Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Афганский дневник психиатра
Главы из повести
Файл: 
17_koltaschov_adp.zip (34.54 КБ)
17_koltaschov_adp.zip (34.54 КБ)
Юрий КОЛТАШЁВ
Главы из повести
Случай, когда элитная воинская часть чуть не оказалась небоеспособной, произошел в спецназе в Фарахруде, в восьмидесяти километрах южнее Шинданда.
Утром я с группой медиков выехал в Фарахруд в составе колонны, направлявшейся в Кандагар. Мне достался бензовоз, на котором в Афгане чувствуешь себя особенно неуютно. Если разобраться, перемещение по этой стране и на этой войне — уже подвиг. Хуже всего чувствовали себя водители, перевозившие в основном мирные грузы для дружественного народа, — практически беззащитные колонны были прекрасными мишенями не только в горах, но и на бетонке.
Не питая иллюзий и понимая, что, кроме удачи, есть шальная пуля, которая, как всем известно, дура, надел бронежилет и каску, вооружившись до зубов: автомат, патроны, гранаты, сигнальные ракеты, ПМ. Непривычно доктору в таком прикиде, да и, наверное, смешно со стороны, но жить-то всем хочется.
Дороги Афганистана… Бетонка, сильно изуродованная, повсюду следы боев и нападений на колонны: сожженные бензовозы, раскуроченные грузовики, изувеченная фугасами бронетехника. В некоторых местах дороги просто нет. Пытался представить, сколько нужно взрывчатки, чтобы раскидать бетонное покрытие на десятки метров, но меня успокоили — виновата стихия. Весной, в период активного таяния снегов, в горах образуются мощные водяные потоки, которые устремляются вниз и, будто конкурируя с войной, уничтожают все на своем пути.
Отряду спецназа повезло — часть дислоцировалась в более-менее цивилизованном месте. В былые времена, еще при правлении королевской династии, тут был оазис комфорта и благополучия — здесь располагался международный туристический комплекс: гостиница с двадцатипятиметровым бассейном и вышкой для ныряния, коттеджи со всей инфраструктурой. Бассейн нынче стоял без воды. Местные, как в анекдоте, предложили сначала научиться нырять, а затем они наберут воду.
Сам отель был довольно симпатичным, а на фоне пейзажа, представленного лачугами-мазанками афганцев, казался просто дворцом. После советских и разбитых афганских дорог состояние бетонного покрытия внутри комплекса приятно поражало. От цветущего некогда парка остались одни воспоминания, гражданская война уничтожала не только людей, но и природу: деревья спилили и порубили на дрова, клумбы затоптали, только редкие пни напоминали о былой роскоши. После взятия комплекса нашими войсками много труда было вложено в восстановление его жизнеспособности. Запустили водопровод, вставили стекла в окна, отремонтировали помещения, навели хоть какой-то порядок. Следы разбоя и разграбления остались, но что-то из былого комфорта сохранилось, даже стойка бара в холле.
Сходил в душ, смыл пыль, которой здесь больше, чем снега в Сибири. Достаточно пройти несколько десятков метров или просто побыть на воздухе, когда дует ветер-афганец, и на зубах заскрипит.
Приезд совпал с началом вспышки инфекционного гепатита в части. На следующий день после моего приезда в часть на помощь местным врачам прибыл ведущий специалист санитарно-эпидемиологического отряда из Шинданда. Закипела рутинная работа по выявлению контактов, изоляции заболевших, проведению дезинфекционных мероприятий.
Для спецназа, не вылезавшего из боевых рейдов, желтуха была пострашнее духов — в отличие от афганского сопротивления, она была способна вывести из строя весь отряд на пару месяцев. Экстренными мерами удалось остановить распространение инфекции в самом начале, но несколько десятков бойцов были госпитализированы. Остальные после проведения тщательного медицинского осмотра были признаны здоровыми, но командованию было предложено планировать кратковременные операции, не более двух-трех суток по длительности. У командира спецназа после таких известий поднялось настроение, и он отдал приказ на подготовку разведгруппы к засаде.
К вечеру, когда начала спадать жара, разведгруппа построилась на площадке перед штабом. Комбат лично провел осмотр и инструктаж бойцов, тщательно проверяя снаряжение, подгоняя ремни и оружие, дал напутственное слово и приказал выступать на боевое задание. Что-то в этом ритуале было особенное — у офицеров было глубокое понимание того, что перед ними пацаны, за которых несешь ответственность перед своей совестью. Пройдут годы, но будешь всегда помнить лица тех, кого отправлял на смерть.
Вот и в моей памяти они останутся навсегда — пятнадцать разведчиков, простых русских ребят, ушедших в ночь защищать чужую землю в чужих горах.
Из письма домой:
«16.07.1987. Заимел новых знакомых — серьезные ребята, настоящие боевики, которые действительно делают большое и нужное дело. Много интересного рассказали, показали.
Писал тебе, что здесь мало воды, а вчера с утра обнаружил речку. Пошел и позагорал, вернее, сгорел за каких-то полчаса. Благодать — вода и жара. Правда, вода ледяная, ведь речка горная.
Разузнал, что это за отель. Здесь, оказывается, раньше был большой международный туристический придорожный комплекс со всеми доступными человеку удобствами. После революции в гостинице поселились сорбосы, национальная армия, которая состоит из бывших крестьян, цивилизации не видевших. Конечно, они навели свой порядок — все раскурочили, деревья повырубили, территорию загадили…»
Веселая поездкаУтром я с группой медиков выехал в Фарахруд в составе колонны, направлявшейся в Кандагар. Мне достался бензовоз, на котором в Афгане чувствуешь себя особенно неуютно. Если разобраться, перемещение по этой стране и на этой войне — уже подвиг. Хуже всего чувствовали себя водители, перевозившие в основном мирные грузы для дружественного народа, — практически беззащитные колонны были прекрасными мишенями не только в горах, но и на бетонке.
Не питая иллюзий и понимая, что, кроме удачи, есть шальная пуля, которая, как всем известно, дура, надел бронежилет и каску, вооружившись до зубов: автомат, патроны, гранаты, сигнальные ракеты, ПМ. Непривычно доктору в таком прикиде, да и, наверное, смешно со стороны, но жить-то всем хочется.
Дороги Афганистана… Бетонка, сильно изуродованная, повсюду следы боев и нападений на колонны: сожженные бензовозы, раскуроченные грузовики, изувеченная фугасами бронетехника. В некоторых местах дороги просто нет. Пытался представить, сколько нужно взрывчатки, чтобы раскидать бетонное покрытие на десятки метров, но меня успокоили — виновата стихия. Весной, в период активного таяния снегов, в горах образуются мощные водяные потоки, которые устремляются вниз и, будто конкурируя с войной, уничтожают все на своем пути.
Отряду спецназа повезло — часть дислоцировалась в более-менее цивилизованном месте. В былые времена, еще при правлении королевской династии, тут был оазис комфорта и благополучия — здесь располагался международный туристический комплекс: гостиница с двадцатипятиметровым бассейном и вышкой для ныряния, коттеджи со всей инфраструктурой. Бассейн нынче стоял без воды. Местные, как в анекдоте, предложили сначала научиться нырять, а затем они наберут воду.
Сам отель был довольно симпатичным, а на фоне пейзажа, представленного лачугами-мазанками афганцев, казался просто дворцом. После советских и разбитых афганских дорог состояние бетонного покрытия внутри комплекса приятно поражало. От цветущего некогда парка остались одни воспоминания, гражданская война уничтожала не только людей, но и природу: деревья спилили и порубили на дрова, клумбы затоптали, только редкие пни напоминали о былой роскоши. После взятия комплекса нашими войсками много труда было вложено в восстановление его жизнеспособности. Запустили водопровод, вставили стекла в окна, отремонтировали помещения, навели хоть какой-то порядок. Следы разбоя и разграбления остались, но что-то из былого комфорта сохранилось, даже стойка бара в холле.
Сходил в душ, смыл пыль, которой здесь больше, чем снега в Сибири. Достаточно пройти несколько десятков метров или просто побыть на воздухе, когда дует ветер-афганец, и на зубах заскрипит.
Приезд совпал с началом вспышки инфекционного гепатита в части. На следующий день после моего приезда в часть на помощь местным врачам прибыл ведущий специалист санитарно-эпидемиологического отряда из Шинданда. Закипела рутинная работа по выявлению контактов, изоляции заболевших, проведению дезинфекционных мероприятий.
Для спецназа, не вылезавшего из боевых рейдов, желтуха была пострашнее духов — в отличие от афганского сопротивления, она была способна вывести из строя весь отряд на пару месяцев. Экстренными мерами удалось остановить распространение инфекции в самом начале, но несколько десятков бойцов были госпитализированы. Остальные после проведения тщательного медицинского осмотра были признаны здоровыми, но командованию было предложено планировать кратковременные операции, не более двух-трех суток по длительности. У командира спецназа после таких известий поднялось настроение, и он отдал приказ на подготовку разведгруппы к засаде.
К вечеру, когда начала спадать жара, разведгруппа построилась на площадке перед штабом. Комбат лично провел осмотр и инструктаж бойцов, тщательно проверяя снаряжение, подгоняя ремни и оружие, дал напутственное слово и приказал выступать на боевое задание. Что-то в этом ритуале было особенное — у офицеров было глубокое понимание того, что перед ними пацаны, за которых несешь ответственность перед своей совестью. Пройдут годы, но будешь всегда помнить лица тех, кого отправлял на смерть.
Вот и в моей памяти они останутся навсегда — пятнадцать разведчиков, простых русских ребят, ушедших в ночь защищать чужую землю в чужих горах.
Из письма домой:
«16.07.1987. Заимел новых знакомых — серьезные ребята, настоящие боевики, которые действительно делают большое и нужное дело. Много интересного рассказали, показали.
Писал тебе, что здесь мало воды, а вчера с утра обнаружил речку. Пошел и позагорал, вернее, сгорел за каких-то полчаса. Благодать — вода и жара. Правда, вода ледяная, ведь речка горная.
