Вы здесь

Здравствуй, я!

Сюжет для небольшого рассказа
Файл: Иконка пакета 02_denisenko_zya.zip (29.43 КБ)
Сергей ДЕНИСЕНКО
Сергей ДЕНИСЕНКО


ЗДРАВСТВУЙ, Я!
Сюжет для небольшого рассказа


— А ты чего такой мохнорылый? Мамка бриться не разрешает?
Серега смутился. Впервые в жизни (за восемнадцать лет аж) выросло хоть что-то похожее на бородку — и вот на те, пожалуйста: уже шуточки начались. Да еще от первого встречного.
— Да не красней ты, как баба. На работу устраиваться пришел?
— Да, на работу, — Серега для солидности кашлянул. — Мне нужен Анатолий Иванович Байков.
— Очень нужен?
— Вот у меня письмо для него.
— Байков это я. Можешь называть меня просто Толяном. Давай письмо, мохнорылый.
— Меня Сергеем зовут.
— Тоже красиво. Ну, письмо-то отдашь или нет? А чемоданчик свой можешь на пол поставить, не украду.
Сергей протянул Байкову письмо и уселся в обшарпанное кресло, одиноко притулившееся в углу крохотного душного кабинета.
Уф! Из августовской кошмарной жары Омска — в точно такую же жару городка Шелихов, о существовании которого Серега вообще впервые узнал совсем недавно. Все случилось как-то неожиданно и стремительно. Перед очередной попыткой сдать зачет по геодезии Сергея осенила простейшая, как тренога теодолита, мысль: «Ну, закончу я через четыре года сельскохозяйственный институт, ну, спасу себя этим от армии. А дальше что? Все равно ведь ни черта не понимаю ни в одном предмете. И тащат меня за уши — по просьбе декана, которому приспичило, чтобы его земфак все время был первым в художественной самодеятельности...»
Действительно, так получилось, что все друзья по народному театру, в который Сергей начал ходить еще старшеклассником, были студентами землеустроительного факультета, и Серега опомниться не успел, как выступил вместе с ними на городском КВН за команду сельхозинститута, а потом (опять же как «сельхозник») с институтской агитбригадой по области поездил. И все — «на ура». И в этой аплодисментной эйфории — декан с улыбочкой: «Сергей, а вы не хотели бы к нам на факультет поступить? Я вам помогу, преподаватели помогут... Самодеятельностью будете заниматься, в КВН играть, на конкурсы ездить».
Год — коту под хвост. Вот что понял Сергей. И, ничего не сказав родителям, подал декану заявление. Тот не подписал. Тогда Серега перестал ходить на лекции. И через месяц ему выдали трудовую книжку, где декан собственноручно вывел злорадным почерком: «В связи с прекращением посещения занятий…» Родители восприняли все это на удивление спокойно. Ну, а поскольку до армии оставалось еще с полгодика, мать сказала Сереге, что у нее есть «знакомый большой начальник» по имени Александр Аркадьевич, который живет в Омске, но руководит лесозаготовками где-то в Иркутской области, и можно перед армией хорошо подзаработать. В общем, этот Александр Аркадьевич и написал Сереге рекомендательную «сопроводиловку» для Байкова: мол, пусть Сергей Воронцов поработает месяц-другой у тебя лесорубом в бригаде, мол, возьми его под свою ответственность, и прочие «руководящие указания».
— А ты откуда Аркадьича-то знаешь? — Байков закончил читать письмо.
— Да так... Родители с ним знакомы.
— Ну, ладно, юный лесоруб! Сегодня переночуешь у меня, а завтра днем — на электричку. В Подкаменную двинем.
— На работу?
— На нее, родимую. У тебя деньги-то есть?
— Немножко есть.
— На бутылку хватит?
— Хватит.
— Ну, так чего ж ты тогда смурной, как сучок обрубленный? Денег, что ли, жалко? Хо! Через месяц лопатой их огребать будешь. Да и аванс нам завтра уже подкинут — читал ведь в письме: Аркадьич с леспромхозом в Подкаменной договорился.
— Анатолий Иванович, а может, я в гостинице устроюсь? Неудобно вас стеснять...
— Ну, ты непонятливый, хоть и мохнорылый! Я же тебе сказал: зови меня Толяном. Понял? Тебе сколько лет?
— Восемнадцать.
— А мне — тридцать. В отцы я тебе, сам понимаешь, ну никаким боком не гожусь. А ночевать — у меня. С женой мы в разводе, так что живу один. Водку-то пить умеешь?
— Вроде умею.
— Надо не «вроде», а как в народе. Понял?

