Вы здесь

Жизнь и творческий путь Марии Волковой

И навек потерявши покой,

За чужим очутившись порогом,

Я кочую, кочую душой

По родным недоступным дорогам...

 

М. Волкова

 

Имя выдающейся поэтессы русского зарубежья Марии Волковой, ее творчество по сей день практически неизвестны. Между тем о М. В. Волковой в превосходной степени отзывался знаток художественной литературы генерал П. Н. Краснов1. Ее стихи высоко ценили литераторы и общественные деятели русской эмиграции: Георгий Гребенщиков, Алексей Ачаир, Таисия Баженова, Борис Зайцев, Владислав Ходасевич и другие. В зарубежье вышли три книги ее стихов: «Песни Родине» (Харбин, 1936), «Стихи» (Париж, 1944), «Стихотворения» (Мюнхен, 1991). Она публиковалась во множестве русскоязычных сборников, газет и журналов: «Возрождение» (Париж), «Муза диаспоры» (Франкфурт-на-Майне), «Содружество» (Вашингтон), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Родимый край» (Париж), «Русская мысль» (Париж), «Современник» (Торонто), «Сибирский казак» (Харбин).

Первым рассеял мрак неведения вокруг ее имени журналист, представитель Союза Православных Граждан Казахстана в Санкт-Петербурге Максим Николаевич Ивлев, опубликовавший в 2002 г. в журнале «Простор» (Алматы) страницы воспоминаний Марии Волковой, датируемых 1980 г. Эти воспоминания писались для Владимира Андреевича Рудинского, журналиста, литературоведа и писателя, проживавшего во Франции и работавшего над предисловием к сборнику ее стихов.

Оригиналы упомянутых воспоминаний, а также письма Марии Волковой М. Н. Ивлев недавно любезно передал в наш Областной историко-краеведческий музей (Казахстан, г. Усть-Каменогорск).

Итак, что же на сегодняшний день нам известно о творческой и трагической личной судьбе поэтессы?

 

Много, много родная страна

Мне открыла своих благолепий.

Я иртышской водой крещена,

Первый путь мой — сибирские степи…

 

Мария Вячеславовна Волкова — гласит запись в метрической книге усть-каменогорской Троицкой церкви — родилась 2 (15) октября 1902 г. в городке Усть-Каменогорске Семипалатинской области (теперь — Восточно-Казахстанской. — О. Т.) в семье сотника 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка Вячеслава Ивановича Волкова и его законной жены Анны Сергеевны [5].

Будущая певица казачьей доли могла гордиться своей родословной. Ее отец (1877 г. р.) принадлежал к роду, ведущему начало, по семейной легенде, от одного из казаков дружины Ермака. Он окончил Омский (Сибирский) кадетский корпус (1895) и московское 3-е военное Александровское училище (1897). В 1913 г. В. И. Волков успешно отучился в Офицерской кавалерийской школе. В истории сибирского казачества Вячеслав Иванович известен как русский военачальник, генерал-майор, участник Первой мировой и герой Гражданской войн, кавалер ордена Св. Георгия IV ст., Георгиевского оружия и множества других наград. Мама Марии, Анна Сергеевна, родилась в Уральске в 1881 г. Она происходила из знатного старинного казачьего рода Толстовых: была дочерью генерала от кавалерии Сергея Евлампиевича Толстова, казака станицы Гурьевской, и Марии Павловны, в девичестве Сычуговой, — дочери войскового старшины Уральского войска.

Будущие родители Маруси познакомились в Семиречье, где отец Анны Сергеевны в 1895—1899 гг. командовал Отдельной Западно-Сибирской казачьей бригадой. Как свидетельствует омский краевед, историк и писатель В. А. Шулдяков, именно дедушке Марии Волковой принадлежит идея защиты русской госграницы сплошной линией казачьих земель и создания нового, двенадцатого по счету, Тихоокеанского казачьего войска [11]. Во время Гражданской войны, после разгрома Уральской армии красными, С. Е. Толстов отказался покинуть Родину, в итоге был отправлен в концлагерь на Северной Двине, где его расстреляли. Мария Павловна Толстова умерла в 1921 г. в Баку.

П. Н. Краснов в книге «На рубеже Китая» (Париж, 1939), вспоминая боевых товарищей в бытность свою командиром 7-го Сибирского казачьего полка, писал: «…4-ю сотню при мне принял подъесаул Вячеслав Иванович Волков. <…> Он был женат на уральской казачке. <…> У них была единственная дочь — Маруся. <…> Застал ее восьмилетней девочкой с густою темною косою и громадными пытливыми глазами. Кто мог подумать тогда, что в кабинете командира 4-й сотни, на тахте, в углу, наблюдая за нашим спором, лежит будущая незаурядная русская поэтесса, певица казачьей доблести, скорби и неизбывного горя?» [цит. по: 9, с. 1].

Маруся обожала отца, он представлялся ей «идеальным воплощением всего истинно русского». «Влиянию его на меня не было границ. Вера в Бога, любовь к родине и преданность казачеству — вот оставленное им духовное наследство. Никогда ни наказания, ни резкого слова — недовольно сдвинутых бровей было мне достаточно, чтобы понять сразу сделанную ошибку и в ней глубоко раскаяться». «Мама, — вспоминала Мария, — была не только ко всем доброжелательна, но и попросту добра, приветлива, сердечна, откровенна, способна на самопожертвование и как будто излучала тепло. Более преданной дочери мне за всю жизнь не пришлось встретить. Долгой разлуки с родителями она, живя уже своей семьей, переносить не могла и по меньшей мере раз в два года непременно отправлялась с Китайской границы в Петербург их навещать» [1, с. 111]. В Петербурге на Измайловском проспекте у семейства Толстовых было «родовое гнездо».

Самые счастливые воспоминания детства у Марии Волковой связаны с Джаркентом2, Верным и тышканским лагерем — местами, где служил отец.

«Когда слышу слово “Джаркент” — невольно хочется улыбнуться хорошей, светлой улыбкой», — писала Мария Вячеславовна в эмиграции в мае 1933 г. в очерке «Старые места».

Одноэтажные саманные домики, широкие улицы, пирамидальные тополя, благоухающие акации, день и ночь журчащие арыки и мелодичное, «как колокольчики, кваканье лягушек по вечерам». «Джаркент был почти исключительно военным городом», где все друг друга знали. Он располагал к себе тишиной и каким-то удивительным спокойствием: «Нега особенная, восточная, разлита повсюду…» [3, с. 271].

Жизнь в Джаркенте протекала открыто. Каждое «семейное событие с молниеносной быстротой делалось достоянием всего города. Каждое общественное начинание сейчас же находило здесь живейший отклик и поддержку повсюду». А как коротали досуги! «В наше время уже трудно себе представить, чтобы можно было так искренно, так непосредственно веселиться… Если танцевали, то до упаду, если устраивали любительский спектакль, то отдавались сцене самозабвенно, находя постоянное одобрение и неподдельную признательность публики» [3, с. 272]. Вообще же, между «офицерами и казаками вовсе не было той пропасти, на которую впоследствии любили указывать те, кому это было выгодно. Офицерские дети сплошь и рядом вырастали на руках казаков-денщиков». А потому самые трогательные впечатления сохранила Мария о своих «усатых нянях» [3, с. 273].

А потом был Тышкан, как «продолжение и завершение Джаркента». С наступлением весны, обычно в день 15 мая, начиналось «великое переселение» из Джаркента в тышканский гарнизонный лагерь — на Тышканское плоскогорье, к подножию Алатау. И это был своего рода праздник.