Разузнал, что это за отель. Здесь, оказывается, раньше был большой международный туристический придорожный комплекс со всеми доступными человеку удобствами. После революции в гостинице поселились сорбосы, национальная армия, которая состоит из бывших крестьян, цивилизации не видевших. Конечно, они навели свой порядок — все раскурочили, деревья повырубили, территорию загадили…»
С утра на консультацию и лечение прибыл офицер из спецразведки. Мы уже были знакомы, иногда общались в неформальной обстановке. Он страдал постоянными болями в спине. После лечения предложил мне прокатиться с ним по кишлакам. Ему нужно было провести несколько встреч с представителями царандоя — местными милиционерами. Я сбегал в блок, взял пистолет, и мы выехали в сторону аэродрома. Километров через пять оказались в каком-то кишлаке. На улицах никого не было, но вдруг неожиданно где-то рядом раздались автоматные очереди. Стало как-то не по себе, инстинктивно схватились за оружие.
Остановились у небольшого глинобитного здания, в котором скрылся мой спутник-разведчик. Минут пять посидев с водителем, я вылез из машины. Недалеко находился дукан, в нем продавались ковры. Внимание привлек старик, сидевший на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону. Увидев, что я смотрю в его сторону, он улыбнулся и стал петь какую-то веселую песню. К нему подошел мужчина лет сорока, что-то сказал, довольно грубо. Старик замолчал. Проходя мимо меня, афганец посмотрел на меня с ненавистью. Стало как-то не по себе, и это ощущение не покидало меня, пока афганец не скрылся за углом дома. Тут же к нашей машине стали подходить местные, с любопытством рассматривая незваных гостей. Я поспешил сесть в «уазик».
Время шло. Афганцы осмелели, стали тыкать в нашу сторону пальцами, как на обезьян в клетке. Собралась толпа, множество детей. Взрослые, показывая на нас, что-то им объясняли. Появилась уверенность, что если сейчас не смоемся, то толпа перевернет автомобиль. Понимая, что пистолет в такой ситуации не поможет, решили все же ждать и сохранять спокойствие. К счастью, из дверей скоро показался мой разведчик — с группой царандоевцев, разогнавших окруживших машину зевак.
Я не выдержал:
— Ты где был? Нас же чуть живьем не сожрали! И откуда у них столько агрессии…
— Все нормально, успокойся. Сегодня у них день поминовения, сегодня можно без греха мстить, тем самым отдавая дань предкам.
— Вот же влипли, надо было взять хотя бы автомат…
— В такой ситуации и он вряд ли помог бы. Меня здесь хорошо знают и уважают. Надеюсь, прорвемся. Поехали! — скомандовал он водителю.
Взревел мотор, и мы помчались по пыльной улице. Неожиданно снова раздалась беспорядочная стрельба, и с соседней улицы наперерез нам буквально вылетел отечественный ЗИЛ-130, до отказа набитый детьми и подростками, часть из которых была вооружена автоматами. Детки развлекались стрельбой очередями в воздух. Нам ничего не оставалось, как остановиться и пропустить грузовик, который, не сбавляя ход, промчался мимо нас, оставив за собой шлейф пыли. От такого колорита обалдел даже наш разведчик.
Наглотавшись пыли и переведя дух, мы снова затряслись по разбитой дороге, пока не остановились у дукана, где у разведчика была назначена с кем-то встреча. Напросился с ним и я.
Мы зашли в просторное помещение. Навстречу к нам устремился афганец, с которым мой попутчик скрылся за перегородкой, оставив меня созерцать полки с товаром — экзотическим местным и импортным барахлом. Не успел я толком осмотреться, как товарищ уже поволок меня к машине.
По противоположной стороне улицы шел, приплясывая и громко распевая какую-то песню, пожилой развеселый афганец.
— Что это с ним — больной? — поинтересовался я.
— Похоже, обкурился.
— Вот ведь дает правоверный…
— Не забывай, сегодня у них праздник. Ты думал, только у нас могут шары заливать?
Не рискуя больше испытывать судьбу и размышляя о странности местных обычаев, мы быстро ретировались, тем более что приближалось время ужина…
ДостопримечательностиОстановились у небольшого глинобитного здания, в котором скрылся мой спутник-разведчик. Минут пять посидев с водителем, я вылез из машины. Недалеко находился дукан, в нем продавались ковры. Внимание привлек старик, сидевший на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону. Увидев, что я смотрю в его сторону, он улыбнулся и стал петь какую-то веселую песню. К нему подошел мужчина лет сорока, что-то сказал, довольно грубо. Старик замолчал. Проходя мимо меня, афганец посмотрел на меня с ненавистью. Стало как-то не по себе, и это ощущение не покидало меня, пока афганец не скрылся за углом дома. Тут же к нашей машине стали подходить местные, с любопытством рассматривая незваных гостей. Я поспешил сесть в «уазик».
Время шло. Афганцы осмелели, стали тыкать в нашу сторону пальцами, как на обезьян в клетке. Собралась толпа, множество детей. Взрослые, показывая на нас, что-то им объясняли. Появилась уверенность, что если сейчас не смоемся, то толпа перевернет автомобиль. Понимая, что пистолет в такой ситуации не поможет, решили все же ждать и сохранять спокойствие. К счастью, из дверей скоро показался мой разведчик — с группой царандоевцев, разогнавших окруживших машину зевак.
Я не выдержал:
— Ты где был? Нас же чуть живьем не сожрали! И откуда у них столько агрессии…
— Все нормально, успокойся. Сегодня у них день поминовения, сегодня можно без греха мстить, тем самым отдавая дань предкам.
— Вот же влипли, надо было взять хотя бы автомат…
— В такой ситуации и он вряд ли помог бы. Меня здесь хорошо знают и уважают. Надеюсь, прорвемся. Поехали! — скомандовал он водителю.
Взревел мотор, и мы помчались по пыльной улице. Неожиданно снова раздалась беспорядочная стрельба, и с соседней улицы наперерез нам буквально вылетел отечественный ЗИЛ-130, до отказа набитый детьми и подростками, часть из которых была вооружена автоматами. Детки развлекались стрельбой очередями в воздух. Нам ничего не оставалось, как остановиться и пропустить грузовик, который, не сбавляя ход, промчался мимо нас, оставив за собой шлейф пыли. От такого колорита обалдел даже наш разведчик.
Наглотавшись пыли и переведя дух, мы снова затряслись по разбитой дороге, пока не остановились у дукана, где у разведчика была назначена с кем-то встреча. Напросился с ним и я.
Мы зашли в просторное помещение. Навстречу к нам устремился афганец, с которым мой попутчик скрылся за перегородкой, оставив меня созерцать полки с товаром — экзотическим местным и импортным барахлом. Не успел я толком осмотреться, как товарищ уже поволок меня к машине.
По противоположной стороне улицы шел, приплясывая и громко распевая какую-то песню, пожилой развеселый афганец.
— Что это с ним — больной? — поинтересовался я.
— Похоже, обкурился.
— Вот ведь дает правоверный…
— Не забывай, сегодня у них праздник. Ты думал, только у нас могут шары заливать?
Не рискуя больше испытывать судьбу и размышляя о странности местных обычаев, мы быстро ретировались, тем более что приближалось время ужина…
Бывая в Герате, я интересовался: какие достопримечательности есть в этом древнем городе. Советники рассказывали о небольшой мечети, во дворе которой находится могила знаменитого поэта и философа востока Алишера Навои, а также еще об одной древнейшей мечети, точной даты постройки которой я не помню, помню только, что, по словам специалистов, она тут стояла уже полторы тысячи лет назад. Очень хотелось увидеть такую древность, но попасть в те места было непросто. Если могила Алишера Навои находилась недалеко от резиденции губернатора, и ее посещение было относительно безопасным делом, то к той старой мечети просто так было не подъехать. Узнав, что ребята из разведроты собрались делать объезд с советником Герата и что маршрут будет пролегать мимо нужных мне достопримечательностей, я напросился поехать с бойцами.
Рано утром мы заехали в гостиничный комплекс за советником и отправились инспектировать сорбосов. Я высказал свои пожелания насчет того, чтобы по дороге осмотреть древности. Возражений не последовало.
Первая остановка была у могилы, представлявшей собой обычную каменную стелу в восточном стиле. Потом пришлось сделать несколько остановок по делу, при этом люди, проходившие мимо БТР, бросали на нас недружественные взгляды. Эти афганцы резко отличались от тех, с кем мне приходилось сталкиваться на торговой площади рядом с губернаторской резиденцией. Разведчики пояснили, что эта территория негласно контролируется духами, потому необходимо быть предельно внимательными и осторожными.
Поездив по городу часа два, мы остановились у огромной мечети. Вокруг было много народа. Я предложил слезть с БТРа и со всей тщательностью осмотреть эту красоту, даже зайти внутрь, если можно. Мне предложили не искать приключений на свой зад — достаточно кратковременной остановки.
Неожиданно какая-то афганка закричала, и в нашу сторону направилось несколько ее сородичей, что-то недовольно лопочущих. С нами был таджик-переводчик, он сказал, что нас просят уехать и не осквернять святыни своим присутствием. Ничего не оставалось делать, пришлось уезжать — и мы двинулись, оставляя за собой пыльный след. На одном из участков дорога была сильно разбита, и пока мы объезжали рытвины, мальчишки, кучковавшиеся неподалеку, стали швырять в нас камни. При этом один из брошенных камней угодил мне прямо в руку. Что оставалось делать — не останавливаться же и не начинать воспитывать балбесов, глупо это, только этого они и ждут — соберется толпа, а там... С большой осторожностью мы продолжили путь. А покалеченная рука опухла и болела еще несколько дней.
Рано утром мы заехали в гостиничный комплекс за советником и отправились инспектировать сорбосов. Я высказал свои пожелания насчет того, чтобы по дороге осмотреть древности. Возражений не последовало.
