь: банкет — бог с ним, я переживу, а вот свадебное путешествие должно быть на высоте! Изложить планы?

Я счастливо кивнула.

— Предлагаю провести лето в Германии: у моего друга в горах есть поместье с библиотекой. В чудесном старинном доме живут кошки, собаки, а в конюшне из красного кирпича благоденствуют две лошадки для конных прогулок. Надеюсь, я закончу там книгу, а ты начнешь свою.
А зимой — в Швейцарию! Там есть такой городок, где ставят огромную рождественскую елку, и она отражается в озере.

Я в упор смотрела на него, но Василиус был спокоен и невозмутим.

— Хорошо, мыслечтец, чертов гипнотизер! Обещай мне две вещи: во-первых, ты никогда не станешь читать мои мысли...

— Я не умею читать мысли, — искренне сказал Василиус. — Просто иногда желания двоих совпадают. А во-вторых?

— Мы начнем наше путешествие с Москвы. Мне нужно вернуть должок.

— Как скажете, Анна Александровна, как скажете, любимая женщина! Только придется путешествовать на машине, чтобы нашему спутнику не пришлось лететь в багажном отделении. Ведь это было бы несправедливо, правда?

— Разумеется, — кивнула я. — Даже не спрашиваю, кто будет третьим. Чувствую, что с рыжим Анубисом мы связаны навсегда.

Эпилог

В Коломну мы приехали рано утром. Автостоянка располагалась высоко и эффектно, на самой вершине холма, с которого открывался живописный вид на окрестности. Было светло и солнечно, но, к сожалению, ночью прошел сильный ливень и все туристические достопримечательности внизу были окутаны непроницаемым туманом. Из белоснежной, похожей на море массы выглядывала только верхушка каменной башни.

Сама стоянка поблескивала стеклом автоматов и фонариков, серебряным металлом перил и имела веселый, почти праздничный вид. Дымился нагретый солнцем асфальт, влажно искрилась зелень, а вокруг было пусто: ни автобусов, ни туристов.

— Странно... — Мой спутник пожал плечами. — Я, конечно, понимаю, что рановато, и все-таки уже десять. Может, не работают?

Однако опасения не подтвердились: автомат с аппетитом проглотил хрустящую купюру и выдал парковочный талон. Теперь можно было спускаться вниз, но я очень волновалась и не спешила: мы уже близко от того места, которое хранило реальный Маринин след, — от Маринкиной башни... Василиус, прищурившись, любовался видом, потом полез в карман за папиросами и вдруг передумал.

— Вероятно, сейчас случится какое-то важное событие.

— В этом нет никаких сомнений, — уверенно подытожила я.

— И что же?

Я подтянулась на цыпочках к курчавым завиткам возле уха и прошептала:

— Сейчас будет исправлена историческая несправедливость, а свидетели здесь не нужны.

— Понимаю! — энергично кивнул Василиус. — Но горячий кофе перед началом мероприятия нам не повредит?

И он устремился к заветному окошечку, которое, несмотря на надпись «24 часа», оказалось закрытым.

— Вот теперь верю! Ты, как всегда, права: абсолютная конфиденциальность — и точка!

Милый Василиус — он чувствовал мое волнение и как мог старался помочь. Мы посмотрели вниз и обнаружили, что туман рассеялся. Башня стояла во всем мрачном великолепии и была прекрасно видна. У меня сжалось сердце.

Спутник взял меня за руку и тихо сказал:

— По-моему, нам пора. Пойдем, Аня.

Мы стали спускаться по выложенной тротуарной плиткой дорожке, и вдруг появилось ощущение, что это некая нить Ариадны, сойти с которой опасно или даже смертельно. Я с осторожностью нащупывала ногой каждый кирпичик, как будто шла по канату. А слева и справа вздымались вавилоны ушедших минут, часов, веков, готовые обрушиться и поглотить самонадеянных странников.

— Ты чувствуешь, Василиус?

— Конечно, — серьезно сказал он. — И бесчувственный бы почувствовал.

— А если эта бездна нас поглотит? Мы же на самом дне времени!

— Теперь ничего не поделаешь: пошли — значит, идем.