* * *
О деньгах Серега уже не думал. У него всего-то было с собой двадцать рублей, а после первой бутылки, выпитой с Толяном и Славкой, Байков в очередной раз более чем убедительно объяснил, что завтра они все получат аванс, а через месяц вообще чуть ли не в Америку смогут махнуть. И при этом, как на главный аргумент, показывал на нелепо торчащую из-под кровати бензопилу «Дружба»:
— С этой кормилицей, Сергей Батькович, мы покорим просторы Вселенной!
— Ага. Только щепки лететь будут, — мрачно поддакивал Славка.
Слава Дудин работал в бригаде у Байкова. На вид — тоже лет тридцать. Но и внешне, и по характеру — антипод Толяна: черные жесткие волосы, смуглое лицо, злость в черных зрачках, резкая, как рубленая, речь.
Толян открыл громыхающий холодильник «Саратов» и задумчиво осмотрел батарею винных и водочных бутылок. Двадцать Серегиных и пятнадцать Славкиных рублей были с барской небрежностью оставлены в шелиховских «продуктах-промтоварах», где продавцом работала Света, бывшая жена Толяна. Выставляя на прилавок бутылки («Дай-ка нам, Светлана Батьковна, шесть портвешек, четыре беленьких православных, кило колбаски и пять банок скумбрии!»), — она с усмешечкой посмотрела на Байкова:
— На калым собрался?
— Догадливая.
— Да уж тут ума большого не надо, чтобы догадаться.
— Зайдешь вечерком?
Света кивнула на Серегу:
— Ему привести кого-нибудь?
— Шибко небритый. Обойдется. Пусть в целомудрии готовится к трудовым подвигам!
В диалог встрял Славка:
— Катька сегодня с ночной?
— Никак соскучился?
— Ладно, не скалься. Пусть тоже приходит.
...Толян достал из холодильника еще одну «Московскую».
— Сейчас прекрасный пол заявится. Есть повод последний раз выпить по-холостяцки.
Выпили. Зажевали консервами. Тут же в дверь постучали.
— Серега, ты сегодня дворецкий! Встречай женщин!
Серега открыл дверь. Светлана с подругой вошли по-хозяйски, улыбнулись…
Проснулся Сергей от странного яркого света и какого-то непонятного шума. Шевельнулся, с трудом разлепил ресницы. Жутко болела голова. Он лежал, одетый, на матраце, брошенном на пол в маленькой кухоньке Толяна. Огромная луна светила прямо в глаза. Приподнялся, тряхнул головой. Услышал вдруг женский шепот из комнаты. Голос был Катин:
— Тише! Пацан ваш проснулся!
И басок Славки:
— Да и хрен с ним.
И смешок Светланы:
— Ну, Толик, ты чего остановился?
И торопливо-нервный хрип Толяна:
— Не гони коней!..
Серега сделал неловкое движение, задел рукой стол. Пустая бутылка, лежащая на краю стола, с грохотом упала на пол. В комнате зажегся свет.
— Эй, мохнорылый, ты чего там? Женщину ищешь?
Серега виновато вышел из кухни. Ошарашено замер. Даже, показалось, сердце захолонуло. Толян, в чем мать родила, стоял около выключателя. На кровати лежала Светлана — в комбинации, задранной до подбородка… А на полу около кровати, на огромного размера цветастой перине, тяжело дышал Славка, только что «откинувшийся» от Кати.
Серега сглотнул слюну. Кровь хлынула в голову, даже слезы на глазах выступили. И стыдно было, и противно, и хотелось заорать и убежать как можно дальше от всего этого...
Толян усмехнулся. Посмотрел на Светлану, потом на Катьку:
— Прикройтесь простынями!
Взял висящее на спинке стула трико, надел, подошел к Сереге:
— Ты... это... ты не дергайся, парень. Ну-ка, пошли в кухню.
Славка, уже накрыв простыней Катьку и себя, мрачно бросил им вслед:
— Не забудь объяснить молодежи, что половая жизнь — это жизнь на полу.
Пустой консервной банкой Толян смел бутылочные осколки в угол кухни, усадил Серегу за стол, разлил по стаканам портвейн.
— Давай, пей. За женщин! Да не дрожи ты! Нервные все кругом...
Выпили. Серега отводил взгляд от Байкова, уныло смотрел в стол. А Толян, закурив, начал, к своему собственному удивлению, «лекцию» читать:
— Ты пойми, Серега, это жизнь. Славка в общаге живет, ему с Катькой вообще негде встречаться. Мы со Светкой хоть и в разводе, а все равно друг к другу тянет. А что как в Швеции, так это... Как бы тебе объяснить-то?.. В природе, так сказать, все естественно. Тем более что мы со Славкой с детства кореша. А Светка с Катькой вообще с яслей подруги. И потом, я, что ли, виноват, что мне эту вонючую однокомнатную «хрущевку» дали?.. Эй, ты спишь?
— Толян, хочешь, я тебе стихотворение прочитаю?..
Серега, выпив полстакана портвейна, снова «поплыл». Стало почему-то жалко себя, жалко Светку и Катьку, всех стало жалко.
— Стих? Ну, ты даешь!
И Серега начал читать Заболоцкого, стихотворение, которое ему «доверили» в народном театре в прошлом году:
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина...
И еще много читал. И зачем-то говорил Байкову, что тоже стихи пишет. И свои стихи читал...
Толян внимательно смотрел на Сергея.
— Эх, пацан ты еще, пацан!.. Все! Давай спать. Завтра похмелимся — и в леса!..

* * *
Сошли с электрички на станции Подкаменная хмурые и молчаливые. Время было послеобеденное, и поселок как будто вымер.
— Жрать охота, — процедил Славка. — Деньги-то хоть какие есть?
Толян перебросил бензопилу на другое плечо, побренчал в кармане мелочью:
— Рубля три наскребем. Да ладно, не скулите. Сейчас все будет.
По длинной центральной улице поселка, поднимающейся в гору, добрели до конторы леспромхоза. Серега со Славкой уселись на крыльцо, а Байков, пригладив шевелюру, пошел за авансом. В конторе играло радио, передавали очередной концерт по заявкам строителей Байкало-Амурской магистрали, из распахнутых окон вылетали разухабистые слова уже всем набившей оскомину песни: «Веселей, ребята, выпало нам строить путь железный...»
Байков вышел из конторы минут через пять с каким-то кряжистым и краснорожим, явно похмельным, мужиком.
— А короче — БАМ! — сплюнул Толян.
Присел на крыльцо, закурил.
— Денег у них нет. И оформлять нас они к себе не будут.
Серега занервничал:
— Но ведь Александр Аркадьевич тебе в письме написал, что обо всем договорился...
— Да им плевать на твоего Аркадьича! Аркадьич — он далеко, а у них тут своих лесорубов до черта.
— Ну и дальше что? — безразлично поинтересовался Славка.
— А дальше все будет в полном ажуре! Вот это наш «бугор», — Толян кивнул в сторону краснорожего мужика. — Андрей! Обрисуй обстановку!
Андрей улыбнулся, показал желтые прокуренные зубы и глубокомысленно изрек:
— Держись за весло, чтоб хреном не унесло!
Славку это почему-то сильно разозлило. Он медленно поднялся и, тяжело глядя на «бугра», тягуче сказал:
— Андрей! Держи хрен бодрей!
— Вот и договорились! — не обиделся «бугор». — Короче, мужики, вы — в моей бригаде. С «бабками» договоримся. Нас трое, и вас, значит, трое. У вас бензопила, и у нас бензопила. А жить будете вон в том домике: он на двух хозяев, с правой стороны два молодых придурка живут, а левую половину для библиотекарши держат, сейчас там пусто, один замок на двери висит. Дадим стране угля, бля!
— А что мы будем делать? — влез с дурацким вопросом Серега.
«Бугор» мутно глянул на Сергея, снова осклабил зубы:
— Мы все будем заготавливать вагон-стойку, понял? А ты персонально будешь «сучкой».
Серега покраснел от злости и обиды. Но тут Славка подобрел:
— Не психуй. «Сучка» — это ласково. Означает — сучкоруб. Самая ответственная работа, между прочим: будешь деревья в товарный вид приводить, сучья обрубать.
— Бензопилой?
Тут уже Толян расхохотался, фальшиво пропел:
— «Привыкли руки к топорам!..» Песню слыхал такую? Вот ее и будешь петь в лесу.
«Бугор» поскреб пальцами по шее, многозначительно посмотрел на Толяна:
— За смычку двух бригад, сам понимаешь, положено…
— А у вас тут на «положено» хреном не положено? — опять ни с того ни с сего посмурнел Славка.
«Бугор» пропустил эту реплику мимо ушей, продолжая выжидательно смотреть на Толяна. Тот выгреб мелочь.
— Мы же на аванс рассчитывали...
— Ладно. Я своих долборубов кликну, а вы пока в дом идите.
— А ключ у кого?
— У соседских придурков. Они сейчас дома. Танька и Ванька. У них месяц этот... как его там?.. А, вспомнил, медовый!