Первая остановка была у могилы, представлявшей собой обычную каменную стелу в восточном стиле. Потом пришлось сделать несколько остановок по делу, при этом люди, проходившие мимо БТР, бросали на нас недружественные взгляды. Эти афганцы резко отличались от тех, с кем мне приходилось сталкиваться на торговой площади рядом с губернаторской резиденцией. Разведчики пояснили, что эта территория негласно контролируется духами, потому необходимо быть предельно внимательными и осторожными.
Поездив по городу часа два, мы остановились у огромной мечети. Вокруг было много народа. Я предложил слезть с БТРа и со всей тщательностью осмотреть эту красоту, даже зайти внутрь, если можно. Мне предложили не искать приключений на свой зад — достаточно кратковременной остановки.
Неожиданно какая-то афганка закричала, и в нашу сторону направилось несколько ее сородичей, что-то недовольно лопочущих. С нами был таджик-переводчик, он сказал, что нас просят уехать и не осквернять святыни своим присутствием. Ничего не оставалось делать, пришлось уезжать — и мы двинулись, оставляя за собой пыльный след. На одном из участков дорога была сильно разбита, и пока мы объезжали рытвины, мальчишки, кучковавшиеся неподалеку, стали швырять в нас камни. При этом один из брошенных камней угодил мне прямо в руку. Что оставалось делать — не останавливаться же и не начинать воспитывать балбесов, глупо это, только этого они и ждут — соберется толпа, а там... С большой осторожностью мы продолжили путь. А покалеченная рука опухла и болела еще несколько дней.
Родственник
Послеобеденная жара. Солнце печет так, что можно облить себя водой и не вытираться, все равно через несколько минут будешь сухой. Плотно пообедав, вышел из столовой. День был спокойный, можно было позволить себе часок вздремнуть, все равно до вечера нет срочной работы. Краем глаза увидел неподалеку от себя какого-то незнакомца в блестящих на солнце погонах. Погруженный в свои мысли, побрел в задумчивости дальше, но неожиданная команда спустила меня на землю:
— Товарищ старший лейтенант, ко мне!
Кто же это может быть, думаю. Обернулся — Громов!
— Товарищ генерал-лейтенант, старший лейтенант… по вашему приказанию прибыл.
— Ты что, не замечаешь командующего?!
— Извините, я вас не видел.
— В следующий раз будь внимательнее!
В этот момент старшие офицеры стали выходить из столовой. Крыльцо было высоким. Командующий стоял к ним спиной. Они не знали, как поступить — ведь если идти дальше, то это означает, что придется повернуться к командующему задом, а это чревато... Вышедшие на крыльцо офицеры были в нерешительности, образовалась небольшая давка. Командарм же в это время продолжал меня воспитывать.
Наконец генерал протянул мне руку — я пожал ее.
— Можете идти.
— Есть! — сказал я и с облегчением, что все обошлось благополучно, пошел отдыхать.
Толпа офицеров, видевших эту картину рукопожатия, была в недоумении, ведь начала нашей беседы никто не видел. И когда позже меня расспрашивали, что же нас с командующим связывает, я отшучивался, что прихожусь Громову дальним родственником.
Многие верили.
День психа— Товарищ старший лейтенант, ко мне!
Кто же это может быть, думаю. Обернулся — Громов!
— Товарищ генерал-лейтенант, старший лейтенант… по вашему приказанию прибыл.
— Ты что, не замечаешь командующего?!
— Извините, я вас не видел.
— В следующий раз будь внимательнее!
В этот момент старшие офицеры стали выходить из столовой. Крыльцо было высоким. Командующий стоял к ним спиной. Они не знали, как поступить — ведь если идти дальше, то это означает, что придется повернуться к командующему задом, а это чревато... Вышедшие на крыльцо офицеры были в нерешительности, образовалась небольшая давка. Командарм же в это время продолжал меня воспитывать.
Наконец генерал протянул мне руку — я пожал ее.
— Можете идти.
— Есть! — сказал я и с облегчением, что все обошлось благополучно, пошел отдыхать.
Толпа офицеров, видевших эту картину рукопожатия, была в недоумении, ведь начала нашей беседы никто не видел. И когда позже меня расспрашивали, что же нас с командующим связывает, я отшучивался, что прихожусь Громову дальним родственником.
Многие верили.
С утра в медбат для консультации привезли прапорщика из части, расквартированной под Гератом. Его сослуживцы были уверены, что у парня сорвало крышу, хотя в ходе первичного опроса это никак не проявлялось, за исключением бросавшейся в глаза внешней агрессивности. Решили посмотреть, что это за фрукт, и вскоре поняли — не ошиблись, наш клиент. Картину состояния прапорщика, помимо оценок сопровождавших, дополнили составленные командованием характеристики: будущий пациент постоянно рвался в бой и рвал на груди тельняшку.
Поместили прапора под непрерывное наблюдение, а негласный помощник из числа доверенных пациентов постоянно сопровождал новенького в прогулках по отделению. Через неделю прапорщик успокоился, стал помогать в организации быта в терапевтическом отделении. Это резкое изменение настораживало, но вал текущей работы и отсутствие элементарных условий не позволяли лично контролировать процесс лечения, да и опыта у меня не хватало. Потому я решил собрать документы и отправить прапорщика на обследование в психиатрическое отделение Кабульского госпиталя. Но, увы, не успел…
Я был в кабинете непосредственного шефа в штабе дивизии, когда зазвонил телефон.
Взяв трубку, услышал знакомый голос:
— Приветствую. Начальник медслужбы сто первого полка.
— Здравствуй.
— Извини, что отрываю, но без тебя никак!
— Что случилось?
— Твой подопечный у нас чудит.
— Кто?
— Да прапор, которого мы недавно доставили к вам. Ты еще просил оформить на него характеристики, послужные документы. Жаль, что не успели — можем теперь огрести неприятностей.
— Стой, объясни толком, он что — у вас?!
— Да, черт бы его побрал!
— Как так? Вчера вечером он был в отделении, да и утром никто не докладывал об его отсутствии. Как он смог оказаться в расположении части, когда до полка девяносто километров?
— Утром действительно был у вас, но потом сорвался и прибыл к нам на каких-то попутках около часа назад.
— Во дает! А ведь вел себя в последнее время вполне прилично, тихим был, спокойным, можно сказать, услужливым…
— Вот он нам и «услужил»: сидит на выездном КПП за рулем «Урала», собрался воевать! Проник в автопарк, его бойцы пропустили, вооруженный до зубов. Уволок из оружейки броник, боекомплект, автомат, несколько гранат, а чего еще — неизвестно. Все бы ничего, но с ним в кабине сидит солдат-водитель. Пациент при этом никого к себе не подпускает. Грозится взорвать автомобиль, если его не пустят бить духов. Что делать — не знаем… «Урал», конечно, оцепили, но ведь рванет… не дай бог.
— Говорить пытались с ним?
— Да. Но он сказал, что общаться будет только с командиром.
— Соглашайтесь. Попробуйте как-нибудь выманить его из машины. Обещайте все, лишь бы вышел.
— Слушай, я могу соединить тебя с КПП. Может, поговоришь?
— Конечно.
Через минуту меня соединили с офицером, находящимся на КПП.
— Где он?
— Сидит в машине. Закрылся изнутри.
— Говорите с ним — чем больше, тем лучше. Постарайтесь убедить его выйти из «Урала» и не перечьте ему… Есть громкая связь?
— Да.
— Если я буду говорить по телефону, он услышит меня?
— Должен.
— Давай попробуем.
Минуту в телефонной трубке была тишина.
— Готово, говори.
— Петр Сергеевич! Здравствуй! Это я — твой доктор. Если меня слышишь, то приоткрой окно и крикни.
— Подтвердил, — сообщил в трубку офицер.
— Слушай, если ты не против, давай поговорим… Все, что считаешь нужным — скажи дежурному, он мне передаст по телефону.
— Он хочет бить духов, — доложили на КПП.
— Хорошо, полностью поддерживаю! Но как ты это сделаешь один? Духов же много! Давай организуем тебе хотя бы роту в поддержку? Если согласен, то договоримся с командованием, оно тебе даст пару взводов с броней, идет?.. Ты же мужик с головой, я верю, что у тебя все получится. Помнишь, мы с тобой вчера обсуждали, как нам лучше обустроить палаты для раненых парней?.. Кстати, ты завтра обещал организовать в палате установку кондиционера. Пацаны без тебя не смогут ничего сделать, кроме тебя некому им помочь…
— Опустил стекло, — послышалось в трубке.
— Петр Сергеевич, у вас там ведь жара! Как с водой, запасся? Скажи дежурному по КПП, тебе подгонят бочку, прицепишь к своей машине.
Послышалась команда, чтобы подогнали бочку с водой.
— Сергеич! Пусть твой боец проконтролирует крепление бочки. Сам понимаешь, такая жарища — кто знает, сколько будете на боевых. Сам-то не спекся в бронике? Сними, экономь силы… Хотя тебе все нипочем, такой выносливый… Слушай, пока я буду договариваться со штабом, проверь технику, командир же должен все контролировать лично. Машину проверял?
— Говорит, что да, — передали в трубке.
— Сергеич! Тебе нужна карта и оперативная информация о духах. Тебе готовы все дать в штабе. Возьмешь?..
— Он открыл дверь, — сообщили с КПП.
— Если ты не против, то буду настаивать, чтобы ты возглавил передовую группу. Подбери себе бойцов толковых, из своей роты. Сейчас организуем встречу, лично выбирай, кого хочешь. Проверь у всех готовность, идет?..
— Он согласен, выходит из машины, руки свободны...
Тут в трубке замолчали; во время напряженной тишины от волнения запершило в горле. Неужели не вышло…
— Все! Спасибо! Разоружили. Связали. Сейчас отправим его на губу, а завтра к вам, долечивать.
— Спасибо, но к нам уже поздно. Пусть командир части готовит необходимые документы на эвакуацию. Не затягивайте, с первым самолетом отправляйте в Кабул. Там есть все условия, а мы уж чем можем, тем и поможем.
Я не стал докладывать о случившемся начальнику меддивизии. Печальных последствий не было, прапорщика упрятали куда следует, командованию не доложили — испугались последствий. В общем, история умерла.