Он обнял меня за плечи, и мы продолжили свой путь к роковой башне. Рыжий проводник бесстрашно обогнал нас и затрусил впереди, сосредоточенно рассматривая мрачную цель. Наконец спуск закончился, и нас накрыла куполом абсолютная тишина, от которой зазвенело в ушах: ни шума шин, ни автомобильного гудка. Это была тишина не нашего времени, а того, далекого...

— Как ты думаешь, мы еще здесь или уже там?

— Конечно, там, — ответил Василиус и плотно сжал губы.

Я видела, что он тоже волнуется.

— И боюсь, что у нас мало времени. Можем не вынырнуть. Делай скорее что хотела.

Негнущимися пальцами я достала кольцо и стала озираться вокруг.

— Василиус, кажется, у нас нестыковка! А вдруг Марина еще жива и находится в башне? Тогда никакой сороки-ведьмы нет и в помине! Как я передам кольцо?

— Так она же ведьма! Делай и надейся. Панночка разберется!

И тут еле слышно, но очень зло заворчал Треха. Шерсть встала дыбом, спина вытянулась и дрожала от напряжения. Я проследила, и мой взгляд уперся в золотые птичьи зрачки. Огромная черно-белая птица, держась лапами за решетку, висела вниз головой на башенной бойнице и смотрела на нас. Она явно заметила кольцо, и сорочий взор пылал.

— Господи, это же какая-то птица гамаюн, — без улыбки пошутил Василиус и схватил Треху за ошейник. — Клади на камень кольцо, пока мутант не спикировал! Худо будет...

Я торопливо положила кольцо, и сорока камнем упала вниз — только ветер засвистел в черно-белых перьях. Птица не боялась ни меня, ни собаки, ни Василиуса, потому что не птица это была. Длинный клюв виртуозно подхватил кольцо, и нас оглушил заливистый автомобильный гудок. Мы нервно оглянулись.

С холма спускалась веселая стайка школьников, на стоянке разворачивались два автобуса. А рядом с башней лучезарно улыбался деревянный медведь и приглашал отведать настоящей русской кухни в ресторане «Коломна».

— Ну что, Анна? Хочешь продолжить экскурсию? — спросил Василиус.

Он был слегка бледен. Я покачала головой, и мы втроем отправились на стоянку, преодолевая туристский поток.

 

...Вечером, когда мы пришли в себя и отдыхали в номере гостиницы, где принимали и двуногих и четвероногих, я со вздохом сказала, что все страсти по кольцу кажутся мне напрасными.

— Я даже не смогла придумать желание, представляешь?

— Не представляю, — усмехнулся Василиус. — Есть такая категория людей, которые не замечают даже своих сбывшихся желаний. Мы же вместе, и ты скоро начнешь писать свою книгу. Что же еще? Или скажешь, я не прав?

Я кивнула:

— Не скажу. Ты прав.

Мимо окна промелькнула тень: мне показалось, что это была тень от птичьих крыльев. Треха приподнял голову и внимательно проводил нечто взглядом, потом зевнул и положил голову на вытянутые лапы. Вроде бы волшебная часть истории закончилась и можно перевести дыхание. Хотя... Я с сомнением заглянула в карие глаза Василиуса.

Он улыбнулся в ответ, взял пачку папирос, чашку кофе и пригласил на балкон. Мы развалились в удобных креслах среди вазонов с цветами и любовались закатом. Вдали, на фоне сиреневого неба, грозно высилась наша с Мариной башня, похожая на чудовищный маяк.

Василиус неожиданно сказал:

— Да, согласен. Эта башня — твой маяк в океане прошлого. Может, без него мы бы и не выплыли сегодня.

— Ты же обещал не читать мои мысли!

— Извини, я забыл. Как-то само получилось...

Мы помолчали.

— Помнишь, Аня, скамейку? Ты тогда спросила меня, какой я волшебник: добрый или злой? А перед этим сказала, что тебе не нравится слово «маг», якобы оно происходит от «манить», «заманить», «обманывать»... — Он медленно помешивал кофе мельхиоровой ложечкой. — Это, кстати, абсолютно неверно.