Как и в Джаркенте, в Тышкане «жизнь кипела, как в муравейнике»: шли походным порядком части; на тройках, «в объемистых тарантасах, ехали семьи офицеров со всеми пожитками… Скрипели арбами татары и таранчинцы — бойкий торговый люд, кормившийся около “урусов”». В предгорье наскоро, «по большей части на походную ногу», раскидывался военный лагерь, устраивался быт: складывалась русская печь или плита, наспех сколачивался примитивный стол под простым деревянным навесом, оживали заброшенные солдатские бараки. А после: строевые учения солдат, залихватское пение казаков и пехоты, учебная стрельба, резкие крики команды, ржанье лошадей, звуки трубы под немолчный шум кристально чистой Тышканки. Дым от походных кухонь смешивался со сладкими запахами варенья из клубники и малины, что готовили «полковые дамы»; шумные детские забавы…

Жар земли ощущает рука.

Я лежу за зеленой стеною.

Надо мной в высоте облака,

Волокнистая ткань их легка,

Словно перья из крыл,

Что, за солнце задев, обронил

Ангел счастья в пути над землею…

По праздникам «кишмя кишело собрание», разносились «томные звуки вальса и веселое притопывание мазурки. И была бесконечная красота в этой гармонии: темные силуэты гор, бархатное небо, испещренное падающими звездами, и рыданье серебряного корнета, ведущего мелодию под глуховатый аккомпанемент всего хора…» [3, с. 281].

В том же очерке «Старые места», написанном в Литве, вспоминала Мария Волкова и о днях своего пребывания в столице Семиреченской области — городе Верном (теперь — г. Алматы. — О. Т.). Не только светлые, но и трагические, связанные с землетрясением 1909 г., картины встают перед ней. «Воспоминание о нем и до сих пор свежо в моей памяти, несмотря на то что я была тогда семилетним ребенком...» [3, с. 282]. Первое, что запомнилось, — сильные руки отца, выхватившего дочь из постели, чтобы на нее не обрушилась печь, вблизи которой та спала. Далее Мария рассказывает, как металась в панике мать, порываясь выбежать на улицу «неодетою, как была». Как отец, со свойственным ему самообладанием, настояв на том, чтобы домашние тепло оделись, распорядился развести костры и «наметом помчался в сотню, чтобы узнать, как перенесли землетрясение его казаки». Вернулся он домой только утром следующего дня и рассказал, что в городе много несчастных случаев «и разрушения ужасны», что видел страшные развалины, «провалы без дна, через которые лошадь боялась перепрыгнуть», и взволнованно повторял: «Надо помочь, помочь немедленно». Затем он уехал с полковым
доктором — организовывать помощь голодным и обездоленным. Следом за ним по его распоряжению отправились в город походные кухни и «из улицы в улицу, с утра до вечера в течение первых трех дней после несчастья, ездили, дымясь», нуждающихся подкармливали «жирными горячими щами с кашей и вкусным солдатским хлебом» [3, с. 283]. Так сибирские казаки первыми пришли на помощь пострадавшим верненцам.

В 1913 г. отец был вновь направлен в Верный со своей любимой 4-й сотней 1-го полка под командованием есаула И. В. Водопьянова. Второе пребывание в верненском лагере было, как виделось Марии, особенно счастливым. Вместо неудобных бараков — красивые и благоустроенные дачи у самых гор Александровского хребта, утопавшие в зарослях яблонь, шиповника, терновника и калины. «Всем нам жилось тогда как-то особенно хорошо. Говорят, так всегда бывает перед большим несчастьем» [3, с. 285].

И оно не заставило себя долго ждать. «Великая война (имеется в виду Первая мировая. — О. Т.) катастрофически вторглась в жизнь страны и в жизнь каждого в отдельности. Наша семья была сплошь военная, потому из тревоги — общей и собственно за своих — мы не выходили». Вскоре В. И. Волков был назначен на Кавказский фронт, и Маша с матерью поехали в Тифлис попрощаться с отцом, а после отправились в Петроград к родителям Анны Сергеевны, где и прожили до 1917 г.

Анна Сергеевна, глубоко переживая разлуку с мужем и всеобщее горе, устроилась волонтеркой в лазарет для раненых. «Словно траур надела на себя до времени ставшая взрослою душа» Маруси, в это время учившейся в гимназии. В столь тревожное время девочке «как-то стыдно было чему-нибудь радоваться, думать о развлечениях, веселиться».

Отец героически сражался на Кавказском фронте, где «сразу же отличился: получил Георгиевский крест… затем Георгиевское оружие. Мы гордились им и дрожали за него…» [1, с. 111].

Отцу Марии полагался отпуск, «и тоска по родному краю пробудилась в нем безудержная». Родители уговорились встретиться в Кокчетаве3, а оттуда всем вместе наведаться в Омск, после чего совершить «чудную поездку на пароходе по Иртышу».

Итак, в июне 1916 г. мать и дочь из Петрограда отправились в Кокчетав на встречу с отцом. Однако желанное свидание все отодвигалось и повидаться на короткое время им удалось лишь в конце августа. В том же очерке «Старые места» в главе «Кокчетав» Волкова вспоминает поездки казаков и детворы на рыбалку за семь верст от города. На телегах, груженных старыми одеялами и съестными припасами, они отправлялись на небольшую речку Чиглинку «с живописными берегами, поросшими тальником и черемухой» [3, c. 289].

Политическая обстановка в России между тем накалялась. «Следующий отрезок моей жизни, — писала Мария в воспоминаниях, — не поддается ни упрощению, ни сокращению: его до конца заполняет образ моего отца в его героической обреченности. О нем говорит история тех лет. Мне же остается тихо отойти в сторону…» [1, с. 112].

В 1917 г. В. И. Волков получил назначение возглавить 7-й Сибирский казачий полк, расквартированный в Кокчетаве. К этому времени жена и дочь через Украину и Тамбовскую губернию, пробыв некоторое время там, «с большими трудностями перебрались в Сибирь к отцу».

Далее был Омск, Иркутск, снова Омск и Петропавловск. В. И. Волков был одним из руководителей антибольшевистского военного подполья и контрреволюционного восстания мая-июня 1918 г., главным исполнителем колчаковского переворота в Омске и руководителем операции по ликвидации отряда П. Ф. Сухова на Алтае. Он был командующим Иркутским военным округом и командиром Сводного казачьего корпуса, воевавшего на Восточном фронте. В октябре 1918 г. «за выдающиеся боевые отличия» он был произведен Колчаком в чин генерал-майора.

В это тревожное и страшное время Мария Волкова выходит замуж. Александр-Гвидон Эмилиевич-Александрович Эйхельбергер — человек, ставший ей опорой на всю жизнь, — был соратником отца. «Образцового офицера», сына лютеранского пастора из Сувалкской губернии (Литва), полководец Волков назначил своим личным адъютантом. К тому времени Александр был уже подъесаулом и кавалером орденов Св. Станислава III ст. с мечами и бантом и Св. Анны III ст. с мечами и бантом.

По данным метрической записи, подъесаул Александр Александрович Эйхельбергер, двадцати семи лет, и дочь командующего войсками Иркутского военного округа Мария Волкова, шестнадцати лет, «обвенчались 27 (14) января 1919 г. в Михайло-Архангельской церкви города Иркутска, в том самом храме, в котором венчался А. В. Колчак» [10, с. 318].

Лидия Александровна Титова4 вспоминает: «Жили Маруся с Аликом на частной квартире, но комната была обставлена очень уютно их мебелью» [8, с. 18].