Все закончилось гладко, но для себя я сделал соответствующие выводы, понимая возможные последствия и не желая становиться козлом отпущения…
Белая горячкаПоместили прапора под непрерывное наблюдение, а негласный помощник из числа доверенных пациентов постоянно сопровождал новенького в прогулках по отделению. Через неделю прапорщик успокоился, стал помогать в организации быта в терапевтическом отделении. Это резкое изменение настораживало, но вал текущей работы и отсутствие элементарных условий не позволяли лично контролировать процесс лечения, да и опыта у меня не хватало. Потому я решил собрать документы и отправить прапорщика на обследование в психиатрическое отделение Кабульского госпиталя. Но, увы, не успел…
Я был в кабинете непосредственного шефа в штабе дивизии, когда зазвонил телефон.
Взяв трубку, услышал знакомый голос:
— Приветствую. Начальник медслужбы сто первого полка.
— Здравствуй.
— Извини, что отрываю, но без тебя никак!
— Что случилось?
— Твой подопечный у нас чудит.
— Кто?
— Да прапор, которого мы недавно доставили к вам. Ты еще просил оформить на него характеристики, послужные документы. Жаль, что не успели — можем теперь огрести неприятностей.
— Стой, объясни толком, он что — у вас?!
— Да, черт бы его побрал!
— Как так? Вчера вечером он был в отделении, да и утром никто не докладывал об его отсутствии. Как он смог оказаться в расположении части, когда до полка девяносто километров?
— Утром действительно был у вас, но потом сорвался и прибыл к нам на каких-то попутках около часа назад.
— Во дает! А ведь вел себя в последнее время вполне прилично, тихим был, спокойным, можно сказать, услужливым…
— Вот он нам и «услужил»: сидит на выездном КПП за рулем «Урала», собрался воевать! Проник в автопарк, его бойцы пропустили, вооруженный до зубов. Уволок из оружейки броник, боекомплект, автомат, несколько гранат, а чего еще — неизвестно. Все бы ничего, но с ним в кабине сидит солдат-водитель. Пациент при этом никого к себе не подпускает. Грозится взорвать автомобиль, если его не пустят бить духов. Что делать — не знаем… «Урал», конечно, оцепили, но ведь рванет… не дай бог.
— Говорить пытались с ним?
— Да. Но он сказал, что общаться будет только с командиром.
— Соглашайтесь. Попробуйте как-нибудь выманить его из машины. Обещайте все, лишь бы вышел.
— Слушай, я могу соединить тебя с КПП. Может, поговоришь?
— Конечно.
Через минуту меня соединили с офицером, находящимся на КПП.
— Где он?
— Сидит в машине. Закрылся изнутри.
— Говорите с ним — чем больше, тем лучше. Постарайтесь убедить его выйти из «Урала» и не перечьте ему… Есть громкая связь?
— Да.
— Если я буду говорить по телефону, он услышит меня?
— Должен.
— Давай попробуем.
Минуту в телефонной трубке была тишина.
— Готово, говори.
— Петр Сергеевич! Здравствуй! Это я — твой доктор. Если меня слышишь, то приоткрой окно и крикни.
— Подтвердил, — сообщил в трубку офицер.
— Слушай, если ты не против, давай поговорим… Все, что считаешь нужным — скажи дежурному, он мне передаст по телефону.
— Он хочет бить духов, — доложили на КПП.
— Хорошо, полностью поддерживаю! Но как ты это сделаешь один? Духов же много! Давай организуем тебе хотя бы роту в поддержку? Если согласен, то договоримся с командованием, оно тебе даст пару взводов с броней, идет?.. Ты же мужик с головой, я верю, что у тебя все получится. Помнишь, мы с тобой вчера обсуждали, как нам лучше обустроить палаты для раненых парней?.. Кстати, ты завтра обещал организовать в палате установку кондиционера. Пацаны без тебя не смогут ничего сделать, кроме тебя некому им помочь…
— Опустил стекло, — послышалось в трубке.
— Петр Сергеевич, у вас там ведь жара! Как с водой, запасся? Скажи дежурному по КПП, тебе подгонят бочку, прицепишь к своей машине.
Послышалась команда, чтобы подогнали бочку с водой.
— Сергеич! Пусть твой боец проконтролирует крепление бочки. Сам понимаешь, такая жарища — кто знает, сколько будете на боевых. Сам-то не спекся в бронике? Сними, экономь силы… Хотя тебе все нипочем, такой выносливый… Слушай, пока я буду договариваться со штабом, проверь технику, командир же должен все контролировать лично. Машину проверял?
— Говорит, что да, — передали в трубке.
— Сергеич! Тебе нужна карта и оперативная информация о духах. Тебе готовы все дать в штабе. Возьмешь?..
— Он открыл дверь, — сообщили с КПП.
— Если ты не против, то буду настаивать, чтобы ты возглавил передовую группу. Подбери себе бойцов толковых, из своей роты. Сейчас организуем встречу, лично выбирай, кого хочешь. Проверь у всех готовность, идет?..
— Он согласен, выходит из машины, руки свободны...
Тут в трубке замолчали; во время напряженной тишины от волнения запершило в горле. Неужели не вышло…
— Все! Спасибо! Разоружили. Связали. Сейчас отправим его на губу, а завтра к вам, долечивать.
— Спасибо, но к нам уже поздно. Пусть командир части готовит необходимые документы на эвакуацию. Не затягивайте, с первым самолетом отправляйте в Кабул. Там есть все условия, а мы уж чем можем, тем и поможем.
Я не стал докладывать о случившемся начальнику меддивизии. Печальных последствий не было, прапорщика упрятали куда следует, командованию не доложили — испугались последствий. В общем, история умерла.
Все закончилось гладко, но для себя я сделал соответствующие выводы, понимая возможные последствия и не желая становиться козлом отпущения…
Как-то перед обедом меня вызвали в приемное отделение.
Там за столом сидел майор и говорил по внутреннему телефону какими-то несвязными фразами. Заметив меня, он привстал и сделал шаг навстречу, но тут же отпрыгнул и начал что-то стряхивать с рукава, на котором ничего такого не было. Так же неожиданно он успокоился и уселся обратно за стол.
Я сел напротив и убрал все со стола. Майор смотрел пустыми глазами, будто сквозь меня.
Начало было традиционным:
— Фамилия, имя, отчество?..
— Петров Сергей Николаевич.
— Что вас беспокоит?
— Ничего.
— Вы здоровы?
— Абсолютно.
— Что тогда привело ко мне?
— Да эти козлы насильно привезли меня сюда!
— Какие козлы?
— Да никакие…
— А вы знаете, где находитесь?
— Здесь.
— Где — здесь?
— Ну как… здесь — в кабинете.
— В каком кабинете?
— Ну… в этом.
— Какое сегодня число?
— Двадцатое. Нет, двадцать пятое. Точно не помню.
— Сколько вам лет?
— Сколько, сколько… Тридцать пять.
— Какого числа вы родились?
— Двадцатого.
— Хорошо. Есть предложение прогуляться… Пройдемся?
— Это еще зачем? Кыш, кыш!
Он беспорядочно замахал, будто отгонял от себя мошкару:
— Кыш, проклятые! — и залез на стул.
Было все ясно — алкогольный делирий. Проще говоря — белая горячка. Беседу продолжать было бесполезно. Я отдал распоряжение на госпитализацию майора, попросил приготовить на всякий случай завязки для рук и ног и выставить пост, после чего отправился в подразделение — поговорить с сослуживцами нового пациента.
Там рассказали, что майор увлекался спиртным, а последние две недели практически не просыхал. Командование смотрело сквозь пальцы на все его чудачества, пока они не переросли в психоз. В Афганистане, признаться, такое частенько сходило с рук, особенно если служба проходила в блатных гарнизонах.
Моего подопечного быстро вывели из психотического состояния. Приняли решение отправить его на принудительное лечение в Союз и подготовить документы о невозможности прохождения дальнейшей службы. Вроде бы типичный случай алкоголизма, оборвавший карьеру, зато жизнь человека была спасена. А может, и не одна.
ДомойТам за столом сидел майор и говорил по внутреннему телефону какими-то несвязными фразами. Заметив меня, он привстал и сделал шаг навстречу, но тут же отпрыгнул и начал что-то стряхивать с рукава, на котором ничего такого не было. Так же неожиданно он успокоился и уселся обратно за стол.
Я сел напротив и убрал все со стола. Майор смотрел пустыми глазами, будто сквозь меня.
Начало было традиционным:
— Фамилия, имя, отчество?..
— Петров Сергей Николаевич.
— Что вас беспокоит?
— Ничего.
— Вы здоровы?
— Абсолютно.
— Что тогда привело ко мне?
— Да эти козлы насильно привезли меня сюда!
— Какие козлы?
— Да никакие…
— А вы знаете, где находитесь?
— Здесь.
— Где — здесь?
— Ну как… здесь — в кабинете.
— В каком кабинете?
— Ну… в этом.
— Какое сегодня число?
— Двадцатое. Нет, двадцать пятое. Точно не помню.
— Сколько вам лет?
— Сколько, сколько… Тридцать пять.
— Какого числа вы родились?
— Двадцатого.
— Хорошо. Есть предложение прогуляться… Пройдемся?
— Это еще зачем? Кыш, кыш!
Он беспорядочно замахал, будто отгонял от себя мошкару:
— Кыш, проклятые! — и залез на стул.
Было все ясно — алкогольный делирий. Проще говоря — белая горячка. Беседу продолжать было бесполезно. Я отдал распоряжение на госпитализацию майора, попросил приготовить на всякий случай завязки для рук и ног и выставить пост, после чего отправился в подразделение — поговорить с сослуживцами нового пациента.
Там рассказали, что майор увлекался спиртным, а последние две недели практически не просыхал. Командование смотрело сквозь пальцы на все его чудачества, пока они не переросли в психоз. В Афганистане, признаться, такое частенько сходило с рук, особенно если служба проходила в блатных гарнизонах.
Моего подопечного быстро вывели из психотического состояния. Приняли решение отправить его на принудительное лечение в Союз и подготовить документы о невозможности прохождения дальнейшей службы. Вроде бы типичный случай алкоголизма, оборвавший карьеру, зато жизнь человека была спасена. А может, и не одна.