* * *
Ржавый скрип кровати и радостные повизгивания, хорошо слышные даже из-за запертых дверей молодоженного отсека, воспринимались как какая-то нелепость среди тягучей послеполуденной жары и висящей в воздухе пыли, поднимаемой с улицы раздолбанными грузовиками. «Придурками» оказались два молодых, Серегиного возраста, малохольных создания, ошалело выскочившие «в неглиже» на крыльцо после того, как Байков с садистским злорадством в течение минуты грохал кулаком по двери.
— Штампуем мы кадры в Советской стране назло буржуазной Европе! — По-Маяковскому пробасил Славка.
— Че? — юная жена щурилась на солнце, глупо хлопала огромными рыжими ресницами и все поправляла спадающую с плеча бретельку тонкой ситцевой ночной рубашки.
— Че, че, — скопировал ее Славка. — Бензопила через плечо! Ключ давайте соседям.
Юный муж Ванька, с таким же полнолунно круглым, как у Татьяны, веснушчатым и глуповатым лицом, посмотрел на серьезного и спокойного Байкова, подтянул к животу черные сатиновые трусы непомерного размера и уважительно поинтересовался:
— А вы че, библиотекарь, да?
— Старший библиотекарь Анатолий Иванович Байков, — самоуважительно откликнулся Толян. И добавил, показав на Славку и Серегу: — А это члены Союза писателей. Будут про вас роман писать.
— Ой! Че, правда, че ли? — Танька открыла рот и заворожено уставилась на «писателей». Даже про бретельку забыла, которая тут же стекла по плечу и повисла на локте.
— Че ли правда, — до жути серьезно и даже как-то трагично подтвердил Толян. Но в глазах черти забегали. — В общем, давайте ключ. Время-то уже к вечеру, а писатели еще ни строчки не написали. Трудно, конечно, на голодный желудок писать, но — надо.
В глазах у Ваньки появился проблеск решительной мысли:
— Так это... Мы накормим, да?
— Конечно, накормим! — обрадовалась Татьяна. Она сняла с гвоздя, вбитого в дверной косяк, ключ и передала его Байкову: — Вы устраивайтесь, а мы щас борщ разогреем и принесем вам…
Устраиваться долго не пришлось: бросили в угол комнаты, на удивление чистой, пару рюкзаков, Серегин чемодан и бензопилу, осмотрелись. Печка, четыре табуретки, стол, два свернутых матраца, бочка с водой, ведро, на подоконниках — миски, ложки, стаканы и даже электроплитка. За стенкой слышались шаги, звон посуды — молодожены готовили обед «писателям». Серега почувствовал себя неуютно.
— Толян, ну зачем было людей обманывать?
— Стоп! Это в чем же я их обманул?
— Да про писателей зачем сказал?
— Ну-ка, ну-ка, давай разбираться! Ты стихи пишешь?
Серега покраснел, вчерашнюю ночь вспомнил.
— Молчишь? То-то! Значит, пишешь. А если пишешь, то кто ты тогда? Правильно: пи-са-тель! А если ты писатель, то, стало быть, со временем станешь членом Союза писателей и будешь писать романы. И вот когда-нибудь напишешь ты, Сергей Батькович, роман под названием «Таня и Ваня» и получишь за него Ленинскую премию, а это, между прочим, целых десять тыщ, и купишь себе «Волгу», и прикатишь в гости к Анатолию Ивановичу Байкову и Вячеславу Николаевичу Дудину, и выкатишь им ящик пива...
С голодухи и похмелья Толяна понесло. Славка не выдержал:
— Кончай базар! Без тебя муторно... О, герои романа идут! — увидел он чинно прошествующих мимо окна Таню и Ваню.
Молодожены, сменившие «неглиже» на синие трико и футболки, принесли кастрюлю с борщом, хлеб, помидоры, огурцы. В сетке у Ивана колыхалась трехлитровая банка с мутно-песочного цвета жидкостью.
— Это что, бражка? — с напускной суровостью спросил Толян. — Писатели во время работы не пьют!
Иван растерянно посмотрел на «работников пера». Славка недобро зыркнул на Байкова, улыбнулся Ваньке:
— Он перепутал. Это старшие библиотекари не пьют, когда писатели работают.
Бережно взял из рук Ивана сетку, вытащил банку, поставил на центр стола. В это же мгновение распахнулась дверь, и в комнату шагнул «бугор» со своей бригадой: невысокий хроменький мужичок, лет пятидесяти, и, похожий на киношного деда Щукаря, сухопарый, но крепкий старик с хитрыми слезящимися глазами.
Андрей стащил с плеча рюкзак, начал вытаскивать из него «провиант»: несколько бутылок водки, хлеб, огурцы с зеленью:
— От нашего стола — вашему столу! Знакомьтесь: это — Николай, можно проще — «шлеп-нога». А это — местный абориген: Шанькин-Манькин-Раздолбайкин.
— Дурак ты, хоть и «бугор», — прошамкал «Щукарь». И, подойдя почему-то к Сереге, протянул ему руку: — Дядя Федя. Фамилия — Шанькин.
Через пять минут уже сидели за столом. Ванька принес еще несколько табуреток, все уместились. Андрей разлил по стаканам водку, поднялся:
— Ну, короче, за смычку бригад!..
Танька и Ванька окосели уже после третьего тоста, ушли на свою половину. Бригады продолжали смычку. Николай — «шлеп-нога» — косноязычно и пьяно говорил, что с двумя бензопилами они теперь вообще всю тайгу повалят; «бугор» с Толяном занимались прикидом денег, из чего выходило, что за пару недель каждый чуть ли не миллионером станет; Шанькин убеждал Серегу сбрить пух на подбородке — и тогда «все девки Подкаменной в очередь к тебе стоять будут»; Славка в разговоры не влезал, хмуро цедил водку, запивая ее бражкой...
Упились крепко. Последнее, что помнил Серега, — уже затемно, уходя, Андрей, «шлеп-нога» и Шанькин, покачиваясь, стояли в дверях, и «бугор» зычно говорил:
— Сегодня — пьем, завтра — хрен жуем! Чтобы завтра — ни капли! В семь утра зайду, разбужу...