В марте 1919 г., по воспоминаниям Л. А. Титовой, В. И. Волкова назначили командиром Сводного казачьего корпуса, и Волковы из Иркутска переехали в Петропавловск, и уже вскоре, в конце мая 1919 г., после отправки корпуса на фронт, семьи офицеров в штабном эшелоне следовали по направлению к Уфе. Но в связи с отступлением эшелон в июле передислоцировали и «в это время случилось крушение» состава на станции Гробово — между станциями Михайловский Завод и Нижне-Сергинская. К счастью, «семья тети Нюси и дяди Вячи (родителей Марии. — О. Т.) уцелела...» [8, с. 19]. По данным В. А. Шулдякова, в результате той диверсии погибло 16 человек, 44 было ранено.

В конце июня 1919 г. В. И. Волков командовал конной группой Второй армии, передвигаясь вместе с линией фронта. Анна Сергеевна и Маша, несмотря на опасности прифронтовой полосы, следовали за ним. В планах В. И. Волкова, судя по выписанным удостоверениям от 26 августа 1919 г., было «заранее эвакуировать жену и дочь вместе с другими семьями офицеров и чиновников Конной группы в один из городов Сибирской магистрали, …а еще лучше — в Харбин», — читаем в исследованиях В. А. Шулдякова [11, с. 6]. Однако по каким-то причинам этого не произошло. В результате с самого начала Великого сибирского ледяного похода5 семья Волковых следовала в обозе конной группы.

Л. А. Титова, также участница Ледяного похода, вспоминает, как казаки с семьями «на разных таратайках, плетеных шарабанах — не знаю даже, как их и назвать, — в одно дождливое холодное утро двинули в неизвестном для нас направлении. Как потом оказалось, на Восток, и на Запад мы уже ни разу не повернули, и так и ехали с конца августа 1919 года до 11 февраля 1920 года» [8, с. 19].

Бескрайние сибирские поля,

Бескрайние сибирские равнины…

Намокшая, продрогшая земля…

Березки чахлые да голые осины…

Колеса, жалобно скрипя, уходят в грязь,

Лошадки тащатся едва от утомленья.

За ними вслед, нестройно разбредясь,

Идут печальные, измученные тени… —

так поэтически обреченно рисует картину отступления белой армии Мария Волкова в стихотворении «Крестный путь» [2, с. 14].

Теснимые красными, остатки армии отступали на восток. Оторвавшийся от основных частей, небольшой отряд Волкова в 30—40 человек, включавший офицеров штаба, их вестовых казаков, около десяти человек женщин и детей, зимой 1920 г. продолжал свой неимоверно трудный поход через сибирскую тайгу.

В течение десяти дней они следовали по Транссибу в румынском эшелоне, бывшем в составе эвакуировавшегося Чехословацкого корпуса. Следуя на восток, им не единожды приходилось вступать в бой с преследовавшими отряд частями 5-й Красной армии. Готовясь к очередному бою, румыны порекомендовали отряду Волкова следовать дальше своим ходом, заверив, что впереди опасности нет. Тем самым они обрекли их на гибель. Небольшому обозу, значительно отстававшему от основных сил, угрозой были и иркутские большевики, и красные партизаны.

На пределе физических возможностей, четверо суток без единой ночевки, В. И. Волкову пришлось вести свой отряд по заснеженной тайге. «Говорить о постепенном умирании надежд, о горечи отступления в глубь Сибири и о роковом последнем дне даже и через 60 лет мне очень трудно», — писала Мария Волкова в изгнании [1, с. 113].

10 февраля 1920 г. в районе разъезда Китой, западнее Иркутска, обоз был окружен 15-м стрелковым полком Восточно-Сибирской советской армии.

Засада красных подпустила обоз на близкое расстояние и открыла огонь, а потом разоружила оставшихся в живых. Генерал Волков, «выдержанный, всегда владеющий собой человек», в котором всегда была «нравственная подтянутость и постоянная готовность к смотру Всевышнего», на глазах у дочери и жены предпочел пленению смерть. Анна Сергеевна просила разрешения проститься с мужем, но ей отказали.

«Когда я была моложе, — писала Волкова, — я утешалась мечтой увековечить то время, те события и людей, направлявших события, в живом и широком романе. Мне казалось, что данные для осуществления этого замысла тогда у меня были. Судьба не допустила этого… Те события давно заслонены другими — важными по-иному. Людей такого “калибра”… больше нет…» [1, с. 112].

Пленников, в их числе и семью Волковых, и младшую сестру Анны Сергеевны — Лидию Сергеевну Панкратову, ее мужа и детей, спустя два дня переправили в Иркутск и 14 февраля посадили в губернскую тюрьму. Л. А. Титова вспоминает: «Нас поместили в тюрьму, вещи все наши отобрали, сказав, что это военные трофеи, хотя была одежда, белье, нам ничего не дали, только одеяло стеганое… и 3 подушки, которые были в санях, где ехали дети. У мамы от всех переживаний сделалась нервная горячка...» [8, с. 19].

Седьмым заключенным в камере оказалась А. В. Тимирёва, возлюбленная Верховного правителя А. В. Колчака. «Она была в ужасном состоянии, — читаем в записях Л. А. Титовой, — и на каждый выстрел вскарабкивалась на железную печку, стараясь выглянуть в окно и увидеть, кого еще убили» [8, с. 19].

«В тюрьме мы пробыли недолго, — вспоминала Мария Вячеславовна. — Нас не ликвидировали, а выпустили по приказу председателя Сибревкома, ревизовавшего тюрьму, — товарища, видимо, принадлежавшего к вымирающему типу идеалистов» [1, с. 113].

В предместье Иркутска Анне Сергеевне удалось найти вросшую в землю крошечную избушку на Князе-Владимирской улице. «...Окна были над землей прямо, но все мы были счастливы, хотя из вещей нам, конечно, ничего не вернули...» [8, с. 20].

В этом убогом пристанище овдовевшие сестры6 и их дети вместе прожили недолго: в тюрьме Анна Сергеевна заразилась сыпным тифом. Она была слишком слаба и «измучена, чтобы перенести еще и это… Мамы не стало…», — пишет Мария Волкова. Скоро тифом переболели почти все. «Мы чувствовали себя как-то уже вне жизни — апатично ждали конца» [1, с. 113]. При этом Марии, полуголодной, еле державшейся на ногах, приходилось бороться за мужа — вызволять его из тюрьмы.

Участь главной опоры оставшихся в живых женщин и детей — Александра Эйхельбергера — была в руках, к счастью, хорошего следователя, «добродушного русского парня, которого впоследствии расстреляли за мягкое отношение к заключенным» [1, с. 113].

После освобождения мужа необходимо было срочно покинуть Иркутск, где еще недавно командующим военным округом был отец Марии. Александр окончил ускоренные курсы народных учителей, и осенью 1920 г. они укрылись в одном из бурятских улусов Забайкалья — в поселке Верхний Хамхар Нукутского района. А. Эйхельбергер «стал заведовать школой», за труды им «платили натурой», и Эйхельбергеры не голодали.

Изолированные от мира, «мы не знали о том, что на свете делается», — писала Волкова. Потом Эйхельбергеры завели хозяйство, купили лошадь и корову, что в скором будущем дало им возможность уехать «в Европейскую Россию». По воспоминаниям Л. А. Титовой, в феврале 1921 г. Мария родила первенца — дочь Асеньку. Время было тревожное, в лесах орудовали банды — «так называли отряды военных, оторвавшихся от основных частей. Кто они, кто ими командует и руководит — никто не знал, но буряты очень их боялись. Запирались накрепко и никого не пускали, особенно ночью. В сенях (и в школе тоже) были просверлены дырки, через которые было хорошо слышно разговор тех, кто стучится, и, если говорили по-русски, — никогда не открывали — так нас учили» [8, с. 23].