1 февраля 1989 года меня вызвали в штаб, где сообщили приятную новость — войска выводят в Союз. На душе сразу полегчало, так как будущее стало определенным.
Нам повезло, мы должны были выходить в составе первой колонны, состоявшей из нескольких небольших подразделений. Осталось только занять приличные места. Связавшись с ребятами из автобата, я быстро облюбовал хороший кунг на базе ГАЗ-66, в который и загрузил все необходимое. Послезавтра домой!..
Утром третьего февраля после построения и краткого напутствия последовала команда: «По машинам!» Перед выдвижением с техники сняли плакаты, чтобы не привлекать внимание моджахедов, и головные части 5-й МСД двинулись в путь.
До Герата дошли спокойно. Впереди нас ждал небольшой перевал, за которым открывался прямой путь на Кушку. Подъем был медленный, колонна растянулась на несколько километров. Нам надоело плестись в общей веренице, и мы стали понемногу обгонять вяло поднимавшуюся на перевал технику.
Погода стояла солнечная, но у перевала потемнело, небо покрылось снежными облаками, из которых полетели редкие снежинки. Чем выше забирались, тем хлопья снега становились крупнее, пока снежная пелена не стала совсем плотной. На вершине перевала уже в метре от машины ничего не было видно. Колонна замерла около сторожевой заставы — спуск в таких метеоусловиях становился небезопасным, перегруженную технику запросто могло стянуть в обрыв. Уточнив обстановку, мы поняли, что с минуты на минуту перевал будет закрыт, тогда придется пережидать непогоду здесь. Такая перспектива нас никак не устраивала, приняли решение двигаться дальше, пока есть возможность.
Вырулив на встречную полосу, наша машина начала осторожно пробираться к выезду с перевала. Нас никто не остановил, за нами даже двинулись еще несколько смельчаков. Успешно преодолев выездной КПП, заметно поредевшая колонна начала сползание вниз. Легкий мороз и мокрый снег сделали дорогу похожей на каток. Пелена снега была настолько плотной, что видимость приближалась к нулю. Чтобы хоть как-то ориентироваться, приходилось периодически останавливаться и выходить из автомобиля. Несколько машин шли со включенными фарами, но толку от их света было мало.
Через полчаса мучений снег стал реже, видимость слегка улучшилась. Чем ниже мы спускались, тем отчетливее становилась дорога; а когда колонна оказалась в долине, то снег и вовсе прекратился. Оставалось каких-то полтора-два часа неспешной езды до Кушки, но километров за десять до границы наши машины остановил боевой дозор, который предложил дожидаться всей колонны. Свернув с дороги, мы попали в полевой лагерь, представлявший собой лишь несколько больших палаток для подразделений обеспечения. Повсюду навевала тоску смесь мокрого снега с грязью, перемещаться можно было только по нескольким деревянным помостам, которые лежали у входа в палатки.
Перевал закрыли на неопределенное время, пока не закончится снегопад и не расчистят дорогу. Заняться в лагере было нечем. При этом машина наша уже остыла, в кунге стало прохладно. Но выбирать не приходилось, решили ночевать в машине.
В животе было пусто, захотелось чего-нибудь горячего. В полевой кухне оказался только кипяток. Запив им обнаруженный хлеб, отправились в импровизированный штаб для получения хоть какой-то информации. Штаб не обрадовал: пока все машины с перевала не придут, движение не возобновится. Но поскольку ночью колонна через границу не пойдет, то в лучшем случае снимемся с лагеря завтра к обеду.
Через пару часов округа наполнилась гулом — стали по одной появляться машины из нашей колонны. Последний «Урал» пришел поздно ночью. Автомобили двигались практически без боевого прикрытия, но погода к нам явно благоволила, потому духи себя никак не проявили.
Заснули мы поздно; наутро я очнулся от пронизывающего холода и света в окнах. Открыв дверь будки, увидел хмурую картину: в замерзшей за ночь грязи стояли десятки машин, покрытые инеем. Картину оживлял только повар, суетившийся возле полевой кухни.
Отправился к нему с надеждой чего-нибудь перехватить и отогреться кипятком. Тут появился прапорщик из продовольственной службы, который сообщил, что есть пока нечего — воду только поставили на огонь. Ничего не поделаешь, пошел я обратно в будку. При свете дня заметил, что все мы стали похожи на чертей со своими покрытыми грязью небритыми лицами.
Пока солнце не встало, все перемещались по замерзшим колеям, ставшим естественными причудливыми тротуарами. Но стоило пригреть солнышку, как они превратились в сплошное месиво из грязи и снега, по которому бессмысленно бродили офицеры и солдаты, пытаясь скоротать время.
Я пошел в штабную палатку, ожидая встретить там кого-нибудь из старых знакомых. Таких оказалось много, но радости от общения не было, мешало какое-то внутреннее напряжение, праздника не получалось. Как же мы ждали вывода, как мечтали об этом событии, но реальность оказалась грустнее: грязь, холод, усталость и растущее безразличие ко всему происходящему.
По лагерю поползли слухи, что пограничники будут проверять машины и технику, лишние боеприпасы надо будет сдать по описи. При выходе у всех должен остаться только один боекомплект. Терять время на эту процедуру не хотелось, боеприпасов-то у каждого было с гаком — война все-таки… Один умник предложил оригинальный выход: загрузить лишнее в грузовик и сбросить его в пропасть. Сказано — сделано: кузов ЗИЛ-131 наполнили под завязку. Недалеко от лагеря протекала речка, где был довольно крутой овраг. Обреченный грузовик, наколесивший по Афгану не одну тысячу километров и выживший в аду войны, отправился в последний путь. Что станет с его смертоносным грузом, никого уже не интересовало. Безразличность никого не удивляла, не пугали даже возможные последствия. Все настолько очерствели, что мысли были только о скорейшем переходе границы.
К обеду приехал представитель советских погранвойск. С его слов мы поняли, что пограничный переход не готов, всех снова ждет неразбериха — складывалось впечатление, что родина нас не ждала.
Близился вечер, а мы продолжали лениво слоняться и топтать грязь. Но вот, наконец, поступила команда на выдвижение. В считанные минуты машины выстроились в колонну и двинулись в сторону границы.
Было совсем темно, когда мы, измотанные, но счастливые, пересекли мост, разделяющий Афганистан и Советский Союз. Всё, мы в нашем Туркменистане!
После государственной границы мы оказались в каком-то отстойнике, расположенном на большой площадке, огороженной колючей проволокой. Несмотря на месиво из мокрого снега под ногами, на душе было радостно: хоть вокруг грязь, но она уже своя, советская... Офицеры бродили по площадке, пытаясь узнать, как мы будем располагаться на ночлег и каковы должны быть наши дальнейшие действия. Никто из командования ничего определенного сказать не мог.
На счастье, возле нашей машины оказался прапорщик — из местных. Он стал для нас бесценной находкой — у него оказалась свободной однокомнатная квартира. Появилась хоть какая-то определенность, связанная с близостью нормального отдыха. Однако с оружием шляться по Кушке не следовало, потому, освободившись от автоматов, с которыми не расставались два года, мы впятером отправились на вожделенную квартиру. Наша радость была безграничной: тепло, уютно, горячая вода, белый унитаз.
Хозяин квартиры помог купить продуктов для ужина, почти торжественного. Пока одни приводили себя в порядок, другие суетились на кухне, вскрывая тушенку и водку, нарезая колбасу.
Празднование затянулось до утра, поэтому пришли мы в себя к обеду следующего дня. Приняв еще по стакану, решили определиться, что делать дальше. Шатаясь по Кушке, нашли штаб местной дивизии. Никто из штабных не мог сказать, что нам делать, только посоветовали отдохнуть несколько дней, пока командованием не будет принято решение. И началась бестолковая разгульная жизнь…
Тем временем войска все прибывали и прибывали. Кушка была переполнена военными, большинство выводимых подразделений расквартировывалось в местных казармах. Места не хватало, питание не было организовано должным образом. Кто-то из командиров заботился о том, чтобы накормить солдат, а кто-то — только о себе самом, налегая на спиртное.
Снова появилось впечатление, что нас здесь никто не ждал. Спустя пару дней поток военной техники буквально захлестнул Кушку, вызывая недовольство у местных. На переговорном пункте образовались огромные очереди — всем хотелось позвонить домой.
Еще спустя несколько дней командование всерьез озаботилось состоянием дисциплины. Чтобы хоть как-то поддерживать порядок и прекратить пьянство, было организовано усиленное патрулирование Кушки. Не обошлось без драк и конфликтов с патрулями, но вскоре порядок был восстановлен.
С запозданием в Кушку стали прибывать военные и гражданские корреспонденты, самым известным из которых был Дмитрий Лещинский из передачи «Служу Советскому Союзу!». На самом выводе их никто не видел, но, чтобы отснять материал для Центрального телевидения, на выезде из Кушки провели масштабную инсценировку, организовав прохождение колонны боевой техники — как в художественном фильме. Затем провели прощальный, будто все происходит в Афгане, митинг, с плакатами, лозунгами, цветами и прочей бутафорией.
Потом начались нормальные съемки. Журналисты интересовались нашими бедами, но честно предупреждали, что всей правды из-за требований цензуры им не удастся показать. Все они соглашались с тем, что гарнизон Кушки не был готов принять войска сороковой армии. Нам же было достаточно и того, что есть хоть какие-то люди из Москвы, готовые выслушать нас…
Так мы и жили какое-то время, не зная своей дальнейшей судьбы. Появились слухи, что из выводимых войск будут формировать Ашхабадский корпус. У многих это вызвало недовольство. Раньше нам обещали, что после Афгана мы разойдемся по своим округам, в родные части.
Болтаться без дела мне откровенно надоело. На мое счастье, в Кушке располагался гарнизонный госпиталь, куда я и отправился с надеждой найти себе занятие. В терапевтическом отделении меня встретил заведующий, немолодой майор, оказавшийся интересным человеком (с ним мы позже сдружились). Коренной москвич, волею военной судьбы служивший в далекой и жаркой Кушке, он оказался настоящим интеллигентом.