* * *
Проветрились и встряхнулись хорошо. Ехали в открытом кузове грузовика, по лесной просеке, навстречу восходящему солнышку. «Бугор», перекрикивая шум мотора, объяснял задачу:
— Вагон-стойки надо много. И чтобы точно по параметрам: от двух восьмидесяти до трех метров в длину, а в диаметре — пятнадцать-восемнадцать сантиметров. И без единого сучка. Складировать будем ближе к вечеру. Пилить придется до хрена — дорога для трактора должна быть расчищена. Но это за отдельные «бабки», толстые сосны на пилораму пойдут... «Шлеп-нога» в паре со мной на повале, Толян — со Славкой, Шанькин и Серега — на сучьях...
Утром в конторе Сереге дали кирзовые сапоги, топор, большое точило. И он, слушая «бугра», почувствовал, что волнуется: топором размахивать ему ни разу не доводилось, а показывать свое неумение перед бригадой было стыдно. Поэтому Серега обрадовался, когда услышал, что будет работать на сучьях вместе с Шанькиным.
Километров через пять машина остановилась. Выгрузились. Под широченную лиственницу поставили флягу с водой, канистру с бензином, уложили свертки с едой («бугор» объявил при этом: «Сегодня, по случаю дебюта, мы кормим вас, а с завтрашнего дня, уж извиняйте, думайте сами»).
Шофер сказал, что приедет в шесть вечера, и грузовик, развернувшись, скрылся за деревьями. Тишина оглушила. И вдруг, словно самолетный рев раздался над ухом, и по спине Серегу как будто кто-то резко ударил.
Шанькин засмеялся:
— Чего глаза вытаращил? Привыкай! Тварь эта божья называется короед.
Шанькин подошел к Сереге и снял у него со спины огромного черного жука с двумя длиннющими стрелами-усами.
— Главное, чтобы на лицо и на шею не приземлялся. А так — пущай летает, — раскрутил короеда за ус и швырнул в небо.
Андрей осматривал место высадки, остальные готовили бензопилы к работе.
— Дядя Федя, а вы давно лесорубом работаете?
— Сколько себя помню, столько и работаю. Уставать, правда, стал последнее время: сучья рубить — это не сахар. Силы уже не те...
— Разве их так трудно рубить?
— Потерпи чуток, сам поймешь. Главное — не суетиться и силы правильно распределять. Ничего, научишься.
Учителем Шанькин оказался замечательным. Он подвел Серегу к первой же поваленной сосне и начал урок:
— Перво-наперво делаем обмер. Сколько у нас в комле? Берем спичечный коробок, и — раз, два, три коробка с «хвостиком»! Семнадцать-восемнадцать сантиметров есть. Как раз для вагон-стоечки. Теперь меряем шагами от комля: раз, два, три — и зарубочку — три метра, значит. Шагаем дальше: раз, два, три — еще зарубочку. А дальше, видишь, на утоньшение ствол пошел да с кривизной. Две стоечки с дерева получилось. Теперь главное: топор держать в руках крепко, сучья рубить с внешней стороны. И, Серега, самое-пресамое важное: беречь ноги! Оно, конечно, кажется удобным, когда дерево промеж ног у тебя лежит, но если топор сыграет — то без ноги останешься или поранишься крепко. А потому — стоишь с одной стороны от ствола, а сучья рубишь — с другой. Понял? По одной стороне прошелся, по другой, потом дерево перекатываешь... В общем, таким вот макаром...
Несмотря на «такой вот макар», к обеду Серега еле разгибал спину и едва шевелил руками. Рубашка была насквозь мокрой, в сапогах, казалось, налито по ведру воды. И жутко ныли пальцы на правой ноге: все-таки решил, когда спина начала отваливаться, попробовать порубить, расставив ноги по обе стороны лежащего дерева; действительно, показалось удобным. Но уже на третьем-четвертом ударе топор сыграл: резким юзом прозвенел вдоль короткого сучка и углом лезвия воткнулся в кончик сапога, прямо в большой палец. Боли Серега не почувствовал и только через несколько минут, когда сквозь прорубленный тонкий надрез на кирзе проступила кровь, незаметно от Шанькина снял сапог, обмотал пораненный палец носовым платком и снова обулся. Но, несмотря на усталость и «производственную травму», Серега был горд: еще бы, от Шанькина он не отстал, сделал столько же, если не больше.
После обеда еще часа три обессучивали поваленные сосны, потом Славка и Николай по зарубкам отрезали бензопилами стойки от обработанных сосен, все вместе складировали их в «снопы» (два дерева, из отходов, — на землю, параллельно, на расстоянии друг от друга, а уже на них, поперек — готовую вагон-стойку рядами; Шанькин объяснил Сереге, что потом, когда приедет трактор, под «сноп» будет просунут трос, который обвяжет всю эту гору стоек, и трактор волоком потащит «сноп» на склад).
Когда в седьмом часу вечера приехал грузовик, Серега даже с некоторым удивлением оглядел результаты дебюта: несколько аккуратненьких «снопов» словно сияли в золотистых лучах предзакатного багряного солнца…