Узнав о том, что в Прибалтике возникли три республики и Сувалкская губерния отошла к образовавшейся независимой Литве, Эйхельбергеры начали хлопоты о возвращении на родину мужа. Литовское представительство в Москве дало положительный ответ.

Зимой 1921 г. с десятимесячной дочерью на руках Эйхельбергеры тронулись в Москву, откуда должны были покинуть Россию. Сначала их путь лежал в город Михайлов, что в 180 верстах от Москвы, где в 1915—1917 гг. жили Панкратовы. Муж Лидии Сергеевны — Александр Петрович — был начальником гарнизона и комендантом города. Здесь у тети Марии осталось много вещей, мебели, ковров, которые они надеялись вернуть.

Во время пересадки из поезда Сибирской железной дороги на Рязано-Уральскую Асенька, надышавшись холодного воздуха, простудилась. «Моя родина потребовала от нас еще одну жертву: наша девочка не перенесла зимнего путешествия в холодных вагонах, заболела воспалением легких и умерла…» [1, с. 113].

Беженцев приютили давние знакомые Панкратовых — чета Лебедевых. Они жили около Свято-Покровского женского монастыря на окраине Михайлова, на так называемой Черной горе. «И похоронили мы ее (Асеньку. — О. Т.) на этой самой “Черной горе” у алтаря церковного...» [8, с. 24].

Придя немного в себя после потери дочери, Александр отправился в Москву, в литовское посольство. Оказалось, что и деньги от его родителей, и документы на отъезд в Литву готовы. Несмотря на потрясения, пережитые Марией за два страшных года, и на то, что выезд Эйхельбергеров в Литву был, по сути, для них спасением, все же «как тяжело было покидать Родину навсегда!»

Итак, в феврале 1922 г. Мария и Александр Эйхельбергеры эмигрировали и «началась жизнь за рубежом»: в Литве, а потом в Германии.

Первым пристанищем беженцев был небольшой литовский городок Волковыск. К сожалению, в «Воспоминаниях» М. В. Волковой отсутствует вторая глава, где Мария Вячеславовна пишет о первых годах вне России. Остается лишь догадываться, чего стоило ей прижиться на чужой земле. В Литве в 1924 г. Мария родила сына Александра.

Но как бы трудно ей ни жилось, именно в Литве, а потом в Германии Мария Волкова написала, пожалуй, лучшие свои стихотворения и прозу. В Литве ею создан цикл «Песен сибирских казаков», который составили: «Степная сибирская» (на мотив «Рано утром весной…»), «Туркестанская» (на мотив «Словно море в час прибоя…»), «Прощальная» (на мотив «Поехал казак на чужбину далеку…»), «Кавказская» (на мотив «Алаверды»), «Западная окопная» (на мотив «Умер бродяга в больнице военной…»).

Прожив в Литве приблизительно десять лет, Эйхельбергеры перебрались в Восточную Пруссию, в местечко Хейдебрух. «Не село, не деревня — просто три больших крестьянских хозяйства, каждое приблизительно в 60 гектаров и одно — всего лишь в двадцать. Все на один манер. Жилой дом с надворными постройками, садом, огородами…» — описывает Мария Вячеславовна свое новое место пребывания. Здесь им предстояло провести следующие десять лет.

Отец мужа, пастор Эйхельбергер, купил большой участок в 63 гектара с каменным домом, фруктовым садом и запущенным огородом, старыми коровами и лошадьми, — и во все это нужно было вложить немало труда. Обязанности распределили так: Александру досталось полевое хозяйство, его брату — молочное и денежное, Марии — домашнее и птица.

И потекли, полные забот, трудов и печалей, дни… Для дочери генерал-майора все было ново и тяжело. Притеснения свекрови, по сути, владелицы дома, иногда доводили ее до отчаяния, но Мария не сдавалась. Дело в доме она поставила «правильно и справедливо». Несмотря на нарекания свекрови, Мария заботилась о работниках, кормила их с хозяйского стола, чувствуя, что благополучие других зависело от нее.

В Хейдебрухе у Эйхельбергеров в 1935 г. родилась дочь Ольга. Вопреки большому неудовольствию свекрови, Мария не взяла няньку, а воспитывала девочку сама и, несмотря на немецкое окружение, говорила с ней по-русски. Жизнь Марии была тяжелой: вставать приходилось в 5 часов, потом уборка дома, приготовление еды; уход за детьми, птицей, работа в огороде и саду — все лежало на ее хрупких плечах. «Но я была молода и, хотя с надтреснутым здоровьем, все же справлялась с несвойственной мне нагрузкой…» [1, с. 115].

А по ночам она находила время и для души, для стихов, хранящих ее родную речь и ее мысль.

Несмотря на «десятилетия прозябания на отшибе» [9, с. 5], Мария Волкова не прерывала связей с соотечественниками-эмигрантами, рассеянными по всему миру. Часто на помощь приходил старший друг, Пётр Николаевич Краснов, ее покровитель, бывший непосредственным командиром ее отца джаркентских времен и помнивший ее восьмилетней девочкой. «Благодаря П. Н. у меня всегда был обильный материал для чтения: каждую неделю неукоснительно я получала пачку русских газет! Это были “Возрождение” и “Последние Новости”, аккуратно сложенные и надписанные всегда одним и тем же знакомым, милым почерком. П. Н. знал обо мне все и не переставал оберегать меня от опасности в конце концов превратиться всего лишь в рабочую машину» [1, с. 115].

Казачья поэтесса старалась быть в курсе всех событий, случавшихся в русском рассеянии. Так, в 1930 г. в парижском журнале «Родимый край»7 Мария Волкова откликается стихами на знаменательное событие, произошедшее в жизни казачества за рубежом. 6 сентября французский «Комитет пламени», с 1921 г. поддерживающий Неугасимый огонь на площади Звезды в Париже, предоставил внеочередное право зажечь пламя на Могиле Неизвестного солдата российским казакам.

Благодаря переписке с Красновым, с живущим в Париже известным русским писателем, журналистом, донским казаком Николаем Николаевичем Туроверовым, с харбинским поэтом Алексеем Ачаиром, поэтессой Таисией Баженовой из Сан-Франциско и многими другими, Мария
имела возможность быть в курсе того, что происходит в мире. «Я не чувствовала себя отсталой, могла в письмах свободно рассуждать о предметах, интересующих меня и моих заочных собеседников» [1, с. 115]. П. Н. Краснов же заочно ввел Волкову в парижский «Кружок казаков-литераторов»8.

Уже в конце 20-х — начале 30-х гг. в эмигрантской казачьей периодике, в Харбине и Париже, стали появляться ее первые публикации. А в 1936 г. в Харбине при поддержке эмигрантов вышел первый сборник ее стихов «Песни Родине». Всю свою тоску и боль по утраченной родной земле и прежней жизни Мария Волкова выразила в «Посвящении».

Пусть — нищета, пусть все кругом — не наше,

Пусть коротка непрочной жизни нить, —

Я пью безропотно мне посланную чашу,

Благодаря за счастье РУССКОЙ быть!

И если не войду под сень Твою, Родная,

Не устояв в болезни и в борьбе, —

Умру, за то судьбу благословляя,

Что петь могла Тебе и о Тебе!