В госпитале никогда не было психиатра, потому никто не знал, что со мной делать. Спасло меня увлечение нетрадиционной медициной, которое и нашло применение в терапевтической практике. С несколькими комплектами для иглоукалывания и скромными навыками мануального терапевта я превратился в местного «гуру». Пациентов среди военных оказалось предостаточно, затем потянулись и местные.
Однажды ко мне пришел директор небольшого магазина и привел на лечение свою жену, бледную молодую женщину лет двадцати пяти. Она стеснялась русских мужчин, особенно при муже, но стоило с ней поговорить наедине пару минут, как дама преобразилась и начала без умолку болтать.
Проблемы ее оказались вполне себе обычными: головная боль, головокружение, внутреннее беспокойство, плохой сон. Какой-либо органической патологии не определялось. Но была болезненная реакция при затрагивании темы отношений с мужем. Позже стало понятно, почему именно: женщина оказалась второй, неофициальной женой своего мужа. Первая жила в Ашхабаде, а она здесь, в Кушке. В этих местах такая ситуация являлась нормой. Ревность не давала покоя молодой жене, вот она и бесилась, потихоньку сходя с ума и лишаясь сна. Несколько сеансов иглоукалывания и психотерапии — и все прошло: сон улучшился, исчезли тревожность и беспокойство.
От такого эффекта муж пришел в восторг. В знак благодарности он пригласил меня в свой магазин, который, по местным меркам, был достаточно крупным. Здесь продавалось все — от радиоаппаратуры до продуктов питания. Меня же интересовала только еда. Во-первых, готовили мы сами (на пять человек), а продпаек нам так до сих пор и не выдали. Во-вторых, у нас закончились деньги (еще бы — попразднуй с наше), а когда получка — не было ясно.
Я двинулся к продуктовым полкам, но меня вежливо остановили: посиди, док, попей чайку, поговори. Хозяин вежливо поинтересовался — что из спиртного предпочитает командир? Конечно, водку! Товарищи офицеры употребляют только шнапс!
Передо мной поставили две огромные коробки с провиантом и водкой. Я полез в карман за остатками денег, но счастливый муж замотал головой, сказав, что обижу и что для меня его магазин всегда открыт.
Дома мы хорошо закусили и крепко приняли на грудь. И после, как только у нас заканчивались деньги, меня отправляли к двоеженцу в магазин, где коробки «для дока» безотказно наполнялись продуктами.
Разговор по душамНам повезло, мы должны были выходить в составе первой колонны, состоявшей из нескольких небольших подразделений. Осталось только занять приличные места. Связавшись с ребятами из автобата, я быстро облюбовал хороший кунг на базе ГАЗ-66, в который и загрузил все необходимое. Послезавтра домой!..
Утром третьего февраля после построения и краткого напутствия последовала команда: «По машинам!» Перед выдвижением с техники сняли плакаты, чтобы не привлекать внимание моджахедов, и головные части 5-й МСД двинулись в путь.
До Герата дошли спокойно. Впереди нас ждал небольшой перевал, за которым открывался прямой путь на Кушку. Подъем был медленный, колонна растянулась на несколько километров. Нам надоело плестись в общей веренице, и мы стали понемногу обгонять вяло поднимавшуюся на перевал технику.
Погода стояла солнечная, но у перевала потемнело, небо покрылось снежными облаками, из которых полетели редкие снежинки. Чем выше забирались, тем хлопья снега становились крупнее, пока снежная пелена не стала совсем плотной. На вершине перевала уже в метре от машины ничего не было видно. Колонна замерла около сторожевой заставы — спуск в таких метеоусловиях становился небезопасным, перегруженную технику запросто могло стянуть в обрыв. Уточнив обстановку, мы поняли, что с минуты на минуту перевал будет закрыт, тогда придется пережидать непогоду здесь. Такая перспектива нас никак не устраивала, приняли решение двигаться дальше, пока есть возможность.
Вырулив на встречную полосу, наша машина начала осторожно пробираться к выезду с перевала. Нас никто не остановил, за нами даже двинулись еще несколько смельчаков. Успешно преодолев выездной КПП, заметно поредевшая колонна начала сползание вниз. Легкий мороз и мокрый снег сделали дорогу похожей на каток. Пелена снега была настолько плотной, что видимость приближалась к нулю. Чтобы хоть как-то ориентироваться, приходилось периодически останавливаться и выходить из автомобиля. Несколько машин шли со включенными фарами, но толку от их света было мало.
Через полчаса мучений снег стал реже, видимость слегка улучшилась. Чем ниже мы спускались, тем отчетливее становилась дорога; а когда колонна оказалась в долине, то снег и вовсе прекратился. Оставалось каких-то полтора-два часа неспешной езды до Кушки, но километров за десять до границы наши машины остановил боевой дозор, который предложил дожидаться всей колонны. Свернув с дороги, мы попали в полевой лагерь, представлявший собой лишь несколько больших палаток для подразделений обеспечения. Повсюду навевала тоску смесь мокрого снега с грязью, перемещаться можно было только по нескольким деревянным помостам, которые лежали у входа в палатки.
Перевал закрыли на неопределенное время, пока не закончится снегопад и не расчистят дорогу. Заняться в лагере было нечем. При этом машина наша уже остыла, в кунге стало прохладно. Но выбирать не приходилось, решили ночевать в машине.
В животе было пусто, захотелось чего-нибудь горячего. В полевой кухне оказался только кипяток. Запив им обнаруженный хлеб, отправились в импровизированный штаб для получения хоть какой-то информации. Штаб не обрадовал: пока все машины с перевала не придут, движение не возобновится. Но поскольку ночью колонна через границу не пойдет, то в лучшем случае снимемся с лагеря завтра к обеду.
Через пару часов округа наполнилась гулом — стали по одной появляться машины из нашей колонны. Последний «Урал» пришел поздно ночью. Автомобили двигались практически без боевого прикрытия, но погода к нам явно благоволила, потому духи себя никак не проявили.
Заснули мы поздно; наутро я очнулся от пронизывающего холода и света в окнах. Открыв дверь будки, увидел хмурую картину: в замерзшей за ночь грязи стояли десятки машин, покрытые инеем. Картину оживлял только повар, суетившийся возле полевой кухни.
Отправился к нему с надеждой чего-нибудь перехватить и отогреться кипятком. Тут появился прапорщик из продовольственной службы, который сообщил, что есть пока нечего — воду только поставили на огонь. Ничего не поделаешь, пошел я обратно в будку. При свете дня заметил, что все мы стали похожи на чертей со своими покрытыми грязью небритыми лицами.
Пока солнце не встало, все перемещались по замерзшим колеям, ставшим естественными причудливыми тротуарами. Но стоило пригреть солнышку, как они превратились в сплошное месиво из грязи и снега, по которому бессмысленно бродили офицеры и солдаты, пытаясь скоротать время.
Я пошел в штабную палатку, ожидая встретить там кого-нибудь из старых знакомых. Таких оказалось много, но радости от общения не было, мешало какое-то внутреннее напряжение, праздника не получалось. Как же мы ждали вывода, как мечтали об этом событии, но реальность оказалась грустнее: грязь, холод, усталость и растущее безразличие ко всему происходящему.
По лагерю поползли слухи, что пограничники будут проверять машины и технику, лишние боеприпасы надо будет сдать по описи. При выходе у всех должен остаться только один боекомплект. Терять время на эту процедуру не хотелось, боеприпасов-то у каждого было с гаком — война все-таки… Один умник предложил оригинальный выход: загрузить лишнее в грузовик и сбросить его в пропасть. Сказано — сделано: кузов ЗИЛ-131 наполнили под завязку. Недалеко от лагеря протекала речка, где был довольно крутой овраг. Обреченный грузовик, наколесивший по Афгану не одну тысячу километров и выживший в аду войны, отправился в последний путь. Что станет с его смертоносным грузом, никого уже не интересовало. Безразличность никого не удивляла, не пугали даже возможные последствия. Все настолько очерствели, что мысли были только о скорейшем переходе границы.
К обеду приехал представитель советских погранвойск. С его слов мы поняли, что пограничный переход не готов, всех снова ждет неразбериха — складывалось впечатление, что родина нас не ждала.
Близился вечер, а мы продолжали лениво слоняться и топтать грязь. Но вот, наконец, поступила команда на выдвижение. В считанные минуты машины выстроились в колонну и двинулись в сторону границы.
Было совсем темно, когда мы, измотанные, но счастливые, пересекли мост, разделяющий Афганистан и Советский Союз. Всё, мы в нашем Туркменистане!
После государственной границы мы оказались в каком-то отстойнике, расположенном на большой площадке, огороженной колючей проволокой. Несмотря на месиво из мокрого снега под ногами, на душе было радостно: хоть вокруг грязь, но она уже своя, советская... Офицеры бродили по площадке, пытаясь узнать, как мы будем располагаться на ночлег и каковы должны быть наши дальнейшие действия. Никто из командования ничего определенного сказать не мог.
На счастье, возле нашей машины оказался прапорщик — из местных. Он стал для нас бесценной находкой — у него оказалась свободной однокомнатная квартира. Появилась хоть какая-то определенность, связанная с близостью нормального отдыха. Однако с оружием шляться по Кушке не следовало, потому, освободившись от автоматов, с которыми не расставались два года, мы впятером отправились на вожделенную квартиру. Наша радость была безграничной: тепло, уютно, горячая вода, белый унитаз.
Хозяин квартиры помог купить продуктов для ужина, почти торжественного. Пока одни приводили себя в порядок, другие суетились на кухне, вскрывая тушенку и водку, нарезая колбасу.