* * *
Грузовик подвез иногородних к домику библиотекарши, «бугор» с Николаем и Шанькиным поехали дальше (они жили недалеко от конторы леспромхоза). Андрей на прощание напомнил, что завтра — как сегодня: «Сбор в семь утра, мы за вами заедем».
Сели за стол. Возбуждение от проделанной работы уже улетучилось. Толян разлил по трем стаканам остатки вчерашней браги:
— С почином, господа писатели!
Выпил, оглядел бригаду:
— Вы тут посидите малость, я на разведку схожу.
Из висящей на гвозде куртки выгреб мелочь, пересчитал, вышел из дома.
— Жрать охота, — Славка выпил брагу, разломал оставшуюся после вчерашнего банкета горбушку хлеба, протянул половину Сергею.
Серега взял горбушку, раскинул на полу матрац, снял сапоги (кровь на пальце запеклась, и боли уже не чувствовалось), лег на спину.
— А ты чего не пьешь?
— Не хочу, Слава. Я немножко посплю, ладно?
— Да хоть заспись. Я твою долю выпью?
— Пей, — уже в полудреме сказал Серега. И — как будто не спал — услышал голос Толяна:
— Хватит спать! Перекус — и на работу!
Серега вскочил. За окном сиренево разливались сумерки.
— А сколько времени?
— Десятый час.
— Утра?
— Ну ты даешь, Сергей Батькович! Вечера!
Толян положил на стол буханку хлеба, целлофановый пакет с тремя большими жирными селедками, вытащил из кармана два флакончика одеколона.
— Докладываю: в наших карманах ноль-ноль рублей ноль семь копеек.
Славка вертел в руках флакон «Белой сирени»:
— «Тройного» не было?
— Был. Но он дороже. Серега, давай к столу! Одеколон пил когда-нибудь? Нет? Хо, полжизни потерял!
— А можно, я не буду?..
— Дурик ты! Это ж с устатку. Помолодеешь сразу лет на пять! Да и уголь бросать будет легче.
— Какой уголь? — вопрос вырвался у Славки и Сереги одновременно.
— Докладываю дальше: в магазине познакомился с одной бабенкой, она на путях работает, руководит разгрузкой угля. Короче: через полчаса приходит состав, два вагона с углем надо в темпе ссыпать на насыпь, а потом перекидать на грузовики. Ее бригада почти вся перепилась, два мужика только шевелиться могут. Ну и плюс к ним — еще мы трое. Расчет будет тут же: по десятке на рыло. Обещала потом и в душ сводить, и даже накормить.
— Судя по всему, бабенка молодая? — Славка с издевкой посмотрел на Толяна.
— Бляха-муха, для тебя же, дурака, стараюсь!
Байков открутил на одеколоне крышку, выкапал, потряхивая флакон, содержимое в три стакана, зачерпнул кружкой воды из бочки, разбавил напиток: прозрачный одеколон превратился в мутно-молочную жидкость. Сергей брезгливо взял стакан в руки.
— Чего морщишься? — Славка презрительно посмотрел на Серегу. — Работать — не морщился, а пить с нами — за падло?
— Да нет, это я просто... с непривычки, — Серега вдохнул воздух и несколькими глотками втянул в себя разбавленную «Белую сирень». Выдохнул. Горло не обожгло, только резкий парикмахерский запах шибанул в голову.
Закусывали селедкой с хлебом. Опорожнили и второй флакон одеколона. К железнодорожным путям подходили уже веселые, готовые к трудовым свершениям, в точном соответствии с висящим над вокзальным зданьицем плакатом: «Тебе, Родина, наши трудовые свершения!»

* * *
Закончили «калым» во втором часу ночи: полчаса ушло на выгрузку угля из вагонов (это оказалось легко: в нижней части вагона открывались дверцы-шлюзы, и почти весь уголь сам высыпался на насыпь), а остальное время — безостановочное кидание угля большими совковыми лопатами в подъезжающие грузовики. «Бабенка»-бригадир, крепкая моложавая женщина, работала наравне со всеми, стояла на угольной куче рядом с Толяном, о чем-то перешептывалась с ним в редкие паузы.
Отмывались в деповской душевой. Байков помылся первый, исчез куда-то. Когда Славка и Сергей, качаясь от усталости, вышли на улицу, Толян, насвистывая, поджидал их. Протянул большой сверток:
— Это жратва. Завтра утром еще будет. И послезавтра будет... Вы, значит, спать идите, а я сегодня в другом месте перекантуюсь. Утром приду.
Серега хотел что-то спросить, но Славка хлопнул его по плечу — пошли, мол.
Возвращались в кромешной темноте, под бреханье подкаменских собак. Славка объяснял:
— Толян бросился на амбразуру, понял? Бабенка эта — вдова, одна живет, на Байкова глаз положила. И пока он будет заниматься с ней шуры-мурами, жратва нам обеспечена.
Подошли к дому, поднялись на крыльцо. Славка достал ключ, наклонился к замку. Зло и страшно выматерился. Замка не было. Толкнули дверь, осторожно вошли в дом. Резко включили свет.
— Суки! Бензопилу украли!..
Славка выскочил из дома. Сергей услышал, как он стучит кулаком в дверь к молодоженам... Через минуту он вернулся, грубо толкая перед собой заспанных и испуганных Таньку и Ивана.
— Ну, садитесь, соседи дорогие! Рассказывайте, куда «Дружбу» дели?
Танька заскулила-заплакала. Славка подошел к Ивану и резко ударил его по скуле:
— Где бензопила, падло?
Ванька поднялся с пола, размазал на губах кровь, голос дрожал:
— Честное слово... Я не знаю... Мы спали...
— У кого еще ключ был?
— Ни у кого. Он один всего...
— И никакого шума не слышали?
— Не, не слышали.
— Врешь, сука! — Славка шагнул к Ивану и коротко ткнул его кулаком в живот.
— Не бейте его! Пожалуйста! — Танька повисла на Славкиной руке.
Сергей тоже подскочил:
— Слава, ты чего? Они-то здесь при чем?
— Заглохни!
Впрочем, Славка уже успокоился. Сел к столу, тяжело посмотрел на Ивана:
— Утри сопли! Вот так. А теперь рассказывай: в Подкаменной много бензопил?
— Не, мало. Они же дорогие...
— И вообще «Дружба» здесь на вес золота, — встряла Танька.
— А то я без тебя этого не знаю! — оборвал ее Славка. И снова Ивана спросил: — А чья пила у Андреевой бригады?
— Леспромхозовская.
— А у Андрея «Дружба» есть?
— Не.
— А у «шлеп-ноги»? У Шанькина?
— Не.
— Не, не! Вся спина в говне! — Славка скрипнул зубами. — Ладно, идите спать! Молодожены, мать вашу!..
Соседи ушли. Серега подошел к Славке:
— Может, к Толяну пойдем, расскажем?
— Утром разберемся. Ложись спать!..