Первый сборник стихов М. Волковой в казачьем зарубежье не прошел незамеченным. «…Стихи звучны и образны, прелестны своей простотой, без всяких модных кривляний. Прекрасная книга, то грустью щемящая до боли сердце, то радующая вас образностью воспоминаний и мощью казачьего духа», — отмечал в № 21 (1937 г.) журнала «Станица» (Париж) донской казак, писатель В. С. Крюков [цит. по: 9, с. 7].

В 1937 г. на литературном конкурсе, объявленном журналом «Станица», с поэмой «Ночная беседа» Волкова заняла первое место. А позднее, благодаря упомянутому «Кружку», в 1944 г. в Париже вышел ее сборник «Стихи».

Отрадным событием в духовной жизни Марии Вячеславовны была публикация ее стихов и очерка «Старые места» в юбилейном, посвященном 350-летию Сибирского войска, сборнике «Сибирский казак», изданном Войсковым представительством Сибирского казачьего войска под редакцией Е. П. Березовского. Этот «героическими усилиями» изданный сборник уникальных материалов по истории сибирского казачества вышел в 1934 г. в Харбине на собранные по крупицам деньги из Китая, США, Кореи, Франции, Литвы.

В 2009 г. «Сибирский казак», первая его часть, был переиздан в России, в городе Бийске, откуда наш музей получил его в подарок от редактора издательской программы Бийского отделения Демидовского фонда, редактора журнала «Бийский вестник» Виктора Васильевича Буланичева. Во вступительной статье к сборнику Войсковое представительство благодарит М. Волкову-Эйхельбергер за предоставленные ею из Литвы небольшие средства — «1 ам. дол.» — и за стихи, опубликованные во второй его части. В этом же предисловии написано: «Мы хотели дать нашим казакам, рассеянным ныне по всему свету, такую книгу, чтобы она будила образы прошлого, для нас дорогого безмерно; чтобы на любви к прошлому наши преемники созидали лучшее будущее, дорожа тем, что было прекрасного и хорошего в прошлом» [7, с. 6].

О первом выпуске сборника хорошо отозвались казаки из Харбина, Парижа, Пекина. Ведь архив Войскового правительства «во время эвакуации» из Омска, как и войсковое имущество, типография, «дела Войсковой Управы и Войскового штаба» попали в руки красных. И эта сохраненная в очерках, написанных «по памяти», история сибирского казачества не могла не вызвать благодарности казаков и других представителей русской эмигрантской культуры.

Восторженными были отзывы великого князя Бориса Владимировича, председателя Русского Обще-Воинского Союза Е. Миллера, атамана Семёнова, генерала Н. Головина, редактора «Белого Дела (Летописи Белой Борьбы)» А. фон Лампе, Н. К. Рериха. Мария Волкова в письме от 20 января 1935 г. Е. П. Березовскому также в превосходных выражениях отзывается о «Сибирском казаке». Она отмечает, среди прочего, «любовное отношение составителей Сборника к той задаче, которую они добровольно возложили на себя, то есть — поведать “земли русской минувшую судьбу”, напомнить забытое, описать неизвестное словом, собрать все, чтобы ничего не пропало. Честь им и слава за это!..» [7, с. 199—200].

В конце 1930-х гг. «Кружок казаков-литераторов» выпустил «Казачий Альманах». Владислав Ходасевич в «Возрождении» посвятил подробную, очень сочувственную статью этому казачьему изданию. Особо Ходасевич отметил напечатанное в нем стихотворение М. Волковой «Землепроходцы»: «…Тут столько уменья сказать все, что надо, что это приходится назвать уже настоящим мастерством». «На очередном собрании Кружка много говорили тогда об этой статье… и пили за мое здоровье», — признается Мария Вячеславовна [1, с. 116].

О лестном отзыве Ходасевича на стихи сибирячки Волковой не без иронии и высокомерия 1 марта 1939 г. М. В. Карамзина9 пишет И. А. Бунину: «...Вот стихи в “Казачьем альманахе” он... расхвалил без всякой кислой мины, особенно какую-то Марию Волкову, о ней прямо восторженно отозвался. Я бы хотела прочесть ее стихотворение, чтобы знать, что именно Ходасевичу нравится...» [6, с. 678], на что Иван Алексеевич с не меньшей издевкой 29 марта 1939 г. из Ниццы отвечает: «...Волкову не читал. Ходасевич всегда такой — чего моя нога хочет — вот захочу и превознесу, захочу — в порошок сотру или по плечу похлопаю» [6, с. 679].

К сожалению, тому, к чему стремилась Мария душой, — стихотворчеству она могла себя посвящать только урывками и по ночам. Моральная обстановка в доме мало располагала к поэзии и была порой невыносима: «О, эта жизнь — ни воля, ни тюрьма! / Поверь, я не случайно молчалива!» [4, с. 19]. Деспотизм свекрови и брата мужа, не выдававшего ей денег даже на марки, порой доходил до крайностей. «И в таком климате надо было жить — жить годами…» — пишет она в воспоминаниях. Александр ее всячески поддерживал и защищал, но скоро в беде оказался и сам.

По доносу гестапо арестовало и заключило в Дахау его второго брата, доктора, с которым Эйхельбергеры поддерживали добрые отношения. Затем из прибалтийской республики репатриировали родителей Александра. Это было трагедией для старого доброго пастора, и расставание с прихожанами, которым он духовно служил 50 лет, стоило ему жизни.

В Германии окончательно утвердился национал-социализм. Происходили присоединения чужих территорий. Не миновала эта участь и Мемельскую область, где жили Эйхельбергеры. Муж вынужден был переменить литовское подданство на германское, подрастал Алик — «потенциальный солдат»! Скоро его призвали в Arbeitsdienst (на трудовую службу. — Ред.), а с началом войны мобилизовали в армию, где он потерял здоровье.

Рабочий персонал Эйхельбергеров тоже был призван в армию, и в хозяйстве им помогали теперь военнопленные, к которым у Марии было доброе отношение: она их хорошо кормила, лечила, тайком писала на родину письма, за что однажды, по доносу брата мужа, чуть было не угодила в тюрьму. К счастью, донос не сочли заслуживающим внимания и Марию Вячеславовну отпустили, а обидчика отправили «в завоеванный немцами Киев для надзора за днепровским речным транспортом» [1, с. 117].

В 1944 г., несмотря на сложную обстановку в мире, в Париже при финансировании Краснова, возглавлявшего тогда Главное управление казачьих войск при Министерстве по делам оккупированных восточных территорий, вышел следующий сборник М. Волковой «Стихи», которым она была крайне разочарована вследствие небрежной работы по изданию Н. Н. Туроверова. «Время для издания было выбрано неблагоприятное — всем было не до стихов!» [1, с. 118] Присланные ей личные экземпляры остались неразосланными и вскоре были преданы огню.

А несчастья продолжали сопутствовать Марии. Напряженная жизнь без отдыха, эмоциональное перенапряжение дали о себе знать: начали отниматься ноги. Правда, интенсивное лечение и отдых в больнице поддержали ее здоровье на «период особенных испытаний». Но беда не приходит одна… «Непоправимо-больного сына», большую часть времени проводившего в лазаретах, отправили на фронт, на верную гибель. И вновь Марию выручил Краснов. Он устроил Алика переводчиком при казачьем управлении, а с приближением советских войск к Берлину сын вместе с управлением эвакуировался в Северную Италию.