— Может быть, «воображение», «imagination»?

— Опять неправильно! Майя — это зеркало, в котором Брахма видит себя и чудеса своего могущества. Есть человек, а есть желания — по сути, отражения его внутреннего мира. Я изучаю магию желаний, чтобы сделать людей лучше.

— Может, сначала нужно спросить мнение людей?

Он задумчиво выпустил колечко голубого дыма. Проследил, как оно улетает в закат, и примиряюще улыбнулся:

— По-моему, сейчас у нас может произойти первая семейная ссора... Анна, я иногда допускаю право выбора: например, сегодня я шел навстречу твоим желаниям. Из-за тебя, дорогая, мы спустились вниз по времени, хотя очень рисковали.

— О! — Я порозовела. — Благодарю. Это действительно было опасно?

Он поморщился:

— Почти смертельно! Помнишь, когда мы вошли в коридор времени, я взял тебя за руку? Я забрал у тебя энергию желания, иначе мы утонули бы в этой пучине. Не переживай, это немного — примерно одна шестнадцатая твоей души.

Я похолодела и почувствовала, что мои глаза становятся величиной с блюдце. В ответ мой маг заразительно расхохотался:

— Анна, что с тобой? Ты в принципе не понимаешь шуток, старушка нюй-куй! Теперь ясно, почему Бронштейн так и не решился дотронуться до тебя за все эти годы. Это, наверное, примерно то же, что обнять трансформатор.

— Н-не надо про трансформатор! — Я невольно вспомнила голубую бабочку среди зимы. — Никогда не произноси это слово!

Василиус насмешливо оглядел меня с головы до ног:

— Боже, какая ты красивая, когда злишься или боишься! Ты напоминаешь цветок, дрожащий от ветра. И этот свет, когда садится солн-
це, — ты в нем вся золотая... Если ты похожа на Маринку, то у меня полное взаимопонимание со всеми самозванцами, которые ее любили. И знаешь, о чем я сейчас еще думаю? Я думаю о своем участии в тебе. Можно я все-таки буду называть тебя своей Галатеей или Коппелией?

«Коппелия», «одна шестнадцатая часть души» — мои бедные нервы не выдержали.

— Нельзя! Я — Анна, Анна, Анна! А вот кто ты — я иногда теряюсь в догадках!

— Дорогая... — Василиус откинулся на спинку кресла. — Обо мне тебе расскажут в Интернете, на телевидении и даже в кино. Здесь существует полная ясность. Вопрос в другом! Как меня, хитроумного, угораздило влюбиться в синий чулок и пойти по пути этого издателя? С чего ты взяла, что ты сказочница? Хотя все возможно! Задатки есть, можно улучшить...

— Не смей ничего улучшать!

— Хорошо-хорошо! Будешь жить до ста лет и умрешь какая есть!

— Ты... ты уже порылся в моем прошлом?!

— Нет, просто у людей иногда мысли сходятся. Зачем ты грубишь, дорогая? Ради тебя я сегодня так старался! Какая неблагодарность, Анна! Считай, что я обиделся.

Я не поверила, что он действительно обиделся (в глазах поблескивали смешинки), но стало стыдно и я расстроилась.

— Прости, сегодня был тяжелый день, я запуталась...

— Ладно, не хочешь быть Коппелией — станешь Ариадной или моей музой. Например, Уранией. — Он расхохотался. — Урания — звездочет, как и ты, дама серьезная, ученая!

Нахохлившись и уставившись прямо перед собой, я изучала балконные вазоны. Василиус слегка приобнял меня за плечи и поцеловал руку:

— Не обижайся, Анна! Все нормально, все хорошо! Мы привыкнем друг к другу. Главное, что я тебя безумно люблю.

Я продолжала обиженно сопеть.

— Ну, ничего, ничего... Жена должна бояться мужа своего, так? Иначе какой в семье порядок?

Он отправился смотреть футбол, а я задержалась на воздухе. Последнее время я чувствовала себя и выглядела замечательно, как будто бы он не забрал одну шестнадцатую моей души, а отдал половину своей. Что я, в конце концов, хочу от него? Разве я не стала счастливой? Теперь мне уже стыдно за свой крик. И феноменальное занудство.