Празднование затянулось до утра, поэтому пришли мы в себя к обеду следующего дня. Приняв еще по стакану, решили определиться, что делать дальше. Шатаясь по Кушке, нашли штаб местной дивизии. Никто из штабных не мог сказать, что нам делать, только посоветовали отдохнуть несколько дней, пока командованием не будет принято решение. И началась бестолковая разгульная жизнь…
Тем временем войска все прибывали и прибывали. Кушка была переполнена военными, большинство выводимых подразделений расквартировывалось в местных казармах. Места не хватало, питание не было организовано должным образом. Кто-то из командиров заботился о том, чтобы накормить солдат, а кто-то — только о себе самом, налегая на спиртное.
Снова появилось впечатление, что нас здесь никто не ждал. Спустя пару дней поток военной техники буквально захлестнул Кушку, вызывая недовольство у местных. На переговорном пункте образовались огромные очереди — всем хотелось позвонить домой.
Еще спустя несколько дней командование всерьез озаботилось состоянием дисциплины. Чтобы хоть как-то поддерживать порядок и прекратить пьянство, было организовано усиленное патрулирование Кушки. Не обошлось без драк и конфликтов с патрулями, но вскоре порядок был восстановлен.
С запозданием в Кушку стали прибывать военные и гражданские корреспонденты, самым известным из которых был Дмитрий Лещинский из передачи «Служу Советскому Союзу!». На самом выводе их никто не видел, но, чтобы отснять материал для Центрального телевидения, на выезде из Кушки провели масштабную инсценировку, организовав прохождение колонны боевой техники — как в художественном фильме. Затем провели прощальный, будто все происходит в Афгане, митинг, с плакатами, лозунгами, цветами и прочей бутафорией.
Потом начались нормальные съемки. Журналисты интересовались нашими бедами, но честно предупреждали, что всей правды из-за требований цензуры им не удастся показать. Все они соглашались с тем, что гарнизон Кушки не был готов принять войска сороковой армии. Нам же было достаточно и того, что есть хоть какие-то люди из Москвы, готовые выслушать нас…
Так мы и жили какое-то время, не зная своей дальнейшей судьбы. Появились слухи, что из выводимых войск будут формировать Ашхабадский корпус. У многих это вызвало недовольство. Раньше нам обещали, что после Афгана мы разойдемся по своим округам, в родные части.
Болтаться без дела мне откровенно надоело. На мое счастье, в Кушке располагался гарнизонный госпиталь, куда я и отправился с надеждой найти себе занятие. В терапевтическом отделении меня встретил заведующий, немолодой майор, оказавшийся интересным человеком (с ним мы позже сдружились). Коренной москвич, волею военной судьбы служивший в далекой и жаркой Кушке, он оказался настоящим интеллигентом.
В госпитале никогда не было психиатра, потому никто не знал, что со мной делать. Спасло меня увлечение нетрадиционной медициной, которое и нашло применение в терапевтической практике. С несколькими комплектами для иглоукалывания и скромными навыками мануального терапевта я превратился в местного «гуру». Пациентов среди военных оказалось предостаточно, затем потянулись и местные.
Однажды ко мне пришел директор небольшого магазина и привел на лечение свою жену, бледную молодую женщину лет двадцати пяти. Она стеснялась русских мужчин, особенно при муже, но стоило с ней поговорить наедине пару минут, как дама преобразилась и начала без умолку болтать.
Проблемы ее оказались вполне себе обычными: головная боль, головокружение, внутреннее беспокойство, плохой сон. Какой-либо органической патологии не определялось. Но была болезненная реакция при затрагивании темы отношений с мужем. Позже стало понятно, почему именно: женщина оказалась второй, неофициальной женой своего мужа. Первая жила в Ашхабаде, а она здесь, в Кушке. В этих местах такая ситуация являлась нормой. Ревность не давала покоя молодой жене, вот она и бесилась, потихоньку сходя с ума и лишаясь сна. Несколько сеансов иглоукалывания и психотерапии — и все прошло: сон улучшился, исчезли тревожность и беспокойство.
От такого эффекта муж пришел в восторг. В знак благодарности он пригласил меня в свой магазин, который, по местным меркам, был достаточно крупным. Здесь продавалось все — от радиоаппаратуры до продуктов питания. Меня же интересовала только еда. Во-первых, готовили мы сами (на пять человек), а продпаек нам так до сих пор и не выдали. Во-вторых, у нас закончились деньги (еще бы — попразднуй с наше), а когда получка — не было ясно.
Я двинулся к продуктовым полкам, но меня вежливо остановили: посиди, док, попей чайку, поговори. Хозяин вежливо поинтересовался — что из спиртного предпочитает командир? Конечно, водку! Товарищи офицеры употребляют только шнапс!
Передо мной поставили две огромные коробки с провиантом и водкой. Я полез в карман за остатками денег, но счастливый муж замотал головой, сказав, что обижу и что для меня его магазин всегда открыт.
Дома мы хорошо закусили и крепко приняли на грудь. И после, как только у нас заканчивались деньги, меня отправляли к двоеженцу в магазин, где коробки «для дока» безотказно наполнялись продуктами.
Прошло более двух недель с момента вывода. Постепенно в частях восстанавливались порядок и дисциплина. Все меньше неопрятных и пьяных офицеров появлялось на улицах, все строже действовали патрули. Конечно, не обходилось без конфликтов, но они были уже не такими шумными, как в первые дни.
К нам соизволил прибыть один из заместителей командующего Туркестанским военным округом, генерал-лейтенант. По этому поводу объявили общее офицерское собрание в гарнизонном клубе. К назначенному времени стали собираться офицеры нашей дивизии. На собрание шли с надеждой, что там будет внятно объяснено наше будущее и будут получены ответы на животрепещущие вопросы. Больше всего мучило то, какой паразит так организовал вывод и почему все прошло настолько бестолково и непродуманно.
Зал еле смог вместить всех желающих. Пока собрание гудело, обсуждая происходящее, начали прибывать начальники, но высокого командования еще не было. На сцене подготовили места для президиума. Одним из первых там устроился начальник политотдела дивизии. За ним — заместитель командира ашхабадской бригады (бывший заместитель по тылу нашей дивизии), еще несколько старших офицеров.
Вошел генерал-лейтенант, тот самый заместитель командующего Туркестанским военным округом. Все встали. После приветствия с небольшим докладом выступил какой-то полковник, после чего дали слово генералу. Его речь была выдержана в лучших традициях выступлений на партсобраниях, но хотя бы была короткой.
Затем генерал стал отвечать на вопросы из зала. Все ответы оказались общими и расплывчатыми, как и само выступление. На вопрос, почему округ в районе Кушки оказался не готовым к принятию выводимых из Афганистана частей, генерал невнятно и неубедительно рассказал о том, сколько средств было выделено на это мероприятие, сколько людей задействовано, какие трудности переживает местное командование при расквартировании выведенных войск. Выяснилось, что мы не понимаем всех трудностей этого исторического события, и так далее…
На вопрос о нашей дальнейшей судьбе генерал сказал, что формируется Ашхабадский корпус, и большая часть офицеров останется служить в нем. По залу прошел недовольный гул. Высокий начальник возмутился, перешел на резкий тон, сделав замечание одному из офицеров. В качестве объекта нравоучений он выбрал пожилого тучного майора, страдавшего гипертонией. Все знали, как его занесло в Афган: всё, что, как он считал, заслужил в армии, но так и не получил от родины, майор решил поиметь, побывав на войне — таких, кстати, было достаточно много, какой уж там патриотизм. Заработав дополнительную выслугу лет, он собирался пораньше уйти на пенсию. Теперь же его бесцеремонно подняли и начали отчитывать. Его большое круглое лицо и блескучая лысина покрылись крупными каплями пота. Генерал заявил, что майор слишком шумно и неуважительно ведет себя по отношению к командованию, хотя соседи «виновника» этого не заметили. Однако гипертоник не сдрейфил и сказал генералу прямо в глаза:
— Мое поведение достойно офицера. Это вам надо быть внимательнее к людям и не допускать такого неуважительного отношения!
— Вы меня, может, будете еще учить, сынок?
Кто-то из зала выкрикнул:
— Да он старше вас, товарищ генерал, и не вам его отчитывать!
— Кто это сказал?
В зале наступила звенящая тишина. Вдруг кто-то топнул ногой. Постепенно топот подхватили все пришедшие на собрание. Генерал окончательно взбесился, побагровел, пытаясь добиться тишины, но его уже никто не слушал. Все в зале дрожало от сотен топающих ног и хлопающих рук. Поняв, что ситуация ушла из-под контроля, заместитель командующего демонстративно зашагал к выходу. Президиум встал, но за генералом идти не решился, чем заслужил уважение зала — это был мужественный поступок.
Начальник политотдела выждал паузу и призвал присутствующих к порядку:
— Товарищи офицеры, — начал он. — Ситуация сложная, но вы поймите не только меня, но и командование. Встречу эту мы устроили специально по вашей просьбе, чтобы вы могли услышать правду из первых уст. Что бы ни было, не забывайте — мы люди военные, служим Родине и обязаны выполнять приказы!
— Что ж она нас так любит, эта родина? — выкрикнул кто-то из зала.
— Давайте прекратим выкрики. Если кто-то хочет высказаться — пожалуйста, вставайте и говорите. Мы постараемся учесть все ваши замечания и пожелания.
— О чем можно с вами говорить, когда вы сами ничего не знаете…
Зал снова загудел, но полковник, выдержав очередную паузу, продолжил:
— Существует план распределения офицеров по частям. Одно из решений вам сейчас доложит наш бывший сослуживец. Кто служил в восемьдесят шестом году, должны помнить заместителя командира дивизии по тылу. Пожалуйста, товарищ полковник.
— Уважаемые товарищи! Что такое Афганистан, знаю не понаслышке, но все-таки ситуация на сегодняшний день такова: учитывая все «за» и «против», принято решение о развертывании Ашхабадского корпуса. Многим из вас предстоит служить там, остальные будут распределяться по другим частям округа.
Из зала раздался голос:
— А как насчет обещания отправить всех к местам прежнего прохождения службы? Почему из наших частей вдруг решили формировать отдельное соединение? Что вообще происходит?!.
— Мужики, давайте сознательно подходить к делу. Вы ведь — офицеры, должны все понимать!