Фронт приближался, предстояла эвакуация за Неман. Краснов советовал уехать подальше от Восточной Пруссии, в безопасный уголок Австрии, где их ждали готовые помочь люди, но в средствах на эвакуацию было отказано. И все-таки нужно было покидать Хейдебрух. Пять дней Мария Вячеславовна жгла книги, газеты, рукописи, тетради и письма. «Как это было страшно! — пишет она. — Господи! Какая это была боль! Не только душевная, но и явственная — в сердце… До тех пор я не имела представления об ужасе — предавать огню письма друзей… Они казались живыми — оживали в огне, и строчки перед тем, как сгореть, принимали вид напитанных кровью… С каждым письмом уходил кусок жизни…» [1, с. 118].

 

Все то, что собирали мы, любя,

Все то, что сохраняли мы ревниво,

Все то, чем долго сердце было живо,

Отнять навек у самого себя!

Должно быть, утонченней пытки нет,

Той пытки, что не раз уже прошли мы:

Бросать в огонь единственный портрет,

Бросать в огонь дневник неповторимый…

 

Осень 1944-го и зиму 1945-го Эйхельбергеры провели в деревне Крафтсхаген, в Восточной Пруссии. Впереди ожидал последний, не менее тяжелый путь отступления. Нервы Марии Вячеславовны были расстроены до крайности. Снова скитания, ночевки в лесу и в случайных углах незнакомых деревень, голод, страдания, страх перед неизвестностью, опасность мобилизации в гитлеровскую армию мужа…

В письме к старинному заочному другу 19 октября 1944 г. Мария писала: «Теперь “волна событий” несет нас куда-то: вынесет на какой-нибудь голый откос или захлестнет навсегда…» [1, с. 119]. Нужно было обладать, по ее же словам, какой-то «особой, упорной живучестью духа», чтобы все это вынести… В том же письме другу читаем: «Уходя с тысячами чужих мне по крови и внутренне очень далеких людей куда-то в неизвестность, с душой, полной тревоги за тех, кого я люблю, — я не перестала жить своей собственной, глубоко запрятанной жизнью и думать о самых неподходящих вот к этой обстановке вещах! Боже, неужели нам никогда уже не увидеть хорошей, простой человеческой жизни, когда не будет больше пафоса уничтоженья, когда можно будет громко, на весь мир говорить людям простые и искренние слова — всех любить, всех жалеть? Неужели не будет того времени, когда можно будет избрать себе дело по сердцу и отдаться ему честно, искренне и горячо?..» [1, с. 119—120].

Оставаться Крафтсхагене семья посчитала невозможным, и, хотя опасность воздушных налетов в пути была высока, сидеть в ожидании участи не было сил. Эйхельбергеры — Александр, его мать и сестра, дочь Оля и Мария — тронулись в путь. «В составе длиннейшего обоза», необозримой вереницей передвигавшегося по бескрайней белой равнине, они шли на север к побережью Балтийского моря. По сути — второй Ледяной поход. Над головами кружили разведочные самолеты, опасность бомбежки подстерегала каждую минуту, и беженцам лишь оставалось надеяться на чудо.

Двенадцатого февраля Эйхельбергеры вышли к Балтийскому морю, к городу Браунсбергу. Отсюда им предстояло по льду Фриш-гафа «перекинуться в окрестности Данцига…» [1, с. 121].

В начале февраля выдались теплые солнечные дни, лед давал трещины. «Под толстым пластом уже не вполне благонадежного льда было море — только подумать!» Весь ночной путь, едва освещаемый фонарями, Александр выдержал стоя, «натянув вожжи и глядя все время вниз…»
С рассветом началась бомбежка. «Во многих местах лед окрашивался кровью… А бесконечный обоз двигался и двигался дальше» [1, с. 121]. И так все тридцать километров…

Наконец показалась земля, но прибрежный лед был покрыт водой и пройти по нему было невозможно. Обоз вынужден был еще несколько часов ехать вдоль берега, пока не достигли местечка Кальберг10. Дальше путь лежал через лес. По обеим сторонам дороги валялись брошенные вещи, домашняя утварь, на обочине — мертвый человек. Щадя десятилетнюю дочь, Мария пыталась заслонить от нее «все страшное», но Оля все видела. Миновали лес, крестьянские участки, где-то в домике, напоминавшем «картинки к сказкам Гримм», заночевали, а утром тронулись дальше.

И вот обоз в Померании, но поход продолжается…

Неожиданно беженцев окружили советские танки. В этом местечке, где располагалась русская комендатура, им пришлось провести полтора года. «Комендант, спокойный, мирный человек, никого не преследовал, а мужа моего сразу же приставил к делу, сначала по хозяйственной части, а с весной назначил надзирать за полевыми работами — в совхозе», — пишет Волкова в воспоминаниях [1, с. 121]. Оторванные от мира, Эйхельбергеры вынуждены были жить «одним днем». Особенно тяготило отсутствие вестей о судьбе сына.

Весной 1945 г. Эйхельбергеры узнали о Потсдамском соглашении, предполагавшем репатриацию немцев. Стали прибывать поляки, желающие занять немецкие хозяйства, и люди вынуждены были выезжать в другие области Германии.

Взяв только то, что могли унести, «в кошмарных условиях» две недели Эйхельбергеры ждали поезда в сборном лагере Трептова. Здесь от бывших прихожан отца Александра они наконец услышали радостную весть о том, что их сын жив и находится в английском плену в Пирмонте. Потом открылось, что никакого лагеря и вовсе не было, а пленные были размещены в частных домах курорта. Радостным был и благоприятный исход репатриации: Эйхельбергеры попали в Западную Германию.

И вновь лагерь, завешенные одеялами чужие неуютные углы, жизнь впроголодь, недружелюбные взгляды местных немцев, пайки, карточки. Надо было начинать все сначала в местечке Хеммингштедт11 (Гольштиния), куда беженцы были распределены. Скоро вернулся сын, став к тому времени вполне свободным человеком. Семья воссоединилась. Они делились друг с другом пережитым, и тогда Мария узнала, что Алику выпала участь быть в «роковом Лиенце»12. «Он успел вовремя скрыться и потому уцелел» [1, с. 123].

 

Есть долина такая в Тироле,

А в долине той Драва река...

Только вспомнишь — и дрогнешь от боли,

Как от вскрывшего рану клинка!.. —

 

стихотворение «Долина смерти» звучит как реквием по казакам, погибшим в том роковом побоище.

Семейство Эйхельбергеров комиссия признала «безнадежно-безработными». Они кое-как перебивались, голодали, но скоро нашлись сочувствующие им люди, ставшие друзьями: жена беженца из Эстонии, временно возглавлявшего приход, Ильза Васильевна Фрей, и жена младшего пастора того же прихода. Они помогали продуктами, теплыми вещами, спасая тем самым семью Марии от гибели.

Ильза Фрей выросла в России, была русской по культуре, с подобной горестной судьбой. В эпистолярном наследии Марии Вячеславовны остались только письма единственно духовно близкого ей человека — Ильзы Фрей. Подруге в изгнании Мария посвятила стихотворения «Встреча» и «Венок», а также подарила рукописный сборник своих стихов, который Ильза бережно хранила.

Но вернемся в 1947 год… Осенью дочка Оля пошла в школу, но четырех кусочков хлеба в день для успешной учебы не хватало, нужно было найти работу. По совету Ильзы Васильевны Мария Вячеславовна научилась прясть. («Ни одна не сказала гадалка, / Что придет и такая пора, / И мне в руки достанется прялка / Вместо милого прежде пера...») Из-за того, что приходилось часами сидеть «в облаке пыли», у нее развилась хроническая болезнь глаз.