Я долго стояла, облокотившись на перила балкона; ночное небо потемнело, и башня стала незаметной. Вокруг гостиницы зажглись фонари, заливая светом лабиринт дорожек в маленьком парке, который раскинулся прямо под нашим балконом. За красивой оградой плыл в бесконечность автомобильный поток. Был тихий, приятный летний вечер. Я окончательно успокоилась и в этот момент отчетливо услышала быструю и странную скороговорку. Ее не смогли заглушить вопли футбольных болельщиков. Вероятно, Василиус говорил по телефону.

— Если вы поняли всего понемножку, значит, вы ничего не поняли! Руны — это смысловой ряд, и пока вы не поняли феху, вам никак не понять уруз... Не огорчайтесь! Некоторые души и так разбиты на части. Диссоциации сейчас часты, так что могли и кусочек забрать. Постепенно привыкнете...

О чем это он?.. Одиссей — экстрасенс, все экстрасенсы так зарабатывают... Но твой друг не очень сентиментален: вспомни Василия, которого превратил в обычную иллюзию. Как он тогда говорил? Что-то вроде: «Я гарантирую, цыган больше не вернется. Сапоги и ватник лежат в ванной...» А Валентина? «Я хотел ей помочь...» А что с ней стало? Странная музыкантша, побывав на грани жизни и смерти, встала на путь здравомыслия и выходит замуж за «порядочного человека». Кажется, это называется шоковой терапией? Я почему-то представила леди Рубенс в белом кружевном чепчике и длинном старинном платье. Глаза скромно опущены, кофейный поднос в руках — бедная девочка, мне тебя искренне жаль! Нет, я положительно не хочу, чтобы меня улучшали!

А бежать некуда: любовь — такая штука, от которой далеко не убежишь. Жизнь без Василиуса уже особого смысла не имела. Да и можно ли убежать от волшебника? Итак, что делать? Как совместить несовместимое: любить и не бояться исчезнуть?

И вдруг подул ветер. Налетел, хлопнул балконной дверью, закружил над головой шальные листики. В его круговерти появилось нечто, медленно плывущее по воздуху, похожее на черно-золотую птицу с распростертыми крыльями. По счастью, я не успела закричать, и тут где-то близко-близко (может быть, в душе?) зазвучал родной голос Василия:

— Что, Аннушка, милая? Поймал тебя птицелов? А ты не бойся, мы силочки-то расплетем! Возьми платочек-подарочек от моей сестреночки. Знакомый платок? Она тебя помнит! Говорит, глупая ты, но добрая. Сестра у меня тоже не злая — давно помирилась с тобой.

— Господи, а где ты ее нашел?

— Да родные души всегда друг друга найдут. Мало ли где можно встретиться? Например, в тридевятом царстве, тридесятом государстве. Глядишь, и мы с тобой там увидимся да обнимемся. А подарочек возьми, не бойся! Сестра — волшебница сильная, цыганка настоящая. Возьми и спрячь, никому про него не сказывай.

— Ап!

Рядом со мной что-то клацнуло. Треха, подлец, незаметно подкрался и сделал виртуозный пируэт, чтобы поймать странную птицу. Я на долю секунды опередила его и почувствовала знакомый цветочный аромат, тягучий и сладкий, от которого успокоилось и перестало частить мое сердце. Пес предупреждающе заворчал. Я бесстрашно сделала неприличный жест и спрятала платок в карман. Треха звонко и возмущенно залаял.

— Что у вас происходит?

Василиус прервал разговор и вышел на балкон. Он улыбался, но смотрел на меня пристально и серьезно.

— Ничего... Я случайно наступила ему на лапу. Сожалею.

— И все?

— Все! — рассмеялась я, неожиданно чувствуя себя на равных.

В голове почему-то всплыла старая детская приговорка: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать! Кто не спрятался, я не виновата». И я подумала, что волшебная часть истории на кольце явно не закончилась. Что же, поиграем! Возможно, когда становишься женой волшебника, это неизбежно. Тем интереснее... Не исключаю, что когда-нибудь я и сама стану волшебницей!