* * *
Разбудил их Толян. Невыспавшийся, с глубокими синими кругами под глазами, но жизнерадостный.
— Рота, подъем! Трудовые будни — праздники для нас! В темпе, в темпе!..
Серега даже ойкнул, поднимаясь с матраца: руки, ноги, каждая мышца тела ныли тягучей, натруженной болью.
Внезапно Толян прекратил побудку, замер взглядом на пустом углу комнаты.
— А «Дружба» где?
— В Караганде! — Славка уже оделся, цедил воду из кружки.
— Не свисти! Где пила?
Славка допил воду, коротко рассказал Толяну про ночные разборки. Байков выслушал молча, только желваки на скулах поигрывали. Закурил, к окошку подошел:
— Думаешь, «бугор»?
— Или «шлеп-нога». Шанькин не стал бы.
— Без пилы нам делать здесь нечего. Вот же... — Байков выругался, посмотрел на часы. — Минут через десять они уже подъедут. Серега, ты пока перекуси, а когда наши корешки заявятся — выйдешь, проветришься, понял? А мы тут немножко по душам с ними побеседуем...
Когда к дому подъехал грузовик, Байков, широко улыбаясь, вышел на крыльцо, крикнул:
— «Бугор», отпускай машину, выгружайся вместе с хлопцами! У меня сегодня день рождения, праздновать будем! А завтра — наверстаем наши производственные планы!
— А чего ж вчера не сказал?
— Это чтобы сюрприз был!
Николай и Шанькин пошли в дом. Андрей переговорил с шофером, тоже взбежал на крыльцо. Грузовик уехал.
Славка поставил три табуретки в ряд, у стенки. Недобро ухмыльнулся:
— Садитесь, гости дорогие! Серега, а ты сходи пока, проветрись…
Сергей сидел на крыльце, заткнув уши руками. По телу холодными волнами шла нервная дрожь. Из дома доносились звуки ударов, грохот падающих табуреток, крики Николая: «Сукой буду, не брал я вашей пилы!..». Вскоре все затихло. Распахнулась дверь, вышел Байков, закурил:
— Опять нервничаешь? Ты пойми, по-другому — ну никак. А без «Дружбы» нам кранты.
— А что, действительно кто-то из них украл?
— Похоже, что нет. Ладно, мириться теперь будем. Пошли в дом!
Славка, морщась, потирал сбитые в кровь костяшки пальцев. Николай, в разодранной рубахе, мелко всхлипывал, держась рукой за багровый кровоподтек под глазом. «Бугор» скорчился на полу, постанывал, по губам густо стекала кровь. Шанькин стоял у окна, качал головой из стороны в сторону, шептал: «Не по-человечески это, не по-человечески...»
— Ну вот что, мужики, — в голосе Толяна послышались извинительные нотки. — Я сейчас за водярой сгоняю, обмоем, как говорится, свежие раны. Славка, а ты тут с Серегой организуй пока атмосферу взаимопонимания...
На тридцатник, заработанный на угле, Байков купил несколько бутылок водки, закуску. Перемирие прошло без эксцессов. Андрей и «шлеп-нога», неожиданно быстро опьянев, даже начали строить планы поиска украденной бензопилы.
Пили до отключки. Потом Серегу еще раз посылали в магазин — «бугор» дал десятку. Поздним вечером порешили, что Славка с Толяном завтра вернутся в Шелихов, попробуют бензопилу на время раздобыть, а Серега будет продолжать работать с бригадой Андрея.