Пройдя через тяжелые испытания, Мария, казалось, навсегда утратила способность писать стихи. Большую помощь в этот непростой период ей оказывали сибирские казаки-литераторы, рассеянные по свету. Постепенно она возобновила переписку с оставшимися в живых членами не существующего уже «Кружка казаков-литераторов».

Объявился и кубанский атаман, генерал, донской казак В. Г. Науменко, живший в Париже. В США он издавал журнал «Казак», где Мария Вячеславовна публиковала статьи, стихи и очерки под общим заглавием «Черты казачьего облика».

Постепенно, благодаря заочному общению с друзьями-литераторами, Мария вновь обрела радость стихотворчества. Н. Н. Туроверов пересылал ее стихи в газету «Русская мысль», издававшуюся с 1947 г. в Париже. Добрый ее друг Н. Н. Евсеев, живший в Германии, а потом в США, по воспоминаниям Марии Вячеславовны, «долго копил деньги», чтобы помочь ей в издании сборника стихов. Но поэтесса от выпуска книги отказалась, потому что принять такую жертву не могла.

Воодушевляли изгнанницу вести о том, что ее стихотворения имели резонанс. Из отдаленных уголков «рассеяния» приходили добрые письма от читателей. Писал и земляк — Г. Д. Гребенщиков из США. Он присылал ей фотографии процветавшей тогда Чураевки, русской деревни, организованной им в 75 милях от Нью-Йорка в штате Коннектикут. Роману Гребенщикова «Лобзание змия» — седьмому тому его эпопеи «Чураевы» — Мария Вячеславовна посвятила большой очерк «Седьмой том. Перечитывая “Чураевку”», напечатанный во французской газете «Русская жизнь».

Приходили к Волковой и радостные весточки из Сан-Франциско от соотечественницы Таисии Баженовой13. Узнав о бедственном положении подруги, Таисия Анатольевна организовала ей помощь, и скоро Эйхельбергеры стали получать продовольственные посылки, поддержавшие их в тяжелый период.

Жизнь в Германии постепенно улучшалась: отменили карточки, Алик, как инвалид по здоровью, получал государственное пособие, женился, поступил в университет в Марбурге. Как будто бы все налаживалось, но душу Марии, ее мысли не оставляла ностальгия:

Во сне порвется, громыхая,

Давно заржавевшая цепь...

И на свободе я узнаю

Мою покинутую степь.

Над нею небо в чистых звездах;

Мерцая, манит Млечный Путь.

Живительный, бодрящий воздух

В последний раз вольется в грудь.

Невнятные, как в детстве, сказки

Зашепчут стебли ковыля.

И я прильну в последней ласке

К устам твоим, моя земля!

Вскоре семья Марии Волковой обрела достойное пристанище. Вслед за пастором Фреем и Ильзой Васильевной Эйхельбергеры перебрались с севера на юг Германии, в Баден-Вюртемберг, неподалеку от Баден-Бадена.

Но вот пришла пора начать сначала

И в жизнь войти ступенька за ступенью,

С оглядкой, неуверенно, несмело,

Чтоб исподволь приноровиться к ней!

Как это трудно все-таки и странно

Привыкнуть к свету после преисподней,

К дарам освободившейся свободы

И просто к позабытой тишине!

Не верится, что можно невозбранно

Загадывать не только на сегодня,

А даже на недели и на годы,

Как и другим, обещанные мне…

Так значит — жить! — Не самосохраненьем,

Но чтобы распрямилось и окрепло

В широком безопасном поднебесье

Затравленное горем естество…

Но несчастья продолжали преследовать Марию Вячеславовну: свалившаяся на нее болезнь была как приговор. «По причине неосторожности местного врача» ей случайно удалось прочесть свой диагноз, который ничего хорошего не сулил. Финал недуга был один, но к нему вели «три варианта»: скорченность, слепота или паралич. Надо было обладать неимоверной силой духа, чтобы не пожаловаться, не поделиться бедой с семьей: «Свою роковую осведомленность я должна оставить только для себя» [1, с. 129].

Семь лет Мария Вячеславовна находила в себе силы скрывать диагноз от родных. «Никто не знает, чего мне это стоило…» Но надо было держаться, не отравлять неизбежным жизнь другим. Особенно огорчало Марию то, что она постепенно стала вновь терять способность излагать свои мысли в письмах и стихотворных строках. Временами на нее находил какой-то «эпистолярный столбняк» и мысли не укладывались «в надлежащую форму». Несмотря ни на что, она продолжала печататься в «Русской мысли», благодаря чему регулярно получала газету и была в курсе литературных новинок.

Вскоре Мария Вячеславовна попытала счастье опубликоваться в тетрадях «Возрождения»14, отправив туда стихи, потом «маленькую повесть из казачьего быта», — и попытки были удачными.

И тут — неожиданная и дикая новость! Из Парижа донеслась молва о том, что никакой поэтессы Волковой не существует, а за женским псевдонимом скрывается Николай Туроверов! Удивительно, что в этот слух в писательской среде поверили. Творцом его, по мнению М. Волковой, был секретарь редакции «Возрождения» Владимир Смоленский, друг Н. Туроверова. Сам же Туроверов — не хочется в это верить! — не опровергал слухов…

Бунтарский дух поэтессы не давал ей молчать: «Необходимо было доказать, что я существую и как индивидуум, и как поэт!» [1, с. 129] Вновь пришли на помощь верные друзья. Знавший ее с детства полковник Солнцев, бывший атаманом Сибирской казачьей станицы в Сиднее и имевший первую книжку ее стихов, подтвердил существование поэтессы Волковой. Заявление от станицы было размещено в «Русской мысли». Не стал молчать и Науменко, возмущенный лживыми сплетнями и выступивший на страницах той же газеты. Смоленскому ничего не оставалось, как письменно извиниться перед поэтессой, добавив к тому, что он сам был введен в заблуждение. Так всем миром друзья-казаки заступились за Волкову. Но это явилось для нее тяжелым разочарованием, ибо то «был единственный случай “черной измены” среди многих, многих заочных друзей».

Между тем Мария Вячеславовна продолжала жить с мыслью о финале зловещего диагноза и постепенно стала сомневаться в его правильности. За уточнением она обратилась к авторитетному неврологу Баден-Бадена. Тот пришел к выводу, что диагноз ошибочен и что ее плохое самочувствие связано с крайне расшатанной нервной системой. В результате он вынес ей другой, менее угрожающий вердикт.

А потом было неудачное замужество дочери, прогрессирующая болезнь сына, его постоянные мысли о смерти. От бесконечных волнений муж Марии не выдержал и слег. В это время и до конца дней они жили в деревне Оттерсвейер, недалеко от Баден-Бадена.

В 1972 г. Александр Александрович Эйхельбергер умер. После ухода мужа, а потом и близких друзей Мария крайне тяжело переживала одиночество. Слабела память, «на стихи как будто положен был запрет», наступала немощность. Дочь звала ее к себе, но Мария, не желая никого тревожить, отказывалась. В чужих землях, «в своем ущербном бытие», несмотря на угасающую память, она продолжала работать, готовя к изданию последний сборник стихов.

Распрямись, крохи сил собери,

Принимая страданье как милость! —

Есть таинственный стержень внутри,

Чтоб душа твоя не надломилась!

Что это за «таинственный стержень»? Откуда такое терпение и мужество? Этот вопрос я задала племяннице поэтессы — В. Г. Толстовой. «Все Толстовы... были военными… поэтому характеру и стойкости Марии Волковой и других женщин в семье удивляться не приходится, — это гены и строгое воспитание: не жесткое, а именно по-дворянски строгое. Убеждена в этом!» — ответила Вера Георгиевна.