— Да, мы офицеры. Почему же тогда к нам относятся как к быдлу? Вывод войск завалили полностью! Почему до границы, в Афгане, все прошло спокойно и организованно, а здесь — полный бардак, никто ничего не знает?! Командование не при делах, даже снабжение организовать не смогли! Зато нам твердят: «Надо все понимать, вы ведь — офицеры!»
— Я отчасти с вами согласен. И спорить или оправдывать командование не собираюсь. Важно определить сегодняшнее положение: кто и где будет служить.
— Решение приняли уже давно. Всем его объявили — распределение по своим округам!
— Разговор, вижу, у нас не получается…
К трибуне снова подошел начальник политотдела.
— Товарищи офицеры! Проявите благоразумие и дисциплину. Да, все устали, хочется домой. Но мы ведь военные люди...
Его снова прервали:
— Почему же командование не проявит благоразумие?
— Хорошо. Я непременно доведу до сведения руководства сложившуюся ситуацию. Тем не менее разрешите официально поздравить вас с выводом советских войск из Афганистана; надеюсь, что дух офицерства в вас не угас. Если кто-то хочет что-нибудь сказать — пожалуйста, трибуна ваша… Нет желающих? Тогда разрешите закончить собрание. Всю интересующую информацию позже можно будет получить в штабе местной дивизии, где временно располагается и штаб выведенных частей.
Возбужденная толпа, не получившая внятных разъяснений, стала покидать зал. На всех лицах было недоумение — за каким чертом собирали…
Со временем все встало на свои места, все разъехались по новым и старым местам службы, но неприятный осадок остался на всю жизнь. Ведь мы все делали четко и правильно: честно служили, хорошо воевали, где надо — рисковали жизнью, не задаваясь вопросом, кому это нужно. А нам наплевали в душу… Тогда из нас никто не понимал, что все эти события — начало конца этой большой и великой страны, а мы — ее последние солдаты. Наша родина, за которую мы воевали и погибали, осталась там, за южным кордоном, где одна из лучших армий в мире завершила свое существование в 1989 году. Прошли годы, появилась новая армия — российская, но это уже была другая армия, с другими идеалами.
И еще — прошло столько лет, а мы до сих пор продолжаем верить, что все было не напрасно. Для многих из нас эти «афганские» годы стали переломными. Не только я, но и сотни тысяч военных стали сомневаться — стоит ли продолжать службу, если ты никому не нужен. Пришло новое время, где каждый делал свой выбор сам.
А тогда… мне не было еще и тридцати. И хоть было трудно, сложно, больно, но я, как и мои друзья, был жив — это было главным.
Прорвемся!
К нам соизволил прибыть один из заместителей командующего Туркестанским военным округом, генерал-лейтенант. По этому поводу объявили общее офицерское собрание в гарнизонном клубе. К назначенному времени стали собираться офицеры нашей дивизии. На собрание шли с надеждой, что там будет внятно объяснено наше будущее и будут получены ответы на животрепещущие вопросы. Больше всего мучило то, какой паразит так организовал вывод и почему все прошло настолько бестолково и непродуманно.
Зал еле смог вместить всех желающих. Пока собрание гудело, обсуждая происходящее, начали прибывать начальники, но высокого командования еще не было. На сцене подготовили места для президиума. Одним из первых там устроился начальник политотдела дивизии. За ним — заместитель командира ашхабадской бригады (бывший заместитель по тылу нашей дивизии), еще несколько старших офицеров.
Вошел генерал-лейтенант, тот самый заместитель командующего Туркестанским военным округом. Все встали. После приветствия с небольшим докладом выступил какой-то полковник, после чего дали слово генералу. Его речь была выдержана в лучших традициях выступлений на партсобраниях, но хотя бы была короткой.
Затем генерал стал отвечать на вопросы из зала. Все ответы оказались общими и расплывчатыми, как и само выступление. На вопрос, почему округ в районе Кушки оказался не готовым к принятию выводимых из Афганистана частей, генерал невнятно и неубедительно рассказал о том, сколько средств было выделено на это мероприятие, сколько людей задействовано, какие трудности переживает местное командование при расквартировании выведенных войск. Выяснилось, что мы не понимаем всех трудностей этого исторического события, и так далее…
На вопрос о нашей дальнейшей судьбе генерал сказал, что формируется Ашхабадский корпус, и большая часть офицеров останется служить в нем. По залу прошел недовольный гул. Высокий начальник возмутился, перешел на резкий тон, сделав замечание одному из офицеров. В качестве объекта нравоучений он выбрал пожилого тучного майора, страдавшего гипертонией. Все знали, как его занесло в Афган: всё, что, как он считал, заслужил в армии, но так и не получил от родины, майор решил поиметь, побывав на войне — таких, кстати, было достаточно много, какой уж там патриотизм. Заработав дополнительную выслугу лет, он собирался пораньше уйти на пенсию. Теперь же его бесцеремонно подняли и начали отчитывать. Его большое круглое лицо и блескучая лысина покрылись крупными каплями пота. Генерал заявил, что майор слишком шумно и неуважительно ведет себя по отношению к командованию, хотя соседи «виновника» этого не заметили. Однако гипертоник не сдрейфил и сказал генералу прямо в глаза:
— Мое поведение достойно офицера. Это вам надо быть внимательнее к людям и не допускать такого неуважительного отношения!
— Вы меня, может, будете еще учить, сынок?
Кто-то из зала выкрикнул:
— Да он старше вас, товарищ генерал, и не вам его отчитывать!
— Кто это сказал?
В зале наступила звенящая тишина. Вдруг кто-то топнул ногой. Постепенно топот подхватили все пришедшие на собрание. Генерал окончательно взбесился, побагровел, пытаясь добиться тишины, но его уже никто не слушал. Все в зале дрожало от сотен топающих ног и хлопающих рук. Поняв, что ситуация ушла из-под контроля, заместитель командующего демонстративно зашагал к выходу. Президиум встал, но за генералом идти не решился, чем заслужил уважение зала — это был мужественный поступок.
Начальник политотдела выждал паузу и призвал присутствующих к порядку:
— Товарищи офицеры, — начал он. — Ситуация сложная, но вы поймите не только меня, но и командование. Встречу эту мы устроили специально по вашей просьбе, чтобы вы могли услышать правду из первых уст. Что бы ни было, не забывайте — мы люди военные, служим Родине и обязаны выполнять приказы!
— Что ж она нас так любит, эта родина? — выкрикнул кто-то из зала.
— Давайте прекратим выкрики. Если кто-то хочет высказаться — пожалуйста, вставайте и говорите. Мы постараемся учесть все ваши замечания и пожелания.
— О чем можно с вами говорить, когда вы сами ничего не знаете…
Зал снова загудел, но полковник, выдержав очередную паузу, продолжил:
— Существует план распределения офицеров по частям. Одно из решений вам сейчас доложит наш бывший сослуживец. Кто служил в восемьдесят шестом году, должны помнить заместителя командира дивизии по тылу. Пожалуйста, товарищ полковник.
— Уважаемые товарищи! Что такое Афганистан, знаю не понаслышке, но все-таки ситуация на сегодняшний день такова: учитывая все «за» и «против», принято решение о развертывании Ашхабадского корпуса. Многим из вас предстоит служить там, остальные будут распределяться по другим частям округа.
Из зала раздался голос:
— А как насчет обещания отправить всех к местам прежнего прохождения службы? Почему из наших частей вдруг решили формировать отдельное соединение? Что вообще происходит?!.
— Мужики, давайте сознательно подходить к делу. Вы ведь — офицеры, должны все понимать!
— Да, мы офицеры. Почему же тогда к нам относятся как к быдлу? Вывод войск завалили полностью! Почему до границы, в Афгане, все прошло спокойно и организованно, а здесь — полный бардак, никто ничего не знает?! Командование не при делах, даже снабжение организовать не смогли! Зато нам твердят: «Надо все понимать, вы ведь — офицеры!»
— Я отчасти с вами согласен. И спорить или оправдывать командование не собираюсь. Важно определить сегодняшнее положение: кто и где будет служить.
— Решение приняли уже давно. Всем его объявили — распределение по своим округам!
— Разговор, вижу, у нас не получается…
К трибуне снова подошел начальник политотдела.
— Товарищи офицеры! Проявите благоразумие и дисциплину. Да, все устали, хочется домой. Но мы ведь военные люди...
Его снова прервали:
— Почему же командование не проявит благоразумие?
— Хорошо. Я непременно доведу до сведения руководства сложившуюся ситуацию. Тем не менее разрешите официально поздравить вас с выводом советских войск из Афганистана; надеюсь, что дух офицерства в вас не угас. Если кто-то хочет что-нибудь сказать — пожалуйста, трибуна ваша… Нет желающих? Тогда разрешите закончить собрание. Всю интересующую информацию позже можно будет получить в штабе местной дивизии, где временно располагается и штаб выведенных частей.
Возбужденная толпа, не получившая внятных разъяснений, стала покидать зал. На всех лицах было недоумение — за каким чертом собирали…
Со временем все встало на свои места, все разъехались по новым и старым местам службы, но неприятный осадок остался на всю жизнь. Ведь мы все делали четко и правильно: честно служили, хорошо воевали, где надо — рисковали жизнью, не задаваясь вопросом, кому это нужно. А нам наплевали в душу… Тогда из нас никто не понимал, что все эти события — начало конца этой большой и великой страны, а мы — ее последние солдаты. Наша родина, за которую мы воевали и погибали, осталась там, за южным кордоном, где одна из лучших армий в мире завершила свое существование в 1989 году. Прошли годы, появилась новая армия — российская, но это уже была другая армия, с другими идеалами.
И еще — прошло столько лет, а мы до сих пор продолжаем верить, что все было не напрасно. Для многих из нас эти «афганские» годы стали переломными. Не только я, но и сотни тысяч военных стали сомневаться — стоит ли продолжать службу, если ты никому не нужен. Пришло новое время, где каждый делал свой выбор сам.
А тогда… мне не было еще и тридцати. И хоть было трудно, сложно, больно, но я, как и мои друзья, был жив — это было главным.
Прорвемся!