* * *
Через неделю Серега понял, что Байков со Славкой не вернутся. Каждый день он выезжал с подкаменскими в лес. Вечером, вернувшись и перекусив на скорую руку, шел на станцию: до ночи грузил уголь, получал законную десятку, засыпал мертвецким сном, а утром — снова в лес. Иногда, когда угля не было, пили вместе с Тамарой (бабенкой-бригадиршей) и ее угольщиками. Так прошел почти месяц. Зарядили дожди — сентябрьские, холодные и беспросветные…
Вторые сутки Серега сидел в промозглом доме, морщился от голода: уже несколько дней — только селедка и хлеб, купленные на последние деньги (начались дожди — и уголь перестали привозить). Идти и занимать деньги у того же «бугра» или у бригадирши было неловко, тем более, Андрей уверенно сказал, что на днях бригада получит расчет за вагон-стойку. Соседи — Танька и Ванька — куда-то вообще исчезли после истории с бензопилой; Николай говорил, что они, вроде бы, подались родственников в Иркутске проведать... Мысли шевелились лениво, дождливые мысли. «Вот тебе и веселый говорун… — вспомнил Серега, как его называли друзья в народном театре. — Веселый говорун всего за месяц стал грустным молчуном».
И действительно, работали в основном молча. И во время обеда хмуро молчали или просто вяло обсуждали, что до вечера надо успеть сделать. Даже доброе отношение Шанькина к Сереге изменилось после истории с украденной «Дружбой»: «привет-пока» утром-вечером, да звал еще изредка на подмогу — дерево перекатить. И Сергей уже на третий или четвертый день придумал себе развлечение: читал, в такт взмахам топора и отмахиваясь от нахальных короедов, стихи. К его собственному изумлению, он их знал наизусть с переизбытком: и из школьного запаса, и из поэтических спектаклей, которые часто ставились в народном театре. Со смаком шли под топор «Мастера» Вознесенского: «Кудри-стружки, руки — на рубанки, яростные, русские красные рубахи…» Вжик! Вжик! Вжик!.. А когда так же легко пошли под топор и эпически протяжные кедринские «Зодчие» («...и велел благодетель, гласит летописца сказанье, в память оной победы да выстроят каменный храм!»), Серега даже пришел к мысли, что именно «строительные» стихи — идеальное звуковое сопровождение для работы с топором.
Через пару недель поэтический запас иссяк — и Сергей перешел на драматургию: читал монологи из ролей, которые тоже помнил во множестве. И тут главенствовал Антон Павлович: еще в школьной самодеятельности Серега представал на литературных вечерах беллетристом Тригориным из «Чайки». Вжик!.. «Так, сюжет мелькнул... Сюжет для небольшого рассказа...» Вжик!..
— Сидишь, кукуешь? — в комнату вошел «бугор», скинул на табуретку мокрый брезентовый плащ, как-то виновато поставил на стол бутылку: — Держись, Серега, за весло, чтоб хреном не унесло! Неси стаканы! Вот так вот. И слушай, чего я скажу. Ты мне, значит, адрес свой оставь, я тебе, как получим, деньги сразу и вышлю. Тут вот хренотень какая: начальник, понимаешь, в отпуск смотался, наряды на вагон-стойку не подписаны, а бухгалтерша, сука, говорит, что без его подписи ничего сделать не может... Так что езжай спокойно домой, а деньги я тебе вышлю попозже.
— Так у меня ж ни копейки нет, как я поеду?
— А это уж — извиняй. Мы тут все без копейки.
— Андрей, но ты хоть рублей пять занять можешь? Я родителям позвоню, попрошу деньги выслать.
— И пяти нету. А ты у Томки займи, она баба добрая, жалостливая. Объясни ей, мол, так и так...
Допили бутылку. Сергей вырвал из блокнота листок, протянул Андрею. «Бугор» нацарапал карандашом на листке Серегин адрес, надел плащ:
— Ну, лесоруб, будь здоров! Деньги, ты не сомневайся, тут же вышлю, — пожал Сереге руку, ушел.
Было еще не поздно. Под проливным дождем, спотыкаясь и скользя по грязи, не очень уверенно переставляя ноги (водка на голодный желудок давала о себе знать), Сергей добрел до станции, разыскал бригадиршу. Она сидела в конторе одна, выпившая. На столе — початая бутылка водки. Обрадовалась, увидев Серегу:
— А-а, нецелованный-околдованный пожаловал!..
(Как-то Серега, крепко здесь выпив в «безугольный» вечер, расслабился, стихи начал читать. «Зацелована, околдована...» Вот Тамара и начала его встречать-привечать нецелованным-околдованным).
Сергей сел к столу. Смущаясь, попросил занять рублей сорок на билет, пообещал тут же, как приедет, выслать деньги. Тамара слушала его с какой-то странной, загадочной полуулыбкой. Прошептала-пропела:
— Да займу я тебе, займу!.. Пойдем ко мне домой. Деньги-то у меня дома лежат. Обсохнешь там заодно, согреешься...

* * *
Как себя вести — Серега не знал. Потихоньку встать и уйти? Нет, нельзя, надо ведь, наверное, как-то попрощаться, что-то сказать надо...
Монотонно стучали настенные ходики, монотонно шумел дождь за окном, комната покрылась белесым туманом унылого рассвета. Тамара лежала рядом, тихо посапывала во сне. На лице — та же, вчерашняя, загадочная полуулыбка... Все произошло как в тумане, в полупьяном тумане, и Тамара сидела на коленях у Сереги, и лихорадочно целовала его, и бормотала торопливо: «Ты не бойся меня, Сереженька, все будет хорошо, ты только не бойся, я тебе понравлюсь, вот увидишь, я не старая, я еще молодая...», и Серега, красный и от смущения, и от стыда за свою нецелованность, бормотал в ответ какие-то слова, неумело расстегивал пуговицы на Тамарином халатике...
Сергей шевельнулся, кровать резко скрипнула. Тамара широко и весело распахнула глаза, будто и не спала:
— И знаешь, что я тебе скажу, миленький? Будут тебя любить много-много женщин, и ты будешь много-много переживать из-за этого, а женщины все эти будут старше тебя...
— Ты, что ли, гадалка? — улыбнулся Сергей.
— Нет, Сереженька, я просто женщина.
Рассветная неловкость исчезла как-то сама собой. Позавтракали. Выпить Серега отказался: в обед поезд, надо еще и билет купить, и собраться.
Тамара дала ему пятьдесят рублей, крепко поцеловала на прощание, печально улыбнулась:
— Счастливо тебе! Если не забудешь, напиши как-нибудь, ладно? Ты ведь теперь зацелованный...
С билетом в кармане, под мелким моросящим дождем, Сергей дошел до леспромхозовской конторы, узнал там, где живут «бугор», Николай и Шанькин — решил обежать их, попрощаться.
«Шлеп-нога» жил буквально в ста метрах от конторы. Во дворе металась на цепи огромная облезлая дворняга, визгливо залаяла, увидев Сергея. Из дома, едва держась на ногах, вышла низенькая сморщенная женщина, хроменькая, как и Николай. Мутным пьяным взглядом уставилась на Серегу:
— Че надо?
— Здравствуйте, а Николай дома?
— Все дома. И Николай дома, и все дома, и я дома...
Качнулась в сторону, упала в грязную земляную жижу. Сергей подбежал, поднял ее, завел в дом. В убогой комнатенке, словно задымленной от сивушного запаха, сидя за столом, заставленным бутылками с водкой и бражкой, храпели, уронив головы на руки, Андрей и Николай. Женщина, низко припадая на правую ногу, доковыляла до сломанной раскладушки в углу комнаты, рухнула на нее — как была, вся перепачканная грязью, приоткрыла глаза:
— Че надо?..
Дом Шанькина был закрыт на замок. Девушка, возившаяся в соседском огороде, подошла к изгороди, объяснила:
— Тебе дед Шанькин нужен? Иди к магазину, он там с утра ошивается, одеколонится с пенсионерами...
Сергей собирал вещи в чемоданчик. Настроение было тяжелым, смурным, казалось, что сердце придавлено камнем-валуном, из-под которого никогда не выбраться. Подошел к осколку зеркала, висящему над бочкой с водой. Показалось, что совершенно незнакомый человек смотрит ему в глаза из засиженного мухами зазеркалья: обветренное уставшее лицо, лохматая светлая бородка, а самое незнакомое — взгляд, серый, тусклый. Сощурился. Лицо незнакомца приобрело потустороннюю нечеткость, стало морщинистым лицом старика. Серега вытащил из чемодана старенький блокнот, авторучку, написал непонятно откуда возникшие строчки:
Здравствуй, я.
Ты изменился немного.
Ты похож на дом опустевший.
Морщины лежат, как дороги,
Ведущие в дни прошедшие...
Перечитал, ухмыльнулся, повторил вслух:
— Ведущие в дни прошедшие...
Посмотрел на часы: до прибытия поезда оставалось полчаса. Пора! Сунул блокнот с авторучкой в карман, взял чемодан. Ну, все. Все!
Спустившись с крыльца, оглянулся. Взгляд скользнул по завалинке, задержался на лежащем в мокрой траве, торчащей из-под дома, смятом клочке бумаги. Поднял его, развернул, хотя и сразу все понял, разве что мысленно удивился собственному спокойствию, равнодушному, рассудочному, как будто со стороны себя наблюдал. Дождь неожиданно усилился, капли стали крупными, тяжелыми, стекали по лицу Сереги, смешиваясь со злыми холодными слезами, капали на смятый блокнотный листок с корявыми «бугровскими» буквами — адресом Сергея...