А еще, думается мне, вера в Россию и надежда вернуться.

Мария Вячеславовна Волкова умерла 7 февраля 1983 г. в госпитале Оттерсвейера.

К сожалению, поэтесса при жизни не успела увидеть последний сборник своих стихов. Авторы вступительной статьи Э. Добрингер и Б. Штайн писали, что выход книги задерживался «из-за болезни поэта и тщательной, самокритичной правки рукописи» [4, с. 10]. Тщательной, самокритичной правки… Как это похоже на М. В. Волкову!

Итоговый сборник «Стихи» вышел через восемь лет после смерти казачьей поэтессы, в 1991 г., в Мюнхене, в издательстве «Петер Д. Штайн». Книга появилась «в своем первоначальном виде благодаря стараниям Ильзы Фрей» [4, c. 10], верной подруги, утешительницы последних лет изгнания. В сборник вошли 150 стихотворений, многие из которых публиковались в литературных сборниках, журналах и газетах за рубежом: «Русская мысль» (Париж), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Сибирский казак» (Харбин) и других.

Читаю-перечитываю книгу, и не покидает мысль: как могла Мария Вячеславовна Волкова, знавшая безоблачную Сибирь лишь в детстве, до 12 лет, впитать в себя столько любви и нежности к Сибири, к России? Почему она до конца дней чувствовала себя дочерью страны, которая, словно бы «поддавшись наважденью», от нее «сама же отреклась»?..

КОВЫЛЬ

Под ногами вереск лиловый,

Сосны высятся прямо и строго, —

Даже в этой стране суровой

Красоты бесконечно много.

По верхушкам кружится ветер.

Шуму леса привычно внемлю.

Грустно, грустно тому на свете,

Кто родную покинул землю.

Сколько всюду великолепий

Ты рассыпал, Господи Боже!

Но мои далекие степи

Мне навеки всего дороже.

Ах, когда-то было иначе...

Захлебнешься порой тоскою —

Вот как вспомнишь простор казачий

С серебристой ковыль-травою.

Можно свыкнуться с каждой болью,

Но одна свежа и поныне:

Нет былого душе раздолья,

Не растет ковыль на чужбине!

 

 

 

Литература

1. Волкова М. В. Воспоминания. Предисловие, подготовка текста и комментарии М. Ивлева // «Простор». 2002. № 10.

2. Волкова М. В. Песни Родине. — Харбин, 1936.

3. Волкова М. В. Старые места // Сибирский казак. Выпуск второй. — Харбин, 1941.

4. Волкова М. В. Стихи. — Мюнхен: Петер Д. Штайн, 1991.

5. Государственный архив Восточно-Казахстанской области. Ф. 7520. Оп. 6. Д. 12. Л. 22, об. 23.

6. Литературное наследство. Иван Бунин. Т. 84. Кн. 1. — М.: Наука, 1973.

7. Сибирский казак. Выпуск первый. Переиздание войскового юбилейного сборника Сибирского казачьего войска, изданного в Харбине в 1934 г. — Бийск: Издательский Дом «Бия»; Изд-во Алт. гос. техн. ун-та, 2009.

8. Титова Л. А. Воспоминания. 1984—1987 гг. [Текст не опубликован. Семейный архив В. Г. Толстовой, Москва].

9. Хохульников К. Н. Живая летопись страданья… [Текст не опубликован. Семейный архив К. Н. Хохульникова, Ростов-на-Дону].

10. Шулдяков В. А. Гибель генерала В. И. Волкова и судьбы лиц из его ближайшего окружения // Сибирский исторический альманах. Т. 2. Сибирь на переломе эпох. Начало XX века. — Красноярск: Версо, 2011.

11. Шулдяков В. А. Сибирский период жизни казачьей поэтессы Марии Волковой // Казачество Сибири от Ермака до наших дней. История, язык, культура. Материалы Всероссийской научно-практической конференции (28—29 октября 2010 г.). — Тюмень, 2010.

 

1* П. Н. Краснов — генерал-лейтенант, атаман Войска Донского и командующий белоказачьей армией. С 1919 г. — в эмиграции в Германии, где активно участвовал в антибольшевистских организациях. В годы Второй мировой войны — пособник немецких фашистов. По приговору Верховного суда СССР в 1947 г. повешен. Автор популярного в 20-х гг. романа-эпопеи «От двуглавого орла к красному знамени», иных изданных в зарубежье романов, многочисленных повестей, рассказов и эссе, очерков и статей.

 

2 Джаркент (основан в 1882 г.; до 1942 г. — Яркент, в 1942—1991 гг. — Панфилов, с 1991 г. — Жаркент) — город в Казахстане, центр Панфиловского района Алматинской области.

 

3 Кокчетав — город в северной части Казахстана.

 

4 В девичестве Толстова; двоюродная сестра Марии Волковой.

5 Великий сибирский ледяной поход — принятое в белом движении название отступления Восточного фронта армии адмирала А. В. Колчака зимой 1920 г. В ходе операции в тяжелейших условиях сибирской зимы был совершен беспримерный по протяженности, почти 2000-километровый конно-пеший переход от Барнаула и Новониколаевска до Читы. Руководил походом главнокомандующий Восточным фронтом Генерального штаба генерал-лейтенант В. О. Каппель, назначенный на эту должность в середине декабря 1919 г. После его смерти 26 января 1920 г. командование войсками принял генерал С. Н. Войцеховский.

 

6 А. П. Панкратов (1876—1920) умер в иркутской тюремной больнице.

 

7 «Родимый край» — журнал, издававшийся Казачьим союзом под ред. Н. М. Мельникова. В 1929—1931 гг. вышло 36 номеров.

8 «Кружок казаков-литераторов» учрежден сотрудниками журнала «Станица» (Париж) в 1937 г. с целью «поддержки и укрепления любви к родным краям и казачьему быту», собирания, хранения и публикации лучших литературных и исторических произведений казачьих авторов. Старшинами кружка были Н. Туроверов (поэзия) и П. Гусев (проза).

 

9 Карамзина Мария Владимировна (1900—1942) — русская и эстонская поэтесса, прозаик, литературный критик, переводчик, автор книги «Ковчег». Эмигрировала в Чехию, затем в Эстонию. В 1941 г. сослана в Сибирь, в спецпоселок Волково Нарымского края. Умерла в лагере Нового Васюгана Томской обл.

 

10 Ныне — г. Крыница-Морска (Польша).

 

11 В другой транскрипции — Геммингштедт.

12 Лиенц — австрийский город, куда в мае 1945 г. съехалось более 40 000 казаков, воевавших против советского режима. В конце мая — начале июня 1945 г. английскими оккупационными войсками происходила выдача казачьих семей советским представителям Смерша и НКВД, закончившаяся массовым побоищем безоружных людей. Среди выданных были П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро, С. Н. Краснов, М. К. Соломахин и др.

 

13 Баженова Таисия Анатольевна (1899—1978) — поэтесса русского зарубежья, дочь казачьего полковника, мемуариста А. Д. Баженова. Родилась в г. Зайсане. Эмигрировала в 1920 г. в Харбин, затем в Сан-Франциско.

 

14 «Возрождение» — с 1925 по 1940 г. — русская эмигрантская газета, выходившая в Париже. С 1949 г., после перерыва, связанного с оккупацией, издается уже как журнал. В период с января 1949-го по декабрь 1960 г. журнал печатается под названием «Литературно-политические тетради», «Возрождение».

 

100-летие «Сибирских огней»