* * *
Поезд тронулся со скрежетом, как будто не завесу дождя раздвинул, а прорезал наглухо закрытые металлические двери. Медленно проплыло за окном здание магазина, у дверей которого Сергей разглядел пьяненькую фигурку Шанькина в окружении собутыльников. Под расплывшимся станционным плакатом, на котором исчезли «наши трудовые свершения» и осталось только «Тебе, Родина», стояла Тамара в рабочем комбинезоне, смотрела Сереге прямо в глаза, махала рукой... Ну все! Все!..
Ритм перестука вагонных колес уже совпал с ритмом шума дождя, повторил его, стал таким же монотонным. Сергей разулся, запрыгнул на верхнюю полку, свернулся калачиком, закрыл глаза. И сразу увидел лицо того старика-незнакомца, из мутного зазеркалья... Продолжились строчки, так странно возникшие час назад:
Дороги в дни прошедшие
На тебя больно повисли.
Здравствуй, я,
отражение сумасшедшее
моих мыслей...
Из вагонного динамика раздался резкий хрип, патетически громыхнула концовка разудалой песенки: «Это время гудит — БАМ! На просторах гудит — БАМ! И большая тайга покоряется нам!..»
Мимо окон, по соседней ветке, загрохотал встречный товарняк. Сергей сунул голову под подушку. Прошептал самому себе: «Здравствуй, я!..» И неожиданно улыбнулся: легко и просто подумалось, что восемнадцать лет — это всего лишь начало, и впереди — все самое-самое главное. А в том, что это главное, такое пока еще зыбкое и неясное, будет «самым-самым», Серега почему-то не сомневался. Но это уже был сон, светлый и безоблачный, а в таких снах не бывает места ни сомнениям, ни тревогам...

* * *
Поздней осенью Сергея забрали в армию. Служил он на БАМе.
Лютой сибирской зимой, месяца через три после призыва, получил от матери письмо. Она рассказывала, что ее «знакомый большой начальник» Александр Аркадьевич приезжал к ним домой, извинялся за происшедшее, лично вручил ей за Серегину работу триста пятьдесят рублей, передавал Сергею привет и пожелание хорошей службы.
Совершенно неожиданная встреча случилась еще через полгода, осенью. Роту перекидывали в другое место, проезжали через «столицу БАМа» — Тынду. В местной столовке увидел на раздаче Таньку: они с Ванькой «решили строить стройку века», устроились месяц назад в Тынде, она — поваром, он — грузчиком в столовой, живут «во-о-н в том вагончике». Про бригаду «бугровскую» рассказала. Шанькин умер под Новый год: несколько метров не дошел до дома, упал пьяный в снег, замерз. «Бугор» и «шлеп-нога» с женой-хромоножкой недавно сгорели заживо: пили у Николая, ночью полыхнуло, старенький иссохший дом сгорел в несколько минут...
— Ой, а про че тебе еще рассказать? — Татьяна говорила оживленно, будто фильм понравившийся пересказывала.
— Да я, вроде, и не знал там больше никого. Разве что угольщиков…
— Ой, а бригадиршу их помнишь? Ну, такая симпатичная, Томка.
— Помню.
— Она ж недавно ребеночка родила, пацаненка. А от кого — никто не знает, и Томка не говорит. А я знаю! Сказать, от кого? Ни за что не догадаешься! Мне кассирша на станции рассказала: ейный ребенок — от вашего Анатолия Ивановича, он к ней, оказывается, ночью тогда приходил, когда вы приехали!..
...А перед самым дембелем, когда над казармами и палатками уже сумбурно летали колючие «бамжинки» (БАМ-снежинки), рядом с ротой высадили «десант» зэков из близлежащей зоны — строить городок для геологов. Так Сергей еще раз встретил Славку — исхудавшего, в потрепанной зэковской робе, черного от ветра и чифира, с таким же злым, как и раньше, взглядом. Удалось даже один раз переговорить (охраннику хватило пяти пачек «Памира»). Не вернулись они с Толяном в Подкаменную сначала потому, что «Дружбу» не смогли раздобыть, а потом... «Потом нажрались как-то денатурату... Ну, короче, Толян не проснулся...» А Славка залетел из-за бабы: «Застукал я, Серега, эту суку Катьку прямо в кустах, с каким-то мужиком. Ну и сломал ему несколько ребер... Начал Катьку метелить, а тут менты подлетели. Я и ментам вломил...»
...Демобилизовался Сергей в конце ноября. Ехал домой поездом. За время пути написал несколько стихотворений. И еще принял окончательное решение — в будущем году поступать в университет: его как раз в Омске открыли, пока Сергей был на «стройке века».

100-летие «Сибирских огней»